11.10.17. Съемная квартира.

... Я никогда ещё не испытывала такой потерянности, как на данный момент. Я привыкла к взлетам и падениям, привыкла к бесконечной борьбе, но я ещё никогда не испытывала такого бешенного отчаянья. Ещё никогда я так сильно не обесценивала себя, не обнулялась и не терялась.

Я так запуталась, мне так сложно. Я хватаюсь за всё подряд, я хочу прибиться хоть к какому-нибудь берегу, но меня всё несёт и несёт вперёд...

Сколько раз мне приходилось переступать через свои принципы? А теперь я смотрю на себя в зеркало и думаю: " Зачем, зачем я это делаю, черт возьми? В чем моя вина? Почему я должна совершать поступки, которые доводят меня до морального изнеможения? Потому что я - это я. Я сильная, очень сильная. Но почему тогда так сложно-то? "

Мои цели размазаны, мои сны ужасны...

Всё закончилось тем, что я отчаянно пыталась найти хоть одну сигарету в доме. Не смотря на сильную боль в животе от постоянных переживаний я не поленилась притащить табуретку и взобраться на неё, чтобы проверить верхние ящики шкафа. Пусто. Я обрыла все возможные карманы всех возможных курток. Ничего.

Господи, зачем ты так со мной? Я возьму всего одну сигарету, я нуждаюсь в ней прямо сейчас. Дедушка всю жизнь курил и курит, покупал целые блоки, но почему именно сейчас в доме лежит лишь одна нетронутая обтянутая целлофаном пачка?

Я вернулась в свою комнату и забралась обратно в постель, под тёплое одеяло. В комнате царил полумрак, потому что любой источник света вызывал у меня ещё более капризное состояние. Мне хотелось кричать матом, ругаться на вещи, на то, что я не смогла найти эту чертову сигарету. Но я пообещала не ругаться. Я много чего наобещала себе за последнее время и благополучно нарушила все обещания. Кроме этого. Это обещание я нарушить не могла.

Через пару минут моя подушка промокла, а на всю комнату раздавались горькие всхлипы разочарования и отчаянья.

________

С мамой у меня не ладилось уже давно. Казалось, чем лучше у меня получалось общаться с другими людьми, не бояться раскрыться перед ними, проявлять к их жизни интерес и рассказывать о своей, тем сильней я замыкалась перед человеком, который стоит у многих людей, да чего там далеко ходить - у моих подруг, на первом месте. Мама.

Я была с ней зверёнышем. Сначала он искал ласки и пытался понять, что не так, как наладить самую важную коммуникацию в своей жизни. Потом он замкнулся, и, как бы к нему не тянулась ласковая рука, отвергал её.

" - Ты меня не любишь. Не любишь во мне человека.

- А как мне любить того, кого я не знаю? "

Я ранила своей привычной, порой такой необдуманной прямотой и себя, и её. Она тоже ранила и себя, и меня. Прямотой я лишь хотела сказать ей " Давай что ли узнаем друг друга", но вместо этого с тех пор между нами начала расти бездна недомолвок, отчужденности и независимого друг от друга существования.

Я намерено пообещала себе замкнуться перед ней. Устала пытаться искать одобрения, интерес. К себе, как личности, а не детенышу-зверёнышу. Думала отпустит, и всё наладиться. Не умею долго злиться, долго замыкаться в себе, всегда, в итоге, хочется выразить себя в общении с другим человеком.

Шли месяцы и, к моему искреннему удивлению, бездна между нами зарастать не собиралась, а становилась всё шире и глубже. Даже редкие длинные разговоры не несли в себе никакого содержания, никакой важности.

А если мне станет плохо, кому я теперь пожалуюсь?

Эгоизм. Я же так часто звонила ей при всяких сложностях, захлебываясь слезами, пытаясь спрятаться в её любви. А как теперь? Не могу звонить, ведь она оттолкнула меня. В очередной раз. И теперь я буду отталкивать в ответ.

Что это? Гордость? Неужели гордость проснулась во мне именно по отношению к близкому человеку? Не простая гордость, а гордость, рожденная обидой.

Я сильная. Мне не будет плохо. Я справлюсь сама.

Так прошел целый год. Мне сложнее стало поднимать трубку и тем более звонить самой - первой. Должна чувствовать вину? Там занято обидой, непониманием " почему? ". Я же люблю, хочу любить в тебе человека, но почему ты прячешь его от меня?

Я стала избегать её и одновременно безумно скучать. Скучать по моей идеальной маме, которой никогда не существовало, с которой мне так хотелось дружить, смеяться, делиться своими интересами и знаниями, полученными в поисках себя. Не нужно мне её " горжусь", мне она нужна.

Я вернулась с летнего отдыха, с йога-лагеря, к которому она изначально отнеслась так же, как и ко всему, чем я собиралась с ней делиться. Так же, как она отнеслась к моему знакомству с человеком, который помог мне и помогает в моих исканиях, помогает понять кто я, зачем и почему.

Мне не интересно, что там у вас с ним, можешь не рассказывать.

Хорошо, мама.

Вернулась. Волновалась немножко по поводу дальнейших действий. Я же теперь ни к чему не привязана, нужно искать работу, становиться взрослее, да? Я не собиралась спешить. Страшно было, непонятно.

Она позвонила мне узнать как дела и про отдых, но как же я ей расскажу про отдых, если там так много запрещённых ею слов и историй? " Нормально. " А все выпускники давно ищут работу, все места заняли, а ты нет, ты отдыхала, тебе было хорошо, а вот он и он уже нашли работу и трудятся. А у тебя нет работы.

Одно дело, если бы мы просто, в очередной раз, поссорились. Мы и поссорились, но приложением к ссоре был подогревающий и до того сознание страх, что у меня ничего не получится, что я не смогу найти хорошую, достойную затраченных ранее на учебу сил работу. Как найти работу, когда ты... не как все? Как вывернуться перед человеком при первой же встрече так, чтобы он увидел в первую очередь твои мозги, а потом уже физические изъяны? Я не знала.

Не знала и оттягивала. Думала, что оттяну злополучную поисковую часть до осени. Как никак шли мои последние каникулы. Но... разговор. Я бросила трубку, мы перестали общаться. Рассорилась вся семья. Что я чувствовала? Вину и безумный страх. Вину не за свои грубости, тут мне ещё работать и работать над собой, а за свои физические недостатки.

На следующий же день начались мои поиски работы. Я искала самые незамысловатые вакансии. Не верила в себя. Плевать какое у меня образование, плевать сколько я пахала и лезла из кожи. Никому оно не надо. Опыт - вот, что нужно.

Все ближние и приближенные твердили успокойся, найдешь ты своё, не принижай свои достоинства. Но... мама. Её слова не выходили у меня из головы. Мне хотелось доказать, что и я могу, что могу не зависеть от неё, не зависеть ни от кого.

И я нашла. После нескольких никчемных попыток устроиться на работу на простейшие вакансии мне удалось пройти собеседование на должность, соответствующую моим знаниям и диплому. Было очевидно, что сложностей не избежать, что сил и труда я затрачу больше, чем получу результата. Первое время уж точно. Но я же так спешила. Спешила избавиться от чувства, которое поселилось у меня в грудной клетке после телефонного разговора и никак не хотело покидать её.

Три часа в один конец, три в другой. Ничего страшного. Бесконечный поток людей, которым ты должна... Ничего страшного. Я рассматривала это как стажировку, как очередное обучение.

" - Я вижу, как Вам сложно.

- Всё нормально. Зато потом мне будет легко. "

Врала и одновременно верила в то, что говорю правду.

" - Я вижу, как тебе тяжело. "

Две похожие фразы, сказанные с разницей в месяца полтора совершенно разными людьми в их ко мне отношении. Первый — моя начальница, которой нужен был от меня результат, и одновременно я видела, что она готова меня учить, сопереживала мне, но не знала как ко мне подступиться, может даже ждала, что, задав мне этот вопрос сможет меня открыть, вывести на разговор. Могла ли я действительно признать свою слабость? Сказать: " Да, черт побери, мне тяжело. Я недоумеваю, я не могу подстроится под эту систему отношений, мне не хватает элементарной информации, доверия. Меня душит контроль в сочетании с давлением". Могла я открыться перед ней? Я не имела права. Ведь... я не верила ей. Она просит - я делаю. Я справлюсь сама. Мне не хотелось привлекать к себе внимание так называемых коллег, а из-за её чуть ли не сочувствия, которое просачивалось сквозь железобетонную расчетливость и хитрость, это легко могло произойти.

Второй человек - Сергей, инструктор по йоге. Один из тех людей, с которыми мне легко. К нему я ездила в лагерь, ему я задавала вопросы, а он задавал вопросы мне. Лагерь - место, где я могла спрятаться от всех и всего, ненадолго выдохнуть. Мой большой абхазский выдох. Там я тоже сталкивалась с трудностями в виде других людей, ведь я так привыкла делить всё на своё и чужое. Я чувствовала себя уверенно с одними и тут же загнанной в угол при появлении других. Фразу эту он сказал, когда зал для занятий заполнился не парой человек, как завелось в эту поездку, а целой толпой гостей, под которых было подстроено занятие более активное, чем обычно.

И в первом, и во втором случае слово " сложно" значило слово " люди". Много людей, с которыми пора бы научиться взаимодействовать без внутренних жертв и неудобства.

В обоих случаях после вопроса, не смотря на совершенно противоположный уровень доверия к спрашивающим, я сразу же свернулась внутри себя в комок и замкнулась. Переживу сама.

Я поставила себе цель. Говорила, что, если провалюсь, умру от стыда, должно всё получиться.

Спустя пару недель поняла, что переезд неизбежен. Я безумно уставала. Я не жила. Снова боролась. Существовала. Кто ж знал, что дальше станет только хуже, что переезд — не решение проблемы, а её усугубление?

Подходящая квартира недалеко от работы, вернее койка-место, нашлась быстро.

Вот я приезжаю радостная с моря. Во мне бурлит энергия, жизненная сила, идеи, позитивный настрой, планы.

Вот я в метро, от усталости перепутала переходы на станции и дважды проехала туда-сюда. Толпа сжимает меня, несет за собой, плюет на платформу вокзала. Окна электрички показывают город, мелькающий и такой безумный в своей суете.

Вот, - всё это происходит со мной в течение полутора недель, - я еду в полуразваленном автобусе смотреть свою " койку".

Вот на автобусной остановке меня встречает женщина в возрасте. " А я думала, ты старше... Хотя, мне наплевать на это. " Я иду за ней, она рассказывает, что да как. Удобно, безопасно, всё рядом.

Вот я еду домой за вещами. Мне привозят мой чемодан прямо на вокзал, потому что так быстрее, я должна снова сесть в электричку и поехать обратно. Три часа туда, три обратно. И снова три туда.

Измученный взгляд в окно вагона. Эмоции изъедены усталостью.

Ночь. Я сижу на своем диване, койко-месте, на только что постеленной простыне и чувствую, как внутри меня разрастается дыра. Чувствую себя выброшенной, ненужной... свободной?

В квартиру приходят женщины, одна за другой. Позже я знакомлюсь со всеми по отдельности. Мне объясняют правила, а я... Я задаю себе вопрос: " Это правильно? "

Я смотрела на него каждый день, быстро пробегая мимо на работу и с работы, иногда притормаживая или вовсе останавливаясь. Одно настроение сменялось другим изо дня в день, и, чем хуже я себя чувствовала, тем дольше смотрела на храм. Меня терзали сомнения, ведь я приняла решение избегать этой части социальной жизни, даже не смотря на то, что схематично приняла её. Одно дело посещать такие места проездом в целях прогулки или экскурсии, со знакомыми или просто временными спутниками, другое - пойти туда одной.

Я порвала с самостоятельными посещениями по доброй воле в момент, когда несколько лет назад со мной произошла одна из самых болезненных бед в моей жизни: я сняла крестик и приняла решение, что теперь у меня есть только я. В итоге примирилась с тем, что Высшая сила существует, и её следует уважать, но не более того. Пришла я к такому выводу через множество сомнений и душевных терзаний. Приобщиться к так называемой Высшей силе можно, конечно же, не только через посещение церкви, но почему-то мир с ней был для меня важен.

Мне было больно и одиноко. Изо дня в день я тащила себя, автоматически совершая одни и те же действия и чувствуя насколько близок мой предел. Поскольку совсем недавно я всё-таки преодолела барьер, состоящий из обиды, недоумения и уверенности в бесполезности посещений (всё ж сама), лишавший меня возможности ходить в церковь, я позволила себе перейти дорогу, пересечь неуверенной походкой парк и с мыслью " а какая собственно разница? " зашла в храм.

На самом деле прежде всего на тот момент я нуждалась в месте, где можно поплакать. Я понятия не имела, где ещё можно пролить свои слёзы, не привлекая всеобщего внимания. Я полностью была лишена личного пространства. Даже в ванной не могла задержаться более, чем на десять минут. Потому что помимо меня были и другие желающие принять душ. Потому что нужно всегда помнить, что ты не одна. Учитывать желания и потребности других. Я чувствовала, как с каждым днем зажималась всё сильнее и сильнее. " Нет, всё в порядке. Нет, ничего не нужно. Да, я всё понимаю. Хорошо, я сделаю. Конечно же я могу. "

Но я больше не могла. Не могла и не хотела. Ежедневные мысли " ты сильная, ты очень сильная, просто терпи" утрачивали свою внушительную силу чуть ли ни с каждым часом.

Я не могла ответить себе на элементарные вопросы. Мне казалось, что я пытаюсь запихнуть огромного слона в кладовку, но ведь ему там не место... А где место? Что правильно? Быть может стоило уменьшить своего слона, но и этого сделать я не могла. Мне нужен был мой слон в целости и сохранности, каким он и был до переезда. Меня всё в нем устраивало. Я не могла им жертвовать. Не могла его терять. Но и жить я так тоже не могла. Он упрямо не помещался в те рамки, которые теперь должны были стать нормой моей жизни. Я так считала. И продолжала ущемлять права своего слона.

Итак, храм.

Сейчас мои пальцы остановились в недоумении, так как я правда не знаю, как передать пространство, как его представить здесь, на бумаге. Наверное, это от того, что я не любоваться им тогда пришла, а плакать. И я достаточно ответственно выполнила свою задачу. Стоило мне только присесть на лавочку и опустить, спрятать голову в холодные ладони. Обряды, запах свечей и их огни, иконы - вся атмосфера снова напоминала мне о том, какое решение я приняла несколько лет назад, и вот я здесь. Забавно, что у меня есть только я, и я сижу здесь, снова повернутая лицом ко всему этому, потому что не могу справиться с переменами и своими новыми бедами. Одни проблемы увели отсюда, другие привели сюда. Почему так?

Я сидела в углу, чтоб не привлекать внимания я всегда забиваюсь в угол, на деревянной лавочке в потёмках и смотрела на икону Николая Чудотворца. А он смотрел на меня. " Ладно, я просто посижу с тобой и всё. Почему так складывается? Почему так сложно? " Он продолжал на меня смотреть, молчаливо и выразительно, а я опять отвернулась и уставилась в пол, вытирая слёзы. Как всегда мой мозг судорожно пытался расставить всё по полочкам, а внутренний голос приободрить. " Всё будет нормально". Сколько раз так мне говорили, сколько раз я сама себе так говорила.

Я не могла уйти просто так, чувствовала, что это будет неправильно. Приложилась к иконе, будто искала его объятий. Под иконой стояла ваза с букетом бледно-розовых роз. Закрыла глаза, ощущая лбом холодное стекло, слушая нежный запах, утешаясь им и пытаясь забыться. Хотелось стоять так вечность, ни о чем не просить, не принимать никаких решений. Ничего. Как же часто мне хочется ничего, в котором заключается всё.

" Как узор, на окне, снова прошлое рядом.

Кто-то пел, песню мне, в зимний вечер когда-то.

Словно в прошлом ожило, чьих-то бережных рук тепло... "

Момент растворения в своих страданиях улетучился спустя несколько минут, но сразу же покинуть храм я не могла. Медленно прошлась по его помещению, заглядывая в каждый уголок, но ни на что особо не обращая внимания. Тянула время. Подошла к распятию. Всмотрелась, задумалась. Я уважаю то, что произошло давным давно. А может и не произошло. В любом случае точно знаю, что человек очень жесток по природе своей, что он уничтожает всё, что ему непонятно и над чем он не имеет никакой власти. Я уважаю в людях свет, я соболезную их боли и мучениям, и именно поэтому я делаю это. Всегда подхожу. Никакой больше причины нет. " Ты сам всё знаешь".

Так начались мои походы в Алексеевский храм. Каждый раз, когда я приходила туда, во мне смешивались противоречивые мысли. Я одновременно чувствовала вину и перед собой и перед чем-то (кем-то), что выше, разумнее меня. Я пыталась всё разложить по полочкам следуя логике и своему разуму, но каждый мой поступок содержал в себе слишком высокую долю подавленных эмоций, и я понятия не имела куда их девать, как выплеснуть. Некоторые люди после того, как поплачут, чувствуют себя лучше. Со мной такое никогда не проходило, наоборот, после слёз голову и тело захватывали изнеможение и апатия.

Я оставалась на службу. Один раз, второй. Вставала, крестилась, произносила молитву вместе со всеми прихожанами, копировала их. Делала то, что делают они. Они, но не мы. Я была отдельно. Есть люди, которые ходят в церковь методично. Есть люди, которые заходят в церковь случайно. Я же больше не могла переживать кардинальные перемены в своей жизни в одиночестве, но и не собиралась кидаться в объятия веры. Кто-то, чтобы забыться, проводит время в клубах, кто-то ходит на рыбалку, а я бегала в храм. Перекантоваться так сказать. Спрятаться, как " разбойники" прятались от " казаков" в детской игре в запретных местах, где никто не будет их искать.

Потеряв почву под ногами и заблудившись в дебрях жизни я пыталась вернуть себе душевный покой присутствием в церкви, потому что там, в отличии от того, что творилось у меня в душе, было тихо и спокойно. Знала, что это неверный в какой-то степени выбор. Я же не они. Я не часть. Мое место в другом.

Во мне всегда будет биться противоречивость в отношении веры. Не знаю я как к ней подступиться так, чтобы ничто не отягощало ни разум, ни душу по этому поводу. Слежу за гранями допустимого для себя, тянусь и отталкиваю от себя одни и те же вещи — сомнение внутри всегда грызет уверенность, словно голодный пес уже много раз искусанную и облизанную кость. Почти что в зависимости от настроения. Грубо говоря. Всё от неуверенности. Нельзя быть как мягким, так и твердым в своих взглядах, когда ищешь. Нужно понимать, что стоит оставить при себе, что выкинуть или отпустить в зависимости от ситуации. Так и болтаюсь не принимая категоричных решений не смотря на то, что я имею к ним огромную склонность.

Внутренняя слабость отодвинула борьбу на задний план: я решила исповедоваться. Прислоняясь к Николаю Чудотворцу, слыша запах нежно-розовых роз, я пришла к тому, что так будет правильно. Что нужно поставить окончательную жирную уверенную точку в моей ссоре с... чем?

На моей шее вновь висел крестик. Ни тот, который мне купили, с золотой цепочкой. Если я и надевала крестик, то только тот, который купила сама в одной из поездок в Карелию. Купила я его в неприятном, причины этому не знаю, для себя месте, но крестик, нарисованный на одной стороне пластиковой подвески и ангелом на другой, очень люблю.

Я отстояла ещё несколько служб... и мне казалось, что я предала себя, предала то, за что я боролась внутри себя и своих поисков. То, что я делала не было сильным поступком, это был бешенный бег испуганного животного в никуда. В том, что я здесь, в этом храме, не было ни капли здравого смысла. Я искала в лицах людей, которые приходили сюда, понимание и осознание собственных поступков. Наблюдала за тем, как мужчины падали на колени перед иконами, резко крестились, шептали свои молитвы, поднимались так же резко, как и падали, и уходили. Была в этом какая-то неестественность и неправильность. Не знаю.

Однажды, когда я вновь бежала в храм после работы, чтобы скрыться от всего, что со мной произошло за день и ещё произойдет за вечер, я увидела непривычно много людей у его подножья. Во дворе висело расписание служб, к которому я как-то подходила. Всё, что там было написано не имело для меня никакого значения. Каждая служба посвящалась кому-либо из святых, несла в себе смысл. Ни смысла, ни значения я не видела.

Значит, особенный день. У входа во двор храма стояла машина с книгами. Как я узнала позже - духовная литература. Помня, что я не принадлежу к обществу, в которое вливалась несколько дней подряд, я направилась в храм теперь менее решительно из-за большого количества людей. Даже воздух был пронизан их знанием, а моим незнанием происходящего.

Я шла всё медленнее, задумавшись, может развернуться и уйти в квартиру, которая должна быть мне домом? Снова как напуганное животное я топталась возле входа, теребя в руках тёплый шарф, то поднося его к голове, то вновь опуская, делая вид, что расправляю его. Неподалеку от меня с женщиной разговаривал старик в черных одеждах. Для меня они все одинаковые, серьезно. Я заранее посторонилась от входа, чтобы не помешать ему выходить. Улыбнувшись женщине он направился к выходу и, приметив меня, завернул в мою сторону. О, нет.

- Если дам Вам кое-что, будете смотреть?

- Эм, да, - неуверенно произнесла я, уже сжимая в руках пачку из нескольких дисков.

- А читать по-русски Вы умеете?

Я опешила. Конечно, блин, я умею читать. Я смотрела на него тупым, растерявшимся взглядом и ответила как можно воинственнее.

- Я же русская, естественно умею.

- Ну, мало ли, может американка. Шпрехен зи дойч?

Я продолжала недоуменно на него смотреть и отрицательно покачала головой.

- Вон идите, возьмите себе что-нибудь, машина там стоит.

Идти я не хотела, но пришлось. Было бы странно упираться. Хотя ситуация, в которую я попала, и так была для меня странной. Нерешительно подошла к машине, встала в не особо длинную очередь за книгами. Рядом со мной оказалась женщина, которая общалась со стариком до меня. Она что-то активно рассказывала о святых местах, я же отвечала так, чтобы отрезать ей все пути к каким-нибудь рассуждениям и обсуждениям. Наконец мне вручили три книги, хотя я попросила только одну. Выбрала наиболее отстраненные от конкретных повествований о вере христианской. Зачем, зачем я здесь?

В храм я зашла как раз к службе. Привычно подошла к Николаю Чудотворцу и села к нему поближе. Он ежедневно поддерживал меня. Я чувствовала поддержку и не могла от неё отвертеться, как бы сильно не нарастал мой скептизм на протяжении всей службы.

Когда я откровенно не понимала, что делать, я обращалась к бабульке, которая ежедневно приходила и почти всегда садилась рядом со мной. Не помню в какой момент мы познакомились. Она всегда знала, что делать и не была навязчивой, чем полностью меня устраивала.

После службы я обратила внимание на то, что множество людей подходят всё к тому же, уже знакомому мне старику: целуют ему руку, просят совета или благословления. То, что он выделялся среди остальных священнослужителей - спору нет. Было в нем что-то. В его глазах... Ну, нет. Я пришла к мнению о том, что каким бы уважаемым не был человек, чего бы он там в себе не нес, если я его не знаю, если, по сути своей, у нас разные пути, глупо искать его внимания и тем более благословления. Я ушла. Не зря ли?

Шли дни, а я все думала, что творю, почему чувствую такую острую необходимость в исповеди. Почему именно сейчас? Повлияли ли на меня разговоры и рассуждения во время летнего отдыха в лагере? Не проходило ни дня, чтобы не произошла безобидная, но длительная перепалка по поводу религии между представителями лагеря. Я обычно отмалчивалась, что, кстати говоря, странно. Почему-то не испытывала потребности выговориться, возможно потому, что не хотела раскрывать свои сомнения, неуверенность, запутанность в данном вопросе и обсуждать со всеми что меня мучает, зачем и почему. Личное же. А когда созрела... не нашла подходящего момента. Разберусь сама, как и обычно в подобных ситуациях, решила я. Может это и был корень.

Меня всё ещё удивляло то, что одно отчаянье очень далеко увело меня от всего этого, а другое толкало на возвращение. Как же я старалась быть объективной. Я фильтровала, сомневалась, искала. Я поняла, что вру. Всегда стремясь к правде, к честности и светлости я беспощадно врала всему живому, включая саму себя. Потому что все мое нутро сопротивлялось. Но я не могла так легко сойти с внезапно выбранной дорожки в моем длинном жизненном пути. Я решила, что точкой во всем этом для меня станет исповедь. Может это тоже одна из форм богохульства. Куда не плюнь, что ни скажи, тут же возрастает вероятность, что ты, скорее всего, только что богохульничал. Меня убивало отношение церкви и всей христианкой веры к " стаду", меня оскорбляло оно, и я вырывала из всех полученных мною на данную тему знаний только самое адекватное, на мой взгляд. Я хотела пообщаться непонятно с кем и непонятно зачем.

Исповедоваться было можно в субботу. И весь процесс оказался сложнее, чем я себе представляла. От и до.

Моя первая попытка осуществить задуманное провалилась. В пятницу я засыпала с твердым намерением, уверенностью и настроем. Я осталась в изматывающей дух, чужой квартире только из-за желания поставить точку в своей непростой истории с Ним/Ней (не суть) именно в данном " месте встреч". Когда на меня находит такая решительность, пропитанная твердостью намерений, остановить себя уже не могу: если мне что-то приспичило - осуществлю во что бы то ни стало. Подобные порывы всегда выводили меня на более твердую почву жизни.

Обычно в пятницу после работы я бежала на электричку и предвкушала приезд домой, свою комнату, свою кровать. Личное пространство.

Вообще, до тех пор, пока я не уехала из дома, я не знала, что я домашняя. Ни в том смысле, что мне нравилось сидеть дома, наоборот, я всегда стремилась к приключениям и минимизации своего пребывания в нем, но... я очень скучала. Скучала по бабушке, по дедушке, по коту. Я даже забыла им все ссоры и обиды. Я забывала их ровно до воскресения каждую неделю. Потому что при возвращении всю субботу на меня лилась их любовь и тоска по мне, а ближе к вечеру воскресения снова приходило привычное давление, которое душило меня всю жизнь и вызывало желание бежать подальше. С каждой неделей в домашней атмосфере все сильнее ощущалось ожидание от меня чего-то большего, уже нужен был рост, я должна была как-то оправдать себя, свой переезд. А как оправдать, если моральная дыра внутри все растет и растет? Нет, я получала от них поддержку, можно сказать дозировано, в меру, которую отмеряла себе не я, а они. Ожидание и слова. На слова не облокотишься, а ожидание от меня чего-то большего служило отягощением ситуации. Я попала в ловушку из серии " куда не плюнь, везде плохо". Тем не менее под конец недели я все равно стремилась домой. Мучиться в своей комнате...

Так вот, пришлось на неделю лишиться удовольствия побыть дома, в относительном покое хотя бы два дня. Я так думала.

В субботу я проснулась рано утром с безумным желанием покинуть квартиру и уехать домой как можно скорее. Меня захватил безумнейший приступ страха. Не могу я никуда идти. Вот не могу и все. Ни с того ни с сего я чувствовала недомогание, мне хотелось плакать, слёзы чуть ли ни сами текли из глаз. Я позвонила домой и сказала, что приеду на первой же электричке.

Весь день пошел наперекосяк. Сначала я села ни на тот автобус. Он довез меня на одну станцию метро дальше, чем было нужно. Возможно, стоило сразу после этого вернуться назад и успокоиться, но я не вернулась.

На Белорусском вокзале первое, что мне бросилось в глаза, была церковь. И опять же голову одолевали мысли о том, что нужно вернуться. Я немного успокоилась и искренне не понимала, что нашло на меня рано утром. Между тем продолжала шагать к платформам, заглушая внутренний голос, потому что, когда я куда-то иду мне очень трудно развернуть себя на сто восемьдесят градусов.

Подойдя к расписанию электричек я не поверила собственным глазам. Перерыв почти целый час. С утра. Кошмар. Мне уже прямым текстом говорилось едь обратно. А я не могла. Не могла и все тут. Внутри разрасталось все больше недоумения и раздражения на непонятность собственного поведения и сложившейся обстановки вокруг меня. Я уперто двинулась на платформу.

Поднявшись на мост я подавлено плелась вперед, все ещё пытаясь принять решение. На середине моста за мной увязался мужчина. Не хочу уделять ему даже одно предложение в данном повествовании, но тогда картинка не будет настолько ясной и идиотской, насколько она была в реальности. Удивительно быстро мне удалось от него отвязаться, но обрадовалась я рано. Он достаточно понятливо среагировал на " нет" и скрылся из поля видимости.

Чтобы скорее убрать себя подальше от Москвы и убогого настроения, я села на первую пришедшую электричку, решив сделать пересадку ближе к дому. Мой понятливый преследователь, оказался ни таким уж понятливым, и через две станции я вылетела, как угорелая из вагона. Он тоже вышел следом, но тут же сел обратно, смерив меня взглядом, перешел в другой вагон и укатил дальше.

Никогда не страдала слишком уж сильной впечатлительностью, но, когда одна беда накладывается на другую, а на другую третья, и одна гаже другой, здесь и вправду " тошнить не стошнит, но вырвет точно".

По платформе ходили полицейские, анализировать всю ситуацию я не стала, а села на серую обшарпанную лавочку и уставилась в никуда. У меня все ещё была возможность спуститься в метро и вернуться. Почему со мной происходила вся эта ерунда? Почему день построился таким странным образом? Потому что я врала сама себе, потому что надо доводить дела до конца или что? Я собрала вокруг себя весь возможный негатив, я не знала, как мне избавиться от всепоглощающего чувства отвращения и мерзости. Не думаю, что если бы меня и вправду стошнило, мне стало бы легче. До сих пор иногда сердце сжимается, как вспомню. Всю последующую неделю я шугалась от всех, кто ни с того ни с сего из вежливости пытался мне помочь. Какие-то абсолютно незнакомые люди. Они выводили меня из себя. Не надо меня трогать.

И всё-таки я не вернулась назад, не умею так. Слишком противная даже сама с собой. Села на следующую электричку и сделала пересадку там, где и планировала изначально. Ничего плохого больше не произошло. Что-то решило, что с меня достаточно. Домой я вернулась капризная и разбитая.

Я заболевала. Организм измотался вконец, тоже устал бороться со стрессом, как и разум. Чувствовала, что на этот раз никакая практика йоги не поможет мне смягчить мое подавленное состояние. Все авторитеты, в поддержке которых я так нуждалась, исчезли. Парадоксально, но я вообще ни до кого не могла достучаться. Иногда я получала помощь тогда, когда и не нуждалась в ней особо. Сейчас мне она была критически необходима, и не единой души не было рядом.

Обратно в Москву я приехала лишь на два дня. Пребывая в полуобморочном состоянии и полном бессилии безразлично смотрела на происходящее. Заболела. Всю ночь провертелась на тесном диване в ледяном поту и лихорадочном состоянии. Я не могу так жить. Не могу. Все неправильно.

Вновь вернулась домой, стараясь держаться толпы и шугаясь каждого человека в отдельности.

В болезненном состоянии я начала готовиться к причастию. Решимость моя лишь возросла. Обещания нужно выполнять, даже данные самой себе, их, возможно, в первую очередь, иначе о чем вообще можно говорить со мной?

Как и положено нашла три нужные молитвы и, как и положено, читала их. Читала сначала про себя, но в итоге соскакивала на быстрый шепот. Он успокаивал меня, с каждым словом звучал все более захватывающе, уводил от реальности, и, даже если путался язык, глаза подгоняли его, торопливо пробегая дальше. Сначала я не вдумывалась в слова. Ухватывала только то, что было очевидно. Я ни разу не погрузилась в молитву всей своей сутью, потому что край разумного сознания все ещё не понимал: " Зачем мы это делаем? ". Со временем я всё-таки начала задумываться над тем что я невольно, исходя из текста молитвы, прошу и кому молюсь. Некоторые строки были бальзамом на душу, укутывали в себя и давали понять, что поддерживают тебя, другие же... вызывали море возмущения, негодования и непонимания.

Я прониклась молитвой к Ангелу Хранителю. К нему обращение было наиболее дружеским... родным и знакомым. Никогда не отвергала всё, что связанно с ним. Не могу. И вот здесь уже плевать на логику.

В остальном... Неправильно относится к себе так, как написано в молитвах. Неправильно не знать себе цену и принижать свои достоинства в погоне за неизвестно чем (а разве не именно этим я занималась последние несколько недель? ).

Если глубоко копнуть, всё в моих действиях было напыщенной ложью. Но и прекратить я не могла. Хотела дойти до конца, поставить точку и... тогда я ещё не знала, что последует за этим " и".

Обратила внимание, что именно отказ от каких-либо действий отягощает весь процесс этого самого отказа. Обратила внимание давно, возможно с помощью йоги или чего-либо ещё. В какой-то момент я понимаю, что четко знаю определенные вещи, но я понятия не имею откуда я их знаю. Прочитала, рассказали, прочувствовала, вспомнила, пришло в меня неведомым путем. Правда для разумных действий одного понимания, увы, мало. Уметь использовать свои знания во благо как себе, так и окружающим вполне можно считать за дар. Я пользоваться этим даром пока только учусь.

Что касается воздержания в пище... по сути, я и так плохо питалась последнее время. Никаких желаний, кроме как выйти из угнетенного состояния, избавится от надрыва, дрожи, истерии внутри, у меня не было.

Я мало говорила, много плакала, плохо практиковала и тонула в одиночестве. Нет, я не ограничивала общение, выходила гулять с друзьями, слушала, что мне рассказывают и говорила сама, даже смеялась, но всё шло мимо. Потому что всё было не так. Всё было неправильно. Будто тенью стала, а не человеком. Бесцельной, спутавшейся, испуганной. Той, каких не люблю.

Когда-то, казалось жизнь назад, но, по факту этим же летом, я жила, отдыхала в лагере в очередной раз, и там абсолютно всё было правильно, спокойно, то место, те люди, правильные слова и действия. Теперь же меня как будто запихнули в какое-то неправильное место на жизненном пути, туда, где меня быть и не должно вовсе, где не стоило задерживаться, но я благополучно заблудилась в трех соснах, носилась вокруг них, и никто не собирался остановить меня в моем сумасшедшем беге, отвернуть мою голову от этих сосен и разуть глаза.

Я нечестно прошла подготовку к исповеди и причастию, начиная с сомнений, влиявших на искренность порывов, и заканчивая внутренним недоумением от собственных действий.

В Москву я вернулась к началу службы на этот раз полная решимости. Тем более не зря же я попала в тот странный день и была вынуждена пережить его, а теперь вынуждена помнить.

Села, как и обычно, в углу, рядом с иконой Николая Чудотворца. Не знаю почему я так к нему прикипела, но, каждый раз смотря на него во время службы, я находила в себе силы услышать внутренний голос: " Сиди". Тот же самый голос, который сомневался в правильности, только говорил он мягче. Не смотря на сомнения надо было сидеть. Если быть точной - стоять. Приходилось вникать во все таинства по ходу дела. Что я должна чувствовать сейчас? Наверное то же самое, что и все присутствующие. А что чувствуют они? А эти священники, чем они живут, искренне ли верят и молятся сейчас? Красивыми речами можно внушить всё, что угодно. Тем не менее, не смотря на свое, я бы даже сказала презрение к происходящему, ибо реальное поведение людей и то, что происходило с ними здесь говорило о способности человека легко примерять на себя маски, запутывать других и себя, теряться и находиться; уверена многие из этих людей понятия не имеют чтО они есть, какой в них человек настоящий - молящийся в церкви или живущий в... мире; переступая порог храма они оставляли одного себя за ним и обретали себя другого, кающегося и стремящегося к чистоте, переступая порог снова, обратно в жизнь, они теряли обретенное, делая один шаг, второй, третий, у кого-то нового чистого чувства внутри хватало на много шагов, у кого-то оно улетучивалось почти сразу, а светлые намерения превращались в пыль при столкновении с реальностью - клянусь, я точно это знаю.

Я стояла, молилась и искала в себе искренность. В конце концов и не вам совсем я должна, и ни к вам я пришла. Или и здесь я себе соврала?

Служба длилась вечно. Мои мысли прыгали с одного на другое: с правильного на неправильное, с уверенности на сомнения. Чем ближе подходил момент развязки, тем отчетливее я чувствовала неуверенность и страх. Даже ужас. Но теперь-то бежать было бы явно глупым поступком, раз уж я здесь. Эта мысль двигала весь процесс с самого начала: раз начала изволь закончить.

Я искала глазами человека, который отправил меня за книгами. И нашла. В отличие от остальных служащих он был покрыт черным с золотой изнанкой плащом, движения и голос его так же несли в себе отличную от других силу. Какую же роль он играл во всей истории я так никогда и не узнаю. И нет, совсем ни с ним я разговаривала в последствии.

Служба закончилась, незаметно для меня освещение в храме стало более неброским, легкие сумерки окутали помещёние, отчего свечи как будто заиграли огоньками на несколько тонов ярче. Огляделась вокруг, посмотрела в тёмные, залитые густыми сумерками окна, перевела взгляд на Николая Чудотворца. Сиди.

Исповедь началась. Сформировалась небольшая очередь из женщин, задумчиво и тихо склонивших голову, терпеливо ожидающих своего момента истины. Они выглядели забитыми, виноватыми и неприступно тихими в своей внутренней решимости. Может уйти? Если да, потом ведь загрызу себя. Я знаю себя. Я не умею уходить, не поставив точку. Иначе чувствую себя привязанной к незавершившемуся делу, проблеме. Где моя решимость? Где мой внутренний покой, вкуса которого я почти и не знаю? Всё никак мы не познакомимся, не найдем друг друга, не узнаем. Виноватой же, думаю, я не выглядела никогда, потому что вина настолько поселилась и закоренилась во мне, что неотделима от самой моей сути.

За день до исповеди, дома, читая молитвы и ища в них ответ, я написала на листочке свои предположительные грехи. Такое ощущение, что я пишу сейчас про подготовку к какому-нибудь экзамену. Странно на душе. Изучая заранее данный вопрос не смогла себя лишить всё того же недоумения и в удивлении приподнятых бровей. Почему нас должна жрать вина именно за перечисленное в писании? Мы сами, наша совесть и воспитание выбирают за что чувствовать вину. Почему это считается верной дорогой? По-моему я настолько упряма, что упрямство переносится вообще на всё к чему я прикасаюсь, о чем сужу, во что верю и к чему стремлюсь. Прилежно написав всё, что считала нужным, я убрала листок в карман. Гадко.

Теперь все мысли путались. Я делала шаги вперед и убирала бумажку всё дальше в карман. В ней не было никакого практического смысла. Пафос, фарс, неискренность. Так дела не делаются. Что я должна ему сказать? Или... что я могу ему сказать? А может Ему нужно писать с большой буквы, и вот это уже точно правильно в данной ситуации, потому что всё, что здесь происходит, происходит из-за Него. Когда я пишу Он, в моей голове рисуются определенные представления по поводу этого Он, но я не хочу за них держаться, не хочу утверждать, что это то самое, потому что приняла для себя решение относиться к вопросу религии в другом ключе. Неважно, что я имею ввиду, важно то, что я при этом чувствую, вижу внутренним взором и стремлюсь... Стремлюсь к нему. К миру внутреннему и окружающему. На Проспект мира я пришла за обретением мира в себе и избрала для этого именно такой способ потому, что хотела замкнуть круг моих отношений с, скажем грубо, религией. Хотя не думаю, что слово " религия" может в точности донести то, что я хочу выразить, но других слов, увы, либо не придумано, либо я их не знаю, либо, если быть чуточку правдивее, мне неловко их писать, произносить.

Не помню, что он мне сказал, прежде чем всё началось. Не помню с каких слов всё началось, когда он приготовился меня слушать. Горло свело, слёзы подступили, головная боль нарастала вместе с речью, которую я произносила. Я не ожидала такого. Начала банальщиной, так как принято у всех. Банальщиной из-за которой мне и не хотелось-то особо каяться. А потом всё подошло к самому главному. Я не знала, что для меня имело такое огромное значение, что я чувствую настолько сильную вину не только за то, что и кто я есть, уж эта вина давно со мной, ещё я чувствую огромную вину за то, какую боль я причиняю близким людям только потому, что мне больно самой. Я открыла сама себя для себя же. Может вот он и есть, весь смысл исповеди? Я не читала умных духовных книжек на христианские темы, пробовала конечно, но не проникалась, ибо глупо. Я не испытывала стремления " очиститься", " посветлеть" и тому подобное. Я, как и обычно, хотела понять. И я поняла. Поняла за что ещё я себя ненавижу. Всё лицо было в горячих, горьких и душащих, как и само понимание, слезах. Больше ничего из себя после сего осознания выдавить я не смогла, на том и закончила. Помню его озабоченное лицо в тусклом свете свечей. Стемнело и полумрак превратился в чистую темноту.

Всё нормально. Я шла по тропинке к автобусной станции, закутавшись в шарф и одновременно вытирая им слёзы. Всё будет нормально.

Оказалось, что теперь, следующим утром после исповеди, меня ожидала вторая часть таинства - причастие. Быть может мне должно быть неловко за то, что я настолько непросвещённая во всех этих делах и, тем не менее, принимающая в них участие. Безразлично, у меня свои цели и приоритеты. Никому же не врежу, ничего не утверждаю, только занимаюсь поиском так, как считаю нужным.

Тревоги улетучились, потому что самое сложное и страшное для себя я уже перешагнула и теперь испытывала лишь любопытство и желание поставить точку. Я понятия не имела о том, как поведу себя после причастия. В плане посещения церкви. В процессе, перед всем произошедшим, я испытывала потребность туда ходить, потому что идти больше некуда. На меня угнетающе действовала обстановка, в которой я жила. Да, я приходила раньше всех и имела возможность побыть несколько часов одна. Но всю свою жизненную энергию я оставляла на работе, раздав её множеству людей, с которыми меня ничего не связывало и не должно было связывать. Я могла прийти и упасть в кровать в пять часов вечера, проснуться в девять, чтобы поесть, и опять провалиться в сон, повторяя про себя: " Я привыкну, я сильная, всё будет нормально. " Мои силы иссякали параллельно с верой людям. Да, наверное это был первый раз, когда я столкнулась с откровенной ложью. Меня кинули. Работа оказалась действительно годная только для опыта, ни о каком официальном трудоустройстве и стабильном заработке речи и не шло. Чем ярче я осознавала свою ошибку, тем меньше сил я в себе чувствовала для принятия окончательного решения. Вернуться домой? Выживать дальше? Вокруг меня, что на работе, что в квартире, ругались, скандалили, выясняли отношения, врали, вели себя двулично. Подходили ко мне и поливали грязью тех, кто отсутствует. Я смотрела и слушала. Я не хотела идти ни с кем на контакт. Оставьте меня в покое. Я отдельно. Я не буду ни на кого ругаться, ни с кем ссориться и ничего делить. У меня нет на это сил.

У меня правда не было на это сил. Я стала питаться каким-то " подножным" кормом - безразлично. Занятия йогой становились всё более и более извращеннее - по вечерам все приходили домой, и мое личное пространство ограничивалось одним диваном, на котором и проходила практика. Йога определенно давала мне хоть ненадолго, даже пусть в таком виде, выдохнуть. Господи, на что я потратила свои внутренние резервные накопления, которые получила на отдыхе?

Да, это терзало меня сильнее всего остального. Целый месяц я жила... если сравнивать с теперешним своим положением - в раю. Тепло, море, несколько часов практики каждый день, люди, среди которых ты так или иначе чувствуешь себя лучше, делишься всем, что есть в тебе и с тобой делятся всем, что имеют в себе. Я вернулась легкая, с идеями, с вдохновением, с жаждой двигаться дальше. И вот, спустя всего месяц, я готова заплакать от любого шороха. Я начала вздрагивать так, как никогда раньше. Всё и все приносили мне страдания. Я нашла виноватых в произошедшем со мной несчастье, и, помимо всего остального, растрачивала себя на огромную обиду. Как я могла допустить такой провал? Могла. Потому что нет во мне никакого равновесия. Я горячусь и рублю с плеча даже саму себя. Когда-то выработала привычку кидаться сразу в омут, потому что ожидание своей участи убивает нервы ещё больше. Я работаю над собой. Правда.

Причастие прошло безболезненно. Оно не обратило меня в набожного, вечно кающегося за грехи свои человека. Я выдохнула. Хотя бы с этим покончено (а вдруг нет? ). Сбросила очередной камень с души. Отдала долг, если можно так выразиться. На самом деле я очень долго думала над тем, какое дальнейшее поведение будет более правильным. Если я поддалась порыву, жгущей потребности в определенные дни и, удовлетворив эту потребность, не хочу быть связанной с лицемерным содержанием церкви и лицемерить самой, я могу с чистой совестью поставить на этом всем жирную точку, взять себя наконец в руки и подумать теперь над тем, как вернуть себя на поверхность с морального дна, на которое я погружалась всё глубже и глубже, а совершенный религиозный обряд как бы не имел отношения к происходящему, ибо в нём кипела моя параллельная жизнь с совершенно другими потребностями.

Я попробовала стать смиреннее и думала, что смогу продолжить терпеть дальше. Вот только исчез весь смысл терпения. Цель.

Уж без чего, а без цели я жить не научена. Все стремления, движения и достижения всегда были связаны с тем, что я нуждалась в чем-то большем, чем то, что я имела. " Ты слишком много хочешь. У некоторых нет даже того, что имеешь ты. Не строй драму. Руки-ноги целы. Убавь аппетиты". Да, все эти слова несомненная правда, но зачем мне смотреть вниз, где всё ещё хуже, чем у меня, если моя цель подняться к лучшей жизни, к гармонии с собой? Если бы опиралась на такие советы, я бы никогда не пришла ни к чему и к кому что и кто сейчас имеют для меня огромную ценность. " Не слушай советов тех, чья жизнь тебе не нравится". Категорично, не спорю. Вечно меня кидает в крайности.

Так вот терпеть без цели я явно не планировала. Я помирилась со старой проблемой, отпустила её, теперь хотела помириться и разобраться с проблемой насущной. Когда-то огромная беда, трагедия, разрывающая мое сердце и душу запретила даже заходить на территорию церкви — принципиальность. Ведь я узнала главное — я одна, одна была, есть и буду. Я четко видела, ощущала физически свое одиночество, лежа на весеннем снегу и беспомощно смотря в небо, сквозь ветки деревьев на небо. Падение, после которого не было попыток подняться. Тогда меня поглотила усталость за один миг, теперь через множество препятствий.

Тогда беда спровоцировала обиду и вместе с ней привела с собой обыкновенный здравый смысл " помоги себе сам". Совру, если скажу, что в итоге правда помогла себе сама. Ничего подобного. Если бы не люди, с которыми я познакомилась, книги, которые я прочитала, и время, которое я потратила на изменение себя, были приняты, поняты и использованы неправильно, неизвестно к чему бы я пришла. Мне понадобилось много сил, веры и надежды, чтобы вырваться из бездны, в которую я падала. У меня не осталось сил, лишь тупая обида и недоумение. Тем не менее я вновь выплыла.

Я с детства дико боялась изменений. Они приводили меня в ужас, потому что я не была способна меняться в соответствии с требованиями окружающей среды. По крайней мере когда-то я так думала. Я отличаюсь, я не знаю, где во мне заканчивается болезнь и начинаюсь я. Всегда мучилась, всегда чувствовала глубокую вину за своё отличие, не имея никаких практических знаний для того, чтобы выковырять её из себя.

Мне приходилось нелегко, когда нужно было примерять на себя социальные роли, которые требовало от меня общество. Но я начала их примерять. Начала в них жить, но не менялась по-настоящему, спрашивала себя " это точно моя роль? Она мне удобна? ". Если внутренний отклик был положительным, я врастала в неё, брала с собой, в свой путь. Она становилась частью меня, таким образом и происходил личностный рост. Если же роль была явно не моя, она тяготила меня, отскакивала, я никогда больше не притрагивалась к ней и обходила стороной.

Живя не дома, с чужими людьми, я поняла, что невозможно обойти стороной роли, которые играют вокруг тебя все. Вернее возможно, но я оказалась слабее, чем думала. Проблема встала ребром: либо ты прогибаешься, либо ломаешься. Я не смогла удержать баланс. Пряталась в церкви и ломала голову над тем, как вывернуться из той или иной ситуации. Противно. Иногда я говорила и совершала действия совершенно мне несвойственные. И объяснение им было одно: я выживала. Каждый день, каждый час переступала через себя, через свои принципы. Я давно научилась переступать, когда появлялась необходимость, но не с такой частотой, и обычно это не противоречило моему мировоззрению, а, наоборот, позволяло выйти на новый уровень развития, освободиться от чего-то, что мешало мне жить более полноценно. Здесь же бы явный перебор: ни те приоритеты, жертвы ради интеллектуально бесполезных вещей, связанных с выживанием. Я начала терять себя, видела в отражении зеркала другого человека, с другим взглядом, другими мыслями в голове и лишь одно слово в каждом стуке сердца. " Терпи".

По сравнению с тем, что я переживала ранее, переезд и определение своего места в огромном мире, огромной Москве, не должны были доставить мне неудобства. Но доставили. Потому что слишком много вранья, грязи и лицемерия. Я не знала. Я правда не знала, что так будет. Я не была готова влиться в поток города, он засосал меня, пожевал, но не выплюнул, потому что я смогла переступить свою принципиальность и отступить, что всегда дается мне нелегко. " Я потерпела поражение".

Что мы там имеем? Привычную модель поведения требовалось грубо изменить и подстроить под систему, которая оказалась ненадежной и недостойной доверия. Срывы, слёзы и свободное времяпровождение там, куда я всячески отказывалась заходить в течение четырех лет, а если и заходила, то делала это с нисхождением и внутренним возмущением.

Я читала Иисусову молитву, пытаясь успокоить ум и сосредоточиться хотя бы на том, что нет в этом мире ничего вечного.

" Самое занимательное заключается в том, что в плохих днях столько же часов, сколько и в хороших".

Масло в огонь несвойственного, но вынужденного " выживательного" поведения подливала хоть и не совсем качественная, но всё-таки практика йоги. Я уже привыкла к цикличности периодов, проходящих один за другим в процессе занятий. Грубо говоря: всегда существовали как спады, так и подъемы. Физические и эмоциональные. Я отбросила все желания и амбиции, связанные с занятиями. Йога должна была справляться только с одной, самой главной проблемой, и от неё требовалась лишь одна функция - нейтрализация произошедших невзгод.

Во время практики, если все звезды и луны сходились, мне удавалось отвлечься от всех своих переживаний, терзаний. Переключиться на ту себя, которая всё ещё верила в то, что обязательно всё наладится, что всё, что ни делается, - к лучшему... Так случилось, что и здесь, в месте, своем метре, на котором я занималась, где я пыталась хоть ненадолго спрятаться от жизни, произошел сбой. Позже, в нормальных спокойных условиях для жизни, я поняла насколько сильно взаимосвязаны качество практики и эмоциональное состояние. Поскольку я уже далеко зашла в своих волнениях и переживаниях по поводу себя же, то извращение, которое должно было именоваться йогой (извращение потому, что практиковать скукоженой, на мягкой поверхности и постоянно ожидая, что тебя окликнут - достаточно сложно), никак не сглаживало ситуацию, возможно даже ещё пуще путало восприятие.

Чувство, с которым я поселилась в эту квартиру, не покидало меня всё время проживания в ней. Котёнок, выброшенный на улицу. Я сама приняла решение о переезде сюда, сама всё построила и аргументировала. А вот справиться не смогла. Выкинула себя сама, и сама должна была вернуть к жизни. Создать свою новую жизнь. Не получалось.

Йога перестала работать. На неё, как и на всё и всех, не оставалось сил. Тем не менее спад, который я легко могу отличать от обычных перемен настроения и стресса, связанного с внешней средой, не заставил себя долго ждать, а значит что-то в организме всё-таки происходило. Мне внезапно стало противно не только от того, что творилось у меня внутри, но и от своей наружности. Я вдруг начала замечать то, чего не замечала раньше. Видеть свою болезнь четче, чем обычно. Это было ужасно. Ранее иногда я видела её в зеркале, смотря в свое лицо. Правда не настолько убийственно, как теперь. Мне стали сниться сны с сильными перекосами в бок. Я впервые и вправду почувствовала какая я на самом деле. Я ведь долгое время не знала, что я хромаю. В детстве я не понимала, почему люди отражают мои движения с такой... ожесточенностью. В моем мире всё было ровно, в их - нет. Осознавать свою трагедию мне приходилось сначала через врачей, которые мной занимались, потом через видеокамеру, которая показала мне в чем собственно проблема, а теперь... теперь я до мозга костей, каждой клеточкой чувствовала свою неполноценность (которая вообще-то особенность на одну минуточку). Почему именно сейчас? Когда я пытаюсь быть максимально похожей на остальных. Мое желание слиться с обществом в итоге отбрасывало меня ещё дальше от общества. Парадоксально. И привычно.

Подобные сдвиги в восприятии тоже требовали от меня достаточно много сил. Совсем бросать практику не хотелось, она всё равно оставалась моим помощником и проводником в привычный мир, тем, что было со мной в любую " погоду" не один год.

Я не могла ни с кем поделиться как своими проблемами адаптации, так и новыми отвратительными открытиями, которые происходили во мне с невероятной быстротой. Одно открытие являлось, его перекрывало следующее, ещё хуже, чем первое. Как сброс негатива в кошмарных снах, только тут то наяву.

Я съездила в свой зал на занятие. Поездка не принесла мне никакого облегчения и лишь ещё сильнее наполнила сердце тяжестью. Нет, советы были, как и всегда, практичными, поддержка присутствовала. Но слов о многих тревожащих меня вещах не было произнесено мной. Слишком личные переживания, которые лежат на мне и касаются только меня. У меня язык не поворачивался рассказать. Я пыталась пойти окольными путями. Выуживала нужную информацию за счет прослушивания вопросов и объяснений в группе, в индивидуальных разговорах. Ушла ни с чем, ничего не прояснилось. Я зря надеялась на помощь в этот раз.

Мне было неспокойно, и скрыть я этого не могла. То, что я люблю рубить с плеча и кидаться в овраги неизвестности, не оглядываясь назад, все давно поняли. Я работала над собой и в этом направлении тоже. Как там...? Сдержанность. Вот бы взять мою способность терпеть и оторвать от неё половинку, и половинку эту превратить в сдержанность. Я говорю сейчас именно в отношении себя самой. Бесчисленное множество раз меня учили, по сути, только одному - успокоиться. Не принимать всё близко к сердцу, обрасти толстоватой для невзгод кожей, стать проще. А я не могу. Ведь я пытаюсь всё понять, примерить на себя, если понимаю - замечательно, нет - прихожу в недоумение, испытываю разочарование, страдание. Я так учусь. И в какой-то степени весь этот цикл радостей и переживаний вполне нормален, а проблема заключается в том, что я не могу наблюдать эти радости и переживания оставаясь в одной и той же точке, в золотой здоровой середине. Что для меня золотая здоровая середина, если я даже не уверена в том, что знаю, где начинаюсь здоровая я? Верю, что узнаю. Разберусь во всем, обрету устойчивое понимание и сбудется девиз, который мне твердят все в один голос. Я успокоюсь.

Мои раздвоенные взгляды по поводу того, что я зачастила в церковь, что я начала утаивать и хранить в себе то, что считала неправильным в принципе, с точки зрения практической помощи себе, продолжали мучить мою голову. Я вспоминала все знания и события, которые так или иначе касались религии, и все они вели всё к тому же выводу, который я уже однажды сделала. " Если ты срочно не придумаешь, что тебе делать со всем этим и не устроишь свою жизнь так, как изначально должно было быть. Если ты не переступишь свои странные бесполезные на данный момент амбиции и не повернешь обратно, признавая, что ты ошиблась. Если ты не возьмешь себя в руки, не найдешь цель, от которой появится отдача. Ты сделаешь только хуже. "

Я оставила свою бесполезную борьбу с миром, который была не в способности понять, принять и играть по его правилам.

Я снова заболела и вернулась домой окончательно.

" Вера и здравый смысл - несовместимы, так же, как женщина не может быть немного беременной. Либо то, либо это, фракции не смешиваемы. Уважение лично я проявляю не к вере, а к отдельным верующим, которые остаются достойными людьми везде и всегда, в том числе и в проявлениях своей веры. Что же до понятия " раб", то человек, конечно, свободен, но только при выполнении ряда условий, он НЕ может обойдись без еды, воды, сна, движения и т. д., то есть свобода никогда не бывает абсолютной. Для подавляющей части религиозных людей вера - это костыль, подпорка, без которой они не способны переносить тяжесть этого мира, тяжесть существования.

Если Вас не воспитали в духе религиозности - не трогайте этот аспект социальной заморочки,

всегда рассчитывайте только на себя и тех, кому Вы дороги . "

Отчего-то я решила, что что-то кому-то должна. Не могла уехать спокойно из квартиры, в один миг. Придумала для себя очередные рамки, спецзадания, срок, который было бы разумно, на мой взгляд, дотерпеть и только после этого с чувством исполненного долга, что я правда пыталась и сделала всё, что в моих силах, вернуться домой. Естественно все планы снова пошли наперекосяк.

Прежде чем признать свое окончательное поражение, я всё-таки побарахталась в огромном городе больших планов и надежд ещё немного. Одна попытка, вторая, третья, четвертая... Я носилась от одного метро к другому, надеясь пристроить себя. Опыт. Чем чаще мне говорили " нет", тем отчаяннее я утешала себя тем, что зато я привыкну к бесконечному стрессу собеседований и потом, на своем судьбоносном собеседовании, обязательно блесну. Да, к стрессу определенно можно привыкнуть, особенно, когда ты нацелена на то, чтобы в очередной раз переступить через себя и несколько недель подряд только этим и занимаешься. Но есть в моей жизни стресс, к которому я неспособна привыкнуть, как бы не старалась делать вид, что мне безразлично, что я могу говорить об этом спокойно. Они все спрашивали. Абсолютно все спрашивали, что со мной не так. И мне приходилось говорить. Уже по их глазам я видела " нет", так же, как и совершенно ненужное нездоровое сочувствие, их готовность " проникнуться" моей проблемой. Я улыбалась, мы расставались на позитивной для них ноте, а потом я смахивала горькие слёзы пока шла по дворам обратно к метро, пока ехала до квартиры, пока готовила себе ужин, пока не спала ночью. А сил у меня оставалось всё меньше и меньше. И вновь возникала бездна непонимания. Из работодателей люди быстро превращались в зевак, непрошеных собеседников и советчиков.

Возвращаться домой было неловко, неудобно, потому что, как мой отъезд, так и приезд несли в себе импульсивный высокоэмоциональный надрыв. Всю ночь перед окончательным возвращением домой я не спала. Чем гуще становилась ночь с воскресения на понедельник, тем больше я думала о том, что утром мне придется опять поехать на работу, затраты сил на которую абсолютно никак себя не оправдывали и единственное, что способно было меня удерживать от отъезда до этого, а именно бесценный (возможно в денежном эквиваленте, но моральную цену я заплатила очень и очень высокую) опыт, тоже перестало играть значение, два своих месяца я как никак всё-таки получила.

За окном бледнело мутно-коричневое небо. Оно всегда здесь было таким, не знаю почему. Нигде такого не видела. Я часто смотрела на него по ночам, даже не пытаясь бороться с очередной бессонницей, стараясь угадать, что делает его таким. Быть может свет от окон или высоких фонарных столбов падает на него как-то особенно, превращаясь в постапокалипсический оттенок, или же во всем виноват загрязненный воздух. Однажды, вновь уставившись на него глубокой ночью, черкнула несколько строк, желая закрепить в памяти всё пережитое сумасшествие...

Где потеряла ты свой сон,

Какая ночь его украла?

Темнеет небо за окном

Закат кровавый прогоняя.

Четыре стенки держат тьму,

И дождь царапает ногтями

Стекло. Ты думала: " Умру! ",

А сердце билось быстро, рвано.

И одеяло, как родное, в твоих объятьях для покоя...

Никто не крал, вот он пришел, бессонница сменилась сном.

Около двух часов ночи я не выдержала и ушла на кухню пить чай. Не могла я спать. Мысль о том, что с утра мой ад снова возобновиться переносило ад и на эту ночь. Жизнь в чужой квартире научила меня заваривать до невозможности крепкий чай. Он был всегда таким горячим, что струйку пара можно было заметить издалека. Сахар в нем растворялся мгновенно, не успевая коснуться дна чашки.

Ранее я никогда не любила крепкий и тем более горячий чай. Язык после первого же глотка потом страдал весь оставшийся день, будто охваченный стоматологической заморозкой. " Полухолодный, полупрозрачный, " - когда-то именно под таким девизом делался для меня чай. Теперь, чем горячее и крепче я его заваривала, тем спокойнее мне становилось в просторной по площади и тесной по восприятию кухне. За чашкой чая я пыталась пару раз сделать записи в дневник, но ручка была неудобной, как и бумага, как и стол, как и все здесь. Как будто я не умела писать, читать, не знала как перелистывать страницы и как строить свои мысли единым гармоничным потоком. Бывало я и дома долгое время не садилась за " перо", но только потому, что мне не о чем было писать или просто лень, теперь я испытывала огромную трудность в том, чтобы связать слова. Казалось, что на них нет времени. Ни на что нет времени. И в тоже время его так бесконечно много, что я в нем увязла, как в болоте. Все чувства постоянно находились в обостренном состоянии, вдруг кто проснется, зайдет сюда, спросит почему я не сплю. Не хотела разговаривать.

Я не могла находиться здесь больше ни секунды. Хотелось домой именно сейчас, сию же минуту, в два часа ночи. Так, как никогда. Я не буду исполнять никакие обеты, беспричинно данные себе, я не буду бороться с несуществующим противником в виде своей гордости и амбиций. Домой. Я хочу домой. Как только рассветет, я соберу сумку и уеду домой. Данный импульс не возник на ровном месте, как когда я убежала от своего храма подальше. На этот раз я достигла своего предела окончательно и бесповоротно.

О том, что будет после возвращения, я почти не думала. Страх опять пребывать в поиске без привязки к какому-либо рабочему месту провоцировал головную боль и усиливал слабость во всем теле. Я потерпела фиаско.

Видимо от нервов за несколько недель до решения вернуться у меня свело горло. Ночью, около трех часов (что стало привычным делом), я опять сидела за кухонным столом, пила крепкий горячий чай и разговаривала с одной из своих сожительниц. Внезапно горло сковал сильный спазм так круто, что я прослезилась и закашлялась тем самым глухим и беспомощным кашлем, когда вроде и хочется откашляться, но он там, внутри, мучает тебя, но не выходит. Теперь, когда я сильно переживаю и одновременно чувствую себя очень уставшей такой спазм нередко окутывает часть горла, напрягая его и вызывая тревожное состояние в теле.

На примере случившийся ситуации можно описать всё моё состояние в целом. Мучает, угнетает, но не выходит. Ничего не выходит. Ни убежденности, ни понимания, ни уверенности. Ни-че-го. Я зашла в мыслительный тупик.

Утром я сообщила о своем внезапном, как и все мои поступки за последние два с половиной месяца, решении уехать именно сегодня и именно сейчас. К девяти часам утра я уже тащила на себе тяжеленную сумку только с половиной вещёй. Даже уехать отсюда не получилось быстро. Переезд занял два дня, потому что вещей оказалось слишком много. Я горела желанием вывести всё за день и благополучно забыть о неудавшимся эксперименте, но тут уж мой пыл сдержали дома: подобную тяжесть было бы трудно тащить даже взрослому мужчине.

Да, мне нужно было ещё раз вернуться в эту квартиру, но теперь я знала, что я дома, что мне больше не нужно испытывать свое терпенье, волю и способности к адаптации. Лишь забрать вещи и всё, я свободна... Но нужна ли была мне свобода? Не смотря на всё, радости от возвращения домой я не испытывала, как и облегчения. Эмоции притупились.

С храмом я не попрощалась, что, чувствую всем сердцем, неправильно. Как никак он был моим убежищем какое-то время, помог поставить точку в старой проблеме, скрыл мои слёзы от непрошенных глаз. Он не ответил мне на множество вопросов, возможно даже подкинул ещё несколько, но, тем не менее, я поняла для себя наверняка, что прежде всего нужно поклоняться ни чему-то извне, а хорошенько разобраться в себе, с уважением относиться к лучшему из того, что может предложить этому миру религия, а именно к людям, тем самым, которые не только несут свет, но и светят остальным. За период моих внутренних разборок мне толком никто не посветил, но это лишь подтверждает тот факт, что не всегда нужно примыкать к чьему-то свету, возможно, стоит научиться создавать свет в себе самом. Поняла я это очень глубоко в душе, без энтузиазма и с желанием всё-таки найти себе опору, и из глубины это понимание всплыло далеко не сразу в силу моей замотанности и ощущения униженности, отчаянья, ненависти к своей отличности от других людей.

Не знаю куда меня в итоге забросит жизнь, к какому пониманию и уверенности в каких вещах я приду. Знаю только то, что когда это будет точно мой путь я не перепутаю его ни с чем на свете, я не буду чувствовать себя лишней, мне не придется играть не присущие мне социальные роли, которые тянут меня за душу, я не буду ощущать ложь и лицемерие внутри себя, потому что та дорога, которая моя - правильная. А всё выше изложенное - не моя дорога.

Тем не менее, прежде чем выйти на дорогу правильную, мне пришлось поболтаться ещё немного в привычной домашней среде, но абсолютно непривычными внутренними ощущениями.

Мысль о том, что я снова должна быть в активном поиске своей дороги ела меня изнутри, но никак не мотивировала. Много времени я проводила в кровати. Я не читала. Уже давно, месяца два, что значило отсутствие сил, настроения и, следовательно, внимания. Так всегда. Легко определить уровень моего внутреннего состояния и самочувствия по тому читаю я или нет. Чтение - знамение моей стабильной жизни, и, если оно внезапно выпадает, значит внутри меня явно произошел какой-то сбой.

Я поняла, как сильно я люблю свою кровать. Насколько удобно и хорошо спать в своей кровати, на своих подушке и матрасе, в своей комнате, где не будут спать и, так же как ты, строить свою жизнь незнакомые тебе люди. Ты включаешь и выключаешь свет, когда угодно именно тебе. И так со всем. Со всем, что есть в доме. В твоем доме. Трогаешь, перекладываешь. Я никак не могла нарадоваться тому, что душ теперь можно принять стоя, потому что в чужой квартире приходилось сгибаться в три погибели, " вода попадает на выступ в ванной и заливает соседей, мойтесь осторожнее". Дверь не нужно было закрывать на четыре замка (и не иначе). Много нюансов, которые тюкали нервную систему на фоне общего стресса от кардинальных перемен точно так же, как капли воды, падающие на макушку в китайской пытке. На то, чтобы я отоспалась понадобилось много времени.

Не смотря на все вернувшиеся ко мне удобства я всё равно не могла вернуть себя к жизни, продолжая существовать. На одном из занятий йогой мой преподаватель не выдержал и спросил, где я потеряла себя и когда верну обратно. " Алина, где Ваша, свойственная Вам, жизнерадостность? Вернитесь". Я бы рада была откликнуться на его призыв, но абсолютно ничего тогда, за ту беседу, не шевельнулось в моем нутре, можно сказать, что после всяческих мотиваций к возвращению я ощущала себя только ещё сильнее загнанным в тупик зверем. Я понятия не имела, как себя вывести из состояния отрешенности и усталости теперь не от недосыпа, а от внутреннего расстройства. Я говорила о том, что я вижу негативную сторону себя, что мне противно и невыносимо от себя. Мы чуть не поссорились.

Я испытала облегчение, когда снова обрела возможность заниматься йогой на полу, а не на диване. Казалось бы мелочь, но я нуждалась в возвращении к своей нормальной обыденности. Занятия немного приподняли меня со дна морального, но не сказала бы, что высоко. В который раз я знакомилась со своим телом заново. Эффект ощущения собственной отличности и кривизны начал отпускать тело, но осел в памяти как мучительное воспоминание о неприятных ощущениях и, можно сказать, откровение о себе самой. Я тонула в этих ощущениях, захлебывалась и иногда выныривала на поверхность, чтобы сделать глоток воздуха. Во время занятий я чувствовала себя настолько скукоженно, что хотелось содрать кожу и выпустить себя наружу. Ощущение скованности и тесноты не оставляло меня достаточно долго. Просторная комната, пол, коврик - всё твое. Но мне было тесно. Никак не могла расправить себя, стать свободной от границ...

Я думала о том, что возможно стоит сделать перерыв и вместе с этим была уверена в обратном - бросить занятия не лучшая идея. У меня и так не осталось ничего стабильного, надежного.

Душевные терзания по поводу правильности или неправильности моих походов в храм... вернее нет, не так, логичности и нелогичности моих походов в храм померкли окончательно, я не ощущала в себе никакой потребности поддерживать связь с той дорожкой, тропинкой дальше и отпустила её, перемусолив, конечно же, со своими " доверенными лицами" некоторые религиозные аспекты.

А попрощаться нужно. Неустойчива моя точка.

- Я и забыла, что ты куришь.

- Ну, да. Я же по углам.

Мы стояли на энном этаже энного дома и смотрели в окно, в темноту. Сигаретный дым стремительно распространялся по лестничной площадке и проникал в ноздри. Мне давно хотелось покурить. С тех пор, как закрутилась вся эта чертовщина, о которой я написала, мне судорожно хотелось курить. Удивительно, потому что до этого я никогда не курила. Пробовала как-то - да. Не понравилось. А теперь вот ни с того ни с сего это стало какой-то идеей фикс. Как во время переходного возраста, когда ты чувствуешь себя непонятой индивидуальностью с непонятой никем внутренней тонкой душевной организацией. Не сказала бы, что мой биологический переходный возраст был проблемным по одной простой причине: я изначально, с самого рождения, была проблемой, и всё, что мне хотелось, когда другие дети желали вырасти, это никогда не становиться взрослой. Меня приводила в ужас мысль о том, что однажды я вырасту. Как мне выжить будучи взрослой?

Я переживала внутренний бунт такой силы, что он разрывал всю мою грудную клетку и голову.

- Хочешь?

- Если я сделаю это, падет вся моя идеология.

Мы посмеялись. Потому что искренний разговор по душам, в котором я так нуждалась, был неуместен. Я знала, что это будет выглядеть глупо, но в итоге попросила одну сигарету. Не стала курить, убрала в карман. Дала себе шанс, выбор.

Не то, чтобы я вся такая правильная, скорее вдумчивая. Если выбираю определенные поступки и совершаю их, значит они должны являться ступенькой, тропинкой, поворотом к чему-то большему, так или иначе. Конечно же, так было не всегда. Не знаю с какого момента я начала пытаться извлечь пользу из всего мыслимого и немыслимого. В первую очередь из себя самой. Помню, как после своего очередного дня рождения заявила, что время утекает, а я ничего не успеваю. Возможно и вправду смешно звучит в моем-то возрасте, но под покрывалом таких разговоров я всегда прячу нечто большее, и мне всё ещё некому показать всю глубину этого большего. Не успеть понять, не успеть раскрыться, не успеть справиться с непослушной собой. Ведь, наверное, в этом и есть мой смысл. В исправлении. Я и по этому поводу успела поссориться с кем нужно и ненужно. Путь принятия себя как-то не слишком укладывается в моей голове, да и жизни. Если бы я не меняла себя, не переступала через себя, страшно подумать... Иногда смотрю на свои детские фотографии и думаю: " Боже, мы уже так много прошли. " Это помогает держаться на плаву, в конечном итоге и сухом остатке.

Прошли и застряли. Ни первый и ни последний раз. Сигарета была перенесена в коробку вещей, которые... о чем-то мне напоминают. Не могу сказать, что они мне очень дороги. Хотя есть и такие. Это как фотографии. Перебираешь их и вспоминаешь моменты, ситуации, людей. Сигарета полетела туда же, потому что в глубине души я знала, что бзик пройдет, а она станет памятью о нем. Памятью о том, как я искала свое место в жизни в самом наиужайшем смысле, потому что считать, что вся жизнь сводится лишь к комфортному существованию как-то... вяло, неинтересно и самоунижающе. После всего то... Где та полнота момента, растворение в действительности и способность отпустить себя? Ничто ни сковывает так сильно человека, как он сам себя своим воспитанием, мировоззрением, принципами.

Памятью она не стала. Я её выкурила. Используя зажигалку из той же коробки воспоминательных вещей. На зажигалке было написано несколько памятных слов и цифр, которые я благополучно стерла дрожащими пальцами. Теперь в одной зажигалке живут несколько совершенно противоположных по эмоциям воспоминаний. Переписывать после всего не стала, убрала как есть.

Вкусно мне было? Нет. Но хотелось же. До дрожи. Вновь чувствовала себя истеричным подростком. Так кататься на горке собственных эмоций... Молиться, спорить, разочаровываться, нарушать. Со скоростью света.

Сейчас объясню почему всё это настолько важно. Я думала, давно-давно, что есть хорошие люди, а есть плохие. В школе мы читали о добре и зле. По социологии мы готовили доклады на темы, говоря детским языком, " что такое хорошо и что такое плохо". Но всё не правда. Люди прощают " плохих" и топчут " хороших". В религии грешник очень легко может взлететь до святого, а святой... Не так всё это. Ты никогда не придешь ни к какому там раю, если живешь сам в себе, как в аду, и люди, которые попадают в круг твоего общения, тоже чуют этот ад. Так же и с обратной стороной медали. Если бы каждый человек изначально был сам себе опорой внутри себя, своей сути, имел стержень, он бы не опирался на внешнее без разбора. Самая лучшая опора - ты сам. Я не умаляю поддержку близких, друзей, хороших людей. Всё это правильно. Но опираться на них с такой же фанатичной верой в их вечную помощь, как некоторые опираются на церковные устои... - хорошего ждать не придется, уверенна в этом. Птицу со сломанными крыльями могут подобрать и вылечить. Что с ней делают потом? Отпускают на волю. Воля означает свободу, свобода ответственность. За себя, за свои поступки, за свое прошлое и будущее. Не можешь? Всю жизнь проходишь с протянутыми руками только для того, чтобы взять, но не дать.

Я тоже тянула свои руки, ошибочно полагая, что кто-то должен меня вытащить. Не получая желаемой руки поступилась своими принципами, устоями. Заистерила. Оступилась. Снизошла. Я ни в коей мере не оскорбляю народ курящий, я говорю о том, что именно для меня это было сверхъестественно неправильным, и весь процесс содержал в себе крик о помощи, о том, как я замоталась и потерялась.

Небо, конечно же, не упало. Ничего не изменилось. Кроме запаха вокруг и на пальцах и чувства внутри. Слёзы умыли лицо, и вся сущность наполнилась бесконечной злобой. Боже мой, во мне бодрствовал внутренний подросток, которому не угодил весь мир. Не могла ничего с собой поделать.

" Я больше никогда не поеду на йогу. "

Когда я писала это сообщение всю мою суть обуревало недоумение. Как я могла дойти до такого?

Всё мое окружение было в курсе, все знали, что у меня беда. Одна суббота сменялась другой, я не пропускала занятий, но не могла теперь держать лицо, шутить над собой и ситуацией. Приходила, наполнялась тяжестью, боролась с желанием заплакать. Непрошенные слёзы подступали так внезапно, что от беспомощности, неспособности взять над ними верх, я отворачивалась, отмалчивалась, жалела о приезде и так нуждалась в поддержке, до головокружения и тошноты. Москва дала мне возможность появляться и на вечерних занятиях. Один раз. Домой, на квартиру, я вернулась тогда в час ночи, загруженная, задумчивая, с тупым стремлением вырваться из капкана за счет полученных советов. Очередная бессонница смыла всё это, запутала.

Снова живя дома я пыталась вернуть ритм прошлого. Практика. Я таки пришла в себя: весь мой разум, та его часть, которая отвечает за веру в светлое будущее в конце-то концов, начал искать лазейки через которые, как казалось, можно помочь себе в целом. И физически, и морально. Было вполне очевидно, что поддержку от преподавателя в своих новых изысканиях я вряд ли получу: после возвращения домой я не оправдала ничьих ожиданий в плане оживления и подъема себя, наоборот начала гаснуть ещё более стремительно; взаимопонимание между мной и преподавателем было потеряно окончательно и бесповоротно. Я пыталась внести в свою жизнь новые цели за счет йоги, так как другого у меня пока и не было, а меня вновь одёргивали, сдерживали. Тут уж помимо обычного упрямства в игру вступила накопленная капризность. Чашу прорвало. С обеих сторон.

Всё сложилось даже хуже, чем я могла себе представить. Я не была способна выслушивать критику; да, бывало мы спорили, но всегда в итоге приходили к единому, завершением каждого такого разговора было согласие в виде:

" - Логично?

- Логично".

В крайнем случае кто-то кому-то уступал.

Никакого защитного спора с моей стороны не произошло, я тяжело шла даже на обычный диалог. Не сейчас. Ни в тот момент, когда мне так нужна была его поддержка, не более, хоть я и не всё ему договаривала. Это как раз таки камень в тот огород, который отвечает за нужду в опоре на других людей, а не на себя.

Важная штука. Много позже до меня дошло, что именно вышибло меня настолько сильно из колеи, когда я жила на съемной квартире. Понятно, что новое жилье и первая работа (да ещё суть которой когда-то являлась для меня самым кошмарным кошмаром) содержат стресс. Я бы пережила его и адаптировалась, если бы не одно большое огромное удушающее " но". Одергивания. Я ненавижу, когда мной командуют. Я не люблю непрошеные советы, где они не нужны, где и так всё очевидно. Меня выводит из себя, когда на меня давят и указывают на то, что нужно сделать неуполномоченные на то люди. Вечные напоминания одного и того же. Без всякой причины. Каждый день. Каждый час. Я вздрагивала от любого шороха, потому что ждала, что меня вновь одернут, поправят. Возможно, если бы я разок показала зубы, мне стало бы легче, но я выбрала другую стратегию. Терпение. " Да, хорошо, я поняла, спасибо. " Помните? Мне кажется, под конец, в этом моем " спасибо" четко улавливалось всё сквернословие русской души. Я не человек инструкции, я не переношу давления. Могу терпеть потому что " надо" и есть цель, нет " надо" и цели... всё начинает рушиться.

И вот мы поссорились. Как вишенка на тортике. Первый раз после занятия я приехала неразговорчивая. Более того. Слезливая и убитая. В глубине души понимала, что, как и всегда, он прав, что никакой трагедии не случилось, что вся моя беда только в том, что я иногда слишком близко к сердцу принимаю своё отличие... а как иначе, если я с ним живу? Любой рост идет очень медленно, девяносто девять человек примут тебя, а сотый обратит внимание на то, что не нужно видеть никому. Не знаю какой толщины нужно отрастить себе кожу, чтобы мнение всех ста мне стало глубоко безразлично. Так оно надежнее, нейтральнее и стабильнее.

" У тебя нет кожи. "

Нет, не эта ситуация стала причиной сообщения. Так мы уже ссорились, сталкиваясь во взглядах, уступали друг другу, приходя к консенсусу, и двигались дальше.

За неделю я всё-таки пришла в себя, передумала всё сказанное, решила принять и зайти с другой стороны. Да не тут то было. Он встретил меня резонным вопросом.

" - Почему Вы ревели белугой? "

И оставил меня с этим до самого конца занятия. Одну, в углу и недоумении.

Весь настрой спал, все тревоги вернулись и умножились, я бы даже почти ушла, но что-то меня держало. Ожидание. Расшифровка. Если бы мы поговорили вначале, я бы точно сразу ушла. Откуда он знает? Видел? Или она ему позвонила? Неужели у неё хватило на это ума? Зачем?

Он подошел. Мы не поговорили. Вернее случившееся нельзя назвать беседой, разбором полетов. Я молчала. Кивала, смотрела в пол, куда угодно, только не в глаза. Всё, как я думала. Это был самый унизительный разговор, односторонний разговор, в моей жизни. Я бы сказала, я бы всё рассказала, но бесконечная обида и чувство унижения плотно обняли горло и не выпустили ни слова.

Я не хотела ехать домой, потому что знала, что не смогу скрыть того, что узнала.

Я написала то сообщение.

Я написала много сообщений разным людям, желая разобраться, отвлечься. Как и всегда, глубоко в душе, я знала, что обида отпустит, что я вернусь, и всё вновь будет хорошо. Но прошла неделя, вторая... А я чувствовала этот стыд, который даже не заслужила, который отрицал мое право размякнуть и быть слабой. Может быть я правда не имела на это право? На весь этот текст написанный, на вывернутую душу. Я имею на это право?

Я вернулась спустя три недели. И мы говорили о другом. А того дня как будто бы и не было. Я так решила. Но на самом деле он был, и мой стыд тоже был.

Возможно мне понадобилось бы больше времени и храбрости, ведь так страшно падать в глазах своих авторитетов и тех, кто верит и вкладывает в тебя, страшно стать разочарованием и по-настоящему слабой именно в волевых планах. Возможно, но не понадобилось, потому что за три недели отсутствия на занятиях жизнь ко мне повернулась передом. Впервые я получила что-то не собственными усилиями. Мне помогли. Я снова обрела почву под ногами. Твердую, плодотворную почву на этот раз моей дороги, в этом я не сомневаюсь. И я вернулась, чтобы сказать об этом, чтобы забыть ту свою боль и отчаянье, свой стыд. Разве мне впервой переступать через себя? Нет, ничуть.

________

Я не испытывала особого трепета, когда проснулась, так же он не пришел в мое сердце, когда я шла в метро. Не будет так, как пишут в книгах: никакого предвкушения, грандиозности. Вместо них сердце заняло ощущение неловкости. Мысли путались, хватались друг за друга, перекидывались одна на другую.

Сугробы мешали ступать по дороге быстро и прямо, меня постоянно немного заносило, я проваливалась в кочки нечищеных дорог. Снег летел на землю крупными хлопьями, стремясь превратить в сугроб и меня. Я нырнула в метро, радуясь плитке, преодолевая слякотные лужи от упавшего с подошв многочисленных людей снега. Песни в наушниках сменялись одна за другой, и все не те. Ни с ними я тогда жила, проживала, существовала свои дни. Один переход, второй. И вот всё внутри наполняется ностальгическим воспоминанием. Оно не светлое, нет. Его неприятно переживать. Даже немного тревожно, а вдруг всё вернется, вдруг эти знакомые неприятные переходы снова моя реальность? Тряхнула головой, улыбнулась. Нет, глупости. Я живу дома. Всё хорошо. Я иду сегодня туда по другому поводу и не сяду потом на обшарпанный автобус, не увижу, как заходит солнце в проводах и высотках, и неба странного цвета сегодняшней ночью тоже не будет. Ведь через несколько минут я снова скроюсь в метро, и повезет оно меня домой.

Последний вагон, сразу заворот на ступеньки, длинный эскалатор всегда освещённый мутно желтыми тусклыми лампами, петля через турникеты, возле них море никому ненужных ежедневно сменяемых свежих газет на выступах стен. Налево или направо? Всё время путалась. Туда, где ближе выход. Неужели запомнила? На всякий случай, не до конца доверяя себе, бросила взгляд на указатель. Да, всё правильно. Это же так просто.

Выныриваю на улицу. Хлопья снега тут же примагничиваются к лицу, одежде. За счет серого неба и частых хмурых снежинок храм как будто в густом тумане. Со всех сторон его обнимает снег, а он стоит под ним, спокойный-спокойный, и как будто дышит вместе со всем живым: тихонько, незаметно. Вдох, выдох.

Ступенька, шаг, ступенька, шаг. Длинные ступеньки, высотой с бордюр, очищены и по ним приятно шагать. Хочется идти быстрее, да и заскочила я сюда, по сути, мимоходом, но одновременно хочется и замедлиться, оглядеться, идти в ритм со снежной, ленивой на данный момент стихией.

Глазами пробегаюсь по всей местности. Вот здесь стояла машина с книгами, на этой лавочке я сидела, пробегаясь глазами по молитве и решаясь зайти внутрь... Возле входа на территорию храма множество голубей ждало очередной подкормки. Я и забыла, что они здесь жили. А теперь вспомнила. Вернее, можно сказать, что тогда я даже не знала о их постоянном существовании на этом месте, потому что было не до них, прячась, я особо не вглядывалась в детали на своем пути.

Двое мужчин бомжеватого вида угощали семечками птиц, которые слетелись в огромную кучу и активно махали крыльями, задерживаясь навесу в пространстве. Проскочив мимо них я зашла на территорию. Двор храма был украшен пушистыми ёлками и казалось, что Новый год вот-вот наступил, праздник ещё не ушел.

Неловкость меня отпустила, как только я переступила порог храма и оказалась внутри. Воспоминания, всплывающие ещё когда я бежала по переходам, присоединились одно к другому и слились воедино. Кадры пробегали в сознании один за другим. Ничего здесь не изменилось, но чувствовалась особая атмосфера титанического глобального покоя. Может потому что я успокоилась? Во мне бурлила тревожность уже несколько дней, беспричинная и безэмоциональная, а тут заглохла. Дело было в ожидании и предвкушении развязки, потом переживании о том, как всё будет. Никакой романтики и драмы, обыденность скорее всего. Нет? Я не могла нащупать настроение и вот, переступив порог, да даже делая " ступенька шаг, ступенька шаг" нашла то, зачем я приехала.

В храме было немного народу, как и обычно посреди дня. Я знала, что для него обычно, он же часть моей истории.

Настало время жалеть, что я оставила себе на его посещение ограниченное количество времени. Теперь спешить не хотелось, лишь присесть на скамейку и ни о чем не думать. Ни о каких правильности или неправильности, ни о том, почему я на самом деле приехала, потому что изначально от этой идеи веяло искусственностью. Всё стало неважным именно сейчас, когда я завернула к скамейке, в тот самый угол, где жила икона Николая Чудотворца. Он был занят женщиной, и я присела на скамейку, в очередной раз выдыхая и почему-то волнуясь. Волнение, охватившее меня, имело полностью тот же оттенок, какой бывает у волнения перед встречей со старым приятным знакомым, с которым вы давно не виделись. Никогда не испытывала ничего подобного к, если можно так выразиться и ничего/кого при этом не обидеть, неодушевленным предметам.

Я не пришла прятаться, не пришла просить. Благодарить? Возможно, но не совсем точно. Точка, о которой я так много упоминала, означает переход к новому, но несет в себе всё то же уважение, ту самую благодарность, может даже гордость за то, что тот сложный путь пройден, распутан и остался в прошлом, а проблемы с другими путями, (я знаю, они обязательно будут, трудности есть везде, и в правильных, и в неправильных путях) я решу иначе, ни в этом месте, ни этими средствами.

Мне мешали сосредоточиться шорохи, казалось, кто-то торопит меня, скорее всего я сама, но кто ж знал, что мне захочется побыть здесь, можно сказать в пустоте, потому что внутри настало приятное затишье. Когда подошла к заветному месту, лицо и руки бросило в жар, ладони внезапно стали влажными и даже немного дрожали. Я всегда испытывала трудности с обустраиванием свечей в позолоченные церковные подсвечники, а теперь миссия казалась и вовсе невыполнимой.

В " великих" своих делах я всегда утопала в мелочах. Сейчас мелочью была свечка во влажных, волнующихся руках. Почему? Я не знаю. Было много мыслей, лепых и нелепых на этот счет. Но всё получилось. И мой огонь, пусть и не с первого раза, возвысился на ровне с другими.

На выступе не стояла ваза с розами, как тогда. В этот раз мои ноздри запомнили другой запах. Живых ёлок у подножья храма, укутанных снегом и укрывающих его со всех сторон.

Я ещё немного посидела внутри, ползая глазами вверх по стенам, к своду, который, как и стены храма, был расписан изображениями святых. Видела ли я это тогда? Я не знаю. Не помню. Разве тогда это было важно? Не любоваться я бегала.

Подгоняемая временем я нехотя покинула храм. Никакие сомнения и осуждения разума не мучили мою голову. Всё существо согласилось с тем, что я не должна опять играть в игру " объясни себе почему". Да и посещение имело вовсе другой характер нежели прежде.

Я никого не встретила из послушников, из тех, кого узнала за то время, кому задавала мимолетные вопросы. Но кое-чего я всё-таки ждала, ведь человек всегда заранее рисует то, чего бы ему хотелось от встречи, события и невольно ожидает этого. Мне нужна была существенная точка от чего-то или кого-то, что или кто позволит мне отпустить всё, что произошло в самых недрах моей сути за последние месяцы и теперь соединилось в плотный клубок. Поэтому я искала знакомые лица. Я не ждала узнавания, но ждала... чего-то.

Выйдя на улицу, я ещё немного постояла перед выходом, подышала елками и вышла за территорию. Голуби успели склевать всё угощение и разлетелись по заснеженным лавочкам и деревьям. Один из мужчин тоскливо протягивал руки ко всем мимо проходящим, ожидая милостыни. Проходя мимо него я встретилась глазами со вторым. Он стоял чуть подальше, отстранено от своего товарища, наблюдал за птицами. Мы встретились глазами. Это были спокойные, ничего не просящие и не ждущие, как будто даже знакомые глаза. Ясные, как небо голубые. Почти одновременно мы кивнули друг другу.

Я шла по почищенной дороге к метро, снег летел ещё более лениво, губы поползли наверх и растянулись в удовлетворенной довольной улыбке.

Точка поставлена.

октябрь, 2017 - март, 2018

⇐ Предыдущая 12