Часть четвертая 2 страница

У нее стучали зубы.

Повинуясь безотчетному побуждению, он взял ее за плечи. Она без тени смущения прижалась к нему и положила голову на плечо. Потом она обвила вокруг него руки, и они застыли, прижавшись друг к другу. Никогда ему не было так хорошо, как теперь, когда он обнимал ее. Он чувствовал у себя на щеке ее волосы, ее руки лежали на его спине, они были словно одно целое, ему передавалось ее тепло, он вдыхал ее запах. В этом объятии скрывалось пронзительное наслаждение неизведанного ранее, но Давно желанного переживания и одновременно ровное безмятежное чувство давно возникшей общности. Было трудно поверить, что не прошло еще и дня, как он знает ее. Ему казалось – он давно мечтал о ней, и это было правдой, просто до того, как увидеть ее, он не знал, что Долгие годы мечтал именно о ней.

Теперь он мог бы поцеловать ее. Он чувствовал потребность увидеть ее лицо обращенным к нему и прижаться губами к ее губам, и он знал, что она ответит ему. Но он не мог позволить себе большего, чем только стоять, обняв ее, потому что инстинктивно ощущал, что время не подходило для изъявления такого глубокого чувства, которое страстный поцелуй предполагает. Сейчас поцелуй был бы воспринят ею отчасти как реакция на сковывающий ее страх, отчасти как желание ответить на ее неистовую потребность обрести в ком-то опору. Он же мечтал, что впервые поцелует ее, влекомый только любовью и желанием.

Он хотел, чтобы их отношения начались именно с этого.

Когда он отпустил ее, она казалась смущенной. Застенчиво улыбнувшись, сказала:

– Прошу прощения. Совсем не предполагала, что так расклеюсь. Я знаю – я должна быть сильной. В моей ситуации не остается места для слабости.

– Вздор, – мягко сказал он. – Мне самому хотелось обнять вас.

– В самом деле?

– Каждому иногда бывает нужен плюшевый мишка.

Она улыбнулась.

Ему страшно не хотелось оставлять ее. Всю дорогу к машине, пока ветер трепал полы его плаща, он думал о том, что хочет вернуться к ней, хочет сказать ей, что между ними произошло нечто особенное, что не случается так быстро, если только это не кино, а реальная жизнь. Он. хотел сказать ей это сейчас, пусть даже время было неподходящим, потому, что, несмотря на все его ободряющие слова, он не мог знать наверняка, справится ли с Грейс Спиви и с ее ненормальной командой, и потому, что существовала – пусть ничтожная – вероятность того, что он никогда больше не увидит Кристину Скавелло.

***

Он жил в районе Норт-Тустин-Хиллз и был на полпути к дому, проезжая по пустынному шоссе Ирвин, когда события последних часов, мысли о Фрэнке Ройтере и Пите Локберне одолели его и у него внезапно перехватило дыхание. Пришлось съехать на обочину и остановиться.

По одну сторону шоссе росли апельсиновые рощи, по другую тянулись поля клубники, и повсюду стояла кромешная тьма. На дороге в это время никого не было. Откинувшись на сиденье, он смотрел на усеянное брызгами дождя лобовое стекло, на котором струйки воды, переливаясь бликами вторично отраженного света фар, создавали приделанные, недолговечные узоры, тут же смываемые монотонно работающими «дворниками». Сознание того, что человеческая жизнь может быть смыта, стерта так же внезапно, как рисунки на стекле, – сознание этого обескураживало и угнетало. По лицу его текли слезы.

За все время существования агентства «Клемет – Гаррисон» лишь один его сотрудник погиб во время исполнения служебных обязанностей. Он попал в автомобильную катастрофу в рабочее время, хотя это и не было напрямую связано с его службой и могло случиться в любой другой момент. Были и такие, в которых стреляли, стреляли большей частью бывшие мужья, продолжавшие отравлять жизнь женам, невзирая на постановление суда о разводе.

Случалось, что и избивали. Но до сих пор, слава богу, обходилось без жертв. В частном сыске насилия и опасностей много меньше, чем привыкли видеть теле– и кинозрители. Разумеется, зачастую с вами могут обойтись грубо, а вы в свою очередь ведете себя грубо с кем-то другим; насилие всегда потенциально присутствует, но реализуется этот потенциал весьма редко.

Чарли не опасался за свою жизнь, он опасался за жизнь своих людей, тех, кто работал на него и зависел от него. И, возможно, взявшись за этот случай, он тем самым втянул их в нехорошее дело, не имея на то морального права. Не выходило ли так, что, подписав контракт с Кристиной Скавелло о ее охране, он подписал смертный приговор себе и своим помощникам? Кто знает, чего можно ожидать от религиозных фанатиков? Кто знает, на что они могут решиться?

С другой стороны, все работавшие с ним знали, на что шли, даже если, как правило, и рассчитывали на большее, чем в данном случае, везение. А что это было бы за детективное агентство, что это были бы за детективы, отступись они от первого встретившегося им по-настоящему сложного и опасного дела? И он не мог отказаться от слова, данного им Кристине Скавелло. Кем он предстанет в собственных глазах, если оставит ее беззащитной? К тому же для него становилось все более очевидным, что он влюблен в нее, и он не мог, да и не хотел бороться со своим чувством.

Несмотря на шум дождя и мерный перестук «дворников» на стекле, казалось, что по ту сторону запотевших от гнетущей влажности окон машины разлита слишком тяжелая, невыносимая тишина. Ночи недоставало значимых звуков, те, что наполняли ее, были беспорядочными, случайными звуками грозы, и сама их случайность наталкивала на мысль о разверзшейся бездне хаоса, где, собственно, и протекает жизнь – и его и всех остальных. Думать об этом сейчас не хотелось.

Он выехал на дорогу, выжал газ и, подняв, фонтан брызг, помчался вперед.

Глава 29

Кристина не надеялась, что сможет заснуть. Она вытянулась на постели рядом со спавшим мертвым сном Джоем, рассчитывая просто отдохнуть, лежа с закрытыми глазами, пока он не проснется. Но ее мгновенно сморило.

Среди ночи она проснулась и поняла, что дождь перестал. Стояла звенящая тишина.

В углу мягким теплым светом горела настольная лампа под перламутровым абажуром. Джордж Свартхаут сидел на стуле и читал журнал. Она хотела заговорить с ним, но не было сил не только встать, но даже открыть рот. Закрыла глаза, и ее снова унесло в темноту.

Проспав всего четыре с половиной часа, она окончательно проснулась. Голова гудела, еще не было и семи, Джой тихо посапывал. Она оставила его под присмотром Джорджа, а сама отправилась в ванную. Встала под душ и неожиданно вздрогнула, когда горячая вода попала на еще не зажившую рану, причинив саднящую боль.

Вытершись насухо и сменив повязку, она уже одевалась, как вдруг сердце замерло: с Джоем что-то случилось, в этот самый момент, какая-то страшная беда, она почувствовала неладное. Ей даже показалось, что сквозь шум кондиционера в ванной до нее донесся его крик. Боже, только не это! Сейчас там в спальне какой-нибудь маньяк, из тех, что потрясают Библией, убивает его, рубит на куски. Сердце екнуло, по телу побежали мурашки – несмотря на гул кондиционера, она могла поклясться, что слышит другой звук, как будто глухие удары дубинкой. Они, должно быть, избивают его, режут и избивают; крик застрял у нее в горле – она знала, знала: Джой мертв – боже! – и в безумной панике, застегнув «молнию» на джинсах и не успев заправить блузку, босиком, с развевающимися прядями мокрых волос бросилась вон из ванной.

Все это было не больше чем ее воображение.

С мальчиком ничего не случилось.

Он уже не спал, а сидел на постели и как завороженный слушал сказку о волшебном попугае и сиамском короле, которую рассказывал Джордж.

***

Беспокоясь, что ее мать узнает о случившемся по радио или прочитает в газетах, Кристина решила позвонить ей, но позже об этом пожалела. Эвелин внимательно выслушала, изобразила приличествующее случаю потрясение, но вместо того, чтобы выразить сочувствие, устроила форменный допрос, чем удивила и разозлила Кристину.

– Что ты сделала этим людям? – хотела знать Эвелин.

– Каким людям?

– Этим, из Церкви.

– Мама, я ничего не сделала этим людям. Это они хотят что-то сделать с нами. Разве ты не слышала, что я тебе говорила?

– Без всякой причины они не стали бы этого делать, – сказала Эвелин.

– Это сумасшедшие, мама.

– Не могут же все быть сумасшедшими, целая Церковь народу одновременно.

– К сожалению, это так. Это плохие люди, мама, очень плохие.

– Не могут же все сразу быть плохими. Тем более такие религиозные люди, как эти. Не будут же они преследовать вас ради простого удовольствия.

– Я уже говорила тебе, почему они преследуют нас.

Они вбили себе в голову, что Джой…

– Это ты мне говорила, – прервала Эвелин. – Но дело, должно быть, не в этом. Поверь мне, должно быть что-то другое. Ты, очевидно, сделала что-то такое, что вызвало их гнев. Но даже если допустить, что ты прогневала их, я уверена – они не хотят никого убивать.

– Мама, я же сказала тебе – у них было оружие, погибли люди…

– Значит, это были люди не из этой Церкви, – сказала Эвелин. – Ты все перепутала. Это кто-то другой.

– Мама, я ничего не перепутала. Я…

– Служители Церкви не носят оружия, Кристина.

– Служители этой Церкви носят оружие.

– Это кто-то другой, – настаивала Эвелин.

– Но ведь…

– У тебя всегда было предвзятое отношение к религии, – сказала Эвелин. – Предвзятое отношение к церкви.

– Мама, у меня нет никакого предубеждения против…

– Именно поэтому ты с такой готовностью обвиняешь во всем верующих, тогда как очевидно, что это не их рук дело, а может, каких-нибудь политических террористов, из тех, что вечно мелькают в новостях, или ты сама впуталась куда не следует. Кристина, признайся, ты в чем-то замешана? Это связано с наркотиками? Как показывают по телевизору, из-за них все вечно стреляют друг в друга. Ответь мне, Кристина!

Ей показалось, что из глубины доносится монотонное тиканье дедушкиных часов. Внезапно ей стало трудно дышать.

Разговор продолжался в том же духе, пока Кристине не надоело. Сказала, что ей надо уходить, и повесила трубку, прежде чем на другом конце успели что-то возразить.

Мать даже не сказала: «Я люблю тебя», – или «Будь осторожна», или «Я сделаю для вас все, что смогу».

Точно у нее и не было матери. Что до отношений между ними, то их действительно не было.

***

В половине восьмого Кристина приготовила всем завтрак. Вскоре снова пошел дождь.

Это нельзя было назвать утром: серый, тусклый свет и низкие, мрачные тучи – разверзшиеся хляби небесные.

Туман висел клочьями, и было ясно, что без солнца он уже не рассеется и к вечеру окутает землю сплошной непроглядной пеленой. Стояла пора, когда ураганы, приходящие с Тихого океана, беспощадной грядой обрушиваются на побережье Калифорнии, терзая прибрежные районы до тех пор, пока ручьи и водоемы не вспучатся и не выйдут из берегов, а на холмах не возникнут оползни, увлекая на дно каньонов жилые дома. Похоже, именно такая цепь ураганов и надвигалась сейчас на них.

При мысли о наступающей полосе долгого ненастья угроза, исходящая от Церкви Сумерек, казалась еще более зловещей. С приходом зимних дождей улицы затопляли потоки воды, автострады были запружены транспортом настолько, что возникали гигантские пробки, движение парализовывало. Калифорния словно сжималась, отступая перед горами, которые, стягиваясь к побережью, все больше сужали живую полоску земли, отделяющую их от океана. В разгар сезона дождей в Калифорнии витал призрак клаустрофобии, об этом нельзя было прочитать в туристических проспектах, этого нельзя было увидеть на почтовых открытках. В такую погоду Кристина всегда чувствовала себя попавшей в западню, даже если ее и не преследовала хорошо вооруженная армия маньяков.

Кристина отнесла яичницу с беконом Винсу Филдсу, дежурившему у входной двери, и поинтересовалась:

– Вы оба, должно быть, устали. Сколько времени вы можете не спать?

Поблагодарив ее за завтрак, Филдс взглянул на часы и сказал:

– Нам осталось около часа. Новая команда прибудет к десяти.

Разумеется. Новая команда. Свежая смена. Этого следовало ожидать, но она не хотела об этом думать. Она уже привыкла к Винсу и Джорджу и доверяла им. Окажись один из них членом Церкви Сумерек, ее с Джоем уже не было бы в живых. Она не хотела, чтобы они уходили, но они не могли стоять на посту вечно. Глупо было с ее стороны не понимать этого.

Теперь приходилось думать о тех, кто придет им на смену, ведь среди них мог оказаться тот, кто с потрохами продался Грейс Спиви.

Она вернулась на кухню. Джой и Джордж Свартхаут завтракали за полукруглым сосновым столиком, за которым могло разместиться только три человека. Она села, но аппетит уже пропал. Поковыряв вилкой в тарелке, она сказала:

– Джордж, а следующая смена охраны…

– Скоро будет здесь, – сказал он, заедая яичницу поджаренным хлебом.

– А вам известно, кого Чарли.., мистер Гаррисон пришлет к нам?

– Их имена?

– Да, имена.

– Нет. Там несколько ребят. Кто-то из них. А что?

Она не могла объяснить почему, но ей было бы спокойнее, если бы она знала их имена. Кристина была незнакома с персоналом агентства, и фамилии вряд ли что-нибудь сказали бы ей, ведь по ним не определить, является тот или другой лазутчиком Грейс Спиви или нет. Это было неразумно.

– Если вы знаете кого-то из наших и хотите, чтобы они дежурили здесь, вам надо сообщить об этом мистеру Гаррисону, – сказал Джордж.

– Нет-нет. Я ни с кем не знакома. Просто.., впрочем… это неважно.

Джой, почувствовав причину ее страха, перестал дразнить Чубакку кусочком бекона и положил маленькую ладошку Кристине на руку, как бы стараясь подбодрить ее, подражая манере, которую успел подметить в Чарли.

– Не расстраивайся, мам, – сказал он. – Они будут хорошие ребята. Чарли присылает только хороших ребят.

– Самых лучших, – согласился Джордж.

Обернувшись к Джорджу, Джой попросил:

– Слушай, расскажи маме про говорящего жирафа и про принцессу, у которой не было лошади.

– Сомневаюсь, что твоя мама любит такие истории, – улыбаясь, сказал Джордж.

– Тогда расскажи еще раз мне, – не унимался Джой. – Пожалуйста.

Пока Джордж рассказывал сказку, скорее всего своего собственного сочинения, Кристина задумчиво смотрела в окно: где-то там, сквозь дождь уже ехали два очередных охранника из агентства Чарли, и у нее почти не оставалось сомнений, что один из них окажется последователем этой гадины Спиви.

Паранойя. Она понимала, что отчасти ее проблема чисто психологического характера. Чарли предупреждал ее, чтобы она не порола горячку. Ни Джою, ни ей самой не станет легче, если она начнет шарахаться от собственной тени. Все дело в проклятой, мерзкой погоде, обрушившейся на них, в бесконечном дожде и в окутывающем, будто саваном, тумане. Ей казалось, что она в западне, что она задыхается, – ее воображение вырабатывало свои ресурсы.

Она понимала все.

Но это уже не имело значения.

Она не могла рассеять свой страх уговорами. Она знала: произойдет нечто страшное, когда два этих новых человека будут здесь.

Глава 30

Во вторник в восемь часов утра Чарли встретился с Генри Рэнкином у Церкви Сумерек, строгого здания в испанском колониальном стиле с витражами в окнах, красной черепичной крышей, двумя звонницами и широким лестничным маршем, ведущим к шести массивным дубовым дверям, украшенным ручной резьбой. Лил дождь, и потоки воды устремлялись вниз по лестнице на потрескавшийся, разбитый тротуар, образовывая грязные лужи.

Церковь давно не штукатурили, а двери нуждались в покраске, от здания веяло ветхостью и запущенностью, что, впрочем, вполне гармонировало с окрестными кварталами, десятилетия пребывавшими в полном упадке. Когда-то церковь принадлежала пресвитерианской общине, которая впоследствии оставила ее, переехав чуть дальше к северу, в район, где велось новое строительство и не было такого обилия заброшенных магазинов, порнографических салонов, прогоревших ресторанов и закусочных, разваливающихся домов.

– Неважно выглядишь, – сказал Генри. Он стоял на тротуаре, у самых ступеней, под большим черным зонтом.

Когда Чарли под таким же зонтом подошел к нему, на лице Рэнкина появилось озабоченное выражение.

– Не спал до половины четвертого, – объяснил Чарльз свой помятый вид.

– Я хотел назначить встречу попозже, – сказал Генри, – но это единственное время, когда она готова принять нас.

– Ничего страшного. Будь у меня больше времени, я просто валялся бы в постели, глазея в потолок. Полиция допрашивала ее прошлым вечером?

Генри кивнул:

– С утра я разговаривал с лейтенантом Кареллой. Они побывали у мадам Спиви – она все отрицала.

– И они поверили ей?

– У них есть подозрения, хотя бы потому, что уже имели дело с такого рода сектами.

Каждый раз, когда проезжала машина, из-под колес слышался как будто змеиный шорох.

– Удалось ли установить личности троих убитых?

– Пока нет. Что касается оружия, номера значились в составе груза, два года назад отправленного одним Нью-Йоркским оптовиком в розничную сеть на Юго-Западе.

До места назначения груз так и не дошел. Похищен по дороге. Так что это оружие было приобретено на черном рынке. Ни продавца, ни покупателя установить невозможно.

– Они ловко заметают следы, – заметил Чарли.

Пора было идти. Чарли не очень-то рассчитывал на эту встречу. У него не хватало терпения выслушивать язык психопатического бреда, на котором зачастую изъяснялись такого рода сектанты. Кроме того, после вчерашнего возможно все, что угодно: такие не остановятся перед убийством даже у себя дома.

Он оглянулся и посмотрел на свою машину. За рулем сидел Картер Рилбек. Он должен ждать их в течение получаса и в случае, если они не выйдут, прислать подмогу.

Под пиджаками у Чарли и Генри были револьверы.

Дом священника располагался слева от церкви, в глубине неухоженного дворика между двумя коралловыми деревьями, которые давно никто не подрезал. Перед домом рос запущенный кустарник. Как и само здание церкви, дом священника нуждался в ремонте. Чарли подумал: раз конец света для тебя вопрос решенный, то уже не очень заботишься о таких мелочах, как уход за садом или покраска дома Половицы на террасе скрипели, а дверной звонок издал тонкий, дребезжащий звук скорее животного происхождения, нежели механического.

Занавески на дверном стекле сдвинулись, и за ним появилось одутловатое, с нездоровым румянцем и зелеными навыкате глазами лицо тучной женщины. Она долго пристально изучала их, потом занавеска вернулась на место, щелкнул замок, и их впустили в грязную переднюю.

Когда дверь за ними закрылась, оставив за собой шелест дождя, Чарли сказал:

– Мое имя…

– Мне известно, кто вы такие, – отрезала женщина и повела их по коридору, где справа находилась дверь в залу. Дверь была приоткрыта, женщина распахнула ее настежь, показывая, что можно войти. Вместе с ними не зашла и не объявила об их приходе, предоставив это им самим.

Очевидно, причудливыми правилами этикета, замешанными на христианских догматах и апокалиптических пророчествах, которым следовали поклонники Спиви, соблюдение элементарной вежливости не предусматривалось.

Они очутились в комнате метров шести в длину и пяти в ширину, обставленной дешевой мебелью, которой к тому же было очень немного. Вдоль одной стены тянулись полки с картотекой. В центре стоял металлический столик с тремя складными, металлическими же, стульями, на нем – дамская сумочка да еще пепельница. Больше в комнате ничего не было: ни штор на окнах, ни шкафов или столов, никаких безделушек. От желтоватого тления единственной висевшей под потолком лампочки в сочетании с сумеречно-серым светом, проникавшим сквозь высокие окна, возникало ощущение, что находишься в палате психиатрической лечебницы.

Но больше всего поражало полное отсутствие предметов культа: ни изображений Христа, ни пластмассовых статуэток святых или ангелов, ничего, что несло бы религиозный смысл, никаких сакральных предметов или поделок, отдающих китчем – в зависимости от того, как к этому относиться, – словом, ничего из того, что рассчитываешь увидеть в среде сектантов-фанатиков. Нигде в доме не были заметны признаки, которые указывали бы на религиозность его хозяев.

Грейс Спиви стояла спиной к ним в дальнем конце комнаты и смотрела в мокрое от дождя окно.

Генри кашлянул, давая понять, что она не одна.

Она не шевелилась.

– Миссис Спиви? – промолвил Чарли.

Наконец она повернулась к ним. Сегодня на ней было все желтое: палевая блузка, канареечный шарфик в крапинку, темно-желтая юбка, желтые башмаки. На руках браслеты желтого металла и штук шесть таких же перстней с желтыми камнями. Эффект достигался совершенно нелепый. Яркость ее нарядов лишь подчеркивала нездоровую бледность рыхлого лица и дряблость покрытой старческими пятнами кожи. Создавалось впечатление, что она, по причине нередкого у людей преклонных лет маразма, вдруг возомнила себя двенадцатилетней девочкой, собирающейся на день рождения к подружке.

Седые космы зловеще торчали, но еще более зловещим был взгляд ее серых глаз, хищный и завораживающий.

Странное оцепенение сковывало ее фигуру: она стояла, вобрав голову в плечи, прижимая к бедрам сжатые в кулаки руки.

– Мое имя Чарльз Гаррисон, – представился Чарли, который никогда прежде не видел эту женщину, – а это – мой помощник, мистер Рэнкин.

Она, нетвердо держась на ногах, словно пьяная, сделала два шага от окна. Лицо подрагивало, еще больше побелев. У нее вырвался крик боли, и она, едва не упав, остановилась, раскачиваясь из стороны в сторону, как будто пол уходил из-под ног.

– Вам плохо? – спросил Чарли.

– Вам придется мне помочь, – сказала она.

Ничего подобного он не ожидал. Он рассчитывал увидеть сильную женщину, властную, магнетической силы личность, которая постаралась бы с самого начала вывести их из равновесия. А вместо этого она сама вышла из равновесия, причем в самом буквальном смысле.

Сейчас она стояла в полусогнутом положении, словно скорчившись от боли, и все в том же судорожном оцепенении со сжатыми в кулаки руками.

Чарли и Генри приблизились к ней.

– Помогите мне дойти до того стула, пока я не упала, – слабым голосом произнесла она. – Это все ноги.

Чарли посмотрел вниз и содрогнулся. На ее ступнях была кровь. Они взяли Спиви под руки и почти отнесли к стоявшему за столиком металлическому стулу. Когда они усаживали ее на стул, Чарли увидел у нее на ногах, прямо над язычком башмаков, кровавые раны, совершенно похожие между собой, нанесенные каким-то острым предметом, вроде пестика для колки льда.

– Надо вызвать врача, – предложил Чарли, внутренне смутившись оттого, что ему приходилось проявлять к ней участие.

– Нет, – сказала она. – Не надо никакого врача. Пожалуйста, садитесь.

– Но…

– Все пройдет. Все будет хорошо. Бог надзирает за мной, он милостив ко мне. Садитесь. Прошу вас.

Обескураженные, они обошли стол, чтобы занять два стула, стоявшие прямо напротив нее, но не успели сесть, как старуха, разжав кулаки, протянула к ним ладони.

– Смотрите, – вымолвила она повелительным шепотом. – Смотрите на это! Воззрите!

Так и не успев сесть, они остолбенели от чудовищного зрелища. На обеих ладонях зияли такие же кровоточащие раны, как и на ступнях. Чарли с ужасом заметил, что кровь потекла быстрее прежнего.

Невероятно – на губах старухи играла улыбка!

Он взглянул на Генри и увидел в его глазах тот же немой вопрос, который задавал сам себе: что за чертовщина здесь происходит?

– Это для вас, – старуха явно была возбуждена. Подавшись вперед, она протянула руки через стол, обратив к ним ладони, всем видом своим побуждая их смотреть.

– Для нас? – произнес Генри в недоумении. – Что вы хотите сказать?

– Знамение, – сказала она.

– Знамение?

– Святое знамение.

Чарли уставился на обращенные к нему ладони.

– Стигмы.

Боже правый. Да ее место – в психушке. Чарли почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Это раны Христа, – сказала она.

«Куда мы попали? » – пытался сообразить Чарли.

– Я все-таки вызову врача, – еще раз предложил Генри.

– Нет, – сказала она мягко, но в то же время тоном, не терпящим возражений. – Да, эти раны болят, но это сладкая боль, блаженная боль, боль очищения; эти раны не вызывают заражения, они затягиваются сами. Неужели вы не понимаете? Это стигматы Христа, следы от гвоздей, которыми его прибивали к кресту.

Она безумна, подумал Чарли и с беспокойством посмотрел на дверь, прикидывая, куда могла уйти женщина с одутловатым лицом. Хочет привести сюда других ненормальных, чтобы сколотить бригаду смерти и устроить человеческое жертвоприношение? И у них хватает наглости называть себя христианами!

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете, – голос Грейс Спиди звучал уже громче, набирая силу. – В ваших глазах я не похожа на пророка. Вам кажется, что бог не будет творить свой промысел посредством такой сумасшедшей старухи, как я. Но он творит именно так. Христос любит изгоев, привечает прокаженных, развращенных, нечистых на руку, убогих и юродивых и посылает их нести его слово миру. А знаете почему? Вы знаете почему?

Теперь голос ее разносился по всей комнате, напомнив Чарли одного телепроповедника, который своей речью гипнотизировал аудиторию, обладая к тому же даром перевоплощения под стать хорошему актеру.

– Знаете ли вы, почему господь набирает пророков своих среди самых отверженных? – не унималась она. – Да потому, что он хочет испытать вас. Любой легко поверит проповедям благообразного пастора с лицом Роберта Рэдфорда и голосом Ричарда Бертона! Но только праведники, только те, кто душой принимает его Слово.., только те, кто воистину верит, узнают и примут его Слово, независимо от того, чьи уста его изрекают!

На стол капала кровь. От звука голоса дрожали стекла.

– Господь проверяет вас. Слышите ли вы послание его вопреки всему, что вы думаете о пророке его? Чиста ли душа ваша, чтобы слышать? Или душа ваша – тлен и вы – глухи?

Они оба точно онемели. Ее тирада завораживала, лишая дара речи и приковывая внимание.

– Слушайте, слушайте, слушайте! – настойчиво повторяла она. – Внимайте тому, что я говорю вам. Эти стигмы были посланы мне богом в тот самый момент, когда вы позвонили в дверь. Он послал вам знамение, и это может означать только одно: вы еще не заложили душу дьяволу, и господь предоставляет вам шанс искупить грехи ваши и спастись. По-видимому, вы не отдаете себе отчета в том, кто эта женщина и кто такой ее ребенок. Если бы вы знали это, но по-прежнему защищали их, бог не предлагал бы вам сейчас искупления. Вы знаете, кто они такие? Знаете?

Чарли откашлялся, словно освобождаясь от охватившего его легкого смятения.

– Мне известно, кем вы их считаете, – сказал он.

– Дело не в том, что я считаю. Дело в том, что я знаю.

Бог сказал мне об этом. Мальчишка – Антихрист, а его мать – черная Мадонна.

Чарли не ожидал такой откровенности, будучи уверен, что она будет отрицать всякий интерес к Джою, как делала это, когда ее допрашивала полиция. Прямолинейность настораживала, но он пока не знал, как к этому отнестись.

– Я знаю, вы не записываете наш разговор, – сказала Грейс. – У нас имеются детекторы, которые обнаружили бы включенный магнитофон, и мне было бы известно об этом. Сейчас я могу быть откровенной с вами. Мальчишка пришел в мир, чтобы установить свое тысячелетнее царство.

– Но ведь он всего лишь ребенок, – сказал Чарли, – обыкновенный шестилетний ребенок.

– Нет, – сказала она, держа руки ладонями вверх, чтобы была видна сочившаяся из ран кровь. – Он гораздо хуже. И он должен умереть. Мы должны уничтожить его.

Такова воля божья.

– Вы действительно имеете в виду…

– Теперь, когда вам это известно, когда бог явил вам истину, вы не должны больше защищать их.

– Они мои клиенты, – сказал Чарли. – Я…

– Если вы будете упорствовать, бог проклянет вас, – с тревогой говорила старуха, убеждая их спасти свои души.

– Мы связаны обязательствами…

– Проклятье, неужели вы не понимаете? Вы будете гореть в аду. Вы лишаете себя последней надежды. Вы обрекаете себя на вечные страдания. Вы должны слушать и учиться.

Он заглянул в ее возбужденные глаза, в которых горела неистовая одержимость. К чувству жалости примешивалось чувство отвращения, и он не мог и не хотел вступать с ней в дискуссию. Он понял, что приходить сюда не имело смысла. С этой женщиной невозможно объясниться с позиций здравого смысла.

Теперь он боялся за Кристину и Джоя больше, чем прошлой ночью, когда один из соратников Грейс Спиви стрелял в них.

Она воздела вверх свои окровавленные ладони:

– Его знамение явлено вам, вам, чтобы вы убедились, что я истинный посланник божий. Вы видите? Вы верите теперь? Вы понимаете?

– Вам не следовало делать этого, миссис Спиви. Вы зря теряете время, рассчитывая найти в нашем лице легковерных простаков.

По лицу ее пробежала тень, она вновь сжала кулаки.

– Если вы проделали это ржавым или грязным гвоздем, советую вам немедленно пойти к врачу и сделать прививку против столбняка. Это очень серьезно, – сказал Чарли.

– Вы потеряны для меня, – сказала она категорическим тоном и положила руки на стол.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒