130. Чайковский ‑ Мекк

Каменка,

12 апреля 1878 г.

Среда.

1878 г. апреля 12 ‑ 13. Каменка.

Вчера вечером мы, наконец, приехали сюда после довольно. утомительного путешествия. Ожидания мои не сбылись. Мне казалось, что при въезде в Россию я испытаю сильное и сладкой ощущение. Нет! ничего подобного не было. Напротив, грубый и пьяный жандарм, долго не пропускавший нас, ибо никак не мог понять, равно ли количество врученных мною паспортов числу лиц, коим они принадлежат; таможенный чиновник и артельщики, перерывшие наши сундуки и заставившие меня заплатить за платье, купленное по поручению сестры и стоившее семьдесят франков, четырнадцать рублей золотом; жандармский офицер, подозрительно на меня смотревший и долго экзаменовавший меня, прежде чем решился отдать паспорт; грязные вагоны, разговор в Жмеринке с каким‑ то навязчивым господином, уверявшим меня, что ничего нет гуманнее, как политика Англии; масса грязных жидов с сопровождающей их всюду отвратительною атмосферой; встреча громадного санитарного поезда, наполненного тифозными больными; масса молоденьких солдатиков, ехавших в одном поезде с нами, причем на каждой станции происходили сцены прощания их с матерями и женами, ‑ все это отравляло мне удовольствие видеть родную и страстно любимую страну свою.

В Жмеринке мы провели несколько часов. К сожалению, мы. и приехали и уехали вечером, так что я не мог видеть Браилова,. хотя по расспросам знал, где он находится. Вчера, в ожидании приезда в Каменку, целый день волновался. Нас встретили сестра и остальные родные. Они все высказали мне так много‑ любви и участия, что я очень скоро успокоился и стал чувствовать себя в благоприятной и симпатичной мне сфере. Так как в доме у сестры тесно, то она приготовила мне очень милое и совершенно отдельное помещение. Я буду жить в очень чистенькой, уютненькой хатке, значительно отдаленной от местечка и от жидов, с видом на село и на извивающуюся вдали речку. Садик густо усажен душистым горошком и резедой, которые месяца через два будут уже цвести и разливать свой чудный. аромат. Хата моя устроена очень удобно и комфортабельно. Даже инструмент достали и поставили в маленькой комнатке, рядом со спальней. Заниматься мне хорошо будет.

Меня ожидало здесь письмо Ваше, прочтенное с невыразимым удовольствием. Как мне было приятно, дорогая моя Надежда Филаретовна, что Вы так верно, так справедливо отнеслись к возмутительным фактам, происшедшим в Петербурге и Москве. Другого я и не мог, впрочем, ожидать от Вас, хотя я и боялся, что сочувствие к личности Засулич, во всяком случае недюжинной и невольно внушающей симпатию, повлияет несколько на Ваш взгляд. Но в том‑ то и дело, что симпатия к ее личности и ненависть к наглому и жестокому произволу петербургского префекта ‑ сами по себе, а отвращение к тем проявлениям антипатриотического духа, которыми ознаменовалось ее оправдание и московское побоище ‑ само по сeбе. В настоящую минуту я нахожу, что оба эти факта в высшей степени возмутительны, и я, как Вы, радовался, что простой русский народ сумел дать почувствовать сумасшедшим представителям нашей молодежи, до какой степени их поведение несогласно со здравым смыслом и с духом народной массы. Очень, очень приятно мне было опять убедиться, что, несмотря на маленькие разногласия в подробностях, мы так близки и родственны с Вами в общем.

Сейчас получена депеша от брата Анатолия. Он приедет сегодня вечером. Я поеду на станцию встречать его. Письмо буду продолжать завтра утром.

13 апреля, четверг.

Трудно мне описать Вам, друг мой, ту радость, которую доставило мне свиданье с Толей. Я не ожидал, что радость эта так глубоко потрясет меня. Произошла целая сцена, которая доказала мне, до какой степени я не в состоянии владеть собой или, лучше сказать, своими нервами. Но горбатого только могила исправит.

В качестве петербургского жителя, имеющего массу связей с людьми всяких кругов и сословий, Анатолий привез сюда бездну интересных сведений по всем текущим общественным делам и интересам. Он, между прочим, был на заседании суда по делу Засулич, и все, что он по этому поводу рассказывает, столь же интересно, сколько и грустно. С одной стороны, ему как товарищу прокурора хорошо известны установившиеся у нас порядки по отношению к политическим преступникам, и признаюсь Вам, что волосы становятся дыбом, когда узнаешь, как безжалостно, жестоко, бесчеловечно поступают иногда с этими заблуждающимися юношами и увлекающимися либеральничаньем девицами. С другой стороны, нельзя не возмущаться, видя легкомысленность., невежественность людей, стоящих во главе судебного ведомства. Оказывается, что люди, заправлявшие всей процедурой дела Засулич, действовали необычайно неразумно, вследствие желания попопулярничать и полиберальничать. Вообще, при исполнении своих обязанностей, начиная от министра и кончая последним помощником секретаря, никто не хлопотал о своем прямом деле: всякий руководствовался посторонними делу, по большей части личными побуждениями, иной метил на популярность, иной мечтал, как бы похуже напакостить Трепову, иной просто подслуживался к прямому начальнику, но все упустили служение самому делу, исполнение своего долга. Поневоле переходишь от всего этого к внешней политике и начинаешь понимать, что и здесь нет последовательности, прямоты действий. Мы переживаем очень критическую эпоху, и бог знает, чем это все кончится. Анатолий удостоверяет, что студенческие волнения и вообще положение наших внутренних дел очень серьезно, и можно теперь ожидать на каждом шагу новых вспышек брожения умов молодежи. И как жаль нашего бедного, доброго государя, так искренно желающего добра и встречающего такие убийственные разочарования и огорчения.

Благодарю Вас, добрый друг, за вырезки из газет. Фельетон Лароша я прочел с величайшим интересом. Вы желаете поближе с ним познакомиться. С величайшей охотой удовлетворю сейчас Вашему желанию. Я давно и очень коротко знаю Лароша. Это одна из самых даровитых натур, когда‑ либо мной встреченных. Он обладает и громадным музыкальным дарованием, и большим литературным талантом, и совершенно непостижимою эрудицией, доставшейся ему очень легко, так как он никогда и нигде ничему не учился и всеми своими громадными познаниями обязан исключительно необычайно развитой памяти и вообще сильным природным способностям. К сожалению, он человек в высшей степени бесхарактерный, слабый, ленивый и легкомысленный и, несмотря на всю многосторонность своих способностей, он никогда не займет места, подобающего его таланту. Когда я с ним познакомился, ему было шестнадцать лет, и он в то время уже был совершенно готовым музыкантом, которому все трудности музыкальной техники дались без всякого усилия, сами собой. С тех пор прошло шестнадцать лет, и он не сделал ни одного шага вперед. Wunderkind остался тем же многоодаренным, но нищим энергиею к труду человеком. В настоящее время ему грозит совершенная погибель. Он изленился до того, что с величайшим трудом может написать каких‑ нибудь десять фельетонов в год, не более. Обладая колоссальным музыкальным дарованием, он запустил себя до того, что уже лет десять не написал ни одной строчки. Вино, карты, женщины известного сорта, вот единственные предметы, выводящие его из апатии. Друзья его, и я в том числе, много раз пытались приподнять его, навести его на настоящий путь, заставить его писать и работать, и все это удавалось только‑ на несколько дней Le pli est pris [Это уже вошло в привычку. ]. Теперь осталось рукой махнуть и ждать, что или он сам в один прекрасный день опомнится или что он замолкнет окончательно. Частные его обстоятельства очень плохи. ‑ Лет десять тому назад он женился по любви на девушке, любившей его безгранично. Она имела на него самое благотворное влияние. Он стал работать. Переселившись в Петербург, завел множество связей в литературном и музыкальном мире; ему открылись все пути к блестящему положению, если б в нем хватило выдержки. К сожалению, любовь к жене мало‑ помалу остывала, странный, неуживчивый характер и совершенно непонятная бестактность скоро наделали ему множество врагов; потом жена заболела чахоткой и умерла, оставив на его попечении трех детей; потом он по расчету женился на влюбленной в него, но немилой ему княжне. Дела путались; он лишился места в консерватории, лишился множества других источников благосостояния, состояние жены расстроилось, лень и страсть к материальным наслаждениям все более и более овладевала им, и теперь я уже не жду от него ничего хорошего.

Как критик он имеет много достоинств. Во‑ первых, он не узкий музыкант‑ специалист; он вообще человек, обладающий громадной массой сведений. Во‑ вторых, он превосходно пишет. К сожалению, эти два громадных достоинства парализуются следующим недостатком. Он непоследователен. Он часто противоречит себе; он руководствуется в своих оценках разными личными отношениями. У него нет искренности и прямоты. Представлю Вам пример. Всякому читающему его фельетоны известно, как он преклоняется перед композиторским даром Рубинштейна. Он не упустит никогда случая высказать свой культ этому композитору. Между тем, как частный человек он терпеть не может его сочинений. И таких несогласий его внутренних убеждений с их внешним проявлением у него множество. Все это в высшей степени дискредитирует его в моих глазах как критика. Нельзя требовать, чтоб критик был всегда справедлив и безусловно непогрешим в своих оценках. Но нужно, чтобы он был правдив и честен. Он может ошибаться, но всегда de bоnnefоi [искренно].

В общении с людьми Ларош человек, как я уже говорил, невообразимо бестактный и вследствие этого имеющий мало друзей. Но в кругу друзей как собеседник он неподражаемо остроумен, блестящ, несколько парадоксален, но всегда интересен. Он добр по природе, но завистлив и мелочно самолюбив. Как человека, несмотря на все его слабости, я его очень, очень люблю. Вот Вам, дорогой друг, портрет Лароша.

Я имею сказать Вам еще очень многое, но откладываю остальные предметы беседы до завтра; А покамест скажу Вам, что горячо люблю Вас, часто думаю о Вас ‑ всегда с умилением и бесконечной благодарностью.

Ваш П. Чайковский

⇐ Предыдущая 112 113 114 115 116117118 119 120 121 Следующая ⇒