Серые очерки

(урезанная версия)

Лето свалилось тяжким зноем, обрушив мечты, что гордо стояли на краю пропасти, будто бы ожидая скорой гибели; осень провела бритвой возможности у самого горла, поставив под сомнение рациональность; зима холодными скользкими пальцами задушила надежду... а что же весна?

Удушливая грязь, высвободившись из-под унылого черного снега, затащила остатки человечности глубоко под землю, чтобы изрыгнуть из своих пропитанных смертью и тлением недр нечто новое.

Оно пойдет дальше, пока снова не упадет в ноги весны.

* * *

Это был сон.

Некогда освещенная ярким полуденным солнцем комната стояла заброшенной в ночи. Пропитанный жирной омерзительно-черной жидкостью холст лежал на мольберте, ожидая, когда настолько же отвратительная скользкая рука проведет по нему пальцем, создав очередной мазок боли.

В какой-то момент слегка приоткрылась дверь, и рука спряталась в самый дальний угол комнаты: из дверного проема на холст упал тускло мерцающий свет, выхватив из вечной темноты кислотно-зеленые разводы на убогой бумаге.

Это длилось лишь мгновение: дверь громко хлопнула, вернув все вещи на свои места.

Рука, подойдя к мольберту, аккуратно провела мизинцем по краю и услышала крики страдания. Тогда она поднялась повыше и начала черкаться на холсте, выводя страшные картины, слова, смысл которых давно потерян, и символы, за которыми стоит смерть.

Это была страшная боль – залитая светом, упавшим из двери, которую никогда больше не открыть, бумага могла не бояться ужаса, что скрывался в темной комнате. Но свет уходит, оставляя мраку свободу действий. Он пляшет на обожженной надеждой поверхности кожи, проникает глубоко внутрь и сдавливает горло изнутри.

Агония не знает конца.

* * *

Утро, мрачное и пасмурное, как мои мысли. Завтрак: вилка падает из рук, зубы отказываются жевать ставшую безвкусной еду. Вода медленно стекает по лицу, подобно маслу, и не помогает проснуться. Маленькое «я», скованное цепями, с опаской глядит на дремлющее сознание: стоит тому проснуться, и боль вернется.

Рубашка еле наползает на плечи, не желая соприкасаться со своим носителем. «Законченный неудачник», - шепчутся между собой туфли, медленно отползая под тень шкафа, но в скором времени все равно смыкаются на ступнях.

Темнота падает сверху на слабо защищенные плечи, пытаясь утопить в земле, готовой разверзнуться в любой момент. Ноги передвигаются усилием воли, дыхание прерывается каждую минуту. Грязный снег не издает ни малейшего хруста – очевидно, по нему прошлось столько ног, что нечем осталось хрустеть.

Хрустеть неохота и мне, уж тем более вместо снега.

Хватаюсь за дверную ручку, открываю дверь и вхожу, едва не запнувшись об нее, чтобы открыть другую, а затем и третью. Не позавидуешь судьбе дверной ручки: всю жизнь за нее хватаются, но не для того, чтобы держаться, а для того, чтобы открыть дверь и оставить ручку на растерзание пустоте.

Из-под карандаша выходит ровный круг. «Может, получится еще? » - пробегает в голове мысль. Однако следующий круг получается больше похожим на булыжник. Так всегда: стоит только подумать, что все идет на лад, как жизнь хватает за промежность и тянет вниз. Вроде бы у тебя все есть, для того, чтобы сделать нормально, и даже твой сосед по парте дает тебе цветной карандаш…. Но ничего не клеится.

Клеймо неудачника? Теперь я в него верю.

И как зеркало не трещит, завидев меня? Лицо – мрачная серая стена, перегораживающая путь к выжженной пустыне внутри. Волосы всклокочены, руки безвольно опущены… а, в общем, все равно.

Снова улица. Солнце слепит глаза, и без того ослепленные чувствами и надеждой, которые теперь покоятся где-то внутри. Не удивлюсь, если они занимаются окончательным выжиганием пустыни-души.

Обед. Стылый суп, такой же стылый, как и моя жизнь. Когда-то он кипел и бурлил, но, постояв пару дней в холодильнике (немалый срок для супа), он смирился с холодом и мраком. За окном день, свет, любовь, дружба. Непроницаемое стекло не дает к ним приблизиться, но позволяет наблюдать.

Ха-ха! Я смеюсь над собой, и жизнь гогочет в унисон со мной.

6-7 марта 2012г.

* * *

Полуденное солнце ярко освещало голый зимний лес, в котором еще не появился мятежный дух весны. Тяжелые золотистые лучи ниспадали на холодные обнаженные ветви, медленно опускаясь на землю, покрытую припорошенным снегом. Ветра не было, и недвижимый прозрачный воздух стоял на месте, прогреваясь; мороза не чувствовалось. Лес располагался на холмах и, откровенно говоря, был негустым: деревья, будто бы сторонясь, росли в нескольких шагах друг от друга, и корни одних редко соприкасались с корнями других. Равнинная местность периодически сменялась резкими спусками.

На самом краю одного из таких спусков лежала маленькая поляна. С одной стороны она была огорожена деревьями, а с другой - крутым склоном, который в некоторых местах прорезали громадные каменные глыбы; лишь узенькая тропинка, проложенная по самому краю обрыва, вела к этой поляне.

Тихо захрустел почти нетронутый человеком снег. С тишиной, царившей в лесу, слилось тихое дыхание, что вырывалось из слегка приоткрытого рта странника небольшими клубами пара. Не смотря по сторонам, он брел к поляне, погруженный в собственные мысли. Периодически дыхание прерывалось тяжелыми вздохами, изредка - еле слышным бормотанием. Человек подошел к одному из торчащих из земли валунов и оперся на него ногой. Сначала он долго смотрел, стянув с головы шапку, вниз, туда, где заканчивался обрыв. Затем он безвольно склонился над самим булыжником и что-то прошептал, едва владея собственными губами. Солнце медленно ползло к горизонту, и лес снова погрузился в гнетущее молчание. Наконец, человек выпрямился и встал на самый край обрыва, будто бы намереваясь спуститься. На его неестественно бледном лице отразилась печаль. Он так и не спустился, а побрел дальше, к поляне.

Поляна была довольно небольшой; снег на ней периодически сменялся землей, покрытой примятой пожелтевшей травой. На ее краю росло одинокое дерево, корни которого уходили вниз по спуску, а единственная ветвь была направлена в сторону солнца. Странник медленно вышел на поляну. Дыхание его остановилось, и он замер, глядя практически прямо на солнце, слегка прищурив глаза. Спустя некоторое время он и вовсе их закрыл. Перед мысленным взором предстали ее глаза, светящиеся лаской и нежностью. На его потрескавшихся от холода губах вдруг появилась давно забытая мягкость ее губ; в сердце проникла щемящая тревога. Сквозь морозную свежесть прорезался запах прошлого: аромат ее волос, ее кожи на шее и щеках. Призрачные руки обвили шею странника, и до его ушей донеслись слова далекого прошлого: " Я люблю тебя". Легкая улыбка озарила лицо странника. " И я тебя люблю", - еле слышно прошептал он и открыл глаза.

Ничего не изменилось. Он стоял на поляне, на которой не бывал очень давно. В одиночестве.

Такая же одинокая слеза застыла на его щеке.

10 марта 2012г.