|
|||
383. Чайковский ‑ Мекк. 384. Мекк ‑ Чайковскому383. Чайковский ‑ Мекк
Киев, 22 июля [1881 г. ] Дорогой, милый друг мой! Так как болезнь помешала мне привести в исполнение мой план поездки в Москву, то я приехал в Киев, чтобы сделать несколько необходимых мне закупок и воротиться в Каменку, куда должен на днях приехать брат мой Анатолий. Последний взялся вместо меня похлопотать об Алешином отпуске. Надеюсь, что моя мечта побывать в сентябре в Симаках осуществится.. Представьте себе, милый друг мой, что я пишу к Вам, будучи нездоров. Не знаю, по какой причине, но по дороге между Каменкой и Киевом я разболелся и едва имел сил добраться до гостиницы. Теперь мне немного лучше, но состояние духа ужасное. Опять по этому случаю проливаю слезы об Алеше. Будь он со мной, как бы мне легко было перенести это маленькое нездоровье. Но в городе, среди шума, в одиночестве мне тяжело. В Каменке по‑ прежнему мучительно грустно жить, смотря на больную Таню. Я оставил ее уже два дня лежавшею в постели с страшной головной болью, тошнотой и т. д. И решительно не предвидится никакого луча надежды на что‑ нибудь лучшее. Чем ей хуже, тем более она прибегает к морфину, а чем больше она им отравляется, тем менее надежды, что она в состоянии будет побороть убийственную привычку к яду. Попрошу Вас, дорогая моя, написать мне в Каменку. Я по собственной вине очень долго остаюсь и еще останусь без известий о Вас. Дай Вам бог здоровья и всякого благополучия. Беспредельно Вам преданный П. Чайковский.
384. Мекк ‑ Чайковскому
Москва, 23 июля 1881 г. Милый, бесценный друг! Вчера я получила Ваше дорогое письмо из Каменки и спешу написать Вам несколько слов о себе, хотя боюсь, что мое письмо уже не захватит Вас на месте. Я все сижу у моря и жду погоды. Надоело и утомило меня это нескончаемое ожидание невыносимо, в особенности, когда надо сидеть в городе, в душных раскаленных комнатах, при отвратительной, зловонной атмосфере, окружающей вас в то время, когда в Браилове так хорошо! Нынешнее лето для меня совершенно испорчено этими несносными поездками в Москву, где я страдаю и физически и нравственно, потому что‑ каждый день имею перед глазами такой черствый, бессердечный эгоизм, отсутствие всех благородных чувств и только личный и главным образом материальный расчет, а там хоть вся вселенная провались, не пожалеют никого. Боже мой, как тяжело так ошибаться в людях! Правда, что в беде да в горе друзья познаются, и немного их тогда оказывается. Простите, милый друг, что я томлю Вас своими жалобами, но мне так‑ больно, так гадко, так хотелось бы вырваться из этой испорченной атмосферы, да дела держат, ‑ невозможно. От Вас также ужасные известия. Что с собою делает, к чему себя ведет Татьяна Львовна своим морфином, так страшно подумать; ведь она себя с ума сведет, ведь это хуже, чем убить себя. Вот тоже эгоизм жестокий, неумолимый, распущенность страшная. Это век ужасный!... Конечно, у Татьяны Львовны это все бы исправилось, если бы она вышла замуж, но ведь что же делать, женихи‑ не блины, которые можно испечь, когда захочешь и какие захочешь. Надо иметь терпение и нельзя мучить других за то, что они не могут для них хватать звезды с неба.... Бедная, бедная Александра Ильинишна, как мне ее жаль, она тоже ничего не может сделать против уже совершающегося зла.... До свидания, мой дорогой, несравненный друг. Дай бог, чтобы мое письмо нашло Вас совершенно оправившимся от гадкой болезни и в самом хорошем нравственном расположении. Всем сердцем беспредельно любящая Вас Н. ф. ‑ Мекк. Р. S. Мой французик приехал из Парижа, и я опять испытываю наслаждение слушать “Jeanne d'Arc”.
|
|||
|