Андрей Николаевич Воронин. Слепой против бен Ладена. Слепой – 33. Аннотация. Андрей Воронин. Слепой против бен Ладена

Андрей Николаевич Воронин

Слепой против бен Ладена

Слепой – 33

OCR Денис http: //mysuli. aldebaran. ru

«Андрей Воронин. Слепой против бен Ладена»: Современный литератор; Минск; 2006

ISBN 985‑ 14‑ 1192‑ 2

Аннотация

Глеб Сиверов, выполняя очередное поручение своего шефа Федора Филипповича Потапчука, оказывается в Австрии, затем – в Великобритании, где вступает в схватку с могущественным врагом наших дней – террористом номер один.

Агент по кличке Слепой всегда работает в одиночку, и от успеха его миссии теперь зависят судьбы многих и многих – людей, народов, государств... Но он не размышляет о тонкостях международной политики, а просто делает свое дело: спокойно, уверенно, профессионально.

Андрей Воронин

Слепой против бен Ладена

Глава 1

Окно спальни выходило во двор, и, когда на небе не было луны, а лампочка над подъездом не горела, что случалось довольно часто, в комнате царила кромешная тьма. Именно так все и было в ночь возвращения: старая луна умерла, новая еще не успела родиться, а фонарь над подъездом пал смертью храбрых в неравной схватке с юными вандалами, которым, по всей видимости, свет мешал культурно отдыхать. Фонарь печально глянул на Глеба сверху вниз пустой жестяной глазницей, когда тот, расплатившись с таксистом, поднялся по выщербленным бетонным ступенькам на невысокое крылечко и приложил электронный чип к контакту магнитного замка. Фонарь словно пытался предупредить старого знакомого о тщете подобных усилий, и верно: замок опять оказался испорченным, и железная дверь открылась сама, без усилий, стоило лишь потянуть за круглую металлическую ручку.

Самих виновников этих разрушений в подъезде не оказалось, от них остались лишь запахи табачного дыма и дешевого вина, россыпь окурков на заплеванных ступеньках да пара бутылок зеленого стекла под батареей на площадке между первым и вторым этажом. И хорошо, что ребята успели смыться: Глеб дьявольски устал и еще не адаптировался в так называемом цивилизованном мире, где не принято убивать людей из‑ за таких мелочей, как разбитая лампочка, загаженная лестница или некстати произнесенная дерзость.

Сейчас, лежа на спине в теплом мраке спальни и слушая ровное дыхание Ирины, он невесело улыбнулся своим мыслям. Переход из безжалостного Средневековья, где можно все, если ты достаточно силен, и нельзя ничего, если ты слаб и безоружен, в разлинованный, как тетрадка первоклассника, сложный, многоликий мир мегаполиса произошел слишком быстро. Три часа тряски по разбитой дороге в расхлябанном армейском грузовике, пара часов лета в грузовом трюме транспортного " Ила", где все лежали, раскинувшись, на брезентовых тюках, курили и молчали, стремительный бросок по скоростному шоссе на заднем сиденье генеральского " мерседеса", пересадка в такси возле станции метро, получасовая поездка по слякотным, по‑ зимнему серым и неуютным московским улицам и – здравствуй, новая жизнь! Вернее, старая, но успевшая за несколько дней забыться так основательно, что ее впору считать новой...

По комнате распространялся густой, изысканно‑ тяжелый аромат роз. Цветы были вручены, душ принят, ужин с легким вином съеден, и можно было позволить сознанию выключиться, отдохнуть, но Глеб не спешил засыпать, наслаждаясь этими первыми за долгие две недели минутами тишины и полного покоя. Он лежал на спине, дыша медленно и ровно, как спящий, и каждой клеточкой усталого тела впитывал упоительное ощущение домашнего уюта: это были чистые простыни, мягкая подушка, благоухающая розами темнота и любимая женщина, мирно спящая рядом.

За окном в ненастной декабрьской мгле медленно проехала машина. Дизельный движок урчал и рокотал так громко, что его было слышно через тройной стеклопакет, и даже сквозь сомкнутые веки Глеб не столько увидел, сколько почувствовал, как по потолку спальни прополз косой четырехугольник света фар. Тело привычно напряглось, превратившись во взведенную пружину, но дизель замолк у соседнего подъезда. Хлопнула дверца, где‑ то на пределе слышимости разразился противными электронными трелями домофон, и спустя какое‑ то время деликатно стукнула, закрывшись, железная дверь подъезда. Глеб задумался было, кому это не спится в ночь глухую, но тут же выбросил эту чепуху из головы: в этом городе по разным оценкам проживало от тринадцати до пятнадцати миллионов человек, и подавляющему их большинству не было до Глеба Сиверова и его жены никакого дела. " Я дома", – еще раз напомнил он себе и совсем уже было решил спать, как вдруг Ирина, не шевельнувшись, а лишь легонько защекотав кожу у него на груди вздрогнувшими ресницами, негромко сказала:

– Ты мне так и не сказал, где ухитрился так здорово загореть.

Сна в ее голосе не было ни капли, из чего следовало, что некоторые привычки и умения передаются от мужа к жене без каких бы то ни было сознательных усилий с той или другой стороны, как вирус гриппа или еще чего похуже.

– Ну где‑ где... – отозвался Глеб, постаравшись, чтобы этот ответ как можно сильнее походил на сонное бормотание разбуженного только наполовину, смертельно усталого человека. – Ты почему не спишь?

– А я сплю, – все так же негромко объявила Ирина, плотнее прижимаясь к его боку. – И ты спишь и видишь во сне, будто я с тобой разговариваю. И мне снится то же самое, так что мы квиты.

Глеб не совсем понял, что она имела в виду, но слово " квиты" ему не понравилось. Оно предполагало наличие каких‑ то неоплаченных счетов, обиды, какой‑ то бреши в отношениях, которую ему так и не удалось заткнуть купленным возле метро роскошным букетом. Да и чему тут удивляться? Разве что тому, что Ирина до сих пор не послала его вместе с его драгоценным Федором Филипповичем и их проклятой работой ко всем чертям и не принялась, пока еще не поздно, налаживать личную жизнь. Если бы такое однажды случилось, Глеб ее понял бы и, уж конечно, не осудил, поскольку искренне считал ее любовь самым настоящим подвигом – таким, на какой способна одна женщина из миллиона. А может, и одна из миллиарда...

Тем противнее было врать.

– Ну, раз уж мы оба спим, – с невидимой в темноте улыбкой произнес он, – тогда можно говорить откровенно. На самом деле, если честно, я эти две недели вовсе не работал, а отдыхал. Белый песок, синее море, голубое небо, королевские пальмы и девушки, прекрасные, как мечта. А также шезлонги, коктейли, яхты, номера люкс... ну, и все прочее, чему полагается быть в подобных местах.

– Ага, – сказала жена с непонятным удовлетворением. – Пляж, девушки, пальмы... А айсберги?

– Какие айсберги?

– Большие, белые и холодные... Вдоль всего побережья, как горы...

При слове " горы" Глеб поморщился.

– По‑ моему, ты действительно спишь, – заметил он. – Айсберги вдоль всего пляжа бывают только в Антарктиде. Но там не бывает ни пальм, ни отелей, ни красивых девушек.

– Зато оттуда, где все это бывает, – сказала Ирина, – люди не возвращаются с загаром только на лице и ладонях. Или ты лежал на пляже в свитере и брюках?

– Хоть бы раз ты меня приревновала, – Глеб душераздирающе зевнул. – Хоть к кому‑ нибудь. Значит, в пляж и девушек ты не поверила...

– Да ты и не старался, чтоб я поверила, – заметила Ирина.

– Верно, не старался. Надо было губной помадой перепачкаться, что ли...

Ирина фыркнула, но как‑ то не очень весело, а Глеб испытал чувство похожее на глухое раздражение: ну что это она выдумала? Что это еще за расспросы? Ведь, казалось бы, давным‑ давно обо всем договорились – раз и навсегда...

– Ладно, – будто угадав его мысли, вздохнула жена, – давай спать, конспиратор. Служебный долг ты исполнил, супружеский тоже, так что теперь имеешь полное право на отдых. Да я и сама устала. На работе у нас сегодня был совершенно сумасшедший день, так что...

Она замолчала на середине фразы, тихонько зевнула и через пару секунд опять задышала медленно и ровно. Глеб немного полежал молча, не шевелясь, заново обдумывая то, что уже было обдумано сотни раз, а потом негромко окликнул ее по имени. Ответом ему было лишь сонное дыхание, но он не был уверен, спит Ирина на самом деле или только притворяется, не желая продолжать бессмысленный, напрасно затеянный разговор. " Долг платежом красен, – подумал Глеб. – Вот уж действительно квиты... "

Этот короткий обмен двусмысленными репликами, похожий на прерванную в самом начале дуэль на шпагах, всколыхнул в душе старую горечь. Над потревоженным болотом воспоминаний жужжащим роем поднялись опостылевшие, назойливые, как комары, уже много лет остающиеся без ответов вопросы, и у каждого точь‑ в‑ точь как комариный хоботок торчало жалящее, ядовитое " почему". Почему у него отняли его собственную жизнь, дав взамен чужую? Почему в этой чужой жизни столько крови и лжи? Почему... А, к дьяволу!

Теперь он был уверен, что не уснет до утра, но усталость брала свое, и неожиданно для себя Глеб почувствовал, что проваливается в сон, как в бездонный черный колодец. Он падал в пустоту, кружась, как сорванный ветром кленовый лист, становясь все легче, переставая ощущать свое тело, и наконец полностью растворился в темноте. Затем темнота поредела, рассеялась, уступив место серенькому ненастному полусвету, и он увидел безрадостный и угрюмый черно‑ белый пейзаж, состоявший только из черных камней, белого снега и серого, повисшего прямо над головой неба...

* * *

... Они лежали среди заснеженных камней, сами заснеженные и неподвижные, как камни. Лишь очень редко кто‑ нибудь один медленным и плавным, почти незаметным глазу движением немного менял позу и снова застывал, сливаясь с пестрым черно‑ белым фоном.

Они лежали здесь долго, но рация молчала, как один из здешних камней, никто не давал отбой, не отменял приказ, и это означало, что им придется лежать здесь столько, сколько понадобится – ни больше, ни меньше.

Сырые тучи лениво клубились почти над самыми их головами, цепляясь за скалистые выступы. Время от времени из них начинала сеяться мелкая ледяная крупка, и это было хорошо, потому что снег окончательно скрадывал очертания замерших среди камней человеческих тел. Но сами тучи внушали некоторое беспокойство. Они были похожи на обыкновенный густой туман, и ничто не мешало ему опуститься еще немного, всего на несколько десятков метров. А когда это случится, все вокруг – и те, кто лежал в засаде, и крутой, почти отвесный склон, на котором они затаились, и едва различимая среди камней козья тропка внизу – все утонет в этом мокром сером киселе, и тогда...

Тучи действительно опускались, но это происходило медленно, едва заметно – проходили целые часы, пока какой‑ нибудь каменный выступ, царапавший серую мглу зазубренной верхушкой, исчезал в тумане целиком, до самого основания. Где‑ то шли люди, которых так терпеливо ждали; они приближались к точке рандеву, о котором не подозревали, а тучи, будто находясь с ними в тайном сговоре, мучительно медленно ползли вниз по неровному каменистому склону, чтобы укрыть крутую козью тропку серой пеленой, против которой бессильна самая мощная современная оптика.

Те, кто лежал среди камней на покатом уступе, куда невозможно было попасть без специального альпинистского снаряжения, сохраняли спокойствие. Это было одно из многочисленных умений, которыми они обладали, и сейчас настало самое время его применить.

И вот внизу, на занесенной снегом каменистой тропе, которую мог отыскать лишь тот, кто знал о ее существовании, возникло движение. В окулярах оптических прицелов, один за другим беззвучно выскользнув из‑ за серого каменного горба, появились четверо в потрепанном полевом камуфляже. Смуглые лица до самых глаз заросли иссиня‑ черными бородами; у одного на бритом черепе красовалась зеленая повязка, трое щеголяли в вязаных шапочках армейского образца. У того, что был в повязке, поперек груди висела длинная винтовка Драгунова, такая же, как у тех, кто смотрел на него сверху; трое его товарищей были вооружены автоматами, у каждого на поясе болталась деревянная кобура со " стечкиным"; оптика снайперских винтовок позволяла видеть грозди гранат на поясах.

Бородач в повязке остановился, расчехлил висевший на груди бинокль и внимательно осмотрел нависший над тропой почти отвесный склон. На какой‑ то миг окуляры бинокля уставились прямо в стеклянный глаз оптического прицела, что смотрел на бородача сверху, но тут же скользнули в сторону, продолжая ощупывать склон: солнца не было, и прицел " драгуновки" даже сквозь бинокль на таком расстоянии выглядел просто одним из бесчисленных серо‑ черных пятен на белом фоне.

Наконец бородач опустил бинокль и махнул рукой своим спутникам. Один из них что‑ то коротко произнес, поднеся к самым губам микрофон портативной рации, и группа двинулась вперед – как прежде, гуськом, поскольку иначе по этой тропе идти было просто невозможно.

Те, кто засел на склоне, не шелохнулись, позволив вооруженным людям беспрепятственно покинуть сектор обстрела. Это была всего‑ навсего группа разведки, и, судя по всему, она не обнаружила ничего подозрительного. Впрочем, судить об этом было еще рано; только время могло показать, насколько совершенной была маскировка.

Место для засады было выбрано почти идеально. Как правило, разведка идет двумя группами – одна движется низом, по тропе, другая верхом, по склону. Если тропа проходит между двумя склонами, разведывательных групп соответственно становится три. Но в этом месте, если верить проводникам и данным аэрофотосъемки, склон был непроходим, и разведчикам пришлось временно объединиться. Недаром там, на тропе, их было четверо – слишком много для того, чтобы просто идти гуськом и глазеть по сторонам.

Так или примерно так рассуждали все бойцы засевшего в скалах небольшого отряда – все, за исключением одного, который, строго говоря, был тут человеком посторонним и, в отличие от остальных, точно знал истинную суть происходящего. Исходя из этого знания, он мог предполагать любую неожиданность, любую хитрость, вплоть до карабкающегося по отвесной стене, увешанного смертоносным оружием бородатого скалолаза или не менее бородатого дельтапланериста, готового в любую секунду вынырнуть из туч, поливая их позицию свинцом из ручного пулемета. Когда на карту поставлено так много, расслабляться нельзя до тех пор, пока все не кончится – так или иначе.

" А с другой стороны, – думал он, лежа на холодных камнях и глядя на тропу в прицел снайперской винтовки, – ну что тут такого особенного? Здесь ходили сотни раз – и не такие персоны, и не с таким грузом... Они давным‑ давно привыкли к тому, что мы воюем не умением, а числом и что армейская засада – это не меньше взвода солдат, обязательно с бронетехникой и поддержкой с воздуха... Нет, все должно пройти нормально".

В принципе, все это было правильно, но тревога его не оставляла. Армейская разведка сотворила настоящее чудо, добыв информацию, сделав возможной эту засаду, и теперь только от него и тех людей, что лежали рядом, почти неразличимые на фоне камней и снега, зависело, будет ли от этого чуда хоть какая‑ то польза. Он знал, что не успокоится, пока в перекрестье прицела не появится нужный человек, и еще он знал, что ждать осталось недолго: разведка никогда не удаляется от основной группы слишком далеко, все время оставаясь на расстоянии прямой слышимости.

Он не ошибся: прошло не более пяти минут, прежде чем из‑ за поворота тропы показались те, кого они ждали. Их было семеро, и тот, ради кого все это было затеяно, шел в середине. Невысокий, одетый, как и все остальные, в теплый армейский камуфляж, он двигался раскованно, как человек, прекрасно владеющий каждым мускулом своего тела. Он курил длинную сигарету и, скаля крупные желтоватые зубы, что‑ то весело втолковывал шедшему впереди долговязому угрюмому чеченцу с ручным пулеметом поперек живота. Рюкзак у него за плечами выглядел не таким тяжелым, как у остальных членов этого небольшого отряда, " Калашников" калибра 5, 75 был новенький, будто только что с завода, на поясе вместо " стечкина" или " Макарова" висел австрийский " глок" в открытой кобуре. А вот граната была всего одна, и тот, кто наблюдал за тропой через оптический прицел, точно знал почему. Это было не оружие, а страховка на всякий пожарный случай.

В командах не было нужды: каждый заранее знал, что, когда и как нужно делать. Не было известно лишь количество целей да место в колонне, которое займет веселый араб; все остальное – все, что можно было предусмотреть и оговорить загодя, – было сто раз предусмотрено и оговорено. Поэтому теперь каждый взял на мушку " своего" человека и замер в ожидании сигнала.

Тонкое, как паутина, перекрестье прицела перемещалось с лица араба на грудь и обратно, палец в тонкой шерстяной перчатке нежно обвил холодное железо спускового крючка. Длинный ствол " драгуновки" с тяжелым черным цилиндром глушителя на конце едва заметно шевельнулся в последний раз и замер. Паутинная крестовина остановилась на обмотанной зеленым армейским шарфом смуглой шее, палец плавно потянул податливую сталь. Раздался короткий сухой щелчок, прицел на мгновение заволокло сероватым дымком, а когда он рассеялся, стало видно, как араб, обхватив ладонями простреленное горло, мягко, будто из него разом вынули все кости, опускается на заметенные снегом камни.

Следом ударил глухой залп, который можно было услышать только здесь, наверху. В засаде сидели настоящие профессионалы, и оружие у них в руках было настоящее, проверенное – снайперские винтовки Драгунова с глушителями для тонкой работы и безотказные " калаши" с подствольными гранатометами на тот случай, если уходить придется с боем. Сейчас они воспользовались винтовками, и там, внизу, на тропе, все это выглядело, наверное, как некое проявление гнева Божьего, словно Всевышний, устав метать громы и молнии, взял в десницу заправленный смертью невидимый шприц и принялся с завидной ловкостью делать бесшумные инъекции.

Стрелок, подавший сигнал к атаке первым выстрелом, успел еще раз спустить курок, а потом стрелять стало не в кого. Люди на покатом скалистом уступе зашевелились, снег бесшумно посыпался с их одежды слежавшимися ломкими пластами. Разворачиваясь на лету, в двадцатиметровую пропасть упали веревки, карабины замкнулись с глухим лязгом, и три фигуры в пестром зимнем камуфляже стремительно и тихо заскользили вниз по натянутым, как струны, нейлоновым тросам.

Человек, стрелявший в араба, первым коснулся шипастыми подошвами горных ботинок каменистой почвы и, не глядя по сторонам, устремился к своей жертве. Араб лежал на пропитавшемся кровью снегу, и снежинки медленно таяли на его не успевшем остыть смуглом лице. Стрелок без лишних церемоний перевернул его на спину и запустил руку под пятнистую зимнюю куртку, новенькую, явно надетую впервые. То, что он искал, обнаружилось во внутреннем кармане – теплая плоская коробочка из прозрачного пластика, внутри которой сверкало и переливалось круглое радужное зеркало компакт‑ диска.

" Контроль", – сказал за спиной у стрелка хриплый простуженный голос, и на тропе приглушенно захлопали пистолетные выстрелы. Ответом на один из них был короткий, сразу оборвавшийся стон. Обращая на эту будничную работу спецназа не больше внимания, чем на продолжавший сеяться с низкого пасмурного неба снежок, стрелок передвинул со спины на живот плоскую брезентовую сумку и бережно извлек из нее портативный компьютер. Серая пластиковая коробка с переливающимся яркими красками экраном выглядела на фоне диких заснеженных гор и разбросанных вокруг окровавленных трупов неуместно, почти нелепо – так же, впрочем, как и темные солнцезащитные очки, надетые ее владельцем поверх белой трикотажной маски.

Кусая от нетерпения губы, человек подождал, пока компьютер загрузится, и вставил диск в дисковод. Копирование уже началось, когда с той стороны, куда направлялась уничтоженная группа, гулко простучала автоматная очередь. Это, как и следовало ожидать, вернулась разведка, не получившая, наверное, ответа на очередной радиовызов.

Оставшийся наверху снайпер послал атакующим достойный ответ; те двое, что вместе с человеком в темных очках спустились на тропу, залегли в камнях и тоже открыли огонь. Стрелок лег на землю, прикрыв компьютер своим телом, и терпеливо дождался конца процедуры копирования. Один раз автоматная очередь вспорола снег и разбросала мелкие камешки в каком‑ нибудь сантиметре от его левого ботинка, но он даже не оглянулся – взгляд его был прикован к цветной полоске на экране, что росла, вытягивалась слева направо – быстро, но вместе с тем мучительно медленно.

Наконец копирование завершилось, смолкла и стрельба. Человек в темных очках, не интересуясь результатом перестрелки, извлек из ноутбука ненужный больше компакт‑ диск. В это мгновение на его запястье с неожиданной силой сомкнулись окровавленные пальцы. Человек повернул голову и встретился взглядом с подернутыми мутной предсмертной поволокой глазами араба, которому полагалось быть мертвым, как кочерга, но который продолжал цепляться не только за жизнь, но и за свой драгоценный диск.

– Поздно, – сказал ему человек в темных очках и ударил араба по лицу.

Сжимавшая его запястье ладонь разжалась и бессильно упала в снег, черные, как спелые маслины, глаза устало закрылись. Стрелок положил диск обратно в коробку и затолкал ее арабу во внутренний карман. После этого он закрыл и убрал в сумку ноутбук, встал с земли и огляделся.

Последний остававшийся наверху снайпер уже спустился на тропу и как раз в этот момент деловито сматывал веревку. Потерь не было; спецназовцы стояли в сторонке, каждый на своем месте, контролируя пустую тропу. Стрелок в темных очках кивнул командиру группы, который выжидательно смотрел на него, и тот подал своим бойцам сигнал к отходу. Прикомандированный стрелок задержался на месте перестрелки. На это никто не обратил внимания: у спецназовцев была своя работа, а у него – своя.

Когда последняя фигура в зимнем камуфляже скрылась за поворотом тропы, человек в темных очках наклонился над арабом и одним точным движением вырвал чеку у висевшей у него на поясе гранаты. Прежде чем нырнуть за камень, он еще успел вложить кольцо в откинутую руку поверженного врага, хотя и не знал, останется ли оно там после взрыва. Те, кто послал араба сюда, и те, к кому он шел, ожидали, что при первых признаках грозящей ему опасности гонец взорвет себя вместе с посланием. Они не могли предполагать, что первым признаком угрозы станет пуля из снайперской винтовки, и человек в темных очках очень хотел, чтобы они этого так и не узнали. Конечно, подозрения останутся, но разбитый, разорванный в клочья диск должен их хоть немного успокоить. Со временем им передадут другой, но это уже не столь важно...

Взрыв взметнул к серому небу облако желтоватого дыма вперемешку со снегом и щебенкой, мелкие осколки дождем пробарабанили по склону. Потревоженные камешки еще катились, подпрыгивая, сверху вниз, а человек в темных очках уже покинул укрытие и, поправив на боку сумку, ни разу не оглянувшись, быстро зашагал туда, где полминуты назад скрылись спецназовцы.

... Уже на границе условленного квадрата их настигли и почти взяли в клещи, но вызванная по радио " вертушка" поспела вовремя. Пилот на бреющем полете вошел в ущелье, вспахал склоны ракетами, пробороновал свинцом и засеял костями, после чего, снизившись, принял на борт то, что осталось от группы, – одного мертвеца и троих живых, из которых один был ранен в живот автоматной пулей и умер по дороге в госпиталь.

Глава 2

– Значит, говоришь, в свитере загорал... – с кривой усмешкой повторил генерал Потапчук и покачал головой. – Да, Ирину можно понять. Она наверняка устала от такой жизни. Будь я на ее месте, давно бы постарался избавиться от муженька, который может выйти за хлебом, а вернуться через год... или вообще не вернуться.

– Ну, если я не вернусь, избавляться от меня не придется, – заметил Глеб, раскуривая сигарету.

– Это как сказать, – проворчал генерал. – Это нормальный человек – инженер, учитель или там сантехник – пропадает по‑ человечески. Попал под машину, получил железкой по черепу, инфаркт схлопотал... А про тебя ведь и знать никто не будет, жив ты или помер. Вот и непонятно: то ли ждать тебя, то ли нет... Это, приятель, не только к Ирине относится.

– К кому же еще? Уж не к вам ли? Вы что, тоже хотите от меня избавиться? – изумился Глеб.

Федор Филиппович поморщился: это была не самая удачная шутка, и они оба об этом знали.

– Я хотел сказать, что мне тоже частенько приходится тебя дожидаться, не зная, жив ты или умер, – довольно сухо уточнил генерал.

Глеб подошел к окну и, раздвинув планки жалюзи, выглянул на улицу. Серый московский полдень, на жестяном карнизе рыхлый, тающий снег. По стеклу, оставляя мокрые дорожки, медленно сползали сырые хлопья, с крыши капало, а двор при взгляде сверху представлял собой сплошное море серо‑ коричневой слякоти с редкими островками грязно‑ белого снега на газонах.

– Чертова погода, – поделился он своими наблюдениями с Федором Филипповичем. – В такую погоду ничего не хочется – ни жить, ни умирать.

Он отпустил жалюзи, подошел к столу и включил кофеварку. Ему хотелось не столько выпить кофе, сколько ощутить его запах, наполнить им комнату, что сделало бы существование более терпимым. Если бы не Потапчук, предпочитавший всем видам и направлениям музыки полную тишину, Глеб послушал бы Гайдна, но Федор Филиппович сидел на диванчике, глядя из‑ под насупленных бровей с каким‑ то не совсем понятным выражением, и Глеб решил, что лучше повременить с музыкальной паузой.

– Ты хорошо поработал в Чечне, – нарушил молчание генерал и, вынув из портфеля, положил на стол пухлый незапечатанный конверт. – По идее, я должен был бы предложить тебе взять Ирину и смотаться куда‑ нибудь в теплые края на недельку‑ другую – отдохнуть, набраться сил, а главное, вернуть себе нормальное мироощущение.

Глеб небрежно взял со стола конверт, заглянул под клапан и бросил на подоконник – тоже небрежно, как не заслуживающую внимания безделицу.

– Это было бы славно, – согласился он. – Но в том, как это прозвучало, мне слышится некая недоговоренность. Как говорится, есть " но"... Ведь есть, правда?

– Не без того, – вздохнул Потапчук. – " Но" – это, брат, такая зловредная вещь, что без нее в этом мире вообще ничего не обходится. Ее к любому утверждению можно присобачить, и, что характерно, не ошибешься.

– Хм, – сказал Глеб, – любопытно. Никогда об этом не думал. Но... – он засмеялся и покачал головой. – Пожалуй, вы правы. Итак, что же следует за этим вездесущим " но" в данном конкретном случае? Я хорошо поработал в Чечне, но?..

– Но слишком хорошо – это уже не совсем хорошо, – закончил Потапчук. – Я имею в виду, не совсем хорошо для тебя, – добавил он, заметив, как Слепой удивленно приподнял брови. – Ты действительно очень хорошо поработал, сделал большое дело, но каждое завершенное дело может потянуть за собой новое, как каждое законченное утверждение чревато очередным " но". Стоит только вместо точки поставить запятую, как...

Он умолк, явно заблудившись в собственных иносказаниях. Глеб закурил еще одну сигарету, выключил кофеварку и только после этого пришел Федору Филипповичу на помощь.

– Вы хотите сказать, – произнес он, разливая по чашкам курящийся ароматным паром кофе, – что в этом деле вместо точки стоит запятая?

– Запятая, многоточие... К черту знаки препинания! – Потапчук отхлебнул из чашки, обжегся, зашипел, плеснул себе на пальцы, выругался и от греха подальше поставил кофе на стол. – Ты хоть знаешь, что именно перехватил?

– Скажем так: догадываюсь, – ответил Глеб, рассеянно вытирая со стола кофейную лужицу носовым платком.

– Так вот, чтобы ты не догадывался, я тебе скажу все прямо как есть, – объявил Федор Филиппович и завистливо покосился на сигарету Сиверова. – Это была свеженькая, с пылу, с жару, программа дешифровки кодированных сообщений, передаваемых через Интернет. То есть какой‑ нибудь бородатый подонок, сидя у себя в горах, заходит на самый что ни на есть невинный сайт, где вывешены разные красивые картинки, находит нужную – скажем, портрет морского окуня анфас или панораму Женевского озера, – скачивает ее на свой компьютер, прогоняет через эту самую программку и через пару минут вместо красивой картинки имеет пространное послание от своего руководства – подробную инструкцию по проведению очередного террористического акта или, к примеру, финансовую ведомость. Или еще что‑ нибудь...

– Не скажу, что это старо как мир, – заметил Глеб, пробуя кофе, – но и новым этот фокус, увы, не назовешь.

– Все верно, – согласился Потапчук. – Они пользуются этой штуковиной уже не первый год. Но тут, как и в большинстве подобных случаев, все упирается... ну, упрощенно говоря, в коды. Пока наши ребята раскалывают одну такую программу, боевики уже выбрасывают ее на помойку и пользуются новой, в принципе похожей на предыдущую, но совершенно иной по сути. А ты...

– А я перехватил эту новую программу на полпути от производителя к потребителю, – закончил за него Глеб, – да еще и ухитрился обставить все дело так, словно ее никто и не перехватывал – вроде бы хотели перехватить, но не сумели благодаря личному мужеству геройски погибшего курьера... Так? И наверное, это дало определенный результат, раз вы все ходите вокруг да около, не желая прямо сказать, в чем дело. Поганое, наверное, дело, если даже у вас язык не поворачивается...

– Наоборот, – возразил Федор Филиппович с излишним, как показалось Глебу, энтузиазмом. – Я пришел рассказать тебе о нашей большой удаче, а ты сразу – " поганое дело"... Видишь ли, ты отработал настолько чисто, что нам удалось воспользоваться твоим трофеем. Мы перехватили и расшифровали сообщение, направленное одному из крупных полевых командиров. Оно как раз касается условий финансирования на будущий год. У них там, видишь ли, возникли кое‑ какие спорные вопросы, и... Ну, словом, перехваченное нами сообщение содержит прямые доказательства того, что один из основных источников финансирования чеченских боевиков расположен где‑ то на территории Европы.

– Тоже мне, новость! – фыркнул Глеб. – На территории старушки Европы чего только нет! Понаписали законов на свою же голову, гуманисты чертовы, сами себе петлю на шею накинули...

– Про политику двойных стандартов мы с тобой сейчас говорить не станем, – прервал эту тираду генерал. – Еще мы не станем обмениваться догадками, слухами и газетными сплетнями. Благодаря твоим усилиям мы можем говорить о фактах, а они таковы, что упомянутый мной источник финансирования – это не просто анонимный номерной счет в каком‑ нибудь банке, умеющем хранить секреты своих клиентов, а конкретное лицо или группа лиц, которые не только регулярно поддерживают террористов деньгами, но и осуществляют прямое руководство их деятельностью. Причем, говоря о террористах, я имею в виду не только наших джигитов. Речь идет о гораздо более широкой сфере деятельности, понимаешь?

– Не вполне, – признался Глеб, ввинчивая сигарету в пепельницу с такой силой, словно давил опасное насекомое. – Пока что, товарищ генерал, мне кажется, что вы не то политинформацию для меня проводите, не то надумали поручить мне в одиночку покончить с международным терроризмом. До такого, Федор Филиппович, даже голливудские сценаристы еще не додумались.

– Они до многого не додумались, – проворчал Потапчук. – И не только они, заметь.

– Ой‑ ей‑ ей, – протянул Сиверов. – Чует мое сердце, не к добру этот разговор!

– Почему же не к добру? – изумился Федор Филиппович. – Как сейчас помню, прошлый раз, когда надо было обследовать морги в окрестностях Питера, ты жаловался на свою горькую долю: дескать, какому‑ нибудь чиновнику Интерпола вечно достается Европа с отелями и прочими прелестями, а ты‑ де только и делаешь, что обшариваешь российские помойки.

– Так ведь это же совсем другое дело, – уныло возразил Глеб. – В данной ситуации я, честно говоря, предпочел бы помойку.

– А я предпочел бы выйти в отставку, переехать за город и жить в свое удовольствие, – сообщил генерал. – Тебе, ей‑ богу, не угодишь! Россия тебе не нравится, Европа тоже не по нутру... Извини, в Тимбукту у меня для тебя дел нет!

– Жалко, – притворно вздохнул Глеб. – А я было размечтался... Понимаете, Федор Филиппович, – продолжал он задушевным тоном, – и у Европы, и у России имеется один общий и очень существенный недостаток: они чересчур большие. Искать то, не знаю что, и тут и там можно до конца дней своих.

– А кто тебе сказал, что тебя отправляют искать то, не знаю что? – удивился генерал.

– Я так вас понял.

– Еще бы! Ты ведь не даешь мне рта раскрыть!

Глеб посмотрел на сердитое, озабоченное лицо Федора Филипповича и решил больше с ним не пререкаться. Тем более что он и сам не знал, какой бес все время тянет его за язык, заставляя подавать ненужные реплики. Все‑ таки Федор Филиппович, хоть и проверенный товарищ, почти друг, одновременно являлся генералом ФСБ и его, Глеба, единственным и непосредственным начальником. Конечно, если бы они оба в данный момент были при погонах, разговор сложился бы совсем по‑ другому: Глеб просто выслушал бы приказ и ответил: " Есть! " Когда‑ то все именно так и происходило, за тем небольшим исключением, что Федора Филипповича в погонах он видел только на фотографиях, а генерал не видел Сиверова в погонах никогда. Да и приказы в ту далекую пору Глебу отдавались, как правило, не в устной форме, а в виде конвертов с инструкцией, фотографией клиента и гонораром, приносимых в условленные места курьерами, всякий раз новыми. Работа ликвидатора была проста и понятна по сравнению с тем, чем Слепому приходилось заниматься в последнее время, но ностальгии по тем дням он не испытывал. Иметь свободу принимать решения, пусть незначительную, и высказывать свое мнение, пусть оно даже не будет учтено, это все‑ таки лучше, чем быть бездушным инструментом, отзывающимся на нажатие кнопки.

Правда, свобода выбора предполагала ответственность за последствия. Но Глеб всегда предпочитал отвечать за себя, а не за незнакомого дядю в генеральских погонах...

– Ты пойми, Глеб Петрович, – снова заговорил Потапчук, думавший, похоже, о том же, – ведь это дело, кроме тебя, поручить некому. Послать туда обыкновенного тупого исполнителя я не могу – испортит он мне все, и не будет толку. Ситуация такова, что принимать решения придется самостоятельно, на месте, и решения эти должны быть правильными. Ну и, сам понимаешь, наша европейская резидентура для такой работы тоже не годится, потому что, помимо решений, там могут понадобиться еще и активные действия. А это такая штука, что мы рискуем в два счета остаться без агентурной сети, которая создавалась десятилетиями. Смекаешь, о чем я говорю?

– А то как же, – вздохнул Глеб. – Вот это и есть спасение мира по голливудскому сценарию: пришел, увидел, подумал секунды полторы, а потом разнес полгорода и ушел, никем не замеченный.

– Разносить полгорода не надо, – успокоил Федор Филиппович. – Я всегда ценил тебя как в высшей степени аккуратного работника. Европе и так достается от террористов. Не хватало еще, чтобы ты тоже приложил руку к ее разрушению...

– Да, – согласился Глеб, – Европа – это, конечно, не Соединенные Штаты. Вот там я бы с удовольствием что‑ нибудь разрушил.

– Не торопись, – утешил его Потапчук, – жизнь еще не кончилась. Даст бог, съездишь и в Штаты.

– Куплю себе стетсоновскую шляпу, – мечтательно произнес Сиверов, – из буйволовой кожи, парочку шестизарядных револьверов... И в Даллас. Эх!

– Шестизарядные револьверы – это красиво, но непрактично, – сказал Федор Филиппович. – А что касается шляпы, то придется тебе пока вместо стетсоновской довольствоваться тирольской. Такая, знаешь, с узкими полями и желательно с перышком...

– Она мне не пойдет, – возразил Глеб. – Хотя само упоминание о тирольской шляпе радует. Значит, все‑ таки не вся Европа, а один вполне определенный ее регион... И что это? Швейцария? Бавария?

– Австрия, – ответил генерал. – Конкретно – город‑ герой Вена.

– Вот уж действительно город‑ герой, – усмехнулся Слепой. – Пропустить через себя транзитом столько наших эмигрантов и устоять – это настоящий подвиг. С этим может сравниться разве что стойкость и героизм ирландского Шеннона.

– Аэропорт Шеннон – пункт дозаправки трансатлантических авиарейсов, следующих из Европы в Америку, – сказал Потапчук. – Тут никакого сравнения быть не может. А Вена – это Вена... Там не только наших, там всяких иммигрантов хватает...

– В том числе и арабских, и кавказских, – подхватил Глеб. – Вот за что не люблю мусульман, так это за фанатизм.

– Христианский фанатик ничем не лучше мусульманского, – сухо заметил Потапчук.

– Да я не намерен объявлять крестовый поход! – воскликнул Глеб. – Просто с европейцами, согласитесь, легче разговаривать. Вежливо осведомился, как дела, а потом врезал рукояткой между глаз, и он твой навеки. Скажет все, что знает и чего не знает. А мусульманин только плюнет тебе в лицо и засмеется: давай, мол, пес неверный, действуй! Аллах меня уже заждался... Это, наверное, потому, что у мусульман до сих пор государства религиозные, а у нас, у европейцев, – такие светские, что дальше некуда. Бога нет, а раз так, то и бояться некого, кроме того, у кого кулак больше.

– Трудно с тобой в последнее время, – пожаловался Потапчук. – Болтаешь, как... Могу тебя утешить: с мусульманами тебе дело иметь не придется. По крайней мере, вначале.

– А я думал, что еду в Вену как раз затем, чтобы присмотреться к тамошней мусульманской тусовке.

– Может быть, со временем тебе и придется этим заняться. Но пока... Дело в том, что мы не только перехватили сообщение, переданное через Интернет для наших джигитов, но и выяснили, кто его отправил.

На этот раз Глеб ничего не сказал, ограничившись молчаливым кивком. Шутки кончились, начиналась вполне рутинная работа с конкретным человеком, проживающим по конкретному адресу. Если уж Федор Филиппович заговорил об этом, значит, ехать в Австрию действительно придется – осматривать тамошние достопримечательности, сидеть в пивных, добывать информацию, принимать решения и тут же, без промедления претворять их в жизнь. И если верить Потапчуку, решения обещают быть такими, что их осуществление нельзя доверить ни тупому исполнителю, ни хваленой высокоинтеллектуальной резидентуре, которая, надо полагать, больше всего на свете боится засыпаться, засветиться и быть выдворенной из Европы на родину. Правильно, кто же, находясь в здравом уме и твердой памяти, станет рисковать таким тепленьким местечком, а заодно и собственной шкурой?

– Полагаю, – продолжал генерал, – человек, которого нам удалось вычислить, является обыкновенным посредником – получает на свой электронный адрес эти самые картинки, в которых содержится закодированная информация, и вывешивает их на определенном сайте. Вряд ли он много знает, но чем черт не шутит!.. Проследи за ним, установи его связи, контакты, потолкуй по душам, в конце‑ то концов... Имей в виду, что фактор времени в данном случае имеет решающее, первостепенное значение.

Тон у него был совсем не тот, что две минуты назад, когда он ворчливо препирался с Глебом, сам получая от этой приятельской перебранки нескрываемое удовольствие. Теперь это и впрямь был генерал, ставящий перед подчиненным боевую задачу, и Сиверов не стал высказывать вслух то, что думал. А думал он о том, что задача, вероятнее всего, окажется невыполнимой. Лубянское начальство можно было понять: добившись некоторого успеха, они стремились, пока не поздно, закрепить этот успех и двигаться дальше. Что же до провала, то им он ничем не грозил: такие люди, как Глеб Сиверов, тем и удобны, что имена их не значатся ни в одном списке, а значит, в случае чего можно просто забыть об их существовании...

Эти мысли не вызвали у него в душе никакого отклика: Глеб давно привык к своей " загробной" жизни и в самую последнюю очередь стремился в герои.

Федор Филиппович между тем со стариковской неторопливостью положил на колени свой потрепанный портфель, откинул крышку и начал выкладывать оттуда все необходимое: паспорт, билет на самолет, увесистую пачку цветастых, как конфетные фантики, евро и, наконец, главное – тощую пластиковую папочку, где лежал единственный отпечатанный на лазерном принтере листок с данными, которые удалось собрать венскому резиденту.

Глеб извлек из папки листок и быстро пробежал его глазами. Закончив, он хмыкнул. Данных было негусто, да и те, что были, лишний раз подтверждали только что мелькнувшую у него догадку: в Европу он скорее всего прогуляется понапрасну.

– Это турпоездка, – сказал он Потапчуку, который выжидательно смотрел на него исподлобья.

– Может быть, да, – медленно проговорил Федор Филиппович, – а может быть, и нет. Во всяком случае, я предпочел бы, чтобы ты думал иначе. Если вместо работы получится отдых, я буду последним, кто бросит в тебя камень. Только помни, что ты едешь туда именно работать, а не отдыхать.

– Постараюсь не забыть, – пообещал Глеб и, продолжая разглядывать листок, как будто там могло быть что‑ то, чего он не заметил сразу, потянулся за новой сигаретой.

* * *

Пауль Шнайдер посмотрел на стенные часы, а потом, словно не доверяя им, поддернул левый манжет и бросил взгляд на дорогой швейцарский хронометр. Эту нехитрую процедуру герр Шнайдер проделывал уже, наверное, двадцатый раз за последние сорок минут, но время от этого, увы, не пошло скорее. Стрелки часов прилипли к циферблату, будто намагниченные, и еле‑ еле ползли. Не удержавшись, он снова посмотрел на стенные часы, потом на хронометр, а потом и на циферки в правом нижнем уголке монитора, обозначавшие точное время. Показания всех трех приборов полностью совпадали, и если в точности стенных часов и компьютера Шнайдер еще мог сомневаться, то швейцарский хронометр, предмет гордости, купленный им четыре месяца назад, был непогрешим. Да и не бывает так, к сожалению, чтобы сразу трое вполне исправных часов отставали одинаково, минута в минуту, секунда в секунду...

Вообще‑ то, сегодня, как и всегда, спешить Паулю Шнайдеру было некуда. Работа у него была необременительная, и, по большому счету, ему было безразлично, сидеть перед компьютером здесь, в офисе, или у себя дома. Более того, офис был единственным местом, где Пауль Шнайдер мог общаться с представителями рода человеческого непосредственно, без помощи компьютерной сети. Так что в других обстоятельствах Пауль Шнайдер ни за что не стал бы поминутно смотреть на часы, изнывая от нетерпения в ожидании конца рабочего дня.

Однако сегодня был особенный день – день, которого Пауль ждал уже давно. Утром по электронной почте пришло сообщение об очередном денежном поступлении, и, произведя нехитрый подсчет, Шнайдер понял, что теперь располагает суммой, достаточной для уплаты первого взноса за небольшой домик в пригороде. Это была его давнишняя мечта, ради осуществления которой он на протяжении многих лет отказывал себе если не во всем, то во многом, не брезгуя никаким приработком. У него была неплохая работа в офисе, чистая, не слишком сложная и прилично оплачиваемая, однако без побочного заработка приобретение собственного жилья пришлось бы отложить еще лет на десять. Герру Паулю было тридцать, он был близорук, уже начал лысеть и как‑ то незаметно обзавелся солидным бюргерским брюшком, которое стало расти особенно быстро после того, как Шнайдер бросил курить. Женщины не баловали его своим вниманием, а время обзаводиться семьей уже наступило. Герр Пауль не без оснований подозревал, что приобретение симпатичного белого коттеджа под красной черепичной крышей сильно поспособствует росту его популярности у прекрасной половины человечества, и сейчас, когда до заветной цели было рукой подать, он с огромным трудом сдерживал нетерпение. Шнайдер уже созвонился с агентом по продаже недвижимости и условился о встрече, которая теперь занимала все его мысли, мешая сосредоточиться на работе. Он дважды перепутал бумаги, за что удостоился выволочки от фрау Меркель, своей непосредственной начальницы. Даже не поворачивая головы, Пауль ощущал на себе ее озабоченные, неодобрительные и удивленные взгляды, но все равно не мог избавиться от неотступного видения: аккуратный белый домик с красной крышей и дубовой дверью, увитый плющом.

Он столько лет мечтал об этом, что сейчас представлял себе все так ясно, словно видел наяву. Отмытые до скрипа оконные стекла весело поблескивают, отражая голубизну неба, на гладкой, без единой трещинки подъездной дорожке стоит чистенький, ухоженный автомобиль – пока что его старый " датсун", за который он окончательно расплатился только в этом году, но, если дела и дальше пойдут так же хорошо, вполне возможно, появится и что‑ нибудь посолиднее. Пауль Шнайдер был реалистом и не мечтал заполучить все сразу. Он двигался к своей цели постепенно, шаг за шагом, и побочный заработок, найденный через Интернет в позапрошлом году, заметно ускорил это продвижение. Машина – не дом; еще три‑ четыре простых, необременительных, щедро оплачиваемых выхода в сеть, и можно будет начать захаживать в автомобильные салоны – присматриваться, прицениваться, сравнивать... Выбирать.

Подумав об этом, герр Шнайдер в очередной раз задался вопросом: кто и, главное, почему столь щедро оплачивает такую пустяковую работу? Получить по электронной почте красочную фотографию смеющегося младенца, пушистого котенка или оседлавшего вершину горы старинного замка с коротенькой незатейливой подписью и вывесить ее на указанном сайте – это ведь, в сущности, вообще не работа!

Пауль Шнайдер был не настолько глуп, чтобы не подозревать за всем этим какой‑ то сложной махинации. Разумеется, кто‑ то использовал его как ширму и получал, надо полагать, доход, несоизмеримый с суммами, которые выплачивались Шнайдеру за его услуги. Герр Пауль был законопослушен и, случись такая нужда, выложил бы полиции все, что знал. Однако полиция его ни о чем не спрашивала, а состава преступления в своих действиях он не находил. В конце концов, все это могло быть частью какой‑ нибудь большой, продуманной и рассчитанной на годы вперед рекламной кампании...

Такое объяснение выглядело не очень логичным и правдоподобным, однако придумать что‑ нибудь получше Пауль Шнайдер не успел: мелодичный звонок из скрытого репродуктора известил его о конце рабочего дня. Выключая компьютер и убирая в стол бумаги, герр Пауль мимоходом подумал, что так бывает всегда: стоит ему всерьез задуматься о том, что же на самом деле представляет собой его вторая работа, как что‑ нибудь непременно мешает ему довести свои рассуждения до хоть сколько‑ нибудь приемлемого, непротиворечивого вывода. То телефон зазвонит не вовремя, то начнется его любимое телевизионное шоу, то соседка по лестничной площадке, пожилая, всегда подвыпившая фрау Мюллер, попросит отпереть вечно заедающий замок...

Спохватившись, он снова выдвинул ящик стола и переложил оттуда в портфель несколько документов, которые собирался просмотреть дома. Близилось время годового отчета, фрау Меркель не признавала отговорок, и надо было компенсировать сегодняшнее нерабочее настроение.

Застегивая портфель, он вновь подумал о таинственных картинках, которые кто‑ то неизвестный вывешивал через него в Интернете. В конце концов, ему было не так уж интересно знать правду: интуиция подсказывала, что правда эта может оказаться неприглядной. И что тогда? Отказаться от легкого заработка, а значит, и от нового дома, и от семейного счастья? Как бы не так! К такому радикальному изменению своих планов Пауль не был готов.

Улучив момент, когда фрау Меркель в своем стеклянном аквариуме отвернулась, занятая телефонным разговором, Шнайдер смешался с гомонящей толпой коллег и выскользнул в коридор. У него было ощущение, что начальница не прочь потолковать с ним с глазу на глаз, и этот разговор никоим образом не входил в его планы. Да, сегодня он был рассеян и допустил парочку мелких просчетов, но пусть фрау Меркель немного остынет, а завтра будет новый день, и, вдохновленный сделанным приобретением, Пауль постарается вернуть себе благосклонность начальницы...

Он спустился в подземный гараж, отпер свой потрепанный " датсун" того неописуемого желто‑ коричневого цвета, который его приятель Алекс Циммер шутливо называл " киндеркака", и уселся за руль, стараясь при этом как можно меньше смотреть по сторонам, чтобы не встречать насмешливых взглядов знакомых. Насмешки скорее чудились Паулю, чем существовали на самом деле; он сам об этом догадывался, но неловкость, испытываемая им всякий раз, когда приходилось на людях садиться за руль старой непрестижной машины, от этого не становилась меньше.

Двигатель, к его немалому облегчению, не закапризничал и завелся сразу, стоило только повернуть ключ. Шнайдер выжал сцепление, передвинул рычаг ручной коробки передач, плавно дал газ и выехал из гаража, напоследок помахав рукой знакомому охраннику.

В воротах ему пришлось остановиться, чтобы пропустить двигавшиеся по улице автомобили. Он сидел, подавшись вперед, высматривая просвет в потоке машин, и не замечал стоявшего на тротуаре человека в просторной матерчатой куртке, который, засунув руки в карманы, пристально разглядывал человека за рулем " датсуна". Мелкий сухой снежок падал на его непокрытую голову, снежинки застревали в густых темных волосах, скользили по темным стеклам солнцезащитных очков, надетых незнакомцем, несмотря на пасмурную погоду.

Когда машина герра Шнайдера, рыкнув неисправным глушителем, вырвалась на дорогу и пропала из вида где‑ то за перекрестком, человек в темных очках неторопливо закурил сигарету, выкурил ее до половины, бросил окурок в стоявшую поблизости урну и, пройдя по тротуару два десятка метров, свернул в гостеприимно распахнутые зеркальные двери секс‑ шопа.

Пауль Шнайдер ехал домой, чтобы успеть перекусить и переодеться перед встречей с агентом по продаже недвижимости. Он нетерпеливо подгазовывал, стоя на перекрестках, и все косился на свой швейцарский хронометр, пребывая в блаженной уверенности, что все его сегодняшние неприятности, как реальные, так и воображаемые, остались позади, в покинутом, опустевшем до завтрашнего утра офисе.

Герр Пауль даже не подозревал, как глубоко он заблуждается.

Глава 3

Агент по продаже недвижимости Эрнст Трауб снимал небольшой офис на третьем этаже старого кирпичного здания недалеко от центра города. Аренда помещения в этом районе стоила бешеных денег. В результате Траубу пришлось довольствоваться крошечным кабинетом, к которому примыкала еще меньших размеров приемная, где сидела секретарша, но он был доволен: солидный офис в престижном районе внушает клиенту уверенность, что он обратился именно туда, куда нужно, хотя в наше время куплей‑ продажей легче всего заниматься через Интернет. Собственно, именно так сейчас работают все, и Эрнст Трауб не был исключением. Однако обычными телефонными переговорами он также не брезговал, лица своего от клиентов не прятал и всеми силами старался поддерживать имидж солидного предприятия, хотя состояло оно из него самого да наемной секретарши, которая не выносила табачного дыма, вечно путала бумаги, ломала ксерокс и выглядела как оживший свод статей Уголовного кодекса о наказаниях, предусмотренных за сексуальные домогательства.

За сплошным, без переплета, оконным стеклом сгущались ранние декабрьские сумерки. Не вставая, Трауб протянул руку, дернув за шнур, опустил жалюзи и включил в кабинете свет. Часы на стене показывали половину шестого, рабочий день близился к концу. Сквозь открытую дверь виднелся угол стола, занимавшего собой почти все пространство крохотной приемной, и обтянутое розовой вязаной кофточкой костлявое плечо фройляйн Дитц. Секретарша была ярой сторонницей женского равноправия и на этом основании совершенно не следила за своей внешностью, полагая, что главное в ней, как и во всяком современном человеке, деловые качества, а не цвет глаз и форма груди. Увы, деловые качества фройляйн Дитц недалеко ушли от ее внешности; говоря по совести, Трауб не мог дождаться окончания ее контракта, чтобы наконец избавиться от этой сушеной рыбины с куриными мозгами и гигантским самомнением. Его так и подмывало выкинуть ее на улицу пинком в вислый зад, не дожидаясь заветного дня, но это грозило ему серьезными неприятностями – вплоть до судебного преследования, ибо фройляйн Дитц пришла к нему из бюро по найму, и до истечения срока контракта закон был целиком и полностью на ее стороне.

Секретарша поднялась с места, как будто мысли Трауба разбудили ее, и, шаркая тупоносыми туфлями на плоской подошве, вошла в кабинет. В руках у нее была папка с бумагами на подпись; это означало, что фройляйн Дитц наконец‑ то справилась со всеми своими делами и, в принципе, свободна, хотя до конца ее рабочего дня оставалось еще около получаса.

На всякий случай просмотрев поданные секретаршей бумаги во избежание не раз возникавшей путаницы, Трауб лихо поставил на них свою размашистую подпись и вернул папку фройляйн, которая стояла напротив, отделенная от него обширной поверхностью стола, распространяя по кабинету смешанный запах духов и застарелого пота.

– Спасибо, фройляйн Дитц, – не поднимая глаз, чтобы не видеть унылой лошадиной физиономии с недовольно поджатыми бледными губами, сказал он.

Чтобы его нежелание смотреть на секретаршу не выглядело слишком демонстративным, Трауб неторопливо и старательно, как будто совершая некое архиважное действо, завинтил колпачок дорогого паркера с золотым пером, убрал ручку во внутренний карман пиджака и только после этого поднял глаза.

– Вы можете быть свободны. У меня сегодня еще один клиент, но я справлюсь без вас.

– Вы уверены? – спросила эта селедка таким тоном, словно сомневалась в способности начальника без посторонней помощи хотя бы завязать шнурки на ботинках.

– Вполне, – бесцельно перелистывая настольный календарь, ответил он. – Этот... – он заглянул в блокнот, чтобы освежить память, – этот Шнайдер так торопится осыпать нас с вами золотым дождем, что мне приходится тормозить его, а не подгонять. Не пройдет и часа, как мы с ним заключим отличную взаимовыгодную сделку. А вы отправляйтесь домой, ваш Микки, полагаю, уже заждался. Кстати, как его здоровье?

– Благодарю вас, ему уже лучше, – немного смягчившись, ответила секретарша.

Микки был ее кот – жирная, как племенной боров, уродливая бесполая тварь отвратительной черно‑ белой расцветки. Трауб удостоился чести лицезреть этого монстра три или четыре дня назад, когда взволнованная хозяйка притащила его с собой на работу как живое свидетельство того, что ей срочно необходим отгул для неотложного визита к ветеринару: ее любимец страдал от жестокого расстройства желудка, явившегося, как полагал Трауб, следствием не менее жестокого обжорства. Кот сверкал глазами сквозь частые прутья переносной клетки, утробно выл, как вышедший на тропу войны индеец, и так вонял дерьмом, что после ухода секретарши офис пришлось проветривать.

– Передавайте ему привет и наилучшие пожелания, – выдавив дежурную улыбку, сказал Трауб и мысленно добавил: " Чтоб он сдох! "

Секретарша довольно долго копалась в приемной – шуршала одеждой, звенела ключами, щелкала замочком сумки, – а потом наконец ушла, напоследок пожелав Траубу удачной сделки и приятного вечера. Сказано это было таким тоном, каким обычно произносят пожелание провалиться сквозь землю. Трауб не обратил на это внимания: главное, что его волновало в данный момент, это чтобы фройляйн Дитц поскорее убралась подальше.

Как только за ней закрылась дверь, Трауб выдвинул верхний ящик стола, достал оттуда сигареты и пепельницу и с наслаждением закурил, выпустив длинную струю дыма в табличку с надписью " Не курить! ", сделанной на двух языках – английском и немецком. Бравада, с которой это было проделано, ему самому показалась чистой воды ребячеством, но, в конце концов, ему было просто необходимо перебить запах, оставленный секретаршей.

Выкурив сигарету почти до фильтра, Трауб сейчас же зажег новую и, спохватившись, полез в средний ящик стола за нужной папкой, где у него лежали приготовленные специально для Пауля Шнайдера документы на несколько выставленных в данный момент на продажу домовладений. Настало время встретиться с клиентом лицом к лицу и вступить в единоборство, где каждый норовит получить побольше, дав взамен как можно меньше. Впрочем, пока этот Шнайдер не казался серьезным противником: напротив, он так торопился заключить сделку, что, казалось, был готов подписать документы, так ни разу и не взглянув на дом, который собирался купить. Впрочем, тут совесть Трауба была чиста: завалящего товара он не держал, и, коль скоро мелкие детали клиента не интересуют, почему бы не пойти ему навстречу?

Он положил папку на край стола, а потом, дотянувшись до стены, щелкнул выключателем. Под потолком загудела вытяжная вентиляция, табачный дым заколебался и лениво, будто нехотя, потянулся в прикрытую пластмассовой крышкой трубу. Хозяин конторы тщательно затушил сигарету, высыпал содержимое пепельницы в мусорную корзину и спрятал пепельницу в ящик стола. После этого он посмотрел на часы, и в это самое мгновение из приемной послышался звук открывшейся двери.

До назначенного времени оставалась еще без малого четверть часа, и Трауб невольно усмехнулся: клиенту действительно не терпелось расстаться с деньгами. Впрочем, особенно обольщаться не стоило: агент по недвижимости навидался всякого.

Среди клиентов попадались порой такие типы, что и вспоминать не хотелось.

– Могу я войти? – поинтересовался из приемной невидимый клиент.

– Герр Шнайдер? – включая на полную мощность самую обаятельную из своих улыбок, крикнул в ответ Трауб. – Входите, прошу вас!

Клиент шагнул через порог. Трауб начал подниматься ему навстречу, сияя улыбкой и заранее протягивая для пожатия руку, но вдруг застыл в странной позе человека, настигнутого жестоким приступом радикулита. Протянутая рука повисла в воздухе, широкая улыбка медленно сползла с побледневшего лица.

– Герр Шнайдер? – не веря собственным глазам, пролепетал Трауб. – Что это за маскарад?

– Если будете вести себя разумно, вам ничего не грозит, – глухо произнес незнакомец и подкрепил свои слова красноречивым движением руки, сжимавшей огромный черный пистолет.

* * *

Пауль Шнайдер приехал на место немного раньше условленного срока и потому позволил себе минут десять поиграть в любимую игру любого европейца с небольшим достатком. Игра называлась " найди бесплатную парковку" и заключалась в непрерывном кружении по узким улочкам вокруг нужного вам места. Кружение это продолжалось, пока не становилось окончательно ясно, что все бесплатные парковочные площадки заняты и что стоимость сожженного во время игры бензина уже превысила плату за парковку. После этого оставалось только покориться судьбе и, нащупывая в кармане бумажник, отправиться на поклон к ближайшему парковочному автомату.

На этот раз Шнайдеру не повезло, и, покатавшись по улицам, он припарковался на платной стоянке, расположенной вдобавок ко всему метров на двести дальше от того места, где он мог бы остановиться сразу, если бы не валял дурака. Теперь это место оказалось занято новеньким, с иголочки, японским минивэном, в багажнике которого копалась толстая пожилая фрау в седых кудряшках, обрамлявших широкую и свирепую, как у старого пирата, физиономию.

Скормив автомату несколько монет и получив чек, Шнайдер посмотрел на часы. Времени у него оставалось в обрез, чтобы подняться на третий этаж и отыскать там офис агентства. Это было очень хорошо; Пауль подозревал, что выждать несчастные несколько минут он просто не в состоянии, а приходить раньше назначенного времени не хотелось. Спешка – такое же проявление непунктуальности, как и привычка всюду опаздывать, да и с чисто деловой точки зрения слишком явно проявлять свое нетерпение вряд ли стоило...

В просторном вестибюле, который скрывался за дубовой дверью, с виду такой же, как в обычном жилом доме, было светло и чисто. Пауль на всякий случай еще раз сверился со списком расположенных в здании офисов и отыскал номер помещения, занимаемого конторой Трауба. Он нажал кнопку рядом с фамилией агента по торговле недвижимостью и, наклонившись к решетке микрофона, назвал себя. Искаженный динамиком мужской голос предложил ему подняться. Пауль вздохнул, расправил плечи, пригладил ладонью остатки волос и проверил, не сбился ли на сторону узел галстука. Тут он заметил торговый автомат в углу, зазывно пестревший яркими сигаретными пачками. Шнайдеру вдруг нестерпимо захотелось закурить, хотя он избавился от этой пагубной привычки уже три года назад, причем произошло это легко, без адских мук, столь красочно описываемых заядлыми курильщиками. Разумеется, приобретать сигареты, которые помогли бы ему справиться с вполне понятным волнением, Пауль Шнайдер не стал. Вместо этого он разорвал пакетик жевательной резинки, сунул в рот мятную пластинку, бросил бумажный шарик в урну и вызвал лифт.

Ярко освещенный коридор третьего этажа был пуст, лишь в дальнем конце мелькнула мужская фигура – похоже, кто‑ то из здешних служащих. Шнайдер остановился возле двери с нужным номером и, не найдя кнопки электрического звонка, постучал. Ответа не последовало. Расценив это как приглашение, Пауль повернул ручку и вошел в приемную.

Крошечная, довольно уютная приемная была пуста. На столе секретаря горела настольная лампа, тускло отражаясь в плоском экране компьютера; к обтянутой тканью спинке офисного стула пристало несколько длинных светлых волосков. Шнайдер почему‑ то обратил внимание на эту мелочь, хотя из‑ за волнения не мог бы сказать, какого цвета в приемной стены.

Расположенная налево от входа дверь кабинета была открыта. Там тоже горел неяркий свет, слышался негромкий гул вытяжной вентиляции. Из комнаты тянуло горьким запахом табачного дыма, который показался отвыкшему от табака Шнайдеру каким‑ то особенно резким.

– Герр Шнайдер? – послышался мужской голос. – Входите, прошу вас!

Пауль переступил порог. Кабинет был побольше приемной, но тоже невелик, всего в одно окно. Сидевший за просторным письменным столом человек поднялся, через стол пожал посетителю руку и указал на удобное кресло. Шнайдер сел, с любопытством разглядывая первого в своей жизни агента по продаже недвижимости, с которым он встретился по делу, как клиент.

Эрнст Трауб оказался совсем не таким, каким Пауль его представлял. Это был среднего роста, сухопарый и подтянутый мужчина с густой темной шевелюрой и излишне демократичными взглядами, о чем явно свидетельствовала черная водолазка, надетая им вместо подобающих случаю пиджака и рубашки с галстуком. На спинке кресла, как на плечиках, висела темная матерчатая куртка, а на столе, рядом с пластиковой канцелярской папкой, лежали солнцезащитные очки, выглядевшие так, словно их сняли минуту назад. Говорил Трауб с каким‑ то трудноуловимым акцентом, не замеченным Паулем во время телефонного разговора. Поразмыслив секунду, Шнайдер решил, что имеет дело с баварцем. Эти типы испокон веков придерживаются собственных взглядов на то, что можно и чего нельзя, а их варварский акцент давно стал притчей во языцех не только в Германии, но и далеко за ее пределами.

Впрочем, к интересующему Шнайдера делу происхождение агента не имело ни малейшего отношения. Главное, чтобы у этого типа хватило ума правильно оформить сделку и не пытаться обжулить клиента, потому что суду безразлично, баварец ты, еврей или коренной обитатель Вены в двенадцатом поколении. Пауль Шнайдер робел перед женщинами и стеснялся своей старой машины, но это вовсе не означало, что он не способен распознать и притянуть к ответу мошенника, дерзнувшего поднять руку на его сокровенную мечту.

– Чай, кофе, сигарету? – осведомился Трауб.

– Благодарю вас, – отказался посетитель. – Время уже позднее, мне хотелось бы поскорее покончить с делами и отправиться домой. Да и вы, – добавил он, красноречиво покосившись в сторону висевшей на спинке кресла куртки, – я вижу, торопитесь.

Трауб обернулся через плечо, чтобы понять, куда он смотрит, увидел собственную куртку и добродушно рассмеялся.

– Поверьте, я никуда не тороплюсь. Я ждал вас с большим нетерпением, герр Шнайдер, а что касается беспорядка... Прошу меня простить. Я сегодня пораньше отпустил секретаршу, и мне некого было послать за сигаретами. Вот и пришлось бегать за ними самому...

Как ни взволнован был Пауль Шнайдер, это заявление показалось ему полнейшей чепухой, и сразу по двум причинам. Во‑ первых, он сомневался в существовании секретарш, которые в наше эмансипированное время бегают за сигаретами для своего шефа. А во‑ вторых, доннерветтер, сигаретный автомат стоит в вестибюле на первом этаже, и, чтобы воспользоваться его услугами, достаточно просто спуститься вниз на лифте. А для этого вовсе не обязательно надевать куртку!

Хотя, с другой стороны, и секретарши бывают разные, и сигарет того сорта, который предпочитает этот баварец, в автомате могло просто не оказаться... И вообще, существует масса причин, по которым герр Трауб мог ему солгать. Он мог выйти, например, в аптеку за лекарством от болезни, про которую ему не хотелось бы упоминать в разговоре с посторонним, или еще куда‑ нибудь – да хотя бы и в пивную, пропустить стаканчик!

Все эти рассуждения каким‑ то непонятным образом придали Шнайдеру уверенности в себе. Перед ним был точно такой же человек, как и он, из плоти и крови, со своими слабостями и недостатками; к тому же финансовое благополучие этого человека некоторым образом зависело от Пауля. Он расслабился и принял в кресле более свободную позу, дивясь той робости, которую буквально минуту назад испытывал в отношении этого странного баварца.

Трауб легко поднялся, обогнул стол и со словами: " Прощу простить, я буквально на одну секунду" – удалился в приемную. Послышался металлический щелчок; Шнайдер мог бы поклясться, что сию минуту слышал звук повернувшегося в замке ключа, если бы это не было полным абсурдом. Увы, он не ошибся: возвращаясь за стол, Трауб, не скрываясь, опустил в карман брюк ключ, сверкнувший в свете настольной лампы тусклым металлическим блеском.

– По вечерам, – ответил он на изумленный взгляд Шнайдера, – сюда повадился врываться какой‑ то сумасшедший. Я четырежды вызывал полицию, и его забирали, но всякий раз выпускали снова, поскольку никакого ущерба он, по их мнению, не причиняет. Так вы в самом деле ничего не хотите? Ни чаю, ни кофе, ни сигарету?

– Я бросил курить, – с гордостью сообщил Шнайдер, – но вы можете не стесняться. Курите, если вам хочется.

– Спасибо, – отказался агент, – я никогда не курю во время работы.

Пауль демонстративно повел носом, и Трауб рассмеялся.

– Я не говорил, что не курю на рабочем месте, – уточнил он, – я сказал: не курю во время работы. Согласитесь, работа и рабочее место – это не совсем одно и то же. Рабочее место – это вот этот стол, – он похлопал ладонью по крышке стола, – а работа – это общение с клиентом, в данный момент – с вами, герр Шнайдер.

– Скажите, – вмешался в этот поток болтовни клиент, чувствуя, что Трауб намеренно уводит разговор в сторону от вопроса, который интересовал его в данный момент даже больше, чем приобретение домика в пригороде, – а зачем вы вынули из двери ключ?

– Я? – на лице Трауба появилось выражение комического изумления. – Ключ?

Продолжая попеременно задирать то левую, то правую бровь, он пошарил по карманам, извлек оттуда ключ и, моргая, уставился на него.

– Действительно... Мой бог, что со мной сегодня творится?! Простите, это я машинально...

" Либер готт! – мысленно воскликнул Шнайдер, осененный внезапной догадкой. – Да он же пьян! "

Трауб положил ключ на край стола и улыбнулся Шнайдеру.

– Ну что же, приступим?

– Может быть, мне лучше зайти в другой раз? – осторожно поинтересовался Пауль.

– Вы можете не поверить, – доверительно сообщил ему Трауб, – но на коттеджи в пригороде сейчас бешеный спрос, и он проявляет отчетливую тенденцию роста. Это просто какой‑ то бум! Поэтому, герр Шнайдер, не стоит откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. В следующий раз условия заключения сделки могут существенно измениться, причем не в вашу пользу. Как вы, должно быть, понимаете, я говорю о цене.

Намек на возможность повышения цены болезненно уколол Пауля, хотя тот и понимал, что это могло быть обыкновенным трюком прожженного дельца. Странные, однако, у этого баварца методы ведения бизнеса! Запереть клиента на ключ и пугать его повышением цен – это же какие‑ то гангстерские замашки!

Откуда‑ то, как показалось Шнайдеру изнутри обшитой деревянными панелями стены, донеслись глухие удары и едва слышное нечленораздельное мычание.

– Это тот самый сумасшедший, о котором я говорил, – заметил Трауб, придвигая к себе лежавшую на столе папку. – Уже явился, как видите. Не понимаю, куда смотрят его родственники. Ведь он может причинить себе вред!

Он раскрыл папку и зачем‑ то нацепил на нос темные солнцезащитные очки, хотя, по мнению Пауля, света в кабинете и так было недостаточно. Эти надетые в полумраке темные очки в сочетании с доносившимися из‑ за стены потусторонними звуками, которые стихли так же внезапно, как и начались, произвели на посетителя очень неприятное впечатление. Шнайдер серьезно задумался о том, нормален ли сам герр Трауб.

– Итак, – снова заговорил торговец недвижимостью, открывая папку, внутри которой поблескивали ярким глянцем рекламные фотографии утонувших в густой зелени белых домиков с разноцветными черепичными крышами, – вас, как я понимаю, интересует небольшой коттедж в пригороде. Давайте посмотрим, что у нас есть... Должен вам заметить, – перебив сам себя, доверительно сообщил он, – что стоимость даже самой скромной недвижимости в указанных вами районах значительно превосходит финансовые возможности конторского служащего с вашим размером жалованья. Вы уверены, что такая покупка вам по карману, герр Шнайдер?

– Я кредитоспособен, – сдержанно и сухо сообщил клиент.

– О да! Представленные вами документы не оставляют в этом сомнений. Некоторые сомнения вызывает лишь... э... не поймите меня превратно, прошу вас, но... Словом, мне решительно непонятно, откуда у вас столько денег!

Шнайдер выпрямился в кресле и надменно вздернул подбородок.

– Не уверен, что вы имеете право этим интересоваться, – еще суше заявил он.

– Мой бог, конечно же нет! – горячо воскликнул Трауб. – Просто мне, как заинтересованному лицу, хочется быть уверенным в полной законности предстоящей сделки. Ведь вопрос, который я вам задал, не имея на это никаких законных прав, может возникнуть у тех, кто такие права имеет!

– У налогового управления ко мне претензий нет, – сквозь зубы сообщил Шнайдер.

Этот разговор чем дальше, тем больше не нравился ему. Чертов баварец действительно не имел никакого права интересоваться его доходами. Да он и не должен был этого делать, если хотел совершить выгодную сделку! Какая ему разница, откуда у покупателя деньги; в конце концов, он‑ то ничем не рисковал, продавая ему в рассрочку не телевизор или холодильник, а дом в пригороде! Недвижимость дешеветь не собирается, тут баварец прав. Поэтому, если Пауль не сможет выплатить кредит и дом у него отберут, агент никоим образом не окажется в убытке – напротив, он получит изрядную прибыль, дважды продав один и тот же дом. Так какого дьявола?..

– Это мне известно, – кивнув, согласился Трауб. – Но, как выразился один древний философ, все течет, все изменяется... Да‑ да, герр Шнайдер! Сегодня у налоговой полиции к вам нет никаких вопросов, а завтра они могут появиться. И не только у налоговой полиции, но и у самой обыкновенной, и, быть может, даже у Интерпола... Вам это никогда не приходило в голову?

– Нет, не приходило. Зато прямо сейчас мне пришло в голову кое‑ что другое, – Пауль Шнайдер встал и гордо выпрямился. – Вы не догадываетесь что?

– Догадываюсь, – сказал Трауб и небрежным движением сунул в карман лежавший на столе ключ от входной двери. – Поверьте, герр Шнайдер, это неудачная мысль.

Пауль на мгновение оторопел от такой неприкрытой, ленивой и снисходительной наглости, но это длилось недолго: он родился и вырос в свободной, цивилизованной стране и в полной мере обладал чувством собственного достоинства.

– Немедленно выпустите меня отсюда! – металлическим голосом приказал он. – Это насилие! Я вызову полицию!

– Интересно было бы узнать, как вы намерены это сделать, – все так же снисходительно заявил герр Трауб, который, как уже начал подозревать Пауль, вовсе таковым не являлся. – Перестаньте орать, Шнайдер, и сядьте. Нам с вами предстоит долгий и содержательный разговор. Что же касается полиции, то я очень сомневаюсь, что вы согласитесь добровольно посвятить ее в некоторые подробности своей биографии.

– В моей биографии нет ничего, чего я мог бы стыдиться! – заявил австриец. – Откройте дверь, или я ее выломаю!

– Как? – поинтересовался сидевший за столом Эрнста Трауба человек. – Она открывается вовнутрь, а инструментов у вас нет...

– На шум сбежится половина здания, – запальчиво объявил Шнайдер, – и вам не поздоровится!

– Прежде всего не поздоровится вам, – заверил его собеседник. Он запустил руку куда‑ то под стол и, вынув оттуда, продемонстрировал огромный черный пистолет самого зловещего вида. – Сядьте, Шнайдер, сядьте!

Прозвучавший в его голосе резкий приказной тон включил внутри Пауля механизм послушания, о существовании которого тот даже не подозревал. Этот механизм, являвшийся продуктом многовековой истории в высшей степени дисциплинированной и некогда весьма воинственной австрийской нации, включился в самый неподходящий момент, и, вместо того чтобы броситься бежать и во все горло звать на помощь, Пауль Шнайдер послушно опустился в кресло для посетителей.

– Это другое дело, – благодушно произнес лже‑ Трауб, кладя свой жуткий пистолет поверх раскрытой папки, прямо на заманчивые картинки с видами аккуратных белых домиков. Затем он снял очки и, положив их рядом с пистолетом, внимательно уставился прямо в глаза Паулю прищуренными темными глазами. – Значит, вам нечего скрывать от полиции? Вы уверены?

– Не понимаю, какое вам до этого дело, – сказал Шнайдер, невольно отводя взгляд.

– Вопросы здесь задаю я, – сообщил незнакомец. За стеной опять послышались глухие удары и мычание, но он, казалось, этого не услышал. – Давайте поговорим о вашем побочном заработке в мировой электронной сети. Я имею в виду те веселые картинки, которые вы время от времени получаете по электронной почте и за очень приличное вознаграждение размещаете на сайтах соответствующего содержания.

– Это что, противозаконно? – огрызнулся Шнайдер.

– О, ни в коей мере! Это ведь не детская порнография и не сцены насилия, так что с этой стороны все в полном порядке. Но, дорогой герр Шнайдер, даже такой болван, как вы, должен понимать, что никто в этом печальном мире не расстается с деньгами просто так! Особенно с такими солидными... А?

– Я не потерплю оскорблений! – сообщил австриец, которому очень не понравилось слово " болван".

– Еще как потерпите, – возразил незнакомец. – К тому же это не оскорбление, а простая констатация факта: вы болван, наживший крупные неприятности из‑ за собственной жадности. Домик ему захотелось... – он прибавил какое‑ то короткое, энергичное слово на незнакомом языке, похоже ругательство. – Но ваши личные неприятности – ничто по сравнению с теми бедствиями, которые вы, герр Пауль, обрушили на головы ни в чем не повинных людей – женщин, детей, стариков...

Как ни странно, даже после этих слов Шнайдеру первым делом пришла на ум некая финансовая афера, в которой он принял невольное участие. Какое‑ нибудь ложное банкротство, крупный банковский крах, оставивший без сбережений сотни, а может быть, и тысячи вкладчиков...

– Ну, что вы уставились на меня, как свинья на ветчину? – с презрением спросил незнакомец. – Вы, европеец, гражданин свободной, цивилизованной, демократической страны, стали прямым пособником исламских террористов! Валяйте бегите жаловаться на меня в полицию! Вы будете очень удивлены, когда ваш приход оформят как явку с повинной... Или вы мне сейчас скажете, что не знали, на кого работали?!

Шнайдер почувствовал примерно то же, что и человек, внезапно сбитый с ног и упавший лицом в зловонную лужу. На какое‑ то время он оцепенел, лишившись способности не только говорить и двигаться, но даже и думать. Потом в мозгу у него будто лопнул какой‑ то нарыв, и мысли, вырвавшись на свободу, понеслись с сумасшедшей скоростью.

Первая была такая: " Вот так влип! ", вторая – " Мой бог, какой ужас! " Третья касалась аккуратного белого домика, с мечтой о котором, кажется, можно было попрощаться, а когда вернулось спокойствие, возникла трезвая и холодная мысль: " Никто ничего не докажет".

Пауль Шнайдер понимал, что эта мысль не делает ему чести, но, доннерветтер, ничего более конструктивного в голову ему сейчас не приходило. В конце концов, он действительно ничего не знал, и обратного не докажет никакой суд. Если судить за подобные вещи, можно упечь за решетку кого угодно, от официального Интернет‑ провайдера, обеспечивающего доступ в мировую сеть всем желающим, в том числе и педофилам, и террористам, до какого‑ нибудь фрезеровщика, всю свою жизнь вытачивающего затворы для пистолетов и даже не задумывающегося о том, кто и в кого будет из этих пистолетов стрелять.

Потом он посмотрел на своего собеседника, и мысли его немедленно приняли иную, не столь оптимистичную окраску. Незнакомец опять нацепил свои очки, и черные линзы холодно, недружелюбно поблескивали в свете настольной лампы. Можно было только догадываться, кто он такой и на кого работает. Зловещий черный пистолет в сочетании с незнакомым акцентом и разговорами об исламском терроризме наводил на весьма печальные размышления; Паулю очень некстати вспомнилось то немногое, что он знал о методах работы израильской разведки Моссад, и он похолодел. Ну конечно! Если бы незнакомца в темных очках заботила такая чепуха, как сбор доказательств и соблюдение тонкостей юридической процедуры, он повел бы себя совсем не так.

Вот, например, как он тут очутился? Никакой он не Трауб, и это явно не его кабинет. Каким образом он узнал, что Пауль будет здесь сегодня вечером? Что сделал с настоящим Траубом?

Ответы были очевидными, и они подразумевали такой стиль действий, с каким Пауль Шнайдер в реальной жизни еще не сталкивался. Что‑ то подобное он видел только на экране телевизора и, помнится, всегда горячо одобрял решительные поступки героев, которые убивали негодяев направо и налево без суда и следствия. А уж худших негодяев, чем современные террористы, просто невозможно себе вообразить!

Вот в этом‑ то и заключался весь ужас его положения. Подумав, Пауль понял, что слова незнакомца о пособничестве террористам звучат куда более логично, чем его собственные предположения о каких‑ то финансовых махинациях. Скорее всего картинки, которые он размещал на разных сайтах, содержали в себе некие закодированные послания. Действия Пауля Шнайдера объективно выглядели как самое настоящее пособничество и даже соучастие в совершении террористических актов, отсюда и слова про женщин, стариков и детей... И что в сложившейся ситуации предпримет этот решительный малый, этот темноволосый иностранец, обращающийся с огромным черным пистолетом так непринужденно, будто орудует зубочисткой? Обратится в суд?

– О майн либер готт! – пролепетал Пауль Шнайдер, чувствуя, что бледнеет.

" Лед тронулся, господа присяжные заседатели. Это вам не мусульманин", – весело подумал Глеб и вкрадчиво произнес:

– Итак?..

Глава 4

Фройляйн Марта Дитц, личный секретарь агента по торговле недвижимостью Эрнста Трауба, загнала свой похожий на сверкающую елочную игрушку крошечный " фиат" на стоянку перед подъездом конторы, заглушила двигатель и дисциплинированно затянула ручной тормоз. Ее тонкие, почти неразличимые из‑ за полного отсутствия косметики губы недовольно поджались, когда она увидела на соседнем парковочном месте длинный темно‑ зеленый " ровер" своего шефа. Получалось, что Трауб уже в конторе, и это не вызвало у фройляйн Дитц никакого энтузиазма, поскольку означало, что с самого утра у нее будет невпроворот работы и что спокойно выпить традиционную чашечку кофе перед началом трудового дня ей вряд ли удастся.

Она посмотрела на часы. До начала работы оставалось еще целых двадцать минут. Трауб, конечно, не посмеет возражать, если она за это время выпьет кофе. Еще бы он посмел! Тут уж одно из двух: либо помалкивай, либо плати сверхурочные. Но помалкивать этот жирный боров, естественно, не станет. Ничего не запрещая прямо, он все‑ таки будет стоять над душой, излагая свои соображения по поводу того, что такое бизнес, как к нему следует относиться, как, по его мнению, должен вести себя служащий, сохраняющий лояльность по отношению к фирме, от кого конкретно зависит процветание упомянутой фирмы и кто, наконец, даже не надеясь на элементарную человеческую благодарность, регулярно оплачивает счета за электричество, в непомерных количествах потребляемое кофеваркой фройляйн Дитц. Так что кофе она, конечно, выпьет, но вот удовольствие от него вряд ли получит.

С точки зрения фройляйн Марты, Эрнст Трауб был непроходимо туп, самодоволен, непривлекателен и жаден. В начальнике ее раздражало все: лицо, фигура, одежда, голос, манеры. Фройляйн Марту бесила его глупая жизнерадостность, идиотские шутки и привычка оплакивать каждый потраченный цент – привычка, которую у себя самой она считала добродетелью.

Вообще, фройляйн Марта Дитц была само совершенство, если не снаружи, то уж наверняка внутри. Так, по крайней мере, полагала она сама, и ей до сих пор не встретился безрассудный смельчак, у которого хватило бы нахальства с этим спорить. Иногда ей казалось, что ее шеф готов высказать вслух свои никчемные соображения по этому поводу, и она с радостью готовила к бою тяжелую артиллерию, но Трауб всякий раз сдерживал свой неразумный порыв, и правильно делал – в случае чего фройляйн Дитц уничтожила бы его беглым огнем так же основательно, как испанские завоеватели некогда уничтожили цивилизацию древних инков.

Ей не в чем было себя упрекнуть, и она не позволяла этого другим. Если под ее руками ломался купленный на прошлой неделе ксерокс, виновата была не она, а производитель копировальной техники или недобросовестный поставщик. Если ей случалось перепутать на столе у Трауба бумаги, которые он по свойственной ему ограниченности считал важными, это происходило только потому, что секретарша в тот момент думала о вещах по‑ настоящему важных – о том, например, как лихо она позавчера отбрила мясника, дерзнувшего отпустить двусмысленный комплимент по поводу ее прически. И если она до сих пор оставляла безнаказанными косые, полные животного вожделения (как ей казалось) взгляды шефа, так только потому, что он свято соблюдал возложенные на него трудовым соглашением обязательства и неплохо платил.

Итак, Трауб явился в контору до начала работы, чего за ним, вообще‑ то, не водилось. Фройляйн Дитц восприняла это как еще одну мелкую несправедливость судьбы, которую следовало стойко перенести, заперла машину и, гордо неся сухую носатую голову с собранными на затылке в пучок жидкими сальными волосами, величественно вступила в вестибюль.

Шаркая огромными плоскостопыми ступнями, она подошла к лифту. Компания четырех молодых людей обоего пола, занимавшаяся чем‑ то до отвращения похожим на грубый флирт, при ее приближении почтительно умолкла. Теперь все смотрели прямо перед собой, делая вид, что незнакомы. Фройляйн Дитц сухо поздоровалась и, ни на кого не глядя, первой вступила в кабину. Когда створки дверей сомкнулись, оказалось, что в лифте она одна. Фройляйн Дитц не удивилась: ей было не привыкать. Отпраздновав свой тридцать пятый день рождения, она окончательно поняла, что семейное счастье ей не светит, и вздохнула с облегчением: мысль о том, что рано или поздно придется впустить в свою личную жизнь какого‑ то самца с волосатой грудью и пивным животом, не особенно радовала ее даже в юности. Она была худа, костлява, некрасива, носила обувь сорок третьего размера и совершенно не следила за своей внешностью, поскольку не видела в этом нужды. У нее был кот Микки и походы в лютеранскую церковь по воскресеньям, а в чем‑ то большем она просто не нуждалась.

Поднявшись на третий этаж, секретарша подошла к двери конторы. Дверь, как и следовало ожидать, оказалась незапертой. В приемной ощущался слабый, наполовину выветрившийся, но явственный запах табачного дыма, заставивший фройляйн Дитц недовольно наморщить длинный хрящеватый нос. Трауб прекрасно знал, что она не выносит этого запаха, и с маниакальным упорством курил в офисе в ее отсутствие, надеясь, наверное, что она умрет от рака легких раньше его.

– Герр Трауб, я на месте! – крикнула она в приоткрытую дверь кабинета, постаравшись вложить в этот возглас все неодобрение, которое испытывала в отношении шефа.

Ответа не последовало – никакого, даже в виде рассеянного нечленораздельного мычания, каким начальник иногда приветствовал ее, когда был сильно занят. Это было уже чересчур. Фройляйн Дитц распахнула дверь и вошла в кабинет с твердым намерением преподать этому зарвавшемуся наглецу урок хороших манер.

Кабинет, к ее немалому удивлению, оказался пуст. Запах табачного дыма здесь ощущался сильнее, чем в приемной, на столе лежала забытая папка с разбросанными в полном беспорядке рекламными фотографиями пригородной недвижимости. Неодобрительно поджав губы, фройляйн Марта приблизилась к столу, чтобы навести порядок. Не заботясь о какой бы то ни было последовательности и соответствии фотографий сопроводительным запискам, она сложила все бумаги ровной стопкой, закрыла папку и выдвинула верхний ящик стола. При виде лежавших там грязной пепельницы и открытой пачки сигарет фройляйн Дитц пренебрежительно фыркнула: Трауб был идиотом вдвойне, если думал, что она станет мыть за ним его вонючую пепельницу. То обстоятельство, что шеф ее об этом ни разу не просил, фройляйн Дитц просто упустила из виду.

Она закрыла верхний ящик, выдвинула следующий и положила туда папку. Ей было чем гордиться: едва ли не впервые за все время своей работы у Трауба она положила вещь туда, где ей надлежало находиться, хотя до сих пор так и не видела между ящиками письменного стола никакой принципиальной разницы.

Когда она задвигала ящик, ее взгляд нечаянно упал на стоявшую между тумбами стола корзину для бумаг. Очистка корзины, естественно, не входила в ее обязанности, это было дело уборщицы, которой платил хозяин дома; интересоваться содержимым мусорного ведра герра Трауба из чистого любопытства фройляйн Марте мешало чувство собственного достоинства. Но сегодня что‑ то привлекло ее внимание. Секретарша взглянула повнимательнее и испуганно отпрянула: в корзине поверх ненужных бумаг, парочки смятых окурков и россыпи сигаретного пепла ничем не прикрытый лежал огромный черный пистолет.

Сама не понимая, что делает, фройляйн Дитц протянула руку, взялась – нет, не за рукоятку пистолета, на это она бы просто не отважилась – за край корзины и потянула ее на себя, вытащив из‑ под стола.

И сразу же поняла: что‑ то не так. Ведь пистолет сделан из железа и должен иметь приличный вес, а корзина заскользила по гладкому паркету так легко, словно была пуста – ну, или почти пуста, за исключением нескольких скомканных листов писчей бумаги да пары сигаретных окурков. Можно было подумать, что пистолет ей померещился и продолжал мерещиться до сих пор – черный, зловещий, с коричневой деревянной рукояткой и толстым длинным стволом.

Все еще не рискуя коснуться его, фройляйн Дитц взяла корзину за края обеими руками, оторвала ее от пола и покачала вверх‑ вниз, оценивая вес. Она не ошиблась: корзина была слишком легкой.

Уже начиная понимать, в чем дело, но все еще испытывая странное чувство, секретарша поставила корзину на пол и осторожно дотронулась до рукоятки пистолета. Вместо холодного гладкого железа и лакированного дерева пальцы ее ощутили обыкновенную пластмассу. Осмелев, фройляйн Дитц взялась за рукоять двумя пальцами и брезгливо выудила из корзины игрушечный пластмассовый пистолет, только на первый взгляд казавшийся неотличимым от настоящего.

– Шайзе! – с чувством произнесла фройляйн Дитц, пользуясь тем, что ее никто не слышит.

Осмотрев пистолет со всех сторон и мысленно помянув недобрым словом безответственных кретинов, дающих в руки детям такие игрушки, фройляйн Марта бросила свою находку обратно вкорзину, а корзину задвинула на место, под стол. Затем она выпрямилась, вытирая пальцы носовым платком, и задумалась о том, что эта странная находка могла означать.

Первым, что пришло ей в голову, была мысль о сумасшествии, которое наконец‑ то настигло герра Трауба. Она понимала, что ее предположение почти наверняка очень далеко от истины, но оно было таким приятным, что фройляйн Марта некоторое время тешила себя, обдумывая его со всех сторон. Выводы были неутешительными: оказалось, что сумасшествие начальника будет иметь весьма печальные последствия и для нее лично, и фройляйн Марта с некоторым сожалением оставила эту мысль.

Потом ее осенило: ребенок! Внебрачный сын, зачатый во грехе! Игрушка, разумеется, была куплена для него, а потом Трауб почему‑ то передумал ее дарить, оставив бедного малютку без сюрприза, пусть даже такого сомнительного, как тот, что лежал в корзине.

Каков мерзавец!

Фройляйн Дитц отошла от стола, с удовольствием предвкушая, как выскажет Траубу все, что думает по этому поводу. Однако где же он сам? Она находится в кабинете уже почти десять минут, а шеф так и не появился. Он действительно сошел с ума, если счел возможным оставить открытый кабинет без присмотра на столь долгое время!

Впрочем, ничего страшного не случилось, даже наоборот: оплошность шефа от души порадовала секретаршу, поскольку давала дополнительную возможность сделать ему язвительное замечание. Вдохновленная, она направилась к стенному шкафу, на ходу расстегивая пальто.

Ввиду мизерных размеров помещения им с Траубом приходилось довольствоваться одним стенным шкафом, устроенным внутри полой перегородки, отделявшей кабинет от приемной. Для того чтобы начальник и секретарша не беспокоили друг друга во время работы, шкаф был оборудован дверцами как со стороны кабинета, так и со стороны приемной. Это было очень удобно, поскольку позволяло хотя бы одеться и раздеться, не мозоля друг другу глаза. Не желая пользоваться дверью Трауба, как будто при общем внутреннем пространстве шкафа это имело хоть какое‑ то значение, фройляйн Дитц вышла в приемную, отперла " свою" дверь собственным ключиком, хранившимся в ящике ее стола, сняла пальто и потянулась за своими персональными плечиками, болтавшимися в шкафу рядом с длинным шерстяным пальто Трауба.

Но запах... Пахло так, словно кто‑ то воспользовался шкафом в качестве уборной. Фройляйн Дитц опустила глаза, чтобы отыскать источник этого зловония.

Ее протяжный, пронзительный, как пожарная сирена, вопль был слышен на всех четырех этажах здания. Он заставил обернуться прохожих на улице, а с одним пожилым господином, накануне приехавшим в Вену из Марселя, случился сердечный приступ – к счастью, легкий.

Когда сбежавшиеся на крик люди ворвались в приемную, их взорам предстала фройляйн Дитц, без чувств распростертая на полу возле открытого настежь стенного шкафа. Пока кто‑ то бегал за нашатырем, еще кто‑ то вызывал по телефону врача, а сердобольные дамы, присев на корточки, не без удовольствия похлопывали фройляйн Дитц по щекам, один из оставшихся без дела мужчин мимоходом заглянул в шкаф.

Позже он рассказывал, что в этот момент едва не составил компанию секретарше. В это было легко поверить, поскольку в шкафу, на полке для обуви, частично скрытый длинным пальто, полулежал с заведенными за спину руками самый настоящий монстр. На нем был темный деловой костюм с белой сорочкой и модным галстуком, а над воротником сорочки красовалась жуткая зеленовато‑ серая харя с оскаленной пастью, откуда торчали окровавленные клыки, которым позавидовал бы даже граф Дракула.

* * *

Пауль Шнайдер не помнил, как добрался до дома. Он не помнил даже, как покинул контору торговца недвижимостью, – настолько его потряс состоявшийся в этой конторе разговор. Придя в себя, он с удивлением обнаружил, что находится в своей крошечной двухкомнатной квартирке – живой, здоровый и невредимый. Последние два с половиной часа сохранились в памяти в виде каких‑ то беспорядочно перемешанных, никак не связанных между собой обрывков. Перед внутренним взором всплывали то блестящие в полумраке линзы темных очков, то огромный пистолет, лежащий, как пресс‑ папье, на россыпи глянцевых фотографий, то мелкий сухой снег, летящий навстречу из темноты и с тихим шорохом бьющийся в ветровое стекло, то мигающие, нестерпимо яркие огни светофоров, то приставшие к спинке кресла длинные женские волосы...

Международный исламский терроризм... Каково, а?! И ведь ничего не скажешь, этот тип в темных очках скорее всего говорил чистую правду. Какие там к черту финансовые махинации?! Какие банкротства?!

Пауль упал в надувное кресло, но тут же вскочил и принялся нервно расхаживать из угла в угол по комнате, с привычной ловкостью огибая предметы скудной меблировки. События этого вечера перемешались у него в голове и частично стерлись из памяти, зато кое‑ что другое он помнил очень даже отчетливо.

Удивительнее всего было то, что ему сейчас вспоминались события, на которые он прежде совсем не обращал внимания, то есть не усматривал между ними связи. Во‑ первых, его упражнения с картинками, поступавшими по электронной почте: Пауль находил очередную картинку в своем почтовом ящике, некоторое время любовался ею, не особенно задумываясь над тем, что она может означать, а затем размещал на нужном сайте. А во‑ вторых, то, что происходило, как правило, через день‑ другой после этого. О последствиях сообщали средства массовой информации; там тоже были картинки, но уже совсем иного плана: разрушенные здания, пылающие автомобили, изувеченные трупы... в том числе стариков, женщин и детей, о которых упоминал незнакомец в темных очках.

Да, теперь, когда этот жуткий тип открыл ему глаза, Пауль Шнайдер отчетливо видел связь, о которой раньше даже не догадывался. А может быть, просто не хотел? Разумеется, не хотел! Ведь незнакомец говорил правду: никто не расстается с деньгами просто так, без выгоды для себя. И если деньги сыплются дождем безо всяких усилий с твоей стороны, это означает лишь, что за твою удачу до поры до времени расплачивается кто‑ то другой. И кому же захочется знать, кто он, этот кто‑ то, и какую цену запросил с него твой неведомый благодетель? Куда спокойнее ни о чем не догадываться и продолжать откладывать деньги на уютный белый коттедж с черепичной крышей...

Приняв неожиданное решение, Пауль бросился на кухню, распахнул шкафчик над мойкой и стал лихорадочно рыться внутри, с грохотом роняя на пол кастрюльки, миски, какие‑ то баночки, блюдца... Ударившись об угол мойки, с треском разлетелось на куски старинное блюдо саксонского фарфора – наследство покойных родителей, и сейчас же в стенку из соседней квартиры заколотила своей клюкой разбуженная шумом фрау Мюллер.

Наконец Шнайдер нашел то, что искал, – открытую пачку сигарет, в которой не хватало всего двух или трех штук. Еще несколько минут ушло на поиски зажигалки, которая валялась в одном из ящиков на кухне с тех самых пор, как Пауль бросил курить. К счастью, она работала, хотя газа в ней оставалось меньше половины. Окажись зажигалка сломанной, Пауль очутился бы в весьма интересном положении, поскольку других источников открытого огня в доме не было.

Горький дым резанул гортань, как зазубренный нож, заставил закашляться и сразу ударил в голову. Перед глазами все поплыло, но это ощущение почти сразу прошло, а вместе с ним улеглась и лихорадочная нервозность. Теперь Пауль, по крайней мере, мог думать, а чтобы думалось лучше, он отыскал в другом шкафчике хранившуюся с прошлого года бутыль дешевого канадского виски и щедро плеснул в высокий стакан, из которого обычно пил апельсиновый сок по утрам.

Стиснув зубы и зажмурившись, с жидким огнем в пищеводе и с дымящейся сигаретой в уголке рта, Шнайдер попытался припомнить, как много выболтал незнакомцу в темных очках. Собственно, ничего существенного он сказать не мог по той простой причине, что ровным счетом ничего не знал, но было кое‑ что, о чем следовало бы умолчать, по крайней мере пока.

Через некоторое время Пауль открыл глаза, облегченно вздохнул, затянулся наполовину истлевшей сигаретой и, уронив на усеянный разбросанной посудой и густо посыпанный специями пол кривой столбик пепла, еще раз хорошенько глотнул из стакана. В разговоре с незнакомцем он ухитрился‑ таки сберечь свой единственный козырь, и теперь следовало незамедлительно принять решение.

Пауль сунул в карман брюк сигареты, прихватил со стола бутылку, стакан и чайное блюдце и, хрустя осколками, покинул замусоренную кухню. Фрау Мюллер за стеной наконец угомонилась, и Пауль мысленно возблагодарил Господа за то, что у старой карги хватило ума не вызвать полицию.

В гостиной он снова сел в свое любимое надувное кресло, ногой придвинул журнальный столик и расставил на нем принесенное из кухни. Сигарета дымилась, как в старые времена; она успокаивала и одновременно помогала сосредоточиться, и сейчас Шнайдер не понимал, как мог обходиться без табака целых три бесконечно долгих года. Он вел здоровый образ жизни, и сейчас табачный дым в сочетании с алкоголем не отуплял его, как это бывает с людьми уставшими от излишеств, а стимулировал, обостряя умственные способности.

А это ему сейчас требовалось как никогда, потому что Паулю Шнайдеру было о чем подумать.

Припрятанный в рукаве козырь представлял собой некий электронный адрес, который Паулю удалось раздобыть не совсем корректным путем в самом начале сотрудничества с... ну да, если угодно, с террористами. Словом, с теми, кто ему платил.

Насколько этот козырь важен, можно было только догадываться. А если это уже давным‑ давно никакой не козырь, а просто бессмысленный набор никому не нужных символов – остывший след, который никуда не ведет? О том, что случится, если это действительно так, Пауль думать не хотел. Он предпочитал верить, что этот адрес по‑ прежнему существует и что за ним стоит конкретный человек, не подозревающий о том, что Пауль знает, как его найти.

Если так, у него было два пути. Можно было сообщить адрес полиции, Интерполу или этому бешеному иностранцу в темных очках. Это был бы весьма похвальный поступок, достойный законопослушного гражданина свободной и единой Европы. Но что за этим последует?

А вот что. Воспользовавшись электронным адресом, полиция, Интерпол или этот сумасшедший в темных очках, может быть, разыщут таинственного террориста или группу террористов. Кто‑ то будет убит, кто‑ то арестован, кто‑ то из полицейских чинов получит повышение по службе, а Пауля Шнайдера неминуемо притянут к суду – если не в качестве обвиняемого, то уж главным свидетелем обвинения наверняка. По закону он виновен в пособничестве террористам, а значит, ему грозит продолжительный срок тюремного заключения. В тюрьме ему не выжить – не выжить уже хотя бы потому, что в той же тюрьме, вероятнее всего, будут содержаться люди, которых он выдал, или их коллеги, которые не упустят случая разделаться с предателем.

Но даже если он выступит в суде как свидетель, ничего хорошего его все равно не ждет. Свою теперешнюю работу он потеряет, новой не найдет – кто же возьмет на работу человека, уличенного в связи с террористами? Да это и неважно, потому что на свободе, как и в тюрьме, его очень быстро отыщут и лишат жизни приятели тех, кого он выдал.

И все это – вместо аккуратного белого домика под черепичной крышей, с дубовой дверью, с вечнозеленым плющом...

" Да, – подумал Пауль Шнайдер, – чем так использовать свой единственный козырь, лучше его вообще не иметь! "

Но существовал и другой способ – рискованный, дерзкий, сулящий в случае успеха большие деньги, а в случае неудачи... Что ж, с Паулем не случится ничего такого, о чем бы он уже не подумал. Тюрьма или смерть – вот и все, что грозит ему в случае провала. Но ведь есть надежда и на успех!

" Надо решаться", – понял он.

Решиться на активные, рискованные действия было тяжело. Куда легче и безопаснее казалось все‑ таки обратиться в полицию и переложить ответственность за свою судьбу на плечи тех, кто обязан заниматься такими делами по долгу службы. Пауль еще раз обдумал, к чему приведет сотрудничество с властями, и не нашел ни одного аргумента за. Попытка вывести своих анонимных работодателей на чистую воду для него была равносильна самоубийству. Умирать Пауль Шнайдер не хотел – он хотел жить, и жить хорошо. А главное, у него в руках был относительно верный способ достичь цели, не нанеся при этом вреда никому, кроме все тех же анонимных отправителей электронных посланий. А поскольку они являлись террористами, любой вред, нанесенный им, можно было смело отнести к разряду в высшей степени похвальных, едва ли не героических поступков...

Такой взгляд на собственную безумную затею немного развеселил Шнайдера, и он удивился, обнаружив, что еще не утратил способности улыбаться.

Спиртное придало ему храбрости. Продолжая глупо ухмыляться, Пауль наполнил стакан, закурил новую сигарету, подсел к стоявшему в углу комнаты рабочему столу и включил компьютер.

Он набирал текст быстро, не останавливаясь, будто боялся, что решимость покинет его. По экрану ползли, возникая из ничего, ровные черные строки.

" Дорогой друг! – писал Пауль Шнайдер. – Сотрудничество с Вами было приятным и в высшей степени плодотворным, однако в силу некоторых не зависящих от меня обстоятельств оно подошло к концу. В результате одной встречи, которую я никак не могу назвать приятной для себя, мне стала ясна истинная подоплека деятельности, которой я занимался по Вашей просьбе. Вы должны понимать, что я имею в виду. Вы должны понимать также, что я не стал бы продолжать с Вами сотрудничать, даже если бы мне не угрожала реальная опасность ареста, а быть может, и смерти. Тем не менее я счел небесполезным сохранить в секрете некоторые детали наших взаимоотношений – в частности, электронный адрес, по которому намерен отправить данное послание. Полагаю, дальнейшее сохранение конфиденциальности отвечает Вашим интересам. Полагаю также, что Вы не откажетесь открыть на мое имя счет в оффшорном банке и поместить на этот счет 2000000 (два миллиона) евро, после чего поможете мне покинуть Европу и перебраться в страну, не выдающую таких людей, как мы с Вами. Такова, дорогой незнакомый друг, цена моего молчания, и я уверен, что, поразмыслив, Вы согласитесь с моими условиями.

Остаюсь искренне Ваш

Пауль".

Закончив, Шнайдер перечитал получившееся послание и остался им доволен. Немного подумав, он исправил два миллиона евро на четыре, хотел накинуть еще миллион для ровного счета, но воздержался, решив, что четырех ему хватит вполне, а больше могут просто не дать. Причин откладывать дело в долгий ящик у него не было, и, выйдя в Интернет, Пауль отправил свою депешу по адресу, который помнил наизусть. После этого он подлил себе виски, закурил новую сигарету и, перемежая глотки с затяжками, стал думать, что же он только что натворил, во что ввязался и чем все это закончится.

Знакомая, милая сердцу, хотя и успевшая изрядно надоесть обстановка холостяцкой квартиры внушала уверенность, что все будет хорошо. Пока он был дома, с ним не могло случиться ничего дурного, за исключением мелких неприятностей вроде прохудившейся прокладки в кране или визита фрау Мюллер, в очередной раз по пьяной лавочке испортившей замок входной двери. Пауль Шнайдер был не из тех, кто готов в любой момент пуститься в одиночное плавание без руля и ветрил. Совершив решительный, пусть даже глупый, поступок, он немедленно спрятался в свою раковину, как улитка, и затаился там, лелея надежду, что все как‑ нибудь обойдется, утрясется само собой и вскоре забудется. А если даже и нет, то останется в памяти как смешной курьез, вроде того случая, когда Алекс Циммер по ошибке надел трусики своей любовницы и в таком виде вернулся домой, к жене.

Докурив сигарету и сделав глоток виски, он посмотрел на часы. Стрелки показывали без четверти одиннадцать. Пауль был уверен, что ждать ответа на свое послание ему придется, как минимум, до завтрашнего утра, но он ошибся: едва он протянул руку, чтобы выключить компьютер, как на экране появилась надпись, извещавшая о необходимости проверить почтовый ящик.

Послание было совсем коротким. " Мы согласны, – гласило оно. – Никуда не отлучайтесь, ждите дальнейших инструкций".

– Майн готт! – воскликнул Пауль.

Он никуда не собирался выходить, поскольку воспоминания о встрече с человеком в темных очках были еще слишком свежи. Что до инструкций, то Шнайдер был готов ждать их хоть до утра, поскольку чувствовал, что заснуть ему все равно не удастся. Оставив компьютер включенным, он сварил себе кофе, вернулся с ним в гостиную и расположился в кресле перед телевизором.

Пауль вдруг понял, что ему, ничем не выдающемуся мелкому конторскому служащему тридцати лет, удалось натянуть нос всем: и террористам, и полиции, и даже тому жуткому иностранцу в темных очках, который так напутал его в кабинете торговца недвижимостью. И Шнайдер обнажил все тридцать два зуба в широкой, торжествующей улыбке.

... На противоположной стороне улицы, в припаркованном у обочины прокатном автомобиле, Глеб Сиверов удалил с экрана ноутбука сообщение, вызвавшее у Пауля Шнайдера такой прилив положительных эмоций. Он уже третьи сутки прослушивал телефонные разговоры Шнайдера и просматривал его электронную почту, и сегодня наконец его старания начали приносить плоды. Агент по кличке Слепой тоже улыбался, хотя не так широко и торжествующе, как его подопечный, – в отличие от Шнайдера, Глеб точно знал, что ничего веселого и приятного им обоим не предстоит. В особенности это касалось австрийца, но каждый получает именно то, чего заслуживает, и не более того...

Он переставил ноутбук на соседнее сиденье, поудобнее устроился за рулем, скрестил руки на груди, закрыл глаза и приготовился ждать.

Глава 5

Когда первый шок миновал, возгласы удивления и испуга смолкли, а присутствующие вспомнили наконец, что все они взрослые, цивилизованные, образованные люди, давно уже переставшие верить во всякую чертовщину, до кого‑ то с изрядным опозданием дошло, что в стенном шкафу лежит вовсе не монстр, забравшийся сюда переждать светлое время суток, а человек в резиновой маске вампира, какую можно купить в любой сувенирной лавке или магазине игрушек за совершенно пустячную сумму.

Кто‑ то во всеуслышание высказал предположение, что это неуместная шутка. Зная взаимную любовь, которую питали друг к другу Трауб и его секретарша, в это было легко поверить, тем более что первой жертвой жестокого розыгрыша стала именно фройляйн Дитц. Шутнику предложили перестать валять дурака, вылезти из шкафа и полюбоваться, до чего довели его дурацкие шуточки.

Шутник никак не отреагировал на это предложение: он продолжал полулежать в шкафу в дьявольски неудобной позе, сохраняя полную неподвижность, и присутствующие усомнились в том, что он жив. Ноги у него были туго и очень умело стянуты длинным кашемировым шарфом Эрнста Трауба, а на брюках темнело большое влажное пятно, служившее источником запаха, который столь неприятно поразил открывшую шкаф секретаршу.

Вслед за каретой " скорой помощи" была незамедлительно вызвана полиция, после чего кто‑ то отважился наконец снять с лежавшего в шкафу человека дурацкую маску. Обнаружилось, что человек этот был не кто иной, как торговец недвижимостью Эрнст Трауб собственной персоной. Глаза его были заклеены липкой лентой, рот заткнут резиновым кляпом на цепочке, какие используют порой в своих сексуальных забавах садомазохисты, из каждого уха торчало по изрядному клоку ваты; он, как и его секретарша, пребывал в бессознательном состоянии, но был, вне всякого сомнения, жив. Кто‑ то благоразумно предложил дождаться полиции и медиков, чтобы, как он выразился, не исказить картину преступления. На самом же деле было понятно, что человеку просто не хочется пачкать руки и вообще встревать в историю из‑ за какого‑ то Трауба и его дуры секретарши.

Ничто так не способствует пробуждению в человеческой душе благородства и прочих высоких порывов, как высказанное кем‑ то другим в присутствии дам и коллег по работе малодушие. Раздался целый хор негодующих возгласов, после чего пострадавшего общими усилиями наконец‑ то извлекли из шкафа, уложили на пол и освободили от липкой ленты. Сделать это оказалось несложно, поскольку Трауб оставался без сознания и ничего не чувствовал.

Затем ему развязали ноги и вынули изо рта густо заслюнявленный кляп, а из ушей – вату. Освободить руки оказалось сложнее, поскольку они были скованы наручниками – опять же, не полицейскими, а такими, какие можно приобрести в секс‑ шопе, с мягкими прокладками внутри, предохраняющими запястья адептов нетрадиционного секса от возможных повреждений.

Кто‑ то предложил вызвать слесаря, но тут обнаружилось, что ключ от наручников прикреплен к галстуку герра Трауба обыкновенной канцелярской скрепкой. Тут как раз подоспел нашатырь и прибыли медики и полиция. Трауба погрузили на носилки и увезли, фройляйн Дитц привели в чувство; полиция опросила свидетелей, записала их показания и велела очистить помещение, после чего вплотную взялась за секретаршу.

Фройляйн Дитц знала немного, но все‑ таки больше, чем зеваки, вынувшие ее начальника из стенного шкафа. Она рассказала, что накануне вечером Трауб остался в конторе, чтобы дождаться клиента, фамилия которого, как ей казалось, была не то Шульц, не то Шмерц, не то и вовсе Хайдель. Сверившись с блокнотом герра Трауба, полиция выяснила, что клиента звали Пауль Шнайдер и что назначено ему было на шесть.

Затем секретарша поведала полицейским, как, явившись сегодня утром на работу, она обнаружила машину шефа на стоянке внизу, как вошла в незапертый офис и, наводя порядок на столе Трауба, нашла в мусорной корзине игрушечный пистолет, с виду точь‑ в‑ точь как настоящий. Он был немедленно извлечен из корзины, подвергнут тщательному осмотру, признан действительно игрушечным, отнесен к разряду улик и упакован в полиэтилен для последующего дактилоскопического исследования.

Каким именно образом фройляйн Дитц наткнулась на своего шефа в стенном шкафу, уже не представляло интереса. Секретаршу поблагодарили за помощь следствию, посоветовали закрыть контору и отправляться домой, после чего полиция отбыла – частично в участок, частично в больницу, откуда уже сообщили, что пострадавший пришел в себя и готов дать показания.

Герр Трауб лежал под капельницей и был бледен нездоровой бледностью, однако ночное приключение, по‑ видимому, не нанесло серьезного вреда его здоровью. Едва завидев в дверях человека в полицейском мундире, он, не дожидаясь расспросов, принялся с жаром рассказывать о том ужасе, который пережил.

Рассказ его был недолгим. Около шести, немного раньше назначенного для встречи с Паулем Шнайдером времени, в его приемную кто‑ то вошел. Полагая, что это явился клиент, герр Трауб пригласил посетителя пройти в кабинет. Увидев на пороге человека с резиновой маской вампира вместо лица, он натурально остолбенел и поинтересовался у того, кого считал Шнайдером, что должен означать весь этот маскарад. Вместо ответа посетитель посоветовал ему вести себя благоразумно, подкрепив свои слова недвусмысленной демонстрацией огромного черного пистолета – как показалось герру Траубу, армейского " кольта" сорок пятого калибра.

Сообщение о том, что его сковали наручниками и засунули в шкаф под угрозой применения детской игрушки китайского производства, герр Трауб воспринял довольно спокойно. У него не было ни времени, ни желания проверять, настоящий пистолет в руках у посетителя или игрушечный, заявил он. А потом добавил, что полиции следовало бы запретить продажу подобных, с позволения сказать, игрушек под угрозой пожизненного тюремного заключения.

Словом, не подозревая, что его пугают пластмассовой подделкой, герр Трауб вел себя разумно и позволил неизвестному лицу в маске вампира – предположительно своему несостоявшемуся клиенту Паулю Шнайдеру – сковать себе за спиной руки, заклеить глаза, заткнуть уши и рот, что превратило его в некий вариант буддийской скульптурной композиции из трех обезьяньих фигурок, называемых " ничего не вижу", " ничего не слышу" и " ничего не скажу". После этого на голову ему нахлобучили какой‑ то воняющий резиной мешок – ту самую маску вампира, засунули в шкаф, связали ноги и заперли на ключ.

Что происходило в его офисе дальше, Трауб понятия не имел. В шкафу было душно, маска воняла резиной, тело затекло. Он неоднократно пытался позвать на помощь, мыча сквозь кляп и барабаня связанными ногами в стенку шкафа, но никто не услышал. Окончательно обессилев, он лишился сознания и пришел в себя только здесь, на больничной койке.

В принципе, теперь картина преступления была ясна, и единственным подозреваемым полиция считала Пауля Шнайдера. Именно для встречи с ним Трауб задержался у себя в конторе позже обычного; кроме того, если бы преступником был не Шнайдер, то, явившись в назначенное время, герр Пауль наверняка застал бы злоумышленника в конторе и спугнул его или, по крайней мере, сообщил в полицию. Но ни того, ни другого не произошло, и это давало основания подозревать в нападении на торговца недвижимостью именно его.

Правда, было решительно непонятно, зачем Шнайдеру все это понадобилось. По словам секретарши, из офиса ничего не пропало – по крайней мере, ничего, что представляло бы собой хоть какую‑ то ценность в глазах грабителя. Трауб утверждал, что никаких ценных документов или, боже сохрани, наличных денег у него в конторе также не было. Как ни старался, он не смог припомнить имени хотя бы одного человека, которого мог бы назвать своим врагом, – за исключением, разумеется, собственной секретарши. Преступление, казалось, не имело мотива; можно было предположить розыгрыш, но даже для самой злой шутки все это выглядело чересчур жестоко.

Кое‑ кто из полицейских заподозрил, что Эрнст Трауб сказал далеко не все, что знал. С этим можно было соглашаться или спорить, но одно было ясно всем: в первую очередь необходимо разыскать и допросить главного подозреваемого, Пауля Шнайдера.

Домашний адрес установили по номеру телефона, который имелся в конторе Трауба, и на квартиру герра Пауля незамедлительно выехал наряд полиции.

Как ни торопились полицейские, они, увы, приехали слишком поздно. Пауль Шнайдер находился у себя дома, но дать показания по поводу совершенного минувшим вечером нападения на контору торговца недвижимостью уже не мог – ему мешала засевшая в голове пуля. Квартира была перевернута вверх дном, и это при том, что никто из соседей не слышал шума. Лишь престарелая фрау Мюллер, ближайшая соседка Шнайдера, сообщила, дыша на полицейских парами неусвоенного алкоголя, что в одиннадцатом часу вечера слышала какой‑ то грохот у него на кухне, который прекратился после того, как она постучала в стену, и больше не возобновлялся.

В последнем можно было усомниться, поскольку старуха вечером почти наверняка была пьяна и, приняв на ночь добавочную дозу, могла благополучно проспать извержение вулкана. Однако остальные соседи тоже ничего не слышали, даже выстрела, которым был убит Шнайдер.

Судя по беспорядку в квартире, убийцы что‑ то искали – возможно, деньги на приобретение дома. Но свои сбережения убитый хранил в банке. Все прямо указывало на безработных иммигрантов из стран " третьего мира", которые, по всей видимости, рассчитывали на легкую добычу, а ушли с пустыми руками. Свою злость неудачливые грабители выместили на ни в чем не повинном компьютере Шнайдера, разобрав машину буквально на куски и сломав в ней все, что было можно.

* * *

Пауль Шнайдер сам накликал беду, попытавшись решить свои проблемы самым глупым способом из всех, какие можно было изобрести в сложившейся ситуации. Получив распоряжение ждать инструкций, он действительно стал их ждать.

И, разумеется, дождался.

Это произошло гораздо раньше, чем можно было ожидать. В начале третьего ночи, когда Пауль, вопреки своему намерению не спать до утра, уже начал клевать носом, раздался звонок в дверь.

Вздрогнув, он очнулся, гадая, слышал ли на самом деле только что раздавшийся звонок или ему почудилось. На экране телевизора двое атлетически сложенных мужчин совокуплялись с блондинкой в одном чулке и остроносых туфлях на высокой шпильке. Блондинка сладострастно стонала. Пауль зевнул.

Потом он посмотрел на часы. Никаких гостей он не ждал, тем более в третьем часу пополуночи, да никто и не мог бы позвонить ему прямо в квартиру, не вызвав предварительно по вмонтированному в дверь подъезда переговорному устройству. Оставалось предположить одно из двух: либо звонок ему действительно приснился, либо у соседки опять что‑ нибудь стряслось – кошка под ванной застряла или испортился смывной бачок унитаза. Фрау Мюллер была дамой старой закваски и полагала, что мужчина должен уметь делать своими руками буквально все на свете, а главное, получать от этого удовольствие. Сама она, надо отдать ей должное, не только самостоятельно выполняла всю женскую работу по дому, но и не брезговала таким архаичным занятием, как штопка. Однажды в знак благодарности за какую‑ то мелкую услугу она заштопала Паулю рубашку, да так ловко, что штопку можно было разглядеть, лишь если знать, что она есть.

Еще фрау Мюллер была большой любительницей пропустить рюмку‑ другую мятного ликера. Эта ее слабость, хоть и была весьма предосудительной, почему‑ то вызывала у Пауля непонятную симпатию с оттенком снисходительности. Чудаческая приверженность к рукоделию и любовь к спиртному в глазах Шнайдера придавали соседке человечность, которой так не хватало большинству его деловитых, подтянутых, безупречно корректных знакомых. С такой же теплотой Пауль относился и к своему приятелю Алексу Циммеру, которого все вокруг считали конченым человеком, а Шнайдер искренне любил – любил именно за то, что все остальные столь же искренне в нем осуждали.

Словом, если бы дело происходило не в третьем часу ночи, можно было не сомневаться, что в дверь позвонила именно фрау Мюллер. Но, поскольку в такое время старуха обычно спала мертвым сном, вряд ли это была она. Разве что у нее стряслось что‑ то по‑ настоящему серьезное...

" Ерунда, – подумал Пауль, задумчиво разглядывая стоящее у правого локтя полное окурков чайное блюдце. – Старая карга спит как убитая, и я тоже задремал, и этот дурацкий звонок мне просто приснился... "

В дверь снова позвонили – длинно, настойчиво. Удивленно хмыкнув, Шнайдер вопросительно покосился на экран телевизора, будто ожидал от участников группового спаривания совета. Троице на экране было не до него. Блондинка, оседлав лежащего на спине атлета, во весь опор скакала на нем к какой‑ то одной ей известной цели; второй атлет, не принимающий участия в скачке, в картинной позе стоял поодаль, потягивая красное вино из бокала размером с небольшой аквариум и рассеянно играя устало повисшей штуковиной, формой и размером напоминавшей очень крупную сардельку.

В дверь продолжали звонить.

Шнайдер выкарабкался из кресла и, шаркая домашними тапочками, зевая во весь рот, поплелся в прихожую, перебирая в уме возможные причины, по которым фрау Мюллер могла побеспокоить его в столь неурочное время. У него за спиной протяжно и хрипло закричала блондинка. Она кричала так, словно ее сажали на кол; впрочем, в некотором роде так оно и было.

Уже в прихожей ему подумалось, что это может быть вовсе не фрау Мюллер, и его обдало нехорошим холодком. Но на двери подъезда стоял прочный, надежный электрический замок, а людей, способных открыть любую дверь ногтем, Пауль видел только в кино, так что...

Он все‑ таки заглянул в дверной глазок и тут же испуганно отпрянул: вместо седых кудряшек и пестрого застиранного халата почтенной фрау, из‑ под которого, принимая во внимание время суток, должны были торчать кружева и оборки ночной рубашки, Пауль увидел незнакомого мужчину примерно своего возраста, с гладко зачесанными назад иссиня‑ черными волосами и оливково‑ смуглой кожей, которую оттенял видневшийся в вырезе куртки воротник белоснежной рубашки.

В дверь снова позвонили.

– Кто там? – осторожно спросил Шнайдер.

– Вы меня не знаете, – ответил из‑ за двери приглушенный голос с едва уловимым, тягучим, как патока, восточным акцентом. – Я по интересующему вас делу.

– По какому еще делу? – трусливо спросил Шнайдер. – Я никого не жду! Какие могут быть дела в третьем часу ночи?

– Не валяйте дурака, Шнайдер, – сказали из‑ за двери. – Вы же сами просили о помощи! Откройте дверь! Вы что, хотите, чтобы меня здесь увидели?

Пауль уже и сам не знал, хочет он этого или нет. Ему впервые пришло в голову, что довести затеянный им шантаж до благополучного завершения может оказаться не так просто, как ему представлялось вначале. О чем он вообще думал, когда выходил на связь с террористами? Воистину, виски – плохой советчик...

Но если не открыть, четыре миллиона и сладкая жизнь в стране, не выдающей преступников, навсегда останутся просто нереализованной возможностью, шансом, от которого он отказался из‑ за обыкновенной трусости и нежелания рисковать. Четыре миллиона пропадут, а опасность все равно останется, и от нее не спрячешься за запертой дверью квартиры...

Замок трижды щелкнул, дверь распахнулась, и стоявший на лестничной площадке человек боком проскользнул в прихожую. Он был со Шнайдером примерно одного роста, одет с иголочки, как настоящий австриец, и благоухал хорошим, дорогим одеколоном. Смуглая кожа, нос с характерной горбинкой, густая смоляная шевелюра и темные, как спелые маслины, глаза выдавали его восточное происхождение. Но походил он при этом не на террориста, а на арабского шейха, путешествующего инкогнито, и это немного успокоило Шнайдера, который представлял себе профессионального убийцу немного иначе.

Ни разу не оглянувшись, как будто Пауль был просто швейцаром, на которого не стоит обращать внимание, не раздеваясь и даже не сняв перчаток, ночной гость прошел в гостиную. На светлом ламинированном полу осталась цепочка влажных следов; некоторое время Пауль стоял, глядя то на эти следы, то на дверь гостиной, где скрылся незнакомец, а потом запер входную дверь и прошел в комнату.

Гость уже сидел в кресле, из которого минуту назад поднялся Шнайдер, и с явным неодобрением смотрел на экран телевизора, откуда по‑ прежнему неслись сладострастные стоны. Испытывая неловкость, как будто его поймали за каким‑ то нехорошим занятием, Шнайдер выключил телевизор и присел на краешек своего любимого надувного кресла.

– Хотите кофе? – спросил он, чтобы хоть как‑ то начать разговор. – Или, может быть, виски?

Гость взглянул на него исподлобья – так, как смотрят на человека, нежданно‑ негаданно изрыгнувшего несусветную глупость, – и вернулся к внимательному изучению ногтей своей правой руки, которые разглядывал до того, как Пауль задал свой вопрос. Перчатки лежали у него на колене, и это еще больше успокоило Шнайдера: надетые в теплом помещении перчатки ассоциировались у него с нежеланием оставлять отпечатки пальцев.

– Прежде всего, – негромко заговорил гость, продолжая разглядывать ногти, – я хотел бы узнать, насколько реальна угроза, о которой вы писали. Расскажите подробно, что с вами стряслось.

– Не думаю, что у нас есть время... – начал Пауль, но гость довольно бесцеремонно его перебил.

– А я думаю, – сказал он, – что никто на всем свете не согласится заплатить четыре миллиона евро просто так, ни с того ни с сего. Прежде чем расстаться с такой суммой, мы должны убедиться, что ситуация действительно настолько серьезна, как вы утверждаете. Мы деловые люди, герр Шнайдер, не пытайтесь нас надуть!

– Надуть?! – на время забыв о своих опасениях, возмутился Пауль. – Вы полагаете, что я пытаюсь вас надуть? Ну так слушайте!

Собравшись с мыслями, он подробно и обстоятельно пересказал незнакомцу все, что произошло с ним накануне вечером. Оказалось, что, пока он дремал в кресле перед телевизором, его память не спала – она трудилась, восстанавливая события из обрывков и раскладывая их по полочкам в строгой хронологической последовательности. Пауль даже не подозревал об этой кропотливой деятельности и был очень удивлен, обнаружив, что помнит беседу с человеком в темных очках до мельчайших подробностей.

Рассказ получился коротким, но исчерпывающим. Дослушав до конца, гость задумчиво кивнул головой.

– Значит, – сказал он, – они уже в течение некоторого времени прослушивают ваши телефонные переговоры.

– Что?! – изумился Шнайдер.

– А как тогда, по‑ вашему, этот человек узнал, что вы будете у Трауба в шесть часов вечера?

– Да, действительно, я об этом думал, но, признаться, не догадался...

– Я вижу, что не догадались, – пренебрежительно согласился гость. – Если бы вам пришло в голову, что кто‑ то подключился к вашей телефонной линии, вы бы, наверное, подумали и о том, что содержимое вашего компьютера также могло контролироваться. То, что вы воспользовались электронной почтой, – ваша оплошность, герр Шнайдер.

– Но...

– Понимаю. Откуда вам было знать? Это не ваша игра, вас никто не ознакомил с ее правилами, да вы и сами, как я понял, не хотите с ними знакомиться. Кроме того, было бы хуже, если бы вы, не предупредив нас, продолжали работать под контролем спецслужб...

– Вы совершенно напрасно разговариваете со мной как со своим сообщником, – преодолев робость, сухо заметил Пауль. – Впредь я не желаю иметь с вами и вашей организацией ничего общего. Меня не интересует, чем вы занимаетесь. Мне нужны мои деньги и содействие в пересечении границы Евросоюза. После этого можете забыть обо мне, а я забуду о вас.

– Вы правы, – неожиданно легко согласился гость. – Вы человек иной веры, которому чужды цели нашей борьбы, вы не желаете предавать свой народ... продолжать предавать свой народ, так будет вернее. Но есть еще одно дело, герр Пауль, которое нам с вами необходимо закончить, прежде чем мы расстанемся навсегда.

– Какое же? – рассеянно спросил Шнайдер, который уже мысленно рисовал себе перспективы новой, свободной от каких бы то ни было обязательств, богатой и беспечной жизни.

– Ваш компьютер. Я полагаю, до сих пор в него все‑ таки никто не проник, иначе вместо вас меня бы здесь встретила полицейская засада. Но после вашего исчезновения его содержимое наверняка будет очень внимательно изучено, а нам бы очень не хотелось, чтобы какие‑ нибудь случайно сохранившиеся на жестком диске данные помогли полиции выйти на след. Все электронные носители информации, все записи – все должно быть уничтожено прямо сейчас. Как только вы покончите с этим делом, мы покинем этот дом. Машина ждет внизу, билеты и новый паспорт вам передадут в аэропорту... Так что приступайте, герр Шнайдер, нам нужно уехать до наступления утра.

Пауль посмотрел на компьютер, который все еще тихо жужжал в своем углу. Он был куплен совсем недавно, и превращать его в груду мертвого железа, как того требовал гость, было невыносимо жалко. Но, с другой стороны, не с собой же его брать!

– Вы правы, – согласился он. – Начиная новую жизнь, незачем цепляться за старый хлам.

– О да, – сказал гость. – Вы себе даже не представляете, какая чудесная жизнь вас ждет. Место, которое мы для вас выбрали, – это просто... ну просто рай!

– Что же это за место? – поинтересовался Пауль, который, вооружившись отверткой, уже снимал боковую стенку системного блока.

– К чему забегать вперед? – ответил гость. – Всему свое время, герр Шнайдер. Имейте терпение. Пусть это будет для вас сюрпризом.

Работа не заняла много времени. Через каких‑ нибудь двадцать минут компьютер превратился в кучу расплющенных, раздавленных, ощетинившихся пучками цветных проводов частей. Среди них поблескивали сломанные пополам компакт‑ диски, виднелись разноцветные пластиковые прямоугольники надломленных дискет. Пауль работал на совесть: ему не хотелось, чтобы полиция, обнаружив на каком‑ нибудь из находившихся в квартире цифровых носителей невзначай пропущенное упоминание о его связи с террористами, принялась бы искать его по всему свету.

– Вот и все, – сказал Пауль, с треском переломив пополам последнюю дискету и небрежно уронив обломки на замусоренный пол. – Я, пожалуй, соберу вещи.

– Все необходимое вы можете купить в аэропорту, – заверил его гость. – И потом, вы кое‑ что упустили из виду.

– Вот как? Что же?

– Существует еще один носитель, на котором хранится информация о нас, – заявил гость. – Как ни жаль, его тоже придется уничтожить.

Шнайдер оглядел разгром на рабочем столе и растерянно развел руками.

– Не понимаю, что вы имеете в виду, – сказал он.

Вместо ответа гость медленно поднял левую руку, легонько постучал себя пальцем по лбу, а затем указал этим пальцем на лоб Пауля.

– Как? – растерялся тот. – Надеюсь, вы шутите?

– Ах, герр Шнайдер, – доверительно произнес гость, вынимая из‑ под полы пистолет с глушителем, – поверьте, мне не до шуток!

Прозвучал негромкий, как хлопок в ладоши, выстрел. Калибр пули был невелик, но она ударила несчастного в лоб, как огромный кулак, швырнув его спиной на диван, не раз служивший постелью его беспутному приятелю Алексу Циммеру. Когда Шнайдер медленно сполз со спинки дивана на сиденье и мягко завалился на бок, он был уже мертв, как клюка фрау Мюллер. Зиявшее посередине лба пулевое отверстие яснее любых слов говорило о том, что последний в этом доме носитель информации, на котором могли быть записаны сведения о предосудительной связи с террористами, разрушен окончательно и бесповоротно.

Грешная душа Пауля Шнайдера отправилась проверить, пускают ли пособников исламских террористов в рай, обещанный ему ночным гостем.

Глава 6

Прежде чем запустить двигатель арендованного " сааба", Глеб Сиверов немного поколебался. Человек, поздно ночью явившийся навестить Пауля Шнайдера, не был похож на бандита, уличного подонка, которого ожидал увидеть Глеб; нет, этот тип выглядел как настоящий профессионал, и попытка за ним проследить могла привести к непредсказуемым последствиям.

Конечно, Глебу удалось дважды сфотографировать ночного гостя – сначала в профиль, когда тот возился у двери подъезда, выводя из строя современный электронный замок, а затем на выходе, анфас, в тот самый момент, когда фонарь над подъездом ярко осветил его смуглое, с тонкими восточными чертами лицо. Длиннофокусный объектив и ночная оптика почти на сто процентов гарантировали вполне приличное качество снимков, но это ровным счетом ничего не означало: мало ли на Востоке арабов? Да и мало ли их в старушке Европе? Фотография – это всего лишь картинка. Ее не расспросишь, ни в чем не уличишь.

Колебался Глеб недолго. Проверять, как там герр Шнайдер, вряд ли стоило: этот глупец наверняка уже ни в чем не нуждался. Четыре миллиона ему подавай! Как же, держи карман шире... Не на тех нарвался, приятель! Денег они, конечно, не считают, но лишь тогда, когда речь идет о закупке оружия и подготовке новых бандитов. А шлепнуть такого, как ты, им сам Аллах велел. То есть это они так думают, что велел, но это уже их с Аллахом дело – настанет время, и всем воздастся по делам их, кому при жизни, а кому и после нее...

Поэтому, когда черный " БМВ", на котором приехал араб, скрылся за углом, Глеб запустил двигатель и мягко тронул " сааб" с места. Повернув направо, он увидел впереди машину араба и немного прибавил газу, чтобы не потерять ее. Он даже не надеялся, что этот киллер – с виду настоящий принц крови – приведет его к пресловутому источнику финансирования террористов, о котором говорил Федор Филиппович. Это был обыкновенный исполнитель, который скорее всего ехал к себе домой после удачно проведенного дела, но другой зацепки Глеб просто не имел. Все, что он мог сейчас, это повиснуть у араба на хвосте и посмотреть, куда приведет этот след.

Ярко освещенные центральные улицы были пустынны и чисты, лишь у немногочисленных ночных кабаков толпились какие‑ то люди – в основном молодежь. Мимоходом Глеб подумал, что лет через десять большинство этих ярко освещенных ночных шалманов либо закроется вовсе из‑ за отсутствия публики, либо превратится в места отдыха мусульманской молодежи – турок, арабов, каких‑ нибудь албанцев – словом, детей иммигрантов. Он торчал здесь уже без малого неделю и если и встречал на улице детей, то это непременно оказывались черноглазые, смуглые, очень симпатичные крепыши с ярко выраженной восточной наружностью. Их укутанные платками матери шли рядом, опустив глаза, лишь изредка бросая по сторонам осторожные взгляды; их горластые или, напротив, молчаливые, но одинаково смуглые и небритые папаши проводили, казалось, круглые сутки за столиками кафе, где оседала львиная доля их социальных пособий.

Вспомнив все это и еще многое другое, Глеб подумал: " Что, черт подери, я делаю? Это же бесполезно, мы же пытаемся переломить ход истории, которая давно вынесла нам приговор! Еще какая‑ нибудь сотня лет, и людей, относящихся к так называемой белой расе, на земле не останется. Христианство исчезнет и будет забыто, половина земного шара станет молиться Аллаху, а вторая – Будде... Предотвратить это может только какой‑ нибудь глобальный катаклизм, но уж никак не мы с Федором Филипповичем. Ну найду я ему этот центр финансирования, ну и что? Один прихлопнем, а завтра на его месте появятся три новых, вот и весь эффект от нашей службы, которая и опасна, и трудна... "

Усилием воли Глеб отогнал ненужные мысли – он был на работе, и эмоции тут ни к чему. Тот факт, что на смену одному подонку всегда приходят пятеро, еще не означает, что зло должно оставаться безнаказанным.

Когда расстояние между ним и черным " БМВ" сократилось, Глеб рассмотрел номера. Если он хоть что‑ то понимал в здешней системе регистрации автомобильного транспорта, эти номера были выданы в Зальцбурге. Это, увы, ничего не означало: машина могла находиться в угоне, могла быть только зарегистрирована в Зальцбурге, в то время как ее хозяин постоянно проживал в каком‑ то другом месте... В конце концов, номера могли оказаться просто фальшивыми, но Глеб машинально запомнил непривычное сочетание цифр и латинских букв.

Над головой проплыл ярко освещенный щит дорожного указателя, извещавший о том, что они движутся в направлении Зальцбурга. " БМВ" вдруг начал плавно ускоряться – водителю, похоже, наскучило соблюдать правила движения, и он решил прокатиться с ветерком. Глеб недовольно поморщился: старенький " сааб" пребывал в неплохом техническом состоянии, но где ему было угнаться за гордостью немецкого автомобилестроения!

Гонок по прямой, впрочем, не получилось. На ближайшем перекрестке " БМВ" резко притормозил и лихо свернул налево, даже не подумав включить указатель поворота. " А, чтоб тебя! " – сквозь зубы пробормотал Сиверов, поняв, что обнаружен.

Бессмысленно кружа и петляя, черный " БМВ" двигался впереди, будто задавшись целью взять Глеба измором. Это была бесполезная затея; к тому же здесь, на узких улочках с крутыми поворотами, преимущество в мощности двигателя мало что значило – все решало мастерство водителя, в котором араб, как скоро выяснилось, заметно уступал Глебу. На крутых виражах " БМВ" пьяно вилял, чудом избегая столкновения, покрышки пронзительно визжали, оставляя на мокром асфальте широкие, курящиеся горячим паром черные полосы. " Что он делает, идиот? – думал Глеб. – Ведь видит же, что так ему от меня не отвязаться! Гнал бы по прямой – давно бы скрылся за горизонтом, а мне бы осталось только локти кусать... "

В этот момент в глаза ему ударил отраженный зеркалом заднего вида свет фар. Это было уже не в первый раз, только до сих пор Глеб не придавал этому значения. Но теперь он делил свое внимание между маячившим впереди " БМВ" и тем, что творилось сзади.

А там, держась за ним как приклеенный и повторяя все его маневры, шел еще один черный " БМВ" – приземистый, широкий, с плоской акульей мордой и слепящими пятнами включенных на полную мощность фар. Теперь все стало ясно: араба с самого начала надежно страховали, и Глеб, думая, что выслеживает дичь, сам стал законной добычей, угодив в капкан между двумя машинами, значительно превосходившими его потрепанную тележку и мощностью двигателя, и маневренностью. Араб нарочно устроил эту игру в пятнашки, чтобы отвлечь внимание преследователя от второй машины, заманивал, завлекал в укромное местечко, где его можно будет взять в клещи и стереть в порошок...

Они стрелой пронеслись мимо ярко освещенной витрины магазина игрушек, где жила своей механической жизнью рождественская сказка. Белоснежка с пластмассовым личиком что‑ то втолковывала ушастому, согласно кивающему головой зайцу; бородатые гномы пилили дрова, доставали из колодца воду, варили кашу в подвешенном над трепещущими языками фальшивого пламени котелке; невидимый насос нагнетал воду, и она весело журчала среди пенопластовых берегов, под горбатым деревянным мостиком, с которого полосатый кот удил рыбу, размеренно взмахивая удочкой... Глеб досконально изучил это электромеханическое диво, поскольку днем у него была масса свободного времени, а игрушечный пистолет и маску вампира он приобрел как раз в этом магазине. Пистолет остался лежать в мусорной корзине под столом у торговца недвижимостью, но жалеть об этом не приходилось: этой ночью Глеб столкнулся с противником, которого трудно будет напугать даже настоящим пистолетом, не говоря уж о пластмассовой подделке.

Передняя машина ощутимо замедлила ход, а задняя, наоборот, приблизилась. Нужно было срочно что‑ то решать: события явно близились к развязке, а Глебу совсем не хотелось проверять, настоящие ли пистолеты у арабов, – он и так знал ответ.

Передний " БМВ" зажег рубиновые тормозные огни. Справа открылся проезд, и Глеб, не думая, направил " сааб" в узкую щель между домами. Задняя машина повторила его маневр, но с небольшим опозданием, и, посмотрев в зеркало, Сиверов удовлетворенно кивнул: радиус проделанного на большой скорости поворота оказался слишком широк, " БМВ" занесло, он сильно ударился задним колесом о высокий бордюр, и водителю лишь с огромным трудом удалось выровнять машину.

Глеб взял автомобиль в аренду в первый же день своего пребывания здесь и потратил уйму времени, кружа на нем по городу. Это было довольно‑ таки дорогостоящее удовольствие, зато теперь он ориентировался в центре, как в собственной прихожей, и мог с закрытыми глазами прочертить маршрут из точки А в точку Б, где бы эти точки ни располагались. Он изучил все повороты, расположение улиц, направление одностороннего движения и периодичность переключения сигналов светофоров. И теперь убедился: его старания были не напрасны.

Сиверов вел машину, почти не задумываясь, с каждым очередным поворотом увеличивая разрыв между своим " саабом" и черным " БМВ" преследователей. Машина, в которой ехал киллер, не принимала участия в погоне, и Глеб понял, что араб не был обыкновенным бойцом. Киллер с наружностью шейха не стал рисковать своей драгоценной персоной, для этого существовали другие люди – те, которые в данный момент гнались за Глебом Сиверовым, то приближаясь, то отставая после очередного безумного виража.

Двигатель " сааба" вдруг споткнулся, чихнул, машина содрогнулась, но мотор уже снова работал ровно и мощно, как ему и полагалось. " Только этого не хватало", – подумал Глеб, озабоченно косясь на шкалу топливного датчика. Бензина в баке было больше половины, а значит, машина пребывала далеко не в столь идеальном состоянии, как уверял его механик в гараже.

Двигатель снова чихнул.

– Брось, старик, – сказал ему Глеб. – Что это ты выдумал?

Теперь он внимательно прислушивался к машине. Различал басовитое " ду‑ ду‑ ду" не вполне исправного глушителя, свист ремня генератора, дробное клацанье клапанов и короткие взвизги гидроусилителя на крутых поворотах. Эти звуки, привычные для любого российского автолюбителя, здесь, в сердце Европы, да еще при сложившихся обстоятельствах слагались в похоронный марш. Глеб понял, что еще немного – и удирать от кровожадных арабов придется пешком.

Он свернул в улочку с односторонним движением. Обе обочины были густо заставлены припаркованными на ночь машинами, и Глеб мчался по узкой, как ствол пневматической винтовки, улице, моля здешнего европейского бога о том, чтобы никто не попался навстречу. Намалеванные на асфальте белые стрелы, указывающие направление движения, были нацелены остриями прямо в него; он мчался против движения, и свернуть в случае чего было просто некуда. Позади, на некотором удалении, неотступно маячили фары преследователей. Им нечего было бояться встречной машины: как ни крути, а разминуться с Глебом она не могла. И преследователи наверняка молили своего аллаха, чтобы тот послал эту встречную машину, тогда можно будет, полюбовавшись грудой исковерканных обломков, отправляться домой спать.

Впереди показалось ярко освещенное устье улицы, вливавшейся под прямым углом в другую, куда более широкую и, насколько помнил Глеб, прямую, как стрела. " Направо или налево? " – заколебался он, решая, куда свернуть. Повернуть направо было намного разумнее, потому что слева дорога ныряла в тоннель, а потом, карабкаясь по крутому склону лесистого холма, уходила в район новостроек. " Направо", – решил Глеб и в ту же секунду, повинуясь внезапному импульсу, круто вывернул руль в противоположную сторону.

Визжа и оставляя за собой дымящиеся полосы расплавленной резины, машина вылетела на проспект, как из пушки, тяжело перескочила газон разделительной полосы и, набирая скорость, с ревом устремилась к тоннелю.

Полицейская " ауди", дежурившая на перекрестке с улочкой, откуда с ревом вылетел видавший виды серый " сааб", засверкав проблесковыми маячками, сорвалась с места и устремилась в погоню в тот самый миг, когда вслед за " саабом" из той же улочки выскочил черный " БМВ". Даже если бы за рулем " БМВ" был профессиональный гонщик, он все равно уже ничего не сумел бы сделать: огромный черный автомобиль в мгновение преодолел отделявшее его от " ауди" расстояние и почти под прямым углом врезался в бело‑ зеленый багажник.

– То‑ то же, – глядя в зеркало заднего вида, произнес Глеб Сиверов. – Здесь вам, ребята, не Аравийский полуостров и не Палестина, здесь – Европа. А над Европой кто главный? Уж не ваш аллах...

Он припарковал машину в тихой боковой улочке, выключил двигатель, погасил фары, откинулся на скрипучую спинку сиденья и с наслаждением закурил.

* * *

За ночь тучи куда‑ то ушли, и день выдался ясный, солнечный, сухой и безветренный. Легкий морозец шутя пощипывал уши и кончик носа, далекие снежные вершины тонули в голубоватой дымке. Отсюда, из предгорий, они были видны лишь как туманный силуэт, служивший окружающему пейзажу достойным обрамлением. Воздух был чист, как родниковая вода, им было невозможно надышаться. На цементных плитах смотровой площадки и на гранитном парапете поблескивала в лучах негреющего декабрьского солнца легкая изморозь, дыхание вырывалось изо рта паром – не густым, как это бывает в сильные морозы, а тоже легким, прозрачным.

Со смотровой площадки открывался прекрасный вид на раскинувшуюся внизу долину, где среди непрочной белизны выпавшего ночью снега виднелись черепичные крыши и поднимающиеся над ними дымы небольшого селения, по виду – небольшого городка, а по количеству населения – средних размеров российской деревушки. Левее, на небольшом удалении от первого, виднелось еще одно селение, и дальше, если приглядеться, можно было различить все те же черепичные крыши и дымы. Это были те самые предместья, в одном из которых герр Пауль Шнайдер, уже несколько часов назад получивший почетное право называться покойным, мечтал купить себе небольшой уютный домик.

Долину наискосок пересекала едва различимая на таком расстоянии нитка железной дороги; рядом вилась темная лента скоростного шоссе. Отсюда, со смотровой площадки, казалось, что несущиеся по шоссе автомобили едва ползут. По железной дороге медленно, как гусеница по ветке, двигался красный пригородный поезд – старый, тихоходный, намного более привычный и уютный, чем новомодные экспрессы, похожие не столько на поезда, сколько на реактивные самолеты, которым какой‑ то шутник обрезал крылья.

На смотровой площадке стояла всего одна машина – сильно подержанный, видавший виды, но все еще сохраняющий завидную резвость и вполне приличный внешний вид темно‑ синий " БМВ" пятой серии, один из тех, что в Австрии и соседней Баварии с некоторых пор зовутся " фермерскими лимузинами". Автомобили эти, некогда очень дорогие и престижные, действительно весьма активно приобретались фермерами во время сельскохозяйственного бума начала девяностых годов прошлого века; с тех пор многое изменилось, для фермеров настали не самые легкие времена, и многие из них до сих пор продолжали ездить на своих морально и физически устаревших " лимузинах", вызывая злорадные улыбки тех, кто не мог позволить себе купить такую машину тогда и был не в состоянии приобрести ее современный аналог сегодня.

Пассажиры " лимузина", приличного вида немолодая пара, стояли у парапета смотровой площадки, любуясь видом. На мужчине была светлая зимняя куртка и тирольская шляпа с узкими полями и смешным перышком, а его седая благообразная супруга выглядела как манекен из витрины магазина, торгующего одеждой для пожилых светских дам. Мужчина курил пенковую трубку, озирая расстилавшийся перед ним, будто сошедший с рождественской открытки, вид сквозь толстые стекла очков в мощной роговой оправе. На его гладко выбритом лице застыло выражение снисходительного одобрения, и было непонятно, относится оно к пейзажу или к хорошей работе его собственного пищеварительного тракта. На груди у него на черном матерчатом ремешке висела серебристая коробочка цифрового фотоаппарата, но снимать он не спешил, не находя, по всей видимости, в расстилавшейся внизу панораме ничего примечательного.

Они еще не успели замерзнуть, когда на стоянку, нехорошо чихая, вполз серый " сааб", на бортах и капоте которого красовались крупные надписи " RENT A CAR"; ниже можно было разглядеть номер телефона бюро по прокату автомобилей.

" Сааб" остановился, его двигатель заглох, чихнув в последний раз. Некоторое время из машины никто не выходил, как будто пологий подъем в гору стоил водителю не меньших усилий, чем автомобилю, и теперь он должен был немного прийти в себя, прежде чем делать что‑ то еще. Затем дверца распахнулась, и из машины, пригнув голову, выбрался мужчина лет сорока, в темной матерчатой куртке и солнцезащитных очках. Засунув руки в карманы, он подошел к парапету и остановился на некотором удалении от пожилой супружеской четы, явно не желая мешать им своим присутствием. Он стоял неподвижно, засунув руки в глубокие карманы куртки, и, поблескивая темными линзами очков, смотрел вниз, а может быть, и прямо перед собой – невозможно было уловить не только направление его взгляда, но и выражение лица. Вероятнее всего, он просто давал отдохнуть машине и ему сейчас было безразлично, на что смотреть.

Постояв так минуты две, мужчина порылся в кармане, достал оттуда пачку сигарет и вытащил одну из пачки. Из другого кармана появилась зажигалка; сложив ладони, мужчина принялся чиркать колесиком. Это продолжалось достаточно долго, чтобы все, кому это было интересно, могли понять: зажигалка у него тоже неисправна.

Пожилая чета, стоявшая на некотором удалении от него, переглянулась, и на их лицах промелькнуло одинаковое выражение абсолютного взаимопонимания, которое достигается лишь в процессе многолетней, полной взаимных уступок и искренней заботы супружеской жизни. Мужчина в тирольской шляпе запустил руку в карман, где у него лежала зажигалка, и повернулся к бедолаге из прокатного " сааба", выражая ненавязчивую готовность прийти на помощь. Этот жест был предельно корректен: с одной стороны, его нельзя было не заметить или неправильно истолковать, а с другой – он ни к чему не обязывал, и мужчина в темных очках имел полное право не обратить на него внимания и попытаться добыть огонь каким‑ нибудь иным способом.

Человек в темных очках, однако, не захотел добывать огонь трением. Виновато улыбаясь, он приблизился к пожилому господину в тирольской шляпе, вежливо поздоровался и, разведя руками, в одной из которых была незажженная сигарета, а в другой – забастовавшая зажигалка, попросил огня.

Пожилой господин с благосклонной улыбкой протянул ему свою зажигалку.

– Да у вас прямо настоящий бунт машин, если позволите заметить, – произнес он, попыхивая трубкой, дым которой пах вишней и ванилью.

– О да! – воскликнул человек в темных очках. Он высек огонь, прикурил и вдруг, подняв брови высоко над оправой очков, воззрился на зажигалку пожилого господина, что лежала у него на ладони.

– Посмотрите‑ ка! – воскликнул он. – Ваша зажигалка точь‑ в‑ точь как мой!

И, вынув из кармана, он показал пожилому господину свою зажигалку, которая действительно была в точности такой же.

– Это действительно странно, – признал пожилой господин, внимательно изучив обе зажигалки сквозь очки. – Мою подарил мне приятель. Он мастерит их сам, и я всегда считал, что купить такую в магазине невозможно.

– Я приобрел свою с рук, по случаю, – сказал человек в темных очках и, подбросив зажигалку на ладони, небрежно опустил ее в карман. – Она мне понравилась, а ее владелец, между нами, был в стесненных обстоятельствах...

– Выходит, у нас с вами есть общие знакомые, – сказал пожилой господин.

– Скорее, знакомые знакомых, – поправил его собеседник.

– Ну и наделали же вы шума, – помолчав пару секунд, заметил пожилой господин.

Благожелательная улыбка пропала с его лица, и тон теперь был совсем другой – куда более теплый, чем вначале, но вместе с тем неодобрительный. Таким тоном взрослые отчитывают милого, но несносного малыша, и человек в темных очках это почувствовал.

– Зато у вас тишь, гладь да божья благодать, – сказал он спокойно. – Конспирируетесь, пароли сочиняете, играете в шпионов... " Штирлиц шел по Берлину, и ничто не выдавало в нем советского разведчика, кроме волочившегося сзади парашюта"... Вы хотя бы знаете, что этот фокус с зажигалками, а заодно и весь сопутствующий ему диалог почти слово в слово списан у Пристли?

Пожилой господин окутался облаком душистого дыма, пряча за ним улыбку.

– Да, знаю, – сообщил он. – Я сам это придумал. И я удивлен, что это известно вам. Да, Пристли, Джон Бойнтон... Ну и что? С чего вы взяли, что наши нынешние оппоненты читали Пристли?

Сиверов хмыкнул, невольно признавая правоту собеседника. Действительно, вряд ли роман Пристли о борьбе британских контрразведчиков с нацистскими шпионами был популярен у здешних аборигенов, не говоря уж об исламских террористах, которые если вообще что‑ нибудь читали, так только Коран.

Еще он подумал, что генерал Потапчук, в отличие от какого‑ нибудь шахида, наверняка читал Пристли, и, следовательно, он думал так же, раз одобрил использование этого старинного, описанного в художественной литературе незамысловатого пароля.

– С вами приятно разговаривать, – заметил пожилой господин тоном, который явно противоречил его словам, – но у нас мало времени.

– Что ж, к делу так к делу, – согласился Глеб. – Хотя, признаться, я бы с удовольствием поболтал еще. – Что вам удалось выяснить?

Пожилой господин недовольно пожевал губами, вздохнул и, пососав погасшую трубку, сказал:

– Как вы понимаете, времени у нас было в обрез. Но, к счастью, задача оказалась несложной. Можете считать, что вам повезло. Или не повезло – это, как говорится, с какой стороны посмотреть. Удача ваша заключается в том, что сфотографированный вами араб – человек известный. Это некто Фарух аль‑ Фаттах...

– Ба! – воскликнул, перебив его, Глеб. – Даже так? Тогда можете не объяснять, в чем заключается мое невезение. Полагаю, тот факт, что я жив и говорю с вами, можно отнести к разряду чудес. Фарух аль‑ Фаттах – один из лучших специалистов " Аль‑ Каиды" по устранению неугодных людей, правая рука самого Усамы! Вернее, одна из его многочисленных правых рук...

– Да уж, – криво усмехнувшись, согласился пожилой господин, – количеству рук у этого подонка позавидует любой головоногий моллюск. Я рад, что вам не надо объяснять, кто такой Фарух аль‑ Фаттах.

– Да, личность известная, – кивнул Глеб. – Но ведь американцы, помнится, похвалялись, что шлепнули его в Афганистане!

– Мало ли чем похвалялись американцы, – возразил пожилой господин. – И не только американцы...

– Что да, то да, – опять согласился Глеб, припомнив некоторые сообщения российских СМИ, опубликованные с подачи департамента, который платил ему гонорары.

Пожилой господин постучал трубкой о ладонь, выбивая пепел и крошки табака.

– Должен вам заметить, – сухо сказал он, – если вы не в курсе... То, что аль‑ Фаттах – известный террорист, числящийся к тому же в покойниках, вовсе не означает, что здешний закон станет смотреть сквозь пальцы на его убийство.

Глеб поднял очки на лоб и посмотрел на него с холодным любопытством.

– Следует ли из этого, – спросил он, выдержав многозначительную паузу, – что вы доставили то, о чем я просил?

– Разумеется, – сказал пожилой господин, плавным жестом убирая трубку в карман. – Все, как вы просили. Хотя я и не понимаю, зачем вам это нужно. Аль‑ Фаттаха в одиночку вам не взять...

– Мне нужен вовсе не он, – перебил Глеб. – А посвящать вас в свои планы я не уполномочен.

– Рад слышать, что они у вас есть, – сдержанно съязвил господин, удостоившись за это укоризненного взгляда своей спутницы. – Тогда, быть может, вам будет небезынтересен тот факт, что аль‑ Фаттах был неоднократно замечен в компании некоего Халида бен Вазира.

– Впервые слышу, – сказал Глеб. – Вообще, должен вам заметить, что араб, замеченный в компании другого араба, – не такая уж редкость.

Краем глаза он заметил легкую тень улыбки, скользнувшей по пухлым, все еще сохраняющим красивую форму губам спутницы пожилого господина. Правда, Сиверов так и не понял, была эта улыбка ответом его шутке или она выражала что‑ то иное – например, терпеливую снисходительность взрослой, умудренной опытом тети по отношению к неразумному и не лучшим образом воспитанному дитяти.

– Так кто же он такой, этот Халид бен Вазир? – спросил Глеб.

– Он араб, как вы совершенно верно подметили, – невозмутимо ответил собеседник. Они разговаривали, стоя на расстоянии около метра и не глядя друг на друга, так что со стороны могло показаться, что два совершенно незнакомых человека обмениваются ничего не значащими замечаниями о погоде и красотах пейзажа, который и впрямь был хорош. – Постоянно проживает в Зальцбурге на протяжении уже добрых шести лет. До этого, по некоторым данным, учился в Кембридже, сразу же по окончании которого перебрался в Австрию. Молод, явно очень хорошо обеспечен, из дома выходит редко и очень ненадолго. Считается вполне законопослушным, ни в чем предосудительном не замечен, исправно платит налоги – немалые, судя по тому, что имеет собственный дом в старой части города.

– А чем зарабатывает на жизнь, неизвестно? – спросил Глеб.

– Нет. Похоже, размеры личного состояния избавляют его от этой необходимости. Известно, что его специальностью в Кембридже были компьютерные технологии и, в частности, программирование...

В такую удачу было трудно поверить: уж очень четко прослеживалась линия, которая связывала убитого на Кавказе курьера, покойного венского клерка Пауля Шнайдера, его убийцу, одного из доверенных лиц самого бен Ладена, Фаруха аль‑ Фаттаха и молодого арабского программиста с кембриджским дипломом, который безвылазно сидел в скучном австрийском Зальцбурге и неизвестно чем занимался...

– Я думаю, аль‑ Фаттах и его приятели просто тянут деньги из богатого земляка, – равнодушно предположил Глеб. – Такой, знаете ли, военно‑ религиозный рэкет: мол, если хочешь и дальше жить спокойно, помогай нам хотя бы деньгами, и будет тебе за это со временем Царствие Небесное...

Пожилой господин слегка повернул голову и через плечо искоса посмотрел на Сиверова.

– Возможно, – согласился он после короткой, но весьма многозначительной паузы. – Тем не менее я счел необходимым поставить вас об этом в известность. Фотография бен Вазира и его домашний адрес лежат там же, где и все остальное, – просто так, на всякий случай.

" А его не проведешь, – подумал Глеб. – Хотя чему тут удивляться? С таким опытом, как у него... "

– Кстати, об адресах, – сказал он вслух. – Что е электронным адресом, который я вам передал?

– Он больше не существует, – ответил собеседник, – и выяснить, кому он принадлежал, также не удалось.

– Этого следовало ожидать, – вздохнул Глеб.

– Естественно, – кивнул связной. – Принимая во внимание обстоятельства, я должен с вами согласиться: тот факт, что вы сами до сих пор существуете, воистину достоин удивления.

– На свете масса удивительных вещей, – вежливо согласился Глеб, вызвав на лице спутницы пожилого господина еще одну мимолетную улыбку.

– Что ж, желаю удачи, – пожилой господин со старомодной галантностью прикоснулся к узким полям своей смешной тирольской шляпы. – Честь имею. Пойдем, Грета.

Она благосклонно кивнула Глебу на прощанье, и пожилая чета направилась к машине – не к своему синему " БМВ", а к прокатному " саабу", который, опустив нос, стоял в углу смотровой площадки, похожий на старую больную собаку. Все с той же старомодной галантностью, которая казалась бы нарочитой и даже издевательской, если бы не была такой естественной, мужчина открыл перед своей спутницей дверцу и помог ей сесть, после чего, обогнув машину спереди, сам сел за руль. Двигатель " сааба" завелся, выбросив из выхлопной трубы облако белого дыма, машина попятилась, резко развернулась, выехала со стоянки и, набирая скорость, покатилась в сторону лежащей внизу, курящейся белыми дымами долины.

Проводив их взглядом, Глеб выудил из пачки еще одну сигарету, прикурил от зажигалки – обыкновенной, а не той, что служила паролем, – и стал любоваться пейзажем. Когда сигарета догорела почти до фильтра, он выбросил ее за парапет и не спеша двинулся к стоящему поодаль " БМВ".

В салоне приятно пахло трубочным табаком и хорошими женскими духами. Глеб немного поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее, заглянул в пустое отделение для перчаток, а потом, сообразив, запустил руку под приборную панель. Пальцы почти сразу наткнулись на объемистый полиэтиленовый пакет, прикрепленный липкой лентой. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что смотровая площадка по‑ прежнему пуста, Сиверов оторвал пакет. Тот оказался увесистым: внутри лежал семнадцатизарядный " глок" с двумя запасными обоймами и высокоэффективным заводским глушителем. Кроме того, в пакете лежал почтовый конверт, внутри которого Глеб обнаружил фотографию незнакомого молодого араба с записанными на обороте именем и адресом, упаковка одноразовых шприцев и коробка с ампулами без каких бы то ни было маркировок, а также паспорт на имя гражданина Австрии Райнхарда Денкера, со страницы которого на Сиверова глянул его собственный портрет.

Глеб полистал паспорт. Тот выглядел как настоящий. Вероятнее всего, таковым он и являлся на самом деле. Следовало отдать должное здешней хваленой резидентуре: как к ним ни относись, а работать они действительно умели.

Затем он осмотрел пистолет, который оказался вполне исправным и, судя по виду, ни разу не бывшим в употреблении. Глеб навинтил на ствол глушитель, опустил стекло слева от себя и, выставив наружу руку с пистолетом, прицелился в пивную банку, которую кто‑ то оставил на парапете в дальнем конце площадки. Негромко хлопнул выстрел, банка, вертясь, подпрыгнула, дернулась, когда в нее угодила вторая пуля, и беззвучно исчезла за парапетом.

– Гут, – удовлетворенно произнес герр Райнхард Денкер, пряча пистолет.

Он не поленился подобрать гильзы и выбросить их за парапет, и лишь после этого синий " фермерский лимузин", покинув смотровую площадку, направился в сторону Зальцбурга.

Этот город дал миру великого Моцарта.

Глава 7

Серый " сааб" вкатился на стоянку перед закусочной в маленьком городке и остановился с таким видом, словно принял твердое решение остаться здесь на веки вечные и больше никуда не ездить.

– Зачем ты остановился? – спросила немолодая, когда‑ то, наверное, очень красивая дама у своего пожилого спутника в смешной тирольской шляпе с перышком.

Мимо них, зудя, как гигантский комар, на большой скорости пронесся мотоцикл с пригнувшейся к рулю безликой фигурой в черной кожаной куртке и шлеме с непрозрачным пластиковым забралом.

– Во‑ первых, мне не нравится этот тип, – кивнув в сторону мотоциклиста, сообщил господин в тирольской шляпе. – Он уже давно за нами увязался. А во‑ вторых, я просто устал и не прочь немного перекусить.

– Здесь? – дама с преувеличенным ужасом воззрилась на вывеску придорожной закусочной. – Стоит ли так рисковать?

– Через час‑ полтора будем дома, – немного невпопад ответил ее спутник. – Избавимся от этой консервной банки, а потом поедим по‑ настоящему. А здесь мы можем просто выпить кофе.

– Если хочешь, я могу сесть за руль, – предложила дама.

– Не стоит, – отказался он. – Чашечка эспрессо – и я буду в порядке.

– Эспрессо? Не слишком ли это крепко? Твое сердце...

– Да, сердце... – мужчина в тирольской шляпе грустно улыбнулся и принялся набивать трубку, уминая табак большим пальцем. – Старое сердце, старые глаза... Удивительно, что кто‑ то еще считает возможным прибегать к моим услугам. А как тебе этот юноша?

– Он мил, – уклончиво ответила дама, – но из‑ за своих темных очков напоминает булгаковского Абадонну.

– Я видел его глаза, – усмехнулся мужчина, – и пока не умер.

Он закурил, окутавшись облачком ароматного дыма, и приоткрыл окно слева от себя. В нагретый салон потянуло холодком, дым заколыхался и начал выползать в щель.

– Я видел его глаза, – повторил мужчина, – и я не дам за жизнь этого аль‑ Фаттаха ломаного цента.

В том, как он это произнес, было что‑ то заставившее женщину повернуть голову и внимательно вглядеться в его лицо.

– По‑ моему, ты взволнован, – сказала она.

– По‑ моему тоже, – согласился он. – Появление этого человека чревато для нас большими волнениями и неприятностями, но дело, наверное, не в этом. Видишь ли, он показался мне... настоящим.

– Настоящим?

– Другого слова я не подберу. Да ты отлично понимаешь, что я имею в виду. Он такой, каким когда‑ то хотел стать я, но так и не стал. Он не тратит свою жизнь на коллекционирование и тщательную проверку слухов...

– То, чем занимаемся мы с тобой, тоже необходимо, – возразила женщина. – Может быть, даже более необходимо, чем то, что делает он.

– С этим я не спорю, – с горечью сказал мужчина. – Работа ассенизатора тоже необходима, причем куда больше, чем наша или этого парня. Если профессия существует, значит, это необходимо. Другое дело, что одни профессии нам нравятся, а другие нет, к одним у нас лежит душа, а другие вызывают скуку и недоумение... Пойдем выпьем кофе.

Когда они вошли в распахнувшиеся перед ними стеклянные двери закусочной, из‑ за угла на малой скорости выкатился мотоциклист. Под ним была мощная японская " хонда" – не рокерское чудище, от рева которого дрожат оконные стекла, а современный скоростной мотоцикл, двигатель которого почти не производит шума, работая на малых оборотах. Мотоциклист медленно вкатился на стоянку и остановился позади белого грузового микроавтобуса. Не снимая шлема, только подняв черное пластиковое забрало, спешился, обошел микроавтобус и, оглядевшись, тенью скользнул между припаркованными перед закусочной машинами. Никем не замеченный, он присел за багажником серого прокатного " сааба", раздернул молнию куртки и засунул что‑ то под днище. Затем сделал резкое движение рукой, почти по плечо скрывавшейся под задним бампером машины, все так же бесшумно и незаметно скользнул под прикрытие высокого грузового микроавтобуса, оседлал свою " хонду" и с места дал полный газ.

Мужчина в тирольской шляпе обернулся, держа в руках блюдце, на котором стояла, курясь ароматным паром, чашечка эспрессо, но зудящий рев работающего на высоких оборотах мотоциклетного двигателя уже стих в отдалении. Его спутница взяла себе стакан апельсинового сока. Они сели за столик возле большого, во всю стену, окна, откуда хорошо просматривалась стоянка, и, болтая о пустяках, просидели так около четверти часа.

Когда они садились в машину, уже начало смеркаться. Часы на приборной панели показывали только три с небольшим, но короткий зимний день уже подошел к концу. Мужчина завел двигатель, включил фары и вывел машину на дорогу, которая вскоре должна была привести их в Вену, откуда они выехали несколько часов назад.

Под днищем " сааба", прикрепленный магнитом к выхлопной трубе, медленно тлел фосфорный запал. Он должен был сгореть в течение сорока минут – при том условии, что двигатель автомобиля останется выключенным. В противном случае соединенный с запалом заряд должен был взорваться, как только нагреется выхлопная труба. Это было старое, проверенное еще во Вьетнаме боевое диверсионное средство для поджога, придуманное американцами и успешно использовавшееся против них же вьетконговцами. Существует масса других, гораздо более современных средств, но в данном случае вполне годилось и это – по принципу " чем проще, тем лучше". Тут не было электроники, всегда норовящей выйти из строя в самый ответственный момент; достаточно было потянуть проволочную петельку, и фосфорный запал воспламенялся.

Когда " сааб" миновал указатель с названием населенного пункта, прикрепленный к его выхлопной трубе заряд уже дымился. Этот дымок, смешанный с выхлопами двигателя, был незаметен в начинающихся сумерках. Отдохнувший мотор работал негромко и ровно, шкалы приборов уютно светились, из вентиляционных решеток тянуло сухим теплом.

– Знаешь, – неожиданно нарушил установившееся молчание мужчина, – по‑ моему, я уже очень давно не говорил, что люблю тебя.

Женщина улыбнулась – тепло, с пониманием – и протянула к нему узкую белую ладонь без колец и браслетов. Мужчина, не глядя, взял ее руку в свою и осторожно, чтобы не сделать больно, пожал. Оба улыбались, когда выхлопная труба нагрелась наконец до нужной температуры, и мощный взрыв в мгновение ока превратил машину в груду исковерканных, яростно полыхающих железных обломков.

* * *

Подняв воротник куртки и облокотившись о гранитный парапет набережной, Глеб курил и разглядывал прилепившиеся к каменному боку скалы на противоположном берегу виллы. Снега в городе почти не было – со скал и крутых черепичных крыш его сдувал ветер, а внизу, в городе, его растаптывали толпы туристов. Ржаво‑ красные кроны буков красовались на фоне угрюмого серого камня, зеркальные стекла отражали бледный зимний закат. Город шумел и веселился прямо у Глеба за спиной; обернувшись, он мог увидеть людские толпы, нависшую над городом крутую каменную гору и белые стены замка на ее вершине, откуда, как фонарики иллюминации, частыми очередями вспыхивали хорошо заметные даже на таком расстоянии блики фотокамер.

Но город Глеба не интересовал: погуляв по нему полдня, он уже был сыт этим местом по горло. Кроме того, сегодня у него не было настроения для прогулок и осмотра достопримечательностей. В баре, куда он заглянул перекусить и выпить чего‑ нибудь горячего, работал телевизор. Передавали, как ни странно, не репортаж с автогонок или чемпионата Европы по керлингу, а новости, и Глеб подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть догорающие на обочине скоростной трассы обломки очень знакомого " сааба" и услышать подробности, пересказанные слегка задыхающимся от волнения и холодного ветра репортером.

Аппетит у него, разумеется, пропал начисто, да и настроение заниматься посторонними делами – тоже. Естественно, целью террористов была не симпатичная пожилая чета; целью был человек за рулем серого прокатного " сааба", и, сев в оставленную Глебом машину, эти двое подписали себе приговор.

" Конспирация", – уже в который раз с отвращением подумал Сиверов. Было бы проще бросить засвеченный автомобиль где‑ нибудь на улице и встретиться с резидентом в кафе, но тот настоял на встрече в безлюдном месте, где их никто не мог увидеть вместе. Их действительно никто не видел; никто не догадывался, что машина поменяла хозяев, и с этой точки зрения смерть стариков была Слепому даже выгодна: теперь господин аль‑ Фаттах наверняка считал, что избавился от него раз и навсегда.

Глеб стоял на набережной, метрах в тридцати от моста через неглубокую, с виду очень чистую реку. Перила моста были сплошь затянуты частой сеткой электрической гирлянды, которая включилась минут десять назад – как раз тогда, когда Сиверов заметил, что начинает темнеть. Тысячи огоньков дрожали в быстрой воде, а по мосту шевелящейся черной массой тек почти сплошной людской поток – туристы спешили насладиться красотами старой части города, пока не стало совсем темно.

Старый город лепился вплотную к отвесной скале, и серый камень был изборожден полосами черной копоти из печных труб. Наводненные туристами узкие извилистые улочки, ярко освещенные дворики, каменные арки и площади представляли собой сплошное увеселительное заведение пополам с торговыми рядами. Было время рождественских ярмарок и распродаж, на каждом шагу продавали пахучий глинтвейн в белых фаянсовых кружках – здесь его называли " глю вайн" – и жареные колбаски, положенные внутрь разрезанной вдоль, хрустящей, как тонкий ледок, булочки. Еще здесь по бешеной цене продавали местный хит – облитые шоколадом марципановые шарики, завернутые в красную фольгу. С одной стороны на обертке красовался светлый кружок, в котором помещался портрет великого уроженца здешних мест Вольфганга Амадея Моцарта. Конфета неприятно напоминала крупное, налитое артериальной кровью глазное яблоко со светлой радужкой и маленьким темным Моцартом вместо зрачка; большие пластиковые корзины у входов в кондитерские лавки, доверху наполненные этими штуковинами, были способны вызвать у человека с воображением внутреннее содрогание.

Отовсюду долетали обрывки музыки. Здесь пиликали на скрипках, бренчали на гитарах и дудели на флейтах, а один изобретательный тип на главной площади день‑ деньской водил смычком по обыкновенной двуручной пиле. В картонной коробке у его ног было полно мелочи, а рядом на складном стульчике аккуратной стопкой лежали компакт‑ диски с записями – естественно, его, а не Моцарта. Диск стоил пятнадцать евро; покупателей или хотя бы слушателей Глеб возле пильщика не заметил, и это слегка утешило.

Тут и там на тротуаре торчали золоченые или посеребренные статуи, которые время от времени вдруг делали какое‑ нибудь движение, пугая неподготовленных туристов и вызывая восторг у детворы, а затем снова замирали, будто и впрямь были отлиты из металла. На одном углу Глеб заметил изрядно подвыпившего, плохо одетого человека, который, сидя на стульчике, играл на аккордеоне. К стене была прилеплена картонка, на которой красовалась надпись по‑ немецки: " Привет из России! " Глебу захотелось подойти и передать земляку привет от российской налоговой полиции, но он сдержался: после выступления казачьего хора из Ростова‑ на‑ Дону, которое он имел счастье наблюдать на одной из центральных улиц Вены, а также ансамбля скрипачей‑ виртуозов из Питера, игравшего там же на улице, мужичонка с аккордеоном не заслуживал внимания.

Вся эта пестрая шумиха промелькнула мимо, едва задев сознание. Бродя по городу в ожидании вечера, Глеб заставлял себя не вглядываться в лица прохожих, потому что пялиться на незнакомых людей было невежливо, а профессиональный убийца Фарух аль‑ Фаттах вряд ли проводил свое свободное время, толкаясь на распродажах вместе с туристами.

И верно, аль‑ Фаттаха он не встретил; не встретился ему и Халид бен Вазир, программист с кембриджским дипломом, которому Глеб хотел задать пару вопросов. Зато ему встретилась масса других людей, и от постоянного мельтешения незнакомых лиц к концу дня уже рябило в глазах. Потому‑ то он и стоял здесь, глядя на бегущую в бетонных берегах быструю зеленовато‑ желтую воду – то на воду, то на виллы на противоположном берегу, одна из которых как раз принадлежала бен Вазиру.

Глеб уже выяснил, какая именно. Это было длинное двухэтажное строение на самом гребне высокой каменной стенки, без видимой нужды обнесенное оштукатуренным кирпичным забором и выстроенное в стиле, который отсюда, снизу, представлялся довольно беспорядочным, даже хаотичным. У забора, на площадке, которая выглядела просто узким каменным уступом, куда не проберешься ни сверху, ни снизу, стоял, поблескивая лаком, черный " БМВ". Наверное, где‑ то там, в стене, имелись невидимые снизу ворота; вероятнее всего, там же находилась и дорога, по которой " БМВ" вскарабкался в гору: было просто невозможно представить, какие строители и какой ценой ухитрились ее проложить.

" БМВ" стоял так, что разглядеть его номерные знаки не представлялось возможным даже сквозь самый мощный бинокль. Однако Глеб подозревал, что эта машина ему знакома. Отвлекшись от созерцания черного " БМВ", Сиверов обернулся и еще раз посмотрел на гору, вершину которой венчали белые стены и башни старого королевского замка. Оттуда, со стены, по‑ прежнему сверкали фотовспышки, особенно хорошо заметные в сгущающихся сумерках. Позиция выглядела просто идеальной: даже с галереи для туристов двор бен Вазира был виден как на ладони, а если еще забраться на одну из башен...

Глеб облокотился о парапет, закурил новую сигарету и прикинул, что могла бы дать ему такая вылазка – естественно, при условии, что ему удастся протащить в замок дальнобойную винтовку пятидесятого калибра с мощной оптикой.

Конечно, уничтожение аль‑ Фаттаха – дело заманчивое само по себе. А главное, никто не побежит жаловаться в полицию, даже если вместе с аль‑ Фаттахом Глеб перещелкает, как куропаток, хоть дюжину арабов. Им это просто ни к чему, у них свои законы и своя полиция, и, если уж открывать огонь из засады, убить придется всех, кто находится в доме и вокруг него, до последнего человека. В противном случае уже через полчаса на смену каждому убитому придут трое, а то и пятеро...

Кроме того, час тотального уничтожения еще не пробил. В данный момент Глебу была нужна информация, а не скальпы. Если Халид бен Вазир и сотрудничал с " Аль‑ Каидой", то он являлся лишь одним из промежуточных звеньев в длинной цепочке, по которой на Кавказ из неизвестного источника переправлялись инструкции, деньги и оружие. Задача агента по кличке Слепой состояла как раз в том, чтобы пройти по этой цепочке до самого конца – или начала, если угодно, – а не в том, чтобы оборвать ее посередине.

Да и раздобыть хорошую снайперскую винтовку было негде. Если уж на то пошло, негде было взять даже плохую. После гибели агентов, которые снабдили его оружием и информацией о бен Вазире, у Глеба остался лишь один канал, использование которого предусматривалось только в экстренной ситуации.

Сквозь толстую ткань куртки он дотронулся до висевшего под мышкой пистолета. Кобура была новенькая, купленная несколько часов назад здесь же, в Зальцбурге, и всякий раз, стоило лишь слегка наклонить голову, Глеб ощущал ее острый запах. По набережной на противоположной стороне реки, протыкая сгущающиеся сумерки синими стрелами проблескового маячка, медленно прокатилась патрульная машина. В городе, и не только в этом, было полным‑ полно полицейских. Они не слишком бросались в глаза, но, имея кое‑ какой опыт, их было нетрудно заметить. Европа уже не первый год жила в постоянном страхе перед террористами, и Глебу подумалось, что, если его ненароком заметут здесь с незарегистрированным пистолетом под полой и фальшивым паспортом в кармане, это будет ирония судьбы.

Глеб посмотрел на часы. Магазины еще открыты, а значит, вполне можно успеть приобрести бинокль, подняться на гору и со стены замка насладиться зрелищем обнесенной кирпичной стеной виллы арабского программиста Халида бен Вазира.

Глеб двинулся обратно в город, прокладывая себе путь через толпы туристов к улочке, где заприметил магазин, торгующий оружием и спортивным снаряжением.

Была суббота, десятое декабря.

Глава 8

В пятом часу утра одиннадцатого декабря с проселочной дороги, рассекающей надвое дремлющие в ожидании далекой весны поля графства Хартфордшир, свернул потрепанный " рейндж‑ ровер". Машина имела такой вид, словно в течение многих лет принадлежала фермеру, который не слишком о ней заботился, но старый мотор гудел ровно и мощно, без единого постороннего звука. Светя фарами, внедорожник покатился по белой от снега грунтовой дороге. Колеса беспощадно давили, смешивая с пылью, нестойкое снежное покрывало, которому было суждено растаять с восходом солнца, и за машиной оставались две четкие темные колеи. Они вели к большому, заметно покосившемуся дощатому фермерскому амбару, который стоял в конце обнесенного живой изгородью обширного поля.

Свет фар упал на старые, потемневшие от времени и непогоды доски, из которых были сколочены ворота амбара. Ворота были громадные, как в ангаре; внимательный наблюдатель мог без труда заметить, что они, в отличие от стен и кровли, совсем недавно были отремонтированы и с тех пор старательно поддерживались в исправном состоянии.

Не выключая мотора, водитель выбрался из машины, а вслед за ним на звонкую от легкого ночного морозца землю с подножки спрыгнул пассажир. На обоих были короткие утепленные куртки с лохматыми меховыми воротниками, облегающие джинсы и удобные теплые ботинки на толстой рифленой подошве. Оба молодые и смуглые, а их густые волосы были иссиня‑ черными и блестели, словно их обильно смазали гуталином.

Водитель отпер тяжелый навесной замок, и тот, звякнув, повис на откинутой дужке. Руки в теплых овчинных перчатках ухватились за края огромных дощатых створок, и ворота распахнулись с неожиданной легкостью.

Освещения внутри не было, источником света служили только фары оставшегося снаружи автомобиля, и в их лучах стало видно, что в амбаре хранится вовсе не сено или какой‑ нибудь облепленный засохшим навозом фермерский драндулет. На ровном земляном полу, густо усыпанном соломенной трухой, стоял, раскинув ярко‑ красные, лаково поблескивающие крылья, легкий двухместный биплан.

Не тратя времени на разговоры, водитель джипа и его пассажир приступили к проверке аппарата. Она не отняла много времени, поскольку настоящая, тщательная проверка состоялась накануне. Убедившись, что все в порядке, водитель вернулся к машине и скоро вновь возник в свете фар, неся в каждой руке по большой дорожной сумке. Сумки явно были очень тяжелые, но пассажир даже не подумал помочь своему товарищу, ограничившись тем, что открыл дверцу кабины, когда водитель подтащил свою ношу к самолету.

Небо на востоке уже начало понемногу становиться из черного темно‑ синим, предвещая скорый рассвет. Пассажир затоптал сигарету и, опершись о крыло, ловко забрался в кабину. Захлопнув дверь, он включил подсветку приборной панели, повозился немного, пристраивая поудобнее сумки, почти целиком занявшие тесный салон, и включил зажигание.

Раскатистый треск выхлопов поршневого авиационного двигателя разорвал предутреннюю тишину в клочья, огромный амбар наполнился клубами сизого дыма. Пропеллер мгновенно набрал обороты, превратившись в дрожащий, расплывчатый круг, который, как гигантский миксер, дробил на мелкие искры лучи автомобильных фар. Водитель машины махнул на прощанье рукой и, не получив никакого ответа, бегом вернулся к " рейндж‑ роверу" и сел за руль. Машина попятилась, развернулась и съехала в поле, освобождая дорогу. Пилот еще немного помедлил, в последний раз проверяя показания приборов и давая двигателю прогреться, а затем осторожно тронул легкий самолет с места.

Выкатившись из ангара, тот, набирая скорость, двинулся вперед. Скорость все увеличивалась, самолет слегка подпрыгивал, когда колеса натыкались на незаметные глазу неровности импровизированной взлетной полосы. Эти прыжки становились все длиннее, а затем легкая машина окончательно оторвалась от земли, перемахнула темную полосу живой изгороди и, набирая высоту, ушла в темное пасмурное небо. Громовой треск перешел в отдаляющееся ровное гудение, в рокот, в тонкий комариный писк, а затем смолк вдалеке.

– Аллах акбар, – одними губами прошептал водитель джипа, глядя в ту сторону, где скрылся биплан.

Он снова вышел из машины, закрыл и запер ворота амбара и, покончив с делами, огляделся. На тончайшем снежном покрывале осталось множество темных, хорошо заметных даже в предрассветных сумерках следов, но это не имело ровным счетом никакого значения, да и снег обещал растаять, как только взойдет солнце. Водитель вернулся за руль, и вскоре потрепанный " рейндж‑ ровер" уже мчался по узкому асфальтированному проселку, направляясь в ту же сторону, что и самолет. Помимо всего прочего, водитель должен был убедиться, что все прошло гладко, а разница в скорости между его машиной и летевшим где‑ то впереди бипланом, учитывая небольшое расстояние, была не так уж значительна.

* * *

Биг Бен еще не пробил шесть утра, но хозяин белого особняка в одном из фешенебельных и самых дорогостоящих (ввиду удаленности от мест компактного проживания арабов и, в особенности, русских) районов Лондона уже был на ногах – впрочем, как обычно. Другое дело, что сегодня был далеко не самый обычный день, и хозяин трехэтажной виллы с бассейном, террасой, гаражом на четыре машины и всем прочим, чему полагается присутствовать в доме, которому осталось всего ничего до настоящего дворца, с самого момента пробуждения испытывал душевный подъем, этакую смесь легкого нетерпения со спокойной, деловитой уверенностью. Все было продумано, расчеты подверглись многократной и весьма тщательной проверке, и теперь все должно было пройти как по маслу, без сбоев и случайностей – если, разумеется, на то будет воля Аллаха.

Безоружный телохранитель, одетый так, как одеваются слуги в богатых домах у него на родине, внес поднос с кофейником и почтой, которую хозяин не успел просмотреть накануне вечером. Хозяин, уже с раннего утра надевший европейский костюм с белой рубашкой и галстуком, но без пиджака, рассеянно кивнул в ответ на его приветствие, взял с подноса чашечку кофе и одной рукой ловко развернул вечерний выпуск лондонской " Таймс". Некоторое время он пытался читать, но вскоре оставил это бесполезное занятие: мысли разбегались, занятые тем, что должно было вот‑ вот произойти, да и в газете, против обыкновения, не оказалось ничего интересного. То есть газета, как обычно, была весьма содержательной, но новости вчерашнего дня меркли на фоне того, что должно было произойти с минуты на минуту. И газетные новости казались пустыми и незначительными, как будто относились не к вчерашнему дню, а к позапрошлому веку и теперь представляли лишь чисто академический интерес.

Его внимание ненадолго привлекла заметка, посвященная затянувшемуся спору между Россией и Украиной по поводу цен на российский газ. Тон заметки был тревожным, и это заставило полные, красиво очерченные губы хозяина особняка изогнуться в легкой иронической улыбке. Да, топливо – это кровь цивилизации, оно во многом предопределяет судьбы наций и исходы войн, которые еще не начались. Тому, кто владеет топливными ресурсами, не нужны золотые прииски – все золото мира само стечется к нему в руки; отсутствие обыкновенного автомобильного бензина способно в считанные часы парализовать жизнь могущественной, развитой державы куда эффективнее, чем вооруженная интервенция воинственных соседей. Топливо! Странно, что до сих пор никто не удосужился воспеть в стихах красоту и мощь бьющего прямо из земли нефтяного фонтана. Конечно, русские во времена владычества коммунистов пытались затронуть эту тему, описывая в стихах и прозе все подряд, от возведения жутких типовых домов из силикатного кирпича и бетонных панелей до вытачивания каких‑ нибудь болванок из куска железа. В том числе, надо полагать, они воспели и процесс добычи нефти из своей ужасной вечной мерзлоты, но это не то: они воспевали именно процесс, делая упор на героику своего рабского труда, а воспевать следовало продукт, который до сих пор остается незаменимым, драгоценным и едва ли не единственным двигателем политики и бизнеса. Нет такого человека, будь он беднейшим из феллахов или простым козьим пастухом высоко в горах, чьих интересов не затронуло бы изменение цен на нефть, и нет и не будет такого пешехода, который не ощутил бы на себе последствий топливного кризиса. Да...

Допив кофе, хозяин виллы встал из глубокого, очень неудобного кресла викторианской эпохи и подошел к широкому окну. В мертвом свете галогенных прожекторов зябли голые деревья сада, идеально ровный газон победно зеленел назло зиме; среди аккуратно подстриженных, похожих сверху на толстые низкие стены какого‑ то фантастического лабиринта живых изгородей неторопливо прохаживались охранники со свирепыми доберманами на коротких поводках. Город уже проснулся, если такие города, как Лондон, вообще хоть когда‑ нибудь спят. Но здесь, в тихом фешенебельном предместье, бурление жизни огромного мегаполиса не ощущалось совсем, лишь кое‑ где сквозь голые кроны деревьев золотились редкие пятна освещенных окон в соседних особняках.

Задумавшись, хозяин виллы сделал странное движение рукой, будто намереваясь привычно и плавно огладить длинную окладистую бороду, но вместо этого лишь неловко потер фалангой указательного пальца гладко выбритый подбородок. Лицо у него было сухое, оливково‑ смуглое, со впалыми щеками и тонким носом, а глаза – большие, темно‑ карие, бархатистые. Про такие глаза говорят " библейские", но их обладатель, во‑ первых, был мусульманином, а во‑ вторых, один глаз был искусственный. Правда, выполнен протез был отменно и стоил тех денег, которые за него пришлось заплатить. По крайней мере увечье не было заметно.

Отойдя от окна, за которым пока не на что было смотреть, он приблизился к столу и нажатием тонкого и длинного, как у пианиста, смуглого пальца утопил клавишу аппарата селекторной связи. Подержав немного и не проронив ни слова, он отпустил клавишу и вернулся к окну, которое притягивало его, будто магнитом.

Через минуту в комнату беззвучно вошел секретарь – молодой, гладко выбритый, подтянутый, безупречно одетый, с лицом отмеченным легко различимой печатью острого ума и самого лучшего образования, какое можно получить, не будучи стесненным в средствах. Как и на хозяине, европейский костюм сидел на нем лучше, чем на самих европейцах, даже лучше, чем на манекене в дорогом магазине. Сделав три шага по пушистому ковру, который полностью заглушал шаги, секретарь остановился, глядя хозяину в затылок с выражением почтительного внимания.

– Приготовьтесь отменить все назначенные на эту неделю встречи, начиная с сегодняшнего дня, – не оборачиваясь, произнес хозяин, разглядывая его отражение в темном оконном стекле. – Я имею в виду официальные контакты, – уточнил он, вспомнив о некоторых делах, отменять которые ему очень не хотелось.

– Разумеется, – коротко кивнув прилизанной головой, бесстрастно откликнулся секретарь. – Могу я узнать, какую следует называть причину?

Некоторое время хозяин молчал, заложив руки за спину и задумчиво склонив голову, а затем, будто спохватившись, развернулся на сто восемьдесят градусов, в три широких, неторопливых шага пересек комнату и остановился на расстоянии вытянутой руки от секретаря. Теперь тот смотрел на него снизу вверх, поскольку роста в хозяине было без малого два метра.

– Причина вскоре станет очевидна для всех, – его здоровый глаз заискрился дьявольским весельем. – Подозреваю, что здесь очень скоро будет буквально нечем дышать. Поэтому прошу вас также подготовить все для переезда в загородную резиденцию.

Ничего не поняв, секретарь тем не менее счел необходимым еще раз коротко кивнуть и, испросив разрешения, покинул кабинет так же беззвучно, как и вошел. Проводив его взглядом и подумав, что никакое образование не может заменить опыта настоящей полевой работы, хозяин заставил себя вернуться в кресло и снова развернул газету.

Читать, однако, по‑ прежнему не получалось. Он неподвижно сидел, уставившись в газетную страницу невидящим взглядом, и ждал. Он ждал телефонного звонка, подозревая при этом, что узнает обо всем раньше, чем зазвонит телефон. Конечно, сорок километров – расстояние немалое, но все же он надеялся услышать ЭТО своими ушами.

Долго ждать не пришлось. Секундная стрелка еще четырежды обежала циферблат, а затем...

Глава 9

Легкомоторный биплан, рокоча, летел над пустыми полями и сонными деревушками. Его позиционные огни не горели, рация молчала, баки были под пробку залиты горючим, хотя лететь предстояло совсем недалеко. Молодой пилот вел машину строго по прямой, почти не сверяясь с показаниями приборов. Все ориентиры на местности он знал назубок и видел как на ладони, а от альтиметра, с учетом погрешности, на такой высоте не было ровным счетом никакого толку.

Высота же была не просто малой, а самоубийственно малой. Легкий биплан шел над самой землей, точно следуя рельефу местности, и поднимался немного выше лишь затем, чтобы перемахнуть очередную рощу, почти задевая верхушки деревьев растопыренными шасси, или перевалить через невысокий холм.

Сидевший за штурвалом молодой человек, почти юноша, справлялся со своей сложной задачей без видимых усилий. Он имел лицензию пилота, хотя аллах свидетель, что получить такую лицензию парню арабского происхождения после событий в Нью‑ Йорке стало практически невозможно. Но лживая западная демократия потому и обречена на гибель, что люди не способны устоять перед деньгами, которые давно заменили бога в их насквозь прогнивших, погрязших в грехе и разврате душах.

Но никакая лицензия не помогла бы ему справиться с задачей, смертельно опасной даже для очень опытного пилота, если бы не многочасовые тренировки на тренажере‑ симуляторе. Маршрут, которым следовал биплан, был самым тщательным образом изучен и смоделирован на компьютере. Там, на плоском экране монитора, виртуальный мир был точным до мельчайших деталей повторением мира реального; своевременно, не раньше и не позже, из сумеречной мглы возникали линии электропередач, деревья, кусты, дома и даже камни, и каждый из этих предметов располагался в точности на том месте, где находился его прототип.

Молодой пилот преодолел этот виртуальный путь тысячи раз, при различном освещении и всевозможных погодных условиях вплоть до ураганного ветра, проливного дождя и обильного снегопада, и теперь ему ничего не стоило довести самолет до цели даже с закрытыми глазами. Он знал, что вот сейчас из темноты возникнут решетчатые опоры высоковольтной линии; опоры возникли именно там и тогда, где и когда он ожидал их увидеть, и он провел послушную машину под проводами, на высоте каких‑ нибудь десяти метров от поверхности земли. При этом у него хватило времени бросить взгляд на шкалу альтиметра, и пилот убедился, что погрешность прибора действительно велика: стрелка ясно указывала на то, что он вместе со своим летательным аппаратом находится не в десяти метрах над землей, а в трех метрах под ней.

Биплан продолжал двигаться над самой землей так легко и уверенно, словно за его штурвалом сидел признанный ас. Но юноша, управлявший этой наполовину игрушечной машиной, умел только одно: всего‑ навсего вести именно этот летательный аппарат именно по этому маршруту, но зато безошибочно, как хорошо запрограммированный робот. Большего от него, впрочем, и не требовалось.

Позже, когда все уже случится, официальные власти станут опровергать версию об атаке с воздуха на том основании, что наземные службы аэропорта в Лутоне не заметили, чтобы с экранов их радаров исчез хотя бы один самолет. Он и не мог оттуда исчезнуть, поскольку благодаря мастерству молодого пилота его там никогда и не было.

Мотор гудел ровно и мощно, машина идеально слушалась штурвала, чутко реагируя на малейшее движение рук, в тесной кабине было тепло и уютно. Затянувшие небо облака ничуть не беспокоили пилота, поскольку его аппарат шел намного ниже самой низкой облачности. Водитель двигавшегося по шоссе в сторону Эйлсбери молочного фургона едва не съехал в кювет, когда из тьмы слева с ревом и треском стремглав вынырнула, распластав широкие крылья, какая‑ то громадная тень и, едва не задев колесами крышу фургона, бесследно исчезла в точно такой же тьме справа. Стая ворон, копошившаяся на заснеженном поле в ожидании рассвета, с сонным карканьем бросилась врассыпную от издающего ужасный шум предмета, показавшегося им, наверное, гигантским коршуном. То слева, то справа из темноты появлялись цепочки электрических огней; пилот не знал, как называются населенные пункты, мимо которых он пролетал, да его это и не интересовало.

Все его помыслы были сосредоточены на предстоящем деле. Аллах благословил его на подвиг; он находился на полпути к вратам рая, которые уже были широко распахнуты в ожидании его скорого прибытия. Почти восемьдесят килограммов мощной взрывчатки в двух объемистых дорожных сумках, простые и безотказные детонаторы ударно‑ нажимного действия служили верным залогом того, что он непременно войдет в эти врата.

Вскоре на горизонте показались огни, располагавшиеся прямо по курсу. Это был Хемпел‑ Хемпстед, а скопление особенно ярких огней на его окраине обозначало терминал Бансфилд – одно из крупнейших нефтехранилищ на территории Великобритании. Здесь находились огромные запасы топлива, от мазута до авиационного керосина высшей очистки; десятки гигантских серебристых резервуаров, в каждом из которых помещалось более тринадцати миллионов литров горючего, молчаливо ждали случая превратиться в невообразимый костер, пламя которого будет очень непросто погасить. Пилот не сомневался, что, нежась на облаках, лелеемый гуриями, будет любоваться делом рук своих еще не один день.

Самолет набрал высоту, развернулся и с пронзительным, леденящим душу воем ринулся вниз. Этот нарастающий вой слышали многие жители Хемпел‑ Хемпстеда, но они так и не успели понять, что происходит, потому что через секунду прогремел ужасающей силы взрыв, который был слышен даже в сорока километрах отсюда, в Лондоне.

* * *

Оконное стекло мелко задрожало, пол под ногами ощутимо дрогнул, а по поверхности кофе в тонкой фарфоровой чашке пошли мелкие концентрические круги, как это бывает при землетрясении. Через секунду хозяин виллы услышал отдаленный гул. Отбросив бесполезную газету, высокий одноглазый араб порывисто встал и подошел к окну.

Тьма снаружи заметно поредела, приобретя неприятный буроватый оттенок, наводивший на мысль о свернувшейся, полузасохшей крови. За северо‑ западным горизонтом родилось и быстро набрало силу красноватое дымное зарево. Позже газеты напишут, что высота пламени достигла шестидесяти пяти метров. Хозяин виллы предполагал, что они напишут что‑ то в этом роде, но ему не требовалось дожидаться выхода в свет очередного выпуска новостей, чтобы понять: акция прошла успешно.

Некоторое время он наслаждался зрелищем далекого пожара, потирая сухие узкие ладони и думая о том, что каждое данное обещание необходимо выполнять во что бы то ни стало. Англичанам давно было обещано нечто именно в этом роде, и сегодня они еще раз убедились, что их противник силен и не бросает слов на ветер. Топливо – чепуха по сравнению с постоянным страхом, посеянным в сердце врага. Страх лишает рассудка, застилает глаза, парализует тело; страх подчиняет врага твоей воле и неотвратимо ведет его к неминуемой гибели.

Араб вернулся к столу, уселся, положив ногу на ногу, и наконец‑ то воздал должное кофе. Напиток был отменный; он был таким с самого начала, но лишь теперь одноглазый сумел оценить его по достоинству. Да, это был великолепный кофе – не чета той бурде, которую они, бывало, варили на костерке в тренировочных лагерях. А в походах, случалось, им приходилось подолгу обходиться не то что без кофе, но даже и без глотка обыкновенной воды. Зато чего у них всегда было вдоволь, так это патронов...

Телефон, лежавший на столе рядом с кофейником, наконец‑ то зазвонил. Это был самый обыкновенный мобильный телефон, и возможность беспрепятственно пользоваться этой компактной, удобной игрушкой до сих пор доставляла хозяину виллы не меньше удовольствия, чем крахмальные простыни, чистое белье и регулярное питание, состоявшее из свежих, прекрасно приготовленных и красиво поданных на стол продуктов.

Одноглазый араб взял трубку и небрежным движением большого пальца нажал кнопку соединения.

– Слушаю, – произнес он на одном из мало распространенных диалектов, которыми иногда пользуются полудикие обитатели горной части Афганистана.

– Аллах покарал неверных, – сообщил ему мужской голос, говоривший на том же наречии.

– Аллах акбар, – согласился одноглазый. – Но твое сообщение запоздало. То, о чем ты говоришь, я вижу из окна. Это зрелище ласкает взор и радует душу. И то, что я имею возможность его наблюдать, означает, что вы хорошо поработали, Фарух.

– Я...

Голос собеседника утонул в отдаленном гуле и треске помех, и за секунду до того, как он прорезался снова, одноглазый араб услышал еще четыре взрыва, которые последовали один за другим и были не менее, а может быть, и более мощными, чем первый.

– Я всего лишь выполнял волю Аллаха, – заявил человек на том конце линии, когда шум в трубке утих. В его голосе звучало сдержанное торжество, поскольку наблюдаемое им зрелище, конечно же, намного превосходило то, что мог видеть из своего окна одноглазый, по красоте и величию.

– Не стоит играть словами, Фарух, – доверительно, как старому приятелю, но с легко различимыми нотками угрозы, посоветовал одноглазый. – Чтобы выполнять волю Аллаха, надо точно знать, чего он от нас хочет. Это знал пророк Мухаммед, но он уже давно умер. А мы с тобой, – добавил он, предвосхищая возможную попытку грубой лести, – обычные люди, пытающиеся облегчить страдания наших братьев. Скажи, велики ли разрушения?

– Думаю, сейчас горит не меньше половины терминала, – с готовностью откликнулся собеседник, явно не стремившийся продолжить теологический спор. – Точнее сказать трудно, я нахожусь километрах в десяти от города. Попробую подъехать ближе, но, боюсь, дороги вот‑ вот перекроют...

– Оставь это, – приказал одноглазый. – Подробности мы узнаем из утренних газет. А ты возвращайся к Халиду, его не стоит надолго оставлять одного. Передай ему, что я им очень доволен. Думаю, что без его программы нам было бы намного труднее справиться с этим делом.

– Уверен, Халид будет счастлив, когда я передам ему ваши слова. Да продлит Аллах ваши дни!

– Поезжай, и да облегчит Аллах твой путь! Думаю, аэропорт будет работать еще какое‑ то время, и ты успеешь на утренний рейс.

Как только разговор был окончен, потрепанный " рейндж‑ ровер" развернулся прямо посреди шоссе и, набирая скорость, направился в сторону Лутона, где располагался ближайший аэропорт. Через минуту ему пришлось прижаться к обочине, чтобы пропустить мчавшуюся по встречной полосе колонну пожарных машин в сопровождении двух полицейских " лендроверов". Когда колонна, оглашая окрестные поля воем сирен и сверкая проблесковыми маячками, пронеслась мимо, губы Фаруха аль‑ Фаттаха изогнулись в пренебрежительной усмешке: что бы ни говорил только что его телефонный собеседник, без воли Аллаха тут не обошлось, а что такое горстка неверных с брандспойтами против гнева Всевышнего?

Одноглазый араб рассеянно положил телефон на стол и неторопливо допил кофе, чуть заметно улыбаясь собственным мыслям. За окном, на северо‑ западе, росло и набирало силу бледное зарево далекого пожара.

Глава 10

Глеб погасил окурок о грубую штукатурку стены. В темном небе у него над головой одна за другой зажигались холодные зимние звезды. Легкий ночной ветерок, как ножом, резал левую щеку и неодобрительно шептался о чем‑ то с сухими рыжими кронами невидимой в темноте буковой рощи. Сиверов предполагал, что о нем: все‑ таки это был законопослушный австрийский ветер, шептавшийся с дисциплинированными австрийскими буками, которые росли на территории частного домовладения, тоже австрийского, где постороннему было совершенно нечего делать. Глеб проник сюда, забыв спросить разрешения у хозяев, грубо поправ право частной собственности; с учетом того, что за пазухой у него в наплечной кобуре висел теплый от соседства с телом " глок", любой из вышеупомянутых хозяев мог шлепнуть его, как таракана, не вступая в переговоры и не опасаясь последствий.

Деревья росли на скудной почве, за века и тысячелетия нанесенной ветрами на верхушку длинной плоской скалы, отчаянно цепляясь за камни, проникая корнями в трещины и расселины. Их молчаливое мужество вызывало невольное уважение, которое не становилось меньше оттого, что между деревьями, как оказалось, были проложены мощенные плиткой дорожки, установлены удобные скамейки на витых кованых ножках и дурацкие абстрактные скульптуры, скрывавшиеся, правда, в кустах и потому незаметные даже сверху, со стен королевского замка.

Глеб не знал, кому принадлежит этот парк, снизу казавшийся просто запущенной горсткой чудом уцелевших на открытой всем ветрам скале деревьев. Возможно, это была собственность самого Халида бен Вазира или его соседа. Это было неважно. Главное, что местность тут, наверху, оказалась в достаточной мере пересеченной, чтобы до поры послужить ему надежным укрытием. Вот если бы в этом укрытии еще не было так холодно...

Справа вверху в ночном небе призрачно белели красиво подсвеченные замаскированными прожекторами стены и башни старого замка. Из‑ за того что прожекторы освещали только самую верхушку горы, казалось, что замок висит в воздухе, ни на что не опираясь. Неугомонные туристы уже разошлись. Впрочем, стоило лишь Глебу об этом подумать, как над зубчатым каменным парапетом блеснула ярко‑ белая звездочка фотовспышки, а за ней еще две. Какие‑ то сумасшедшие вели ночную съемку, пользуясь свободным временем, отсутствием иных забот и широкими возможностями, которые современные цифровые технологии предоставляют каждому валенку, впервые взявшему в руки фотоаппарат.

Глеб посмотрел на часы. Было только начало одиннадцатого; ни в городе, ни на вилле, которая находилась прямо у него за спиной, еще никто не спал. Снизу волнами наплывали обрывки музыки, гудки автомобилей и трамвайные звонки. Город веселился, с нетерпением ожидая наступления рождественских каникул; глядя сверху на эту веселую, ярко освещенную предпраздничную круговерть, можно было подумать, что никто из участвующих в ней людей не смотрел по телевизору новости и принципиально не читал газет. Это Глеба нисколько не удивляло: он давно понял, что чужие проблемы интересуют людей, только когда становятся их собственными – по воле обстоятельств, внезапно и без всякой видимой причины уложивших их лицом в грязь и присыпавших сверху парой сотен тонн битого кирпича и бетона. Вот если бы нефтехранилище взорвалось не в Лондоне, а здесь... Да что там нефтехранилище, хватило бы и захудалой заправочной станции! Вот тогда бы они забегали как ошпаренные, взывая к полиции, правительству, ООН и бог знает к кому еще...

Он просидел в своем укрытии еще часа полтора, думая о всякой всячине. Вообще‑ то, ему сейчас полагалось думать только об одном: как незамеченным пробраться в дом. Однако наблюдения, сделанные днем, убедили его, что это не удалось бы даже в шапке‑ невидимке, а значит, и ломать над этим голову не стоило. Поэтому он и думал о разной чепухе: о том, например, управится ли с делами до тридцать первого декабря, а еще о том, что, подключившись к здешним линиям связи, можно было бы узнать много интересного. Но все его электронное оборудование осталось в Вене, да и толку от него здесь не было бы никакого: как Глеб ни старался, он не сумел отыскать ничего, что походило бы на телефонную линию, подведенную к вилле на скале, а это означало, что здешние обитатели предпочитают мобильную связь и радио обычным проводным телефонам. Они могли позволить себе любую роскошь. Правда, линия электропередач тут имелась – потому, наверное, что хозяевам не улыбалось днем и ночью слушать доносящийся из подвала грохот дизельного генератора.

Как бы то ни было, оборудованием для радиоперехвата Глеб Сиверов не располагал, и ему оставалось рассчитывать только на свои силы.

Мало‑ помалу город внизу угомонился и отошел ко сну. Электрическое зарево по‑ прежнему стояло над ним неподвижным туманным ореолом, но ярко освещенные улицы и площади опустели до наступления утра. Зажатый с двух сторон крутыми каменными боками альпийских предгорий, город сверху напоминал придуманный писателем‑ романтиком городок в табакерке. Его хотелось накрыть крышкой, положить в карман и отвезти домой в качестве новогоднего подарка Ирине. Архитектор не только по профессии, но и по призванию, она просто обожала мелкие макеты и виды старинных городов с их крутыми черепичными крышами, дымящими трубами и узкими окнами с частым переплетом. Вручая подарок, он рассказал бы Ирине о конфетах с портретом Моцарта, похожих на глаза, о здешних троллейбусах, где в кабине водителя вместо зеркал установлены компьютерные мониторы, и о пожилой велосипедистке, которая стрелой неслась под уклон по людной улице, не шевеля ни единым мускулом, одетая с иголочки и оттого до жути похожая на посаженный в седло велосипеда манекен из витрины дорогого бутика. Он рассказал бы о летней резиденции здешних монархов, показавшейся ему излишне официальной, скучноватой, плоской и какой‑ то недостаточно солидной, и о старом замке на вершине горы; о здешних светофорах, работающих в таком сумасшедшем режиме, что даже самую узкую улочку приходится пересекать бодрой рысью, он бы тоже с удовольствием рассказал. О чем он наверняка не стал бы рассказывать Ирине, так это о своем предстоящем визите на виллу арабского программиста Халида бен Вазира.

Глеб посмотрел на часы и понял, что пора начинать действовать. Никакого конкретного плана у него по‑ прежнему не было. Имелось всего два варианта предстоящих действий, и оба одинаково сомнительные. Можно было, например, рискуя сорваться со скалы и свернуть себе шею, пробраться вдоль забора к воротам, постучать и посмотреть, что из этого получится. Второй вариант был таким же рискованным, но зато куда менее утомительным и предполагал проникновение на территорию домовладения путем тривиального перелезания через забор.

Здраво рассудив, что, отважившись на самоубийство, незачем превращать этот процесс в продолжительное и скучное действо, Глеб встал, сделал несколько движений, разминая затекшие от долгого сидения в неудобной позе мышцы, отступил на несколько шагов и, взяв короткий, но мощный разбег, одним махом взлетел на гребень кирпичной стены.

Картина, открывшаяся его взору, не стала неожиданностью, поскольку Глеб битых четыре часа разглядывал двор виллы сквозь самый мощный бинокль, какой только смог отыскать в этом городишке. Двор был спланирован с умом и почти не оставлял незваным гостям шансов. Однако для человека, способного почувствовать и оценить разницу, между " почти" и " совсем" пролегает целая пропасть, на дне которой – масса вариантов. Глеб Сиверов еще днем присмотрел местечко, где задуманная им хулиганская выходка при удачном стечении обстоятельств могла остаться безнаказанной.

Убедившись, что в пределах видимости нет никого, кто, сложив на животе руки, с интересом наблюдал бы за его действиями, Глеб перебросил свое послушное тело через гребень стены и мягко, как большая кошка, приземлился на четвереньки. Ладони в тонких кожаных перчатках уперлись в хрусткий от ночного мороза травянистый газон, пистолет под курткой ощутимо толкнулся в ребра, будто просясь на волю. Какой‑ то подстриженный в форме почти идеального шара вечнозеленый куст скрывал его от нескромных взглядов охраны; выглянув из укрытия, Глеб, как и ожидал, увидел боковой фасад дома, в котором светилось одно окно на втором этаже.

Внимательно осмотрев фасад, камер видеонаблюдения он, как и прежде, не заметил: они либо вообще отсутствовали, либо были очень хорошо замаскированы. Подумав, он отверг второй вариант как явно параноидальный. Какой смысл, находясь у себя дома, маскировать следящие камеры, сужая тем самым обзор? Ну, допустим, в России это еще имеет какой‑ то смысл, поскольку камеру тоже могут спереть, а она, как ни крути, стоит денег. Но здесь‑ то кому это нужно?!

Из‑ за угла дома появился охранник в теплой зимней куртке и шапке, похожей на русскую ушанку. Оружия Глеб не заметил, но это вряд ли означало, что его на самом деле нет. Двигаясь гораздо быстрее, чем это было допустимо при патрулировании периметра, и почти не глядя по сторонам, охранник прошел по вымощенной цветной цементной плиткой дорожке вдоль бокового фасада и скрылся за углом. Теперь в распоряжении Глеба было почти семь минут – намного больше, чем ему действительно требовалось.

Бегом пересекая двор, он думал о том, что охрана здесь поставлена не лучшим образом. Конечно, арабы старались быть начеку, и это им неплохо удавалось, и все же сытая, размеренная жизнь в чистенькой и законопослушной Австрии оказывала на них определенное воздействие. Взять хотя бы этого клоуна, который прошел тут минуту назад. По походке было видно, что он считает это свое хождение делом пустым, никому не нужным и в высшей степени обременительным. Халид бен Вазир – человек уважаемый, законопослушный, живет на виду, ни от кого не прячась, исправно платит налоги, и у здешних властей к нему никаких претензий нет. А на улице, между прочим, минусовая температура, и совершенно непонятно, кому и зачем при всех вышеперечисленных условиях понадобилось такое бессмысленное занятие, как патрулирование двора...

Глеб толкнул раму неосвещенного окна, но оно, естественно, оказалось плотно закрытым. Он прижался к стеклу щекой и сбоку заглянул вовнутрь, стараясь разглядеть оконную ручку. По счастью, она была одна и располагалась почти точно по центру рамы, что существенно облегчало Глебу задачу.

Он вынул из‑ за пазухи пистолет и, приставив ствол к тому месту, где находился запорный механизм, спустил курок. Удача его не оставила: пуля прошла именно так, как было нужно, и второго выстрела не понадобилось. От толчка рама легко распахнулась, и из темного проема на Глеба пахнуло теплым сухим воздухом. " С нами Бог", – пробормотал он, перебрасывая ноги через низкий подоконник. Сказано это было по‑ русски, но немецкий эквивалент непрошеным всплыл из глубин памяти. Здесь, в Зальцбурге, наверняка еще жили, коротая остаток своих дней, некоторые из тех веселых ребят, что лет шестьдесят назад прошагали полмира, неся эту надпись на пряжках своих солдатских ремней. Им тогда здорово досталось, и это подтвердило правоту старинной русской поговорки " На Бога надейся, а сам не плошай".

Глеб плотно прикрыл за собой окно, понадеявшись на то, что охранник во время следующего обхода не заметит ни следов под окном, ни пулевого отверстия в раме. А если заметит... Сиверов посмотрел на часы. В его распоряжении оставалось еще целых пять минут, а за это время можно успеть многое. В конце концов, у него был только один способ добраться до Халида бен Вазира: вломиться в его дом, сметая все на своем пути.

Глеб немного постоял на месте – его глазам не надо долго привыкать к темноте. На светлом фоне кремовых стен темнели очертания предметов, в углу поблескивал плоским экраном выключенный телевизор, в щель под дверью пробивался электрический свет из коридора. Судя по небольшим размерам и спартанской скудости обстановки, комната служила спальней для прислуги. Ничего интересного тут не было и быть не могло, и Глеб, заранее щуря глаза, повернул дверную ручку.

Проходивший по коридору охранник остановился как вкопанный и изумленно уставился на незнакомца. В левой руке у охранника была открытая бутылка минеральной воды, а правая сразу же потянулась к оружию.

– Вас ист дас? – поинтересовался он, ухитрившись почти до неузнаваемости исковеркать эту коротенькую фразу на свой восточный манер.

– Дас ист вас, – честно ответил ему Глеб. – В смысле, тебя, урод.

" Глок" в его руке негромко хлопнул, и во лбу охранника мгновенно открылся третий глаз – сначала пустой и черный, но мгновенно заполнившийся алой кровью. Глеб подхватил падающее тело и, не теряя времени, втащил его в комнату. Под полой у охранника обнаружился пистолет с глушителем – такой же " глок", как и у Глеба, разве что не вороненый, а серебристый, дорогой, сработанный из композитных материалов и потому невидимый для детекторов металла. Сиверов без раздумий присвоил его, уже в который раз подивившись той затейливости, которую порой придает честной коммерции стремление заработать как можно больше денежных знаков. Чем, интересно знать, думали законопослушные австрияки, выбрасывая на мировой рынок оружие, будто специально разработанное для нужд террористов?!

Снова выйдя в коридор, он коротким пинком отправил в темную комнату оставшуюся лежать на ковре бутылку с остатками минеральной воды, прикрыл дверь и, держа оба ствола наготове, двинулся туда, где, по его предположению, должна была находиться лестница, ведущая на второй этаж.

* * *

Халиду бен Вазиру совсем недавно исполнилось двадцать семь. Он был молод, здоров и красив той немного хищной, истинно мужской красотой, перед которой не способна устоять ни одна женщина. Денег он никогда не считал, и бедность была для него таким же абстрактным понятием, как скорость света: она использовалась в абстрактных вычислениях, но ощущать на собственной шкуре, что это такое бедность, Халиду бен Вазиру не доводилось никогда, как не случалось перемещаться в пространстве со скоростью света.

Он не был принцем крови по рождению и не мог называться королем по праву владения бьющими из горячих аравийских песков нефтяными фонтанами. Тем не менее с самого детства Халид бен Вазир жил, ни в чем не испытывая нужды, и точно знал, кому обязан своим благополучием. С самого рождения ему покровительствовал двоюродный дядя – один из самых богатых и известных людей на планете. Правда, это была известность такого рода, что хвастаться ею не приходилось, но Халид, как и его дядя, был чужд тщеславия.

Он получил блестящее образование – сначала в частной школе на юге Англии, а затем в Кембридже. Халид бен Вазир с шести лет жил в Европе и уже начал забывать, как жжет незащищенную кожу свирепое солнце Аравийского полуострова. Ностальгии по родным пескам он не испытывал, потому что занимался любимым делом и жил так, как ему нравилось. Компьютерные программы, которые он разрабатывал, можно было без труда и очень выгодно продать любой из крупнейших мировых корпораций, но бен Вазир не нуждался в услугах менеджеров: все делалось по заказу дяди и им же оплачивалось, причем со щедростью, намного превосходившей все, что могли предложить самые богатые корпорации.

Дядя занимался большой политикой. Бен Вазиру нередко доводилось слышать обвинения в его адрес, но, как всякий программист, он привык рассматривать любую проблему с позиций чистой логики, без примеси эмоций. С этой точки зрения деятельность дяди и его сподвижников выглядела не хуже и не лучше того, чем занимался любой крупный политик, любое сильное государство. И такой точки зрения придерживался не он один. Ведь недаром же, в конце концов, на следующий день после нашумевших событий одиннадцатого сентября в Нью‑ Йорке наследник британской короны принц Чарльз, завтракая с дядей бен Вазира, шутливо поинтересовался, что тот намерен взорвать в следующий раз!

К тому же Халида дядины дела непосредственно не касались. Сам он занимался в основном созданием сложных шифровальных программ; это не были программы запуска баллистических ракет или дистанционного управления спутниками‑ шпионами; в некотором роде профессиональная деятельность Халида бен Вазира была куда более невинной и безвредной, чем сходная по форме, но совершенно иная по содержанию деятельность разработчиков компьютерных игр, полных насилия и крови.

В Австрии, куда он переехал по настоянию дяди, Халиду, в общем‑ то, нравилось. Суровые пейзажи альпийских предгорий выглядели куда живее и разнообразнее, чем плоские равнины центральной Англии, а вежливая отстраненность здешних обитателей вполне устраивала его и была весьма удобна для друзей дяди, живших с Ха‑ лидом под одной крышей. Именно так, друзьями дяди, Халид бен Вазир даже мысленно называл этих людей, хотя точно знал, что это никакие не друзья, а самая обыкновенная вооруженная охрана. Это тоже было ему безразлично: его свободы охранники не стесняли, глаза не мозолили, и при желании их можно было вовсе не замечать. Их начальник, Фарух аль‑ Фаттах, оказался прекрасным собеседником и партнером по шахматам; Халид хорошо знал, кто он такой, и это его ничуть не смущало, как не смущает любого нормального человека знакомство с военнослужащим, некогда принимавшим активное участие в боевых действиях. То, что на войне считается подвигом, законы мирного времени называют умышленным убийством; для Фаруха аль‑ Фаттаха, как и для дяди Халида, такого понятия, как мирное время, просто не существовало. Они родились и выросли на войне, они жили войной, они сами были ею, и законы мирного времени на них просто не распространялись. Судить их по этим законам было все равно что учить рыбу лаять, а собаку – жить под водой; таково было мнение Халида бен Вазира, и он уже не помнил, сам до этого додумался или такую мысль внушил ему любимый дядя.

Сегодня Фаруха в доме не было: еще вчера он куда‑ то уехал и до сих пор не вернулся. Халид о нем не скучал: он любил работать по вечерам, а Фарух, выполняя, по всей видимости, поручение дяди, внимательно следил за тем, чтобы он не переутомлялся и спал не меньше восьми часов в сутки. Халид бен Вазир любил свою работу; когда заказов не было, что случалось нечасто, он работал в свое удовольствие, оттачивая мастерство. Как правило, плоды такой работы позже все равно находили применение. Не было случая, чтобы дядя или кто‑ то из его представителей, ознакомившись с результатами самостоятельных изысканий Халида, сказал: " Это нам не нужно".

Вот и сейчас, сидя в своем рабочем кабинете, бен Вазир трудился над созданием весьма остроумной программы, идея которой пришла ему в голову позавчера. Фактически это был вирус, исполнявший роль сторожевого пса при последней версии шифровальной программы. Пока все шло нормально, вирус дремал, никак себя не проявляя, но при попытке несанкционированного взлома программы он должен был активироваться и в считанные минуты уничтожить операционную систему вражеского компьютера.

Кабинет Халида бен Вазира был оформлен в модном стиле " хай‑ тек". Такая обстановка помогала программисту сосредоточиться, да и просто ему нравилась. На голове у него были наушники, в которых звучала бессмертная музыка " Битлз", стекла очков поблескивали, отражая голубоватое свечение монитора. На столе горела, освещая только клавиатуру, яркая настольная лампа. В теплом полумраке за пределами ослепительно яркого светового пятна прятались открытая пачка сигарет и квадратная бутылка с дорогим шотландским виски. Употребляемые в меру, алкоголь и никотин бодрили бен Вазира. Дядя не одобрял ни то, ни другое, но он, во‑ первых, был далеко, а во‑ вторых, признавал за Халидом право стимулировать свою мозговую активность так, как тот считал нужным. Кроме того, дядя прекрасно знал, что Халид не позволяет себе излишеств; что до аль‑ Фаттаха, то он вообще помалкивал на эту тему, поскольку сам был не дурак выпить, если это не вредило делу. Старая шутка о том, что пророк не велел правоверным пить вино, но ничего не говорил о спирте, была одной из наиболее часто употребляемых им шуток, так что в этом вопросе они с Халидом сразу достигли полного взаимопонимания.

Мобильный телефон, который программист держал в нагрудном кармане рубашки, неприятно завибрировал. Халид специально поместил его ближе к телу: в противном случае он просто не услышал бы вызов из‑ за грохотавшей в наушниках музыки. С сожалением оторвавшись от работы, бен Вазир сдвинул наушники вниз, на шею, убавил громкость музыки и вынул телефон из кармана.

Звонил Фарух аль‑ Фаттах. Несмотря на то что официально он занимал подчиненное по отношению к Халиду положение, являясь фактически начальником его личной охраны, Фарух был не из тех, чей вызов можно просто проигнорировать. Иногда, вот как сейчас например, Халид бен Вазир всерьез задумывался над тем, кем же на самом деле является аль‑ Фаттах: его телохранителем или тюремщиком.

Как бы то ни было, на вызов следовало ответить, что и было сделано без особой охоты, но и без промедления.

– Да продлит Аллах твои дни! – приветствовал его Фарух аль‑ Фаттах, не упустив случая украсить банальный звонок по телефону цветами восточного красноречия. – Надеюсь, ты здоров и благоденствуешь.

– Как обычно, – суховато ответил Халид, нетерпеливо косясь на экран компьютера.

Ему пришло в голову, что встраиваемый в шифровальную программу вирус‑ убийцу следовало сделать настоящей грозой вражеских компьютеров. Уничтожения операционной системы мало; почему бы не научить вирус выжигать чужие компьютеры дотла – так, чтобы после знакомства с детищем Халида их оставалось только выбросить на свалку.

Занятый этими мыслями, он пропустил мимо ушей почти половину того, что говорил ему аль‑ Фаттах. И лишь упоминание о дяде вывело Халида из задумчивости, и он переспросил:

– Дядя? Ты виделся с дядей?

– Я говорил с ним по телефону, как сейчас говорю с тобой, – ответил аль‑ Фаттах. – Дядя просил передать, что он тобой очень доволен. Ты не смотрел новости?

– Нет, – ответил Халид.

– Как обычно, – по голосу чувствовалось, что он улыбается. – Ничего. Зато у меня будет повод рассказать тебе, какое большое дело ты сделал, написав ту программу.

– Какую именно?

– Для авиационного тренажера. Помнишь ее?

Бен Вазир поморщился. Разумеется, он помнил. Работа была совсем несложной, но нужно было быть последним глупцом, чтобы не понимать: эта простенькая работа лежала в опасной близости от того, чем в действительности занимались его дядя и Фарух аль‑ Фаттах. Халид вспомнил серебристые емкости нефтехранилища, возникавшие на экране в заключительной части виртуального маршрута, и ему сделалось не по себе. Он решил, что, пожалуй, не станет смотреть телевизор и в руки не возьмет сегодняшнюю газету, но тут же понял, что это бесполезно: вряд ли ему удастся заткнуть рот аль‑ Фаттаху, да и других источников информации вокруг хватало. Рано или поздно он все равно узнает, чему стал виной, так к чему тянуть время?

– Где ты? – спросил он, чтобы перевести разговор на другую тему.

– В полусотне километров от Зальцбурга, – ответил аль‑ Фаттах. – Думаю, что уже через полчаса смогу тебя обнять.

– Тогда зачем ты звонишь? – удивился Халид, бросив еще один нетерпеливый взгляд на экран компьютера.

Аль‑ Фаттах помедлил с ответом.

– Честно говоря, я и сам не знаю, – сказал он наконец. – Просто мне почему‑ то вдруг почудилось, что ты в опасности.

– В опасности? Я? Аллах да просветлит твой разум, Фарух! Какая же опасность может мне угрожать? Я сижу в своем кабинете, твои люди сторожат меня, как цепные псы... Со мной ничего не может случиться!

– Хотелось бы в это верить, – с непонятным сомнением в голосе произнес аль‑ Фаттах. – Но я чувствую, что успокоюсь только после того, как пожму твою руку и своими глазами увижу, что все в полном порядке.

– Буду рад снова тебя увидеть, – рассеянно отозвался Халид. Его левая рука пробежала по клавиатуре, вводя команду, и аль‑ Фаттах со своими тревогами мигом отодвинулся на задний план. – Однако телефонные разговоры не помогут сократить путь.

– Твой намек мне ясен, – негромко рассмеявшись в трубку, сказал аль‑ Фаттах. – Как я понимаю, ты снова работаешь и мой звонок мешает тебе портить зрение и сушить мозги.

– Ты, как всегда, прав, о хитроумный Фарух аль‑ Фаттах! – нараспев произнес Халид. Дотянувшись свободной рукой до пачки, он вытряхнул оттуда сигарету и прикурил от золотой настольной зажигалки, представлявшей собой сильно уменьшенную, но весьма точную копию советского автомата АК‑ 47. Зажигалка была подарена дядей, когда тот узнал, что Халид начал курить, и примирился с этим фактом. – Хотелось бы мне хоть раз в жизни суметь тебя обмануть!

– Зачем? – удивился аль‑ Фаттах.

– Право, не знаю. Возможно, лишь затем, чтобы потешить свою гордыню.

– Боюсь, тебе придется найти для этого другой способ, – ответил собеседник.

– Увы, – согласился Халид, – я тоже этого боюсь.

– Над чем же ты работаешь, о премудрый племянник своего уважаемого дяди? – поинтересовался Фарух.

Мысленно пожав плечами, Халид объяснил ему. Аль‑ Фаттах разбирался в компьютерах на уровне среднестатистического " юзера", однако голова у него была светлая, и все объяснения он схватывал буквально на лету, особенно когда речь, как сейчас, шла о средствах разрушения. Наверное, это происходило потому, что сам Фарух аль‑ Фаттах был человеческой разновидностью вируса‑ убийцы, главным и единственным призванием которого является тотальное уничтожение.

– Да пребудет с тобой милость всемогущего Аллаха! – воскликнул он, дослушав до конца. – Ты воистину бесценен, Халид! В свете некоторых недавних событий твой вирус – это именно то, что нам нужно! Ты даже не представляешь, как будет доволен твой дядя! Раз так, я не стану отвлекать тебя пустыми разговорами. Ты в порядке, ты работаешь, и это все, что мне необходимо знать. До скорой встречи, о мудрец, чей разум намного длиннее его бороды!

Распрощавшись с аль‑ Фаттахом, Халид сунул телефон обратно в нагрудный карман, надел наушники, до предела увеличил громкость музыки и, дымя сигаретой, с огромным удовольствием вернулся к работе. Его никто не беспокоил в течение примерно пятнадцати минут.

Затем дверь кабинета у него за спиной медленно распахнулась. На пороге возник один из охранников. Вместо подноса с кофе или вечерней газеты в руках у него почему‑ то был пистолет‑ пулемет " Ингрэм" с магазином на тридцать патронов, откидным прикладом и толстым глушителем. Некоторое время он стоял неподвижно, уставившись в спину бен Вазира невидящим взглядом, как будто пытаясь припомнить, зачем он сюда явился. Халид продолжал работать, ничего не замечая; музыка у него в наушниках грохотала так, что голос Пола Маккартни был отчетливо слышен даже снаружи, в комнате.

Охранник сделал короткий, неуверенный шаг вперед. Его качнуло, из уголка рта показалась и сразу же устремилась вниз по подбородку темная струйка крови. Охранник открыл рот, будто собираясь что‑ то сказать, на вместо слов изо рта потоком хлынула густая яркая кровь, и он молча повалился на застеленный пушистым персидским ковром пол.

Халид бен Вазир продолжал работать над созданием компьютерного вируса‑ убийцы, которому уже решил дать имя своего приятеля аль‑ Фаттаха. Он работал увлеченно, не подозревая, что уже вступил в заключительную фазу своей жизни, которая обещала стать самой короткой и мучительной.

В кабинет вошел Глеб Сиверов. Слепой остановился в дверях, с недоверием глядя в спину человека, который, как ни в чем не бывало, продолжал работать во взятом штурмом, заваленном трупами доме. Затем нацеленный в затылок бен Вазиру пистолет медленно опустился. Сиверов покачал головой, подумав, что творческие люди повсюду одинаковы, и, переступив через распростертое на пропитанном кровью ковре тело, шагнул вперед.

Глава 11

Черный " БМВ" мчался по автобану, прожигая ночь яркими лучами мощных галогенных фар. В салоне, тускло освещенном лишь отблесками приборов, бормотало радио. Диктор, захлебываясь от возбуждения, говорил о густом облаке черного дыма, затянувшем небо над Лондоном, о героических, но пока безуспешных попытках пожарных приблизиться к бушующему пламени, перечислял версии и тут же их опровергал, ссылаясь на данные из официальных источников. Он так старательно нагнетал атмосферу ужаса, словно ему платила непосредственно " Аль‑ Каида", и Фарух аль‑ Фаттах, выжимая из машины почти все, на что она была способна, презрительно улыбался: так смаковать беду своего собственного народа мог только неверный, готовый за деньги продать в рабство родную мать.

Затем по радио пошла реклама, и аль‑ Фаттах, пренебрежительно скривившись, выключил приемник. В наступившей тишине стало слышно, как ровно и мощно гудит под капотом отличный немецкий мотор и как шуршат, ударяясь о ветровое стекло, редкие сухие снежинки. Аль‑ Фаттах ненавидел зиму и не понимал, для чего она нужна, – ну разве что затем, чтобы покарать неверных и сделать их жалкое существование еще более жалким, а нефть, которую они покупают у арабских шейхов, еще более необходимой, а следовательно, дорогой. С этой точки зрения с существованием на свете такого неприятного явления, как зима, можно было хоть как‑ то примириться, но полюбить ее аль‑ Фаттаха не смог бы заставить даже сам пророк Мухаммед.

Беспокойство, без всякой видимой причины внезапно и необъяснимо охватившее араба несколько минут назад, немного улеглось после разговора с Халидом, но только немного. Что‑ то было не так. Аль‑ Фаттах привык доверять своей интуиции, а в данный момент она подсказывала, что он где‑ то допустил ошибку, которая может дорого обойтись.

Внимательно следя за дорогой, он попытался восстановить в памяти события последних дней – все, сколько их было, до мельчайших подробностей. Поездка в Англию прошла без единого прокола, в этом он был уверен. Сбой произошел раньше – в ту ночь, когда кто‑ то выследил его в Вене и сел ему на хвост возле дома Пауля Шнайдера. Тот, кто пытался проследить за аль‑ Фаттахом, оказался на удивление ловким парнем, и окончательно избавиться от него удалось только на следующий день. Удалось ли? Исполнитель доложил, что серый прокатный " сааб" взорвался на ходу вместе с водителем и пассажиркой. Машина точно была та самая, но вот насчет водителя можно было сомневаться. Никто не видел этого человека в лицо, и где гарантии, что там, на дороге, погиб именно он? И вообще, кто он такой, откуда взялся? Каким образом сумел вычислить этого идиота Шнайдера, какими угрозами заставил его говорить?

Ход событий, увы, указывал на то, что аль‑ Фаттаху приходится иметь дело с настоящим профессионалом. А хоронить профессионала, не увидев собственными глазами его труп, это очень сомнительное дело. Американцы, например, на весь мир объявили о том, что похоронили Фаруха аль‑ Фаттаха, но он не стал мертвее оттого, что им нравилось считать его мертвым...

Получалось, что этот неведомый противник с одинаковой степенью вероятности мог быть как мертвым, так и живым. А раз так, то мучившая Фаруха тревога была вполне объяснима. Пожалуй, не стоило ему улетать в Лондон, оставляя без присмотра блаженного Халида с его компьютером. Ведь незнакомец из Вены видел не только самого Фаруха, но и его машину с номерными знаками, выданными полицией Зальцбурга. И если он до сих пор был жив...

Черный " БМВ" мчался по шоссе, как ураган, но арабу казалось, что машина едва ползет. Он еще увеличил скорость, но тут же почувствовал, что может не справиться с управлением, и сбросил газ. Смерти он не боялся, но зачем же умирать без всякой пользы для дела?

Снова вынув из подставки на приборной панели мобильный телефон, Фарух позвонил Хасану, который в его отсутствие отвечал за безопасность бен Вазира. Охранник ответил на вызов сразу и заверил его, что все в полном порядке. Он был хорошим воином – опытным, в меру храбрым, осторожным и очень неглупым, – и его спокойный, уверенный тон немного успокоил аль‑ Фаттаха. Тем не менее он велел своему заместителю быть начеку и усилить бдительность. С гораздо большим удовольствием он приказал бы удвоить и даже утроить караулы, но это, увы, было невозможно: помимо него самого и Халида, в доме находилось всего пятеро охранников, и даже это мизерное количество служило источником постоянного недовольства бен Вазира и пристального внимания зальцбургской полиции, не без оснований видевшей в каждом арабе потенциального террориста‑ смертника.

Взгляд аль‑ Фаттаха на мгновение остановился на четках, висевших на зеркале заднего вида. Прощаясь с Хасаном, он подумал, что было бы очень неплохо по‑ настоящему верить в силу искренней молитвы. Неизвестно, насколько даже самая горячая молитва помогла бы ему решить возникшую проблему, но зато, помолившись, он, быть может, почувствовал бы себя спокойнее...

Беспокойство Фаруха аль‑ Фаттаха возросло бы многократно, знай он, что через полторы минуты после окончания телефонного разговора его ближайший помощник Хасан был убит выстрелом в сердце. Пока аль‑ Фаттах раздумывал, какие меры по обеспечению безопасности ему следует принять сразу же по приезде, в доме, который он должен был охранять, звучали приглушенные хлопки выстрелов, и после каждого один из его людей падал мертвым. Это были надежные, проверенные люди, прошедшие рука об руку со своим командиром множество горячих точек, начиная с далекого, полузабытого Йемена, и кое‑ кто из них даже успевал перед смертью спустить курок. Пули коверкали штукатурку, разбивали драгоценные вазы и дырявили приобретенные на аукционах полотна старых мастеров. У лестницы, ведущей на второй этаж, завязался настоящий бой; пороховой дым слоями плавал в ярко освещенном коридоре, на пушистом ковре поблескивали медью россыпи стреляных гильз. Укрываясь за исковерканными свинцом перилами, двое оставшихся в живых охранников вели беглый огонь по мелькавшей в коридоре стремительной тени, и тень стреляла в ответ – стреляла так метко, что в сердцах отважных воинов поселился холодный страх неотвратимо надвигающейся смерти.

К тому моменту, как аль‑ Фаттах увидел впереди приближающиеся огни городской окраины, перестрелка уже закончилась. Последний защитник дома с тремя пулями в легких вошел в кабинет Халида, чтобы предупредить его об опасности, и, не замеченный хозяином, упал на пороге, захлебнувшись собственной кровью. Когда аль‑ Фаттах остановился на светофоре, с головой ушедший в разработку нового компьютерного вируса‑ убийцы Халид бен Вазир вскрикнул от боли и неожиданности, почувствовав, как в шею ему вонзилась холодная игла шприца. Он попытался вырваться, но крепкая рука в черной кожаной перчатке с неожиданной, пугающей силой прижала его к спинке кресла, в то время как другая рука надавила на поршень одноразового шприца, вводя бен Вазиру препарат, аналог которого американцы активно применяли во времена вьетнамской войны для промывании мозгов пленным вьетконговцам. В тот момент, когда красный сигнал светофора сменился зеленым и аль‑ Фаттах нетерпеливым толчком педали послал машину вперед через перекресток, бен Вазир уже неудержимо болтал, выкладывая все, что знал, о своем дяде и его многочисленных соратниках, в том числе и о своем партнере по игре в шахматы Фарухе аль‑ Фаттахе. Он болтал и плакал от счастья, потому что сам процесс произнесения слов доставлял ему сейчас неописуемое удовольствие.

* * *

Ничего этого Фарух не знал, и, ведя машину по крутому, извилистому серпантину, который служил единственной дорогой к дому Халида, он был уже почти спокоен. Хасан, как никто, заслуживал доверия, да и что, в самом деле, могло произойти в этом скучном, до отвращения добропорядочном бюргерском городишке? Местные власти относились к Халиду настороженно, но вместе с тем благосклонно, поскольку он никогда не забывал платить налоги и не доставлял никаких хлопот полиции. Со стороны властей Халиду ничто не угрожало, а объявившийся в Вене одиночка, в конце‑ то концов, вряд ли представлял реальную угрозу для Хасана и его бойцов, засевших в доме, который казался настоящей крепостью.

Так думал, подъезжая к дому, Фарух аль‑ Фаттах, и он был очень удивлен, когда ворота не распахнулись перед ним, как это бывало обычно. Стеклянный глаз видеокамеры смотрел прямо на его машину, красная контрольная лампочка размеренно мигала, показывая, что камера работает. На одном из экранов в комнате управления на первом этаже сейчас красовалось изображение остановившейся перед воротами машины; дежурному охраннику достаточно было нажать кнопку на пульте, чтобы ворота открылись, впуская аль‑ Фаттаха во двор.

Некоторое время араб неподвижно сидел за рулем, кусая тонкую нижнюю губу, и думал, как ему теперь поступить. Затем, так ничего и не решив, снова взял с приборной панели телефон и набрал номер Хасана. После десятка гудков аль‑ Фаттах прервал соединение и позвонил Халиду.

Телефон бен Вазира тоже не отвечал, а ворота по‑ прежнему оставались закрытыми. Каждый из этих фактов по отдельности мало что значил, но в совокупности они давали мрачную, пугающую картину. Всего полчаса назад он говорил с людьми, которые сейчас не подавали признаков жизни; аль‑ Фаттаху вдруг подумалось, что такого леденящего, парализующего страха он не испытывал уже давно, а может быть, и вовсе никогда не испытывал. Ни с того ни с сего вспомнился вирус‑ убийца, над созданием которого трудился Халид. Можно было подумать, что этот вирус оказался слишком деятельным и, вырвавшись на волю, в два счета покончил со своим создателем, а заодно и со всеми, кто находился в доме.

Это была, разумеется, полная чушь. Компьютерные вирусы не убивают людей, точно так же как обычные, человеческие вирусы безвредны для электроники. Аль‑ Фаттах взял себя в руки и после короткого раздумья открыл отделение для перчаток. Там среди прочего хлама валялся пульт дистанционного управления воротами, которым Фаруху не приходилось пользоваться ни разу. Он подумал, не сдохли ли, чего доброго, батарейки, но те оказались в порядке: после первого же нажатия кнопки створки ворот дрогнули и почти бесшумно разошлись, открывая проезд.

Аль‑ Фаттах увидел знакомую мирную картину: ровный, чуть припорошенный снегом газон, декоративные кустарники, подстриженные в виде геометрических фигур – шаров, усеченных конусов, кубов и пирамид, низкие матовые светильники вдоль вымощенной гладкой цементной плиткой подъездной дорожки, круглая клумба перед парадным крыльцом и само крыльцо – широкое, пологое, с большими каменными вазонами, в которых рос вечнозеленый можжевельник. Вход освещала мощная лампа, ввинченная в кованый, под старину, подвешенный на толстой цепи фонарь, а на ступеньках, широко разбросав руки и ноги, вниз головой лежал человек, и его кровь блестела на мраморе, как пролитый мазут.

Приглядевшись, аль‑ Фаттах узнал Хасана. Даже издали было видно, что он мертв, как верблюжий череп на обочине караванной дороги. В правой руке охранник держал пистолет, а левая все еще сжимала бесполезный телефон.

После минутного колебания аль‑ Фаттах загнал машину во двор. Чувствовал он себя при этом беззащитным, как таракан, ползущий по праздничной скатерти. Инстинкт требовал немедленно сесть в машину и убраться отсюда подобру‑ поздорову. Это был бы самый разумный выход, однако аль‑ Фаттах не мог так поступить. На него была возложена ответственность за безопасность Халида, и он действительно не мог уехать, даже не попытавшись выяснить, что здесь произошло. Возможно, бен Вазир был еще жив и нуждался в помощи; как бы то ни было, Фарух точно знал, что бегства ему не простят. Если уж бежать, так разве что в укромный уголок, где можно спокойно, без свидетелей выстрелить себе в висок...

Он затянул ручной тормоз и, не выключая двигатель, выбрался из машины. Широко открытые глаза Хасана смотрели в небо. Аль‑ Фаттах вынул из‑ под пальто пистолет, тяжелую и безотказную " беретту", хорошо послужившую ему еще в Йемене, и привычным движением прикрепил глушитель: что бы ни случилось, привлекать внимание местной полиции он не хотел.

Он еще колебался, не зная, с какого конца взяться за дело, которое обещало быть очень неприятным, когда дверь дома беззвучно и резко распахнулась ему навстречу. Аль‑ Фаттах вскинул пистолет и замер – в дверях появился Халид бен Вазир собственной персоной. Одет он был по‑ домашнему – в мягкий спортивный костюм и шлепанцы, а вид имел такой, словно в отсутствие аль‑ Фаттаха вовсе не работал, а предавался беспробудному пьянству. Он и шел как‑ то странно – мелкими, неуверенными шажками, запрокинув голову; красные припухшие глаза выделялись на побледневшем и мокром не то от пота, не то от слез лице. Очков на нем не было, волосы торчали в разные стороны, а движения были неуверенными и порывистыми, как у пьяного или человека, находящегося под действием какого‑ то наркотика.

Он был не один. За спиной у Халида, прикрываясь им как щитом, стоял какой‑ то человек. Аль‑ Фаттах мысленно ужаснулся: что же это за неверный, которому оказалось под силу в одиночку нейтрализовать Хасана с его людьми?!

– Ба! Кого я вижу! – на хорошем немецком воскликнул неверный. – Ты поступил очень глупо, Фарух аль‑ Фаттах, явившись сюда не раньше и не позже, а именно сейчас. Но я рад тебя видеть. Теперь, по крайней мере, мне не придется бегать за тобой по всей Европе.

Аль‑ Фаттах ужаснулся вторично, услышав свое имя, знать которое не полагалось никому, кроме его собратьев по оружию. Неизвестно, какой вред этот неверный успел нанести священному делу джихада, но то, что Фарух аль‑ Фаттах потерян для этого дела окончательно и бесповоротно, не вызывало сомнений.

У неверного было два пистолета, оба с глушителями – как и сам аль‑ Фаттах, он явно не хотел впутывать в это дело местную полицию. Один пистолет был приставлен к виску Халида, а другой неприветливо смотрел из‑ под его локтя – смотрел не куда‑ нибудь, а прямо в лицо Фаруху, хотя неверный, державший его в руке, не мог его видеть из‑ за плеча Халида, а значит, по идее, не мог и по‑ настоящему прицелиться. Не мог, это верно; но ведь целился же! Аль‑ Фаттах проверил это, немного сместившись влево, и ствол пистолета плавно повернулся, снова нацелившись ему в лоб.

Бежать было поздно и некуда, а главное – незачем. Халида бен Вазира постигла участь худшая, чем смерть, – худшая, разумеется, с точки зрения его уважаемого дяди и Фаруха аль‑ Фаттаха. Халид имел неосторожность живым попасть в плен к неверным, а он, да сократит Аллах оставшиеся часы его жизни, слишком много знал.

– Самое лучшее, что ты можешь сделать, аль‑ Фаттах, это застрелиться, – сказал неверный из‑ за спины бен Вазира, который стоял на крыльце с отсутствующим видом. Он явно не соображал, где находится и что происходит.

– Не понимаю, – презрительно обронил аль‑ Фаттах, стоя посреди ярко освещенного двора, как живая мишень, – к чему эти разговоры.

– Обычно, – с насмешкой ответил неверный, – у меня просто не хватает времени сказать таким, как ты, что я считаю их просто комками засохшего навоза, что застряли в хвосте больной верблюдицы. Ты, сын хромого шакала и шелудивой ослицы, смотришь в глаза собственной смерти и ничего не можешь сделать! Скажи, грязный ублюдок, каково это – смотреть в лицо смерти и быть беспомощным?

Фарух аль‑ Фаттах с трудом подавил вспыхнувший гнев. Никто не смел так разговаривать с ним, никто! После таких слов кто‑ то из них двоих был просто обязан умереть. Но... К чему, действительно, вся эта болтовня? Неверный намеренно старался его оскорбить, заставить потерять голову, хотя ничто, казалось бы, не мешало ему просто спустить курок...

Или что‑ нибудь мешало? В душе аль‑ Фаттаха, пробившись сквозь холодную как лед и горькую, как морская соль, жгучую ненависть, робко распустился цветок надежды. Профессионалы не тратят времени на пустую болтовню, если это им не нужно. Аллах свидетель, Хасан и его люди не могли умереть без боя. Здесь была перестрелка, и... А что, если у неверного просто не осталось патронов?

– Я знаю, кто ты, – снова заговорил незнакомец, – знаю, на кого работаешь, кому служишь...

– Я служу Аллаху! – надменно сообщил араб.

" Беретта" в его руке была нацелена в голову Халида – по той простой причине, что прицелиться в прятавшегося за бен Вазиром человека было невозможно, и еще потому, что Халид в любом случае должен был умереть. Он был полезным человеком и многое сделал для воинов Аллаха, но теперь пробил его час. Халид мог послужить – или уже послужил – бесценным источником информации о своем уважаемом дяде и его планах, а о том, что любого человека можно без особых усилий заставить говорить, Фарух аль‑ Фаттах знал не понаслышке.

– Я бы посоветовал тебе рассказать эту сказочку самому Аллаху, – насмешливо возразил неверный, – но ваша встреча невозможна. Упасть с шинвата – значит изжариться, а тебе по шинвату не пройти, аль‑ Фаттах.

В воображении Фаруха аль‑ Фаттаха на мгновение возник образ: узкий мост, по которому душа мусульманина попадает в рай. Душа грешника, ступив на шинват, неизбежно падает с него в пропасть, на дне которой ее ожидают вечные муки ада. Уважаемый дядя Халида любил поговорить о том, что их дело угодно Аллаху, но не он ли не далее как сегодня утром довольно резко напомнил аль‑ Фаттаху о том, что никому из смертных не дано знать, какова на самом деле воля Всевышнего?

Отправление религиозных обрядов давным‑ давно превратилось для Фаруха в необходимую формальность, которая не имела глубинного смысла и не приносила удовольствия. Разумеется, атеистом он не был, но честно ответить на вопрос, насколько крепка и глубока его вера, затруднился бы. Собственно, его об этом никто и не спрашивал; в тех кругах, где он вырос и возмужал, меткая пулеметная очередь или удачно проведенная диверсия приравнивались к намазу, а организация крупного теракта ценилась чуть ли не наравне с хаджем. Но сейчас, стоя перед лицом неминуемой гибели и имея время подумать о душе, он вдруг ощутил неприятный холодок между лопаток: а что, если ему и впрямь придется пройти по шинвату? Что, если мост над адской пропастью окажется для его души чересчур узок?

– К чему эти пустые разговоры? – резко, чтобы не выдать своего смущения, повторил он вопрос, который не давал ему покоя. – Проповедь ислама в устах неверного звучит так, словно кто‑ то выпускает газы в мечети. И кто ты такой, чтобы предсказывать мне будущее?

– Верно, ты меня не знаешь, – прозвучало в ответ. – Зато, повторяю, я точно знаю, кто ты такой. И еще я знаю, кому приходится племянником вот этот бурдюк с овечьим дерьмом. – С этими словами неверный слегка встряхнул Халида, продолжавшего стоять на крыльце с отсутствующим видом. – Вы двое – бесценный кладезь информации. С вашей помощью, надеюсь, удастся крепко дать по рукам этому одноглазому ублюдку, однокашнику принца Чарльза. Брось пистолет, аль‑ Фаттах, и я сохраню вам обоим жизнь.

Фарух полной грудью вдохнул чистый, пахнущий морозом горный воздух и, запрокинув голову, в последний раз посмотрел на небо. Холодные зимние звезды уже затянуло невидимыми в темноте облаками, лишь на месте луны виднелось мутное пятно неяркого серебристого сияния.

Араб опустил голову. Главные слова были произнесены, последние сомнения развеялись, как дым. Намерения врага стали ясны и понятны, для колебаний не осталось места. Вечерами, за бутылкой виски и шахматами в компании Халида, можно было сколько угодно сомневаться в себе, собственной вере и правоте человека, которого неверный только что обозвал одноглазым ублюдком. Но в такие моменты, как сейчас, у настоящего воина остается только один путь – отбросить сомнения и делать лишь то, чего от него требуют обстоятельства и долг.

– Аллах акбар! – громко объявил аль‑ Фаттах и вполголоса добавил: – Прости меня, Халид.

В следующее мгновение " беретта" в его правой руке ожила, и высокоученые мозги бен Вазира веером разлетелись в разные стороны, обильно окропив все вокруг, в том числе и неверного. Аль‑ Фаттах пригнулся и начал отступать к машине, продолжая нажимать на спусковой крючок в надежде, что хотя бы одна из пуль отыщет врага в его ненадежном укрытии.

Он скорее угадал, чем услышал одинокий хлопок ответного выстрела. Пуля влетела в его оскаленный рот. Фарух аль‑ Фаттах упал на теплый капот своего автомобиля, под которым все еще продолжал почти беззвучно работать отличный немецкий мотор, а затем медленно сполз на покрытые морозными узорами гладкие плиты подъездной дорожки. Его черная " беретта" лязгнула о бетон, из отверстия в глушителе все еще лениво вытекал синеватый пороховой дымок.

Все было кончено.

– И на Фаруха бывает проруха, – ни к кому не обращаясь, сообщил Глеб Сиверов и, перешагнув через распростертые на ступенях тела программиста и его телохранителя Хасана, направился к машине.

Черный " БМВ" описал положенный круг почета вокруг клумбы и покинул двор. Ворота закрылись автоматически. Вокруг царили тишина и покой, из чего следовало, что перестрелки в доме никто не услышал.

Глеб посмотрел на часы и прибавил газу. Он вел машину с максимальной скоростью, которая была возможна на этом узком и скользком серпантине, потому что разговор с аль‑ Фаттахом отнял на целую минуту больше, чем он рассчитывал.

Но он успел. Импровизированное и маломощное взрывное устройство, собранное Глебом из обнаруженных на вилле подручных материалов и размещенное в подвале, в непосредственной близости от хранившейся там емкости с газом для бытовых нужд, сработало в тот момент, когда Сиверов, припарковавшись недалеко от моста через реку, выбирался из машины.

Газа в емкости оказалось достаточно, чтобы все жители Зальцбурга и съехавшиеся в город туристы могли вдоволь насладиться зрелищем огромного костра, в считаные секунды разгоревшегося на том месте, где совсем недавно стояла вилла арабского программиста. Пламя превратило ночную тьму в багровые сумерки, и, глядя на него с набережной, Глеб думал о другом пожаре, полыхавшем сейчас на нефтехранилище Бансфилд в сорока километрах от Лондона.

У него было предчувствие, что в скором времени ему предстоит увидеть дым этого пожара собственными глазами.

Глава 12

Черное, похожее на катафалк такси двигалось из аэропорта Хитроу к деловому центру Лондона. Единственный пассажир сидел на просторном заднем сиденье и рассеянно смотрел в окно. Лондон заметно изменился с тех пор, как ему довелось побывать здесь в последний раз, да и сам пассажир, честно говоря, был уже далеко не тот, что прежде. В аэропорту он нарочно выбрал эту старую, архаичную машину, чтобы помочь давно ставшему чужим городу обрести знакомые, узнаваемые черты, но это не помогло. Окраины изменились до полной неузнаваемости, да и старый город не отставал. Пассажиру пришлось признать, что более всего прочего изменился он сам, и перемены эти, увы, заключались в том, что он закоснел в своих привычках и взглядах на окружающий мир, утратив свойственную молодости гибкость и остроту восприятия.

Такси, как большой черный жук, деловито катилось по левой стороне улицы; пассажир на заднем сиденье стойко боролся с инстинктивным желанием просунуться сквозь окошко в перегородке, что отделяла его от водителя, перехватить руль и вернуть машину на правую полосу. И пассажир вздохнул с облегчением, когда такси наконец остановилось недалеко от Трафальгарской площади.

Пассажир расплатился, отметив про себя, что цены все эти годы тоже не стояли на месте, и такси укатило. " Старый дурак, – мысленно сказал себе он, стоя на тротуаре и провожая машину взглядом. – Будь осторожен. Запомни: сначала надо посмотреть направо, потом налево, а не наоборот. Ну, вперед! Пойдем узнаем, кой, собственно, черт занес нас на эти галеры! "

Засунув руки в карманы длинного, тяжелого пальто, он двинулся по тротуару в сторону площади. Багажа при нем не было никакого: приезжий не собирался задерживаться в Лондоне надолго.

Впереди, на площади, уже виднелась зеленая пирамида огромной и пушистой рождественской ели – ежегодного подарка Лондону от Норвегии, ставшего традиционным с тех пор, как во время последней мировой войны норвежский королевский двор отсиживался здесь, пережидая оккупацию. На фоне застилавшего небо черного дыма нарядная елка смотрелась как‑ то непривычно; по правде говоря, это зрелище здорово смахивало на кадр из голливудского фильма‑ катастрофы. В воздухе явственно ощущался тяжелый запах не до конца сгоревших нефтепродуктов; постовой на перекрестке щеголял новенькой противодымной маской, а прохожие то и дело поглядывали на небо, будто ожидая, что из дымных облаков, подобно черному снегу, вот‑ вот посыплются жирные хлопья сажи.

Приезжий заглянул в открывшиеся двери паба, где в полумраке заманчиво поблескивали ряды кружек и начищенная латунь пивных кранов. Слышалось бормотание работающего телевизора и негромкий гул разговоров. Раньше из такого заведения непременно пахнуло бы густым табачным дымом; теперь курить в пабах было запрещено, и приезжий не знал, хорошо это или плохо. С медицинской точки зрения, наверное, хорошо, но ему, как специалисту в совершенно иной области, вдруг стало интересно: как долго можно закручивать гайки, прежде чем люди пошлют тебя ко всем чертям? Заставить законопослушного курильщика прятаться с сигаретой по темным углам не так уж сложно, а вот как вы, господа, намерены призвать к порядку тех, кто превратил небо над вашей столицей в сплошную дымовую завесу?

В последнем риторическом вопросе ему самому почудился оттенок плохо замаскированного злорадства, но он лишь мысленно пожал плечами: ну да, а что? За что боролись, на то и напоролись, именно так это все и называется. Побольше надо было целовать в зад разную сволочь – предоставлять им убежище, обеспечивать полную свободу любых, порой самых разрушительных, высказываний, покрывать, прятать, подкармливать, науськивать на тех, кто вам не нравится... Вы думали, они вам за это спасибо скажут? Вон оно, их " спасибо", прямо у вас над головами, – любуйтесь сколько влезет. Это вам не рождественская елка от благодарных норвежцев...

Витрины магазинов пестрели объявлениями предновогодних распродаж. Их было просто невозможно не замечать, а заметив, было так же невозможно не вспомнить о некоем документе особой важности, хранившемся во внутреннем кармане пальто. Недовольно пожевав губами, приезжий запустил руку во внутренний карман и проверил, все ли на месте. Все оказалось в полнейшем порядке: уже заметно потертый тетрадный листок по‑ прежнему лежал между паспортом и бумажником, который, к слову, мог бы быть и потолще.

Документ был написан от руки и представлял собой список покупок, составленный супругой генерала ФСБ Потапчука и врученный ему перед отъездом в приличествующей случаю, немного нервозной, но достаточно торжественной обстановке. Ссылки Федора Филипповича на отсутствие свободного времени были выслушаны с подобающим вниманием и выражением полного понимания и даже сочувствия на лице. Однако, когда поток генеральского красноречия иссяк, пресловутый список был помещен во внутренний карман его пальто. " Вдруг сумеешь улучить минутку, – было ему сказано на прощание. – Ты пойми, Федя, в Москве цены сумасшедшие, а там сейчас самые дешевые распродажи! "

Федор Филиппович с рассеянным видом остановился у витрины магазина игрушек. Пользуясь ею как зеркалом, он внимательно осмотрелся, но не заметил, чтобы хоть кто‑ то проявлял повышенный интерес к его персоне. Иначе, наверное, и быть не могло. Генерал Потапчук давно ушел в тень, откуда, как он предполагал, открывалась прямая дорога на пенсию. В связи с этим у иностранных разведок не было никаких причин устраивать за ним слежку. Он был одним из миллионов туристов, ежедневно приезжающих в Лондон, человеком‑ невидимкой, еще менее заметным, чем какой‑ нибудь нелегальный иммигрант из Вьетнама или Китая. Это было очень удобно, но немножко обидно, и, поймав себя на этой мысли, Федор Филиппович с привычной самоиронией подумал, что начинает потихоньку впадать в детство. Вот уже и обижаться начал... И главное, нашел за что! За то, что контрразведчики всех стран, завидев его на улице, не узнают его, как поп‑ звезду, и не бросаются навстречу с радостными воплями: " А, мистер Потапчук, сэр! Добро пожаловать! Вы к нам по шпионским делам или с шоп‑ туром? " Вот уж, действительно, повод для расстройства...

Посмотрев на часы, он отошел от витрины и уверенно зашагал к небольшому кафе. Внутри оказалось тепло и уютно, пахло хорошим кофе и ванилью, а из скрытых динамиков лилась негромкая симфоническая музыка. Интерьер был декорирован различными музыкальными инструментами – скрипками, альтами, какими‑ то гобоями и флейтами, в которых Федор Филиппович разбирался довольно слабо, – но все это в сочетании с музыкой объясняло, по крайней мере, почему встреча была назначена именно в этом кафе. Похоже, некий меломан с присущим ему умением приноравливаться к любой обстановке уже успел неплохо тут обжиться и даже обзавестись любимыми злачными местечками.

Меломан, о котором думал Федор Филиппович, обнаружился в дальнем углу уютного зала. Выглядел он немного усталым – это не могли скрыть его темные очки, – а появление Федора Филипповича встретил широкой, радостной улыбкой. Над головой у него в нарочито грубой деревянной раме висела скрипка, выглядевшая так, словно ее смастерили лет триста назад и с тех пор не особенно с ней церемонились, а обложка меню, которое он держал в руках, была разрисована нотными линейками и скрипичными ключами. При виде этой картины на ум Федору Филипповичу пришло словечко " сольфеджио", которое по неизвестной причине всегда, с самого детства, вызывало у него глухую, необъяснимую ненависть.

На белой скатерти, естественно, дымилась чашечка кофе, а вот привычной пачки сигарет рядом не было видно: запрет на курение распространялся и на это уютное местечко. Курить Федор Филиппович бросил уже несколько лет назад, но сейчас этот запрет показался ему особенно бессмысленным из‑ за запаха бензиновой гари, перебивавшего ароматы кофе и ванили.

Генерал снял пальто, повесил его на рогатую вешалку и уселся за стол. Этот чокнутый меломан напротив продолжал сиять улыбкой, демонстрируя, надо полагать, что соскучился и очень рад встрече. Федор Филиппович тоже был рад видеть его живым и здоровым, но сам факт этого свидания, по правде говоря, был из ряда вон выходящим.

– Ну, – нарочито неприветливо буркнул он, – и что сие означает?

– Я вам тоже очень рад, Федор Филиппович, – не остался в долгу Сиверов. Он снял свои темные очки и пристроил их к кофейной чашке, зацепив дужкой за ручку. Теперь чашка тоже смотрела на генерала снизу вверх блестящими темными линзами, и у него возникло странное ощущение, что перед ним сидят сразу два Глеба – один большой и какой‑ то особенно усталый без своих вечных очков, а второй – маленький и очень бледный, но зато в очках. – Хотите перекусить или ограничимся кофе? Здесь неплохо готовят.

Федор Филиппович немного поразмыслил, а потом взял у Глеба меню.

– Пожалуй, – согласился он, рассеянно листая плотные глянцевые страницы. – Поесть все равно надо, так почему бы не сделать это здесь? Не в " Макдоналдс" же мне на старости лет идти... Кстати, а почему ты говоришь по‑ французски? Заблудился? Позволь тебе напомнить, здесь Лондон, а не Париж.

– Совершенно верно, – продолжая улыбаться, согласился Сиверов. – Именно поэтому я и говорю по‑ французски. Вероятность того, что официант окажется франкоговорящим, здесь все‑ таки не так велика, как в Париже.

– Вероятность того, что он знает русский, еще меньше, – проворчал Потапчук, который без постоянной практики успел основательно призабыть язык Вольтера и Дюма.

– Ох, не скажите! Нашего брата здесь столько, что местная сфера обслуживания начала активно осваивать великий и могучий... Как говорится, я русский бы выучил только за то, что на нем говорит Березовский! И потом, знаете ли, происхождение обязывает...

– Ага, – начал Федор Филиппович, которого упоминание о Березовском навело на кое‑ какие интересные мысли. Но тут подошел официант, и ему пришлось прерваться, чтобы сделать заказ. – Ну, и какое же у нас теперь происхождение? – поинтересовался он, когда официант удалился.

– Самое что ни на есть французское, – объявил Глеб. – Перед вами свободный журналист, сотрудничающий с крупнейшими информационными агентствами Европы...

– А информационные агентства в курсе, что с ними сотрудничает такой ценный кадр?

– Вряд ли, – легкомысленно признался Сиверов. – Да и зачем? Пусть это будет для них сюрпризом.

Федор Филиппович немного помолчал. С самого начала предполагалось, что Слепой будет действовать на свое усмотрение – не как шпион, собирающий и регулярно передающий в центр информацию о противнике, а как свободный оперативный агент, самостоятельная боевая единица, нацеленная на достижение конечного результата любыми средствами. Он был волен сам выбирать эти средства, да и цель, если хорошенько разобраться, перед ним стояла не вполне конкретная – действительно, пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. И все же Федор Филиппович был сильно удивлен такой легенде.

Подобные легенды хороши, когда их тщательно готовят заранее, всеми мыслимыми средствами обеспечивая их правдоподобие. В процессе разработки такой легенды создается новый человек с фальшивой биографией, которая может выдержать любую, даже самую тщательную, проверку. Но когда что‑ нибудь в этом роде сочиняется прямо на ходу, в силу оперативной необходимости, и подкрепляется только парочкой состряпанных на скорую руку липовых удостоверений и личной наглостью...

Видимо, оперативная необходимость и впрямь была велика, раз Глеб пошел на такой риск. Федор Филиппович ничего не знал о том, как Слепой провел эти дни, чем занимался, что успел узнать и сделать за это время. Похоже было на то, что успел он немало. Доподлинно генералу было известно лишь то, что Слепой отправился в Вену повидать некоего Пауля Шнайдера, занимавшегося пересылкой зашифрованных посланий. Там, в Вене, произошла какая‑ то дикая, до сих пор не проясненная австрийской полицией история с нападением на агента по продаже недвижимости, закончившаяся смертью Шнайдера и полным уничтожением его компьютера и всех цифровых носителей, имевшихся в квартире. Затем погибли двое старых агентов, завербованных и внедренных еще в семидесятых годах прошлого века.

А взрыв на одной из вилл в Зальцбурге, о котором почти двое суток без умолку болтали средства массовой информации? Он произошел вечером того же дня, когда взорвалось британское нефтехранилище Бансфилд; не было известно, существует ли между этими двумя происшествиями хоть какая‑ то связь и имели ли они отношение к деятельности Сиверова. Федор Филиппович подозревал, что связь есть, раз уж Слепой, уехав в Австрию, так быстро обнаружился в Лондоне.

Генерал Потапчук хорошо знал своего агента и ждал от него именно таких, решительных и быстрых действий. Однако энергичность, с которой Сиверов принялся переворачивать старушку Европу вверх дном, его немного смущала. А главное, было совершенно непонятно, почему Глеб, наплевав на все законы конспирации, в обход оговоренных заранее, надежных, проверенных каналов связи, нарушив все мыслимые и немыслимые правила, в том числе и те, которые им же самим и были установлены, вдруг позвонил прямо Федору Филипповичу домой из лондонского уличного таксофона и, не дав ему вставить ни словечка, назначил эту встречу.

Официант принес заказанную еду. Мясо пахло просто восхитительно, и Федор Филиппович, который поначалу заказал обед просто из чувства долга, чтобы подзарядить организм калориями, вдруг ощутил настоящий голод.

– Надо бы по пятьдесят за встречу, как вы полагаете? – спросил Глеб, жестом останавливая официанта.

– Пожалуй, – согласился генерал после короткого раздумья. – Ты заставил меня понервничать...

– К счастью, не вас одного, – сообщил Сиверов и повернулся к официанту: – Два двойных виски, льда и воды не надо.

Официант поднял брови: видимо, ему не так уж часто встречались французы, хлещущие неразбавленный скотч.

– Я думал, господа из Франции, – заявил он с немного насмешливой фамильярностью, которая бывает свойственна некоторым работникам сферы обслуживания.

– Господа из Тунгусии, – довольно неприветливо сообщил ему Сиверов, который, похоже, действительно прекрасно акклиматизировался и чувствовал себя здесь как рыба в воде.

– Тунгусия? – переспросил официант, глубокомысленно наморщив лоб.

– Тунгусия, Тунгусия, – проворчал Сиверов. – Это такая бывшая французская колония в северной части... гм... Африки. Мы, тунгусы, постоянно испытываем мучительную жажду, поэтому сделайте одолжение, принесите нам наше виски. Если, конечно, это вас не слишком затруднит.

Федор Филиппович выслушал эту тираду с каменным лицом.

– Итак, – сказал он, когда обогащенный ценными сведениями по географии и антропологии официант отправился выполнять заказ, – что же понадобилось от меня знаменитому тунгусскому журналисту‑ международнику, да еще так срочно? Только не говори, что у тебя кончились деньги.

– Денег у меня навалом, – довольно рассеянно отозвался Глеб, – могу с вами поделиться. Мне нужен ваш совет, Федор Филиппович. Точнее, приказ.

– Не понял, – строго произнес генерал. – Помнится, приказ ты получил перед отъездом...

– Теперь мне нужен новый, – перебил его Глеб. – Старый я, можно сказать, уже выполнил. И при этом, между нами говоря, подошел вплотную к границам своей компетенции. Чтобы действовать дальше, мне придется эти границы перешагнуть, причем... Ну, словом, я как‑ то не чувствую за собой права в одиночку принимать подобные решения.

Это было что‑ то новенькое.

– Ты что, вышел на Березовского? – спросил Потапчук первое, что пришло в голову.

– Что за странная мысль? – удивился Сиверов. – То есть странного тут ничего нет, но... В деле оказалась замешана фигура такого масштаба, что я предпочел рискнуть и вызвать вас сюда. Хотя, сами понимаете, мне было бы гораздо легче просто шлепнуть этого подонка во имя высоких идеалов гуманизма и мира во всем мире.

– Будь добр, говори яснее, – потребовал Федор Филиппович.

Сиверов невесело усмехнулся, но промолчал, потому что к ним приближался официант с двумя стаканами виски на серебряном подносе. Судя по тому, как долго он отсутствовал, а также по выражению лица, этот деятель успел поделиться с коллегами недавно полученной информацией о существовании североафриканского государства Тунгусия, населенного по преимуществу алкоголиками европейского происхождения.

– Яснее так яснее, – сказал Глеб, небрежным кивком головы отпустив официанта, который, уходя, дважды оглянулся. – Боюсь, вам придется срочно запрашивать инструкции на самом верху. Надеюсь, вы слышали, что пару дней назад в Зальцбурге взорвалась некая вилла?

– Так я и думал, – произнес Потапчук. – Наш пострел везде поспел... Где ж ты ухитрился раздобыть столько тротила?

– Вы меня обижаете, – заявил Глеб. – Что я вам, шахид? Это был несчастный случай, взорвался баллон с бытовым газом. Правда, большой баллон, так что и тротила не понадобилось... Разве что совсем чуть‑ чуть. Чтобы из искры, так сказать, возгорелось пламя... Так вот, на вилле проживал некий программист арабского происхождения.

– Чего‑ то в этом роде я и ожидал, – признался Федор Филиппович.

– Не сомневаюсь. Звали этого умника Халид бен Вазир... Вам это имя ничего не говорит?

– Увы, – ответил генерал.

– А зря. Таких людей надо знать в лицо и по фамилии. Во‑ первых, это был по‑ настоящему талантливый программист, а во‑ вторых, если бы вы знали, чей он родственник, мне сейчас не пришлось бы объяснять, во что мы с вами влипли. Мне удалось поговорить с ним по душам, и он, так сказать, открыл мне свое сердце, выложив все как на духу. Современная химия – это, знаете ли, наука! Некоторые из ее достижений... ну, чего там, вы и сами в курсе.

– Не тяни кота за... гм... уши.

– Никогда не мучил животных. Вы ешьте, ешьте. Ваш аппетит в данный момент находится под угрозой полного исчезновения, так что ешьте, Федор Филиппович, это действительно вкусно.

Подозрительно на него покосившись, Потапчук отрезал кусочек стейка и поднес его ко рту. Мясо таяло на языке, благородный скотч приятно ласкал небо, зажигая в груди теплый огонь, и генерал почувствовал, как настроение у него улучшается, несмотря на мрачные намеки Сиверова. В конце концов, если то, о чем иносказательно толкует Глеб Петрович, окажется правдой, это наверняка будет означать успех – настоящий, крупный. Посему Федор Филиппович решил пока не обращать внимания на интригующие замечания своего агента и ни в коем случае не торопить его – сам расскажет, затем и позвал.

Сиверов порылся во внутреннем кармане твидового, со старомодными кожаными заплатами на локтях пиджака и, выудив оттуда какую‑ то фотографию, положил ее на стол так, чтобы она была хорошо видна генералу. С аппетитом жуя, Федор Филиппович всмотрелся в снимок.

Ничего особенного он не увидел. Двое мужчин, одетые как игроки в гольф и с клюшками в руках, стояли, улыбаясь фотографу, на зеленой, аккуратно подстриженной лужайке. На заднем плане виднелись какие‑ то деревья, а над головами мужчин было ярко‑ голубое небо. Один из запечатленных на снимке игроков выглядел примерно вдвое старше и был на добрую голову выше второго. Оба были гладко выбриты, смуглокожи, темноволосы – арабского происхождения.

– Эта фотография, – сказал Глеб, – лежала на рабочем столе бен Вазира. Тот, что помоложе, в очках, – это он сам. А второй – его двоюродный дядюшка. Насколько я понял, дядю своего наш компьютерный гений прямо‑ таки обожал. Тот дал ему все – деньги, образование, возможность заниматься любимым делом, спокойную, сытую жизнь в Европе, стабильный заработок, положение в обществе... Он вам никого не напоминает, этот добряк?

Федор Филиппович отрицательно качнул головой, отрезая новый кусочек стейка.

– Ну, – сказал он, видя, что не удовлетворенный таким ответом Сиверов продолжает выжидательно вглядываться в его лицо, – так говорить, конечно, нехорошо, но ты ведь и сам знаешь, что для представителя одной расы все представители другой, будь то арабы, негры или китайцы, выглядят более или менее на одно лицо...

– М‑ да, – разочарованно произнес Сиверов, – в самом деле... Хорошо, я попробую вам помочь.

С этими словами он вынул из кармана тонкий фломастер, снял с него колпачок и, перегнувшись через стол, принялся быстро и не слишком аккуратно подрисовывать тому арабу, что был постарше, длинную бороду. Федор Филиппович наблюдал за этим процессом, чувствуя, что Глеб не соврал: по мере того как лицо высокого араба обрастало нарисованной бородой, его собственный аппетит улетучивался так же стремительно, как испаряется разлитый по полу эфир.

* * *

Если бы не несколько небольших ангаров и не будка диспетчерской, на которой в неподвижном воздухе мертво свисал с длинного шеста полосатый колпак ветроуказателя, аэродром было бы легко принять за припорошенное снегом картофельное поле. Здесь была всего одна бетонная полоса – короткая, рассчитанная на прием небольших частных самолетов. Один из них, похожий на новенькую детскую игрушку, – реактивная птичка со стремительными обводами и сверкающими отполированным лаком бортами – только что совершил посадку.

Трап опустился только после того, как со стороны ангаров к самолету тихо подкатил тяжелый, приземистый " роллс‑ ройс". Водитель в сером форменном кителе с блестящими пуговицами и старомодной, военного покроя фуражке, ежась от холода, открыл заднюю дверь и застыл у нее, как деревянное изваяние, всем своим видом являя почтительность и готовность услужить. В этой готовности не было ничего от униженной угодливости: водитель просто выполнял свою работу и делал это не только по первому разряду, но и с большим достоинством. Было в нем что‑ то от потомственного дворецкого, предки которого подавали лордам чай и бренди еще во времена королевы Виктории.

Провожаемые улыбкой хорошенькой стюардессы, по трапу самолета спустились пассажиры. Их было двое: один – высокий сухопарый англичанин с длинным холеным лицом и надменными складками в уголках большого тонкогубого рта, а другой – еще более высокий, смуглый, уже начавший заметно грузнеть мужчина с беспокойным взглядом и гладкой коричневой лысиной среди кучерявых иссиня‑ черных волос. В руках у сухопарого был плоский кейс из крокодиловой кожи, а его попутчик шел налегке, глубоко засунув руки в карманы дорогого кашемирового пальто, которое сидело на нем, как кавалерийское седло на йоркширском борове.

Сухопарый прошел мимо шофера, как мимо пустого места, и ловко, демонстрируя отменные манеры и наличие большой практики, скользнул в просторный салон " роллс‑ ройса". Толстяк неуклюже втиснулся следом, потоптавшись около шофера, будто не в силах решить, следует ли с ним поздороваться. Ему явно было не по себе, и, устроившись на мягких кожаных подушках сиденья, он немедленно принялся утирать лицо и шею носовым платком, словно на дворе стоял не декабрь, а середина июля. От него так и шибало крепким дешевым одеколоном, приобретенным почти наверняка вовсе не из экономии, – доходы у толстяка были более чем приличные, – а по той простой причине, что этот мерзкий запах ему нравился. Недовольно поведя носом, сухопарый отодвинулся в самый дальний угол, постаравшись, правда, чтобы это не выглядело слишком демонстративным. Старался он напрасно: толстяк его маневра просто не заметил, а толку из этого ерзанья не получилось ровным счетом никакого – радиус действия одеколона был огромен.

Машина описала по летному полю плавную дугу и, почти незаметно для пассажиров набирая скорость, выкатилась на неширокую проселочную дорогу. За окнами салона замелькали заснеженные поля, живые изгороди, деревья, столбы – словом, все то, без чего невозможно представить себе пейзаж центральных графств доброй старой Англии.

– А воздух здесь хорош, – немного освоившись в новой для себя обстановке, заметил толстяк. – Не то, что в Лондоне.

– Разумеется, – сухо и без видимой охоты поддержал беседу его спутник. – Дым из Бансфилда сюда не долетает. Но Лондон и без того достаточно загазован. Если вам так нравится здешний воздух, – добавил он, заметив, что толстяк извлек из кармана пальто сигару, – вы могли бы воздержаться от курения. У меня слабые легкие, и я с трудом переношу табачный дым.

Толстяк покосился на него с явным неодобрением, словно не мог понять, зачем на свете позволено жить вот таким типам со слабыми легкими, которые и сами не могут в полной мере наслаждаться жизнью, и другим мешают. Он немного помедлил, но все‑ таки убрал сигару с глаз долой и с недовольным видом откинулся на спинку сиденья. Он не терпел, чтобы разные умники указывали ему, как себя вести. Однако сейчас он предпочел держать язык за зубами, пока не выучит правила игры в полном объеме. Ему здорово повезло с этой новой работой; по правде говоря, за три года, прошедшие с того проклятого дня, когда он в одночасье лишился своей семьи, тучи над ним впервые разошлись и блеснул тонкий лучик надежды. Может быть, все наладится, а сказать пару ласковых словечек сухопарому он еще успеет. Сначала надо осмотреться и понять, какое место в новой для него системе занимает он сам, а какое – этот тип со своим портфелем, манерами сушеной воблы и слабыми легкими...

Остаток недолгого пути они проделали в молчании. Вскоре " роллс‑ ройс" вкатился во двор большого, стоящего на вершине голого холма особняка, миновав распахнутые настежь кованые узорчатые ворота в высоком каменном заборе. Обогнув огромную круглую клумбу перед широким, с колоннами, каменным крыльцом, машина остановилась, и шофер распахнул перед пассажирами заднюю дверь.

На крыльце возник дворецкий, одетый, как министр иностранных дел перед официальным приемом, и величественный, как наследник престола. Он проводил гостей в просторную и светлую гостиную на втором этаже, меблированную раззолоченным антиквариатом. Обстановку дополняли бронзовые скульптуры, тяжелые парчовые драпировки, картины и зеркала в тяжелых роскошных рамах. Из огромных, от пола до потолка, окон с частым переплетом открывался вид на унылые, расчерченные темными полосками живых изгородей, слегка всхолмленные поля, рассеченные надвое черной извилистой лентой дороги, по которой они только что приехали. Этот пейзаж в сочетании с царившей в доме мертвой тишиной и викторианской обстановкой навевал на толстяка такую скуку, что, несмотря на владевшее им волнение, он вдруг с удивлением понял, что испытывает настоятельную потребность зевнуть.

Дворецкий предложил им выпить. Сухопарый отказался с таким видом, словно ему пытались нанести смертельное оскорбление; глядя на него, толстяк тоже хотел отказаться, но потом решил, что от пары глотков вреда не будет никакого, зато переносить верблюжью надменность сухопарого станет значительно легче. Поэтому, стараясь говорить как можно тверже и сдержаннее, – как сухопарый, одним словом, – он попросил немного виски со льдом. Виски он не любил; честно говоря, всем остальным алкогольным напиткам, в том числе и родной ракии, толстяк предпочитал ледяную русскую водку, которой его когда‑ то давно угощали коллеги из далекого города с труднопроизносимым названием Иркутск. Но вряд ли в этом доме водилась настоящая русская водка, да и пить ее без компании не было никакого интереса.

Виски, как и следовало ожидать, оказалось слишком сильно разбавленным и нестерпимо разило сивухой. Сухопарый поставил свой портфель на пол у кресла, в котором сидел, положил руки на колени, уставился прямо перед собой и замер, прямой, как палка, и неподвижный, как восковая фигура из музея мадам Тюссо. В тишине отчетливо тикали часы; мелкими глоточками потягивая приготовленное величественным дворецким свиное пойло, толстяк поискал глазами и нашел часы на заставленной безделушками каминной полке – фарфоровые, затейливые, с потемневшим от времени бронзовым циферблатом и вычурными витыми стрелками. В камине дотлевали угли, но ровное сухое тепло, ощущавшееся в гостиной, вряд ли было результатом сжигания дров в этой закопченной каменной пещере, куда можно было целиком затолкать быка. Скорее всего в доме функционировала весьма современная и эффективная система центрального отопления: в отличие от уроженцев здешних мест, хозяин этого дома был выходцем из куда более теплых стран, и местное отопление, в большинстве случаев рассчитанное лишь на то, чтобы по утрам в унитазе не замерзала вода, вряд ли могло удовлетворить его запросы.

Когда толстяк уже подумывал, не закурить ли ему все‑ таки сигару, в коридоре послышались быстрые, энергичные шаги, дверь распахнулась, и в гостиной появился хозяин. Толстяк мигом наметанным глазом профессионала оценил его баскетбольный рост и решил, между прочим, что в молодости хозяин почти наверняка играл – как минимум, в университетской команде. Впрочем, когда речь идет о настоящих миллионерах, ничего нельзя утверждать наверняка. Может, он и в университете‑ то не учился, а деньги нажил, продавая нефть из доставшихся по наследству скважин, – для этого, полагал толстяк, высшее образование необязательно.

Сухопарый встал – без спешки, но и не медля. И толстяк тоже поднялся, с облегчением отставив в сторону недопитый стакан.

– Здравствуйте, господа, – мягко произнес хозяин и уселся в кресло.

Сухопарый тоже сел, точным движением переломившись сначала в поясе, а затем в коленях. Толстяк остался стоять.

– Разрешите представить, – сказал сухопарый. – Господин Закир Рашид, наш новый главный тренер.

Толстяк неловко поклонился.

– Очень приятно, господин Рашид, – сказал хозяин. – Насколько я понимаю, вы турок?

– Да, – подтвердил толстяк. – Я родился в...

– Благодарю вас, не стоит вдаваться в подробности, – перебил его хозяин, смягчив то, что можно было воспринять как грубость, обаятельной улыбкой. В том, как он смотрел, было что‑ то странное, и толстяк, приглядевшись, понял, что один глаз у него искусственный. – Я читал ваше резюме, – продолжал одноглазый, – и остался им доволен. Судя по рекомендациям и послужному списку, вы – один из лучших тренеров, каких можно нанять за деньги.

– Это не совсем так, – возразил Закир Рашид. – Я могу не сходя с места назвать вам десяток имен по‑ настоящему сильных тренеров...

– Ценю вашу скромность, – снова перебил его хозяин, – равно как и вашу похвальную прямоту. Тем более что вы не так уж далеки от истины. Но, господин Рашид, в том, что мы решили прибегнуть именно к вашим услугам, есть определенный смысл. Прежде всего, мне импонирует то, что вы – мусульманин. Хотя форма ислама, исповедуемая у вас на родине, многим кажется сомнительной, я, как человек достаточно широких взглядов, склонен этим пренебречь. Наш баскетбольный клуб, как вам, должно быть, известно, открыт исключительно для мусульманской молодежи, постоянно живущей в Европе. Это, разумеется, не панацея, но я льщу себя надеждой, что таким образом нам удастся отвлечь хотя бы часть нашего юношества от того пагубного образа жизни, который ведут обитатели бедных кварталов. Весь мир убедился в существовании этой проблемы на примере недавних событий во Франции. Наркомания, преступность, хулиганские бунты... терроризм, наконец! Ведь вы, если я правильно понял, сами пострадали от рук террористов...

– Да, – ответил Закир Рашид. На этот раз ему не пришлось сознательно копировать тон, которым разговаривал сухопарый. Горло у него разом превратилось в сухой колодец, а язык сделался шершавым, как наждачный камень, отчего слова звучали хрипло и словно бы через силу. – Моя жена и две дочери погибли, когда террорист‑ смертник привел в действие начиненный взрывчаткой пояс прямо в кафе, где они сидели.

– Поверьте, я вам искренне сочувствую. Терроризм – это настоящий бич современности. Фанатизм – неважно, религиозный или основанный на какой‑ то иной идее, – неизменно произрастает из нищеты, забитости и необразованности. Мой клуб – это лишь малая капля в безбрежном море усилий, которые надо приложить, чтобы изменить сложившуюся в мире, особенно мусульманском, плачевную ситуацию.

Толстяк заметил, что хозяин начал говорить " мой клуб" вместо " наш"; впрочем, эта формулировка была куда более точной, ибо баскетбольный клуб, куда Закир Рашид неделю назад был принят тренером, основал одноглазый, клуб принадлежал ему целиком с первого дня своего существования.

– Взрывы и стрельба – далеко не лучший способ заставить мир обратить внимание на проблемы мусульман, – продолжал между тем хозяин, рассеянно играя четками, которые как‑ то незаметно возникли в его руке. – Спорт представляется мне одним из путей, которые не столь эффектны и быстры, но зато куда более конструктивны.

Закир Рашид почувствовал, что начинает терять нить разговора. Он был человеком в высшей степени конкретным и на всякие заумные речи привык плевать с высоты своего баскетбольного роста. Кроме того, его сильно отвлекал искусственный глаз хозяина, который вызывал у него смутные ассоциации с чем‑ то хорошо знакомым. Этот глаз наводил на мысли о весьма бурном прошлом; впрочем, с таким же успехом потеря глаза могла явиться результатом болезни или несчастного случая. Однажды Закир Рашид сам едва не лишился глаза, когда во время игры с греками их нападающий случайно угодил ему локтем в лицо. Да, глаза – штука нежная, их надо беречь... Однако к чему весь этот разговор? Хозяин‑ то, видно, из тех, кто обожает слушать собственный голос...

Будто угадав его мысли, хозяин резко сменил тему.

– Вы уже успели познакомиться с командой, господин Рашид? – деловито спросил он.

– Только в общем, – встрепенувшись, ответил тренер. – У меня было слишком мало времени, но я просмотрел их досье и провел пару тренировочных игр, чтобы уяснить для себя... ну, словом, меня интересовал общий уровень.

– И что же вы уяснили? – поинтересовался хозяин. – Кстати, вы ведь, кажется, курите? Закуривайте, прошу вас, не стесняйтесь. Приношу свои извинения за то, что не предложил этого раньше.

– Благодарю вас, – ответил турок и, мстительно покосившись на сухопарого, с наслаждением задымил сигарой.

– Имейте в виду, господин Рашид, – продолжал хозяин, – я не удовлетворен результатами предыдущей серии матчей. Это, как вы понимаете, и привело к расторжению контракта с вашим предшественником.

– Не думаю, что в этом была его вина, – заявил Рашид, обретя наконец знакомую твердую почву под ногами. – С таким составом практически невозможно обыграть мало‑ мальски серьезного противника. Среди них есть способные ребята, но до настоящих профессионалов им еще очень далеко. В целом же это просто дворовая команда, которой некий добрый человек подарил хорошие мячи и красивую форму. Я прошу прощения, – спохватившись, добавил он, но хозяин отклонил извинения плавным поднятием узкой сухой ладони.

– Вам не за что просить прощения, – произнес он. – Ваше мнение – это мнение профессионала, которое, кстати, полностью совпадает с моим. Что же вы, как профессионал, можете мне предложить?

Закир Рашид выпустил дым и покосился на сухопарого. Его попутчик по‑ прежнему сидел в кресле прямо, будто аршин проглотил, с отсутствующим и в высшей степени недовольным видом. Тренеру показалось, что сухопарому весь этот разговор по какой‑ то причине очень не нравится; впрочем, причиной его недовольства могло стать то простое обстоятельство, что ему не нравился сам Закир Рашид. Если так, то последнему было на это наплевать, поскольку неприязнь в данном случае являлась взаимной.

– Прежде всего, – сказал он, – следует укомплектовать команду настоящими профессионалами. Это недешево, но, если вы хотите побеждать, хорошие игроки вам необходимы.

По тонким, как шрам от пореза бритвой, губам сухопарого скользнула пренебрежительная усмешка. Хозяин на мгновение опустил голову, словно обдумывая слова тренера.

– Я хочу, чтобы вы поняли меня до конца, господин Рашид, – сказал он. – Мой клуб – организация не коммерческая. Ее можно назвать благотворительной, хотя мне, честно говоря, не нравится это слово. Я просто даю нашей молодежи альтернативную возможность, некий шанс проявить себя... Меня не так интересуют победы и призовые фонды, как благородный дух игры, сплоченность команды... Легионерам с миллионными гонорарами моя помощь не требуется, они себя уже нашли. Вы меня понимаете?

Закир Рашид помедлил с ответом. Он знал, что возразить, но не знал, чего от него ждет собеседник. Если хозяин из тех типов, кого интересует только собственное мнение, то и говорить не о чем. В том виде, в каком она существует сейчас, его затея обречена на провал. Это ясно, и вряд ли никто до сих пор не сказал ему об этом. А если так, к чему мозолить язык, повторяя то, что уже было сказано, но не принято к сведению? Пусть будет так, как хочет этот денежный мешок. До следующей серии игр Закир Рашид продержится в клубе, получая очень приличную зарплату, а когда они состоятся и неминуемо будут проиграны, его, конечно же, уволят, как и его предшественника – возможно, даже не одного...

– Я очень прошу вас быть откровенным, господин Рашид, – вновь удивив тренера своей проницательностью, сказал хозяин. – Более того, я как ваш наниматель настаиваю на этом. Исполнителей без собственного мнения вокруг меня сколько угодно, а мне не хочется вести себя подобно невежественному дураку, который объясняет пилоту, как тому следует сажать самолет.

– Очень рад, – искренне ответил Рашид. – В таком случае, повторяю, вам следует непременно приобрести несколько хороших игроков с высокими рейтингами. Команде нужно ядро, костяк – кто‑ то, за кем молодежь могла бы тянуться, с кого она брала бы пример. Престиж нельзя купить за деньги, его можно только завоевать на площадке. При отсутствии такого престижа молодежь просто не пойдет в ваш клуб, а те, кто уже пришел, от вас отвернутся. Кому захочется быть посмешищем, щеголяя своей принадлежностью к шайке аутсайдеров? Я сам вырос в бедном квартале и знаю, о чем говорю. Своей командой необходимо гордиться, а откуда гордость, если нет побед? Прошу простить, если задел ваши чувства, – снова испугавшись, что наговорил лишнего, добавил он, – но вы сами просили меня высказаться откровенно.

– И это вам удалось, – с улыбкой сказал одноглазый, несколько раз беззвучно ударив ладонью о ладонь. – Я рад констатировать, господин Рашид, что по основным позициям наши мнения полностью совпадают. А вот господин Рэмси, – он на мгновение обратил к сухопарому странный, ничего не выражающий взгляд, – с нами не согласен. Мистер Рэмси – казначей клуба, и он, похоже, считает привлечение в нашу команду легионеров пустой тратой денег, которые в противном случае он мог бы присвоить с присущей ему в финансовых вопросах ловкостью.

Сухопарый сел еще прямее, хотя это уже казалось невозможным.

– При всем моем уважении к вам, – объявил он, едва шевеля тонкими губами, – я вынужден прямо заявить, что не потерплю подобных обвинений. У меня безупречная репутация, и если я вас не устраиваю...

– Полно, мистер Рэмси, – отмахнулся хозяин. – Считайте, что я не совсем удачно пошутил. Вы меня хорошо знаете и должны понимать, что, как только вы перестанете меня устраивать, мы с вами немедленно расстанемся – раз и навсегда. То же самое произойдет и в том случае, если я по каким‑ то причинам перестану устраивать вас.

Рашид, которому англичанин не понравился с самого начала, выслушал все это с огромным удовольствием. Но реакция казначея на слова хозяина его удивила. Они звучали как знак примирения, пусть даже неполного и временного, но именно эти слова, а не прозвучавшее минуту назад почти прямое обвинение в воровстве заставили Рэмси заметно побледнеть и несколько раз испуганно моргнуть глазами.

– Прошу прощения, – помедлив, чтобы собраться с духом, произнес он. – Боюсь, я немного забылся.

– Полно, полно, – повторил хозяин с таким видом, словно речь шла о пустяковой размолвке. – Давайте вернемся к делу. Я считаю вопрос решенным. Вы, господин Рашид, займетесь поиском и привлечением нужных нам людей. Заостряю ваше внимание на том, что кандидаты должны соответствовать нашим требованиям, то есть исповедовать ислам и сочувствовать целям и задачам клуба. Полагаю, предложенные гонорары помогут им проникнуться нашими идеями. – Он тонко, немного цинично улыбнулся. – Переговоры с менеджерами, заключение контрактов и вообще все деловые аспекты возлагаются на вас, мистер Рэмси. Спорные вопросы будем решать по мере их возникновения. На этом, джентльмены, я вынужден с вами проститься. Благодарю, что нашли время меня навестить. Надеюсь, наше дальнейшее сотрудничество будет таким же плодотворным, как и наша сегодняшняя беседа. Желаю всяческих благ. Прошу меня извинить, другие дела требуют моего внимания. Дворецкий вас проводит.

С этими словами хозяин встал и, не затрудняя себя рукопожатиями, лишь отвесив общий полупоклон, покинул гостиную. Это было так неожиданно, что Рашид поперхнулся сигарным дымом и залпом допил водянистое из‑ за успевшего растаять льда виски, до сих пор томившееся в стакане у его левого локтя.

Почти всю обратную дорогу они молчали. Уже подъезжая к аэродрому, мистер Рэмси вдруг повернул к турку сухое бесстрастное лицо и лишенным выражения тоном поинтересовался:

– Ну, мистер Рашид, и как вам показался наш наниматель?

Тренер не сразу нашелся с ответом. Вопрос показался ему в высшей степени неуместным. Даже он, спортсмен, неискушенный в тонкостях человеческой психологии, понимал, что после пережитою в викторианской гостиной унижения казначею лучше было бы промолчать. Неужели этот разговор выбил его из колеи настолько, что он кинулся искать сочувствия у человека, которого до сих пор и в грош не ставил?

– Не знаю, – осторожно ответил тренер. – Я видел его впервые в жизни и не могу судить... Удивительно, – вдруг, неожиданно для себя самого, признался он, – но я никак не могу избавиться от чувства, что уже где‑ то его видел. Кого‑ то он мне напоминает...

– Правда? – холодно и безразлично переспросил англичанин.

– Да. Только я никак не могу вспомнить, кого именно. С вами такого не случалось?

– Увы, нет, – отрезал мистер Рэмси и стал смотреть прямо перед собой, давая понять, что задушевный разговор окончен.

Глава 13

Легкий пятиместный вертолет, набирая высоту, прошел над свинцовой гладью залива. Справа неторопливо проплыла и осталась позади статуя Свободы, о подножие которой разбивались холодные океанские волны. С высоты прибой напоминал рваное белое кружево, перспектива терялась в серой ненастной дымке. Генерал Андреичев без какого бы то ни было пиетета оглядел эту медленно разрушающуюся махину, вблизи выглядевшую не величественной, а просто громадной и довольно запущенной. Он вдруг припомнил, как буквально за пару дней до трагедии одиннадцатого сентября весь Нью‑ Йорк позабавила история, приключившаяся с французским парашютистом, который решил прыгнуть со статуи Свободы, но зацепился за что‑ то наполовину раскрывшимся парашютом и провисел так несколько часов, пока его наконец не сняли.

Величественная панорама Манхэттена, знакомая каждому, кто смотрел телевизор больше двух раз в жизни, надвинулась вплотную, вертолет поднялся еще выше и пошел, перемалывая винтами сырой дымный воздух, над плоскими крышами небоскребов. Его отражение скользило по зеркальным стенам, внизу открывались, чтобы тут же исчезнуть, идеально прямые ущелья запруженных транспортом улиц. Все было как в кино, куда давно приевшиеся всем кадры с летящим над Манхэттеном вертолетом вставляются нарочно, чтобы подчеркнуть особую важность и чуть ли не глобальный масштаб происходящего. Дмитрий Владимирович Андреичев очень редко смотрел телевизор, голливудские боевики считал ярким проявлением свойственного подавляющему большинству американцев инфантильного кретинизма, но даже ему картина порхающего среди небоскребов геликоптера успела опостылеть хуже горькой редьки, очень уж она была назойлива.

Но сегодня был как раз тот случай, когда придуманные режиссером глупого боевика эффектные сцены вдруг становятся явью. Вертолет летел над Манхэттеном, и это действительно было предвестием событий мирового масштаба. Пилот этой пташки служил не в гражданской и даже не в военной авиации, а в ЦРУ, и лощеный тип без имени и фамилии, что сидел слева от Дмитрия Владимировича, наверняка получал свою зарплату там же. Оба прекрасно знали, кого везут, а генерал Андреичев, в свою очередь, был полностью в курсе, с кем имеет дело, и сидел с таким видом, словно летать над Манхэттеном для него, генерала ФСБ, было делом привычным и уже успевшим изрядно надоесть.

Вертолет описал плавную дугу и завис, слегка покачиваясь, над намалеванным на плоской крыше небоскреба белым кругом, обозначавшим посадочную площадку. " Как в кино", – опять подумал генерал. " Кретины", – мысленно добавил он, углядев сверху торчавшую вокруг вертолетной площадки вооруженную охрану в полной боевой амуниции.

Генерал ЦРУ Джон Уэбстер встретил Дмитрия Владимировича в просторном, но выглядевшем несколько запущенным офисе на тридцать втором этаже. Они поздоровались тепло, как старые знакомые, связанные не только взаимной симпатией, но и общими профессиональными интересами. Их взаимоотношения уже много лет напоминали дружбу партнеров по шахматам, если только на свете существует такое явление, как шахматные поединки без правил.

– Это Айзек Бернстайн, – сказал генерал Уэбстер, указывая на бесцветного лысого типа лет тридцати пяти, поднявшегося из глубокого кресла в углу при появлении Дмитрия Владимировича. – Он представляет государственный департамент.

Андреичев пожал вялую ладонь Бернстайна, улыбаясь с преувеличенной приветливостью, поскольку недолюбливал евреев. То обстоятельство, что внятно объяснить причины своего негативного отношения к нации, давшей миру Иисуса Христа, генерал не мог, ни в коей мере не умаляло его неприязни ко всем этим Бернстайнам, Рабиновичам и Кацам. Впрочем, в данный момент национальный вопрос отступал на задний план. Гораздо более любопытным Андреичеву казался сам факт присутствия представителя госдепа на этой неофициальной встрече. Участие Бернстайна придавало предстоящей беседе почти официальный статус. Еще раз оглядев запущенный, явно очень редко посещаемый офис, Дмитрий Владимирович поневоле задумался о том, сколько таких встреч здесь уже состоялось и сколько людей, объявленных впоследствии злейшими врагами великой Америки, успело посидеть в этих старомодных креслах с потертой кожаной обивкой.

– Виски, джин, бренди? – вежливо осведомился Уэбстер, указывая на уставленный бутылками столик.

– Вам известны мои предпочтения, Джон, – ответил Андреичев, удобно располагаясь в кресле. – Вы отличный работник и всегда уделяли должное внимание всестороннему изучению противника.

– Это верно, – с шутливой важностью кивнул Уэбстер. – Хотя, если я все правильно понял, в данный момент мы выступаем скорее как союзники...

– Вы все поняли правильно, – подтвердил генерал ФСБ, уловив в голосе американца вопросительные нотки. – Именно союзники. Как в сорок пятом.

Он говорил с уверенностью, которой сам не испытывал. Союзники... Еще неизвестно, что получится из этого союза и получится ли что‑ нибудь вообще.

– Так, значит, водка, – подытожил Уэбстер, выуживая из частокола бутылок литровую емкость со " Столичной". – Мистер Бернстайн, а вы?

– Я не пью, – с кислой миной старой девы, получившей непристойное предложение, сообщил представитель госдепа.

– Что ж, как говорится, мы в свободной стране, – заметил по этому поводу американский генерал, который, хоть и не являлся антисемитом, явно и недвусмысленно недолюбливал мистера Бернстайна, что не ускользнуло от внимания Дмитрия Владимировича. – Здесь каждый волен губить себя на свой манер. Поэтому я выбираю шотландское. Что ж, Дмитрий, давай выпьем за встречу.

– Со свиданьицем, – по‑ русски пробормотал генерал Андреичев и залпом выпил водку.

Захмелеть он не боялся: доза, после которой возникала угроза хотя бы частичной утраты самоконтроля, как раз помещалась в стоявшей перед ним бутылке. Уэбстер об этом, разумеется, знал, что полностью исключало попытку с его стороны повлиять на ход переговоров путем банального спаивания партнера. Говоря простыми словами, перепить Дмитрия Владимировича он был не в состоянии, хотя пить, как всякий профессиональный разведчик, умел неплохо.

Зато Рабинович... то бишь мистер Бернстайн, явно был не в курсе. Андреичев понял это по тому, как хищно блеснули очки представителя госдепа, когда пустая рюмка негромко стукнула донышком о стеклянную крышку стола. Этот хлюпик уже прикидывал, какую выгоду сумеет извлечь из общения с пьяным русским генералом. В детстве небось слюни пускал, фантазируя, как трахнет обладательницу титула " мисс Америка", а теперь, видите ли, мечтает споить русского офицера... " Такой большой, а в сказки верит", – вспомнился Дмитрию Владимировичу старый анекдот.

Минут пятнадцать они с Уэбстером болтали о пустяках, обмениваясь домашними новостями. После второй рюмки американец пригласил Дмитрия Владимировича погостить на своем техасском ранчо. " Раз уж вы все равно здесь", – добавил он, закуривая. Сказано это было, разумеется, по‑ английски, но прозвучало все равно как‑ то очень по‑ русски – так что, отказываясь от приглашения, Андреичев испытывал искреннее сожаление. Ну что это такое, в самом деле? Встретились коллеги, почти друзья, сто лет знакомы, пуд соли вместе съели, столько раз натягивали друг другу нос, и нет времени по‑ человечески посидеть, поговорить по душам! Встретились и разбежались, да еще под бдительным присмотром этой госдеповской мартышки...

– Я действительно очень сожалею, – повторил он, прикуривая от поднесенной Уэбстером зажигалки, – но дело, по которому я сюда прибыл, крайне спешное.

– Что ж, – вздохнул американец, – в таком случае мы вас слушаем.

При этих словах унылая физиономия затосковавшего было Бернстайна вновь приобрела заинтересованное выражение.

– Как вам известно, – начал Дмитрий Владимирович, – не так давно швейцарский суд принял решение о выдаче вашему департаменту юстиции бывшего министра атомной энергетики России Евгения Адамова.

Очки представителя госдепа гневно блеснули, он напрягся и даже привстал в кресле, готовый ринуться в бой. Уэбстер, напротив, остался абсолютно спокойным.

– Это известно всем, Дмитрий, – мягко сказал он, заинтересованно глядя на Андреичева сквозь дым своей сигареты. – Сомневаюсь, чтобы ты проделал такой путь только затем, чтобы сообщить нам эту новость.

– Разумеется, не за этим. Время новостей наступит чуть позже, а пока я хотел бы напомнить вам, джентльмены, еще один общеизвестный факт, а именно то, что руководство моей страны крайне заинтересовано в возвращении Адамова на родину.

На этот раз Бернстайн не промолчал – наверное, просто не смог утерпеть.

– Этот вопрос неоднократно обсуждался на самом высоком уровне, – выскочил он, – и принятое решение, несомненно, известно не только мистеру Андреичеву, но и его руководству. Евгений Адамов обвиняется в крупных финансовых махинациях, уклонении от уплаты налогов и присвоении весьма значительных сумм. По совокупности предъявленных обвинений ему грозит тюремное заключение на срок до шестидесяти лет, и мы...

– Главная причина, по которой России было отказано в выдаче Адамова, – пропустив тираду Бернстайна мимо ушей, сказал Дмитрий Владимирович, – заключается вовсе не в финансовых махинациях, а в его прежней должности. Ему очень многое известно об атомных секретах моей страны...

– Ну‑ ну, Дмитрий, – произнес Уэбстер с немного смущенной улыбкой человека, ставшего свидетелем того, как его хороший знакомый при большом скоплении народа сделал неприличность за праздничным столом. – Согласись, подобные вещи как‑ то не принято обсуждать... гм... вслух.

– Разумеется, – сказал генерал Андреичев. – Они подразумеваются, как закон всемирного тяготения или то, откуда берутся дети. Именно поэтому, джентльмены, за этим столом сидим мы с вами, а не директора ЦРУ и ФСБ или даже президенты наших стран.

– Мы сидим за этим столом как старые добрые друзья, ведущие приватную беседу, – склонив голову набок и с огромным любопытством глядя на Дмитрия Владимировича, заявил Уэбстер.

– Разумеется, – еще раз повторил Андреичев. – А присутствие представителя госдепартамента США, – он отвесил короткий поклон в сторону Бернстайна, – необходимо для того, чтобы придать встрече старых друзей особую теплоту и приватность, не так ли? Я уж не говорю о вертолете и спецназовцах с автоматами, которые встречали меня на крыше.

– Один – ноль в твою пользу, Дмитрий, – сказал Уэбстер. – Пожалуйста, продолжай. Наша встреча мне самому кажется довольно необычной.

– На то имеются веские причины, – заверил его Андреичев. – Так вот, в ваших руках вскоре может оказаться человек, которому очень многое известно о России... Кстати, Джон, вас уведомили о моих полномочиях?

– Да, – сказал Уэбстер, – уведомили. Они весьма широки, только я не совсем понял, какого именно вопроса эти полномочия касаются.

Бернстайн ограничился молчаливым кивком, поняв, по всей видимости, что его рассуждения о юридических тонкостях положения бывшего министра атомной энергетики России здесь никого не интересуют.

– Сейчас вы все поймете, – пообещал Андреичев. – Пользуясь предоставленными мне полномочиями, которые вы, джентльмены, только что любезно подтвердили, я предлагаю вам обмен. Вы снимаете свое требование о выдаче вам Адамова, а мы...

– А вы? – заинтересованно спросил Уэбстер, воспользовавшись сделанной Владимиром Дмитриевичем эффектной паузой.

– А мы обязуемся доставить вам человека, которого вы, джентльмены, давно и безуспешно пытаетесь заполучить. К слову, ему о вас тоже многое известно, и Соединенные Штаты вряд ли заинтересованы в обнародовании его... гм... мемуаров.

– Пока что вы говорите загадками, Дмитрий, – заметил Уэбстер.

– Взгляните сами.

С этими словами Андреичев вынул из внутреннего кармана и положил на стол любительскую цветную фотографию, на которой были изображены двое мужчин в костюмах для игры в гольф – один помоложе и в очках, другой постарше и с подрисованной от руки длинной бородой. Тот, кто рисовал бороду, явно был далек от изобразительного искусства, однако тут не требовалось быть Леонардо или Тицианом – сходство и без того получилось разительное.

Генерал ЦРУ Уэбстер и представитель госдепартамента Бернстайн склонились над фотографией, едва не стукнувшись лбами. Пользуясь тем, что на него никто не смотрит, генерал Андреичев позволил себе снисходительно улыбнуться: да, такого поворота эти джентльмены явно не ожидали. Думали небось, что он приехал канючить и спекулировать своим давним знакомством с Уэбстером, а тут такой сюрприз...

– Это что, шутка? – спросил Бернстайн, подняв на Дмитрия Владимировича глаза, которые сейчас были едва ли не больше оправы его очков.

– Какие уж тут шутки, – ответил генерал.

– Будь я трижды проклят, – ошеломленно пробормотал Уэбстер. – Где он?!

Дмитрий Владимирович ответил на этот неуместный вопрос непроницаемой, загадочной улыбкой опытного игрока в покер, у которого начинающий партнер спросил, уж не блефует ли он. То обстоятельство, что генерал Андреичев сам не имел ни малейшего представления о происхождении снимка, ничего не меняло: он не сказал бы этого Уэбстеру, даже если бы знал.

– Да‑ да, конечно, – правильно оценив эту улыбку, проговорил Уэбстер. – Этот, в очках, – Халид бен Вазир. Надо же, я и не знал, что он поддерживает такие тесные отношения со своим дядюшкой... Я слышал, он погиб в Зальцбурге?

– Вы отличный работник, Джон, – повторил Дмитрий Владимирович, не имея понятия ни о том, кто такой Халид бен Вазир, ни о том, какая судьба его постигла.

– Да уж, отличный, – с досадой проворчал Уэбстер. – Ваша взяла, Дмитрий. Вы нас... как это будет по‑ русски?.. умыли. Да, умыли! К сожалению, я, в отличие от вас, не уполномочен делать исторические заявления, но мне кажется, что тут двух мнений быть не может. Все козыри у вас на руках, вы победили. Я сегодня же доложу о вашем предложении директору, а он, надо полагать, поставит в известность президента. Мистер Бернстайн станет действовать по своей линии, так что госсекретарь будет обо всем уведомлен не позднее завтрашнего утра...

–... И вопрос решится в кратчайшие сроки, а именно в течение какого‑ нибудь полугода, в самом крайнем случае – года, – иронически подхватил Андреичев. – Нет, джентльмены, – уже другим тоном добавил он, забирая фотографию и пряча ее в карман, – так мы с вами ни о чем не договоримся. Джон, неужели вы не понимаете, что у нас с вами просто нет времени на болтовню и бюрократические проволочки? Сегодня мы знаем, где искать этого мерзавца, а завтра он просто растворится – ищи ветра в поле! И потом, волокита не в ваших интересах. Пока вы будете решать и взвешивать, пытаясь выторговать более выгодные условия, а заодно тянуть из Адамова стратегически важную информацию, мы тоже не станем сидеть сложа руки. Ваш приятель знает, какой теплый прием ждет его на земле Америки. В отличие от смертников, которые взрывают себя в барах, он – человек неглупый. Попав в наши руки, он не откажется в обмен на некоторые послабления поделиться кое‑ какой информацией, способной нанести очень существенный урон как международному престижу Соединенных Штатов, так и рейтингу нынешней администрации США. Простите, что я разжевываю элементарные вещи, но вы сами меня вынудили...

– Это вы должны нас извинить, Дмитрий, – возразил Уэбстер, как обычно быстро сориентировавшись в обстановке. – Не знаю, как мистер Бернстайн, а я порядком растерялся. Вы правы, действовать надо очень быстро, оставив соответствующее процедурное оформление на потом...

– Я решительно протестую! – снова встрял Бернстайн. – Без ведома госдепартамента...

– Так поставьте госдепартамент в известность, черт подери! – резко перебил его Уэбстер. – Разве не для этого вы здесь? Все, что от вас требуется, это немедленно связаться с начальством и выйти на госсекретаря, минуя промежуточные инстанции. Если вы не в состоянии этого сделать, так и скажите, я займусь этим сам.

– Это неслыханно, – беспомощно развел руками Бернстайн.

– Вы ошибаетесь, – возразил Уэбстер. – Случается и не такое. Именно в таких ситуациях, мистер Бернстайн, становится ясно, кто чего стоит. Вы со мной согласны, Дмитрий?

– Вполне, – ответил генерал Андреичев, бросив красноречивый взгляд на часы.

– Прошу извинить. – Уэбстер встал. – Мы с мистером Бернстайном должны ненадолго вас покинуть. Нам нужно сделать по паре звонков. Чувствуйте себя как дома.

– Благодарю вас.

Уэбстер удалился в соседнюю комнату, сопровождаемый Бернстайном, который в данный момент здорово смахивал на лысого воробья, только что получившего удар током при попытке выклевать что‑ то из электрической розетки. Дверь закрылась, мгновенно отрезав их голоса, и Андреичев отметил про себя, что в этом непрезентабельном с виду офисе великолепная звукоизоляция. Можно было также предположить, что установленный в соседней комнате телефонный аппарат подключен к линии связи, защищенной от прослушивания по последнему слову техники.

Впрочем, все это генерала Андреичева уже не касалось. Он отлично выполнил задание, уложив американцев на обе лопатки. Такое достижение следовало отметить. Твердой рукой налив себе водки, Дмитрий Владимирович стал пить, смакуя каждый глоток и прикидывая в уме, каких наград его удостоят за столь блестяще проведенную операцию.

* * *

Длиннобородый араб в чалме и светлом халате, сидевший на фоне белого полотняного задника, кончил говорить.

– Записано, – сказал оператор.

Араб медленно кивнул.

– Качество нормальное? – спросил он. – Повторять не придется?

– Можно проверить, – ответил человек с камерой, – но я уверен, что все в порядке. Включить воспроизведение?

– Не стоит, – отказался араб. Казалось, он напряженно думает о чем‑ то своем, имеющем лишь косвенное отношение к тому, что происходит в данный момент. – Если ты говоришь, что все в порядке, значит, так оно и есть. Ты хороший оператор, да продлит Аллах твои дни. Можешь быть свободен.

Поблагодарив, тот собрал аппаратуру и ушел. Бородач встал, распрямившись во весь свой почти двухметровый рост, отдал охраннику АК‑ 47 – полностью исправный, готовый к бою, но без единого патрона в магазине, – снял халат, под которым обнаружился строгий европейский костюм, и повесил его на спинку стула. Поверх халата легла размотанная чалма, а за ней последовала длинная, темная с проседью накладная борода. Телохранитель сгреб все это и бережно повесил на сгиб локтя. Еще двое арабов, один из которых был черным, как сапог, а другой просто очень смуглый, свернули и унесли установленный посреди викторианской гостиной полотняный задник. Очередное послание, содержавшее напутствия воинам ислама и угрозы в адрес его врагов, было благополучно записано.

Араб потер ладонью здоровый глаз, уставший оттого, что пришлось долго смотреть в одну точку, и, подойдя к окну, выглянул наружу. Вид заснеженных полей навевал тоску и скуку; поднявшийся после обеда ветер раскачивал голые ветви деревьев, стряхивая с них остатки снега. Низкое серое небо обещало очередную оттепель; над верхушкой соседнего холма беспорядочно кружили какие‑ то птицы, казавшиеся отсюда черными, как хлопья сажи. Птицам приходилось маневрировать, чтобы ветер не сносил их в сторону, и арабу стало интересно, что заставляет их ценой таких усилий оставаться на месте. Вряд ли на ухоженных полях благоустроенной Англии будет валяться неубранная падаль – все‑ таки здесь не Афганистан и не Ирак, здесь не то что каждый человек – каждая собака и каждая корова учтены, записаны и находятся под неусыпным наблюдением. Но не беда, пройдет еще немного времени, и те, кто усеял афганские горы и пески Ирака неубранными трупами, сами пожнут со своих полей такой же страшный урожай. Времена меняются – пусть медленно, но меняются. Вот и время империй, привыкших кичиться своими гигантскими размерами и военной мощью, понемногу уходит в прошлое. Территориальное государство, каким бы могучим оно себя ни считало, бессильно перед разветвленной террористической организацией, которая находится одновременно везде и нигде, наносит сокрушительный удар и растворяется в воздухе до следующего раза. Такая организация неуничтожима и страшна, как самый сильный ураган. Враги уже начали это понимать, и в их сердцах прочно поселился страх. Но, когда они поймут всю безнадежность своего дела до конца, будет уже поздно – их сотрут с лица земли и предадут забвению.

Он отошел от окна. Дела в последнее время пошли как‑ то странно, не совсем так, как хотелось бы. Акция в Бансфилде прошла, как и задумывалась, с полным успехом, но уже утром следующего дня стало известно, что дом Халида в Зальцбурге взорвался и сгорел дотла. Халид молчал, аль‑ Фаттах тоже не давал о себе знать, и в душу одноглазого начала закрадываться тревога. Но ведь не мог же, в самом деле, такой человек, как Фарух, позволить себе и своему подопечному глупо погибнуть при взрыве какого‑ то там бытового газа! Кто угодно, только не аль‑ Фаттах... Или этот пес посмел предать Халида? Нет‑ нет, не может быть! Это просто невозможно, потому что Фарух не наемник, который продается и покупается за деньги, а друг, брат по оружию и крови. Он не ведает сомнений и страха, его невозможно обмануть и запугать, он – настоящий меч Аллаха... Так что же, во имя пророка, там произошло?!

Обернувшись, он заметил почтительно замершего у дверей дворецкого. Невозможно было даже предположить, как давно он там торчит. Это старое английское пугало в крахмальной манишке и белом галстуке безумно раздражало одноглазого, но его приходилось терпеть для поддержания столь тщательно создаваемого образа лощеного джентльмена из высшего общества.

– В чем дело, Саймон? – спросил он на оксфордском английском, изобразив некое подобие любезной улыбки.

– Мистер Гамид вернулся с континента и ожидает в приемной, – величественно доложил дворецкий дребезжащим старческим голосом.

– Гамид вернулся? Почему же вы до сих пор не доложили?!

– Но, сэр...

– Да, знаю, я был занят. Простите, Саймон. Просто я с большим нетерпением ожидал возвращения мистера Гамида.

– Я знаю, сэр. К вашим услугам, сэр. Прикажете пригласить мистера Гамида сюда?

– Да. То есть нет, простите, – поправился хозяин, представив, сколько времени уйдет у этого дряхлого раритета на то, чтобы доковылять до приемной и вернуться, ведя за собой гостя. – Я сам пройду в приемную. А вы принесите нам чай.

– Только чай, сэр?

– Только чай. Это сугубо деловая встреча. И потом, вы же знаете, что я не пью до захода солнца.

– Да, сэр. Понимаю, сэр. Разрешите идти?

– Идите, Саймон.

Дворецкий, шаркая подагрическими ногами, двинулся в направлении буфетной. " Милая старая Англия, – глядя в его неестественно прямую спину, подумал араб. – Да ниспошлет Аллах свой гнев на головы ее обитателей! " Едва дождавшись, пока старик освободит дверной проем, он почти выбежал из гостиной, широким шагом преодолел длинный коридор, спустился по парадной лестнице из резного мореного дуба в холл первого этажа, снова прошел коридором и опять поднялся на второй этаж по винтовой лестнице, пронзавшей толщу каменной стены Охранник вскочил при его появлении. Одноглазый жестом усадил его на место, толкнул массивную дверь красного дерева, которой, похоже, было не меньше двухсот лет, и оказался в небольшой, обставленной в восточном стиле приемной, служившей преддверием его рабочего кабинета.

Гамид, рослый, широкоплечий и одетый по случаю как преуспевающий бизнесмен, поднялся ему навстречу. Они обменялись приветствиями, и хозяин жестом пригласил Гамида в кабинет, отметив про себя, что вид у того хмурый, и расценив это как дурное предзнаменование.

Усевшись в предложенное кресло, Гамид первым делом ослабил узел галстука.

– Вы позволите?.. – спросил он, спохватившись.

Хозяин нетерпеливо кивнул: он с удовольствием позволил бы Гамиду раздеться догола и даже сбросить кожу, лишь бы тот поскорее начал говорить. Гость с видимым облегчением содрал с шеи галстук и расстегнул верхнюю пуговицу сорочки. Вид у него был усталый, глаза покраснели от недосыпания, на тяжелой челюсти, на щеках и под носом проступила иссиня‑ черная жесткая щетина.

Хозяин смотрел на него, нетерпеливо покусывая нижнюю губу, но воздерживался от вопросов. Он знал, что Гамид расскажет все сам, без понуканий, поскольку именно за этим и пришел. Однако пережить паузу оказалось непросто, и одноглазый подивился собственному нетерпению. Он многое пережил, побывал в переделках, из которых обычному человеку живым не выбраться, и всегда сохранял спокойствие. Он терял друзей и много раз сам находился на краю гибели; пытаясь его уничтожить, враги превращали в руины города и целые страны, убивали тысячи ни в чем не повинных мусульман, но он и тогда оставался спокойным, потому что служил великой цели. Сотни раз ищейки выходили на его след, однако он не особенно волновался по этому поводу: игра в кошки‑ мышки со смертью была неотъемлемой частью того образа жизни, который он избрал. Он был уверен, что готов пожертвовать всем, что у него есть, даже своей семьей, однако теперь вдруг начал в этом сомневаться.

Да, его двоюродный племянник очень много знал о нем и, попав в руки спецслужб, многое мог рассказать. Но в данный момент одноглазого, как он с некоторым удивлением убедился, волновала не столько его собственная участь, сколько судьба Халида. А Гамид, да украсит Аллах его лоб тем, что нормальные мужчины привыкли носить ниже пояса, все никак не начинал говорить, и чем дольше он молчал, тем яснее становилось, что дело плохо.

– Я знаю, что ты ждешь от меня известий, – сказал наконец гость, массируя пальцами старый шрам, который стал виден, когда он расстегнул воротник.

– Рад, что ты сохранил свойственную тебе проницательность, – сдержанно произнес одноглазый.

Гамид посмотрел на него снизу вверх с сочувствием, которое было бы уместно на поле боя по отношению к смертельно раненному соратнику.

– Мне самому трудно поверить в то, что я сейчас скажу, – признался он, – но новостей нет. Мне не удалось узнать ничего сверх того, что передавали по телевидению.

Одноглазый изумленно поднял бровь.

– В это действительно трудно поверить. Чем же ты занимался все это время – бродил вокруг дома, глазея на развалины?

– Не на развалины, – поправил Гамид, – а на забор, который их окружает. Да, именно так, клянусь Аллахом, все и было! Все оцеплено полицией. Власти не хотят пугать туристов, но, как только пытаешься приблизиться к дому, немедленно возникает один из этих типов в штатском, который готов отдать все на свете, лишь бы взглянуть на твои документы и узнать, что ты здесь потерял.

– Не думал, что это может послужить для тебя препятствием, – кротко заметил одноглазый.

– Клянусь Аллахом, нет! Конечно, я проник во двор и осмотрел то, что осталось от дома. Поверь, сказать что‑ то определенное очень трудно. Разрушения самые обыкновенные, они вполне могли произойти от взрыва газа. Не понимаю, как Фарух мог такое допустить. Клянусь, я обшарил все, но не нашел даже стреляной гильзы.

– Это говорит лишь о том, что австрийская полиция умеет работать на месте происшествия, – вставил одноглазый.

– Да, клянусь Аллахом, наконец‑ то научились! – горячо воскликнул Гамид. – Но нам от этого, как ты понимаешь, не легче, поскольку делиться с нами результатами своей работы они вряд ли станут.

– Это так. А что говорят наши люди в городе? Ну же, Гамид! Неужто Аллах даровал тебе язык только затем, чтобы тебя за него тянули?!

Гамид пожал мощными плечами.

– В этом городишке никогда не было много наших, – с отвращением сообщил он. – А те, что есть, ничего не знают. Был взрыв. Поздно вечером, почти ночью. Был большой пожар. Пожарным было трудно подъехать... Потом пламя потушили – вернее, как я понимаю, оно само погасло, но пожарники приписали это себе. Наши люди видели издалека, как полиция загружала в фургон какие‑ то пластиковые мешки, похожие на те, в которых перевозят трупы, но сколько их было и что находилось внутри, никто не знает. С тех пор ни Халида, ни Фаруха, ни кого‑ либо из охраны никто не видел. На связь они не выходили. Зная аль‑ Фаттаха, я могу предположить, что он столкнулся с какой‑ то серьезной проблемой и увез Халида, инсценировав свою гибель. По крайней мере, это выглядит более правдоподобно, чем какой‑ то дурацкий взрыв бытового газа.

– Это выглядит более утешительно, – поправил его одноглазый. – Что же до правдоподобия...

В дверь кабинета постучали, и сразу же, не дожидаясь ответа, в нее бочком вдвинулся дворецкий Саймон, нагруженный серебряным подносом с чаем и всем прочим, что, по мнению британцев, должно сопутствовать чаепитию. Собеседники, хоть и говорили по‑ арабски, предпочли замолчать, дав старику возможность сервировать стол. Дворецкий подвергся многократной перекрестной проверке на предмет сотрудничества со спецслужбами. Проверка не выявила ничего подозрительного, но вероятность того, что Саймон владеет арабским и старательно стенографирует все подслушанные в доме разговоры, все равно нельзя было сбрасывать со счетов.

– Что же до правдоподобия, – продолжал одноглазый, когда англичанин, слегка согнувшись в величественном полупоклоне, убрался наконец из кабинета, – то это станет ясно только после того, как Халид даст о себе знать. Или не даст.

– Это может тянуться довольно долго, – заметил Гамид, наливая себе чаю. Он заглянул в сливочник, брезгливо сморщился, понюхал печенье и пренебрежительно бросил его на поднос. – Кто знает, что могло с ними случиться? Быть может, они в плену.

– Быть может, – сказал ему одноглазый, жестом отказавшись от молчаливо предложенной порции чая, – может все. Для того я и отправил тебя в Австрию, Гамид, чтобы не гадать на кофейной гуще.

– Все верно, – смиренно склонив голову, согласился тот. – Но, аллах свидетель, я сделал все, что мог!

– Я верю, Гамид. Знаешь, у меня такое ощущение, что кто‑ то очень серьезный сидит у нас на хвосте. Не у " Аль‑ Каиды", а именно у нас с тобой. Ты веришь в случайные совпадения? Я – нет. За день до этого злополучного взрыва Фарух сообщил, что едет в Вену, потому что там возникла какая‑ то проблема с человеком, передававшим наши послания на Кавказ и в некоторые другие места. Похоже, того человека кто‑ то вычислил и взял в крутой оборот. Разумеется, Фарух его убрал. Он даже утверждал, что убрал неверного, который приходил к нашему австрийскому другу. Но уже вечером следующего дня дом моего племянника в Зальцбурге взлетел на воздух, и с тех пор мы ничего не слышали ни о нем, ни о Фарухе. Ты чувствуешь, Гамид, какая получается цепочка?

– Довольно короткая, – озабоченно ответил гость.

– Верно! И кто‑ то идет по ней, перебирая звено за звеном, прямо ко мне.

– Может быть, стоит уехать из Англии?

– Куда? И где гарантия, что они не добиваются именно этого? Я подозреваю, Гамид, что мы имеем дело не с государством – неважно, каким именно, – а с человеком или несколькими людьми, которые за что‑ то очень сильно меня не любят. В противном случае дом уже был бы окружен спецназом, а воздух потемнел бы от ракет, готовых упасть на наши головы. Но этого, как видишь, не происходит, а значит, враг не так уж силен. Хотя в ловкости ему не откажешь, и удача пока на его стороне. Но я не стану помогать ему, покидая надежное укрытие и бросаясь в поисках спасения как раз туда, где меня поджидают американцы со своими танками и вертолетами!

Гамид пригубил чай и аккуратно вернул чашку на блюдце.

– Мы не знаем, существует ли на самом деле тот враг, о котором ты говоришь, – осторожно вставил он.

– Враги были, есть и будут, – ответил одноглазый. – Если мой племянник просто сменил место жительства, забыв поставить меня в известность, я буду очень рад. Тогда нам с тобой опасаться нечего. Но пока от Халида нет вестей, мы должны, да простит меня Аллах, считать его и Фаруха погибшими и в любую минуту ожидать нападения. А пока, Гамид, присмотрись как следует к нашему – к моему – ближайшему окружению. Например, этот новый тренер, Закир Рашид. Он турок, ты знаешь?

– Да, это мне известно.

– А известно ли тебе, что его жена и дети погибли во время взрыва, устроенного одним из наших смертников?

– Этого я не знал.

– А между тем он этого не скрывает. Возможно, по неведению, а может быть, это такой способ маскировки – притворяться идиотом, который ничего не замечает и не способен верно истолковать даже то, что лежит у него перед носом.

– О Аллах!

– Воздержись от бессмысленных возгласов, Гамид. Проследи за ним. Если надо, подружись с ним, войди в доверие, узнай, чего он хочет. И докладывай мне о каждом новом человеке, появившемся на горизонте.

– Я так и сделаю.

– Не сомневаюсь. И вот еще что: пожалуй, я вернусь в Лондон. Здесь слишком пусто. Я чувствую себя заметным, как черный верблюд посреди великой пустыни. Подготовь все к отъезду, отоспишься в городе.

– Я все сделаю, – повторил Гамид и, оставив на столе недопитую чашку чая, с поклоном покинул кабинет.

Одноглазый проводил его взглядом, а потом налил чаю в чистую чашку и сделал несколько медленных глотков, даже не подозревая, что в этот самый миг в другом полушарии планеты генерал ФСБ Андреичев так же медленно и с огромным удовольствием пьет из квадратного стакана русскую водку за упокой его далеко не безгрешной души.

Глава 14

Тренировка была в разгаре, когда к Закиру Рашиду подошел охранник в спортивном костюме и белых кроссовках.

– Ну, в чем дело? – недовольно спросил тренер, с трудом оторвавшись от созерцания довольно неуклюжей игры своих новых питомцев. Энтузиазма у ребят было хоть отбавляй, но даже самые способные из них до сих пор играли в уличный вариант баскетбола, и убедить их, что это никуда не годится, было очень и очень трудно. – Ты не видишь, что я работаю?

– Там, снаружи, какой‑ то тип, – сообщил охранник. – Хочет видеть вас.

– Меня? – удивился Рашид, у которого в Лондоне не было знакомых, по крайней мере таких, которые стали бы стоять за дверью и препираться с охранником. Все, кого он знал в этом городе, так или иначе были связаны с клубом и имели сюда беспрепятственный доступ.

– Не совсем так, – ответил охранник. – Он хочет просто войти, осмотреть здание, поприсутствовать на тренировке и поговорить с кем‑ нибудь, кто сможет ответить на его вопросы.

– А мешок золота и десяток танцовщиц в придачу ему не нужны? – угрюмо осведомился Рашид. – Кто он такой? Полицейский?

Им же самим сделанное упоминание о полиции ни с того ни с сего, по какой‑ то странной ассоциации, вызвало из памяти образ искусственного глаза – того самого, что не давал Рашиду покоя во время недавнего разговора с хозяином клуба. Такая чувствительность по отношению к чужому увечью казалась турку странной. Ему приходилось видеть самые разнообразные травмы, вплоть до открытых переломов; с учетом того, что он провел юность в бедном мусульманском квартале, можно было смело утверждать, что не существует таких насильственных повреждений человеческого организма, будь то порезы, огнестрельные ранения, размозжения или разрывы тканей, с которыми Закир Рашид не столкнулся бы на протяжении своей долгой и бурной жизни. Даже рыдая над трупами жены и дочерей посреди усеянной дымящимися обломками, залитой кровью улицы, он не потерял сознания при виде изуродованных тел тех, кого так любил.

Но искусственный глаз хозяина не давал Рашиду покоя. Было в нем что‑ то неуловимо отталкивающее, постыдное, едва ли не преступное. Закир Рашид не мог объяснить, откуда у него взялись подобные мысли, но они возникали с такой настойчивостью, что тренер начал всерьез опасаться: уж не сходит ли он с ума?

Усилием воли отогнав навязчивый образ, Рашид заставил себя сосредоточиться на том, что говорил охранник.

– Он представился журналистом, – сообщил тот.

– Этого еще не хватало! – возмутился тренер. – Гони его прочь! Это частный клуб, посторонним здесь делать нечего, особенно журналистам.

– Я так ему и сказал, но он не уходит. Говорит, что сотрудничество с ним отвечает интересам клуба...

– Послушай, – набравшись терпения, сказал охраннику Закир Рашид. – Я работаю здесь всего вторую неделю, я простой тренер, но даже я знаю правила, за соблюдением которых, между прочим, должен следить ты. А я должен тренировать команду. Только это, больше ничего! Почему ты пришел ко мне? Обратись к Рэмси, пусть он решает, что в интересах клуба, а что нет.

– Мистер Рэмси уехал, – сообщил охранник. – Здесь вообще нет никого из начальства, только вы. Поэтому я...

– Это еще что такое?! – перебив охранника, во всю мощь своей луженой тренерской глотки взревел Рашид, заметив через его плечо появившегося в дверях спортивного зала европейца в мешковатой матерчатой куртке, надетой поверх твидового пиджака. Под пиджаком виднелся ворот черного свитера, темные солнцезащитные очки скрывали глаза, а с плеча свисал потертый кожаный кофр для фотопринадлежностей.

Охранник обернулся и тоже увидел журналиста. На его смуглом лице отобразилось полное недоумение.

– Не понимаю, – растерянно пробормотал он. – Я же запер дверь у него перед носом...

– Ну конечно, – свирепо процедил сквозь зубы разъяренный турок. – А он просочился через замочную скважину. Ты разве не знал, что это умеют все журналисты?

Охранник открыл рот, но незваный гость был уже рядом, что делало дальнейшие разговоры бессмысленными.

– Добрый день! – сияя чарующей улыбкой, воскликнул журналист и протянул Рашиду руку, которую тот растерянно, чисто машинально пожал. – Дверь была открыта, и я решил, что лучше будет войти и объяснить все самому, непосредственно.

– Послушайте, мистер... – начал Рашид, с недвусмысленной угрозой нависая над журналистом всеми своими двумя метрами и семью сантиметрами.

Он хотел сказать, что не уполномочен давать интервью, зато имеет полное право взять нахала за шиворот и вышвырнуть его на улицу пинком в зад. В подтверждение серьезности своих намерений он даже собирался продемонстрировать журналисту свою кроссовку сорок седьмого размера. Однако ничего этого Закир Рашид сделать не успел. Уловив короткую паузу после слова " мистер", журналист расценил это как предложение назвать себя, выхватил из нагрудного кармашка пиджака визитную карточку и сунул ее Рашиду. Карточка, будто по волшебству, очутилась в пальцах у тренера раньше, чем тот успел отдернуть руку.

– Алек Сивер, корреспондент агентства " Рейтер", – представился нахал. – А вы, если не ошибаюсь, Закир Рашид?

– Кто вам сказал? – неприветливо поинтересовался тренер. – Он?

При этом его толстый палец указал на охранника, который сразу же открыл рот с явным намерением опровергнуть это обвинение, но тоже ничего не успел сказать.

– Вовсе нет, – продолжая скалиться с таким видом, словно тут ему было самое место, возразил Алек Сивер. – Просто я вас узнал. В юности мне довелось видеть по телевизору пару матчей с вашим участием. Вы тогда произвели на меня большое впечатление, да и память на лица у меня профессиональная...

– Что вам здесь нужно? – спросил Рашид, стараясь не показать, что польщен. Он и не подозревал, что кто‑ то еще помнит о нем и даже может его узнать через столько лет после окончания его спортивной карьеры. – Имейте в виду, я не собираюсь давать интервью, а фотографировать в помещении клуба строго запрещено. Вам вообще нельзя здесь находиться...

– А играют ваши питомцы неважно, – глядя мимо него на площадку, откуда все еще доносилось шарканье подошв, азартные выкрики и звонкие удары мяча, заметил журналист. – До вас им далеко. С такой компанией, мсье Рашид, вам ничего не светит даже на кубке дворовых команд.

– Это не мои питомцы, – помимо собственной воли вступая в разговор, буркнул тренер. – Я только что принял эту команду, и о результатах пока говорить рано.

– Говорить о результатах не придется до тех пор, пока вы не создадите в команде профессиональное ядро, – вторя мыслям Рашида, заметил журналист. – Вот увидите, как только у вас появится пара‑ тройка хороших легионеров, все остальные преобразятся, как по волшебству. Судя по этому залу и по тому, как одеты ваши ребята, у хозяев клуба денег куры не клюют. Что им стоит купить несколько хороших игроков мирового уровня?

– Я не уполномочен обсуждать это с посторонними, – проглотив совсем другие слова, уже вертевшиеся на кончике языка, резко ответил Рашид. – Охранник, проводите мистера Сивера к выходу!

– Выход я без труда разыщу сам, – возразил журналист, ловко, почти незаметным движением, уклонившись от протянутой руки охранника, который собирался взять его за локоть. – Поймите меня правильно, мсье Рашид, я не охотник за сенсациями и не стремлюсь раздуть скандал. Я уже говорил вот этому мсье, – он кивнул в сторону охранника, который топтался вокруг, явно прикидывая, как бы половчее сгрести гостя в охапку, – что мои интересы в данном случае совпадают с целями и задачами вашего клуба... естественно, если я правильно их понимаю. Честно говоря, я удивлен, что столь благородное начинание окружено такой атмосферой секретности, как будто... ну, я не знаю... Как будто вы тут готовите не баскетболистов, а боевиков для " Аль‑ Каиды"!

– Кто вы, черт подери, такой? – слегка растерявшись от такого напора, спросил отвыкший от общения с журналистами Рашид.

– Корреспондент агентства " Рейтер" Алек Сивер, – как будто не поняв смысла вопроса, вторично представился этот назойливый тип. – Моя визитная карточка у вас в руке. Меня интересуют вопросы социальной адаптации мусульманской молодежи в странах Евросоюза...

– Еще бы они вас не интересовали! – невольно хмыкнул Рашид, делая охраннику знак не торопиться с применением силы. – После того что творилось в Париже этой осенью, не осталось, наверное, ни одного француза, которого бы это не интересовало! Ведь " Рейтер", если не ошибаюсь, именно французское агентство?

– Именно! – радостно подтвердил Сивер. – В высшей степени французское! Послушайте, – добавил он доверительным тоном, – давайте потолкуем, мсье Рашид! Ну что вам стоит? Я отдам этому мсье, – он снова кивнул в сторону охранника, – камеру и диктофон. Если хотите, я даже позволю ему себя обыскать. Я ничего не стану записывать и нигде не упомяну ваше имя. Мы с вами просто поговорим, идет? Вы мне растолкуете, что здесь происходит и для чего все это нужно. Заметьте, это уникальная возможность подать информацию в выгодном для вас свете... То есть, пардон, я хотел сказать: в истинном свете. Ведь что получится, если вы сейчас просто выкинете меня за дверь? Что я тогда смогу написать? Как уважающий себя журналист, я ничего не стану выдумывать и честно, без прикрас, напишу, что баскетбол, оказывается, не такое благовидное занятие, каким оно представляется широкой публике. И доказательством служит тот факт, что корреспондента агентства " Рейтер" просто вышвырнули за дверь, как будто он проник не на тренировку баскетбольной команды, а в хранилище ядерных боеголовок...

– Будь проклят этот Рэмси, – крякнул Рашид. – И угораздило же его уехать именно сейчас!

– Мистер Рэмси – владелец клуба? – немедленно уцепился за прозвучавшую фамилию журналист.

– Казначей и менеджер, – неохотно разъяснил тренер.

– А имя владельца?..

Тут Рашид слегка растерялся, поскольку до него только теперь дошел тот простенький факт, что он не знает имени своего нанимателя. Тот каким‑ то образом ухитрился не назвать себя при встрече, и все, с кем турок общался по работе, упоминали о нем без имени – " хозяин", " наниматель", " босс" и даже просто " он". И Рашид подумал, что француз прав: что‑ то уж очень много секретов и тайн его наниматель развел вокруг такой простой вещи, как баскетбольный клуб. И еще этот искусственный глаз, будь он трижды проклят!

– Владелец предпочитает сохранять инкогнито, – удачно, как ему показалось, вырулил из неприятной ситуации Рашид. – Клуб представляет собой не коммерческое, а благотворительное предприятие, и владелец, как человек скромный и действующий из самых лучших побуждений, не хочет дешевой популярности.

– Звучит весьма туманно, но я, кажется, вас понимаю, – задумчиво произнес Алек Сивер. – А что же это за лучшие побуждения? Уверен, что намерение завоевать кубок НБА в их число не входит, в противном случае ваш наниматель просто... гм... находится в плену иллюзий.

– Послушайте, мистер Сивер, – почти умоляюще сказал Рашид, – я думаю, вам действительно лучше дождаться мистера Рэмси. Я здесь всего вторую неделю, да и говорить складно не мастер. А мистер Рэмси, если согласится дать интервью, все разложит по полочкам.

– К дьяволу мистера Рэмси! – с горячностью, которая очень пришлась по душе Закиру Рашиду, воскликнул француз. – Судя по тому, как вы его рекомендовали, он обычный клерк, ничего не смыслящий ни в баскетболе, ни в проблемах мусульманской молодежи. Меня интересует не финансовая отчетность клуба, а живые люди – как они живут, о чем думают, что чувствуют... Мистер Рэмси! Да войдите же, черт подери, в мое положение! Я совершенно неожиданно натыкаюсь в этой дыре на кумира своих юношеских лет, а он, вместо того чтобы хлопнуть меня по плечу и предложить выпить, подсовывает мне какого‑ то мистера Рэмси!

– Чтобы считать меня своим кумиром, – расплываясь в невольной улыбке, заметил простодушный Рашид, – надо очень хорошо знать историю баскетбола. Я никогда не играл в командах первого эшелона...

– Я не знаток, – признался Сивер, – но меня всегда интересовало качество продукта, а не фирменные ярлыки. Если большой талант в силу каких‑ то причин всю жизнь бросает мяч в ржавое кольцо, приколоченное к стенке сарая на заднем дворе, он от этого не перестает быть талантом. К примеру, вон тот, – он указал на площадку, – седьмой номер. Сыроват, конечно, но, если его направить и подтолкнуть...

– Да, из парня будет толк, – согласился тренер, оглянувшись через плечо. – Вы действительно кое‑ что в этом понимаете, мистер Сивер. Или надо говорить " мсье"?

– Безразлично, – отмахнулся журналист. – Я гражданин Франции, но корни у меня русские. Это не значит, конечно, что ко мне следует обращаться " товарищ", – добавил он, смеясь.

– Русский? – улыбаясь еще шире, переспросил Рашид. – Я знавал русских. Отличные ребята! Мне доводилось с ними играть. Класс у них не слишком высокий, но это настоящие тигры! А как они пьют водку – это что‑ то неописуемое!

– Ну, об этом можете не рассказывать, – усмехнулся Сивер. Он все больше нравился Рашиду, потому что действительно разбирался в баскетболе, а главное, вел себя просто, по‑ товарищески, не лез в душу и не задавал каверзных вопросов. – Я и сам не дурак выпить. Наверное, наследственность дает о себе знать. Кстати, здесь неподалеку, за углом, есть неплохое местечко, где подают все, что можно налить в стакан, а оттуда переправить в глотку. В том числе и русскую водку. К черту интервью! Я готов плюнуть на все и попытать счастья где‑ нибудь в другом месте – хотя бы и с вашим мистером Рэмси, – если вы не откажетесь со мной выпить. Здесь невозможно разговаривать, слишком шумно, да и вы заметно нервничаете из‑ за того, что я вломился сюда, нарушив здешние правила. К тому же я не нравлюсь вашему охраннику. Он все время пялится на меня, не давая сосредоточиться, а входная дверь, которую он должен сторожить, между прочим, так и стоит незапертая...

– Если вы так настаиваете, выпить можно, – нерешительно произнес Рашид, вдруг осознав, что смертельно соскучился по хорошей компании и понимающему, внимательному собеседнику. – Но учтите, мистер, или как вас там, что я не намерен давать интервью. Если в газетах появится мое имя, клянусь Аллахом, я достану вас из‑ под земли и сверну шею голыми руками!

– Я ведь сказал: к черту интервью, – спокойно и даже небрежно ответил француз. – Если этого мало, я даю вам честное слово, что не стану не только упоминать в печати ваше имя, но даже использовать в своем материале то, что вы мне скажете – неважно, что именно, что угодно.

Закир Рашид никогда не считал себя тонким психологом и знатоком человеческих душ, но обычно чувствовал, когда собеседник лжет, а когда говорит правду. Француз, похоже, не лгал. Рашид представил себе одинокий вечер перед телевизором, по которому идет бесконечное и унылое юмористическое шоу, служащее живым опровержением расхожего мнения о тонкости английского юмора, и, ничего больше не обдумывая, сказал:

– Тогда договорились. Сразу после тренировки, идет?

– Буду ждать вас в баре, – сказал француз и, дружески помахав рукой охраннику, вышел из зала.

* * *

Взяв разбег, тяжелый " Боинг" с неправдоподобной для такой громадины легкостью оторвался от рубчатого бетона взлетной полосы и начал набирать высоту. Генерал Андреичев смотрел в иллюминатор. Там, за толстым кварцевым стеклом, на глазах превращаясь в скопление детских кубиков, уходил под крыло огромный город, по улицам которого он так и не успел пройтись. Рождественские ярмарки и распродажи, магазины готовой одежды, знаменитые на весь мир музеи и концертные залы, Уолл‑ стрит и Пятая авеню – все проваливалось вниз, сливаясь в сплошную массу, а потом и вовсе подернулось серой пеленой низких облаков и окончательно исчезло из вида. Смотреть за окном стало не на что, и Дмитрий Владимирович, подавив вздох, отвернулся от иллюминатора.

Его соседка, весьма аппетитная дамочка бальзаковского возраста в строгом деловом костюме и с острыми звездами бриллиантов в мочках аккуратных розовых ушей, уже спала, нацепив на глаза специальную повязку, которая почему‑ то живо напомнила генералу лошадиные шоры. Возможность переброситься парой слов с симпатичной собеседницей и завязать короткое, ни к чему не обязывающее знакомство, таким образом, пропала. " Ну и черт с ней", – подумал Дмитрий Владимирович. В конце концов, ему сейчас было не до конского флирта.

На электронном табло появилась надпись, разрешающая расстегнуть привязные ремни. Генерал щелкнул пряжкой и покосился на соседку, прикидывая, не позаботиться ли и о ней. Колебался он совсем недолго и в результате решил не соваться со своей непрошеной помощью: еще, чего доброго, схлопочешь по физиономии, а там и до скандала недалеко. Того и гляди, в суд подаст – за сексуальные, сами понимаете, домогательства... Тьфу! Навыдумывали законов на свою голову... Мужики ведь выдумывали, не бабы! Бабам такого не сочинить, они только и умеют, что на шее сидеть и при этом жаловаться: ах, нас притесняют, ах, дискриминируют! Это как с неграми. Эти черномазые самые главные расисты и есть, белые для них – дерьмо, грязь. И опять же, кто виноват? Да сами белые и виноваты! Пустили козлов в огород, а их надо было в черном теле держать, сволочей, раз уж они так своим цветом кожи гордятся!

А евреи? Государство у них, видите ли, свое! Мало им того, что во всем мире, куда ни ткнись, все теплые местечки заняли, так им еще и государство подавай! Хотя, с другой стороны, черномазых в своем регионе они в узде держат. Вот дать бы им волю, сказать: давайте, пейсатые, действуйте, чтоб ни одной заразы мусульманской на тысячу километров вокруг вас не осталось! А потом, когда управятся, – а они управятся, это даже к гадалке не ходи, – гвоздануть по ним боеголовкой. Ну а как шлак остынет, собрать по всему свету всех этих Бернстайнов да Рабиновичей, поселить на то же место, обнести забором, чтоб не расползлись, тараканы носатые, и – еще одну боеголовку! И так – до победного конца. Пока евреи не кончатся. И этого умника из госдепа туда же – желательно в первых рядах. Вот ведь сволочь скользкая, придумал‑ таки, как вывернуться...

Генерал‑ майор Андреичев был раздражен и озабочен. Хитрый еврей Бернстайн действительно умудрился измыслить способ, с помощью которого испортил Дмитрию Владимировичу все удовольствие от одержанной победы. Ощущение было такое, словно во время парада на Красной площади ему на новенький, шитый золотом генеральский мундир нагадил голубь размером с бегемота. Во‑ во, в точности так! Вроде и парад продолжается, и ордена со звездами на месте, и марширующие колонны по‑ прежнему держат равнение на трибуну, честь тебе отдают, а удовольствия никакого, и даже наоборот – срамно парад‑ то принимать, когда с фуражки дерьмо капает!

Разумеется, генерал не мог с уверенностью утверждать, что эту штуку придумал именно Бернстайн. Скорее всего преподнесенный американцами сюрприз явился плодом, так сказать, коллективного творчества. Но приятнее было все‑ таки думать, что во всем виноват проклятый еврей, который с первого взгляда не понравился Дмитрию Владимировичу, а не старый знакомый, почти что приятель, Джонни Уэбстер.

Самолет пробил облака, небо за иллюминатором стало ярко‑ синим, а тучи, снизу казавшиеся грязно‑ серыми, засверкали праздничной, первозданной белизной. Они расстилались внизу, как бескрайнее снежное поле, по которому хотелось, как встарь, с гиканьем пробежаться на лыжах – от души, в полную силу, чтобы ветер свистел в ушах, а щеки розовели от чистого морозного воздуха и молодого беспричинного восторга.

От этой картины у генерала не то чтобы улучшилось настроение, но все‑ таки ему как‑ то полегчало. Раздражение мало‑ помалу улеглось, и он подумал: " А чего я, собственно, взвился? Что произошло‑ то? Не хотят американцы Адамова отдавать, так они и раньше не хотели. Только теперь, голубчики, это не вам решать. Как мы скажем, так вы и сделаете, а если нет, мы вам такой информационный вброс устроим, что вашей хваленой администрации в два дня полный пиндык будет. Да, как скажем... А как скажем‑ то? Неизвестно... Надо же, как ловко они все с ног на голову перевернули! А главное, это же можно было предвидеть! "

Дмитрий Владимирович едва не застонал от досады. Он испытывал настоящие мучения. Скрыть от начальства сделанное американской стороной заманчивое предложение он не мог, его бы за это просто‑ напросто стерли в порошок. А докладывать было, извините, жалко – они же все отнимут! Ну не все, так почти все...

Действовать на свой страх и риск? Провернуть дело в одиночку, а потом развести руками: извините, мол, сорвалось? Виноват, дескать, готов понести наказание... А? Пусть хоть разжалуют, хоть увольняют – если дело выгорит, ему это будет, что называется, трын‑ трава...

" Тпру, родимый! – мысленно прикрикнул на себя генерал‑ майор Андреичев. – Это куда ж тебя, болезный, понесло? Чего ты, милок, проворачивать‑ то собрался? Что у тебя есть, кроме этой дурацкой фотографии? Ты ведь ничего не знаешь. Информации – ноль, возможностей – ноль, а все туда же... "

Увы, по всему выходило, что повлиять на ход событий генерал Андреичев не в состоянии. Все, что он мог, это вернуться в Москву и прямо доложить обо всем тем, кто его послал: так, мол, и так, есть два варианта, один – наш, а другой – их, американский; решайте, последнее слово за вами...

И ведь ясно же, что они, суки, решат. Как там Верещагин в " Белом солнце пустыни" говорил? " Я мзду не беру, мне за державу обидно". А им – нет, не обидно. Большая она, держава‑ то. Сколько ни воруй, все одно что‑ нибудь да останется. Подумаешь, бывший министр атомной, понимаете ли, энергетики! Стратегические, видите ли, секреты! Главный‑ то секрет в том, что у нас все на честном слове держится и непонятно, почему до сих пор не развалилось. Но это давно всему миру известно. Так что сомневаться в том, какой выбор сделают там, наверху, не приходится. А генералу Андреичеву сунут в зубы какую‑ нибудь кость, чтобы помалкивал... А куда он денется‑ то?..

Хуже всего было то, что Дмитрий Владимирович прекрасно сознавал, что именно и почему с ним сейчас происходит. Это была обыкновенная жадность. Понимать, что тебя неминуемо вынудят изменить интересам родины и что получишь ты за это лишь малую толику того, что мог получить, если бы решил и сделал все сам, и впрямь было обидно. Генерал испытывал мучительный стыд, но корысть была сильнее, и это он тоже понимал.

Басовито гудя мощными турбореактивными двигателями, вместительный пассажирский " Боинг" летел над затянутой облаками Атлантикой, держа курс на ирландский аэропорт Шеннон. Он шел на высоте девяти тысяч метров, неся на своем борту терзаемого угрызениями совести, жадностью и боязнью высоты генерал‑ майора ФСБ Андреичева, который больше не чувствовал себя вершителем истории.

Глава 15

Вечер только начинался, в баре по этому случаю было пусто, и Глебу удалось занять столик в самом дальнем углу, откуда была отлично видна входная дверь. Он выбрал место машинально, по давно укоренившейся привычке, и так же машинально отыскал взглядом дверь на кухню, где наверняка имелся служебный выход. Лишь проделав эти обязательные процедуры, он подумал, что в данном случае они, пожалуй, могут оказаться небесполезными: проникновение в закрытый частный клуб было довольно отчаянным шагом и могло привести к далеко идущим последствиям. Неизвестно, был ли в действительности Закир Рашид таким простодушным и недалеким, каким казался; зато в том, что охранник имеет на него зуб, Глеб не сомневался. Рашид мог верить или не верить в то, что входная дверь была открыта, но охранник точно знал, что запер ее, прежде чем покинуть свой пост.

Глеб заказал бурбон. Когда угрюмая, прямо как в российской глубинке, толстая и не слишком опрятная официантка принесла выпивку, он кивнул в знак благодарности и сделал небольшой глоток. Бурбон оказался хорош; ощущая его бархатистый огонь, Слепой попытался отогнать тревожные мысли. В конце концов, думал он, не так страшен черт, как его малюют. Устраивать заварушку среди бела дня в двух шагах от своего драгоценного клуба они наверняка не станут. Может быть, попытаются проследить, выяснить, где остановился излишне проворный и любопытный корреспондент агентства " Рейтер", и свести с ним счеты позже. Это сколько угодно; искать в многомиллионном городе человека, которого на самом деле не существует, – дело увлекательное, и заниматься им можно до бесконечности.

Бар располагался буквально в полутораста метрах от спортивного зала, где тренировал свою подростковую банду когда‑ то известный турецкий баскетболист, а сейчас главный тренер частного спортивного клуба Закир Рашид. Полтораста метров – расстояние ничтожное, но граница мусульманского квартала пролегала между баром и спортзалом, как невидимая, но непреодолимая стена. Здесь, в баре, Глебу не удалось заметить ни одного человека с характерной для уроженцев Ближнего Востока и Аравийского полуострова наружностью, хотя вокруг спортивного зала таких слонялось предостаточно. Они, как и обитатели негритянских гетто в Калифорнии и Новом Орлеане, всеми силами противились ассимиляции, не желая смешиваться с европейцами. Многие, родившись в Лондоне, не затрудняли себя даже изучением английского, не говоря уж о попытках устроиться на работу. Глеб подумал, что, будь корреспондент агентства " Рейтер" тем, за кого себя выдавал, задача перед ним стояла бы архисложная. Как, в самом деле, рассказать правду тем, кто не хочет ее слышать?

Задумавшись, он полез за сигаретами, но тут же спохватился: грозная надпись " No smoking! ", красовавшаяся под перечеркнутым красной полосой изображением сигареты, – для неграмотных, надо полагать, – была ему видна так же хорошо, как и входная дверь. Посмотрев на часы, Глеб вернулся к своему бурбону и между делом разглядывал немногочисленную публику.

Пока он этим занимался, в бар ввалилась компания молодых людей, в которых Глеб с некоторым удивлением признал соотечественников журналиста Алека Сивера. В небольшом помещении сразу стало шумно, взрывы смеха и быстрая французская речь перекрыли негромкое бормотание включенного радиоприемника. Молодые люди вели себя непринужденно. Они сразу же погнали сонную официантку за пивом, высказав ей в спину несколько замечаний, которые наверняка привели бы ее в ярость, если бы она понимала по‑ французски. Глядя на эту компанию, в которой самому молодому уже исполнилось восемнадцать, а самому старшему было от силы двадцать пять, Глеб уже в который раз задумался, что все‑ таки лучше: полная раскованность нынешней западной молодежи, граничащая с распущенностью, или закомплексованность, от которой страдало его поколение, выросшее в стране Советов? Впрочем, если припомнить, свойственная молодости бурная энергия всегда находила для себя выход, так что тут и сравнивать, пожалуй, было нечего. Просто сам Глеб, наверное, незаметно для себя уже достиг того возраста, в котором ворчливые замечания по поводу " нынешней молодежи" сами собой приходят на ум...

Турок появился на пороге в тот самый момент, когда Глеб проглотил последнюю каплю бурбона. Рашид остановился в дверях, оглядываясь по сторонам, и Глеб помахал ему издалека. Тренер кивнул и начал пробираться через тесноватый полутемный зальчик, стараясь не задевать спины сидевших за столиками людей. Это оказалось непросто, поскольку туристы из Франции расположились на своих стульях весьма привольно. Рашиду приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не спотыкаться о пестрые рюкзаки и вытянутые во всю длину конечности. Он продвигался вперед осторожно, как океанский сухогруз, пробирающийся в безопасную гавань через утыканный рифами извилистый пролив, и продвижение это сопровождалось многочисленными и не слишком лестными для него замечаниями, отпускаемыми на французском языке, которого Рашид, к счастью, не знал.

Слушая эти замечания, становившиеся все более нелицеприятными, по мере того как турок продвигался вперед, Глеб вынул из бумажника и положил под свой пустой стакан фунтовую купюру. Он начал чувствовать, что добром это не кончится, и верно: один из молодых людей, лохматый долговязый тип с редкой кучерявой бородкой, делая вид, что увлечен беседой с приятелем, очень ловко и почти незаметно выставил в проход ногу, о которую Рашид тут же споткнулся. В попытке сохранить равновесие турок ухватился за первое, что подвернулось под руку. Этим предметом оказалось плечо долговязого шутника, который от толчка пролил себе на грудь пиво и, разумеется, немедленно озверел. Он вскочил, с грохотом отшвырнув стул, и схватил Рашида за грудки.

Турок возвышался над ним, как Голиаф над юным Давидом, однако шутнику на это было наплевать, поскольку он чувствовал поддержку своих приятелей, да и бар этот, судя по всему, был далеко не первым заведением, которое они сегодня посетили. Воздух наполнился бранью, и Глеб был, пожалуй, единственным человеком, который понимал, что кричат французы. Французы же были настроены весьма решительно, и вовсе не потому, что Рашид оттоптал их приятелю ногу и пролил его пиво: главной его виной было то, что он родился мусульманином.

Закир Рашид, разумеется, даже не подумал испугаться, но Глеб уже спешил ему на помощь. Мысленно он благодарил французов: они не могли бы оказать ему лучшей услуги, даже если бы он им за это заплатил.

Хозяин бара уже огибал стойку, крича что‑ то о полиции и иностранных хулиганах, мешающих людям спокойно отдыхать. В руке у него Глеб заметил бейсбольную биту; похоже было на то, что бармен не относится к числу горячих приверженцев единой Европы и готов в любой момент доказать это на деле.

Рашид попытался отцепить от своей куртки руки долговязого шутника, но это привело лишь к тому, что его схватили еще двое. Франкоязычная брань висела в воздухе; атмосфера сгущалась, но, по мнению Глеба, процесс шел недостаточно быстро. Чтобы кто‑ нибудь, боже сохрани, не передумал драться, он без предисловий нанес долговязому шутнику несильный, но очень чувствительный удар по почкам. Шутник охнул и красиво прогнулся, прямо как артист балета, выпустив наконец лацканы Рашидовой куртки. В это время кто‑ то схватил Глеба сзади за шею, слабо сдавил и несколько раз тряхнул, как грушу. Было решительно непонятно, чего нападавший пытался достигнуть своей странной атакой: это была попытка задушить противника или он рассчитывал таким манером стряхнуть голову журналиста Сивера с плеч. Глебу было ясно только одно: он сам чересчур расслабился, коль скоро позволил неприятелю, пусть даже такому наивному, подойти к себе с тыла. Столь грубое напоминание о необходимости сохранять бдительность вызвало немедленную реакцию: Глеб резко двинул локтем назад. " О, мерд! " – сдавленно сказали сзади, а мгновением позже послышался глухой шум падения.

Рашид между тем тоже не терял времени даром. Вообще‑ то, он производил впечатление законопослушного иммигранта, старающегося вести себя как можно тише, чтобы его, чего доброго, не выставили из страны. Однако теперь, когда процесс, что называется, уже пошел, мистер Рашид, похоже, дал себе волю и вовсю демонстрировал навыки, полученные в золотые дни юности в бедном мусульманском квартале. При его росте и весе зрелище получалось впечатляющее, и Глеб между делом подумал, что, если так пойдет и дальше, спасать придется не Рашида, а его обидчиков.

Эта светлая мысль осенила не его одного. Горячие французские головы оказались все‑ таки не настолько горячи, чтобы не заметить, что шутка зашла слишком далеко, а продолжение экскурсии по Лондону в том же духе кончится для них скверно. Они сообразили это довольно быстро – так быстро, что бармен так и не успел воспользоваться своей бейсбольной битой. По времени этот мыслительный процесс занял секунд двадцать, от силы тридцать. По истечении указанного срока самый сообразительный из соотечественников Вольтера на получетвереньках, помогая себе руками, как шимпанзе, устремился к выходу и пулей вылетел за дверь. Мелькнувший в дверном проеме тусклый дневной свет указал остальным путь к спасению, и бар начал пустеть со скоростью приведенного в действие смывного бачка в туалете.

Последним, держась за ушибленный бок, помещение покинул тот самый деятель, что так неудачно пытался оторвать Глебу голову. Годков ему было что‑ то около двадцати, круглая его физиономия еще сохраняла юношеский румянец и пухлость щек; мешковатые джинсы, куртка кричащей расцветки и такой же яркий, прямо как у российского первоклашки, рюкзак дополняли картину, и Глебу стало неловко, что он от неожиданности так сильно приложил этого беднягу. Еще он подумал, что высокий уровень жизни, увы, способствует развитию и широкому распространению инфантилизма: детишки вступают в половую жизнь все раньше, а взрослеют при этом все позже. При таких условиях любой ловкий негодяй может вертеть ими как вздумается, надо только не забывать время от времени гладить их по головке и угощать конфетами...

Объект этих невеселых размышлений был остановлен в дверях разгневанным барменом, который, держа под мышкой биту и недвусмысленно поигрывая трубкой радиотелефона, стребовал с него деньги за заказанное компанией пиво и за ею же учиненный разгром. Денег у бедняги оказалось мало; бармен, чувствуя слабину, упомянул о полиции. Продолжая испытывать неловкость и не имея ни малейшего желания провести остаток дня в участке, давая свидетельские показания, Глеб успокоил хозяина и извинился за некрасивое поведение своих юных " соотечественников", сопроводив извинения характерным хрустом, какой способны издавать только недавно отпечатанные деньги. Купюра была достаточно крупной, чтобы покрыть не только материальные, но и моральные издержки владельца бара; молодой француз был отпущен, а инцидент благополучно замят.

Немногочисленные посетители, осознав, что представление окончено, спокойно вернулись к своим напиткам и застольным разговорам. Разговоры эти по вполне понятным причинам приняли теперь новое направление. Народ здесь собрался, судя по всему, простой и бесхитростный, мнений своих никто не скрывал и о приличиях не беспокоился. Разговоры касались в равной мере как проклятых мусульман, от которых не только на материке, но уже и в Британии не стало житья, так и чертовых французишек, которые абсолютно неспособны достойно себя вести в приличном обществе.

Глеб обменялся с Рашидом многозначительным взглядом. Затем оба посмотрели на бармена. Тот уже вернулся за стойку и вытирал с нее пролитое пиво с таким видом, будто на земле никогда не существовало более важных дел. На иностранцев он явно старался не смотреть и речей своих завсегдатаев не прерывал. Все было ясно. Глеб еще раз переглянулся с Рашидом, громко пожелал всем присутствующим хорошего пищеварения, немного подождал и, не дождавшись ответа, в компании турка покинул заведение.

– Проклятая дыра, – сообщил, оказавшись на улице, Рашид. – И куда катится этот мир? А вы решительный парень, мистер журналист. Где это вы так навострились драться?

– В Иностранном легионе, – рассеянно солгал Глеб.

– Правда? – немного преувеличенно изумился турок.

– Ну, разумеется, – непринужденно ответил журналист Сивер. – Где же еще?

Откуда‑ то налетел резкий порыв ледяного ветра. Теплолюбивый Рашид поежился и поднял воротник своей яркой спортивной куртки.

– Проклятая дыра, – повторил он то, с чем Глеб внутренне был полностью согласен. – Я знаю здесь неподалеку хороший винный магазин. Там заправляет один мой земляк. Не знаю, как вы, мистер, а я испытываю потребность выпить по‑ настоящему. Не хотите ли составить компанию?

– Можно подумать, я вас не за этим сюда позвал! – воскликнул журналист Сивер.

Достигнув, таким образом, полного взаимопонимания, они рука об руку двинулись навстречу пронзительному зимнему ветру – туда, где, если верить Рашиду, располагался винный магазин. Ветер свистел среди мусорных баков и заборов из проволочной сетки; по сухому асфальту с темными пятнами замерзших луж, громко шурша, ползли обрывки бумаги и клочья полиэтиленовых пакетов. За этим привычным шумовым фоном городских задворков ни Глеб, ни Рашид не услышали характерного звука, с которым в салоне припаркованного неподалеку от покинутого ими бара " Воксхолла" несколько раз подряд сработал затвор цифровой фотокамеры.

* * *

Генерал ФСБ Потапчук сидел на заднем сиденье своего служебного автомобиля и из последних сил боролся со сном. Глаза у него горели, как будто в каждый из них кто‑ то сыпанул по горсти песка, челюстные мышцы ныли от напряжения, необходимого, чтобы сдержать зевоту, и в то же время Федор Филиппович понимал, что, улегшись в постель, ни за что не уснет: слишком уж велико было нервное напряжение, да и старая солдатская привычка – засыпать там и тогда, где и когда удалось приклонить голову, – уже давно уступила место другим – не солдатским, увы, а генеральским. Одной из них была привычка спать по ночам, а днем работать, и, поскольку часы на руке у Федора Филипповича показывали только начало четвертого пополудни, о том, чтобы вздремнуть, нечего было и думать.

Грязно‑ серые московские улицы рывками проплывали за покрытым причудливыми разводами засохшей уличной слякоти окном генеральской " Волги". Бесконечные колонны одинаково грязных машин у перекрестков, привычная давка на тротуарах и пешеходных переходах, вспышки светофоров, однообразно пестрые рекламные щиты на обочинах – все это сегодня вызывало у Федора Филипповича отвращение, и он не чаял поскорее добраться до дому. Рабочий день был в самом разгаре, но генерал Потапчук ехал не куда‑ нибудь, а именно домой – порадовать жену сообщением, что его отстранили от дел и едва ли не взяли под домашний арест. Жена действительно будет рада: она, чудачка, искренне считает, что ему давно необходим отдых, и готова приветствовать любую возможность удержать своего драгоценного Феденьку дома. Тем более что генерал, естественно, ни за что не признается, какой разнос устроило ему при свидетелях первое лицо государства и в каких выражениях ему было предложено посидеть дома и подумать о своем поведении. Кто‑ то другой, может, и расскажет – доброхотов в его окружении всегда хватало, – но сам Федор Филиппович – ни‑ ни. Могила.

Несмотря на владевшую им тревогу и усталость, из‑ за которой все окружающее казалось подернутым какой‑ то черной сеткой с мелкими, постоянно перемещающимися узелками, Федор Филиппович улыбнулся, вспомнив, как все это было. Да, это был разнос по всем правилам: совершенно неожиданный, негромкий, сдержанный, как водится, и окончательный – по крайней мере, с виду. После таких разносов людей тихо, без почестей и речей, отправляют на пенсию – это, сами понимаете, в лучшем случае. А о том, что бывает после подобных фитилей при неудачном стечении обстоятельств, лучше вообще не думать...

Да, доброхотам будет о чем поговорить. Наметилось занятное дельце, Потапчук, старый дурень, тявкнул о нем прежде времени на самом что ни на есть верху, а там сочли, что дело яйца выеденного не стоит, что у генерала уже маразм начинается, да и дали ему, дуралею, по шапке. Так ему, бестолковому, и надо. Это прямо по Пушкину: " Дурачина ты, простофиля... " " Сказку о рыбаке и рыбке" читали? Ну вот...

Одна беда: дельце‑ то и впрямь намечалось в высшей степени интересное, а Потапчука задвинули в самый дальний угол раньше, чем он успел поделиться с общественностью своими достижениями. Вроде бы нашел наш Федор Филиппович некоего весьма популярного араба, за которого господа американцы готовы на что угодно: хоть бывшего главу российского Минатома Адамова на родину вернуть, хоть вагон долларов отгрузить. Каково, а?! Верно говорят: дуракам везет...

И все вроде шло на лад. Генерал Андреичев, Дмитрий наш Владимирович, быстренько смотался в эту самую Америку, провел там предварительные переговоры и вернулся, как положено, со щитом. Американцы его встретили как родного, облизали с головы до ног, согласились на все и со своей стороны кое‑ что ему предложили. Адамова вернуть? Да пожалуйста! Только, сказали американцы, Адамов, мол, нам бы и самим пригодился, так не возьмете ли деньгами, господа чекисты?

И господа чекисты, как водится, подумали: пуркуа па? В смысле: почему бы и нет? Ведь что такое чекист? Это, товарищи офицеры, чистые руки, горячее сердце и холодная голова. Феликс Эдмундович Дзержинский это сказал, если кто, случайно, не в курсе... Неизвестно, как там насчет температуры сердца и в особенности чистоты рук, но с головой у чекистов, особенно высокопоставленных, всегда был полный порядок. Это, знаете ли, только генерал Потапчук Федор Филиппович до седых волос дожил, а определять, с какой стороны на бутерброде масло, так и не научился. Так ведь недаром говорят: в большой семье не без урода...

И что дальше? А вот что. Только это, значит, господа генералы подумали: пуркуа бы и не па? – как Потапчук, урод безмозглый, выскочил со своим преждевременным докладом. Вот кто его, спрашивается, надоумил? На кой черт ему это понадобилось? Ведь такие деньги были обещаны, такие деньжищи! А он променял все это на еще одну юбилейную бляху, да и той, дурак, не получил: послушало его высокое начальство да и решило, что старый чудак совсем спятил, заговариваться начал. И погнали его взашей, прямо как того старого дурня из сказки о рыбаке и рыбке, наказав не возвращаться, пока не образумится. Вот это, товарищи офицеры, и называется: найти приключения на свою ж...

И ведь как упорно он эти приключения‑ то искал! Ночей ведь небось не спал, пороги обивал, на прием просился... И допросился‑ таки, идиот!

Федор Филиппович снова улыбнулся и, не удержавшись, широко, во весь рот, зевнул. За правым ухом что‑ то отчетливо щелкнуло. Генерал осторожно подвигал челюстью, но та была на месте.

" Хорошо, – подумал он. – Эх, хорошо! Они сейчас небось, железо грызть готовы. Ведь миллионы американские уже, можно сказать, в руках были, они уж, наверное, мысленно половину потратить успели. Ан не тут‑ то было! Старый дурак Потапчук операцию рассекретил, да так, что вышел прямо‑ таки анекдот. Об этом деле ему велели забыть и прогнали с глаз долой. Он и ушел себе – в смысле, уехал. Домой уехал, карьеру свою оплакивать. А фокус‑ то как раз в том и заключался, что никто, кроме него, старого дурака, понятия не имел, где, в какой части света, следует искать двухметрового араба с искусственным глазом – того самого веселого типа, за которого американцы с несвойственной им щедростью обещали целую гору денежных знаков... "

Федор Филиппович глубоко вздохнул, представив, что сейчас начнется. Вокруг него станут ходить кругами – сочувствовать, задавать наводящие вопросы, приглашать на дружеские посиделки с выпивкой, а когда все это не даст результата, вполне возможно, прибегнут и к более крутым мерам. Уж что‑ что, а добывать информацию на Лубянке умели всегда. Федору Филипповичу требовалось продержаться – так было надо – всего несколько дней, но он знал, что сделать это будет дьявольски трудно. Ведь рано или поздно ему зададут прямой вопрос, и что он тогда ответит? Что примерно за сутки до памятного разноса в Завидово имел приватную и сугубо конфиденциальную беседу с тем же лицом, которое устроило ему пресловутый разнос, и что собеседник самым убедительным образом просил его не распространяться о результатах расследования? Что его скандальное отстранение от дел было всего‑ навсего тактическим ходом, предпринятым лишь для того, чтобы кое‑ кому помешать?

Машину тряхнуло на ледяной колдобине, прислоненная к сиденью охотничья двустволка в чехле упала и стукнула пассажира по колену. Удар был слабый, совсем безболезненный, тем более что на ногах у генерала были подбитые ватой камуфляжные штаны, но невыспавшийся, перенервничавший генерал все равно вспылил – сил на то, чтобы бороться еще и с собственным раздражением, у него уже не осталось.

– Дрова везешь, – проворчал он в затылок водителю, который, вопреки обыкновению, не стал спорить и оправдываться – понял, наверное, что сейчас лучше помалкивать.

Федор Филиппович снова зевнул и по‑ детски потер кулаками слезящиеся глаза. Добиться пресловутой конфиденциальной встречи действительно оказалось непросто, и теперь, борясь со сном, он вдруг усомнился в том, что игра стоила свеч. Может, ему больше всех надо? Или генерал Потапчук так богат, что ему уже не нужны деньги? Или проворовавшийся министр атомной энергетики ему дороже, чем счет в швейцарском банке? Да боже сохрани!

Федор Филиппович Потапчук был российским офицером и хорошо знал разницу между тем, что нужно стране, и тем, что нужно каждому отдельно взятому человеку. Когда солдат идет в атаку – ему это надо? Ох, вряд ли! Но солдату выбирать не приходится, он присягу принимал, и никто не спрашивает, что ему нужнее – пуля в лоб или бутылка водки и сговорчивая девка с ногами от ушей и парочкой крупных дынь за пазухой.

Оно, конечно, генерал ФСБ – не рядовой срочной службы. У генерала есть кое‑ какая свобода в принятии решений.

И между прочим, даже сейчас, после всего, свобода выбора осталась за генералом Потапчуком. Подумаешь, приватная беседа с президентом! Во время следующей подобной беседы можно будет просто развести руками: виноват, обгадился! Ну, не получилось, ускользнул одноглазый дьявол, как уже сто раз ускользал от всех на свете разведок. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел... А денежки‑ то – вот они! А? Ведь никто ничего не докажет! Только вот в зеркало на себя срамно глядеть будет, бриться придется на ощупь...

" Стар я уже привычки менять", – подумал Федор Филиппович. От этой мысли сразу стало как‑ то спокойнее, но вслед за ней сразу же пришла другая: шлепнут. Без толку, без смысла, а просто так, чтоб душу отвести, поквитаться за то, что вырвал изо рта жирный кусок и бросил под ноги, на грязную дорогу – ни себе, ни людям. " Бог не выдаст, свинья не съест", – подумал генерал Потапчук и улыбнулся, поскольку постоянная готовность налететь на шальную пулю в его понимании была неотъемлемой частью воинского долга.

Глава 16

– Я понимаю, – говорил корреспондент агентства " Рейтер" Алек Сивер, ловко разливая водку из литровой бутыли по кофейным чашкам, – понимаю, что вы, взрослый, состоявшийся человек, известный спортсмен, не пойдете бить стекла в витринах и поджигать автомобили. Черт возьми, это ведь очевидно! Меня интересует другое: как вы относитесь к экстремизму? Я имею в виду, к любому экстремизму, не только к мусульманскому. Прошу вас... А сантэ!

– За здоровье, – машинально повторил Закир Рашид, принимая чашку.

Водки в чашке было больше половины; он заподозрил бы, что француз пытается его споить, если бы сквозь полупрозрачные фарфоровые стенки не видел, что тот наливает себе столько же, и не слышал, как у господина журналиста заплетается язык. Пить француз, надо отдать ему должное, умел неплохо – наверное, и впрямь давали себя знать русские корни, – однако в росте и весе значительно уступал Рашиду. А воздействие алкоголя на центральную нервную систему, между прочим, зависит от того, сколько граммов этого самого алкоголя приходится на килограмм веса. Так что, если этот мсье задумал посоревноваться с Закиром Рашидом, шансов у него никаких...

– Это мы еще посмотрим, – заявил журналист, и Рашид слегка ужаснулся, поняв, что уже некоторое время говорит вслух. – Что вы мне толкуете про какие‑ то килограммы? Главное в этом деле – сила духа! Вы знаете, что я железный человек?

– Догадываюсь, – сказал Рашид, кивнув так энергично, что у него громко, на всю комнату, хрустнули шейные позвонки.

– А что это значит? – не отставал француз.

– Что вы боитесь заржаветь, – глубокомысленно сообщил тренер.

– Ке дьябль! Я совсем не это имел в виду. Только вот не помню, что именно я имел в виду, знаю только, что это было нечто совершенно иное... А! Так вы не ответили на мой вопрос, мсье Рашид: как вы относитесь к экстремизму?

– Я к нему не отношусь, – заявил Рашид. – Предпочитаю баскетбол.

– Вы увиливаете от ответа. А сантэ... – Француз попытался выпить, но обнаружил, что в чашке уже ничего нет. – Какого дьявола, мсье Рашид! У вас дырявая посуда, из нее все вытекает к чертям...

– Вы только что выпили, – сказал Рашид.

– Неужели? Вот дьявол, это все из‑ за вас. Вы меня совершенно расстроили тем, что все время увиливаете от прямых ответов на мои вопросы, как какой‑ нибудь политик или, не к ночи будь помянут, дипломат.

– Мы ведь договорились: никаких интервью, – напомнил Рашид.

– А кто тут говорит об интервью? – преувеличенно изумился Алек Сивер. – Я пытаюсь завязать с вами дружескую беседу, а вы твердите, как попугай: интервью, интервью... Тот, кто собирается взять интервью, не пьет наравне с интервьюи... интер... вью... интервьюируемым!

– Хороша тема для застольной беседы – экстремизм, – заметил Рашид.

Сивер, казалось, глубоко задумался. Через некоторое время Рашиду начало казаться, что его собутыльник просто уснул, но в это самое мгновение журналист встрепенулся, снова налил себе и Рашиду водки и задумчиво понюхал чашку, как будто в ней была не водка, а что‑ то другое – кофе, например.

– Да, – сказал он с огорчением, – пожалуй, вы правы. Я по привычке взял чересчур широко. Мы, потомки русских эмигрантов, всю жизнь страдаем от избыточной широты своей натуры. В Европе это как‑ то не приветствуется, да... К черту экстремизм! Ясно ведь, что взрослый человек с нормальной психикой и приличной зарплатой не может одобрять хулиганских выходок молодежи, которой, по большому счету, безразлично, какие витрины бить и чьи машины жечь.

– Ну, не так уж и безразлично, – осторожно вставил Рашид.

– А, бросьте! Вы не были в Париже этой осенью, а я был. И я вам скажу как на духу: абсолютно безразлично! За все время молодежного бунта в Париже не было зарегистрировано ни одного случая, чтобы подростки, перед тем как поджечь машину, разыскали владельца и поинтересовались его вероисповеданием или хотя бы материальным положением. Нет, нет, мсье Рашид! Просто никто не позаботился направить их энергию в другое русло – использовать, так сказать, в мирных целях... Между прочим, вы как раз этим и занимаетесь: в поте лица своего роете для этого бурного потока новое русло. Только, знаете ли, весь поток туда все равно не войдет, да и то, что войдет, вскорости опять выплеснется наружу. Ну сколько ваших питомцев станут настоящими спортсменами? Один, два... ну десять!

– Десять – это уже на целый десяток больше, чем ни одного, – возразил Рашид. – Между прочим, мой наниматель прекрасно осознает, что клуб – это лишь капля в море... Это его собственные слова: капля в море усилий, которые надо приложить... Ну и так далее.

– А он неглуп, этот ваш наниматель, – заметил Сивер. – Эффекта от его затеи, по его же собственному признанию, – капля, зато ему честь и хвала... За него непременно надо выпить. Правда, пить за него было бы куда удобнее, будь у него имя...

– Я не знаю его имени, – моментально посуровев, отрезал Рашид. – И не сказал бы, даже если бы знал. Он намеренно сохраняет инкогнито, и теперь я понимаю почему. Ему не нужны обвинения, подобные тому, что вы только что произнесли. Именно поэтому...

– Бросьте, бросьте, мсье Рашид! – энергично замахал рукой журналист Алек Сивер. – Во‑ первых, я его ни в чем не обвиняю. Во‑ вторых, не беритесь судить о мотивах человека, о котором не знаете ровным счетом ничего, даже имени. А в‑ третьих, ну его к дьяволу, вашего нанимателя, вместе с его хваленым клубом! Ваше здоровье!

Он выпил, выплеснув водку прямо себе в горло размашистым жестом горького пьяницы. Рашид медленно последовал его примеру. Что‑ то в словах Алека Сивера больно его задело, неожиданно оказавшись созвучным собственным мыслям Рашида. Этот француз, пьяный или нет, во многом был прав. Человек без имени, с неизвестными мотивами, окруженный атмосферой секретности настолько, что даже в принадлежащий ему спортивный зал может войти далеко не каждый... В особенности это касается европейцев, и это действительно странно. Спорт для того и существует, чтобы о людях судили не по цвету кожи и вероисповеданию, а по тому, на что они способны, чего добились своим трудом и талантом. Спорт чужд любой розни, а ограничение доступа в спортивный клуб по расовому и религиозному признакам эту рознь, как ни крути, только разжигает...

– Давайте сузим тему. Я имею в виду, сами понимаете, терроризм, – продолжал говорить Алек Сивер. Он уже с заметным трудом ворочал языком, но твердо держался избранного курса. Рашид понял, что имеет дело с любителем поболтать о политике – именно поболтать, поскольку делать ее такие вот болтуны не могут, руки у них коротки. – Как вы, мсье Рашид, относитесь к международному терроризму? Только не говорите, что вы к нему не относитесь, я это уже слышал, благодарю покорно...

– Ну, как я могу к нему относиться? – сдержанно произнес Рашид, которому такой поворот темы, при всей его предсказуемости, очень не понравился. – Как всякий нормальный человек...

– Не надо! – с неожиданной горячностью воскликнул француз и, выставив вперед указательный палец, помахал им у Рашида перед носом. – Не надо прятаться за пустые слова! Что это значит – как любой человек? Кто это такой – любой нормальный человек? Я не знаю любых людей! Я не знаю одинаковых людей, мсье Рашид! У одного человека состояние в восемь миллиардов долларов, сделанное на спекуляциях нефтью, а у другого одна пара штанов, да и та с прорехой на заду, и оба они находятся в пределах того, что принято называть нормой. Третий считает, что террористов, особенно мусульманских, следует расстреливать на месте без суда и следствия, в то время как сам не прочь при случае сунуть кому‑ нибудь нож под ребро, отравить собаку соседа, которая мешает ему спать по ночам, а то и вовсе взорвать этого соседа к дьяволу вместе с его собакой, а заодно и со всей семьей... Но он‑ то, сами понимаете, не террорист! Он – нормальный человек, как вы и я, только немного нервный. Компрене ву? А четвертый...

– А четвертый, – глядя в темные линзы очков, которые француз не снял даже в помещении, произнес потерявший терпение Рашид, – в свой выходной день идет с семьей в недорогое кафе на побережье. Он видит на улице знакомого и выходит на минутку, чтобы переброситься с ним парой слов. И в это самое время какой‑ то фанатик, обвязанный поясом с тротилом и шарикоподшипниками, взрывает себя в двух шагах от столика, за которым сидят жена и две дочери этого четвертого. И после этого какой‑ то болтун пристает к нему с разговорами о терроризме!

Он замолчал, поняв, что говорит лишнее – вернее, уже наговорил.

– О, дьявол, – упавшим голосом сказал Алек Сивер. Казалось, он мгновенно протрезвел. – Черт меня возьми! Простите, мсье. Я не знал... Будь оно все проклято! Будь проклят мой длинный язык и эта моя одержимость терроризмом! Представьте, стоит мне только выпить лишнего, как меня начинает нести. Я говорю об " Аль‑ Каиде", о нью‑ йоркских башнях‑ близнецах, об этом одноглазом ублюдке...

– Каком одноглазом ублюдке? – вздрогнув, спросил Закир Рашид. Образ искусственного глаза опять, словно наяву, всплыл перед его внутренним взором.

– Я говорю об Усаме бен Ладене, – сказал журналист. – Об этом злобном джинне, которого американцы выпустили из бутылки себе на погибель. Вот вы, простите, говорили об обычных, нормальных людях... Если бы все обычные люди относились к этому кровавому подонку так же, как вы и я, он давным‑ давно перестал бы существовать.

– Гитлер, например, ни от кого не прятался, – заметил Закир Рашид. Ему было немного неловко из‑ за того, что он, вспылив, утратил самоконтроль и сказал то, чего говорить не собирался. Зря, зря он заговорил о своей семье, зря назвал этого симпатичного француза болтуном и, кажется, как‑ то еще... – Гитлер был европейцем, Гитлер был у всех на виду. Он залил кровью всю Европу, и толпы умных, образованных европейцев носили его на руках... То есть носили бы, если бы он им это позволил.

– А вот я иногда думаю, – задумчиво произнес француз, наливая себе и Рашиду водки, – что на самом деле никакого Усамы бен Ладена не существует. Американцы его просто выдумали как удобный предлог, чтобы бомбить кого вздумается и обносить своей колючей проволокой чужие нефтяные месторождения. На самом деле " Аль‑ Каидой", наверное, руководит какой‑ нибудь секретный отдел ЦРУ. На своих собственных граждан им плевать в такой же степени, как и на всех прочих, иначе они не затевали бы одну войну за другой...

– А как же телевизионные выступления бен Ладена? – возразил Рашид. Теперь перед его внутренним взором маячил не только искусственный глаз, но и все остальное; он вдруг вспомнил, что лицо хозяина клуба сразу показалось ему смутно знакомым, как будто он уже видел его, и притом не единожды.

– Я вас умоляю, оставьте! – отмахнулся француз. – Тоже мне, нашли аргумент – телевизионные выступления! Это при теперешнем‑ то уровне развития техники! Это при тех‑ то гонорарах, которые правительство США может заплатить любому актеришке, способному без ошибок прочесть пару страниц по‑ арабски!

Рашид выудил из пепельницы огрызок потухшей сигары и некоторое время возился и пыхтел, силясь его разжечь. Наконец это ему удалось, и он окутался густым облаком синеватого дыма. В комнате знакомо и резко запахло поздней осенью, когда во дворах и скверах жгут кучи опавшей листвы – сигары, которые курил Закир Рашид, были еще хуже его одеколона.

Журналист Сивер тоже закурил, выудив сигарету из лежавшей на столе мятой пачки. Ему хотелось не столько курить, сколько хоть немного перебить запах сигары. Водка его не пьянила, от нее только жгло в пищеводе и слегка поташнивало. Впрочем, корреспондент агентства " Рейтер" Алек Сивер не без оснований предполагал, что тошнит его не столько от водки, сколько от себя самого – от того, чем и как он в данный момент занимался.

– Я человек простой, необразованный, – нарушил молчание Закир Рашид. Вид у него был спокойный, почти торжественный и немного печальный. – В политике я разбираюсь слабо, вернее, совсем не разбираюсь. Даже в той политике, которую показывают по телевизору и разжевывают в газетах, не говоря уж о политике настоящей, закулисной...

– Ну, в ней‑ то вообще никто не разбирается, кроме самих политиков, – вставил журналист.

– Не знаю, наверное. Но мне кажется, что насчет бен Ладена вы ошибаетесь.

– Скорее, выдаю желаемое за действительное, – поправил Сивер.

– А зачем? – слегка удивился турок.

Журналист пожал плечами.

– Право, не знаю. Может быть, это у меня профессиональное. А скорее всего во мне говорит так называемая загадочная русская душа. Вечно ей хочется того, чего на самом деле нет. Именно так глядя на мир, мои уважаемые предки потеряли великую Россию, а сами из помещиков и офицеров превратились в парижских таксистов, константинопольских брадобреев и харбинских букмекеров.

Рашид с задумчивым видом обмакнул изжеванный кончик своей вонючей сигары в чашку с водкой – в точности так, как кинематографические аристократы макают свои первосортные сигары в дорогое виски или коньяк, – и, несмотря на серьезность ситуации, журналисту Сиверу стоило немалых усилий сдержать улыбку.

– Вы ошибаетесь, – повторил турок. – Усама бен Ладен существует.

Вид у него сделался еще более печальный и торжественный, как у короля, который, оттолкнув палача, сам, без посторонней помощи, поднимается на эшафот. Впрочем, вполне возможно, таким образом у Закира Рашида проявлялось алкогольное опьянение; не зная его, судить об этом было трудно.

– Откуда вы знаете? – без особого интереса спросил француз. – Вы что, с ним знакомы?

Рашид вздрогнул, как от укола, но Сивер этого, казалось, не заметил. Да и заданный им вопрос прозвучал как не вполне удачная шутка.

– Кто может знать, встречался ли он с человеком‑ невидимкой? – философски заметил Рашид, когда совладал с собой и убедился, что вопрос Сивера не содержал никакого подтекста.

– Не скажите, – возразил француз и, не удержавшись, широко зевнул. – Пардон, мсье, я, кажется, перебрал.

– Мне так не кажется, – слегка покривив душой, заявил Рашид.

– Ну, если и не перебрал, то нахожусь в шаге от этого блаженного состояния... О чем это я? Ах да, человек‑ невидимка! Тут я с вами не соглашусь, мсье Рашид. У него есть лицо. Лично я, да будет вам известно, всегда ношу с собой его портрет. На случай, если вдруг столкнусь с кем‑ то, кто покажется мне на него похожим. Компрене ву? Чтобы сравнить, понимаете?

– Вы шутите, – сказал Рашид.

Ему начало казаться, что за его столом, в квартире, которую он снял всего неделю назад, сидит самый настоящий сумасшедший. Впрочем, это было сумасшествие, которое Рашид был не прочь разделить, особенно в данный момент. Выпитая водка, разговоры о терроризме и воспоминания о том, как погибла его семья, всколыхнули в душе старую боль, и сейчас Закир Рашид только диву давался, как мог жить все эти годы, делая вид, будто ничего не произошло. Он – мужчина, мусульманин, турок, наконец!

– Разве я похож на человека, который шутит подобными вещами? – вяло возмутился француз и, перевесившись через подлокотник кресла, неуверенными движениями расстегнул замок стоявшего на полу кофра. Когда он разогнулся, в руках у него была какая‑ то газета – заметно потертая на сгибах, слегка помятая и, судя по заголовкам, французская. – Взгляните, если не верите.

Газета, толстый цветной еженедельник, увесисто шлепнулась на стол перед Рашидом. Француз держал ее свернутой в трубку, и теперь она развернулась, открыв взгляду баскетболиста цветной, очень недурного качества фотопортрет бородатого араба в чалме, со знакомым всему миру елейным лицом благочестивого убийцы. Рашид потянулся за газетой, но тут же опустил руку и даже спрятал ее под стол, заметив, как дрожат пальцы.

– Удобная все‑ таки вещь – борода, – разглагольствовал между тем журналист Сивер. Он сидел откинув голову на спинку кресла и с сибаритским видом пускал дым в потолок. На Рашида он не смотрел вовсе, и турок был очень рад этому обстоятельству, поскольку подозревал, что не вполне владеет собой. – Отрасти себе бороду, а то и наклей искусственную – и люди мигом перестанут видеть твое лицо, сосредоточив все свое внимание на этом пучке волос. Это все равно что носить маску: в ней ты такой, без нее – другой. Очень удобно. Поэтому я и ношу с собой его фотографию.

– Сомневаюсь, чтобы он встретился вам на улице, – равнодушным, скучающим тоном заметил Рашид. – Тем более здесь, в Лондоне.

– А почему бы и не здесь? – возразил журналист. – Он ведь, согласитесь, не дурак, чтобы прятаться там, где его станут искать в первую очередь. Уж Лондон‑ то американцы наверняка не станут бомбить, даже если им скажут, что " террорист номер один" живет в двух шагах от Даунинг‑ стрит!

– Любопытно, – сказал Рашид. – А что бы вы стали делать, если бы действительно встретили его на улице?

– Это вопрос, – задумчиво произнес француз. – Даже не знаю, как на него ответить. Американцы обещали за него кучу денег – за живого или мертвого, все равно. Подозреваю, что живым я бы его им не отдал. Какой смысл лишать себя удовольствия, если гонорар все равно гарантирован?

" А в самом деле, – подумал Глеб Сиверов, пока произносил эти слова, – какой смысл? А смысл, господа, в условиях обмена. Деньги американцы согласны заплатить за любого Усаму, независимо от его состояния – лишь бы его можно было узнать. А вот Адамова согласны вернуть только в обмен на Усаму живого и невредимого... Черт! И кто достиг такой дурацкой договоренности? Дался им этот Адамов! Тоже мне, кладезь стратегической премудрости... Обменялись бы мертвецами, и дело с концом. Дешево и сердито... "

– И вы способны убить человека? – заинтересовался Рашид.

– По‑ вашему, это человек? И потом, не забывайте о моей службе в Иностранном легионе. Если бы за каждого, кого я убил, мне давали хотя бы по году тюрьмы, мне бы просто не хватило жизни, чтобы отсидеть весь срок.

Рашид недоверчиво усмехнулся, даже не подозревая о том, что собеседник говорит чистую правду – разумеется, в той части, которая касалась количества убитых им людей.

Эта недоверчивая улыбка не осталась незамеченной. Поняв, по всей видимости, что ударился в пьяную похвальбу, Алек Сивер поспешил сменить тему. Они снова поговорили о баскетболе, с которого, собственно, начался разговор, и под эту приятную для обоих тему допили водку. К концу беседы журналист уже совершенно раскис, да и у Рашида основательно шумело в голове. Наверное, поэтому, провожая француза до дверей, он вдруг остановил его и, слегка пошатываясь на нетвердых ногах, заговорщицким тоном произнес:

– А знаете, мистер, ведь я, пожалуй, сумею вам помочь.

– Поймать бен Ладена? – пьяно хихикнув, уточнил Сивер.

– Разобраться с проблемами социальной адаптации мусульманской молодежи, – ухмыльнувшись тому, что показалось ему отменной шуткой, сказал Рашид. – Я могу подсказать, где найти моего нанимателя. Только учтите, что я вам ничего не говорил.

– Могила! – гулко ударив себя кулаком в грудь, заверил француз.

– Тогда записывайте адрес.

– Говорите, я запомню, – заявил Алек Сивер и поспешно схватился за стенку, чтобы не упасть. – Фу, черт, совсем развезло, – доверительно сообщил он, мотая головой, как одолеваемая слепнями лошадь.

Закир Рашид, прищурившись, посмотрел на него. Было непохоже, чтобы корреспондент агентства " Рейтер" в данный момент мог запомнить хоть что‑ нибудь. Турок подумал, что это, пожалуй, к лучшему, и, отбросив сомнения, объяснил журналисту, как найти загородное имение владельца баскетбольного клуба.

Закрыв за гостем дверь, Закир Рашид удивился собственной глупости. Какой шайтан тянул его за язык? Решение указать французу местонахождение одноглазого араба казалось спонтанным и необдуманным, однако, поразмыслив, Рашид пришел к выводу, что думал об этом почти весь вечер – по крайней мере, с того момента, как разговор коснулся терроризма и Усамы бен Ладена.

Вернувшись в комнату, он обнаружил, что француз забыл на столе свою газету с портретом " террориста номер один". Некоторое время Рашид разглядывал знакомое длиннобородое лицо, а потом махнул рукой и, не снимая одежды, повалился в постель.

Лишь наутро, более или менее протрезвев, выпив литр кофе и выкурив целую сигару, Закир Рашид окончательно понял, что и, главное, почему он сделал накануне вечером.

* * *

Когда Глеб остановил взятый напрокат " форд" перед ажурной чугунной решеткой ворот, уже начало темнеть. С низкого пасмурного неба крупными хлопьями падал снег. За последние двадцать минут снегопад заметно усилился, что вызывало определенное беспокойство: похоже, британские острова скоро превратятся в настоящую рождественскую открытку. По прогнозам синоптиков, которые непрерывно передавали все местные радиостанции, Рождество в Англии, да и на большей части Европы, обещало быть таким, каким не бывало уже давно – холодным и очень снежным. В голосах дикторов звучала плохо скрытая, а может быть, наоборот, умело разыгранная тревога: обильный снегопад и впрямь хорош на картинке, но для страны, давно забывшей, что такое настоящая зима, ее внезапное наступление равносильно катастрофе. Оборванные провода, рухнувшие под тяжестью снега крыши, многотонные грузовики в кюветах и километровые пробки на скоростных шоссе, увы, никогда не попадают на рождественские открытки.

Проблемы, которые могли возникнуть у британцев в связи с надвигающейся непогодой, Глеба волновали мало; что его действительно беспокоило, так это перспектива застрять в пробке на обратном пути и потерять полдня, пока местные дорожные службы будут разгребать снежные заносы.

Ему был хорошо виден дом, оседлавший вершину невысокого пологого холма. Дом был старинный, очень большой, основательный и ухоженный. Над одной из широких каминных труб, которыми ощетинилась темная черепичная крыша, вился легкий белый дымок; облетевший плющ, заплетавший восточную стену до самого фронтона, уныло шелестел на ветру. Снег застревал в подстриженных в форме геометрических фигур живых изгородях и налипал на броскую табличку с грозным предупреждением насчет частной собственности.

Разглядывая этот дом, так похожий на замок, Глеб на минуту позволил себе расслабиться и помечтать о том, как хорошо было бы ему поселиться здесь вдвоем с Ириной. Хорошо ли? Да, пожалуй, хорошо, и даже очень. Место тихое, уединенное, дом просто отличный. У Ирины здесь была бы своя мастерская, а он сам слушал бы музыку, сидя у камина и глядя в окно на занесенные снегом окрестности, или палил бы на заднем дворе из ружья – по жестянкам, черт возьми, а не по живым людям... Скучно? Да черта с два! Скучно бывает только тому, кто не умеет себя занять, а для человека с внутренним содержанием скука – понятие чисто абстрактное...

Но он быстро вернулся с небес на землю. Это ж сколько народу надо перещелкать, чтобы такое купить! Не говоря уж о том, что надо содержать такую махину в порядке. Этак, пожалуй, стрелять придется все‑ таки не по жестянкам... А раз так, то и дом ни к чему: все равно бывать в нем придется только короткими наездами, а Ирине будет страшно одной в этой глуши...

Тут ему пришло в голову, что при желании он мог бы считать любой дом в любой части света, в том числе и вот этот, своим. Деньги сами плыли в руки, оставалось только пойти и взять их. Вернее, взять нужно было не сами деньги, а живой товар, за который правительство США обещало более чем хорошо заплатить.

Тогда Глеб представил себе остров – отвесную вулканическую скалу посреди океана, поросшую курчавой зеленью непроходимых джунглей, живописный водопад, низвергающийся в голубую лагуну, укромную, хорошо защищенную бухту и белый дом на берегу. Пришедший ему на ум должностной проступок не так уж страшен, так что швыряться в него баллистическими ракетами и высаживать десант с атомной подводной лодки родина наверняка не станет. Поэтому будет достаточно просто заминировать вход в бухту и установить на вершине горы небольшой зенитно‑ ракетный комплекс на случай появления неопознанных вертолетов с эмблемой российских ВМС на борту. Ну и, конечно, в доме надо будет держать арсенал стрелкового оружия – исключительно для того, чтобы палить по жестянкам на заднем дворе...

Стоило выключить двигатель, как салон начал стремительно остывать. Пальцы совсем замерзли. " Дерьмо", – вполголоса пробормотал Глеб, и сейчас же, словно вызванный из небытия этим коротким словечком, по ту сторону ажурной решетки возник человек в теплой зимней куртке с надвинутым до самых глаз капюшоном. Левая рука охранника крепко сжимала короткий, очень прочный поводок, прикрепленный к унизанному стальными шипами ошейнику. Здоровенный ротвейлер без намордника не сводил с Глеба умных, немного печальных карих глаз, в которых сейчас светился какой‑ то нехороший, слишком уж пристальный интерес.

Появление этой сладкой парочки избавило Глеба от необходимости раздумывать, как ему быть дальше. Оно же окончательно развеяло видение вулканического острова посреди безбрежного лазурного океана. Опустив оконное стекло и явив улыбающееся лицо, Глеб жестом предложил охраннику открыть ворота.

Тот, естественно, даже не шелохнулся, зато пес привстал на пружинящих лапах и издал негромкий звук, напоминавший отдаленные раскаты грома. Охранник что‑ то негромко произнес, адресуясь к своему псу, и тот сел, подмостив под себя короткий обрубок хвоста. Продолжая смотреть на Глеба, ротвейлер нехорошо облизнулся – ему явно не терпелось познакомиться с чужаком поближе, чтобы узнать, быстро ли он бегает и громко ли станет кричать, когда его начнут рвать на портянки. Сиверова такое недружелюбие немного задело, но он решил, что собака не виновата: она ведь не знала, что знакомство именно с этим чужаком может оказаться губительным для ее шкуры.

– Добрый вечер! – сияя идиотской " туристической" улыбкой, приветствовал он охранника. – Скажите, мистер, не это ли поместье Оук‑ мэнор?

– Это оно, – с видимой неохотой откликнулся страж. Пес ничего не сказал, но снова облизнулся, явно обрадованный желанием чужака проникнуть на охраняемую территорию и завязать с ним более близкое знакомство. – Что вам угодно, сэр?

– Мне угодно войти, – решив идти напролом и точно зная, что ничем не рискует, нагло заявил Глеб. – Точнее, въехать. Я должен повидать хозяина поместья. Доложите, что его спрашивает Уэйн Гиллспи, представитель благотворительной организации " Лондонцы детям Ирака". У меня к нему срочное дело, касающееся...

– Хозяина в данный момент нет, – прервав его на полуслове, объявил охранник. Его пес нервно, с прискуливаньем зевнул и еще раз облизнулся. – Вам придется уехать, сэр.

Глеб еще раз взглянул на дом через плечо охранника и понял, что тот скорее всего не лжет: в огромном здании светилось всего одно окно, расположенное на первом этаже, рядом с парадным крыльцом. Все остальные были темны и слепы, а на подъездной дорожке не было видно ни одной машины, кроме видавшего виды " лендровера" с эмблемой какого‑ то охранного агентства на дверце.

– Как это нет? – возмутился мистер Гиллспи, обуреваемый желанием помочь иракским детишкам. – Но мне необходимо с ним встретиться!

– Ничем не могу вам помочь, сэр, – невозмутимо сообщил охранник.

– Еще как можете! – запальчиво возразил мистер Гиллспи. – Позвоните ему, черт подери, и доложите, что его дожидаются! И впустите же меня в дом, наконец! Заморозить меня хотите?

– Сожалею, сэр, – неискренне произнес охранник, после чего принялся неторопливо и методично, по пунктам, отклонять требования Глеба, пока не отклонил их все, одно за другим.

Во‑ первых, заявил он, контактный телефонный номер владельца поместья есть только у начальника охранного агентства, и связь по этому номеру предусмотрена только в самых экстренных ситуациях – например, в случае пожара или стихийного бедствия, нанесшего значительный урон имуществу владельца. Во всех остальных случаях, вплоть до гибели посторонних людей, пытавшихся в отсутствие хозяина проникнуть в дом, беспокоить его запрещено, и охранник не видит ни малейшего повода нарушать это правило.

Во‑ вторых, дожидаться владельца поместья можно долго, от недели до нескольких лет, а если не повезет – бесконечно долго, поскольку, уезжая, он ничего не говорил о времени своего возвращения.

В‑ третьих же, если мистер Гиллспи все‑ таки примет решение дожидаться владельца поместья, то делать это ему придется в каком‑ нибудь другом месте – безразлично, в каком именно, но не ближе двадцати ярдов от границы поместья, обозначенной стеной. Хозяин не оставлял охране никаких распоряжений по поводу мистера Гиллспи, вследствие чего последний должен рассматриваться как посторонний. А посторонним вход на территорию поместья, которое, как известно, является частной собственностью, строжайше запрещен. За соблюдением данного запрета следит вооруженная охрана, а также специально обученные собаки, одну из которых мистер Гиллспи видит в данный момент перед собой.

Ввиду вышеизложенного и во избежание возможных неприятных осложнений, продолжал охранник, он вынужден просить мистера покинуть территорию поместья.

– Черт подери! – воскликнул импульсивный мистер Гиллспи, выслушав эту безупречно вежливую, неторопливую, смахивающую на магнитофонную запись речь. – Что же мне делать? Намекните хотя бы, куда он уехал.

– Мне это неизвестно, сэр, – ответил охранник. – Я не служу у хозяина поместья. Я его даже никогда не видел. Наше агентство обеспечивает сохранность поместья только в отсутствие владельца. Нам самим строго запрещено входить куда‑ либо, кроме служебных помещений первого этажа. Сожалею, сэр, но я действительно ничем не могу вам помочь. Возможно, он убыл в Лондон, но это всего лишь мое предположение.

– Как так – в Лондон? Черт подери, я же только что оттуда!

– Мне очень жаль, сэр.

– Ему жаль! Так пустите меня хотя бы переночевать в одном из этих ваших служебных помещений! – продолжая разыгрывать кретина, которому непонятны самые простые вещи, попросил Глеб.

– Прошу прощения, сэр, это невозможно. Рекомендую воспользоваться гостиницей " Королевский ворон". Это в трех милях отсюда, в деревне. Там отличная кухня и прекрасное обслуживание, там вам будет намного удобнее, уверяю вас.

Глеб подумал, не воспользоваться ли ему отсутствием хозяев и не осмотреться ли, пока суд да дело, в доме. Охранник – не помеха, не говоря уж о псе. Вот только есть ли в этом смысл? В доме, который охраняют люди со стороны, англичане, почти полицейские, вряд ли осталось хоть что‑ то, уличающее владельца в связях с " Аль‑ Каидой". А если так, к чему лезть в дом? Любоваться картинами и мебелью? Проламывать голову охраннику – не говоря уж о собаке, черт бы ее побрал! – из‑ за этого точно не стоит...

– Пропадите вы пропадом вместе с вашей гостиницей, – злобно проворчал он, берясь за ручку стеклоподъемника. – Вы с вашим псом – отличная компания, два сапога пара...

– Должен вас предупредить, сэр, – объявил охранник, – что буду вынужден доложить о вашем визите и в особенности о вашей настойчивости своему непосредственному начальству. А оно, возможно, сочтет небесполезным поставить в известность владельца поместья.

" А вот за это тебе стоило бы проломить башку, – подумал Глеб. – Хотя... Пускай докладывают! Одноглазый дьявол либо вообще не обратит на это внимания – ему не привыкать захлопывать двери перед носом у самозваных благотворителей и прочих попрошаек, – либо, наоборот, занервничает, поняв, что пахнет жареным. А мне это только на руку. Главное, надо успеть добраться до Лондона раньше, чем он примет решение, а то как бы этот тип не сбежал. Черт, до чего все‑ таки иногда неудобно работать в одиночку! "

– Действуйте, – разрешил он, поднимая стекло. – Дети Ирака будут вам благодарны, черт бы вас побрал со всеми потрохами!

Охранник ничего не ответил, да Глеб и не ждал ответа. Он включил двигатель, развернул машину на площадке перед воротами и дал газ. Хлопья снега порхали в лучах фар, как ночные мотыльки; короткий зимний день догорал на западе. Обочины уже побелели, поземка – не мокрая, как буквально несколько минут назад, а сухая, злая – извилистыми струйками текла через узкую асфальтированную дорогу, и та едва ли не прямо на глазах становилась все уже. Глеб включил приемник и тут же его выключил, потому что по радио опять передавали прогноз погоды, сопровождая его настойчивыми рекомендациями водителям воздержаться в эту ненастную ночь от любых поездок, не вызванных острой необходимостью. У Глеба такая необходимость, увы, была, и он постарался выкинуть из головы мысли о снежных заносах и всесезонных шинах своего автомобиля, весьма скверно приспособленных для езды по гололеду. Слепой прибег к верному средству – стал думать о том, о чем ему думать совсем не хотелось.

Он гнал машину в сторону Лондона и думал о Закире Рашиде – человеке, имевшем очень веские основания ненавидеть своего нынешнего нанимателя.

Глава 17

Проснувшись в одиннадцатом часу утра, выпив литр кофе и выкурив целую сигару, Закир Рашид почувствовал себя немного лучше. Он уже давно не напивался так, как вчера, и очень надеялся, что следующая подобная пирушка случится не скоро. Проклятый француз, похоже, изнутри весь был перевит своими пресловутыми русскими корнями; как‑ то иначе объяснить тот факт, что он сумел покинуть квартиру Рашида своим ходом, было просто невозможно. Он, наверное, и впрямь был железным человеком. Турок в данный момент напоминал себе бурдюк с протухшими объедками, забытый в темном углу после веселой вечеринки.

События вчерашнего вечера тонули в алкогольном тумане, проступая сквозь него лишь смутными, размытыми эпизодами. Но странное дело: француз со своими темными очками и рискованными разговорами помнился Рашиду совершенно отчетливо, как будто не только он сам, но даже и воспоминания о нем были неподвластны воздействию алкоголя.

Держа в одной руке последнюю чашку кофе, а в другой – короткий окурок сигары, Рашид вернулся из кухни в гостиную. Здесь все оставалось как вчера: заставленный грязной посудой стол с возвышающейся посередине пустой литровой бутылкой из‑ под водки, сигарный пепел на полу, застоявшиеся запахи табачного дыма и алкогольного перегара, забытая французом газета...

Рашид медленно опустился в кресло, глотнул из чашки остывшего кофе, разглядывая фотографию в газете. Она лежала вверх ногами, и в этом странном ракурсе длиннобородый убийца почему‑ то казался еще более похожим на некоего богатого джентльмена арабского происхождения – всегда гладко выбритого, аккуратно причесанного и носящего европейские костюмы с изяществом, которое не снилось большинству настоящих европейцев.

Закир Рашид разглядывал фотографию, но думал он сейчас вовсе не о человеке, который был на ней изображен, а о корреспонденте агентства " Рейтер" Алеке Сивере.

Рашид не кривил душой, когда называл себя простым, необразованным человеком, ничего не смыслящим в политике. Так оно все и было на самом деле: он действительно не получил образования и не интересовался темными закулисными делишками, которые принято называть большой политикой. Однако это вовсе не означало, что Закир Рашид – дурак; это означало лишь то, что в свое время у него не оказалось под рукой суммы, необходимой для оплаты обучения в колледже или университете. Он окончил обычную школу, то есть научился читать и писать, а заодно получил некоторые разрозненные сведения из различных областей науки, каковые, ввиду своей полной бесполезности, были им забыты сразу же после того, как он в последний раз переступил школьный порог.

Правда, Рашид любил читать, предпочитая, разумеется, не философские трактаты или бредовые сочинения любителей покопаться в психологии (в которой они, по твердому убеждению турка, ровным счетом ничего не понимали), а незатейливые полицейские детективы, напоминавшие ему о веселых деньках голодной и далеко не законопослушной юности. Эта любовь к чтению способствовала развитию заложенной в него еще в школе – скорее по счастливой случайности, чем в силу каких‑ то иных причин, – привычки к системному мышлению. Короче говоря, Закир Рашид умел не только читать, но и думать, выстраивать логические цепочки и делать из своих размышлений выводы. Они, разумеется, далеко не всегда на поверку оказывались правильными, но Рашида это не особенно беспокоило, поскольку окружающие очень редко интересовались его мнением по тому или иному вопросу, а следовательно, ничего не знали о его ошибках.

Сейчас тренер думал о французе и чем больше, тем сильнее укреплялся во мнении, что мсье Сивер возник в его жизни далеко не случайно. Он появился в клубе как раз в тот момент, когда у Рашида возникли кое‑ какие подозрения в отношении своего нанимателя, и заговорил не с кем‑ то, а именно с ним. Он мог выбрать кого угодно: о проблемах мусульманской молодежи сейчас не говорит только ленивый, – но он привязался к Рашиду, неразговорчивому, недалекому спортсмену, тренеру баскетбольной команды, который, по идее, не мог и двух слов связать. И сделал он это не раньше и не позже, а именно в тот момент, когда в клубе не оказалось никого из руководства, кроме все того же Рашида.

Совпадения, конечно, случаются, но не такие невероятные. Вспомнилась фраза, произнесенная героем какого‑ то приключенческого фильма: " Совпадения похожи на резину: когда их слишком сильно натягиваешь, они рвутся". А это совпадение было натянуто так, что дальше некуда.

Проблемы социальной адаптации мусульманской молодежи журналиста Сивера интересовали очень мало, а вероятнее всего, не интересовали совсем. Он говорил о них вскользь и как‑ то очень рассеянно. А что его действительно интересовало, так это терроризм, особенно " террорист номер один" Усама бен Ладен. Он этого и не скрывал, и упоминание о погибшей от рук террористов семье Рашида заставило его умолкнуть лишь на миг, после чего он твердой рукой вернул разговор в прежнее русло.

Сейчас, когда турок старательно восстанавливал в памяти подробности вчерашнего разговора, ему начинало казаться, что Алек Сивер заранее знал или, по крайней мере, догадывался, кем в действительности является таинственный хозяин. Да и самого Рашида с его догадками и сомнениями хитрый француз, казалось, видел насквозь. Недаром же он оставил на столе эту проклятую газету!

Однако и Рашид, если разобраться, повел себя не так уж глупо. Сейчас, обдумывая свое вчерашнее поведение на относительно трезвую голову, он уже не сомневался, что действовал почти осознанно. Он с самого начала почувствовал, что Сивера интересует вовсе не мусульманская молодежь, а к концу разговора убедился, что нужно французу и кто он на самом деле такой. Журналист? Сомнительно... Скорее уж авантюрист, решивший подзаработать, продав американцам некую бородатую голову, а может, и вовсе сотрудник спецслужб. Хотя спецслужбы в таких ситуациях действуют немного иначе, да и журналисты бывают разные: одни зарабатывают на хлеб светской хроникой, а другие все время лезут в пекло, добывая многотысячные гонорары и громкую славу, которая частенько становится посмертной.

Как бы то ни было, адрес загородного поместья Рашид назвал не спьяну, как ему самому поначалу казалось. Ему представилась возможность нанести удар, и он сделал это. Правда, обдумать последствия своего поступка ему было некогда, а они могут быть прямо‑ таки катастрофические. Умнее всего после вчерашней беседы с французом было бы просто бежать, не тратя времени на сборы. Но бежать ему было некуда. Никто на огромной планете не ждал Закира Рашида, чтобы обнять его и порадоваться его возвращению. И разве не проклинал он тысячу раз нелепую случайность, по которой остался в живых тогда, на развороченной взрывом набережной курортного городка? У него не было причин дорожить жизнью; если в его существовании и остался хоть какой‑ то смысл, то он заключался в мщении. Оставалось только удивляться, почему Рашид не понимал этого до сих пор. Ну разве что в силу укоренившейся уверенности, что маленькому человеку без денег и могущественных друзей не под силу хоть что‑ то изменить в этом паршивом мире. Но так ли это на самом деле? Турок начал в этом сомневаться и чувствовал, что настало время проверить, на что он способен.

До начала дневной тренировки в клубе оставалось еще без малого два часа. Приняв решение, он быстро оделся и вышел в прихожую. Проверяя, на месте ли ключи и бумажник, неожиданно наткнулся в кармане куртки на прямоугольный кусочек плотного картона. Осмотрев свою находку, Рашид обнаружил, что держит в руке визитную карточку французского журналиста. Ему пришло в голову, что это отличный способ проверить, на самом ли деле Алек Сивер журналист.

Не тратя времени на раздумья, он вернулся в гостиную, снял телефонную трубку и набрал указанный на карточке номер. После пары гудков раздался щелчок, и механический женский голос посоветовал ему проверить правильность набора, ибо номера, по которому он пытался позвонить, не существует. Рашид криво усмехнулся, но все же повторил попытку, внимательно глядя то на карточку, то на клавиатуру телефонного аппарата. Результат оказался точно таким же, и это все объясняло.

Вручая кому‑ либо визитную карточку, любой нормальный журналист, по идее, надеется, что собеседник когда‑ нибудь наберет его номер, чтобы поделиться свежей информацией. А если номер фальшивый, то и владелец карточки скорее всего не тот, за кого себя выдает.

Рашид подумал, не созвониться ли ему с агентством " Рейтер", но решил, что это бессмысленно. Вряд ли они выдают информацию о своих сотрудниках по первому требованию. Проверка отнимет массу времени, которого у Рашида и без того не слишком много, а результат известен заранее: никакого корреспондента Сивера в штате агентства наверняка нет.

Турок равнодушно порвал карточку пополам, бросил обрывки на пол и вышел из квартиры.

* * *

Высокий араб с искусственным глазом, одетый в дорогой костюм европейского покроя, расхаживал из угла в угол по просторному кабинету, и головы сидевших вдоль длинного стола людей синхронно поворачивались справа налево и слева направо, следя за каждым его движением. Эти люди сейчас напоминали автоматические видеокамеры, запрограммированные на слежение за движущимся объектом.

Никто не произносил ни слова, и хозяин тоже молчал, продолжая мерить кабинет шагами, – так ему лучше думалось. Наконец мыслительный процесс завершился – араб вернулся к столу и опустился в вертящееся кресло с высокой спинкой. Среди его подчиненных наметилось легкое движение, похожее на то, что бывает в лесу, когда подует едва ощутимый ветерок. Мистер Рэмси, которому давно хотелось положить ногу на ногу, ограничился тем, что переместил руки со стола на подлокотники кресла и сел немного свободнее; широкоплечий Гамид, начальник охраны, деликатно кашлянул в мясистый коричневый кулак, а лощеный секретарь, сидевший за отдельным столиком в углу, зачем‑ то щелкнул кнопкой компьютерной мыши.

– Итак, – будто разбуженный этим едва слышным щелчком, заговорил хозяин, – сегодня уже можно с уверенностью утверждать, что мой племянник Халид бен Вазир погиб во время взрыва в Зальцбурге. Вместе с ним, судя по всему, погибла и его охрана во главе с Фарухом. Это указывает не на несчастный случай, как нас пытается уверить австрийская полиция, а на тщательно спланированную акцию. Кто‑ нибудь хочет возразить?

Никто не захотел. Гамид, который придерживался того же мнения, согласно кивал головой; мистер Рэмси сидел с отсутствующим видом, давая понять, что все это его не касается, а юный секретарь помалкивал по той простой причине, что участие в обсуждении хозяйских дел не входило в его должностные обязанности.

– Вскоре после этого, – продолжал одноглазый тем же размеренным тоном, каким произносил свои речи перед телекамерой, – мы приняли на работу в клуб этого турка, Закира Рашида. Если не ошибаюсь, он прибыл в Лондон из Германии.

– Вы не ошибаетесь, – подал голос Гамид, занимавшийся детальной проверкой биографии тренера. – Последние два года он прожил в Мюнхене...

– Откуда до Австрии рукой подать, – закончил за него одноглазый. – В силу некоторых обстоятельств я приказал установить за Рашидом наблюдение, и, как оказалось, не напрасно. Позавчера он встречался с неким человеком, представившимся французским журналистом Алеком Сивером. Людям Гамида удалось сделать неплохую фотографию этого француза. Она перед вами.

Секретарь снова щелкнул кнопкой мыши, и на экранах ноутбуков, стоявших перед каждым из участников этого совещания, возникло лицо темноволосого человека в темных очках. Внимательно вглядываться в фотографию никто не стал, поскольку все ее уже видели.

– Что вам удалось о нем выяснить, мистер Рэмси? – спросил хозяин.

Англичанин слегка пожал плечами.

– В агентстве " Рейтер" о нем никто не слышал. Агентство никогда не получало никакой информации от человека по имени Алек Сивер и не публиковало материалов за его подписью. В штате агентства он не значится, из чего, по‑ моему, следует, что такого человека просто не существует.

– Из этого следует еще кое‑ что, – заметил одноглазый. – Мне кажется, этот человек не имеет никакого отношения к спецслужбам. Если бы он был профессионалом, он приехал бы сюда с легендой, которая выглядела бы более достоверной, чем настоящая биография. Во всяком случае, эту легенду было бы нельзя расколоть одним телефонным звонком, как это сделал наш уважаемый мистер Рэмси. А что думаешь ты, Гамид?

– Авантюристы? – предположил начальник охраны.

– Или маньяки, – добавил одноглазый. – Полоумные мстители. Не забывай, у этого Рашида погибла семья. Но я все‑ таки думаю, что главная фигура в этой компании – не Рашид, а его приятель в темных очках. Турка он просто использовал, чтобы подобраться поближе ко мне. Уверен, это именно авантюристы, готовые рискнуть головой, чтобы получить обещанную американцами награду. Авантюризм у неверных в крови, он всегда был главной движущей силой их цивилизации. К счастью, настоящих авантюристов среди них практически не осталось – они их вычисляют еще в ранней юности и либо сажают в тюрьму, где те становятся обыкновенными тупыми бандитами, либо напяливают на них военную форму, превращая в еще более тупые машины для убийства.

Мистер Рэмси, являвшийся единственным неверным среди этих ревностных поборников ислама, выслушал тираду хозяина с непроницаемым выражением лица. Он мог бы многое рассказать об авантюризме и авантюристах, если бы захотел, однако предпочел промолчать. К чему метать бисер перед свиньями? Кроме того, его собственная авантюра не удалась. Он рискнул и проиграл, столкнувшись с более сильным противником, и теперь то, что задумывалось как блестящая афера, превратилось в разновидность рабства. Денег у мистера Рэмси теперь было много и становилось все больше с каждым прожитым днем, однако сбежать от этой шайки, чтобы со вкусом тратить свои сбережения, он уже не мог. Ну разве что на тот свет, где деньги ни к чему...

– Авантюрист‑ одиночка – это не страшно, – заметил широкоплечий Гамид. – Что он может сделать?

– У тебя короткая память, уважаемый Гамид, – сказал одноглазый. – Вспомни, что случилось в Зальцбурге. Фарух аль‑ Фаттах, да пребудет его душа навеки в мире и блаженстве, тоже считал, что имеет дело с одиночкой, не представляющим реальной угрозы. Он даже думал, что уничтожил его. И где сейчас Фарух? Где его опытные, вооруженные до зубов воины? Где мой любимый племянник Халид? И где, наконец, надежный, отлаженный и безопасный канал связи с нашими братьями на Кавказе? Ответив на эти вопросы, дорогой Гамид, ты ответишь и на тот, что минуту назад задал сам: что может сделать одиночка? Немало, как видишь. Гораздо больше, чем мы могли бы безболезненно пережить.

Голос одноглазого, как всегда, был спокойным и ровным, однако, пока он говорил, коричневое лицо Гамида мало‑ помалу темнело и к концу этой короткой речи сделалось бурым от прилившей крови. С интересом наблюдая за этими изменениями, мистер Рэмси поневоле призадумался об истинных масштабах происходящего. До сего дня он ничего не знал о случившемся и теперь, получив полную информацию, вдруг почувствовал себя в высшей степени неуютно.

Сами по себе неприятности выглядели не слишком большими. Хуже было то, что о них говорил не кто‑ нибудь, а сам одноглазый. Этот человек уже много лет подряд вмешивался в мировую политику, сплошь и рядом небезуспешно. Он оказывал заметное влияние на судьбы стран и целых регионов, проливал моря крови, был официально объявлен врагом номер один могущественной Америки и при этом превосходно себя чувствовал. И он же всерьез, обстоятельно и с заметной озабоченностью обсуждал со своими ближайшими помощниками смехотворные потуги какого‑ то авантюриста‑ одиночки!

Похоже, этот несуществующий корреспондент агентства " Рейтер" представлял собой реальную угрозу. Этот мелкий, никому не известный человечишка сумел обратить на себя внимание такого гиганта, и уже одно это внушало опасливое уважение.

Продолжая разглядывать кирпично‑ красные щеки Гамида и слушать монотонно журчащий голос хозяина, мистер Рэмси быстро прикинул в уме шансы и перспективы. В чем‑ то Гамид был прав: вряд ли шустрый француз представлял серьезную опасность для одноглазого. А вот его окружение этот липовый корреспондент уже успел изрядно потрепать. И можно было предположить, что он не остановится. Он двигался по цепочке, перебирая звено за звеном, и после встречи с ним эти звенья просто переставали существовать. Люди одноглазого умирали один за другим, но перед смертью каждый успевал дать французу информацию, необходимую для того, чтобы сделать очередной ход.

Начав свой путь в Австрии с законопослушного Пауля Шнайдера, не располагавшего, казалось бы, никакой информацией о своих анонимных работодателях, француз – француз ли? – каким‑ то чудом добрался до Лондона и был замечен в принадлежащем одноглазому спортивном клубе. Он переговорил с Рашидом, а что полезного мог знать этот толстый турок? Только адрес опустевшего поместья в трехстах с лишним милях от Лондона да имя человека, который его туда доставил, – его, мистера Рэмси, имя.

Англичанин припомнил некоторые подробности разговора, который состоялся тогда в поместье, и понял, кто станет следующим звеном в цепочке.

– Ахмед, – обратился одноглазый к секретарю, – поведай уважаемым господам об утреннем звонке из Донкастера. Послушайте, господа, это любопытно.

– Утром из охранного агентства в Донкастере поступило сообщение, что вчера вечером на территорию имения Оук‑ мэнор пытался проникнуть посторонний, – не вставая, лишь развернувшись вместе со стулом лицом к слушателям, заговорил секретарь Ахмед. – Он открыто приблизился к воротам на автомобиле и заговорил с охранником, настаивая на том, чтобы тот впустил его в дом. Этот человек представился Уэйном Гиллспи, функционером благотворительной организации " Лондонцы детям Ирака".

Мистер Рэмси затаил дыхание, уже начав догадываться, что последует дальше.

– Благотворительной организации с таким названием в Британии не существует, – продолжал секретарь. – В телефонной книге значатся двадцать два лондонца по фамилии Гиллспи, из них трое – Уэйны, но ни один из них, как нам удалось выяснить, не занимается благотворительностью.

Гамид крякнул. Его широкое лицо, уже успевшее приобрести нормальную окраску, выражало крайнюю степень озабоченности, и это тоже очень не понравилось мистеру Рэмси.

– Автомобиль, на котором приехал человек, назвавшийся Гиллспи, – продолжал секретарь, – принадлежит лондонскому прокатному бюро. Он был арендован вчера утром гражданином Австрии Райнхардом Денкером. После того как его не пустили в поместье, Денкер‑ Гиллспи уехал. Подозревая, что он вернется и предпримет тайную попытку проникновения в дом, охрана усилила бдительность, однако ничего подозрительного замечено не было. Денкер действительно уехал и больше не возвращался.

– Ему был нужен не дом, – произнес Гамид то, что было ясно и без него, – а те, кто в нем живет. Клянусь Аллахом, он просто сумасшедший! Интересно, что бы он стал делать, если бы мы оказались на месте и разрешили ему войти?

– Он не сумасшедший, – возразил хозяин, – он просто авантюрист – настоящий, каких сейчас почти не осталось. Клянусь бородой пророка, он мне даже нравится! Поверь, дорогой Гамид, что, войдя в дом, он наверняка нашел бы чем нас удивить. Не может быть, чтобы у такого человека не оказалось в запасе какого‑ нибудь сюрприза.

– Возможно, это был совсем не тот человек, о котором мы говорим, – упрямо возразил начальник охраны, явно не желавший признавать за противником способностей, превосходящих его собственные.

Одноглазый взглянул на секретаря, и тот, снова развернувшись на своем крутящемся стуле, что‑ то сделал с компьютером.

– Этот снимок, – сказал он, не оборачиваясь, – нам переслали из Донкастера по электронной почте. Он сделан следящей камерой, установленной на воротах поместья. Качество оставляет желать лучшего, однако...

Мистер Рэмси посмотрел на экран своего ноутбука. Теперь там было две фотографии: одна, сделанная людьми Гамида неподалеку от бара, где Рашид встречался с французом, и нечеткий черно‑ белый снимок, пришедший по электронной почте. Сомнений быть не могло: с обеих фотографий смотрело одно и то же лицо. Правда, на фотографии, сделанной в поместье, очки, украшавшие физиономию Сивера‑ Денкера‑ Гиллспи, были не темные, а прозрачные с легким металлическим отливом, изобретенные хитроумными японцами для защиты глаз водителей от ослепления фарами встречных автомобилей.

– Я отрежу этому проклятому турку его глупую голову вместе с чересчур длинным языком! – прорычал Гамид, стиснув кулаки.

– Нет, – возразил одноглазый, – ты этого не сделаешь. По крайней мере, пока. Посмотрим, что они предпримут. Не спускай с Рашида глаз. Он не слишком умен и находится в плену страстей, а значит, может принести своему сообщнику больше вреда, чем пользы. О, этот сообщник! Клянусь, в другое время и при иных обстоятельствах мне было бы приятно иметь дело с таким серьезным противником. Но сейчас, Гамид, я не могу отвлекаться на подобные мелочи. Поэтому, как только представится возможность, захвати этого человека живым, допроси и убей.

– Перед смертью он успеет тысячу раз пожалеть, что имел неосторожность родиться на свет, – мрачно пообещал тот.

– Не сомневаюсь, – сказал одноглазый. – Займись этим лично, никому не перепоручай. Вы можете быть свободны, господа. А ты, Гамид, останься.

Когда Рэмси и секретарь покинули кабинет, одноглазый некоторое время сидел молча, сложив руки, и, казалось, внимательно разглядывал их. Гамид тоже молчал, ожидая приказаний, и, пользуясь паузой, прикидывал, как заманить в ловушку шустрого француза. Мысли его вертелись исключительно вокруг этого предмета, поэтому то, что сказал хозяин, стало для Гамида полной неожиданностью.

– Что ты думаешь о нашем уважаемом мистере Рэмси, Гамид? – спросил одноглазый.

– Он чист, – растерявшись, ответил начальник охраны. – Разумеется, настолько, насколько это вообще возможно для неверного.

– То есть ты о нем вообще не думаешь, – констатировал одноглазый. – Напрасно, Гамид, напрасно. Оставь в покое его вероисповедание, в данный момент оно ни при чем. Ты отличный воин, Гамид, но, я вижу, так и не научился разбираться в людях. Согласен, мистер Рэмси чист перед нами в своих поступках. Но помыслы его никогда не были чисты. Ты не наблюдал за ним во время нашей беседы, а зря. Я сделал это за тебя, и знаешь, что я тебе скажу? Он хочет нас покинуть и уже обдумывает, как сделать это с максимальной выгодой для себя. Мистер Рэмси наделен душой крысы, и сейчас ему кажется, что настало время покинуть тонущий корабль. Он решил, что следующим, на кого выйдет этот француз, будет он. Кстати, я тоже так считаю. Поэтому, Гамид, внимательно наблюдая за казначеем, ты рано или поздно получишь отличную возможность прибрать к рукам нашего ловкого приятеля, который меняет имена как перчатки и умеет добиваться откровенности даже от самых неразговорчивых людей. К тому же, когда они наконец встретятся – а я думаю, что это случится в ближайшее время, – ты получишь отличный повод избавиться заодно и от крысы, замыслившей предательство.

– Этот Рэмси мне никогда не нравился, – проворчал Гамид.

– Я знаю, что ты предпочитаешь женщин. Но твои предпочтения не имеют отношения к делу. Мистер Рэмси был для нас полезным, а теперь перестал являться таковым – вот все, что имеет значение, Гамид. Ты хорошо меня понял?

– Да, – медленно произнес Гамид, – я понял вас очень хорошо.

Глава 18

Выйдя из дому, Закир Рашид не стал садиться за руль, а решил немного пройтись пешком. За ночь заметно похолодало, голова у Рашида кружилась от свежего морозного воздуха. Разумеется, назвать лондонский воздух чистым можно было лишь условно. Пожар на нефтяном терминале Бансфилд уже потушили, но ветерок, которым тянуло вдоль улицы, все еще ощутимо отдавал бензиновой гарью, а низкие облака имели чересчур темный, насыщенный, дымный оттенок. Они выглядели закопченными, как кирпичная стена, возле которой кто‑ то разводил костер, и смотреть на них было неприятно.

Пройдя мимо здания клуба и кивнув торчавшему в дверях с сигаретой знакомому охраннику, Рашид сверился с часами и углубился в мусульманский квартал. Ледяной зимний ветер играл волосами на его непокрытой голове и с громким шорохом гонял по мостовой мелкий бумажный мусор. До самых глаз закутанные платками женщины в бесформенных темных платьях до пят и по‑ европейски ярких зимних куртках спешили за покупками, изредка окидывая монументальную фигуру Рашида быстрым взглядом темных, как переспелые вишни, глаз. Витрины лавок и магазинов пестрели разноцветными гирляндами и объявлениями о рождественских скидках. Видеть эти приготовления к христианскому празднику посреди мусульманского квартала было немного странно, приготовления эти служили явным признаком смешения культур, однако Рашиду сейчас было не до социально‑ этнографических исследований. У него имелась ясная, простая цель, и он двигался прямиком к ней, не отвлекаясь на посторонние предметы и вообще ни о чем не думая, как покинувший ствол артиллерийского орудия снаряд.

Наконец турок обнаружил то, что искал. На углу пустой, усеянной мусором улицы мерзли в своих коротеньких шубках из искусственного меха две потасканного вида проститутки – естественно, не мусульманки. Поодаль у обочины стоял потрепанный " скорпио" с языками пламени, намалеванными от руки на тронутых ржавчиной крыльях и волнистом после плохого ремонта капоте. Музыка внутри машины играла так громко, что ритмичное лязганье ударных было слышно даже снаружи, и притом на приличном расстоянии. Как и следовало ожидать, те, кто сидел в машине, слушали хип‑ хоп. Рашиду нравилась эта музыка, но, увы, не нравились те, кто ее слушал.

Несмотря на это, он направился прямо к машине, по диагонали пересекая пустую улицу и не обращая внимания на зазывные и довольно жалкие ужимки проституток. Когда до " скорпио" оставалось не более пяти шагов, передняя дверца распахнулась, и на мостовую выбрался молодой чернокожий, одетый, в полном соответствии с теперешней модой, как отставший от бродячего цирка клоун.

– Возьмешь девочку, приятель? – обратился он к Рашиду, совершая какие‑ то сложные волнообразные движения всем телом. – Или сразу обеих?

– Оставь их себе, – хмуро ответил Рашид. – Если мне суждено умереть, я бы не хотел, чтобы это произошло из‑ за сифилиса.

– Тогда чего тебе надо, придурок? Торопишься на тот свет?

– Мне надо поговорить с Зигом, – оставив без внимания " придурка" и все остальное, не имевшее отношения к делу, спокойно сообщил Рашид.

– А кто ты такой, чтобы говорить с Зигом? – продолжая кривляться так старательно, словно ему за это платили, поинтересовался чернокожий.

– А кто ты такой, чтобы меня об этом спрашивать? – ответил вопросом на вопрос Рашид.

– Что ты сказал, мать твою?! Я сейчас оторву тебе яйца и сожру прямо тут, посреди улицы!

– Раньше ты проглотишь свои, – спокойно пообещал Рашид.

Чернокожий полез в карман с таким угрожающим видом, словно у него там лежала ракета с ядерной боеголовкой, а не дешевый перочинный ножик, но тут стекло задней дверцы автомобиля рывками поползло вниз, выпустив наружу громыхающий речитатив хип‑ хопа. Появившееся в открытом окне темно‑ шоколадное лицо шевельнуло губами, глядя на Рашида, но музыка заглушила его слова. Тогда сидевший в машине негр повернул голову и что‑ то сказал, обращаясь к водителю. Громкость музыки уменьшилась, и коричневое лицо вновь возникло в оконном проеме.

– Что надо? – спросил обладатель этого лица, со скукой разглядывая Рашида.

– Ты Зиг? – спросил Рашид.

– С утра был им. Пожалуй, я и сейчас Зиг – великий и ужасный. А ты, по‑ моему, тот турецкий придурок, что нанялся тренером в этот дурацкий клуб. Чего тебе от меня надо? Учти, я не пойду в твою трахнутую команду даже за миллион фунтов.

– Я не взял бы тебя даже за два, – честно признался Рашид. – У меня к тебе дело.

– Дело? Какое же у тебя может быть ко мне дело? Имей в виду, я не трахаю турок.

– Коммерческое дело, – сдерживаясь, сообщил Рашид. Обезьяньи ужимки чернокожих раздражали его – да так, что у него снова разболелась голова.

– Ладно, – решил Зиг, – полезай в машину, а то из окна дует.

Рашид сел рядом с ним на заднее сиденье. Чернокожий клоун, говоривший с ним на улице, тоже залез в машину и, перекрутившись в своем кресле винтом, недоброжелательно уставился на турка из‑ за подголовника. Третий негр, сидевший за рулем, также повернул к Рашиду широкое черное лицо с таким видом, будто сроду в глаза не видел турка.

– Ну, мать твою, говори, что у тебя ко мне за дело, – потребовал Зиг.

– Для начала оставь в покое моих родственников, – сказал Рашид. – Иначе я покалечу тебя раньше, чем твои клоуны успеют хотя бы открыть рот.

Он вырос в бедном квартале и знал, какую реакцию может вызвать подобное обещание. Чтобы не ударить лицом в грязь, Зиг, этот микроскопический царек здешних дворов и помоек, мог действительно устроить драку, и тогда Рашиду и впрямь пришлось бы его покалечить, а может быть, даже убить. Шансы были достаточно велики: салоны европейских автомобилей, в отличие от американских четырехколесных чудищ, не рассчитаны на ведение активных боевых действий, особенно когда ты сидишь на переднем сиденье, а твой противник – на заднем. Учитывая спортивное прошлое Рашида, его внушительные габариты и спокойную уверенность, с которой он держался, любой здравомыслящий человек на месте Зига поостерегся бы продолжать беседу в том же тоне; оставалось только выяснить, насколько этому главарю молодежной банды присуще такое ценное качество, как здравомыслие.

– А этот парень мне нравится, – весело сообщил Зиг своим клевретам на переднем сиденье. Хвала аллаху, какие‑ то мозги в этой черной голове все‑ таки водились. – Спорим, – продолжал он, обращаясь к Рашиду, – я в два счета уделаю тебя на баскетбольной площадке?

– Мы проверим это позже, – ничем не рискуя, пообещал Рашид, – если на то будет воля Аллаха.

Зиг благоразумно воздержался от высказывания своих религиозных воззрений, хотя по его лицу было заметно, что слово " аллах" давно стало для него пустым звуком, если вообще когда‑ либо что‑ нибудь для него означало.

– Мне нужен пистолет, – сообщил Рашид, пресекая дальнейшие бессмысленные разговоры и прямо переходя к делу.

– Ха! – воскликнул Зиг. – Вот так коммерческое дело! Зачем тебе пушка – застрелиться?

– Это касается только меня, – сказал Рашид.

– Ты ошибаешься, мать твою, но мне на это наплевать. Сколько у тебя денег?

Рашид молча выгреб из бумажника все, что в нем было, и показал Зигу. Чернокожий пренебрежительно фыркнул.

– Негусто, приятель. " Глок" или " магнум" на это не купишь.

– Я не собираюсь хвастаться им перед телками, – для скорейшего завершения дела переходя на понятный Зигу язык, сообщил Рашид. – Мне надо, чтобы пушка стреляла, больше ничего.

Зиг на минуту задумался.

– Хорошо, – сказал он. – Приходи на это же место через час. И если приведешь легавых...

– У меня нет столько времени, – перебил его Рашид. – Ствол нужен мне прямо сейчас.

– Куда ты так торопишься, чокнутый турецкий ублюдок? Ладно, мне плевать. Заг, отдай ему свою пушку! – приказал Зиг, обращаясь к негру на переднем сиденье.

Несмотря на серьезность ситуации, Рашид опешил.

– Я не ослышался? – удивленно переспросил он. – Этого клоуна на переднем сиденье действительно зовут Заг?

– Это не клоун, мать твою, а мой родной брат!

– Ах, вы еще и братья?! И тебя зовут Зиг, а его – Заг?

– Ну да, мать твою! И я не вижу в этом ничего смешного. Попробуй только улыбнуться, и я перегрызу твою трахнутую глотку!

– Нет, что ты, – сдерживая распиравший его изнутри хохот, мрачно сказал Рашид. – Вы же не виноваты, что вашей маме нравилось смотреть юмористические шоу по телевизору.

– Я его сейчас прикончу, – пообещал с переднего сиденья Заг.

– Лучше отдай ему свою пушку, и пусть катится ко всем чертям, – проворчал Зиг.

– Это моя пушка! Она мне самому нужна, – запротестовал Заг. – Почему ты не отдашь ему свою?

– Потому что моя стоила семьсот фунтов, – объяснил Зиг, вынимая из‑ под искусственной шубы огромный серебристый пистолет и поворачивая его из стороны в сторону, чтобы все присутствующие могли полюбоваться чистотой линий и искусной отделкой. – А твоей давно пора на помойку.

Недовольно ворча, Заг полез за пазуху, долго копался там и наконец неохотно протянул Рашиду неказистый, далеко не первой молодости, обшарпанный пистолет двадцать второго калибра с рябым от кое‑ как отчищенной ржавчины стволом.

– Это стреляет? – усомнился Рашид.

– Еще как, мать твою! А если не нравится, ступай в оружейную лавку и попытайся купить там что‑ нибудь за свои жалкие гроши. Только не забудь сначала получить у легавых разрешение. Его тебе выдадут сразу же, как только ты получишь британское подданство. Сколько тебе еще осталось до этого радостного дня – года четыре, пять?

Крыть было нечем. Рашид отдал деньги и забрал у Зага пистолет. Патронов в обойме было всего четыре; пятый выпал из ствола, когда турок на пробу оттянул затвор. Вопреки ожиданиям, механизм оказался прекрасно вычищен и смазан, а затвор пошел назад легко и стал на место с приятным маслянистым щелчком. Рашид загнал в обойму выпавший патрон, осторожно спустил курок, поставил пистолет на предохранитель и спрятал в карман куртки.

– Не отстрели себе яйца, придурок, – благожелательно напутствовал его Зиг.

– Поцелуй меня в задницу, кретин, – вежливо попрощался Рашид и вышел из машины.

Сворачивая за угол, турок заметил следующего за ним по пятам бедно одетого парнишку лет двенадцати и припомнил, что, кажется, уже видел эту чумазую физиономию, когда выходил из дому. Однако, занятый своими мыслями, он не обратил на это немаловажное обстоятельство ровным счетом никакого внимания.

* * *

Тарахтя дизельным движком, потрепанный грузовой микроавтобус неторопливо катился по узкой улице между двумя рядами припаркованных у обочины автомобилей. Машины были сплошь потрепанные, все европейского или японского производства – одним словом, такие, какие можно увидеть на улицах любого провинциального городка в российской глубинке. Вот разве что руль у них у всех был расположен не слева, как в России, а справа. Ну, так на то и Англия; у гордых британцев все не как у людей.

Перед тем как свернуть налево, водитель фургона притормозил, чтобы пропустить двигающийся навстречу темно‑ синий " ровер", дребезжащий на ходу, как ржавое ведро с болтами, но зато украшенный наклейкой в виде клетчатого гоночного флага. Проезжая мимо, " ровер" издевательски просигналил.

– Чего ты дудишь, урод? – вызверился водитель микроавтобуса.

– Сам ты урод, – сказал ему сидевший рядом хорошо одетый мужчина средних лет с холеным, начальственным лицом. Говорил он, как и водитель, по‑ русски.

– А чего он дудит? – трогая машину с места и с натугой поворачивая заедающий руль, обиженно произнес водитель.

– Дудит, потому что чайника увидел, – сообщил пассажир. – Здесь Англия, а не Рязань, пугало ты огородное! Движение тут левостороннее, левый поворот – это все равно что у нас правый.

– Блин, – сказал водитель под аккомпанемент злорадного фырканья и соленых шуточек, раздавшихся в этот момент в грузовом отсеке.

Там, в грузовом отсеке, на жестких, укрепленных вдоль голых железных бортов скамьях сидели четверо мужчин средних лет с широкими плечами и крутыми спортивными затылками. Лица у них были малоподвижные, глаза холодные; черты этих лиц были разными, но что‑ то роднило их, делая похожими, как будто они принадлежали близким родственникам. При взгляде на любое из этих лиц немедленно возникало устойчивое впечатление, что, ударив обладателя такого вот лица по голове, скажем, железным ломом, можно добиться только одного результата, а именно безнадежно испортить ценный инструмент.

Это были те самые люди, про которых давеча говорил одноглазый араб: достаточно инициативные и храбрые, чтобы со временем стать настоящими авантюристами, и по этой причине своевременно втиснутые в жесткие рамки армейской дисциплины. Организация, взявшая их под свое могучее крыло и превратившая в почти совершенные боевые механизмы с рудиментарными проявлениями интеллекта, называлась Федеральной службой безопасности России, а сидевший на переднем сиденье слева от водителя человек с надменным лицом крестьянского сына, выбившегося в большие начальники, был их боевой командир, генерал ФСБ Дмитрий Владимирович Андреичев.

В данный момент генерал Андреичев испытывал странное чувство свободного полета в условиях невесомости. Это ощущение возникло у него в тот самый миг, когда самолет оторвался от взлетной полосы аэропорта " Шереметьево‑ 2" и взял курс на лондонский Хитроу. Оно не прошло до сих пор, и Дмитрий Владимирович точно знал, что ощущение сохранится, пока все это так или иначе не кончится.

Спору нет, генералу Андреичеву и раньше не раз приходилось действовать на свой страх и риск, находя компромисс между служебным долгом и личной выгодой. Но раньше игра шла в основном по мелочи: и страх был не так уж страшен, и риск не так велик. Теперь же речь шла не о мелком ослушании, а о прямом нарушении приказа главы государства, а если уж быть откровенным до конца – о государственной измене.

Одноглазый араб был прав, когда говорил, что европейские государства намеренно отбирают потенциальных авантюристов с целью превращения их в послушные, высокоэффективные машины для убийства. Но бывают люди, которые ухитряются пройти сквозь жернова армейской дрессуры, сохранив при этом и ясный ум, и предприимчивость, и инициативу. Именно они со временем выходят в генералы. Таким был – или, по крайней мере, считал себя – генерал ФСБ Андреичев.

Всю свою сознательную жизнь, с того самого дня, когда армейский особист рекомендовал рядового Андреичева для поступления в школу КГБ СССР, Дмитрий Владимирович ждал своего звездного часа – события, которое вырвет его из привычной рутины и вознесет на небывалые, немыслимые высоты успеха, славы и богатства. К сорока годам стало уже окончательно ясно, что генералиссимусом ему не стать ввиду отсутствия в российской армии такого звания, славы Александра Македонского не стяжать – опять же из‑ за отсутствия на горизонте военного конфликта подходящего масштаба, а наворовать достаточно денег, чтобы считать себя богатым, и не угодить при этом на нары вряд ли удастся. Дмитрий Владимирович использовал все мыслимые возможности карьерного роста, вплоть до женитьбы на дочери большого начальника, когда‑ то давно разом продвинувшей его на несколько ступенек вверх по служебной лестнице; он вскарабкался достаточно высоко, однако дальше хода не было – генерал Андреичев уперся в свой персональный потолок, и все, что он теперь мог, это удерживать завоеванный рубеж до выхода в отставку. Это тоже требовало ума, смелости и изобретательности, однако мечтал Дмитрий Владимирович вовсе не об этом.

А потом возникло это дело с бен Ладеном. Если бы все шло обычным порядком, Дмитрий Владимирович скорее всего махнул бы на него рукой: где ты ничего не можешь, там ты ничего не должен хотеть. Он слетал в Америку, договорился об обмене и привез заманчивое финансовое предложение. Можно было ожидать, что ему с этого дела что‑ нибудь обломится при любом развитии событий. Ему, единственному участнику исторических переговоров с российской стороны, в любом случае было гарантировано определенное вознаграждение. Если бы было принято решение менять Ладена на Адамова, упомянутое вознаграждение выразилось бы в орденах, званиях, должностях и соответствующих прибавках к денежному довольствию. Если бы Ладена решили просто продать за деньги, генерал Андреичев мог твердо рассчитывать на долю от выручки – пусть не слишком большую, но и не маленькую.

Но все вышло иначе. Потапчук, эта хитрая сволочь, каким‑ то образом умудрился пролезть в высшие сферы и выложить все обстоятельства этого дела до последней запятой. В результате Потапчук был публично осмеян и изгнан с глаз долой, но только идиоты могли злорадно хихикать по этому поводу: это ж надо, что наш Федор Филиппович отмочил; на старости лет в клоуны подался, кто бы мог подумать!

Генерал Андреичев идиотом не был. Честно говоря, на месте Потапчука он сам именно так бы и поступил. В конце концов, араба нашел Потапчук, и зачем в таком случае он должен делиться плодами своей победы со всей генеральской сворой? Проще все‑ таки спрятаться за президента и из‑ за его широкой спины крутить всем остальным кукиши: на‑ кась, выкуси! А уж президент, какое бы решение ни принял, Федю Потапчука не забудет...

Словом, операция была официально признана бредом сивой кобылы и отменена, читай: засекречена. От всех засекречена, даже от высшего руководства ФСБ и ГРУ. И, осознав этот простой факт, генерал Андреичев понял еще одно: теперь ничто не мешало ему на свой страх и риск попытаться обставить чертова Потапчука и в одиночку довести до победного конца это " несуществующее" дело.

Но реальные очертания замысел генерала Андреичева обрел лишь два дня назад, когда ему доложили, что буквально за двое суток до памятного президентского разноса в Завидовском заповеднике Потапчук вернулся из краткосрочной поездки в Лондон.

В Лондон!

Все стало на свои места. Ну конечно же! Где же еще можно с таким комфортом спрятаться от всего мира, как не в гостеприимном Британском королевстве, издавна предоставляющем убежище и покровительство всем без разбору – от членов свергнутых династий до проворовавшихся олигархов, числящихся в розыске киллеров и чеченских полевых командиров!

Генерал Андреичев предполагал, что отыскать бен Ладена там не составит особого труда: без малого двухметровый араб с искусственным глазом и сам по себе заметен, как верстовой столб в чистом поле, а этот тип в придачу ко всему еще и не из тех, кто станет тихо лежать на дне. Он, как любое дерьмо, любит плавать поверху, где его будет нетрудно поймать сачком...

Водитель выжал сцепление, передвинул рычаг переключения скоростей в нейтральное положение и нажал на тормоз. Изношенные тормозные колодки протяжно заныли, заставив собаку, которая исследовала содержимое мусорного бачка, испуганно шарахнуться.

– Черт, ну что за корыто! – выругался генерал.

– Какие деньги, такое и корыто, – угрюмо огрызнулся водитель, который и сам был не в восторге от машины.

– Почему стоим? – уклоняясь от дальнейшего обсуждения финансовых вопросов, поинтересовался генерал.

– Приехали, – сообщил водитель. – Вот он, этот самый спортивный клуб.

Исключительно в силу давней, выработавшейся еще в советские времена привычки разминая пальцами сигарету, генерал посмотрел на указанное водителем здание. Широкое, приземистое, оно выглядело как гибрид спортивного зала с развлекательным комплексом, то есть именно так, как и должно было выглядеть здание, выполняющее подобные функции. Окна первого этажа тянулись вдоль всего фасада узкой горизонтальной полосой, расположенной значительно выше человеческого роста; широкие стеклянные двери были закрыты, а над крыльцом поблескивала облезлой позолотой вывеска с названием клуба. Еще одна вывеска, не такая парадная, висела на проволочном заборе, окружавшем территорию клуба. " Частное владение, – гласила она. – Вход строго по пропускам! "

– Глуши мотор, – приказал Андреичев, разглядывая бетонные стены, испещренные незатейливыми рисунками и надписями, сделанными при помощи аэрозольных баллончиков.

– Заглушить – не проблема, – проворчал водитель. – Главное, чтобы он потом завелся.

– Пусть только попробует не завестись, – с деланым добродушием, которое никого не могло обмануть, сказал генерал. – Спрашивать, сам понимаешь, я буду не с мотора, а с тебя.

Водитель воздержался от дальнейших пререканий и повернул ключ зажигания. Машина содрогнулась в последний раз, и стало тихо. Дмитрий Владимирович сунул наконец в зубы свою сигарету и лишь теперь обнаружил, что выкрошил из нее добрую половину табака. Негромко выругавшись, бросил сигарету под ноги и достал новую. Закурив, генерал потратил некоторое время на то, чтобы очистить полы пальто от табачных крошек.

– Что делать будем? – спросил кто‑ то из сидевших в грузовом отсеке.

– Ждать, – не оборачиваясь, ответил генерал. – Больше нам пока ничего не остается.

В грузовом отсеке промолчали, и в этом молчании генералу почудилось неодобрение. Он и сам знал, что так серьезные дела не делаются. Что это такое, в самом деле? Без подготовки, без разведки, без надежной легенды, почти без денег, а главное, без каких бы то ни было конкретных планов – просто сорвались и прилетели как угорелые в этот чертов Лондон с его громадным населением и левосторонним движением, от которого, ей‑ богу, с ума можно сойти... И вот он – спортивный клуб, место, где некий таинственный миллионер арабского происхождения пытается отвлечь мусульманскую молодежь от уличной преступности, дав ей в руки вместо складных ножей и шприцев с героином баскетбольный мячик. Смешно, честное слово! Как будто не ясно, что одно другому никогда не мешало. Молодежь – она молодежь и есть, особенно мусульманская. Ее куда ни целуй, все равно потом окажется, что целовал ты ее в задницу. Сейчас он в спортивном зале с мячиком бегает, а выйдет за дверь и первым делом отнимет у прохожего кошелек, а то и прирежет... Решение проблем мусульманской молодежи в Европе виделось генералу Андреичеву следующим образом: как только такой вот черномазый клоун попался на правонарушении – любом, вплоть до неправильного перехода улицы, – его, подонка, надо сразу кастрировать без суда и следствия, чтоб не плодил себе подобных. И – на историческую родину. В двадцать четыре часа и без лишних разговоров. Это было бы разумно и очень эффективно во всех отношениях, вот только власти на это не пойдут – ни здесь, в Европе, ни даже дома, в России. Уж очень все гуманные стали – по крайней мере, делают вид...

Словом, вся эта затея с баскетбольным клубом выглядела дурацкой причудой и пустой тратой денег – если, конечно, клуб действительно преследовал именно те цели, о которых писали в газетах. А вот если здесь под стук мячей и разговоры о закупке спортивного инвентаря втихаря вербовали боевиков для " Аль‑ Каиды", тогда, конечно, существование данного спортивного клуба выглядело логичным и оправданным. И это местечко действительно могло иметь прямое отношение к небезызвестному одноглазому джентльмену арабского происхождения. Где же еще, скажите на милость, почти двухметровый араб может спрятаться лучше, чем среди целой толпы таких же долговязых арабов?!

В этих рассуждениях было полным‑ полно слабых мест, и генерал Андреичев прекрасно о них знал. Это дело с самого начала затевалось как авантюра, и очень, очень многое в нем зависело от самой обыкновенной удачи, которая, как известно, слепа. Утешало лишь то, что, ошибившись, не отыскав чертова араба, Дмитрий Владимирович мог просто тихонько вернуться домой и сделать вид, что ничего не случилось. Официально он находился в краткосрочном отпуске, и никто не мог запретить ему потратить это время на туристическую поездку в столицу, сами понимаете, Великобритании.

Почему бы и нет, в конце концов? Рождество в Лондоне – это уж как‑ нибудь не хуже, чем новогодняя попойка в каком‑ нибудь родимом Забубенске...

Вот только возвращаться из Лондона с пустыми руками Дмитрию Владимировичу очень не хотелось. Не для того он сюда ехал, чтобы слушать волынщиков под рождественскими елками и бегать по магазинам, скупая морально устаревшие тряпки по бросовым ценам. Но что‑ то подсказывало ему, что все сложится именно так, как нужно. Он чувствовал кураж, как карточный игрок, поймавший фарт, и нисколько не удивился бы, если бы человек, которого он искал, прямо сейчас вышел из здания клуба – как есть, в чалме и при бороде, в дурацком восточном халате и с " калашом" китайского производства поперек груди...

Из‑ за угла, поблескивая лаковыми бортами, выехал новенький " мерседес" представительского класса. Чуть слышно жужжа идеально отлаженным двигателем, он прокатился мимо потрепанного микроавтобуса, набитого русскими разведчиками, и въехал на стоянку перед спортивным клубом. Генерал Андреичев напрягся, будто и впрямь ожидая увидеть перед собой самого бен Ладена, но из " мерседеса" выбрался какой‑ то незнакомый ему европеец – сухопарый, подтянутый, одетый с иголочки и при плоском кейсе, придававшем ему вид серьезного бизнесмена, каковым он, наверное, и являлся на самом деле. Заперев машину, джентльмен поднялся на крыльцо клуба, и выросший будто из‑ под земли охранник почтительно распахнул перед ним дверь, даже не подумав спросить пропуск.

– Что за птица? – ни к кому конкретно не обращаясь, поинтересовался генерал.

– Артур Рэмси, – послышалось из грузового отсека. – Казначей и менеджер клуба.

– Вот и прекрасно, – сказал Дмитрий Владимирович. – Такая важная персона не может не знать, на кого работает. Надо бы как‑ то потолковать с этим мистером Рэмси по душам в спокойной, деловой обстановке.

– Как два пальца обо... гм... об асфальт, – сказали сзади. – Он же без охраны ездит. Совсем обнаглели, сволочи!

– Вот и прекрасно, – повторил генерал Андреичев, чувствуя, что все и впрямь идет как по маслу. – Давай‑ ка, Коля, – обратился он к водителю, – заводи свою колымагу. Надо припарковаться где‑ нибудь, а то торчим тут, как эти... Подождем мистера Рэмси, а потом предложим ему прокатиться с нами...

– До ближайшего пустыря, – подсказали сзади.

– Там видно будет, – неопределенно ответил Дмитрий Владимирович и, бросив окурок на пол кабины, растер его по резиновому коврику подошвой новенького английского ботинка.

Глава 19

Придя в клуб, Закир Рашид первым делом поднялся на второй этаж и, миновав раздевалки для спортсменов, свернул в коридор административного крыла. Здесь, как всегда, было пусто; всю администрацию клуба как таковую можно было без труда разместить в одной комнате, и тренер, впервые попав сюда, сильно удивился: зачем любительскому спортивному клубу столько лишних помещений? Ведь их можно было бы сдавать в аренду, хоть немного снизив тем самым бремя накладных расходов, которые пока что даже и не начали окупаться. Но теперь, после разговора с французским журналистом, он перестал удивляться: в конце концов, здесь, в клубе, была масса куда более удивительных вещей, чем десяток неиспользуемых офисных помещений. Будь Закир Рашид полицейским, он бы наверняка постарался разузнать, какие дела проворачиваются здесь за ширмой благотворительности, какой инвентарь хранится в запертых подвальных кладовых и к каким свершениям на самом деле готовят молодых людей, которые сюда приходят.

Но турок не имел никакого отношения к полиции, и единственным, что его в данный момент интересовало, была возможность сделать всего один меткий выстрел. Лучше бы, конечно, два или все пять, но Закир Рашид был реалистом и понимал, что вряд ли успеет выстрелить больше одного раза. Да и для того, чтобы обеспечить себе этот единственный выстрел, следовало хорошенько постараться.

Он невесело усмехнулся, представив себе, как француз в этот самый момент гонит машину в сторону донкастерского поместья. Рашид всей душой желал журналисту Сиверу удачи. Ему было глубоко безразлично, чья именно рука спустит курок; главное, чтобы одноглазый дьявол перестал отравлять воздух своим смрадным дыханием. Он был мозгом организации, виновной в смерти жены и дочерей Рашида, и турок собирался всадить в этот мозг пулю. Или, на худой конец, порадоваться известию о том, что это сделал кто‑ то другой – например, корреспондент агентства " Рейтер" Алек Сивер...

Огромные кроссовки Рашида негромко шлепали по гладкому полу, в котором размытыми пятнами света отражались потолочные светильники. Вообще, турку нечего было здесь делать, но он заранее придумал, что скажет, если кто‑ то пристанет к нему с расспросами: он пришел, чтобы поинтересоваться у мистера Рэмси ходом переговоров о рекрутировании легионеров. Между делом ему подумалось, что этим и впрямь стоило бы поинтересоваться, но какие уж тут легионеры!.. Собственные профессиональные обязанности и все связанные с ними хлопоты и переживания теперь казались Рашиду мелкими, далекими и ненужными. То, что целиком занимало в данный момент его мысли, не имело ни малейшего отношения к баскетболу.

В коридоре ему так никто и не встретился, и, свернув за угол, турок оказался в коротком тупичке, где располагались туалеты. Их было два, хотя за время своей работы в клубе Рашид ни разу не видел здесь женщин. Впрочем, здание это было построено уже давно, и те, кто его проектировал, вряд ли рассчитывали, что оно будет использоваться в качестве закрытого мужского клуба. Они ведь строили всего‑ навсего спортивно‑ развлекательный комплекс, а вовсе не штаб‑ квартиру террористической организации...

Туалет сверкал первозданной чистотой. Рашид впервые очутился здесь – в раздевалке для спортсменов имелись все удобства, в том числе уборная и душевые кабины, – но сориентироваться было нетрудно. Одну за другой он проверил все четыре кабинки и, установив, что они пусты, заперся в крайней справа.

Порядки в клубе были довольно строгие. Во время игр и тренировок, на которые допускались посторонние, охрана вооружалась металлоискателями и проверяла каждого, кто входил в здание. Рашид предполагал, что в дни, когда клуб посещает владелец, бдительность охраны удваивается – тщательной проверке на входе подвергаются все, в том числе и персонал клуба. Обыкновенно турок не носил в карманах ничего, что могло бы привлечь внимание охранников, но теперь у него появился небольшой секрет двадцать второго калибра, видеть который здешнему персоналу до поры до времени было ни к чему.

Рашид вынул пистолет из кармана и завернул его в специально купленный новенький полиэтиленовый пакет. Плотно перемотав получившийся сверток липкой лентой, турок сунул его обратно в карман и приступил к непривычному для себя делу – разборке сливного бачка. Тайник был, конечно, примитивный, но придумать ничего лучшего Рашиду не удалось. Потолок в туалете был подшит гофрированным металлом, сверкавшим, как зеркало, а стены и пол поблескивали сплошным черным кафелем. Правда, в кабинке имелась вентиляционная отдушина, но Рашид здраво рассудил, что, если дело дойдет до проверки сливных бачков, то охрана не обойдет своим вниманием и вентиляцию. Что так, что этак – все равно, полагаться он мог только на удачу.

Скользкая фаянсовая крышка бачка вдруг выскользнула у него из рук. Рашид неловко подхватил ее на лету, прижал к куртке. Глазурованный фаянс скользнул по гладкой непромокаемой ткани, как будто крышка была живым существом, стремящимся к самоуничтожению, однако турок удержал ее и, тяжело дыша, осторожно опустил на сиденье унитаза. Руки у него слегка дрожали, и он не знал, является это последствием похмелья или только что пережитого испуга.

Придирчиво осмотрев сверток в последний раз и на всякий случай попытавшись запомнить, под какими углами перекрещиваются на черном полиэтилене витки липкой ленты, Рашид опустил его в бачок и разжал пальцы.

Увесистый сверток беззвучно канул в стоячую воду и лег на дно. Вытесненная им вода перелилась через верх клапана и журчащей струйкой стекла в унитаз. Ее было совсем немного. Закир Рашид осторожно установил на место крышку, подумал немного, а потом для вида пошуршал туалетной бумагой и спустил воду. Под доносившееся из бачка бодрое журчание турок дважды расстегнул и застегнул " молнию" на куртке, хотя и знал, что в туалете никого нет, и наконец выбрался из кабинки.

Больше никуда не торопясь, он вымыл руки, подержал их под струей теплого воздуха из электрической сушилки и вышел в коридор. Там по‑ прежнему никого не было. Оглядевшись, Закир Рашид направился в сторону раздевалок, оставив позади мужской туалет, где в темноте вентиляционной отдушины, как и раньше, микроскопическим красным угольком тлела контрольная лампочка следящей видеокамеры.

* * *

Казначей приехал в клуб пораньше, чтобы успеть покинуть здание до того, как туда явится одноглазый. После утреннего совещания в доме хозяина Артур Джонатан Рэмси больше не хотел иметь со своим нанимателем ничего общего.

Сотрудничество с одноглазым всегда было опасным делом, однако оно приносило дивиденды, служившие неплохой платой за риск. Теперь же риск возрос настолько, что его не могли компенсировать никакие деньги. У савана нет карманов, сказал какой‑ то умный англичанин, и мистер Рэмси был целиком и полностью согласен с этим утверждением. Помимо денег, у него не было никаких причин хранить верность одноглазому, и сейчас наступил тот самый момент, когда инстинкт самосохранения выступил на передний план, отодвинув в сторону даже присущую мистеру Рэмси алчность.

Покинуть одноглазого представлялось делом непростым и весьма опасным: араб недаром грозился убить англичанина в тот самый миг, когда они перестанут друг друга устраивать. Теперь этот миг настал, и мистер Рэмси очень надеялся, что его наниматель еще какое‑ то время не заметит данного обстоятельства, занятый охотой на француза и слежкой за турком.

Араб мог сколько угодно отказываться признавать очевидное, но факты были таковы: он был на волосок от гибели, и все его окружение тоже. Они могли уцелеть, а могли и погибнуть, даже не успев понять, что происходит. Честно говоря, мистер Рэмси подозревал, что на Рашида вышел никакой не француз, а самый обыкновенный еврей, работающий скорее всего в том веселом подразделении, которое израильтяне создали после печально знаменитого теракта во время Мюнхенской олимпиады. Тогда террористы захватили десяток израильских спортсменов, которые все до одного погибли во время бездарного штурма, проведенного мюнхенской полицией. Именно после этого израильская разведка обзавелась неким спецподразделением, которое, не обременяя себя соблюдением законности, вычислило и ликвидировало всех участников и организаторов печально знаменитого теракта. " Пошлите наших мальчиков", – сказала Голда Мейер, бывшая в ту пору премьер‑ министром Израиля. И " мальчиков" послали, и они справились с порученным делом так, что о них до сих пор ходили легенды. Вполне возможно, считал мистер Рэмси, что теперь очередь дошла до одноглазого. Почему бы и нет? Если он в действительности является тем, на кого был так похож даже без бороды, у израильтян более чем достаточно оснований желать ему смерти. Да и не у одних израильтян, если уж на то пошло...

Конечно, мистер Рэмси мог ошибаться, но он предпочитал проверить это, находясь на максимальном удалении от своего нынешнего работодателя. Если одноглазый уцелеет, он, конечно, не простит англичанину его бегства и не успокоится, пока не отправит своего бывшего казначея на тот свет. Но, черт подери, кто сказал, что он должен уцелеть?! Если француз и турок не сумеют довести свое дело до конца, найдется масса других желающих насадить голову араба на шест и пронести этот трофей по всему свету, чтобы всякий, у кого есть глаза, мог убедиться: да, одноглазый дьявол действительно мертв. О, араб не напрасно боялся дать мистеру Рэмси свободу! Зная то, что знал, он мог стереть этого мерзавца с лица земли одним телефонным звонком или анонимным письмом по электронной почте...

Только сначала нужно было убраться подальше и уничтожить все улики, указывающие на его сотрудничество с арабом. Именно с этой целью казначей и явился в клуб.

По натуре мистер Рэмси был игрок и точно знал: иногда, чтобы выиграть, нужно поставить на карту все, что у тебя есть. Именно так он когда‑ то и очутился в компании одноглазого убийцы: излишек выпитого виски, пагубная страсть к игре и костяной шарик рулетки, никак не желавший остановиться напротив нужной цифры, в один вечер пустили состояние мистера Рэмси по ветру. Покидая казино, он был банкротом, нищим, никем, и стоит ли удивляться, что человек, предложивший оплатить его полумиллионный долг, купил англичанина со всеми потрохами? В тот момент Артуру Рэмси было не до того, чтобы вникать в подробности биографии своего нанимателя. Он разобрался, с кем имеет дело, лишь спустя много недель, когда давать задний ход было уже поздно, да и не очень‑ то хотелось. Он не принимал непосредственного участия в противозаконных делах своего хозяина; он занимался только делами спортивного клуба – то есть фактически почти ничем – и получал за это очень большие деньги. Он был ширмой, подставным лицом, официальным представителем хозяина в прессе и на мероприятиях, связанных с участием посторонней публики. А то, что при этом мистер Рэмси сумел многое узнать о своем нанимателе, было исключительно его личной заслугой.

Со временем, правда, хозяин практически перестал скрывать от Рэмси свое истинное лицо, решив, по всей видимости, что казначей уже достаточно глубоко увяз в его делах. Их сотрудничество всегда было взаимовыгодным. Англичанину оно помогло не только поправить свое финансовое положение, но и излечиться от пагубного пристрастия к игре. О, это оказалось совсем просто; выяснилось, что желание сделать ставку полностью исчезает при виде направленного вам в голову пистолета.

Уже за одно это мистер Рэмси мог быть благодарен своему хозяину. Он и был ему благодарен, однако в сложившейся ситуации уцелеть мог только один из них, и Артур Рэмси не колебался, выбирая, кому суждено стать этим счастливцем.

Он загнал свой " мерседес" на стоянку перед клубом, точно вписавшись в границы обозначенного табличкой с его именем парковочного места, и, прихватив с соседнего сиденья пустой кейс, выбрался из теплого салона на продуваемую ледяным зимним ветром улицу. С низкого, закопченного дымом бансфилдского пожарища неба сеялся сероватый снег; погода портилась, и Рэмси про себя порадовался тому, что внимательно следил за прогнозами синоптиков и своевременно " переобул" свою машину в зимние шипованные покрышки. Англичанин полагал, что сегодня предстоит проделать неблизкий путь: он намеревался покинуть Британию по воздуху, но сесть в самолет надо было на максимальном удалении от Лондона. В Англии хватает аэропортов, а искать его следы люди Гамида в первую очередь станут в лондонских воздушных терминалах. Что ж, бог им в помощь... вернее, да поможет им их хваленый аллах.

Охранник почтительно распахнул перед ним дверь. Рассеянно кивнув в ответ на его приветствие, мистер Рэмси пересек пустой полутемный вестибюль, поднялся на второй этаж и свернул в административное крыло. Его кабинет располагался в самом конце коридора; молодой араб, не без успеха заменявший мистеру Рэмси секретаршу, сегодня взял выходной, и казначей счел это добрым знаком: удача пока что была на его стороне.

Запершись в кабинете, мистер Рэмси принялся за дело. Для начала он включил компьютер и не мудрствуя лукаво запустил программу форматирования жесткого диска. Компьютер с присущей всем его сородичам туповатой обстоятельностью запросил подтверждения команды, напомнив, что в процессе форматирования все данные на жестком диске будут безвозвратно утеряны.

– Ну и хорошо, – сказал мистер Рэмси этой безмозглой жестянке и щелкнул кнопкой мыши, подтверждая отданный ранее приказ.

Затем положил на стол свой кейс и, откинув крышку, начал без разбору валить туда все документы, где упоминалось его имя или стояла его подпись. Бумаг оказалось не так много: хранение архивных документов здешним начальством не приветствовалось, и бумаги существовали лишь до тех пор, пока находились в работе. Разумеется, где‑ то в других местах имелись подписанные Артуром Рэмси договоры и контракты, но в них, во‑ первых, не содержалось никакого криминала, а во‑ вторых... Во‑ вторых, он не собирался горевать по поводу того, что все равно был не в силах изменить. Если когда‑ нибудь начнется официальное расследование деятельности клуба, мистер Рэмси к тому времени уже будет очень далеко, да и звать его станут уже по‑ другому.

Пока казначей быстро, но аккуратно и методично изымал из кабинета все, что могло быть связано с его именем, ему не давала покоя какая‑ то мелочь – пустяк, мимо которого он прошел, не обратив внимания, но который тем не менее отложился в подсознании и теперь беспокоил его, как камешек в ботинке. Выдвигая и задвигая ящики стола в поисках пропущенных улик, мистер Рэмси постарался понять, что именно не дает ему покоя. На секунду он замер. " О, дьявол! " – шепотом воскликнул казначей и подошел к окну.

Осторожно раздвинув матерчатые ленты вертикальных жалюзи, он выглянул на улицу, и у него немного отлегло от сердца: потрепанный грузовой " фольксваген‑ LT28", стоявший у обочины прямо напротив клуба, бесследно исчез. Мистер Рэмси не стал ни хвалить себя за осторожность, ни укорять за излишнюю мнительность. У него возникло подозрение, и он его проверил и убедился, что оно было беспочвенным. Следовательно, подозрение можно было отбросить и забыть о нем, вновь сосредоточившись на текущих делах.

Так он и поступил. Сразу же выяснилось, что дел здесь, в кабинете, у него уже не осталось. Мистер Рэмси захлопнул кейс, надел пальто и шляпу и, оправляя шарф, окинул свой офис прощальным взглядом, даже не подозревая, что смотрит прямо в лицо Гамиду с экрана монитора, установленного в комнате охраны. С кривой улыбкой наблюдая за манипуляциями казначея, смуглый Гамид пригнул укрепленный на длинной гибкой ноге микрофон и сказал в него несколько слов по‑ арабски.

Когда мистер Рэмси покинул опустевший кабинет, начальник охраны немного подождал, давая ему время убраться из здания, а затем встал и, потянувшись, неторопливо зашагал в сторону административного крыла: до приезда хозяина ему нужно было провернуть одно небольшое, но важное дельце в мужском туалете.

Глава 20

Глеб от души зевнул и, подняв на лоб темные очки, потер кулаками слезящиеся, слипающиеся от усталости глаза. Салон машины уже успел заметно остыть; не только боковые окна, но и ветровое стекло в тех местах, куда не доставали щетки " дворников", были покрыты серыми извилистыми наростами растаявшего, а затем замерзшего прямо на ходу снега. Точно так же выглядели капот и передние крылья; минувшая ночь тяжело далась и автомобилю, и водителю.

С неба сеялся мелкий сероватый снег. Здесь его пока что было совсем мало, не то что в окрестностях донкастерского поместья, но можно было не сомневаться, что вскоре непогода доберется и сюда. Радио кричало об этом всю ночь; Глеб слушал его, чтобы не уснуть за рулем, и теперь мог пересказать долгосрочный прогноз метеорологов наизусть и даже с теми же интонациями, что и у любого из работавших этой ночью в эфире дикторов. Особенно утомил Сиверова один, полагавший себя весельчаком и комиком и потому уснащавший зловещее карканье синоптиков плоскими заунывными шутками, которые посеяли в душе Слепого семена сомнения в пресловутой тонкости английского юмора.

Сдвинув очки обратно на переносицу, Глеб вынул из стоявшего на соседнем сиденье пакета закрытый полупрозрачной пластиковой крышкой картонный стаканчик с кофе. Напиток еще хранил остатки тепла. Он был жидковат и сильно переслащен, и Сиверов выпил его, как лекарство, кривясь от отвращения.

Симпатичный двухэтажный домик на противоположной стороне улицы, стиснутый между двумя точно такими же домиками, был виден ему как на ладони. Одинаковые каменные крылечки выходили прямо на тротуар, двери были украшены рождественскими венками; Глеб сказал бы, что венки сплетены из омелы и остролиста, если бы даже через дорогу не видел, что они искусственные. Кое‑ где на карнизах и крышах краснели опушенные белым мехом шубки и колпаки сделанных почти в натуральную величину Санта‑ Клаусов; веселые стариканы крались со своими мешками к дымовым трубам, заглядывали, свешиваясь с водосточных желобов, в окна, а один и вовсе, цепляясь за карниз, подбирался к открытой форточке, так что хотелось вызвать то ли полицию, то ли спасателей. Снова зевнув, Глеб подумал, что это неплохая подсказка. Если не удастся попасть в жилище мистера Рэмси обычным путем, через дверь, можно будет нарядиться Санта‑ Клаусом и забраться в его дом через окно или даже через каминную трубу. Может, так и надо было поступить с самого начала? Приходит казначей домой, а там – Дед Мороз!

" Плохо дело, – подумал Глеб. – Начинается сонный бред". Он вытряхнул из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой и закурил. Электронные часы на приборной панели " форда" показывали почти половину первого пополудни. Мистер Рэмси скорее всего находился сейчас в клубе, и ожидать, что он явится домой на ленч, было, наверное, не слишком умно. Одинокие деловые мужчины не обедают дома, предпочитая рестораны или в крайнем случае закусочные. Однако появиться вблизи клуба Глеб не рискнул – его там уже видели и наверняка запомнили. Система обеспечения безопасности таких людей, как одноглазый, как правило, работает с механической точностью швейцарских часов, и любая, даже самая мелкая, соринка, угодив между шестеренками, вызывает немедленную реакцию. А Глеб уже дважды потревожил чувствительные детекторы этой системы: первый раз, когда явился в клуб под видом французского журналиста и на глазах у охраны договорился о встрече с тренером Рашидом, и второй, когда после этой встречи открыто попытался вторгнуться на территорию донкастерского имения. При таких условиях даже дурак сообразил бы, что дело нечисто; одноглазый араб дураком не был и, надо полагать, не держал таковых в своем ближайшем окружении. Следовательно, все, кто так или иначе связан с деятельностью клуба, сейчас должны были работать в режиме чрезвычайной ситуации.

Дымя сигаретой, Глеб попытался еще раз мысленно проверить точность своих расчетов. Мысли немного путались из‑ за недосыпания, да и расчеты его были таковы, что проверить их можно было только эмпирическим путем. Если события пойдут так, как предполагал Глеб, значит, расчеты были верны. А если иначе...

Слепой поморщился, представив, что тогда будет. Ему выпал уникальный шанс, и, если он останется нереализованным, одноглазый убийца снова станет неуловимым призраком, легендой, грозным мифом, гоняясь за которым кое‑ кто еще сровняет с землей не один город, не одну страну.

Одно Глеб Сиверов знал наверняка: если у него не будет возможности захватить нужного человека живым, но представится хотя бы малейший шанс поймать его на мушку, этого шанса он не упустит. Главное, удержаться от соблазна облегчить себе работу и вместо поимки заняться ликвидацией одноглазого упыря. А соблазн такой был. Ведь пока одноглазый жив, сохраняется реальная возможность того, что он снова окажется на свободе. Его могут освободить сообщники, он может как‑ нибудь исхитриться и бежать... Этот может! Он еще и не такое может, подготовка у него – дай бог всякому... В конце концов, американцам он, возможно, для того и нужен, чтобы заключить с ним новую сделку и, объявив этого монстра мертвым, снова выпустить его на волю. Для достижения такой цели, как полное мировое господство, все средства хороши, а американцы никогда еще не были так близки к ее достижению...

Время шло, а Рэмси все не появлялся. Глеб закурил новую сигарету и помассировал пальцами переносицу под дужкой темных очков. Неужели ошибка? Или адрес Рэмси, найденный им в телефонной книге, фальшивый? Имея такие средства, которыми располагает этот джентльмен, вполне можно владеть парочкой лишних домов, купленных только затем, чтобы сбить со следа ищеек...

Потолковать с мистером Рэмси действительно стоило, причем сразу по нескольким причинам. Прежде всего следовало убедиться, не ошибка ли все это. Своими глазами Глеб владельца клуба еще не видел, да и Рашид не сказал ему по этому поводу ничего определенного. Правда, его реакция на разговоры о бен Ладене и на портрет в газете была красноречивее любых слов, но непроизвольные реакции человеческого организма, да еще и отравленного лошадиной дозой алкоголя, – дело ненадежное. Может, турок так таращился просто потому, что боролся с отрыжкой? И бледнеть он тоже вполне мог не от какого‑ то там волнения, а от самой обыкновенной тошноты, вызванной алкогольной интоксикацией...

А мистер Рэмси наверняка знал множество вещей, которые остались бы для Закира Рашида тайной, проработай он в клубе хоть сто лет, а не жалких полторы недели. Казначею были известны привычки хозяина, места, где того можно встретить чаще всего, а также другая бесценная информация.

Кроме того, мистер Рэмси, как ни крути, был не какой‑ нибудь религиозный фанатик или политический экстремист, а солидный британский джентльмен, европеец, в высшей степени деловой человек, сотрудничавший с " Аль‑ Каидой" исключительно из‑ за денег. Он должен был очень дорожить своей шкурой. А как человек разумный, мистер Рэмси не мог не понимать, что в сложившейся ситуации его шкура находится в серьезной опасности. В течение последней недели людям, которые поддерживали в рабочем состоянии информационный канал, связывавший лондонский спортивный клуб с базами боевиков на далеком Кавказе, сильно не везло. Их судьбы служили ярким примером того, что может случиться с мистером Рэмси, если Глеб до него доберется, а простая логика развития событий должна была подсказать, что как раз до него, казначея подозрительного клуба и единственного европейца в окружении одноглазого араба, доберутся в самую первую очередь. Следовательно...

Рассуждения Слепого были прерваны появлением в поле зрения новехонького " мерседеса" представительского класса, который, выехав из‑ за угла, остановился у бровки тротуара прямо перед домом. Из машины выбрался сухопарый джентльмен в длинном шерстяном пальто нараспашку и фетровой шляпе. Под пальто был надет строгий темно‑ серый деловой костюм; на шее джентльмена болтался белый шерстяной шарф, а рука в тонкой кожаной перчатке сжимала ручку плоского кейса. Судя по тому, что, поднявшись на крыльцо, англичанин не воспользовался звонком, а без колебаний отпер дверь своим ключом, это и был мистер Рэмси собственной персоной.

Не прошло и минуты, как из широкой каминной трубы, украшавшей односкатную черепичную крышу, показался дымок. Молочно‑ белая струйка была не слишком большой, но густой и плотной, с тем слегка желтоватым оттенком, который можно наблюдать, когда горит сваленная ворохом бумага. Вряд ли мистер Рэмси, сидя за рулем своего " мерседеса", настолько замерз, что, едва войдя в дом, стал греть руки над горящими в камине старыми газетами. Несмотря на усталость, Глеб улыбнулся: его расчеты все‑ таки оправдались. Крыса заметила, что в трюме корабля появилась течь, и вознамерилась добраться до берега вплавь. А поскольку это была в высшей степени разумная, цивилизованная и деловая крыса, перед бегством она принимала меры к тому, чтобы уничтожить следы своего пребывания на тонущем корабле.

Слепой сделал последнюю затяжку, раздавил в пепельнице окурок и взялся за дверную ручку: настало время навестить мистера Рэмси в его гнездышке и потолковать по душам. Левая рука нащупала во внутреннем кармане куртки одноразовый шприц, наполненный тем самым препаратом, которым Глеба снабдил ныне покойный венский резидент. Памятная встреча в предгорьях Альп произошла совсем недавно, а казалось, что с тех пор минул год. Пожилого резидента и его симпатичной супруги уже не было в живых, да и Фарух аль‑ Фаттах, организовавший для них огненное вознесение на небеса, уже совершил свою прогулку по шинвату. Эти дни были чересчур богаты событиями, и Глебу начало казаться, что время замерло на месте, и Рождество не наступит, пока он не разберется с этим делом до конца. Именно так, а не наоборот; не он должен управиться с делом до наступления праздников, а Рождество не настанет, пока одноглазый шайтан не окажется в одной из секретных тюрем ЦРУ...

Он начал открывать дверь машины, но тут из‑ за угла показался потрепанный, похожий на долго валявшуюся под шкафом обувную коробку грузовой микроавтобус. Судя по нарочито уродливой, почти квадратной форме кузова и круглой дыре посреди решетки радиатора, где раньше помещался фирменный значок, это был " фольксваген‑ LT". Тарахтя дизельным движком, фургон медленно проехал мимо машины Глеба, остановился посреди улицы, зажег белые фонари заднего хода и принялся неуклюже ерзать взад‑ вперед с явным намерением вскарабкаться задними колесами на тротуар. Сделать это, не зацепив ни одну из припаркованных поблизости машин, было непросто, но водитель справился с задачей, и " фольксваген" наконец замер поперек тротуара буквально в нескольких метрах от крыльца дома, в котором обитал мистер Рэмси. Не выключая мотора, водитель выпрыгнул из кабины и распахнул задние двери фургона. Оттуда вылезли два грузчика в синих рабочих комбинезонах и принялись деловито выставлять на тротуар какие‑ то картонные коробки.

– А, чтоб вам пусто было, – сказал Глеб и закрыл дверь машины, постаравшись сделать это как можно тише.

Грузчики со своим микроавтобусом сильно осложнили его задачу. Он не мог войти в дом у них на глазах; оставалось только ждать, пока они уберутся. И Глеб стал ждать, наблюдая. Грузчики были белые, белее некуда, оба, как и водитель, средних лет, спортивные, крепкие и подтянутые; глядя на них, Сиверов невольно подумал, что видит одно из ярких проявлений так называемой иронии судьбы. Европа открыла свои границы для иммигрантов из бывших колоний как раз затем, чтобы обеспечить себя рабочими руками в период острого демографического кризиса. А вышло так, что европейцы сами вынуждены таскать коробки со своим барахлом, в то время как темнокожие иммигранты со всех концов света сидят в кофейнях, неторопливо обсуждая свои дела, которых у них отродясь не было, и громко выражают свое недовольство слишком маленькими, по их мнению, размерами пособий...

Он выбросил из головы проблемы социальной адаптации иммигрантов, оставив их для агентства " Рейтер". Грузчики что‑ то уж очень долго возились со своими коробками. Можно было подумать, что разгружают они не микроавтобус, а целый автопоезд. А коробки у них, между прочим, были какие‑ то чересчур легкие – ребята управлялись с ними играючи, как будто там, внутри, ничего не было.

Глеб присмотрелся к грузчикам внимательнее, и они не понравились ему еще сильнее. Эти взрослые, крепкие мужчины с одинаковыми короткими стрижками и гладко выбритыми лицами работали молча, без обычных между людьми их профессии шуточек и взаимных подначек. Это можно было счесть признаком крайней спешки и высокой профессиональной выучки, если бы они действительно работали, а не ползали взад‑ вперед, как сонные мухи. Водитель, привалившись мощным плечом к ребру распахнутой дверцы, покуривал с видом бездельника, привыкшего делать только то, за что ему платят, и не больше, но его стриженая голова с лицом наполовину скрытым темными, как у Глеба, солнцезащитными очками, медленно поворачивалась из стороны в сторону, прямо как следящая камера, – слишком медленно и регулярно, чтобы это сканирование окрестностей можно было списать на пустое любопытство.

В тот самый миг, когда Глеб до конца осознал, что смотрит на невесть откуда взявшихся конкурентов, дверь дома распахнулась и на крыльце появился мистер Рэмси. Вместо кейса при нем был дорогой пластиковый чемодан средних размеров, из чего следовало, что мистер казначей собрался в дорогу.

Недовольно покосившись на микроавтобус и грузчиков, англичанин спустился по ступенькам крыльца, открыл багажник своего " мерседеса" и с аккуратностью, которая, видимо, была присуща ему во всем, поместил туда чемодан. Глеб заколебался, не зная, что предпринять. Сквозь плоское ветровое стекло микроавтобуса он видел, что на пассажирском сиденье сидит еще один человек, да и в кузове, похоже, кто‑ то был: грузчики не сами брали коробки, им их подавали. Силы были явно неравны; кроме того, обнаружив себя сейчас, Глеб дал бы мистеру Рэмси отличный шанс улизнуть, пока конкуренты будут стрелять друг в друга, споря, кому достанется его голова.

Эти мысли вихрем пронеслись в голове Глеба за какую‑ то долю секунды, а в следующее мгновение все решилось само собой, без его участия: равнодушно уронив на асфальт очередную коробку, грузчики все с тем же непроницаемым выражением лиц подхватили мистера Рэмси под локти и одним слаженным, хорошо отработанным движением переправили его в кузов микроавтобуса раньше, чем тот успел хотя бы открыть рот. Не теряя ни секунды, двое умельцев в синих комбинезонах нырнули в кузов следом за своей добычей. Водитель деловито захлопнул дверцы, без суеты, но быстро забрался в кабину, и микроавтобус, тяжело соскочив с бордюра, покатился по улице как ни в чем не бывало. Через полминуты о нем напоминали только груда пустых картонок на тротуаре да свалившаяся с головы мистера Рэмси шляпа, лежавшая на мостовой в метре от заднего бампера его шикарного черного " мерседеса".

* * *

Поначалу, занятый своими мыслями, Закир Рашид никак не мог войти в колею, и тренировка выглядела странно – так, словно ни он сам, ни его питомцы не понимали, зачем, собственно, явились в спортзал. Мяч, будто заколдованный, никак не шел в кольцо, а самый перспективный из молодых игроков, поскользнувшись на ровном месте, сильно ушиб колено. Именно несуразность этого глупого происшествия заставила наконец тренера немного встряхнуться. Он осмотрел колено, признал травму пустяковой и отправил пострадавшего обратно на площадку, сопроводив свой диагноз напутственным шлепком по потной спине, от которого беднягу вынесло чуть ли не в самый центр зала. После этого турок взял себя в руки и повел тренировку в своей обычной манере: жестко, темпераментно и очень шумно. В конце концов, появления в клубе одноглазого можно было дожидаться неделями, и все это время Рашиду следовало делать вид, что ничего экстраординарного в его жизни не случилось. Так почему бы не начать прямо сейчас?

Постепенно тренер настолько увлекся привычным, милым его сердцу процессом превращения уличных хулиганов в классных баскетболистов, что начисто позабыл и о французе, и об одноглазом владельце клуба, и даже о собственных планах мщения. Где‑ то в середине тренировки в голову неожиданно пришла здравая мысль. Он подумал, что, прежде чем затевать свое рискованное предприятие, ему следовало бы составить что‑ нибудь наподобие завещания. Ясно, что имущества, которое стоило бы потраченной на составление завещания бумаги, у Рашида не было, зато он располагал кое‑ какой информацией о своем одноглазом хозяине. Эта информация в случае внезапной смерти турка могла пролить некоторый свет на обстоятельства, послужившие ее причиной, и в конечном счете стала бы его посмертной местью одноглазому.

Занятый делом, Рашид отмахнулся от этой мысли. Во‑ первых, кому он может доверить хранение такого документа? То‑ то что никому! Во‑ вторых, мертвому все равно, отомстят за него или нет. И наконец, в‑ третьих, нацарапать эту бумажку можно когда угодно – хоть сегодня же вечером, после тренировки, хоть завтра утром, за завтраком.

И он окончательно погрузился в тренировочный процесс. Дело продвигалось туго, Рашид кипятился, кричал и потрясал кулаками в воздухе, так что вошедший в зал охранник, сам того не ведая, подверг свое здоровье серьезной опасности, протянув руку и тронув тренера за плечо. Он понял это, когда Рашид развернулся с неожиданной для его внушительных габаритов быстротой и гневно сверкнул черными, как спелые маслины, глазами.

Охранник испуганно отпрянул, и свирепый огонек в глазах турка медленно угас. Огромные коричневые кулаки разжались; насупившись, Рашид сердито буркнул:

– В чем дело? Я занят.

– Вас хочет видеть хозяин, уважаемый Рашид, – с приторной восточной вежливостью сообщил охранник.

– Хозяин? Он что, в клубе?

– Прибыл полчаса назад. Он заходил в зал, но вы его не заметили. Мне показалось, он остался доволен тем, как вы работаете.

– А чего он хочет, не сказал?

На темном лице охранника появилось выражение, свидетельствовавшее о том, что тренер Закир Рашид только что сморозил несусветную глупость. Такие люди, как хозяин, не отчитываются перед простыми охранниками – они отдают приказы и ждут их скорого и беспрекословного исполнения. И тренер баскетбольной команды, у которого, между прочим, еще не закончился испытательный срок, тоже не такая важная птица, чтобы задавать подобные вопросы. В этом болоте он такая же лягушка, как и все остальные: если хозяин велит прыгать, не надо рассуждать...

Изобразив все это на своем смуглом лице, охранник тем не менее счел возможным ответить:

– Хозяин велел передать, что у него для вас есть небольшой сюрприз.

Закир решил, что Рэмси удалось наконец заключить контракт с кем‑ нибудь из настоящих баскетболистов – пусть не мирового, но хотя бы европейского уровня. В другое время он был бы очень рад такому известию, но сейчас оно оставило его равнодушным: Рашид уже вспомнил, что у него имеется к хозяину небольшое дельце, которое будет поинтереснее баскетбола. " У меня тоже есть для тебя сюрприз, одноглазый шайтан", – подумал Закир Рашид.

– Хорошо, – сказал он вслух. – Ступай. Можешь передать хозяину, что я сейчас приду, только приму душ и переоденусь.

– Вы не поняли, уважаемый Рашид, – вежливо, но твердо возразил охранник. – Владелец клуба хочет видеть вас немедленно. Не надо заставлять его ждать, уважаемый.

В последних словах охранника, произнесенных все тем же вежливым до приторности тоном, Рашиду почудилась недвусмысленная угроза. На всякий случай он решил сделать вид, что не уловил этой новой интонации. В конце концов, он ведь был всего лишь туповатым тренером, ничего не смыслящим в здешних делах и порядках...

– Но в таком виде... – начал он, однако охранник только молча покачал головой и протянул руку, словно намереваясь взять турка за рукав спортивной куртки.

Рашид не стал больше спорить и, слегка отведя назад локоть, за который хотел уцепиться охранник, широким шагом покинул спортзал.

У поворота в административное крыло стояли еще двое охранников – одетые как манекены, в темных очках и с серьезным оружием, не чета тому, что лежал в данный момент на дне смывного бачка в мужском туалете. Один из них шагнул вперед, загораживая турку дорогу, и красноречиво выставил перед собой черный плоский щуп металлоискателя. Рашид покорно поднял руки и дал себя обыскать. Детектор дважды пискнул; охранник с серьезным видом изучил связку ключей и тренерский свисток, после чего важно кивнул и отступил, разрешая пройти.

Рашид вступил в коридор, уже ясно понимая, что живым отсюда не выйдет. Он не знал, что понадобилось хозяину, зато точно знал, чего хочет сам. Решение было принято давно – казалось, с тех пор прошли не часы, а годы, – и отступать от задуманного Закир Рашид не собирался. Неизвестно, как посмотрит на дело его рук великий Аллах, зато можно не сомневаться, что миллионы людей вздохнут с облегчением, если турок доведет задуманное дело до конца. Теперь главное – не струсить и не ошибиться, чтобы все прошло, как в той памятной игре с американцами, когда никому не известная команда второго эшелона в товарищеском матче вырвала победу у профессионалов НБА.

Дойдя до Т‑ образной развилки коридора, где направо в тупичке располагались туалеты, а налево, в таком же тупичке, – дверь в приемную владельца клуба, Рашид остановился и, слегка согнувшись в поясе, схватился обеими руками за низ живота.

– Шайтан, – процедил он сквозь стиснутые зубы, – мой проклятый желудок никак не освоится со здешней едой.

– Да, – сочувственно подхватил охранник, – я сам мучился месяца два, пока привык. Не успеешь что‑ то съесть, как уже надо бежать... А потерпеть вы не можете? Хозяин не любит ждать.

– Да продлит Аллах его дни, – продолжая держаться за живот и нетерпеливо переступая ногами, сдавленным голосом произнес Рашид. – Я только боюсь, что он еще больше не любит, когда в его присутствии кто‑ нибудь... ну, ты ведь меня понимаешь, верно?

Рашид точно знал, что не обладает ярко выраженными актерскими способностями, и сейчас собственное притворство казалось ему неуклюжим и совершенно неубедительным. Однако охранника разыгранный им спектакль, казалось, вполне устроил.

– Хорошо, – сказал он. – Только, прошу вас, поскорее.

– Не думаю, чтобы мне пришлось долго тужиться, – поделился своими ощущениями Рашид, почти бегом устремляясь к дверям туалета. – Мне кажется, что я проглотил бомбу и она вот‑ вот взорвется.

– Думаю, это из‑ за здешней воды, – авторитетно заявил охранник, вслед за ним входя в туалет.

– Ты что, собираешься караулить под дверью кабинки? – спросил Рашид, одной рукой держась за дверную ручку, а другой – за резинку спортивных шаровар.

– Вообще‑ то, так положено, – нерешительно произнес охранник.

– Не понимаю, – морщась якобы от боли в животе, с искренним раздражением сказал Рашид. – Одно из двух: либо я под арестом, либо у тебя странные наклонности. Не могу поверить, что кому‑ то может нравиться этот запах.

– Хорошо, – сдался охранник. – Не буду вас смущать. Я подожду в коридоре, но вы, пожалуйста, поторопитесь, уважаемый Закир Рашид.

– Так не отнимай у меня время пустыми разговорами! – крикнул турок, с такой силой хлопнув дверью кабинки, что вся она заходила ходуном.

Несмотря на отсутствие актерского таланта, он так вошел в роль, что у него вдруг на самом деле скрутило живот. Рашид согнулся пополам, пережидая случившийся так не вовремя спазм, и спустил в унитазе воду. Сквозь шум и плеск он услышал, как стукнула, закрывшись за охранником, входная дверь. От этого звука живот сразу отпустило, и Рашид начал действовать.

Крышку с бачка он удалил быстро и аккуратно – пригодился прежний опыт. Черный пакет лежал на месте, поступающая через впускной клапан вода хлестала прямо на него, и прозрачные капли дрожали на мятом полиэтилене. Рашид выудил пакет из бачка, торопливо разорвал липкую ленту, размотал шуршащий целлофан и, скомкав все это, сунул обратно в бачок. Уже пристраивая на место крышку, он вспомнил, что впопыхах не проверил расположение витков ленты. Впрочем, все это была ерунда: пакет выглядел точно так же, как раньше. Ведь если бы его обнаружили, то не оставили бы лежать на месте. Ни за что на свете! И потом, если уж быть до конца откровенным, Закир Рашид не слишком отчетливо помнил, как именно перевязал пакет. Пытался запомнить, но не сумел, потому что слишком волновался...

Закрепив крышку, он вынул из рукоятки обойму. Патроны были на месте. Темно‑ серые, почти черные головки пуль, казалось, были отмечены печатью смерти. Вода в пакет не проникла – пистолет был сухим и немного скользким от смазки. Стараясь не шуметь, Рашид вставил обойму и проверил, есть ли в стволе патрон. Патрон оказался на месте; убедившись в этом, турок сунул пистолет в карман куртки и критически осмотрел себя. Никуда не годится! Трикотажная куртка туго обтягивала выросший за последние годы объемистый живот, и очертания пистолета рельефно проступали сквозь ткань. Рашид расстегнул куртку, и отягощенная пистолетом правая пола сразу же тяжело и очень заметно отвисла книзу. Шепча самые крепкие из известных ему ругательств, Рашид вынул пистолет из кармана и засунул под резинку шаровар. Пистолет сразу же попытался выскользнуть и провалиться в штанину – резинка была чересчур слаба, чтобы выдержать его вес.

Он услышал скрип открывшейся двери, и сразу же раздался голос охранника, интересовавшегося, скоро ли уважаемый Рашид управится со своими делами. С чувством близким к отчаянию турок затолкал пистолет в трусы. Они были облегающие и вместе с резинкой шаровар худо‑ бедно удерживали пистолет на месте. Тут Рашид вспомнил, что не поставил пистолет на предохранитель и, следовательно, рискует нанести серьезный урон своему мужскому достоинству, но исправлять ошибку было поздно: шаги охранника уже звучали в помещении, где стояли кабинки.

– Уже иду, – страдальческим голосом ответил Рашид на повторный вопрос охранника, выпростал из шаровар подол широкой футболки и с шумом спустил воду.

Он вышел из кабинки, придерживая ладонью пистолет и грустно улыбаясь. Со стороны это выглядело вполне естественно, и охранник сочувственно покачал головой.

– Не отпускает? – спросил он.

– Немного отпустило, – сказал Рашид. – Боюсь, если мы станем ждать, пока отпустит совсем, хозяин будет нами очень недоволен.

– Я тоже так думаю, – важно согласился охранник и вдруг спросил: – А почему у вас такие мокрые руки, уважаемый Рашид?

– Уронил в унитаз ключи от раздевалки, – сказал турок первое, что пришло на ум.

Охранник брезгливо скривился, зато не стал возражать, когда Рашид задержался у рукомойника. Старательно намыливая руки, турок внимательно разглядывал свое отражение в зеркале, для чего, собственно, и остановился здесь. Ему показалось, что выглядит он вполне естественно, разве что немного бледноват, но это можно было объяснить расстройством желудка. Вытерев ладони бумажным полотенцем и просушив струей горячего воздуха, он в сопровождении охранника покинул туалет и направился к дверям, за которыми его дожидался одноглазый араб.

Глава 21

– Потрудитесь немедленно объяснить, что происходит! – железным голосом потребовал мистер Рэмси. Он возился на полу грузового отсека, пытаясь выпутаться из груды пустых картонных коробок, которыми российские разведчики предусмотрительно запаслись на свалке за магазином электротоваров. – Имейте в виду, что я этого так не оставлю! У меня могущественные покровители, и, если вы намерены потребовать за меня выкуп, они достанут вас из‑ под земли. Сию же минуту остановите машину и выпустите меня, иначе я буду кричать. Кто‑ нибудь услышит и вызовет полицию!

Поскольку его никто не прерывал, к концу этой тирады голос мистера Рэмси заметно окреп и приобрел легко различимые начальственные нотки. Англичанин был крепкий орешек, а может, просто привык себя таковым считать.

Одобрительно кивая чуть ли не каждому доносившемуся сзади слову, генерал Андреичев зажег сигарету и повернул зеркало под ветровым стеклом так, чтобы видеть грузовой отсек.

– Заткните ему пасть, – приказал он, ловя зеркалом дрожащее, прыгающее отражение пленника.

Англичанин орал уже почти в полный голос, суля похитителям массу неприятностей, но произнесенные вполголоса слова Дмитрия Владимировича были услышаны. Позади раздался короткий тупой удар, как от соприкосновения боксерской перчатки с грушей, и сразу же – сдавленный стон и глухой шум падения.

– Я не позволю, – глухо, как сквозь прижатую ко рту тряпку, пробормотал мистер Рэмси. – Это произвол! Мне...

– Я, кажется, просил заткнуть этому подонку пасть, – ровным голосом напомнил генерал.

На этот раз ударов было несколько – четыре или пять, точнее сказать было трудно.

– Я бы хотел, мистер Рэмси, – размеренно произнес Андреичев, глядя в зеркало на торчащую из груды мятого картона руку в черном рукаве, из‑ под которого выглядывала белая манжета с пятном свежей крови, – чтобы мы с вами побеседовали – спокойно, без брани и взаимных оскорблений, как разумные, цивилизованные люди. Вы не откажетесь ответить на несколько вопросов, ведь правда?

– Я бы отказался, но ваши доводы очень убедительны, – послышалось сзади.

Видневшаяся в зеркале рука зашевелилась и исчезла, а на ее месте возникло бледное, испачканное кровью лицо в ореоле всклокоченных волос. Пленник попытался улыбнуться разбитыми губами; генерал Андреичев по достоинству оценил мужество гордого британца и решил, что оно заслуживает награды.

– Мистер Рэмси изволит иронизировать, – по‑ прежнему не оборачиваясь, негромко сказал он. – Объясните ему, что у нас здесь не юмористическая программа, а скорее научно‑ популярная. Нас одолевает тяга к знаниям, а не к пустому зубоскальству.

В зеркале стремительно промелькнуло что‑ то темное – генералу показалось, что ботинок, – и с отвратительным чмокающим звуком врезалось в лицо англичанина.

– Тяга к знаниям, – глядя в зеркало, продолжал Дмитрий Владимирович размеренным тоном старого, умудренного опытом профессора, читающего лекцию внимательной, но, что греха таить, туповатой аудитории, – порой бывает так сильна, что толкает человека на поступки, мягко говоря, неординарные. Да и чему тут удивляться? Кто владеет информацией – владеет миром! Этот лозунг стал актуальным еще в двадцатом веке, а сегодня, на заре третьего тысячелетия от рождества Христова, он превратился в аксиому, которую станет оспаривать разве что полный идиот. А ведь мы с вами не идиоты, правда? Кстати, поздравляю вас с наступающим Рождеством!

Последние слова сопровождались еще одним глухим ударом, после которого голова Рэмси надолго скрылась из вида среди разбросанных, смятых и обильно окропленных кровью картонных коробок.

– Мистер! – позвал генерал Андреичев, вглядываясь в зеркало. – Где вы, сэр?

– Прикидывается кучкой мусора, – добродушно сообщили сзади. – Делает вид, что потерял сознание.

– То есть пытается нас обмануть, – констатировал Дмитрий Владимирович. – Объясните ему, что это нехорошо.

В зеркале возник один из " грузчиков", еще не успевший снять синий рабочий комбинезон. Придерживаясь одной рукой за железный борт, а другой – за, подбитый обтерханным, засаленным ковролином потолок грузового отсека, он встал во весь рост над грудой коробок. Генералу Андреичеву не было видно, что там происходит, зато отлично слышно то, что генерал слышал уже тысячу раз. Как хрустят, ломаясь под каблуком тяжелого ботинка, пальцы человеческой руки; как кричат те, кому очень больно и кто уже догадывается, что эта боль – только начало.

– Вы сломали мне руку! – рыдающим голосом воскликнул мистер Рэмси, вновь появляясь в зеркале. Он стоял на коленях, сжимая одной рукой изувеченную кисть другой.

– Он еще и недоволен, – сказал кто‑ то, и новый удар бросил англичанина лицом на грязный пол грузового отсека.

Некоторое время позади раздавались глухая возня, звуки ударов и жалобные вскрики. Генерал Андреичев смотрел на дорогу. В грузовом отсеке старого микроавтобуса ехали настоящие мастера, виртуозы допроса третьей степени, так что о судьбе пленника можно было не беспокоиться: его вовсе не убивали, как могло бы показаться человеку несведущему, а просто размягчали перед употреблением.

Микроавтобус бодро катился по оживленной улице – по какой именно, Дмитрий Владимирович не знал. Ориентирование на местности никогда не было его сильной стороной, да и наблюдение за пленником в зеркале заднего вида помешало заметить дорогу.

Впереди показался патрульный автомобиль.

– Сверни‑ ка, где потише, – закуривая новую сигарету, приказал Дмитрий Владимирович водителю под аккомпанемент доносящихся из грузового отсека ударов и слезливых воплей. – Не дай бог, остановят, хлопот не оберешься.

Водитель молча повиновался, направив машину в узкий боковой проезд. Вид у него был угрюмый и недовольный, и было от чего: прикованный к баранке, он не мог принять участие во всеобщем увеселении, оставаясь даже не пассивным зрителем, а всего‑ навсего слушателем.

– Ну, что там у нас? – слегка повернув голову, через плечо поинтересовался Андреичев.

– Можно попробовать, – ответил кто‑ то. – Ну что, сэр, говорить будешь?

– Умоляю... прекратите, – прохрипел несчастный после того, как его, схватив за шиворот, рывком поставили на колени. Автобус качнуло, англичанин упал на четвереньки и остался стоять в этом унизительном положении. Кровь с разбитого лица обильно капала на пол, белый шарф давно перестал быть белым, превратившись в испещренную алыми пятнами грязную тряпку, галстук сбился на сторону и имел такой вид, словно мистера Рэмси совсем недавно пытались на нем повесить, а на окровавленной рубашке не осталось ни одной пуговицы. – Мы же цивилизованные... люди... Зачем же... так?..

– Зачем? – удивленно переспросил Андреичев. – Ну, причин несколько. Во‑ первых, затем, что ты, подонок, этого заслуживаешь. Во‑ вторых, затем, чтобы ты понял, что находишься целиком и полностью в нашей власти. Не только твое тело, но и тот кусок дерьма, который ты называешь своей душой, теперь принадлежит нам, и мы можем сделать – и сделаем! – с тобой все, что захотим. Далее идет непреодолимая тяга к знаниям, о которой я, кажется, уже упоминал. Ну и, наконец, это просто доставляет нам удовольствие. Понимаешь? Почему бы не развлечься немного, раз уж есть повод?

– Прошу вас, хватит, – простонал мистер Рэмси. – Я скажу все, что знаю.

– Конечно, скажешь. Куда ж ты денешься с подводной лодки?

Англичанин испуганно огляделся, как будто и впрямь подумал, что находится на борту субмарины. Он уже перестал понимать шутки и частично утратил связь с реальностью, что, собственно, и требовалось доказать.

– Вы хотите меня убить? – хрипло спросил он.

– Конечно, хотим, – успокоил его Дмитрий Владимирович. – Поймите, мистер Рэмси, зная то, что знаем мы, любой нормальный человек на нашем месте захотел бы вас не просто убить, а растерзать. Разорвать на части, вы меня понимаете? Поэтому лучше не спрашивайте, что мы хотим с вами сделать. Значение имеет только то, что мы с вами действительно сделаем. Я доступно излагаю?

– Какой кошмар, – обращаясь к самому себе, с тоской пробормотал англичанин. – Я знал, что все это плохо кончится, но не думал, что настолько плохо...

– Не так уж плохо, – возразил генерал. – Если бы тебя поймали не мы, а твой одноглазый приятель, было бы хуже. Намного хуже, мистер. Ваш хозяин шутить не любит, и вам это очень хорошо известно. Мы по сравнению с ним просто ангелы.

В подтверждение его слов один из " ангелов", не вставая со скамьи, слегка пнул мистера Рэмси в ребра носком грубого рабочего башмака. Англичанин завалился на бок и скорчился в позе зародыша, подтянув колени к подбородку и прикрыв голову скрещенными руками. Ладони у него были ободраны и покрыты причудливым узором засыхающей крови и черной грязи.

– Не надо играть в жука‑ притворяшку, мистер Рэмси, – сказал генерал Андреичев. – Если вы не перестанете валять дурака, я прикажу продолжить избиение. Вас будут бить до тех пор, пока вы не станете по‑ настоящему готовы с нами сотрудничать. Имейте в виду, – продолжал он, когда Рэмси, кое‑ как усевшись на полу, изобразил на своей разбитой, страшно распухшей физиономии почтительное внимание, – что от того, насколько вы будете нам полезны, зависит ваша жизнь.

– Я готов на все, – с трудом вытолкнув слова сквозь разбитые губы, невнятно проговорил пленник. – Клянусь, на все! Только скажите, что же вам от меня нужно?

– А разве вы сами не догадываетесь?

Рэмси открыл рот, чтобы ответить, но тут машину тряхнуло всерьез, и он опрокинулся на спину, высоко задрав ноги в перепачканных брюках и лакированных ботинках на тонкой кожаной подошве. Толчок был так силен, что у Дмитрия Владимировича лязгнули челюсти. Он недовольно оглянулся на водителя и только теперь заметил, что машина мчится по каким‑ то грязным задворкам на слишком высокой скорости.

– Ты куда летишь? – проворчал генерал. – Угробить нас хочешь?

– Фраер какой‑ то увязался, – косясь в боковое зеркало, сквозь зубы ответил водитель. – Никак не могу стряхнуть.

Дмитрий Владимирович посмотрел в зеркало со своей стороны и увидел на некотором удалении от себя грязный, весь в извилистых наплывах серого льда немолодой " форд", который неотступно следовал за их фургоном.

– А тебе не мерещится? – спросил он у водителя, хотя знал, что за рулем сидит человек опытный и далеко не паникер.

Водитель в ответ лишь возмущенно фыркнул.

– Я уже четверть часа пытаюсь от него отвязаться, – сообщил он после небольшой паузы.

Генерал Андреичев, задумчиво кусая губы, еще раз посмотрел в зеркало. Погоня была очень некстати, но, в конце концов, ее можно было предвидеть. В этом деле участвовало неизвестное количество заинтересованных сторон. Там, в забрызганном замерзшей грязью " форде", мог сидеть кто угодно – какой‑ нибудь боевик " Аль‑ Каиды", или таинственный агент Потапчука, или даже сам Джонни Уэбстер, решивший, что глупо покупать за большие деньги то, что можно взять даром. Это была гонка с огромным призовым фондом; тут уж, как говорится, кто успел, тот и съел.

– Один он там или мне мерещится? – спросил он.

– Вроде один, – сказал водитель и, вглядевшись в зеркало, уверенно добавил: – Точно, один.

– Ну что ж, – задумчиво произнес Дмитрий Владимирович. Чуть приоткрыв окно, он выбросил окурок через щель на дорогу и сразу же закурил еще одну сигарету. – Думаю, на этом корыте нам от него не уйти...

– Факт, – с каким‑ то непонятным удовлетворением подтвердил водитель.

– И сам, по собственной инициативе, он от нас тоже не отстанет.

– Это вряд ли.

– Вот и я тоже так думаю. Сдаваться он, похоже, не намерен. А если враг не сдается, его... что?

– Мочат в сортире! – теперь уже с откровенным удовольствием процитировал главу государства водитель.

– Вот именно. Замани его, где потише, подальше от глаз, подпусти поближе, и...

– Есть, товарищ генерал, – сказал водитель и немного сбавил скорость.

Распорядившись, генерал Андреичев сразу же выбросил этот " форд" из головы, как если бы его водитель уже был мертв и валялся изрешеченный пулями в узкой щели между измалеванной граффити стеной и мусорным баком. Дмитрий Владимирович всем телом развернулся назад, забросив правый локоть на спинку сиденья, и сосредоточился на пленнике. Тот уже снова сидел на полу среди мятых картонок, вцепившись здоровой рукой в краешек скамьи, и таращил на генерала круглые от испуга глаза, один из которых стал заметно меньше другого.

– Ну, мистер Рэмси... – благожелательно начал Дмитрий Владимирович, однако договорить ему не удалось.

Водитель вдруг резко ударил по тормозам. Колодки завизжали, казалось, на весь Лондон, в грузовом отсеке все с проклятьями повалились друг на друга, а Дмитрия Владимировича, который по свойственной многим россиянам и в особенности большим начальникам привычке пренебрег ремнем безопасности, швырнуло вперед, да так, что он весьма ощутимо приложился головой к ветровому стеклу, после чего съехал с сиденья на грязный пол кабины. Это было не столько больно, сколько унизительно; вдобавок ко всему водитель, повинный в этом безобразии, даже не подумал помочь генералу выбраться из узкого пространства между сиденьем и приборной панелью. Более того, этот хам даже не извинился. Вместо этого он, глядя прямо перед собой и не обращая на бедственное положение начальства ни малейшего внимания, поливал кого‑ то отборным матом.

Бормоча слова, намного превосходившие выкрикиваемые водителем ругательства по новизне и изобретательности, генерал кое‑ как вскарабкался на сиденье. Первым его желанием было как следует засветить мерзавцу в ухо, но он сдержался, ограничившись заданным сквозь зубы и с очень зловещей интонацией вопросом:

– Ты что, баран?! Что творишь, а?!

– Да вот же, – ничуть не испугавшись, свирепо откликнулся водитель, указывая вперед, на неведомо откуда появившийся посреди узкого, зажатого между двумя глухими кирпичными стенами проулка молочный фургон. – Вывернулся, сука, из‑ за угла прямо перед носом! Еще бы чуть‑ чуть, и вмазались бы ему прямо в ж..., которой он, падло, думает!

– Твою мать, – медленно остывая, проворчал генерал. – Вернемся домой – запишу тебя на водительские курсы.

– Вот это правильно, – сказали из копошащейся на полу грузового отсека матерящейся и кряхтящей кучи. – А то он права свои у китайцев на Черкизовском купил. Я свидетель, я вместе с ним ходил, а то он боялся, что его разведут – вместо прав липовый проездной на троллейбус подсунут...

– Чья бы корова мычала, – огрызнулся водитель. – Не нравится – в метро поезжай... Ну, – остервенело продолжал он, с ненавистью глядя на маячащий впереди задний борт молочного фургона, – ты ехать будешь или нет?! Так, блин, торопился, а теперь ползет, как вошь по мокрому месту!

Фургон действительно еле полз, а проулок был чересчур узок для обгона. Водитель раздраженно засигналил, ударяя по кнопке клаксона всей ладонью, и несколько раз моргнул фарами, требуя уступить дорогу.

Будто в ответ на эти действия, задняя дверь фургона вдруг распахнулась настежь, и Дмитрий Владимирович увидел стоящего в кузове человека – вернее, двоих. Один действительно стоял в дверном проеме, широко расставив ноги в высоких армейских ботинках и что‑ то держа у плеча, а другой, скорчившись за его спиной, поддерживал товарища за талию, помогая тому сохранять равновесие. Какую‑ то долю секунды генерал Андреичев недоумевал: что за странная поза? Затем мгновенно похолодел, осознав, что смотрит прямо в широкую трубу расчехленного, готового к бою противотанкового гранатомета.

* * *

– Приветствую вас, мистер Рашид, – сказал секретарь Ахмед, вежливо приподнимаясь из‑ за стола. – Прошу вас, проходите. Господин Али ждет.

" Вот как, – подумал Закир Рашид, рассеянно кивая в ответ, – господин Али! Похоже, мои акции растут. Мне уже назвали имя – правда, вымышленное, но это все‑ таки лучше, чем ничего".

Пройдя мимо секретаря и обдав его смешанным ароматом пота, скверного одеколона и дешевых сигар, Рашид открыл дверь кабинета и переступил порог. Он был здесь впервые. Из‑ за волнения он даже не сумел разобрать, что за мебель стоит в кабинете и есть ли она там вообще. Мебель, надо полагать, была, поскольку плечистый Гамид в своем европейском костюме, с расстегнутым воротом рубашки и галстуком, торчащим из бокового кармана, все‑ таки не висел в воздухе и даже не стоял где‑ нибудь в углу, как старинная вешалка для одежды, а сидел, положив ногу на ногу, на низеньком кожаном диванчике у окна. Да и хозяин тоже сидел, положив сцепленные в замок ладони на крышку письменного стола и благожелательно разглядывая остановившегося на пороге турка своим единственным глазом.

Рашид почтительно и неловко склонил голову в поклоне, а затем сложил руки на животе. Эта поза была не хуже и не лучше любой другой, зато так он прикрывал, а заодно и поддерживал спрятанный под одеждой пистолет.

Он подумал, что присутствие Гамида в кабинете может все осложнить, а потом решил: плевать. Надо просто стараться держаться подальше от плечистого телохранителя, и тогда он просто не успеет ничего сделать. Ведь все, что теперь нужно Закиру Рашиду от жизни, это возможность сделать один‑ единственный меткий выстрел.

Странно, подумал он. Странная штука – жизнь. Когда ты молод, тебя одолевают самые разнообразные желания, большие и маленькие. Хочется все попробовать, везде побывать, заработать кучу денег и встретить какую‑ то небывалую, неземную любовь. А самое интересное, что, как бы беден ты ни был в юности, перед тобой все равно открывается огромное количество возможностей. С годами жизнь входит в избранную колею; возможностей выбраться из нее, покинуть проторенное русло становится все меньше, а вместе с возможностями умирают и желания – одно за другим, одно за другим, пока не останется только одно, последнее. И, как только ты осознал, что желание у тебя осталось всего одно, можешь не сомневаться: смерть близка.

– Проходите, мистер Рашид, садитесь, – предложил хозяин, указывая на стулья, выстроившиеся двумя рядами вдоль длинного стола для совещаний.

Поблагодарив, турок отодвинул самый крайний стул и уселся лицом к расположившемуся на диване Гамиду. Теперь между ним и начальником охраны был стол, и Рашид решил, что более удачной позиции ему просто не найти. К тому же под столом скрылся его живот, а значит, и пистолет. Он был тяжелый, скользкий и теплый и упирался стволом как раз туда, куда не следовало, особенно если вспомнить, что он не был поставлен на предохранитель.

– Ты можешь идти, Гамид, – слегка повернув голову в сторону начальника охраны, негромко произнес хозяин. – Я позову тебя, когда будет нужно.

Тот молча встал, отвесил хозяину поклон, больше похожий на кивок, и, даже не взглянув на тренера, вышел из кабинета. Это был подарок судьбы, о котором Рашид не мог и мечтать. Он понял, что Аллах одобряет его затею, и сразу успокоился. Теперь, если очень повезет, он может даже попытаться бежать – например, выпрыгнуть в окно и пуститься наутек. Вряд ли ему дадут уйти далеко, но попробовать можно.

– Как поживаете, мистер Рашид? – осведомился одноглазый, между делом быстро читая какую‑ то бумагу и делая в ней пометки толстым желтым маркером.

– Благодарю вас, у меня все хорошо, – ответил тренер.

– В самом деле? – одноглазый бросил на турка быстрый, пытливый взгляд и вернулся к своим бумагам. – Что ж, я рад. Более того, должен признаться, что доволен тем, как вы работаете с командой.

Он отложил бумаги в сторону, откинулся на спинку кресла и с прежним благожелательным выражением воззрился на Рашида. Сейчас, когда их разделяло каких‑ нибудь четыре или пять метров, сходство одноглазого с портретом в газете было просто разительным, и турок только диву давался, как мог не заметить его сразу же, еще в поместье. Неужели другие этого не видят? Неужели им до такой степени на все наплевать, что они позволяют спокойно жить рядом с собой этому кровавому монстру?

– Я наблюдал за вами сегодня во время тренировки и остался доволен, – продолжал одноглазый с приятной улыбкой.

– Да, охранник мне сообщил, – сказал Рашид. – Благодарю вас. Извините, что не заметил...

– Ну, я ведь не королева Великобритании, чтобы высылать впереди себя оркестр и конную гвардию, – пошутил араб. – И королевские почести мне тоже ни к чему. Я просто заглянул на минутку – убедиться, что не ошибся, приняв вас на работу.

– Благодарю вас, – повторил Рашид.

– Не спешите благодарить. Я ведь еще не сказал, к какому выводу пришел. Это, честно говоря, мне самому пока неизвестно. Окончательный вывод, мистер Рашид, зависит от результатов нашего собеседования.

– Я вас не вполне понимаю, – сказал тренер. Это была ложь. Он уже догадался, что разговор пойдет о его позавчерашней встрече с французом, но не особенно взволновался, поскольку знал наперед, чем этот разговор закончится.

– Сейчас вы все поймете, – пообещал одноглазый. – Я уже сказал, что как тренер вы меня вполне устраиваете. Увы, сегодня я хочу поговорить не о баскетболе. Не догадываетесь, о чем именно?

– Сожалею, – сказал турок, на всякий случай вынимая из‑ за пояса пистолет и кладя его под столом на колено. Ладонь вспотела, он вытер ее о штанину и снова стиснул теплую рубчатую рукоятку. – Ничего не приходит в голову.

– Жаль, мистер Рашид. В вашем контракте отсутствует пункт, запрещающий контакты с прессой, но мне казалось, что вы дадите себе труд сначала ближе познакомиться с работой клуба, а уж потом начнете раздавать интервью. Вам знакомо это лицо?

С этими словами одноглазый легко развернул стоявший перед ним монитор компьютера так, чтобы Рашиду был виден экран. С экрана смотрело знакомое лицо журналиста Сивера. Снимок, судя по всему, был сделан на улице, недалеко от бара, где случилась драка с французскими туристами.

– Ах, этот! – воскликнул Рашид. – Уверяю вас, мы просто выпили вместе и поболтали о баскетболе.

– Болтая с журналистами, следует соблюдать осторожность, – заметил одноглазый. – Вы были довольно известным игроком и, кажется, должны бы это знать.

– Простите, но, по‑ моему, невозможно разболтать то, чего не знаешь.

– А как насчет того, что вам известно? – вкрадчиво спросил одноглазый.

– Известно мне очень мало, и то, что я знаю, характеризует и вас, и клуб наилучшим образом. Я всего лишь коротко рассказал о задачах клуба, тем более что этого француза интересовал не клуб как таковой, а, как он выразился, проблемы адаптации мусульманской молодежи в странах Евросоюза. Я не знал, – вспомнив слова журналиста, добавил Рашид, – что игра в баскетбол требует повышенной секретности.

Одноглазый приторно улыбнулся.

– Ваши слова звучат в высшей степени разумно и убедительно, – произнес он и щелкнул кнопкой компьютерной мыши, отчего изображение на развернутом к Рашиду мониторе сменилось. Теперь там была черно‑ белая фотография все того же Алека Сивера. Журналист сидел за рулем автомобиля; снимок был сделан откуда‑ то сверху и очень напоминал стоп‑ кадр видеозаписи камеры наружного наблюдения. – Странно только, – продолжал одноглазый, – что сразу же после дружеской беседы с вами этот человек обнаружился у ворот моего донкастерского поместья. Только не пытайтесь рассказать мне какую‑ нибудь басню, мистер Рашид! – воскликнул он, видя, что тренер хочет что‑ то возразить. – Узнать адрес поместья он мог только от вас, потому что иным путем заполучить его было бы весьма затруднительно.

– С чего бы это? – лениво осведомился Рашид, поняв, что пришло время открыть карты. – Уж не потому ли вы окружили себя такой секретностью, что, увидев в газете ваш портрет, кто‑ нибудь может сообразить, кого вы ему напоминаете?

– Я вижу, что‑ то именно в этом роде недавно произошло с вами, – усмехаясь, заметил одноглазый. – И глаза вам открыл, разумеется, этот француз. Кстати, он вовсе не француз. Кто именно, я пока не знаю, но думаю, что скоро буду знать... Впрочем, оставим его. Скажите лучше, кого именно я вам напоминаю? Молчите? Можете не говорить, мне и так все ясно. Взгляните‑ ка на это!

Он снова щелкнул кнопкой мыши, и Рашид увидел на экране черно‑ белое изображение – не фотографию, а видеозапись. Перед ним были чьи‑ то толстые ноги в просторных спортивных шароварах и огромных белых кроссовках. Судя по положению ног, их обладатель сидел на стуле; на колене правой ноги лежала рука, сжимавшая пистолет, показавшийся Рашиду смутно знакомым.

Он шевельнул правой рукой, и дуло пистолета на экране немного приподнялось.

– Сколь ни учи ты дурака, но глупости дыра назавтра будет шире, чем вчера, – с улыбкой наблюдая за его побледневшим лицом, процитировал Омара Хайяма одноглазый. – Ну, и что вы намерены предпринять, мистер дурак?

Рашид вскочил, едва не опрокинув стул, и вскинул руку с пистолетом, направив куцый ствол в ненавистное, ухмыляющееся лицо.

– Я намерен застрелить тебя, как собаку! – выпалил он, нервно тиская скользкую от пота рукоятку.

– Прошу, – не стал возражать одноглазый. – На все воля Аллаха; без нее не упадет ни лист с дерева, ни волос с головы смертного.

Рашид стиснул зубы. Эта сцена представлялась ему немного иначе. Он не ждал, конечно, что одноглазый станет валяться у него в ногах, вымаливая жизнь, но и эта снисходительная, презрительная ухмылка тоже стала для него неожиданностью. Неужто этот шакал и впрямь не боится смерти?

Турку захотелось сказать что‑ то, что стерло бы эту ухмылку с ненавистного бритого лица, но нужные слова никак не шли на ум. Зато ему подумалось, что одноглазый – большой хитрец. Он мог разыгрывать полное равнодушие к смерти нарочно, чтобы Рашид потерял голову и ударился в разговоры и обвинения. А тем временем нога под столом могла давить на кнопку тревожной сигнализации, а рука потихоньку вынимать откуда‑ нибудь огромный серебристый пистолет, похожий на тот, что был у Зига...

Поэтому Рашид решил обойтись без мелодрамы.

– Умри, пес, – сказал он и спустил курок.

Глава 22

Грузовой " фольксваген‑ LT28" бессмысленно кружил по городу, и Глебу ничего не оставалось, как следовать за ним. Информатор, который уже почти был у него в руках, ускользнул из‑ под самого носа – вернее, его оттуда умыкнули. И не напрасно эти люди приехали похищать мистера Рэмси на таком старом грузовом корыте. Оно было будто нарочно создано как передвижной застенок, где можно без проблем организовать допрос третьей степени прямо на ходу. Глеб не сомневался, что именно это сейчас и происходит в грузовом отсеке старого микроавтобуса, и смотрел в оба, чтобы невзначай не переехать англичанина, когда того выбросят через заднюю дверь.

Микроавтобус бодро тарахтел впереди, стеля за собой синеватый дымок из ржавой выхлопной трубы. Он выглядел так мирно и обыденно – если, разумеется, не знать, что в данный момент происходит внутри похожего на старую обувную коробку кузова. Впрочем, Глеб не был до конца уверен, что ему это известно. Видимость не всегда соответствует действительности; отъезд мистера Рэмси больше всего смахивал на похищение, но на самом‑ то деле это могло быть что угодно, даже талантливая инсценировка с целью ввести в заблуждение всех, начиная с одноглазого хозяина спортивного клуба и кончая корреспондентом агентства " Рейтер" Алеком Сивером.

Задумавшись, Глеб не сразу заметил, что " фольксваген" катится как‑ то уж слишком бодро и резво. В какой‑ то момент его скорость значительно возросла, а маневры сделались резкими и непредсказуемыми. Следовать за ним стало затруднительно, и Глеб понял, что замечен. Это, помимо всего прочего, означало, что за рулем микроавтобуса сидит настоящий профессионал, обученный не только крутить баранку, но и смотреть в оба, поскольку дилетант ни за что не обнаружил бы слежку.

" Чему быть, того не миновать", – подумал Слепой, вслед за " фольксвагеном" сворачивая в узкий боковой проезд. По обеим сторонам дороги потянулись разрисованные глухие стены, какие‑ то заборы из проволочной сетки, мусорные баки и прочие прелести, коими изобилуют задворки любого города – неважно, большого или маленького. Здесь микроавтобус поехал еще быстрее. Глядя, как его швыряет из стороны в сторону на малейших неровностях дороги, Глеб лишь пожал плечами: если эта консервная банка перевернется, его задача только упростится. С людьми, только что извлеченными из разбитой машины, гораздо проще разговаривать, а разговор был необходим: Глеб чувствовал настоятельную потребность разобраться в происходящем и понять, с кем имеет дело. Понятно, что конкуренты, но кто именно? Американцы? Англичане? А может быть, израильская разведка?

Микроавтобус немного сбавил ход: похоже, его водителю пришла в голову та же мысль, что и Глебу. Оторваться от преследователя на своей старой жестянке похитители мистера Рэмси не могли, это было очевидно. Им нужно было придумать что‑ то более конструктивное, чем бесцельное кружение по городским задворкам, и они, похоже, наконец‑ то нашли решение проблемы. Глеб подозревал, что знает, каким оно будет, и на всякий случай проверил пистолет в наплечной кобуре.

Его правая рука еще была за пазухой, когда " фольксваген" вдруг резко затормозил. Отпустив сквозь зубы короткое словечко, Глеб тоже дал по тормозам, одновременно выхватив оружие. Расположенный справа руль, как оказалось, создавал огромные неудобства для человека, привыкшего стрелять с правой руки и соответственно носить оружие на левом боку: вынув пистолет, Глеб обнаружил, что дверцу ему придется открывать этой же рукой. Секундная заминка могла стоить ему жизни, если бы те, кто ехал в микроавтобусе, действительно намеревались разобраться с ним здесь и сейчас. Однако этого не произошло: едва различимое под слоем грязи тревожное свечение тормозных огней погасло, как " фольксваген" снова тронулся.

– Чтоб тебя, – сказал Глеб, бросил пистолет на сиденье слева от себя и включил передачу.

Он уже понял, в чем дело, поскольку успел заметить вывернувшийся из перпендикулярного проулка прямо перед микроавтобусом молочный фургон. Чертов молочник, похоже, не привык сталкиваться в этом лабиринте с другими автомобилями и по этой причине вообще не смотрел по сторонам. Единственное, чего никак не мог понять Глеб, это откуда здесь вообще взялся молочный фургон. Мусоровоз здесь был бы как нельзя более кстати, но молочник?.. Кому здесь может понадобиться молоко, кроме бродячих кошек и крыс?

Поразмыслив, Глеб решил, что где‑ то здесь, вполне возможно, расположена небольшая фабрика по производству молочных продуктов. Этот вывод казался ему довольно сомнительным, но ничего другого в голову просто не приходило. Сиверов вздохнул: события в последнее время неслись бешеным аллюром, он был занят, как однорукий расклейщик афиш, и по этой причине не успел хорошенько ознакомиться с театром предстоящих военных действий, как это было в Вене. Он, конечно, поработал с картой, но что толку? Купленный в книжной лавке путеводитель был хорош для ознакомления с достопримечательностями британской столицы, и только; Глеб представлял, в какой части города находится, но лабиринт узких технических проездов, по которому он в данный момент ехал, на имевшейся у него карте выглядел просто неровным одноцветным пятном. И то правда, туристам здесь делать было совершенно нечего...

Молочный фургон, чуть было не послуживший причиной аварии, едва плелся. Глеб видел, как водитель микроавтобуса прижимал свою машину то к одной, то к другой обочине, пытаясь объехать неторопливого молочника. Эти попытки были заранее обречены на неудачу: в узком проулке обогнать кого‑ либо можно было лишь при условии, что другой водитель потеснится, уступая дорогу. А молочник, похоже, делать этого не собирался; очень могло статься, что этот тип до сих пор даже не заметил движущихся за ним по пятам машин.

Водитель микроавтобуса, должно быть, пришел к точно такому же выводу. Глеб услышал протяжное нытье клаксона и увидел, как на мятых боках стоявших вдоль дороги мусорных баков несколько раз вспыхнули и погасли тусклые отблески моргающих фар. Молочный фургон не был ему виден, заслоненный корпусом " фольксвагена"; Глеб успел подумать, что у него могут возникнуть проблемы, если это неторопливое корыто окажется между ним и микроавтобусом, в котором неизвестные увозили мистера Рэмси, а в следующее мгновение " фольксваген" взорвался с оглушительным грохотом, превратившись в шар черно‑ оранжевого пламени.

Какой‑ то крупный дымящийся обломок со страшной силой ударил в ветровое стекло прямо перед глазами у Глеба и отскочил, мгновенно скрывшись из вида. Стекло покрылось сеткой мелких трещин и прогнулось вовнутрь, но устояло. Глеб инстинктивно пригнулся, изо всех сил нажав на тормоз. Машина встала как вкопанная, Сиверов ударился головой о руль, выругался и разогнулся.

Чадно полыхающая груда исковерканных обломков, секунду назад бывшая микроавтобусом, по инерции прокатилась немного вперед, косо уткнулась в кирпичный забор и остановилась, разбрасывая в стороны брызги коптящего огня. Султан густого, жирного дыма высоко поднялся, пачкая серое ненастное небо. Почти минуту Глеб наблюдал эту картину, пытаясь понять, что все это означает, и все это время на капоте его " форда" лежал, постреливая чадящими капельками расплавленной пластмассы, какой‑ то горящий ошметок.

Немного придя в себя, Глеб запустил заглохший двигатель и бросил машину в узкий просвет между кирпичной стеной и перегородившей дорогу грудой пылающего металлолома. Просвет действительно оказался узким, даже чересчур, и, когда " форд" со скрежетом и лязгом вырвался наконец на свободу, боковых зеркал с обеих сторон как не бывало, а в салоне заметно потеплело и стало буквально нечем дышать от просочившегося снаружи, воняющего соляркой и паленой резиной дыма. Бортов своей машины Глеб не видел, но предполагал, что они выглядят как после продолжительной и трудной гонки на выживание. " Что я скажу в гараже? " – иронически подумал он, но тут " форд" окончательно оставил позади дымовую завесу, и Глебу стало не до смеха: проулок впереди был пуст, молочный фургон исчез.

В последний раз посмотрев в зеркало под ветровым стеклом на коптящий костер, ставший могилой для мистера Рэмси и его неизвестных похитителей, Глеб нажал на акселератор. Впереди виднелась, приближаясь с каждым мгновением, глухая стена. Глеб уже начал притормаживать, недоумевая, куда мог подеваться агрессивный молочник, но то, что издали выглядело глухим тупиком, при ближайшем рассмотрении оказалось Г‑ образным поворотом. Сиверов свернул направо, очутившись в такой же узкой замусоренной щели, как та, по которой он ехал до сих пор. Молочного фургона по‑ прежнему не было видно, из чего следовало, что он либо померещился Глебу, либо успел еще куда‑ то свернуть. Он погнал машину вперед, взметая колесами мусор и с трудом разбирая дорогу сквозь испещренное трещинами, помутневшее ветровое стекло.

Он очень торопился и из‑ за спешки проскочил мимо узкого просвета между двумя угрюмыми, похожими на складские ангары зданиями. Там, в темной, занесенной грязным снегом щели, мелькнуло что‑ то черно‑ белое – уж не притаившийся ли автомобиль? Нажимая на тормоз, Глеб вызвал из памяти зафиксированную боковым зрением картинку: широкий темный лобовик, грязный белый капот, черная решетка радиатора с прямоугольными бельмами фар...

Глядя в зеркало, Глеб выжал сцепление и ухватился за рычаг, намереваясь дать задний ход, но было уже поздно: из щели, мимо которой он только что так неудачно проскочил, медленно выдвигалось тупое, скошенное книзу рыло молочного фургона.

Поняв, что из охотника превратился в дичь, Глеб пустился наутек. Он мчался по кирпичному ущелью, мысленно отдавая должное ловкачам из молочного фургона. Похоже, они с самого начала держали ситуацию под контролем и действовали в четком соответствии с разработанным заранее планом. Несомненно, они знали, что делали, уничтожая микроавтобус, в котором увозили несчастного мистера Рэмси; знали они и о том, что за автобусом следят. Возможно, эти сообразительные типы знали даже, кто именно преследует грузовой " фольксваген", и решили одним махом свести счеты со всеми, кто в последние дни так сильно усложнял им жизнь. До сих пор это получалось у них очень неплохо: они уже убрали Рэмси, который слишком много знал, вместе с его похитителями, а заодно сели на хвост излишне любопытному журналисту Сиверу. Правда, шансов угнаться за легковым " фордом" на неповоротливом молочном фургоне у них было немного, но Глеб уже начал подозревать, что они предусмотрели и это. Они были на редкость предусмотрительны, эти отважные ребята, и это обстоятельство тревожило Глеба тем сильнее, чем больше он о нем думал.

Он свернул в открывшийся под прямым углом проезд, а буквально через сто метров свернул еще раз, поскольку иного пути попросту не было. Покрышки взвизгнули на крутом повороте; Глеб выровнял машину и сразу же ударил по тормозам, потому что дорога кончилась, упершись в высокий забор из проволочной сетки. Вплотную к забору сплошным рядом стояли набитые каким‑ то заснеженным хламом металлические контейнеры. Теоретически через этот забор можно было перемахнуть, вот только времени на это у Глеба уже не осталось: из‑ за поворота, уверенно клокоча дизельным движком, медленно и неотвратимо выкатывался молочный фургон.

Беря с соседнего сиденья пистолет, Глеб почему‑ то вспомнил, что тупик по‑ английски называется " dead end", что в дословном переводе означает " мертвый конец".

* * *

Закир Рашид с трудом разлепил заплывшие веки и сразу же зажмурился, но было уже поздно: ударивший в зрачки дневной свет разбудил головную боль, да такую свирепую, что турок страдальчески замычал.

Он еще немного посидел с закрытыми глазами, ожидая, когда боль утихнет. Но она не утихала, и Рашид понял, что теперь ему придется некоторое время жить, преодолевая это мучительное ощущение. Собравшись с силами, он снова открыл глаза.

Он обнаружил, что сидит за рулем автомобиля – своего старенького " фиата", на котором приехал в Лондон из Германии и который за долгие годы стал для него таким же привычным и узнаваемым, как отражение собственной физиономии в зеркале над умывальником.

С зеркала заднего обзора свисали четки, подаренные Рашиду женой в те далекие счастливые времена, когда и она, и дочери еще были живы и здоровы; из приоткрытой пепельницы под приборным щитком торчал изжеванный окурок сигары, которую Рашид курил пару дней назад, а из‑ под крышки перчаточного отделения высовывался уголок карты, купленной им недавно, чтобы не заблудиться на улицах Лондона. Да, это точно была его машина, вот только Рашид никак не мог сообразить, каким образом он тут очутился.

И кстати, где это – тут?

С трудом ворочая глазными яблоками, он огляделся по сторонам. Оказалось, что его " фиат" стоит на стоянке перед супермаркетом. Стоянка была набита битком, между машинами сновали лондонцы с тележками, доверху нагруженными фирменными пакетами, откуда буйно выпирала всевозможная снедь, – город готовился к празднику, набивая холодильники и кладовые продуктами. При одной мысли о еде к горлу подкатила тошнота; голода Рашид явно не испытывал, и ему оставалось только гадать, каким ветром в таком случае, его сюда занесло.

И с чего это ему вздумалось спать за рулем, да еще средь бела дня, и не где‑ нибудь, а на стоянке перед супермаркетом?

Рашид посмотрел на часы, вмонтированные в приборную панель. Если часы не врали – а он уже давно не снимал клеммы с аккумулятора, – до конца дневной тренировки в клубе оставалось еще около десяти минут. Следовательно, Рашид сейчас должен был находиться в зале, а никак не здесь.

Двигатель не работал, в салоне было холодно, а это означало, что машина стоит перед супермаркетом уже в течение некоторого времени. Сколько именно времени прошло, Рашид не представлял, и как его сюда занесло, по‑ прежнему было непонятно. Скорее всего разобраться в обстановке ему мешала головная боль. Наверное, он куда‑ то ехал и, почувствовав себя плохо, свернул на эту стоянку, а потом потерял сознание...

Турок решил, что выяснит это позже. Сначала надо было убраться отсюда, а уж потом выяснять, как сюда попал.

Рашид протянул руку...

И обнаружил, что не может ею пошевелить. Рука не слушалась; вторая рука не слушалась тоже, как и обе ноги. Он вообще не чувствовал своего тела; все, что он мог, так это слегка пошевелить кончиками пальцев и немного повернуть раскалывающуюся от нестерпимой боли голову.

Поначалу он решил, что это какая‑ то глупая шутка. Предположение было дикое, нелепое, но другого объяснения Рашид не находил.

С трудом наклонив голову вперед, он осмотрел себя. Его руки лежали на коленях, как парочка посторонних предметов. Они ничем не были связаны, а значит, никакой шуткой тут даже не пахло.

Еще Рашид заметил, что одет в спортивный костюм – тот самый, в котором проводил тренировки в клубе. Это также не лезло ни в какие ворота, поскольку далеко выходило за рамки его обычного поведения. Налицо был странный провал в памяти, который Рашид, как ни старался, ничем не мог заполнить.

Он понял, что надо звать на помощь, и попытался крикнуть. " Эй, кто‑ нибудь! " – хрипло позвал Рашид, но не получил ответа, поскольку в машине он был один. Окна оказались плотно закрытыми, и турок понял, что кричать надо лишь тогда, когда мимо его машины будет кто‑ нибудь проходить. По идее, это должно было случиться довольно скоро: и справа, и слева стояли автомобили, владельцы которых в данный момент набивали свои тележки продуктами в супермаркете. Этим можно заниматься долго, но все‑ таки не бесконечно; кто‑ то непременно появится здесь в течение ближайшего получаса, и тогда Рашид попытается привлечь к себе внимание.

Он сидел лицом к супермаркету, двери которого поминутно открывались и закрывались, пропуская толпы покупателей. Прямо перед ним был выезд со стоянки, немного впереди и левее виднелся пластиковый навес для тележек. Мимо проехала машина, за ней еще одна, но водители не замечали Рашида, торопясь поскорее выбраться со стоянки. На ветровое стекло сыпался снег. Рашид заметил, что некоторые снежинки не соскальзывают вниз, а налипают на стекло, и подумал, что это плохо: если снег залепит окна, его никто не заметит. Не зная, что стряслось, он мог только гадать, когда пройдет сковавший его странный паралич и пройдет ли вообще. А вдруг с ним случился обширный инсульт?

Появилась еще одна машина – огромный черный, сверкающий, как полированный антрацит, внедорожник " порше‑ кайенн" с тонированными стеклами. Он медленно катился вдоль ряда припаркованных автомобилей, поблескивая хромированными спицами колес. Водитель не уезжал со стоянки, а, напротив, искал свободное парковочное место.

Рашид крикнул, точно зная, что его не услышат, и очень удивился, когда " порше" остановился напротив его машины. " Неужели заметили? " – с надеждой подумал Рашид, глядя, как плавно опускается тонированное стекло передней дверцы.

Стекло опустилось до самого низа, и в окошке показалось улыбающееся лицо водителя. При виде этого лица в мозгу Рашида произошло что‑ то похожее на взрыв, который разрушил плотину амнезии и выпустил наружу воспоминания, бурлящим потоком хлынувшие в образовавшуюся брешь.

... Рашид вспомнил, как стоял посреди кабинета, целясь из пистолета в ненавистное лицо. " Умри, пес! " – крикнул он и спустил курок.

Раздался странный звук, похожий на выстрел из детского игрушечного пистолета – не теперешнего, а старого, времен Рашидова детства. Такие пистолеты заряжались бумажными пистонами, которые издавали вот такой же негромкий хлопок и выпускали облачко пахнущего серой синеватого дыма.

Турок еще раз нажал на спусковой крючок, и пистолет издал сухой металлический щелчок. Несмотря на стресс, он догадался, что исправный с виду патрон оказался испорченным, и торопливо передернул затвор. Негодный патрон вылетел из ствола и покатился по гладкой поверхности стола. Краем глаза Рашид заметил на капсюле характерную вмятину от бойка и про себя помянул нехорошим словом чернокожего клоуна, продавшего ему этот пугач. Тоже мне, гроза квартала! Клоун, обыкновенный тупой клоун...

Одноглазый неподвижно сидел за столом с таким видом, словно эта игра со смертью доставляла ему удовольствие. Его спокойствие казалось противоестественным; в душу Рашида холодной змейкой закралось сомнение, и, в третий раз нажимая на спусковой крючок, он уже догадывался, что будет дальше.

Он еще трижды спустил курок, а потом швырнул бесполезный пистолет в одноглазого и прыгнул вперед, чтобы попытаться довести дело до конца голыми руками. Вернее, попытался прыгнуть, потому что бесшумно возникший за его спиной Гамид схватил его за плечи, и руки у телохранителя оказались твердыми, как железо. Лежа на столе с прижатой к его гладкой поверхности щекой, не в силах пошевелиться, Рашид слушал, что говорил ему одноглазый, – не хотел слушать, но слушал, потому что деваться было некуда.

– Ты глуп, – говорил одноглазый, – потому что пытался убить меня из одной лишь мести. Месть не возвращает к жизни мертвецов и, поверь моему опыту, не приносит никакого удовлетворения живым. И ты глуп вдвойне, раз позволил себе надеяться, что сумеешь меня убить. Я не бессмертен, но надо же, во имя Аллаха, знать правила игры, в которую собираешься сыграть! Если бы каждый недоумок, у которого хватило денег на ржавый пугач, мог использовать его против меня, я бы умер, не достигнув зрелости. Скажи, глупец, зачем тебе это понадобилось?

– Ненавижу, – прохрипел в ответ Закир Рашид.

Слова уже не имели значения, но он просто не мог этого не сказать.

– Печально, – елейным голосом произнес одноглазый. – Печально, что мой брат по вере ненавидит меня – меня, всю жизнь сражающегося за эту веру! Ты трижды глупец, потому что ненавидишь дело, которому должен служить каждый правоверный мусульманин. Но я на тебя не в обиде, ибо ты не ведал, что творишь. Аллах милосерден к своим детям, и он даст тебе возможность напоследок искупить свои грехи. Убери его отсюда, Гамид, и пусть он сделает то, что должен сделать.

Закир Рашид почувствовал укол в шею, рванулся и потерял сознание. Больше он не помнил ничего вплоть до того момента, когда пришел в себя за рулем собственной машины, припаркованной на стоянке перед супермаркетом.

Улыбающееся лицо Гамида, смотревшее на него из окна остановившегося рядом " порше", вернуло Рашиду память. Его план провалился; он был обречен с самого начала. Враги знали, что он задумал; они нашли пистолет, но не забрали его, а просто‑ напросто обезвредили патроны, высыпав из них порох. После этого ему позволили разыграть этот спектакль в кабинете одноглазого – действительно, глупый спектакль, при воспоминании о котором Рашид снова замычал, но уже не от боли, а от стыда. Его, как дитя малое, поманили возможностью покончить с делом одним махом, и он, ни о чем не подозревая, полностью раскрыл себя. Аллах свидетель: имея в голове хоть какие‑ то мозги, можно было догадаться, что это проклятое место буквально нашпиговано записывающей аппаратурой! Но он ни о чем не догадался и пришел туда, как баран на бойню. И его скрутили, как барана, и оставили здесь дожидаться своей очереди пойти в плов.

И еще ему пообещали какое‑ то искупление грехов – что‑ то, что он должен был сделать, прежде чем умереть.

Продолжая с улыбкой смотреть Рашиду в глаза, Гамид выставил в окно машины руку, в которой турок увидел что‑ то напоминавшее портативную рацию. В следующее мгновение черный внедорожник тронулся и, набирая скорость, покатился к выезду со стоянки. Выкатившись на дорогу, он притормозил; рука Гамида с зажатой в ней рацией вновь показалась в проеме открытого окна. Большой палец араба лег на нужную кнопку и мягко утопил ее, посылая сигнал.

Этот сигнал привел в действие детонатор, соединенный с сотней килограммов спрятанного в машине Рашида вещества, сила взрыва которого позже была приравнена почти к тонне тротилового эквивалента. Взрыв разметал машины на стоянке, как детские игрушки, и не оставил в супермаркете ни одного целого стекла. Три человека погибли во время взрыва, еще пятерых насмерть затоптали в панике, а количество раненых, по разным оценкам, колебалось от сорока пяти до двухсот пятидесяти человек.

Происшествие было зафиксировано камерами наблюдения супермаркета. На одной из пленок был хорошо различим номер взорвавшейся машины; уже через час полиция установила, кому она принадлежала, через два выяснила, что владелец машины бесследно исчез, и уже к вечеру в средствах массовой информации появилось сообщение, что недавно принятый на работу в престижный спортивный клуб тренер баскетбольной команды Закир Рашид оказался террористом‑ смертником и взорвал себя на автомобильной стоянке перед супермаркетом.

Глава 23

Молочный фургон, за рулем которого сидел самый ловкий из приехавших в нем ловкачей – настолько ловкий, что сумел пробраться в кабину и завести двигатель, – начал, набирая скорость, пятиться задом. Глеб поднялся во весь рост, вытянул руку с пистолетом и дважды нажал на спуск. В широком и плоском ветровом стекле фургона появились две круглые дырки, и машина, не закончив поворот, уткнулась задним бортом в кирпичный забор. От удара неплотно прикрытая дверь кабины распахнулась, и оттуда наполовину вывалилось тело водителя. Оно повисло вниз головой, почти касаясь руками земли; на грязном снегу прямо под ним появилось и начало расти красное пятно.

Глеб опустил разряженный пистолет с заклинившимся в крайнем заднем положении затвором и свободной рукой рассеянно стер кровь со щеки. Царапина была неглубокой, и Сиверов понятия не имел, откуда у него это, с позволения сказать, боевое ранение. Несомненно, оно было получено в течение последних нескольких минут, но когда именно и как это произошло, Глеб не заметил – уж очень был занят.

Он посмотрел на часы. Перестрелка заняла около трех минут – довольно много, если учесть дистанцию, а также количество и профессиональные навыки участников данного мероприятия. Ловкачи, числом четыре, в причудливых позах лежали на недавно выпавшем, но уже успевшем принять грязно‑ серый оттенок снегу, испещренном следами колес и ботинок. Пятый, самый ловкий, свешивался из кабины фургона. Глеб заметил, что дизельный двигатель машины не заглох во время столкновения, а продолжал работать на холостых оборотах, которых хватало, чтобы медленно вращать задние колеса. Снег под ними уже спрессовался, образовав скользкую наледь, и колеса вращались легко, почти без сопротивления, наматывая на спидометре ярды, а в перспективе, возможно, и мили. От этих тщетных усилий проехать сквозь кирпичный забор корпус фургона слегка вибрировал, отчего свисавшее из кабины тело едва заметно шевелило руками, словно мертвец, отчаявшись подняться самостоятельно, пытался позвать на помощь.

– Отдыхайте, черноголовые, – прочистив горло, хрипло сказал Глеб ловкачам, которые, хоть и не были цыганами, тоже имели смоляные прически и смуглую кожу.

Сильно пахло бензином. Глеб опустил глаза и увидел лужу, натекшую из простреленного бензобака " форда". Лужа была невелика, поскольку после поездки в Донкастер Глеб не успел заправить машину, а кружение по городу по пятам за микроавтобусом с покойными похитителями покойного мистера Рэмси опорожнило бензобак почти досуха. Бензин все еще продолжал течь, оставляя на грязном крыле машины блестящую мокрую дорожку, но чувствовалось, что это вот‑ вот прекратится.

Нужно было поторапливаться, пока не подоспела полиция, но Глеб, вместо того чтобы бежать, сунул под мышку разряженный пистолет, вынул из кармана сигареты и закурил, переводя задумчивый взгляд с бензиновой лужи на лежавших неподалеку " черноголовых" и обратно. Возникшая у него идея была спорной, но с ее помощью Глеб мог выиграть немного времени, а значит, игра стоила свеч.

Приняв решение, Глеб быстро подошел к тому из тел, что лежало ближе всех, взял мертвеца за воротник куртки и волоком подтащил к изрешеченному пулями " форду". Он опустил тело в бензиновую лужу так, чтобы иссякающая струйка из пробитого бака падала на лицо, вложил в мертвые пальцы свой разряженный " глок" и торопливо, но тщательно осмотрел карманы. Удалив оттуда все, что могло указывать на личность убитого, Глеб положил во внутренний карман его кожаной куртки все документы, которыми пользовался в последнее время, – то есть австрийский паспорт на имя Райнхарда Денкера и фальшивую журналистскую карточку корреспондента агентства " Рейтер" Сивера. И тот и другой уже наделали в столице Британии столько всякой всячины и так за собой наследили, что им пришло самое время отбросить копыта. Конечно, более или менее тщательное расследование непременно вытянет правду даже из покойника, но Глеб очень надеялся, что это случится не сразу. Машина правосудия в любой стране действует неторопливо, заботясь в первую очередь о соблюдении буквы закона, а он не собирался долго здесь засиживаться.

Не без сожаления расставшись со своими темными очками, он нацепил их на переносицу мертвого араба. Портретного сходства все равно не получилось, но Глеб знал, как это поправить. Отступив от тела на метр, он в последний раз затянулся сигаретой и бросил окурок в бензиновую лужу. Бензин воспламенился с характерным хлопком, бледные при дневном свете языки мгновенно охватили голову и плечи араба, метнулись вверх по крылу машины, жадно слизывая бензиновую дорожку.

Подобрав принадлежавший свежеиспеченному журналисту Сиверу " ингрэм" с глушителем и проверив магазин, который благодаря его меткости остался почти полным, Глеб направился к ближайшей пожарной лестнице и, подпрыгнув, опустил вниз ее раздвижную секцию. Поднимаясь на крышу склада по громыхающим железным ступеням, он услышал пронзительный вой полицейских сирен и пошел быстрее. Потом в отдалении возник и начал приближаться с угрожающей быстротой басовитый клекот идущего на малой высоте вертолета. Лондонская полиция оказалась в прямом смысле слова на высоте, и в течение почти пятнадцати минут Глебу пришлось ползать на четвереньках среди вентиляционных труб и каких‑ то похожих на голубятни надстроек, играя в прятки с вертолетом. С достойным лучшего применения упорством вертолет кружил над местом происшествия, разгоняя винтами дым двух пожаров, и убрался только после того, как внизу собралось видимо‑ невидимо полицейских. Проводив его неласковым взглядом, Глеб отправился на прогулку по плоским крышам, хваля себя за то, что не поленился снова поднять наверх раздвижную секцию пожарной лестницы. Впрочем, вряд ли это могло надолго задержать погоню. Все‑ таки в полиции служат не одни идиоты, и кому‑ нибудь непременно придет в голову гениальная мысль проверить столь удобный путь отступления. Поднявшись наверх, этот гений сыска увидит свежие следы на снегу, и вот тогда‑ то начнется самая потеха. Стрелять в полицейских Глебу не хотелось, и потому его прогулка по крышам больше напоминала стремительный спринтерский рывок.

Он бежал, поминая недобрым словом мертвого водителя " фольксвагена", который заманил его в эту дыру. Конечно, остаться незамеченным в людном месте было бы просто невозможно, зато там Глеб сумел бы без проблем, в два счета затеряться в толпе. Здесь, в мире глухих кирпичных стен, голых плоских крыш и запертых по случаю рождественских каникул складских ангаров и мастерских, бегущий человек был заметен, как муравей на чистом листе ватмана, а протянувшаяся за ним цепочка следов на нетронутом снежном покрывале превращала погоню в детскую игру. В данный момент Глеб ненавидел снег еще и за то, что его белизна больно резала не защищенные темными очками глаза.

Он уже начал подумывать о том, чтобы, взломав зенитное окно или какую‑ нибудь чердачную дверь, отсидеться в одном из складов, но сразу же отказался от этой мысли. Следы на снегу неизбежно приведут погоню к выбитому окну или взломанной двери, и тогда полицейским останется всего‑ навсего тщательно осмотреть запертый снаружи ангар. А что останется ему? Одно из двух: либо геройская и предельно глупая смерть в неравном бою с британским полицейским спецназом, либо сдача властям и тюремное заключение, которое, с учетом всех обстоятельств дела, может оказаться пожизненным.

Потом он услышал донесшееся откуда‑ то снизу хриплое рычание мощного дизельного двигателя и, подбежав к краю крыши, увидел почти прямо под собой медленно ползущий грузовик с тентованным трейлером на прицепе. Грузовик приближался, и двигался он как раз в нужном направлении, так что Глебу опять поневоле пришла в голову мысль о том, что он не просто выполняет задание, а участвует в некоем сражении, управляемом с высот, недосягаемых ни для президентов, ни даже для монархов. " Бред собачий, – подумал он, стоя на низком карнизе и стараясь поточнее рассчитать прыжок. – Бог не может спорить с Аллахом по той простой причине, что они оба – одно лицо. Бог един, об этом твердят все без исключения религии, вот только каждая из них называет его по‑ своему, и путаница эта тянется, пожалуй, с того самого дня, когда была разрушена Вавилонская башня. Просто, наверное, если Бог и впрямь имеет отношение к этому делу – в чем я лично очень сомневаюсь, – то помогает он мне, а не этим бородатым отморозкам... "

Когда темно‑ синий тент оказался прямо под ним, Глеб прыгнул. Расчет оказался верным: он приземлился между двумя ребрами каркаса, и тент принял его, как родного, смягчив удар и даже не подумав порваться. Глеб немного полежал, распластавшись на пружинящей, холодной, присыпанной снегом поверхности, а затем вынул из кармана складной нож, вспорол плотную синтетическую ткань и спустился в загруженный какими‑ то бумажными тюками кузов. Здесь он пробрался к левому борту, с помощью все того же ножа проковырял себе дырочку для наблюдения и, с удобством расположившись на тюках, покинул район, в котором его могли искать.

Он выпрыгнул из грузовика спустя десять минут, когда тот уже выбрался из лабиринта технических проездов и остановился на каком‑ то перекрестке. Людей вокруг, к счастью, почти не было, лишь водитель двигавшегося следом автомобиля изумленно вытаращил глаза, увидев, как из‑ под заднего клапана синего тента выбирается какой‑ то человек. Глеб помахал ему рукой – все в порядке, приятель, – и выбрался с проезжей части на тротуар. Водитель все смотрел ему вслед, но Глеба это уже не волновало: он покинул место перестрелки и теперь мог двигаться в любом направлении и на любом транспорте. Одним словом, ищи ветра в поле...

В квартале от того места, где расстался со спасительным грузовиком, он поймал такси, на котором доехал почти до самого дома мистера Рэмси. На углу очень кстати обнаружилась лавка, где торговали всякой всячиной, от жевательной резинки до коллекционных виниловых грампластинок. Здесь Глеб приобрел солнцезащитные очки, сразу же нацепил их на нос и, приведя себя таким образом в полный и окончательный порядок, неторопливо зашагал по тротуару мимо одинаковых каменных крылечек и дверей с рождественскими венками и колокольчиками.

Черный " мерседес" представительского класса стоял там, где его оставил хозяин, только оброненная мистером Рэмси шляпа бесследно исчезла. Хотя не так уж и бесследно: оглядевшись по сторонам, Глеб заметил темнокожего оборванца, который шаркающей походкой удалялся вниз по улице, толкая перед собой тележку, нагруженную пустыми жестянками из‑ под пива и кока‑ колы. Упомянутый предмет гардероба покойного мистера Рэмси криво сидел на седых нечесаных кудрях, разительно отличаясь от остальной одежды нового владельца. Провожая шляпу взглядом, Глеб подумал, что она недолго будет сохранять такой шикарный вид: пара ночевок под мостом – и она станет выглядеть так, словно ею несколько лет подряд вычерпывали содержимое выгребных ям.

Еще раз осмотревшись и убедившись, что за ним никто не наблюдает, Глеб попытался открыть дверцу " мерседеса". Как он и предполагал, похитители просто не дали мистеру Рэмси времени на то, чтобы запереть центральный замок. Глеб сел за руль и захлопнул дверь, отгородившись тонированным стеклом от посторонних взглядов. Теперь перед ним стояла задача потруднее: завести без ключа новенький " мерседес", система зажигания которого была сконструирована так, чтобы максимально осложнить жизнь потенциальному угонщику. Сиверов подозревал, что с этим делом придется повозиться, если оно вообще окажется ему по плечу. Однако, наклонившись вперед, чтобы нащупать под приборной панелью провода, он почти уперся носом в торчащий в замке зажигания ключ.

В такую удачу было просто невозможно поверить, тем не менее ключ торчал в замке, а свисавший с него брелок с фирменным значком " мерседеса" тихонько раскачивался из стороны в сторону, поблескивая в тусклом дневном свете. Некоторое время Глеб смотрел на него, задумчиво покусывая нижнюю губу, потом нерешительно взялся за головку ключа и сразу же убрал руку. Он просто не мог заставить себя повернуть этот ключ, столько времени торчавший в замке зажигания оставленной без присмотра машины.

Мистера Рэмси вместе с его похитителями ликвидировали люди " Аль‑ Каиды" – в этом уже не было сомнения. Глебу оставалось только радоваться, что неизвестные умельцы из грузового " фольксвагена" оказались расторопнее его. В противном случае могло случиться так, что мистер Рэмси был бы ликвидирован вместе с Глебом Сиверовым. Но дело было не в этом, а в репутации исламских экстремистов, которые прославились своей обстоятельностью во всем, что касалось убийств и поджогов.

" А кого стесняться? – подумал Глеб. – У меня есть ключ от машины и язык, с помощью которого я могу рассказать любую басню. Главное – вести себя естественно и непринужденно, и кому до меня какое дело? "

Так и не притронувшись к ключу, он вышел из машины, поднял капот и внимательно осмотрел двигатель. Убедившись, что все необходимое на месте, а ничего постороннего нет, он заглянул под днище – сначала с одной стороны машины, а потом и с другой. Под днищем было полно грязи и смешанного с ней спрессованного и смерзшегося снега; еще там была труба глушителя, коробка переключения передач, механизм сцепления, трубопроводы и все прочее, чему полагается находиться в подобных местах. Чего там не было, так это пластиковой взрывчатки, парочки ручных гранат или чего‑ нибудь в том же роде.

Осмотр салона также не дал результатов, а в багажнике у мистера Рэмси не оказалось ничего, кроме уже знакомого Глебу пластикового дорожного чемодана. Приподняв коврик, Глеб постучал по резине запасного колеса. Покрышка отозвалась характерным звуком, свидетельствовавшим о том, что внутри также нет ничего, кроме закачанного под давлением около двух атмосфер лондонского воздуха.

Единственным местом, где могла лежать взрывчатка, оставался чемодан. Машина стояла незапертая, и, в принципе, ничто не мешало людям одноглазого, выбросив вон подштанники мистера Рэмси, зарядить багаж чем‑ нибудь позабористей, чтобы вместе с " мерседесом" на воздух взлетело полквартала.

Мысленно обозвав себя параноиком, Глеб снова извлек из кармана нож. С замком он справился в два счета, после чего осторожно ввел в щель между корпусом и крышкой чемодана кончик лезвия. Ни проводков, ни контактов ему нащупать не удалось, но это не означало, что их нет. Зная, что все равно не успеет отскочить достаточно далеко и быстро, но тем не менее изготовившись к прыжку, Глеб осторожно приподнял крышку.

– Елки‑ палки, – сказал он, когда первый шок от увиденного миновал.

В чемодане ровными рядами лежали пачки стофунтовых купюр в банковской упаковке. На глаз здесь было около миллиона, и это объясняло, почему мистер Рэмси не взял с собой в дорогу ни смены белья, ни зубной щетки. Казначей пресловутого спортивного клуба, по всей видимости, был очень предусмотрительным человеком. Пластиковая кредитная карточка оставляет заметный след в электронных мозгах банковских компьютерных систем, тогда как наличные способны сделать умелого, опытного человека невидимым. Очевидно, мистер Рэмси давно уже планировал побег, и последние события его только подтолкнули.

– Недурно, – сказал Глеб Сиверов, – очень недурно!

Он закрыл чемодан, захлопнул крышку багажника и вернулся за руль. Двигатель " мерседеса" чуть слышно заурчал под капотом, и машина покинула стоянку перед домом мистера Рэмси, чтобы больше никогда сюда не вернуться.

* * *

Плечистый Гамид с благодарностью принял из рук хозяина чашку зеленого чая и, прикрыв глаза, вдохнул аромат напитка. Чай был как чай, и пах он не какими‑ то неземными благовониями, а именно чаем, кстати не очень умело заваренным, – сам Гамид заваривал чай гораздо лучше. Но получить чашку чая из рук самого хозяина считалось великой честью; это был знак полного одобрения, и принять его следовало надлежащим образом, со всеми приличествующими случаю изъявлениями благодарности, почтения и даже восторга. Начальник охраны не знал, когда и кем это было заведено; более того, он подозревал, что хозяин не обиделся бы, даже если бы он, Гамид, просто отказался от предложенного напитка. Они прошагали плечом к плечу не одну сотню километров, да еще каких! И все‑ таки хозяин был не из тех людей, чье терпение можно безнаказанно испытывать даже в мелочах, а почтение, испытываемое Гамидом к своему старшему товарищу по оружию, было непритворным. Гамид был просто хорошим воином и толковым исполнителем, в то время как его одноглазый хозяин являлся гениальным организатором, политиком и полководцем. Вот только чай, заваренный его секретарем, честно говоря, никуда не годился...

– Что ж, – сказал одноглазый, пригубив из своей чашки и едва заметно поморщившись, – видимо, напиток и ему не очень пришелся по вкусу. – Что ж, Гамид, основные новости мне уже известны. Не скажу, что они так уж сильно порадовали мое сердце, но в сложившейся ситуации ты вел себя так, как и следовало. Ничто не было упущено, ничто не осталось незамеченным, и всем воздалось по заслугам...

– Всем ли? – с должной почтительностью, но весьма решительно произнес Гамид. – Клянусь Аллахом, я в этом сомневаюсь.

– Для этого я тебя и позвал, – согласно кивнув, сказал одноглазый. – Я хочу услышать подробности, а после мы с тобой вместе подумаем, все ли дела завершены, все ли сложилось, как нам того хотелось. Итак?..

Гамид наморщил узкий коричневый лоб и начал, как умел, излагать подробности:

– Как мы и предполагали, Рэмси пытался нас покинуть. Он изъял из своего кабинета в здании клуба все упоминания о себе, стер всю содержавшуюся в компьютере информацию и отправился к себе домой. Мои люди вели его до самого дома, оставаясь незамеченными. Я приказал им не препятствовать Рэмси до тех пор, пока на него не выйдет этот француз или пока он не попытается покинуть страну.

– Ты поступил правильно, – сказал одноглазый.

– Именно таков был ваш приказ. Далее наш мистер Рэмси зашел домой и некоторое время жег в камине бумаги, которые забрал из своего кабинета.

– Идиот, – проворчал одноглазый.

– В его действиях был определенный смысл, – возразил охранник. – Он предполагал, что нас ждут большие неприятности, в том числе и с полицией, и хотел выиграть хотя бы немного времени. Отсутствие его подписей на официальных документах, связанных с финансовой деятельностью клуба, дало бы ему такую возможность, поскольку полиция в первую очередь занялась бы теми, кто оказался под рукой, в пределах досягаемости.

– Что ж, звучит разумно. Продолжай.

– Мои люди засекли напротив дома Рэмси тот самый " форд", который прошлым вечером приезжал к воротам донкастерского поместья. Это, казалось, подтверждало ваши слова о том, что француз действует в одиночку, на свой страх и риск. Учитывая погодные условия, ему пришлось провести за рулем большую часть вчерашнего дня и почти всю ночь. Он должен был очень устать, однако вместо отдыха отправился охотиться за Рэмси.

– Возможно, это был не он, – заметил одноглазый.

– Это был он, но я скажу об этом позже, если позволите. Так вот, выйдя из дома, Рэмси был схвачен неизвестными людьми, приехавшими в старом грузовом микроавтобусе. Его поместили в автобус и увезли, а француз последовал за ними на своем " форде".

– Значит, все‑ таки группа, – задумчиво произнес одноглазый.

– Скорее всего, – согласился Гамид. – Все‑ таки в наше время подобные дела никто не делает в одиночку. Я хотел сказать: никто, кроме таких болванов, как этот турок, баскетболист.

– О турке поговорим после. Продолжай, во имя Аллаха!

– Мои люди сели им на хвост. Микроавтобус свернул в район складов и мастерских – вероятно, затем, чтобы там без помех допросить мистера Рэм‑ си, а затем избавиться от него. Француз свернул туда же. Мои люди сообщили мне об этом по телефону, и я решил, что более удобного случая может просто не быть. По моему приказу наши бойцы обогнали микроавтобус по параллельному проезду и уничтожили выстрелом из гранатомета...

– Шумно, – вздохнул одноглазый, – но зато наверняка.

– Я тоже так подумал. Как ни странно, француз, вместо того чтобы отступить, бросился в погоню. Вероятно, Аллах в своей неизмеримой мудрости лишил его рассудка, ибо этот безумец преследовал машину с нашими людьми до тех пор, пока они не загнали его в ловушку, откуда нет выхода. И это, увы, было последнее, что они успели мне сообщить.

– Боюсь, я тебя не понимаю, – с хорошо знакомой Гамиду зловещей вкрадчивостью произнес одноглазый. – Мне доложили, причем доложили с твоих слов, что француз уничтожен. А теперь выясняется, что ты сам ничего об этом не знаешь!

– Дальнейшее стало известно от наших друзей в полиции. Была перестрелка, в которой погибли четверо наших людей и француз. Его лицо обгорело, однако сохранились документы – паспорт на имя австрийца Денкера и журналистская карточка, по словам информатора явно поддельная, на имя француза Сивера. Одному из наших людей удалось уйти по крышам. Его пытались преследовать, но ему посчастливилось каким‑ то образом обмануть погоню и скрыться.

– Он вернулся?

– Увы, нет.

Одноглазый надолго замолчал, с задумчивым видом прихлебывая остывший чай. Гамид тоже стал пить, стараясь делать это как можно тише и поглядывая на хозяина поверх чашки. Несмотря на то что ему было не в чем себя упрекнуть, начальник охраны чувствовал странный внутренний дискомфорт. Он даже начал жалеть, что под пиджаком у него в данный момент находится свитер с высоким горлом, а не парадная белая рубашка со столь ненавистным ему галстуком.

– Да, – сказал наконец одноглазый, и Гамид поспешно поставил чашку на стол, – да, уважаемый, теперь мне понятны твои сомнения. Этот потерявшийся боец может преподнести нам сюрприз. Возможно, он был ранен и попал в больницу, откуда, осмотрев его раны и особенно наслушавшись его бреда, неминуемо позвонят в полицию. А может быть, его уже задержали полицейские, только твой информатор об этом пока не знает... Да, это скверно. Но будем надеяться, что с ним все в порядке и он просто где‑ то отсиживается. Гораздо хуже то, что француз все‑ таки был не один. Возможно, в городе остались другие члены группы, о которых нам пока ничего не известно. А что турок? Я слышал новости по телевизору, но мне хочется знать подробности.

Гамид усмехнулся.

– С турком все в порядке. Я доставил его на стоянку перед супермаркетом и посадил за руль, начинив машину взрывчаткой. Затем подождал, пока он придет в себя, и все ему объяснил.

– Как?

– Просто позволил увидеть себя, а заодно и пульт дистанционного управления радиовзрывателем. Судя по выражению лица, он меня отлично понял, но сделать ничего не мог – этот новый препарат действует превосходно, клянусь бородой пророка! Теперь взрыв возле супермаркета повесят на него.

– Уже повесили, – уточнил одноглазый. – И уже, заметь, связали его имя с нашим клубом. Буквально за полчаса до твоего приезда Ахмед имел беседу с полицейским чиновником из Скотленд‑ Ярда. Поскольку ордера у него не было, этот неверный удовольствовался тем, что сказал ему Ахмед, и отбыл восвояси. Но он вернется – скорее всего не один и с ордером.

– Это плохо, – нахмурился Гамид. – Но, господин, вы сами...

– Да, – перебил его одноглазый, – я сам отдал такой приказ. Клянусь Аллахом, этот турецкий ишак меня разозлил, и мне хотелось, чтобы он, возомнивший себя героем, мстителем, борцом с международным терроризмом и благодетелем неверных, в последний миг своей никчемной жизни осознал, что останется в полицейских архивах именно как террорист‑ смертник!

Он немного помолчал, успокаиваясь, и во время этой паузы Гамид с удивлением осознал, что хозяин действительно был взволнован. Он, не боявшийся американцев с их ракетами и сверхмощными бомбами, рассвирепел из‑ за попытки какого‑ то глупого турка напасть на него со старым малокалиберным пистолетом! Правда, турок, в отличие от американцев, все‑ таки был правоверным...

– Словом, – продолжал одноглазый, – то, что клубом заинтересовался Скотленд‑ Ярд, выглядит не хуже и не лучше всего остального. Подожди, пока они обнаружат исчезновение Рэмси и опознают его в одном из обгорелых трупов в том микроавтобусе! Вот тогда они заинтересуются клубом, а заодно и нами всерьез. Кроме того, не забывай о французе. Даже если нам удалось уничтожить всю его группу, в чем я не уверен, остались те, кто послал его сюда. Им известно, куда он отправился и за кем охотился, а значит, мое инкогнито уже превратилось в секрет Полишинеля... позже, когда у нас появится свободное время, я объясню тебе, кто это такой. Я просто хотел сказать, что этот секрет известен уже слишком многим, а хуже всего то, что мы не знаем, когда это произошло. Какой, по‑ твоему, из всего этого следует вывод, уважаемый Гамид?

Начальник охраны поднялся.

– Я велю подготовить транспорт, – сказал он.

– Ты всегда хорошо меня понимал, старый друг, – улыбнулся одноглазый. – И вот что, дорогой Гамид. Нам неизвестно, сколько знает о нас противник, а значит, разработанный на случай внезапного отъезда план придется изменить. И знать об этом до самой последней минуты должны только мы с тобой. Подготовь бронированный лимузин и джипы сопровождения... Кстати, хватит ли у нас для этого людей?

– Для этого хватит, – подавив горестный вздох, ответил Гамид. – Если бы дело происходило в мусульманской стране, их хватило бы на целую механизированную колонну. Возможно, даже с поддержкой с воздуха. Кстати, куда господин намерен отправиться?

– Прикажи, чтобы подготовили мой самолет. Пусть сделают официальный запрос на рейс до Тегерана.

– Это хороший выбор, господин. Иран – одна из последних твердынь истинного ислама, на которую не рискнули покуситься неверные.

– И еще долго не рискнут, – улыбнулся одноглазый. – Это им не Ирак. А когда в Иране наконец создадут ядерное оружие, американцы вообще запоют по‑ другому. Я уже не говорю об израильтянах... Да, Гамид, Иран – прекрасная страна, но мы туда не поедем.

– Понимаю, – после непродолжительной паузы, во время которой обдумывал услышанное, медленно произнес охранник. – Хороший выбор плох тем, что очевиден для всех, не так ли?

– Именно так, клянусь Аллахом! Поэтому, Гамид, из этой страны мы выберемся как‑ нибудь иначе. Уверен, что ко времени нашего прибытия на аэродром ангар, где стоит мой самолет, будет оцеплен спецназом. Возможно, американцы даже пригонят парочку танков с ближайшей военной базы... – Губы одноглазого тронула презрительная усмешка. – Клянусь, мне даже жаль, что мы с тобой этого не увидим! Это оценят твои люди, которые поедут в лимузине и джипах сопровождения, но только не мы. Ты еще не разучился водить машину, уважаемый?

– Все, что может ездить, плавать и даже летать! – легонько ударив себя кулаком в грудь, заявил начальник охраны.

– Не сомневаюсь, дорогой, не сомневаюсь, – с дружеской улыбкой заверил его одноглазый. – Ступай, и да пребудет с тобой милость великого Аллаха!

Глава 24

Разбрызгивая ногами грязную, подернутую какой‑ то отвратительной пленкой воду, Глеб продвигался вперед по казавшемуся бесконечным сводчатому тоннелю. Луч фонаря выхватывал из кромешной тьмы то сочащиеся влагой, крошащиеся от постоянной сырости кирпичные стены, на которых слабо шевелилась какая‑ то бледная мерзость с невообразимым количеством лапок, то тянущиеся под потолком толстые пучки изолированных кабелей и обросших мохнатой грязью, корявых от ржавчины труб, то стайки крыс, многие из которых были размером со щенка и не слишком торопились уступать чужаку дорогу. Воздух был сырым, холодным и зловонным; потревоженная Глебом жижа на дне тоннеля испускала невыносимый смрад, от которого начинала кружиться голова. Не помогали даже пропитанные одеколоном ватные тампоны в ноздрях; казалось, что зловоние проникает в организм прямо через кожу, пропитывая ее насквозь. Глеб очень надеялся, что купленная им в магазине спортивных принадлежностей герметичная сумка действительно герметична. В противном случае вся эта затея теряла смысл: не имея возможности переодеться, он будет обнаружен по запаху так же легко, как если бы просто подошел и постучал в ворота рукояткой пистолета.

Дойдя до очередного бокового ответвления тоннеля, он осветил фонариком схему. Если он не сбился со счета, то ему требовался второй поворот направо от этого места. Схема была хорошая, очень подробная, а главное, вполне достоверная, в чем Глеба клятвенно заверил некий чиновник из местного управления коммунального хозяйства. После встречи с Сиверовым этот тип стал богаче на двадцать пять тысяч фунтов своих английских стерлингов; правда, взятку ему пришлось всучить буквально под дулом пистолета, но это уже были детали. Глеб очень сомневался, что его собеседник побежит жаловаться в полицию или своему муниципальному начальству: ведь деньги он, как ни крути, взял, а вместе с ними получил некое обещание, прозвучавшее, кажется, весьма убедительно. Сиверов заверил его, что, если в дело вмешается полиция или план подземных коммуникаций окажется недостаточно подробным, чиновника разыщут даже на краю света и сбросят с этого края вниз головой к чертям собачьим, в тартарары.

Смешнее всего Глебу казалось то, что чинуша ему действительно поверил. Похоже, бедняга решил, что имеет дело с представителем секретной службы – если не родной, британской, то уж, как минимум, американской. Да и растерялся, наверное, болезный, увидев прямо у себя перед носом увесистый денежный кирпич, а в качестве альтернативы – штурмовой пистолет‑ пулемет с глушителем. Он‑ то небось думал, что такие вещи случаются только в американских фильмах да еще, может быть, в дикой криминальной России.

Сиверов покачал головой, вспомнив эту безобразную сцену. Уж он‑ то, в отличие от чиновника из муниципалитета, точно знал, что так дела не делаются даже в бандитской России. Будь у него время, он раздобыл бы схему как‑ нибудь иначе – не за такие деньги и не таким рискованным путем. Однако времени у него не осталось совсем – все пришло в движение, и нужно было не пропустить момент.

Шлепая резиновыми сапогами по грязной воде, Глеб невольно задумался о том, в который уже раз путешествует по подземным лабиринтам. Московские катакомбы он изучил как свои пять пальцев, но об этом лучше было не вспоминать. С сочинскими подземельями ему также довелось познакомиться, а теперь вот выпал случай обогатить свой опыт прогулкой под Лондоном. И что характерно, воняет везде одинаково, и крысы что здесь, что в Москве так же недовольно пищат, разбегаясь из‑ под ног.

Еще Глеб подумал, что, принимая во внимание содержимое чемодана мистера Рэмси, он мог бы не затруднять себя ползаньем по этому вонючему лабиринту. В Москве ему тоже удалось кое‑ что скопить, и этого за глаза хватит на симпатичный домик в любой части света. Французский журналист Алек Сивер был убит боевиками " Аль‑ Каиды" вместе с гражданином Австрии Райнхардом Денкером, и не сегодня завтра средства массовой информации раструбят эту новость по всему свету. Федор Филиппович верить в это, конечно, не захочет, но его агент не даст о себе знать ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Останется только вывезти из России Ирину, а это уже дело техники. Потапчук, наверное, будет за ней присматривать – просто так, на всякий случай. И когда она начнет собирать чемоданы, генерал, надо полагать, все поймет. Ведь он столько раз хоронил агента по кличке Слепой, что уже перестал по‑ настоящему верить в то, что Глеб действительно может умереть. Но, поняв, в чем дело, Федор Филиппович не станет задерживать Ирину и использовать ее в качестве приманки. Сбежавший агент‑ ликвидатор – не такая редкая и важная птица, чтобы из‑ за него переворачивать вверх дном весь земной шар. Генералы бегали, и ничего, живы по сей день. Рыба ищет, где глубже, а человек, сами понимаете, где лучше.

Или, как сказал устами старого оборванца Луки великий пролетарский писатель Максим Горький, старичку, где тепло, там и родина...

Если положить деньги в банк, можно будет до конца дней своих жить на проценты, причем очень неплохо. Завести детей, купить собаку, своими руками посадить небольшой фруктовый садик и ухаживать за ним на досуге. И даже не стрелять на заднем дворе по пивным жестянкам. Ну их к черту, в самом‑ то деле! Хватит, настрелялся...

А предательство – это просто слово. Пустой звук.

Размышляя, Глеб не забывал считать повороты и, дойдя до нужного места, остановился. Здесь было посуше, под ногами лежала бугристая, спрессованная временем до каменной твердости грязь, лишь кое‑ где поблескивали лужицы стоячей воды. Сиверов сверился со схемой; если верить этим черным линиям и закорючкам, перед ним был именно тот тоннель, который вел в нужном направлении. Перед его устьем как предупреждение лежал наполовину обглоданный крысами труп бродячей кошки. Перешагнув через этот привет от безглазой старухи, Глеб двинулся по тоннелю. Теперь он светил не столько себе под ноги, сколько на стены и потолок, но пока безрезультатно. Глеб уже начал побаиваться, что ошибся в расчетах, но тут луч фонарика скользнул по перегородившей проход стальной решетке – прочной, массивной, покрытой свежей краской и без единого пятнышка ржавчины. В решетке имелась низенькая дверца, запертая висячим замком, который выглядел гораздо более крепким и несокрушимым, чем был на самом деле.

– Прелестно, – сказал Глеб вполголоса и опустил на лицо край трикотажной шапочки, превратив ее в маску наподобие тех, которыми пользуются грабители и спецназовцы.

Он посветил себе под ноги, прощупав лучом каждый сантиметр неровного земляного пола, но так и не заметил предательского блеска проволочной растяжки. Ее и не должно было здесь быть, как и противопехотных мин и прочих сюрпризов в этом же роде, поскольку в противном случае одноглазому наверняка пришлось бы слишком часто выносить из тоннеля трупы служащих коммунального хозяйства, а после объясняться с властями. Однако береженого, как известно, Бог бережет, и на этот раз Глеб решил не пренебрегать народной мудростью.

Убедившись, что подход к решетке безопасен, Глеб снова осветил фонарем стены и потолок тоннеля. Разумеется, она была здесь – миниатюрная, почти незаметная в переплетении труб и кабелей следящая камера, не мигая, смотрела прямо на решетку любопытным блестящим глазом объектива. Глеб подавил не к месту возникшее желание дружески помахать в объектив рукой и, делая вид, что не замечает камеры, вынул из‑ за пояса купленный все в том же магазине спортивных принадлежностей туристский топорик со стальным топорищем и рукояткой, оправленной в толстую рубчатую резину.

Висячему замку хватило одного хорошо нацеленного удара обухом, чтобы он бессильно повис на откинутой дужке. Глеб вынул его из проушины и небрежно швырнул через плечо в темноту тоннеля. Пинком распахнув решетку, он осмотрелся, выбирая местечко прямо под объективом камеры. Долго искать не пришлось; поудобнее перехватив топорик, Глеб примерился и ударил по самому толстому из тянувшихся под сводом кабелей. На третьем ударе из кабеля фейерверком брызнули искры, но Глеб рубил до тех пор, пока не перерубил его надвое.

Дело было сделано, притом именно так, как планировал Слепой. Теперь ему действительно следовало поторапливаться. Глеб отшвырнул топорик и бросился бежать так быстро, как только мог в здешних условиях.

Пробежав метров пятьдесят или около того, Глеб остановился, присел на корточки и оставил на полу коридора кое‑ что из того, что обнаружил в карманах убитого араба из молочного фургона. Устройство, которое он мастерил, не было рассчитано на долгую службу, так что проволока не понадобилась – Глеб обошелся куском прочной бечевки. Покончив с первой растяжкой, он вернулся на несколько метров назад и установил вторую. Больше гранат, к сожалению, не было, но он полагал, что хватит и этого.

– Веселого вам Рождества, братцы, – негромко произнес он и рысью пустился в обратный путь.

На бегу Глеб привычно считал повороты. Он очень надеялся, что не сбился со счета и ничего не перепутал, но убедился в этом лишь тогда, когда, сдвинув тяжелую крышку канализационного люка, увидел прямо перед собой " мерседес" мистера Рэмси.

Место, где он оставил машину, было тихим. На улочку выходили в основном задние дворы расположенных здесь домовладений. Тут ему немного не повезло: выбравшись из люка, Глеб увидел пожилую пару, которая смотрела на него, застыв в немом удивлении. Толстая, как бегемот, облезлая от старости дворняга, которую держал на поводке до самых глаз закутанный клетчатым шарфом престарелый джентльмен, при виде выскочившего из канализации чужака разразилась истеричным лаем, прижавшись к ногам хозяина. Вежливо улыбнувшись старикам, Глеб содрал с себя испачканные дрянью сапоги и ярко‑ желтый прорезиненный комбинезон, пинком отправил все это в открытый люк и прыгнул за руль. Обулся он уже в машине, достав свои ботинки из герметичного мешка. Оттуда же был извлечен трофейный " ингрэм"; за ним последовал легкий бронежилет, который Глебу удалось приобрести без предъявления каких бы то ни было лицензий или разрешений, а поверх Глеб набросил куртку.

Переодевание заняло не больше минуты. Затем черный " мерседес" выбросил из выхлопной трубы облачко белого пара и с визгом рванул с места.

* * *

Пока исполнительный Гамид занимался приготовлениями, которые должны были занять некоторое время, его одноглазый хозяин проводил последние минуты в покидаемом доме за другим, гораздо более важным делом. Усевшись за письменный стол в кабинете, он вносил мелкие поправки в рукопись, которая по замыслу должна была обратить в его веру огромные массы мусульман, до сих пор не примкнувших к возглавляемому им движению. Одноглазый знал, что он не литератор и что его пропагандистскому опусу далеко до Корана, однако возлагал на свой труд некоторые надежды. Не то чтобы правка, которой он занимался в данный момент, была таким уж спешным, неотложным делом; одноглазый просто не привык сидеть сложа руки, а патрулировать двор с автоматом наперевес или проверять уровень масла в поддоне картера своего лимузина такому человеку, как он, было, мягко говоря, не к лицу. Организация отъезда была возложена на Гамида; одноглазый знал, что охранник способен справиться и с куда более сложной задачей, и не хотел обижать старого соратника даже видимостью недоверия.

Жалюзи на большом окне было опущено, шторы плотно задернуты. На этом настоял заботливый Гамид, который, как только в доме было объявлено военное положение, начал опасаться всего на свете, в том числе и снайперов. Одноглазый не возражал: Гамид делал свою работу, и делал ее хорошо, так что мешать ему в этом не стоило. Кроме того, снайпер – это было не так уж нереально. Возможность его появления где‑ нибудь на соседней крыше нельзя было сбрасывать со счетов, и потому одноглазый сидел в полумраке, читая при свете настольной лампы, абажур которой был опущен так низко, что освещал только лежащие на столе страницы распечатки. Поначалу он то и дело поглядывал то на часы, то на дверь, но Гамид все не шел с докладом, и постепенно одноглазый отодвинул мысли об отъезде на второй план, с головой уйдя в работу.

Собственно, особых причин для беспокойства не было. Неверные всегда, сколько он себя помнил, жаждали его крови, и до сих пор ему удавалось оставлять их с носом. Пройдя у американцев отличную школу, он досконально изучил их методы и знал: получив хороший щелчок по носу и потеряв столько профессиональных, хорошо обученных агентов, они обязательно потратят какое‑ то время на обдумывание происшедшего и разработку нового плана. Они не умеют действовать спонтанно, по наитию; им непременно понадобится время, чтобы перегруппировать силы, дождаться подкрепления, вооружиться до зубов и с предельной четкостью распределить между собой роли – кому в какое окно влезать, кому в кого стрелять, кого хватать и так далее, до бесконечности. Разговаривая с Гамидом, одноглазый намеренно сгустил краски; в действительности он был уверен, что после перестрелки в районе складов пройдет не один день, прежде чем над ним нависнет реальная угроза. Дожидаться, пока это произойдет, он не собирался. Роль добропорядочного джентльмена из высшего общества, чудака‑ филантропа и анонимного мецената себя исчерпала – по крайней мере, на какое‑ то время, – и неудавшееся представление лучше было свернуть, не дожидаясь, пока на сцену полетят гнилые помидоры или кое‑ что посерьезнее...

Свет настольной лампы неожиданно мигнул, затем еще раз, а потом вдруг вспыхнул ослепительно ярко и погас совсем. Изумленно приподняв брови, араб отложил в сторону рукопись, страницы которой призрачно белели в искусственном полумраке кабинета. Слегка повернув голову, он взглянул на телевизор. Контрольная лампочка на его корпусе не горела; следовательно, дело не в настольной лампе, а в линии электроснабжения.

Подлунный мир несовершенен; даже великий Аллах в свое время допустил ошибку, позволив неверным беспрепятственно плодиться и размножаться под куполом небес. А вещи, сделанные руками людей, ломаются постоянно; неверных стало так много, что построенные ими города уже не выдерживают напора людских толп. Пропускной способности дорог не хватает, электросети выходят из строя из‑ за невыносимых, запредельных перегрузок...

А еще случается, что электросети выводят из строя намеренно. В современном мире столь многое зависит от бесперебойной работы самых разных электроприборов, что порой бывает трудно удержаться от соблазна вывести их из строя, особенно в тех случаях, когда необходимо незаметно проникнуть в чей‑ то дом, больше похожий на крепость, и застрелить кого‑ то, за чью голову обещано баснословное вознаграждение.

Пол под ногами едва ощутимо задрожал, и одноглазый скорее почувствовал, чем услышал, отдаленный гул включившегося дизельного генератора. С едва слышным щелчком вспыхнул и заалел индикатор телевизора; настольная лампа, моргнув пару раз, снова засияла ровным, мягким светом. Включилась автономная система электроснабжения, установленная как раз на такой вот случай, но одноглазому было уже не до рукописи.

Авария на линии – пустяк, ее устранят в течение часа. А если это действительно была диверсия?

В дверь кабинета постучали, и сразу же, не дожидаясь ответа, в комнату вошел хмурый и озабоченный Гамид.

– В чем дело? – спросил одноглазый. – Авария?

– Авария, – со странной интонацией повторил телохранитель. – Да, можно сказать и так... Вы позволите, господин?

Одноглазый вместе с креслом отодвинулся от стола, пропуская Гамида к компьютеру. Толстые коричневые пальцы неловко пробежали по клавиатуре, не нажимая на клавиши, а с треском ударяя по ним, как будто начальник охраны привык пользоваться старинной пишущей машинкой с пересохшей чернильной лентой. На экране монитора возникло нечеткое черно‑ белое изображение, снятое, судя по некоторым признакам, видеокамерой с инфракрасной оптикой. Какой‑ то человек, стоя в подземном тоннеле и светя себе фонариком, заносил над толстым пучком изолированных кабелей что‑ то похожее на топор. Одноглазый успел разглядеть у него за спиной какой‑ то мешок, а за поясом – штурмовой пистолет‑ пулемет " ингрэм" с длинным толстым глушителем. В следующее мгновение топор стремительно опустился – по экрану полосами пошли помехи, и изображение пропало.

– Этот негодяй обесточил весь район, – сквозь зубы сообщил Гамид.

– Весь район мне безразличен, – отрезал одноглазый. – Плохо, что он почти на две минуты ослепил камеры. Что они показывают теперь?

Протянув руку, Гамид еще раз коротко пробарабанил пальцами по клавишам. На экране появились и начали сменять друг друга однообразные картинки, на которых среди смутных теней шевелились небольшие светлые пятна – тепловое излучение населявших подземные тоннели крыс. Никаких других объектов, излучающих тепло, в поле зрения камер не было.

– Света не было около двух минут, – задумчиво произнес одноглазый. – За две минуты ловкий человек многое может сделать. Например, подключиться к линиям связи.

– Вы тоже думаете, что нам подсовывают фальшивое изображение? – спросил Гамид.

– Почти уверен. Иначе зачем ему было рубить кабель – из озорства? Между прочим, Гамид, то, как это было проделано, меня немного успокаивает. Он даже не заметил камеру, которая находилась прямо над его головой. На свете остается все меньше настоящих профессионалов. Сам по себе этот факт, согласись, печален, но в данном конкретном случае он меня радует... А куда этот тоннель может привести наших друзей?

– Прямо в дом, – мрачно сообщил Гамид. – Точнее, в подвал, в кладовку рядом с помещением, где установлен генератор. Там склад горючего и запасных частей. Люк находится в углу. Это немного опасно, но мы не стали его замуровывать. Вы сами сказали, что это очень удобно – иметь у себя в подвале нору, через которую можно попасть в любую точку на карте города.

– Что ж, – философски заметил одноглазый, – у каждой монеты две стороны, и нет на свете такой норы, через которую можно было бы выйти, но нельзя войти. Пошли всех, кого сможешь, в подвал, пусть наблюдают за люком. А когда убедятся, что в тоннеле никого не осталось, пусть открывают огонь. Пленные мне не нужны. Хотя... Нет, хватит с меня неожиданных сюрпризов. Отправь несколько человек проверить тоннель. Судя по тому, что неверные решили воспользоваться подземными коммуникациями, они не хотят поднимать шума. Это нам на руку, поскольку означает, что наземного штурма пока не предвидится. Надо просто отогнать этих крыс подальше от дома, если не удастся уничтожить. Это даст нам время, Гамид. Ну, что ты стоишь? Иди выполняй!

– Уже выполняется, – негромко сообщил Гамид, смиренно склонив голову. – Я взял на себя смелость отправить в тоннель группу из пяти человек, и еще пятеро ждут их возле люка. Простите, господин, но время...

– Ты прав, – перебил его одноглазый. – Время дороже разговоров, на которые мы его тратим. Ты, как всегда, принял верное решение, Гамид. Если бы я был президентом или королем, непременно наградил бы тебя орденом и произвел в генералы. Ты хотел бы стать генералом, Гамид?

Охранник задумался.

– Я слишком часто стрелял в генералов, чтобы хотеть себе такой участи, – заявил он наконец.

– Ты стрелял в хороших генералов, Гамид, – рассмеялся одноглазый. – А плохие сидят там, где в них некому стрелять.

– Разве плохой генерал вам нужнее, чем хороший солдат? – удивился охранник.

– Ты опять прав – прав, как всегда! – воскликнул одноглазый, поднимаясь из кресла. Он скинул пиджак, вынул из ящика стола наплечную кобуру и принялся прилаживать ремни. – Помоги застегнуть, – попросил он. – Кажется, за последнее время я успел отвыкнуть от оружия.

– В это трудно поверить, – возясь с пряжкой, с сомнением заметил Гамид. – Мне кажется, это невозможно.

– Ты снова прав, к сожалению, – вздохнул одноглазый.

Он вынул из того же ящика огромный черный пистолет, привычно проверил обойму и небрежным жестом бывалого вояки опустил оружие в кобуру. Гамид подал ему пиджак; одноглазый просунул руки в рукава, оправил лацканы и по привычке застегнул пиджак на все пуговицы. Он еще не успел ничего сказать, а предупредительный Гамид уже включил верхний свет. Едва заметно кивнув в знак благодарности, одноглазый повернулся к висевшему на стене зеркалу, поморщился и расстегнул пиджак. Ходить нараспашку он не привык, расстегнутые пуговицы казались ему признаком свойственной неверным распущенности и излишней свободы нравов. Увы, портной слишком хорошо подогнал пиджак по фигуре, и в застегнутом виде этот предмет гардероба был не в состоянии скрыть висящий под мышкой пистолет.

Когда одноглазый смотрел на себя в зеркало, у него вдруг возникло мальчишеское желание картинно выхватить пистолет из кобуры и прицелиться в собственное отражение. Но он привык контролировать не только слова и поступки, но и выражение лица, и жесты, и все остальные проявления своей человеческой природы. Такова участь всех без исключения сильных мира сего; лишь тот, кто стоит на самых нижних ступеньках социальной лестницы, может позволить себе одеваться как вздумается, говорить что в голову взбредет и делать что заблагорассудится. Но чем выше ты поднимаешься, чем больше возможностей открывается перед тобой, тем меньше у тебя остается личной свободы. Из живого человека ты превращаешься в абстрактный символ, в газетный портрет, в ходячий памятник самому себе – величественный, всеми узнаваемый и безликий, как все памятники...

– Когда мы сможем выехать? – спросил он, глядя в зеркало на отражение Гамида.

– Лимузин и джипы отправятся... – охранник поднес к глазам запястье и посмотрел на массивные часы в тяжелом золотом корпусе, – через четверть часа.

– Почему так нескоро?

– Это связано с подготовкой самолета, господин, – почтительно ответил Гамид. – Все должно выглядеть естественно, не так ли? Машины могут выйти хоть сию минуту, но тогда им придется провести эту четверть часа на краю летного поля. Я решил, что лучше не отступать от установленных вами правил. Тем более что мы с вами можем выехать прямо сейчас, если таков будет ваш приказ.

В последних словах Гамида одноглазому почудилась какая‑ то новая, незнакомая интонация, какой‑ то хорошо скрытый подтекст, некий двойной смысл – неявный, но ощутимый. Гамид не то осуждал хозяина за поспешность, с которой тот покидал дом, город и страну, не то, напротив, хотел поторопить. Вряд ли он намеренно дал собеседнику почувствовать свое недовольство, но оно вылезло наружу само, как шило из мешка, и укололо одноглазого, вот именно, как шило. Люди, как глиняные горшки или плотницкие инструменты, постепенно приходили в негодность, переставая отвечать предъявляемым к ним требованиям. Это был естественный процесс, но тот факт, что даже казавшийся несокрушимым Гамид уже дал пусть микроскопическую, но ощутимую трещинку, сильно огорчил всемогущего араба.

– Не будем торопиться, – сказал он. – Пусть все идет по разработанному тобой плану. Кроме того, я не могу уехать, не узнав, что обнаружат в тоннеле.

Гамид почтительно склонил голову, но хозяин успел заметить промелькнувшую в его черных глазах искорку удовлетворения. Он был хорошим воином и заботливым командиром, и ему, конечно же, не хотелось убегать, бросив своих людей на произвол судьбы, даже не зная, насколько велика грозящая им опасность.

Но это, увы, было только одно из возможных объяснений. Существовало и другое, более прозаическое и менее приятное. В последнее время все шло как‑ то наперекосяк; большие неприятности и мелкие неудачи буквально преследовали одноглазого. Они могли быть случайными, а могли и являться следствием хорошо продуманного, осторожного, тщательно замаскированного предательства.

И если Гамид в силу каких‑ то, пока неведомых причин нарушил данную в далекой юности клятву верности, его невысказанное, но явное желание подольше задержать хозяина в осажденном доме было вполне понятным.

Подозрения закружились в мозгу жужжащим, жалящим роем, но одноглазый прогнал их прочь. Он был достаточно умен, чтобы трезво оценивать свое положение и себя самого. Человек его ранга просто обречен на подозрительность, а в перспективе – на настоящую, полновесную паранойю. Доверять полностью и безоговорочно нельзя никому, это верно, но и шарахаться от собственной тени, видя в каждом человеке подосланного убийцу, – последнее дело. Если инструмент перестал вызывать доверие, а другого под рукой в данный момент нет, это не повод бросать работу. Нужно просто соблюдать осторожность до тех пор, пока не представится случай обзавестись новым инструментом, а старый выбросить на помойку...

– Если позволите, господин, я хотел бы пойти к моим людям, – сказал Гамид.

– Конечно, уважаемый, – откликнулся одноглазый. – Под руководством храброго и умного командира даже плохой воин делается хорошим, а хороший становится воистину непобедим! Ступай, и да пребудет с тобой милость Аллаха.

Гамид опять склонил голову в поклоне, похожем на небрежный кивок, повернулся на каблуках и торопливо вышел из кабинета. По коридору он уже бежал – это было видно на мониторе компьютера, который до сих пор работал в режиме свободного сканирования, поочередно подавая на экран изображения с различных, выбранных наугад следящих камер.

И, глядя, как убегает по коридору непривычно маленький и черно‑ белый Гамид, одноглазый араб внезапно испытал сильное и очень неприятное беспокойство. Он знал настоящее имя этого чувства, но не хотел произносить его даже в мыслях, потому что имя ему было – страх.

Глава 25

Колодец, расположенный в подвальном помещении, где хранились бочки с горючим для генератора и запасные части к нему, вел не в канализацию, а в относительно сухой подземный тоннель, по которому были проложены коммуникации – электричество, газ, а также телефонные кабели. Другое дело, что когда‑ то этот тоннель строился именно как канализационный. В этом качестве его не использовали уже лет пятьдесят, а возможно, и все сто, однако въевшийся в пористые от времени и сырости кирпичные стены запах частично сохранился. Увы, этого хватало, чтобы у Ахмеда перехватывало дыхание, а к горлу то и дело тугим комком подкатывала тошнота.

Некоторое время было слышно, как оставшиеся наверху со скрежетом кантуют тяжеленные двухсотлитровые бочки с горючим, по приказу Гамида освобождая кладовую. Начальник охраны не хотел, чтобы во время перестрелки случайная пуля вызвала взрыв, подобный тому, от которого в Зальцбурге погиб племянник хозяина Халид. Несмотря на тошноту и вполне понятное волнение, Ахмед гордился тем, что находится здесь, в тоннеле, а не остался наверху таскать бочки и караулить в засаде тех, кто никогда не появится. Конечно, не появится! А как же иначе? Ведь Гамид послал в тоннель своих людей явно не затем, чтобы указать неверным дорогу и пригласить их в дом.

Ахмеду было двадцать пять, но он впервые шел в бой с оружием в руках. С детства Ахмед мечтал сражаться, как старшие братья, но те, посовещавшись, приняли другое решение, и вместо выжженных равнин Палестины или лесистых гор Кавказа он очутился в Оксфорде, который окончил с отличием и степенью бакалавра. Он мог бы без особых усилий стать доктором, но организация, которую представляли его братья, в этом не нуждалась. Какое‑ то время Ахмед занимался работой, во многом схожей с той, которую делал в Зальцбурге Халид бен Вазир, а когда хозяин перебрался в Лондон, стал его личным секретарем. Это была нелегкая и очень ответственная работа, но горячий темперамент и свойственное молодости тщеславие требовали совсем иного. Да и косые взгляды прошедших огонь и воду, отмеченных боевыми шрамами охранников, чудившиеся Ахмеду на каждом шагу, больно ранили его самолюбие. Охранники обращались с ним почтительно, как с одним из ближайших помощников хозяина, но Ахмед был уверен, что за глаза они говорят о нем с пренебрежением и насмешкой: бумажный червь, женщина в брюках, лизоблюд...

Поэтому, когда представилась возможность вместо диктофона и папки с бумагами взять в руки автомат, Ахмед ее не упустил. Здесь, в Лондоне, у хозяина под рукой не было армии, готовой по первому его слову собраться и выступить в поход в течение пяти минут. События последних дней заметно потрепали и проредили и без того немногочисленную охрану, и потому отданный Гамидом приказ прозвучал ясно и недвусмысленно: "... все, кто способен держать в руках оружие". Ахмед был молод, здоров и силен, так что он, несомненно, подпадал под это определение. Второй приказ Гамида, переданный по рации его заместителю, также оставлял Ахмеду некоторую свободу выбора. " Пятеро наверху, пятеро – в тоннель", – сказал заместитель начальника охраны Салех абу Саид, и Ахмед, прихватив с полки безотказный АК‑ 47 с подствольным гранатометом, первым шагнул вперед, к квадратному провалу люка.

Абу Саид, казалось, на мгновение засомневался, стоит ли посылать неопытного новичка, да еще и личного секретаря хозяина, на такое рискованное дело. Но он был старым воином и считал, что каждый мужчина должен доказать, что достоин называться мужчиной. К тому же он привык понимать и исполнять приказы дословно, и ему было все равно, кто именно спустится в тоннель, лишь бы их было пятеро. В конце концов, эта вылазка преследовала единственную цель: отпугнуть противника. Главный бой придется выдержать тем, кто остается наверху, а в таком деле опытный боец пригодится больше, чем необстрелянный юноша с оксфордским дипломом.

Умный и проницательный, несмотря на молодость, Ахмед без труда прочел все мысли старого воина. Но это уже не имело значения. Теперь, идя по темному подземному коридору и освещая себе путь мощным карманным фонарем, примотанным липкой лентой к стволу автомата, Ахмед, помимо всего прочего, как мальчишка, радовался тому, что в подвале не оказалось никого, кто мог бы его удержать, – ни Гамида, ни хозяина, ни холодного и рассудительного мистера Рэмси. Поверх дорогого пиджака секретарь надел легкий бронежилет и широкий кожаный пояс с подсумками. Подсумки были тяжелые, а пояс Ахмед затянул слабовато, боясь помять пиджак, и теперь вся эта конструкция елозила у него на бедрах, норовя сползти вниз, свалиться и стреножить его, как глупого барана. Под землей оказалось холодно, парень зяб в пиджаке и тонкой белой сорочке; нервное возбуждение нарастало с каждым сделанным шагом, и если пять минут назад, в самом начале вылазки, Ахмед просто радовался, как школьник, удравший с уроков, и жаждал каких‑ то немыслимых приключений и великих подвигов, то теперь радости у него заметно поубавилось, а на смену ей пришло куда менее приятное, но зато гораздо более обоснованное опасение наскочить прямиком на автоматную очередь.

Но сильнее смерти Ахмед боялся, что идущие рядом с ним люди заметят его состояние и угадают его страх. Поэтому чем сильнее он боялся, тем быстрее и решительнее шагал навстречу неизвестности. Дважды его одергивали, чтобы не слишком сильно вырывался вперед, а потом махнули рукой: тоннель до самой решетки прямой, без единого изгиба, никакой особой тактики и специальных навыков тут не требуется, а если этот лощеный оксфордский умник так жаждет геройской смерти, зачем ему мешать? В такой ситуации, как эта, идущий впереди, можно сказать, обречен. Так пусть, в самом деле, первым погибнет этот бесполезный мальчишка! Зато те, кого он прикрыл своей грудью, сумеют достойно отомстить за его смерть, потому что это их работа, которой они занимались всю свою сознательную жизнь...

Заметив, что его больше никто не удерживает, Ахмед без труда угадал мысли своих спутников, поскольку логика этих рассуждений для него была проста, как каменный топор. Это была логика войны на взаимное уничтожение, и, поняв наконец, что играет роль живого щита, он испугался по‑ настоящему. Но Ахмед точно знал: храбрость состоит не в отсутствии страха, а в умении его преодолевать. Так было написано в книгах.

С головой уйдя в такое сложное и ответственное дело, как преодоление собственного страха, а вместе с ним и очередного приступа вызванной здешним зловонием тошноты, Ахмед не обратил особого внимания на выхваченный из темноты лучом фонарика темный шнурок, протянутый поперек дороги над самым полом; Ахмед равнодушно перешагнул через него и продолжил путь, ибо мало ли в этих подземных катакомбах всякой дряни.

Вторую растяжку Ахмед не заметил. Он лишь почувствовал, как что‑ то зацепилось за ногу в районе лодыжки, и услышал негромкий металлический щелчок. Он был единственным из всей группы, кто это слышал, а также единственным, кто понятия не имел, что означает этот звук. Он так и не успел этого узнать. Смерть была мгновенной и ослепительно яркой, какой может быть только вспышка взрыва в кромешном мраке подземелья.

Шедшие следом ответили дружным автоматным огнем. В тоннеле было тесно, но они умели воевать в любых условиях и смогли рассредоточиться так, чтобы стрелять одновременно, не мешая друг другу. Темная кирпичная дыра наполнилась грохотом, вспышками выстрелов, пороховым дымом и светящимися пунктирами трассирующих пуль.

Этот адский шум был услышан наверху. Абу Саид, повернув коричневое ухо к открытому люку, вопросительно посмотрел на стоявшего рядом Гамида. Там, под землей, шло настоящее сражение, люди абу Саида гибли в неравном бою с неверными, и он не мог бросить их на произвол судьбы. Кроме того, тактика пассивной обороны тут не годилась. Столкнувшись с сопротивлением, враг уже не полезет очертя голову в люк, возле которого его наверняка поджидает засада. Зато он может, опрокинув и растоптав посланную в тоннель группу, подобраться ближе и заложить под дом столько взрывчатки, что тот взлетит в небеса подобно ракете. И абу Саид ждал распоряжений начальника охраны. Гамид же зачем‑ то посмотрел сначала на часы и только после этого утвердительно кивнул, разрешая своему заместителю действовать.

Абу Саид повелительно махнул рукой, и его люди один за другим начали исчезать в темном провале люка, откуда все еще доносилась ожесточенная пальба. Гамид положил ему на плечо ладонь и крепко сжал.

– Удачи тебе, Салех, – сказал он негромко.

Абу Саид в ответ только молча кивнул головой и, лязгнув автоматом о бетон, скрылся в люке. Гамид проводил старого товарища по оружию задумчивым, немного печальным взглядом и повернулся, чтобы уйти. В это время стрельба прекратилась, а через секунду из‑ под земли послышался еще один отдаленный взрыв, заставивший пол под ногами Гамида содрогнуться, словно от боли.

Бросив еще один нетерпеливый взгляд на часы, начальник охраны торопливо покинул подвал, направляясь к личным апартаментам хозяина.

* * *

Остановив " мерседес" у бровки тротуара менее чем в десятке метров от ворот особняка, Глеб не стал глушить двигатель. Если его расчет был верен и правоверные отреагировали так, как он планировал, то ждать ему осталось совсем недолго – от силы десять минут, а то и меньше.

Он подавил желание выкурить напоследок сигаретку и привычно отогнал назойливую мысль о том, что эта сигаретка, очень может быть, станет последней в его жизни. В конце концов, последней могла стать любая из бесчисленного множества выкуренных им сигарет, и это была одна из причин, по которым Глеб никогда не курил на работе.

Вместо того чтобы бездумно пускать дым в потолок салона, воображая себя приговоренным к расстрелу за пять минут до казни, Слепой занялся делом. В герметичном мешке, который в данный момент лежал на соседнем сиденье и распространял запах канализации, еще оставалось кое‑ что из приобретенных Глебом на дешевой распродаже нехитрых обновок, и теперь настало самое время ими воспользоваться.

Сиверов вытащил из мешка примитивное механическое устройство для блокировки рулевого колеса. Запирающийся нехитрым замком раздвижной рычаг захватывал обод руля, а его нижний конец можно было при желании упереть в пол или даже в педаль тормоза. Глеб закрепил ярко‑ желтый крюк на руле, выдвинул рычаг и немного повозился, пристраивая его так, чтобы нижний край был нацелен на педаль акселератора. Когда предварительные приготовления были окончены, он, сквозь зубы проклиная неудобные европейские автомобили и задирая колени до самого подбородка, перебрался на пассажирское сиденье. Слегка приоткрыл оконное стекло, а затем дверцу. Теперь он мог беспрепятственно покинуть машину в любой момент, не теряя ни секунды драгоценного времени.

Он еще раз осмотрел театр предстоящих военных действий. Слева, прямо у него под боком, тянулась аккуратно подстриженная живая изгородь, отделявшая от проезжей части неширокий тротуар. За ним виднелся бетонный забор – не сплошной, а сложенный из ажурных блоков, создававших затейливый, приятный глазу узор с легко уловимым восточным акцентом. Этот забор был очень удобен для любого, кто по каким‑ то причинам предпочитает ходить в гости через стену, а не как все нормальные люди – через ворота. Разумеется, раньше перемахнуть через эту смехотворную преграду было бы почти равносильно самоубийству: по правде говоря, Глеб подозревал, что в другое время он просто не сумел бы припарковать здесь машину. Но сейчас у тех, кто охранял дом, хватало иных забот; тот факт, что Глеба с его " мерседесом" до сих пор не прогнали с выбранной им удобной позиции, свидетельствовал, что его расчеты были верны: обитатели особняка проглотили заброшенную им наживку вместе с крючком и удилищем.

Опустив стекло до конца, Глеб высунулся из окна и на всякий случай проверил, как стоят передние колеса. Просто идеально – строго по прямой, параллельно бордюру, прямо как у железнодорожного локомотива. Намертво заблокированный руль исключал возможность самопроизвольного изменения курса, а автоматическая коробка передач превращала задуманное мероприятие в детскую забаву. Едва успев прийти к этому выводу, Глеб услышал жужжание электродвигателя и характерный лязг, с которым створки ворот поползли по направляющим.

Он упер нижний конец рычага в педаль газа, до упора вдавив ее в пол, и поворотом ключа заблокировал устройство в нужном положении. Мощный двигатель " мерседеса" натужно взвыл на холостых оборотах, но производимый им шум теперь вряд ли имел значение. Глеб подождал, пока из ворот не показался черный джип охраны, а затем передвинул рычаг коробки передач и выпрыгнул из кабины, сразу же распластавшись на земле под прикрытием живой изгороди.

Джип тем временем уже был на улице, а из ворот начал выползать бесконечно длинный хозяйский лимузин – явно бронированный, если Глеб хоть что‑ то понимал в подобных вещах. Лимузин успел выехать на проезжую часть примерно до половины, когда никем не управляемый " мерседес", завывая, как демон, ненароком севший на распятие, с грохотом ударил его в бок строго под прямым углом.

Бронированный борт лишь слегка прогнулся, но удар припечатал лимузин к столбу ворот. Растерявшийся от неожиданности водитель резко ударил по тормозам, двигатель заглох. Обе передние двери лимузина распахнулись, и оттуда, на ходу выхватывая пистолеты, выскочили двое охранников. Уехавший вперед джип вернулся задним ходом, и его водитель выскочил на дорогу едва ли не раньше, чем машина остановилась. Водитель заднего джипа тоже поспешил на выручку, как и человек, охранявший ворота. Больше в машинах не было никого – что, собственно, и требовалось доказать. Весь этот кортеж, как и предполагал Глеб, был организован исключительно для отвода глаз.

Тихую улицу огласили гортанные вопли: обнаружив, что в машине нет водителя, охранники решили, что она набита взрывчаткой. Все, как по команде, упали на землю, накрыв руками головы. Это было воистину упоительное зрелище, но у Глеба не было времени им наслаждаться – хватало других забот.

Никем не замеченный, он перебежал тротуар и одним прыжком преодолел забор, мягко приземлившись на припорошенный снегом газон.

В небе над Лондоном сгущались ранние зимние сумерки; до Рождества оставалось меньше недели.

Глава 26

Микроавтобус стоял в небольшом запущенном гараже, ворота которого открывались в пустынный переулок. Переулок этот был узок, грязен и служил служебным проездом для мусоровозов и прочего муниципального транспорта, обслуживающего фешенебельный, застроенный особняками и виллами район. Стоявший в гараже микроавтобус использовался исключительно для хозяйственных нужд; эксплуатировали его не жалея, и потому вид его как нельзя лучше соответствовал грязному, замусоренному гаражу, где по углам громоздились кучи какого‑ то негодного, затянутого бурой мохнатой пылью хлама, а на полу валялись куски выпавшей из швов между плитами перекрытия штукатурки.

Дверца микроавтобуса со стороны водителя была открыта. Возле нее стоял Гамид, одетый в толстый китайский пуховик и вязаную шапочку. Его старательно отглаженные брюки и начищенные до блеска ботинки в сочетании с этим простоватым одеянием смотрелись довольно странно, но Гамида это, казалось, нисколько не смущало. Нетерпеливо посматривая то на часы, то на закрытые ворота гаража, он разговаривал по мобильному телефону – вернее, молчал и слушал то, что кричала ему в самое ухо серебристая трубка. Свободной рукой Гамид держал тяжелую семнадцатизарядную " беретту" – такую же, как та, что была у покойного Фаруха аль‑ Фаттаха, и примерно с такой же богатой и продолжительной трудовой биографией.

– Тем лучше, – сказал он, дослушав до конца. – Чем ты недоволен, уважаемый абу Саид? Оставь в этой крысиной норе часового, а сам вылезай наружу и займись охраной дома. Там, возле ворот, случилось что‑ то непонятное... Да, примерно то же, что и у тебя, только без жертв. Да, Салех, брат мой, я тоже ничего не понимаю. Надеюсь, нам удастся в этом разобраться. И, во имя Аллаха, не отвлекай меня по пустякам! Поверь, я сейчас занят не меньше, чем тогда, в Йемене. Ты помнишь Йемен? Да, я тоже... Да пребудет с тобой милость Всевышнего, уважаемый Салех абу Саид!

Прервав соединение, Гамид с огромным неудовольствием посмотрел на телефонный аппарат, как будто эта плоская серебристая игрушка была повинна во всех неприятностях. Лгать старому боевому товарищу, более того, другу было крайне неприятно. Но что еще он мог сказать своему заместителю? Что его доклад о взрывах в пустом тоннеле уже не имеет никакого значения? Что Гамиду безразлично, жив еще абу Саид со своими людьми или все они погибли в этом вонючем подземелье? Что он ни в чем не намерен разбираться и ничего не хочет выяснять? Аллах свидетель, Гамид мог бы, не дрогнув, сказать все это Салеху прямо в глаза, и тот, без сомнения, понял бы его правильно и не роптал, оставаясь прикрывать их с хозяином отход. Но говорить такие вещи по телефону в сложившейся ситуации было бы, мягко говоря, неразумно. Ложная атака из‑ под земли, ложная атака у ворот – все это вовсе не казалось Гамиду чьими‑ то глупыми шутками. Это были отвлекающие маневры, разведка боем – все что угодно, но только не безделица, на которую можно махнуть рукой. Начальник охраны никак не мог понять, какую именно цель преследовали эти обманные выпады, и от этого его беспокойство становилось сильнее с каждой минутой.

В последний раз взвесив телефон на ладони, Гамид вдруг со страшной силой швырнул его на бетонный пол и, как будто этого было мало, с хрустом придавил обломки каблуком. Теперь телефон уже не мог поведать ему об очередной неприятности, и, как ни глупо это было, Гамид испытал некоторое облегчение. При этом он прекрасно сознавал, что сходное чувство, по всей видимости, испытывает безмозглая птица страус, спрятавшая голову в песок.

А хозяин все не шел, и постепенно Гамидом овладела уверенность, что, пока они с абу Саидом сражаются с призраками, наверху, в кабинете, уже произошло что‑ то ужасное. Проклиная собственную глупость, он в нарушение полученного приказа выбежал из гаража и, миновав короткий служебный коридор, взбежал наверх по крутой боковой лестнице. Здесь, в коридоре, который вел к хозяйским апартаментам, Гамид столкнулся с одноглазым.

Господин, как всегда, был элегантен, подтянут и абсолютно спокоен, как будто собирался не бежать за тридевять земель, а провести вечер в престижном клубе для видных политиков и миллионеров. В руке у него Гамид заметил тонкий матерчатый портфель, где, без сомнения, находилась только рукопись книги, над которой хозяин работал в последнее время.

– Почему ты здесь? – строго спросил господин.

Вопрос был задан таким тоном, что бесстрашный Гамид непременно поджал бы хвост, если бы тот у него имелся.

– Я... – начал он, но хозяин остановил его коротким жестом обтянутой тонкой кожаной перчаткой ладони.

– Понимаю, – сказал он. – Ты беспокоился обо мне, ведь так?

Взгляд его здорового глаза остановился на пистолете, который Гамид все так же сжимал в руке.

– Да, – сказал Гамид, – я очень беспокоился. Происходит что‑ то непонятное. На дом произведено два ложных нападения, и при этом мои люди не видели никого и ничего, что можно было бы взять на мушку.

– Два нападения? – переспросил одноглазый, жестом предлагая охраннику продолжить разговор на ходу. – Мне известно только об одном.

– Второе произошло буквально десять минут назад, – сказал Гамид. Разговаривать с хозяином через плечо казалось ему невежливым, и он шел боком, вертя головой то вперед, по ходу движения, то назад, обращаясь к одноглазому. – Когда кортеж выезжал из ворот, какой‑ то " мерседес" врезался прямо в лимузин. Водителя в машине не оказалось. Руль был заблокирован, педаль газа выжата до упора и также заблокирована...

– Бомба? – предположил одноглазый таким тоном, словно обсуждал с Гамидом ресторанное меню.

– Ничего похожего, – ответил начальник охраны. – Кортеж был временно блокирован в воротах, но обстрела также не последовало. Мои люди осмотрели улицу, предполагая, что машина без водителя не могла приехать издалека...

– Надо было осматривать не улицу, а двор, – с досадой заметил одноглазый.

Они уже спускались по лестнице, и Гамиду поневоле пришлось отказаться от своей крабьей походки плечом вперед, чтобы не свернуть себе шею на крутых ступеньках.

– Двор тоже осмотрели, – сказал он, обернувшись через плечо. – В трех машинах ехало всего четыре человека, господин, да еще один охранял ворота, поэтому прочесать и улицу, и двор одновременно они просто не могли. Единственное, что удалось выяснить... В это трудно поверить, господин, но машина, которая протаранила лимузин, принадлежала нашему покойному другу мистеру Рэмси!

– Как раз в это поверить нетрудно, – отрывисто произнес одноглазый. – Зачем пользоваться своей машиной, когда есть чужая? Да, Гамид, это скверно, очень скверно. Я почти уверен, что где‑ то в доме прямо сейчас находится посторонний, и, возможно, не один. Где абу Саид?

– Думаю, уже выбрался из подвала и как раз сейчас осматривает дом, – ответил охранник. – Его группа понесла большие потери...

– Значит, в тоннеле все‑ таки был противник?

– Клянусь Аллахом, мне хотелось бы, чтобы он там был!

Одноглазый остановился, и Гамид, почувствовав, что за ним никто не идет, остановился тоже. Обернувшись, он напоролся на взгляд хозяина, как на заостренный стальной штырь.

– Я не понимаю тебя, Гамид, – медленно, с расстановкой произнес одноглазый. – Клянусь Аллахом, в последнее время ты что‑ то слишком часто говоришь вещи, которые ставят меня в тупик. Если в тоннеле не было противника, с кем в таком случае сражался наш храбрый абу Саид?

– Вышла глупая история, – вздохнув, признался Гамид. – Абу Саид доложил мне о ней по телефону, но, боюсь, я не до конца его понял. Кажется, с ними был ваш секретарь...

– Ахмед?

– Да, Ахмед. Он шел впереди и не заметил растяжки или не придал им значения. Их было две. Через первую он по счастливой случайности перешагнул, а на второй подорвался. Люди абу Саида открыли огонь, а когда увидели, что в ответ никто не стреляет, пошли вперед. Они привыкли доверять друг другу; там, где прошел один, остальным нечего опасаться. Поэтому, наступая плотной группой, они потеряли еще троих, когда сработала пропущенная Ахмедом растяжка.

– Это действительно глупо, – сказал одноглазый. – Настолько глупо, нелепо и немыслимо, что в это трудно поверить. Как будто сам Аллах отвернул от нас свое лицо... За то, как абу Саид организовал эту вылазку, его следовало бы пристрелить, как бешеного пса. Жаль, что у меня нет на это времени. Впрочем, за нас это сделает английская полиция, поскольку пальба и взрывы в тоннеле, конечно же, не остались незамеченными. Да и тот, кто придет чинить электрический кабель, наверняка сильно удивится... Пойдем, Гамид, надо поторапливаться.

– Да, господин, – сказал Гамид, возобновляя движение. – Нужно убраться отсюда, пока полицейские не оцепили квартал.

В данный момент он был рад, что идет впереди хозяина и тот не может видеть его лица. Начальник охраны слишком хорошо знал, что не умеет как следует скрывать свои чувства, а то, как одноглазый отозвался о Салехе, его сильно задело. Абу Саид допустил ошибку, но он, как и Гамид, был одним из ближайших и самых верных помощников хозяина с незапамятных времен, и ему многое можно было простить. А о своем секретаре, Ахмеде, хозяин и вовсе не сказал ни слова, как будто его гибель значила так же мало, как смерть разбившегося о стекло автомобиля ночного мотылька...

Гамид знал, что хозяин дешево ценит чужие жизни, но никогда не думал, что это распространяется и на его ближайшее окружение. Получалось, что, если сам Гамид погибнет, защищая его, одноглазый перешагнет через труп и пойдет дальше, даже не обернувшись, словно на грязной дороге остался лежать не его телохранитель и старый товарищ по оружию, а дохлый бродячий пес.

Миновав короткий, плохо освещенный коридорчик в задней части здания, начальник охраны толкнул незапертую дверь и оказался в гараже. Здесь все было так, как он оставил; осмотревшись, Гамид пропустил в гараж хозяина и запер за ним дверь. Дверь была хлипкая и вряд ли могла надолго задержать абу Саида и его людей, однако сейчас счет пошел уже на секунды, и охранник старался максимально использовать даже самый мизерный шанс выиграть время.

Одноглазый молча забрался в кабину микроавтобуса и устроился на пассажирском сиденье, положив на колени портфель. Убедившись, что с хозяином все в порядке, Гамид отодвинул засов, с натугой вытащил из гнезд запорные штыри и распахнул ворота. Узкий переулок, по обе стороны которого тянулись высокие кирпичные заборы, был пустынен и тих. Где‑ то завыла полицейская сирена, но звук доносился издалека и скоро совсем затих. Все было спокойно; Гамид решил, что можно ехать, хотя это спокойствие ему не понравилось – было в нем что‑ то нарочитое, как будто переулок затаился, поджидая добычу.

Гоня от себя дурные предчувствия, Гамид вернулся к машине и очень удивился, увидев, что хозяин сидит за рулем. Присмотревшись, он удивился еще сильнее, поскольку одноглазый держал в руке пистолет, и ствол его был направлен охраннику прямо в лицо.

– Вот и все, Гамид, – печально произнес одноглазый. – Мне грустно с тобой расставаться, но скажи, во имя Аллаха, как еще я могу поступить?! Ведь все, что произошло, можно объяснить только предательством. Твоим предательством, Гамид.

– Клянусь всемогущим Аллахом, я чист перед тобой, господин! – воскликнул охранник, которого это обвинение взволновало куда больше, чем привычный вид глядящего в лицо пистолетного дула.

– Напрасно ты перед смертью оскверняешь свои уста ложью, – сказал одноглазый. – Но даже если ты и в самом деле чист, пойми: я не могу взять с собой человека, на котором лежит тень подозрения. Прости, Гамид, но интересы нашего дела требуют, чтобы дальше я поехал один.

Охранник не успел ни возразить, ни произнести слова прощения – одноглазый спустил курок, и пуля сорок пятого калибра разбрызгала мозг телохранителя по грязному полу гаража. Гамид рухнул навзничь, и его верная " беретта", вращаясь, как бумеранг, отлетела к стене, где и замерла среди промасленных тряпок, смятых пивных жестянок и осколков закопченного стекла.

Одноглазый с лязгом захлопнул дверь кабины, убрал в кобуру пистолет и запустил двигатель. Смерть верного Гамида оставила его равнодушным. Он действительно не мог рисковать, отправляясь в дальний путь с человеком, которому перестал доверять. Это было бы неразумно и очень опасно; почти так же опасно было оставить Гамида в живых. Одноглазый сделал то, чего требовали обстоятельства, а значит, за ним не было вины.

Он окинул взглядом приборы, пытаясь припомнить, когда в последний раз сам водил машину. Узкая ладонь в тонкой кожаной перчатке легла на рычаг переключения передач, нога в блестящем английском ботинке коснулась педали сцепления. В этот миг здоровый глаз араба уловил в зеркале заднего вида какое‑ то движение. Его рука молнией метнулась к лацкану пальто, но было уже поздно: другая рука, протянувшись из‑ за спинки сиденья, запечатала его нос и рот влажной, издающей отвратительный запах хлороформа тряпкой. Она крепко прижала затылок араба к подголовнику и держала до тех пор, пока бьющееся в тщетных попытках освободиться тело не обмякло, прекратив бесполезное сопротивление.

Спустя минуту потрепанный микроавтобус выкатился из ворот гаража и, набирая скорость, двинулся по пустому переулку.

* * *

Андрей Гаврилович Васильев возглавлял лондонское представительство " Аэрофлота" уже восемь лет. Это была ответственная, но не слишком обременительная работа, особенно для человека, наделенного живым умом и незаурядными организаторскими способностями. Андрей Гаврилович в полной мере обладал этими полезными качествами, а также многими другими, о которых предпочитал не распространяться даже в кругу семьи, не говоря уж о сослуживцах или, боже сохрани, клиентах.

Эти скрытые качества были ему нужны для его второй работы, имевшей лишь косвенное отношение к делам, которыми занималось представительство " Аэрофлота". По сути, вторую работу правильнее было бы назвать первой, поскольку именно она являлась основной.

Сидя у себя в кабинете, из окна которого открывался неплохой вид на одну из центральных улиц Лондона, Андрей Гаврилович составлял донесение. Информация, которой ждали от него в Москве, никак не желала укладываться в строгие рамки шифрованной служебной записки. Она требовала предварительного осмысления; отправив донесение в его теперешнем виде, Васильев рисковал не только потерять теплое местечко в Лондоне и вернуться в Москву, но и оказаться по возвращении не дома, а в каком‑ нибудь тихом, уютном, закрытом для свободного посещения местечке – в палате психиатрической клиники, например.

По роду своей основной работы Андрей Гаврилович располагал информацией, недоступной большинству простых смертных. Так, например, его своевременно поставили в известность о том, что генерал ФСБ Андреичев намерен посетить Лондон в качестве туриста. Васильев очень не любил путешествующих налегке генералов с Лубянки. Даже если они действительно приезжали в Лондон отдохнуть и развеяться, а не устроить какие‑ нибудь свои не слишком благовидные делишки, каждый из них все равно считал своим долгом рано или поздно ввалиться к нему в кабинет и потребовать содействия в той или иной форме: организовать отлет на родину по высшему разряду, помочь попасть в Букингемский дворец, а то и просто покатать по столице Британии на служебной машине.

Но генерал Андреичев выкинул номер похлеще. Он приехал в Лондон, чтобы умереть, и проделал это весьма основательно и эффектно. Его обгоревший труп обнаружили на месте оживленной перестрелки в районе складов. Взрыв, поставивший точку в карьере генерала ФСБ, выбросил его тело из микроавтобуса, и только по этой причине в кармане наполовину сгоревшего пальто уцелели два паспорта – один британский, а второй настоящий, российский. Фотографии в паспортах были одинаковые, и это заставило полицейских задуматься над тем, что же произошло в районе складов. Там, в путанице технических проездов, нашли множество мертвых арабов, кучу огнестрельного оружия, две сгоревшие машины и одного убитого французского журналиста, который, как показала проверка, вовсе таковым не являлся.

Объясняться с англичанами по поводу российского паспорта этого болвана с Лубянки пришлось, слава богу, бездельникам из посольства. Там, разумеется, знали, кто такой Дмитрий Владимирович Андреичев, но по вполне понятным причинам не стали делиться этой информацией со Скотленд‑ Ярдом. Генерал ФСБ посмертно был объявлен частным лицом, и, поскольку в сгоревшем микроавтобусе, помимо шести трупов, было найдено пять единиц огнестрельного оружия, да и сам Дмитрий Владимирович носил в кобуре под мышкой вовсе не огурец, его причислили к мифическому преступному сообществу, именуемому на Западе русской мафией. К счастью, в представительство " Аэрофлота" он так и не зашел, и местные власти никак не могли связать его персону с Андреем Гавриловичем и его работой.

Зато теперь Васильеву нужно было ухитриться изложить весь этот бред в донесении и сделать это по возможности логично и непротиворечиво, дабы его лубянское начальство не заподозрило, что он писал упомянутый документ в состоянии белой горячки.

Он все еще грыз колпачок ручки, гадая, какого дьявола понадобилось кабинетному генералу с Лубянки устраивать бойню чуть ли не на Трафальгарской площади, когда в кабинет, покачивая стройными бедрами и сияя белозубой рекламной улыбкой, вошла секретарша.

– Вам звонят по городской линии, – сообщила она в ответ на безмолвный вопрос шефа. – Какой‑ то маньяк требует срочно связать его с вами.

– Маньяк? – вяло удивился Андрей Гаврилович. – Вам не кажется, Оленька, что вокруг нас становится все меньше нормальных людей и все больше маньяков? С чего бы это, а? И что он говорит, этот ваш маньяк?

– Что должен передать вам привет от какого‑ то Питерса. И еще какую‑ то бессмыслицу, причем требует, чтобы я ее вам дословно... Что с вами, Андрей Гаврилович?

– Ничего, все в порядке, – быстро овладев собой, с улыбкой ответил Васильев. – Бессмыслицу, говорите? И что ж это?

– Вот, – сказала секретарша, протягивая ему листок из своего рабочего блокнота, – я на всякий случай записала, потому что запомнить такое просто невозможно.

– Какая же вы умница, – беря у нее листок и стараясь ничем не выдать своего нетерпения, сказал Андрей Гаврилович. – Просто бесценный кадр. Ну, что тут у нас? Действительно, бессмыслица какая‑ то... Соедините‑ ка меня с ним, пожалуйста. В конце концов, иметь дело с маньяками – работа для сильных мужчин, а не для хрупких женщин.

Когда секретарша вышла, Васильев скомкал листок, бросил его в пепельницу и поджег. То, что выглядело бессмысленным набором слов, на самом деле было паролем – тем самым, который Андрей Гаврилович очень надеялся никогда не услышать.

Телефон на столе звякнул, и он в секунду сорвал трубку.

– Слушаю, – сказал он. – Да, конечно, я очень рад. На чужбине невольно чувствуешь себя одиноким. Ах, вы тоже? Ну что ж, – добавил он уже другим тоном, поскольку и пароль, и отзыв были произнесены без ошибок, – говорите, чем я могу быть вам полезен.

Человек на том конце провода говорил недолго, но за это время брови Андрея Гавриловича поднялись очень высоко над оправой очков, а глаза и рот успели заметно округлиться. Настроение у него испортилось окончательно. Одно было хорошо: теперь донесение можно было не дописывать – все равно, когда все это кончится, придется составлять новое. Да и то, что произошло с генералом Андреичевым в районе товарных складов, в свете данного телефонного разговора сделалось предельно ясным.

Когда разговор был окончен, Андрей Гаврилович спрятал в стол недописанное донесение, запер секретный ящик на три оборота ключа, надел пиджак, прихватил с вешалки пальто и шляпу и поспешно покинул кабинет.

В американское посольство он позвонил уже из машины. Там к его сообщению отнеслись неожиданно серьезно, так что Васильев не удивился, когда на выезде из города обнаружил позади своей машины тяжелый бронированный микроавтобус с решетками на окнах и ветровом стекле.

Глава 27

Одноглазый араб пришел в себя и сразу понял, что произошло что‑ то скверное. Головная боль мешала сосредоточиться, но он, не открывая глаз, постарался восстановить в памяти последовательность событий, которые привели его туда, где он в данный момент находился.

Привычка к умственной дисциплине и богатый боевой опыт не подвели его и на этот раз. Он вспомнил все очень быстро. Затекшие руки и ноги добавили недостающую информацию и внесли окончательную ясность: он был захвачен в плен и теперь лежал связанный по рукам и ногам на чем‑ то жестком – надо полагать, на полу, если не на палубе какого‑ нибудь натовского авианосца.

Он открыл глаза. Нет, это был не авианосец. То, что его окружало, больше всего смахивало на номер дешевого мотеля. На кровати, даже не сняв ботинок, лежал какой‑ то человек в темной одежде. Лицо его было прикрыто от света лампы каким‑ то листком с черными строчками распечатанного на компьютере текста; множество других листков было разбросано вокруг него на кровати, а два или три свалились на пол. Присмотревшись, одноглазый с удивлением узнал в рассыпавшихся листках рукопись своей книги. Книга была написана по‑ арабски, а это внушало некоторую надежду: быть может, там, на кровати, отдыхает единоверец.

Грудь незнакомца медленно поднималась и опускалась; прислушавшись, одноглазый уловил шум ровного, спокойного дыхания. Кажется, его тюремщик спал. Где‑ то поблизости наверняка находились другие, но араб решил разбираться с проблемами по мере их возникновения. Сейчас главной его проблемой были веревки, которыми кто‑ то связал ему конечности, лишив возможности двигаться. Итак...

Одноглазый попробовал путы и убедился, что скинуть их будет очень нелегко. Узлы вязал большой мастер этого дела, а сила, с которой были затянуты веревочные петли, делала тщетными любые попытки от них освободиться.

Терпеливо двигая запястьями, которых почти не ощущал, одноглазый приподнял голову и осмотрелся, ища, обо что перетереть веревку.

– Пустые хлопоты, – не шевелясь, сообщил лежащий на кровати человек. Сказано это было, увы, по‑ английски. – Перестань возиться и дай мне поспать, одноглазый верблюд. Гоняясь за тобой, я устал как собака. Поэтому лучше перестань ерзать, пока не получил пулю.

– Кто вы такой? – спросил одноглазый, который уже не помнил времени, когда его могли напугать чьи бы то ни было угрозы. – Я вижу, вы читаете по‑ арабски...

– Да, – донеслось из‑ под прикрывавшего лицо тюремщика листка, – поспать явно не удастся.

Отшвырнув страницу, незнакомец сел, заставив громко затрещать старые пружины. Увидев его лицо, одноглазый разразился бранью.

– Пустые хлопоты, – повторил проклятый француз, который, как выяснилось, и не думал умирать. – Я не настолько хорошо владею арабским, чтобы по достоинству оценить твое красноречие. Вот если бы на моем месте был Илларион Забродов, он бы нашел, что тебе ответить, о чем с тобой потолковать. Знаешь, он однажды попал в плен к афганцам и за три дня так заболтал их командира цитатами из Корана, что тот отпустил его от греха подальше, пока он своими разговорами не деморализовал ему весь отряд...

– Может быть, и вы меня отпустите? – не стал ходить вокруг да около одноглазый. – Я отдаю должное вашему мастерству, которое привело вас к заслуженной победе. Может быть, стоит на этом остановиться? Я могу заплатить больше, чем обещали за мою голову американцы. Намного больше!

– Поговорим лучше о литературе, – предложил Глеб Сиверов. – Так ты, оказывается, еще и пописываешь? Никогда бы не подумал!

– Почему же? – вежливо удивился одноглазый. Вежливо удивляться, лежа на полу со связанными руками и ногами, было трудно, но он справился с этой задачей во имя поддержания беседы. Разговорчивый тюремщик – это уже не тюремщик, а почти жертва. Язык – грозное оружие, если умеешь им правильно пользоваться. Одноглазый это умел. – Почему же? Я накопил огромный жизненный опыт и почувствовал, что настало время поделиться с людьми плодами моих размышлений...

– Это дерьмо, а не плоды, – сообщил Глеб. – Говорю тебе это как журналист, корреспондент агентства " Рейтер". – Он улыбнулся собственной шутке, которая одноглазому вовсе не показалась смешной. – И вообще, тебе лучше было бы составить завещание, чем развлекаться пропагандистской писаниной.

– Значит, деньги вас не интересуют, – вернулся к занимающей его теме одноглазый. – Странно, я почему‑ то сразу решил, что вы авантюрист, действующий из корыстных побуждений. Что же вам от меня нужно?

– А я уже получил все, что мне было от тебя нужно, – заявил Глеб. – Знаешь, разговаривая с тобой, испытываешь странное чувство, будто беседуешь с ночным кошмаром.

Это последнее заявление было оставлено одноглазым без внимания. Куда более интересными и значительными ему показались слова тюремщика о том, что он уже получил все, чего добивался. Что же это?

У него вдруг появилось странное ощущение: казалось, он вот‑ вот вспомнит что‑ то, о чем забыл... О чем предпочел бы забыть, если бы у него был выбор.

Его усыпили хлороформом, связали и привезли сюда, но между выстрелом в Гамида и пробуждением на полу гостиничного номера было еще что‑ то, и это " что‑ то" вдруг начало неумолимо всплывать из глубин памяти, как всплывает раздувшееся от скопившихся внутри газов тело утопленника.

Во рту у одноглазого пересохло, и теперь он начал понимать, откуда эта сухость. Так бывает, когда долго, без перерыва говоришь о чем‑ то, что тебя по‑ настоящему волнует. И стоило ему об этом подумать, как он вспомнил сладостное ощущение, которое испытывал, когда без умолку молол языком – там, на сиденье едущего сквозь метель и сгущающуюся темноту микроавтобуса.

Еще он вспомнил одноразовый шприц, который сжимала одетая в черную кожаную перчатку рука, острый блеск иглы с дрожащей на кончике прозрачной каплей, мгновенную боль от укола и возникшее вслед за ней желание говорить, делиться самым сокровенным, отвечать на любые вопросы...

– Хорошая вещь – современная химия, правда? – сказал Сиверов, поигрывая черной коробочкой цифрового диктофона.

– Ты умрешь, шакал, – пообещал одноглазый и замолчал, отвернув от Глеба закаменевшее лицо.

– Все мы смертны, – согласился Слепой и тоже замолчал, услышав за окном шум подъехавшей машины.

За ней к мотелю подкатила вторая. Раздвинув планки жалюзи, Глеб выглянул наружу. Он увидел, как из синего " опеля" выбирается какой‑ то человек в дорогом пальто и фетровой шляпе. Он переговорил о чем‑ то с выпрыгнувшим из подъехавшего следом бронеавтомобиля рослым военным без знаков различия, и они рука об руку двинулись к мотелю.

Смотреть, как из броневика выгружается вооруженная группа захвата, Глеб не стал. Его задача была выполнена, и теперь перед ним стояла другая: в целости и сохранности доставить в Москву до отказа напичканный бесценной информацией диктофон.

Перешагнув через связанного пленника, он устремился к ванной, окно которой выходило на противоположную сторону здания. Лампа под потолком продолжала сиять, ярко освещая смятую постель с разбросанными по ней страницами рукописи и прикроватную тумбочку, на краю которой остался лежать забытый тридцатизарядный " ингрэм" с глушителем.

Двумя часами позже бронированный микроавтобус без приключений добрался до ближайшей американской военной базы. К этому времени Андрей Гаврилович Васильев уже сидел в своей лондонской квартире, пил виски из огромной фаянсовой кружки и думал, что же он, черт побери, должен завтра написать в своем донесении.

Глеб Сиверов в это время находился в зале ожидания аэропорта " Хитроу", и у его ног стоял пластиковый чемодан мистера Рэмси, с виду ничем не отличавшийся от миллионов точно таких же удобных и практичных дорожных чемоданов.

* * *

Когда в дверь позвонили, Федор Филиппович был дома один. Звонок оторвал его от просмотра очередного выпуска теленовостей. Потапчук смотрел новости с самого утра, переключаясь с одного канала на другой, и выучил их почти наизусть, но отрываться от экрана все равно было безумно жаль: он уже и не помнил, когда информационные программы доставляли ему такое удовольствие.

Недовольно ворча и шаркая домашними тапочками, генерал пошел открывать, уверенный, что это вернулась ушедшая на рынок за продуктами жена. Опять, наверное, кошелек забыла...

Он распахнул дверь и удивленно приподнял брови, поверх очков глядя на стоявшего снаружи незнакомого молодого человека в синем форменном комбинезоне и кепи с длинным козырьком. На груди комбинезона, а также на кепи виднелись надписи " FedEx", свидетельствующие о том, что молодой человек имеет честь принадлежать к числу курьеров международной экспресс‑ почты.

– Потапчук Федор Филиппович? – осведомился молодой человек. Говорил он, слава богу, на чистом русском языке, и у генерала немного отлегло от сердца. – Получите бандероль.

Генерал взял большой конверт из плотной бумаги, внутри которого прощупывалось что‑ то твердое, угловатое и совсем небольшое. Пока Федор Филиппович ощупывал пакет, гадая, что же за штуковина в нем лежит, курьер испарился. То, как быстро и незаметно он это проделал, немного озадачило генерала: уж не бомбу ли принес ему симпатичный обормот в синем комбинезоне?

В это время в комнате зазвонил телефон. Потапчук закрыл входную дверь и поспешил туда, все еще держа в руке подозрительный пакет. В комнате он осторожно опустил бандероль на стол рядом с телефоном и только после этого снял трубку.

– Здравия желаю! – сказала трубка знакомым голосом, который, слава богу, звучал бодро и даже приподнято.

– Ба! – воскликнул генерал. – Какие люди! Знал бы ты, как я рад тебя слышать!

– Взаимно, – ответил Слепой. – Что новенького, Федор Филиппович?

– Новенького много, – осторожно сказал генерал. – Сразу всего и не расскажешь. Особенно по телефону. И потом, главные новости я рассчитывал услышать от тебя.

– Ах, вы об этом! Неужели до сих пор не в курсе?

– Более или менее. В самых общих чертах. Как все прошло?

– Как в страшном сне. Скажите лучше, что решили наверху?

Федор Филиппович помолчал.

– Что решили наверху, не знаю, – сказал он наконец. – Зато вот прямо сейчас по телевизору передают, что швейцарский суд принял решение о выдаче Адамова российской стороне.

– Не жалеете?

– О чем? – резче, чем ему хотелось бы, спросил Федор Филиппович.

– Шучу, – сказал Сиверов.

– Это не самая удачная из твоих шуток, – заметил генерал.

– А вы когда‑ нибудь пытались провести вечер за просмотром английских юмористических шоу? Не понимаю, кто придумал эту сказку о тонком английском юморе...

– Ты что, до сих пор там? – удивился генерал.

– Нет, – помедлив, ответил Глеб, – уже не там. Уже здесь. В смысле, в Женеве. Наблюдаю за ходом экстрадиции господина Адамова...

– Что?! Лондона тебе мало, ты еще и Женеву хочешь разнести?!

– А говорите, " более или менее", " в самых общих чертах"... Ничего я не собираюсь разносить и на Адамова вашего плевать хотел с высокого дерева. У меня тут образовалось одно маленькое дельце сугубо личного характера, только и всего. Ну, подарки купить, отдохнуть, послушать, как плещут волны Женевского озера... Я, собственно, чего звоню‑ то? Хотел узнать, вы бандероль получили?

– Ага, – сказал Федор Филиппович, покосившись на конверт, – вот, значит, чья это работа. Получил, но открыть не успел. Боялся: а вдруг там бомба?

– А там и есть бомба, – успокоил его Глеб. – Только не такая, как вы подумали. Другая. Я бы сказал, информационная. Ознакомьтесь, подумайте, что с ней делать, под чей зад ее подложить. Только имейте в виду, что убойная сила у этой штуки просто‑ таки невообразимая...

– Что ты такое несешь? – перебил его Федор Филиппович. – Ты, часом, не пьян?

– Нет, – ответил Глеб, – но буду. Вот только до дому доберусь и сразу же напьюсь как зюзя. Компанию не составите?

– Там видно будет, – проворчал генерал. – Когда тебя ждать, турист?

– Думаю, завтра. Встретимся – поговорим... А вы пока ознакомьтесь с бандеролькой‑ то. Зуб даю, не пожалеете! Это поинтереснее, чем новости по телевизору смотреть.

Когда в трубке зачастили короткие гудки, Федор Филиппович осторожно надорвал конверт, откуда ему на ладонь выпала черная пластиковая коробочка цифрового диктофона. Генерал легонько прикоснулся кончиком пальца к кнопке воспроизведения, не зная наверняка, хочет ли он на самом деле привести в действие то, что Глеб минуту назад назвал информационной бомбой.

... Повесив трубку и по привычке оглядевшись по сторонам, Сиверов вышел из телефонной кабинки и двинулся к выходу через просторный, отделанный черным мрамором и нержавеющей сталью вестибюль швейцарского банка. На ходу вытаскивая из кармана сигареты, он радовался тому, что больше не надо повсюду таскать за собой тяжелый пластиковый чемодан покойного мистера Рэмси, опостылевший ему хуже горькой редьки.