Глава 16. Слова, как собаки

       Джим приглашает Айлин в паб, чтобы это отпраздновать. Без гипса нога кажется ему сделанной из пустоты – он ее совсем не ощущает и вынужден то и дело останавливаться и проверять, на месте ли она. Когда он расплачивается за напитки, ему очень хочется сказать бармену, что он здесь с Айлин, что она согласилась пойти с ним выпить пива, что они теперь каждый вечер так делают. Ему хочется спросить у этого бармена, если ли у него жена и что значит влюбиться. Один из посетителей бара кормит свою собаку хрустящим картофелем. Собака сидит рядом с ним на стуле, и на шее у нее пестрый шарфик. А может, думает Джим, этот человек влюблен в свою собаку? Теперь он прекрасно понимает, что существует множество разновидностей любви.

       Он передает Айлин ее кружку и спрашивает:

       – Хочешь хрустящей картошки?

       – Да, спасибо.

       Комната кружится у него перед глазами. Он вспоминает кого-то, и этот кто-то немного похож на собаку, Джим уже почти успевает поймать нужное слово, перед ним уже возникло соответствующее воспоминание, некая картинка, но… внезапно картинка исчезает, и перед глазами всплывает нечто совсем иное. Он так этим обескуражен, что снова чувствует головокружение. И вдруг перестает понимать, что означают слова. Он не находит в них никакого смысла. Мало того, ему кажется, что слова как бы разрезают вещи пополам, стоит ему подумать о них. Так, может, спрашивая у Айлин: «Хочешь еще картошечки? » – на самом деле он говорит что-то вроде: «Я тебя люблю»? И она, говоря ему в ответ обыкновенное «спасибо», имеет в виду нечто иное, что должно звучать примерно как «да, Джим, я тебя тоже люблю»?

       Ему кажется, что даже ковер под ногами расползается в разные стороны. Нет ничего, что на самом деле было бы именно тем, чем кажется с первого взгляда. Один человек может предложить другому хрустящей картошки, как бы говоря этим: «Я тебя люблю», но, с другой стороны, можно сказать: «Я тебя люблю», на самом деле имея в виду всего лишь то, что тебе хочется хрустящей картошки.

       Язык у Джима во рту становится неповоротливым, а сам рот словно шерстью забит.

       – Налить тебе водички? – спрашивает Айлин. – Вид у тебя какой-то странный.

       – Нет, все в порядке.

       – А почему ты вдруг так побледнел? Прямо позеленел. Может, нам лучше уйти отсюда?

       – А ты уже хочешь уйти?

       – Да нет, я просто о тебе беспокоюсь. Я-то себя отлично чувствую.

       – Ну и я отлично, – говорит Джим.

       Они молча пьют пиво. Он не понимает, как они вообще здесь оказались, в этом пабе. Секунду назад ему казалось, что они без слов объясняются друг другу в любви, но теперь, похоже, каждый предпочитает быть сам по себе. Джим поражен тем, как все-таки осторожно следует обращаться со словами, и спешит исправить ситуацию.

       – Помнишь, – говорит он, – ты однажды сказала мне кое-что. Насчет потерь и утрат?

       – Ах вот ты о чем! – И, немного помолчав, Айлин кивает: – Да, помню.

       – Ты расскажешь, что именно ты потеряла?

       – Ну, – пожимает плечами Айлин, – даже не знаю, с чего начать. Начну с мужей.

       По крайней мере, они снова вернулись к обмену словами, хотя Джим понятия не имеет, о чем она говорит.

       – У меня было два мужа, – говорит Айлин, скрестив на груди руки. – Первый то ли продавал телевизоры, то ли чем-то торговал по телевизору. Мы с ним прожили тринадцать лет, а потом однажды он кому-то позвонил, они некоторое время болтали о всякой ерунде, потом он продал этой женщине квартиру на паях, и вот тут-то, как оказалось, и была собака зарыта. Они сбежали в Коста-дель-Соль. А я после этого долго жила одна. Мне не хотелось снова страдать, снова испытывать боль. Затем, несколько лет назад, я сдалась. Вышла замуж. Этот муж сбежал через полгода. По всей видимости, жить со мной действительно невозможно. Я скриплю зубами по ночам. Я храплю. Он попробовал перебраться в соседнюю комнату, но тут выяснилось, что я еще и хожу во сне.

       – Какой стыд!

       – Что я во сне хожу?

       – Что он тебя из-за такой ерунды бросил!

       – С’est la vie[58]. Теперь о моей дочери.

       Когда Айлин произносит слово «дочь», лицо ее будто сжимается и застывает – такое впечатление, будто кто-то положил ей на голову что-то тяжелое и приказал не двигаться. Поскольку Джим ни о чем ее не спрашивает и вообще не говорит ни слова, она смотрит на него и спрашивает, слышал ли он, что она только что сказала. И он говорит, что прекрасно все слышал, и кладет свою руку на стол рядом с ее рукой – именно так сделала тогда та милая женщина, социальный работник, объясняя ему, как быть таким, как все, и как заводить друзей.

       – Однажды Ри просто взяла и ушла из дома. Ей было всего семнадцать. Я купила ей на день рождения браслетик – знаешь, такой серебряный, со всякими амулетиками. Она сказала, что только сходит в магазин на углу и сразу вернется. А перед этим мы с ней повздорили по очень глупому поводу. Из-за мытья посуды. В общем, домой она так и не вернулась. – Айлин берет кружку и медленно пьет пиво, потом столь же неторопливо вытирает губы.

       Джим ничего не понимает. Ему совершенно непонятно, как соединить те картинки, что сложились у него в голове после рассказа Айлин – о ее дочери, походе в магазин на углу и серебряном браслете с амулетами, – с тем, что ее дочь так и не вернулась назад. Айлин осторожно придвигает подставку вместе с пивной кружкой к самому краю стола и старательно выравнивает по этому краю одну из сторон подставки, она все двигает и двигает эту подставку, все поправляет ее, одновременно продолжая говорить. Она говорит Джиму, что с того дня своей дочери больше не видела. Что она очень долго ее искала, но найти так и не сумела. Иногда на нее находит, говорит она, и среди ночи ей вдруг становится ясно, где Ри, тогда она садится в машину и едет туда. Но оказывается, что она в очередной раз ошиблась. Она никогда ее не находит. Айлин берет в руки картонную подставку, которую так старательно выравнивала вдоль края стола, и рвет ее на мелкие кусочки.

       – Единственное, чего я хочу, Джим – это знать, что ей ничто не угрожает, что она в безопасности. Вот только никогда я этого, видно, не узнаю.

       Пальцы Айлин впились в край стола. Она говорит: «Извини, но я сейчас, кажется, заплачу». Он спрашивает, может, ей что-нибудь принести – стакан воды или что-нибудь покрепче? Но ни того, ни другого ей не нужно. Она просто хочет, чтобы он с нею посидел.

       Сперва ему невыносимо трудно смотреть на нее. Он слышит те короткие резкие вздохи, что предшествуют рыданиям, и ему хочется вскочить и убежать. Он видел плачущих людей в «Бесли Хилл». Иногда они просто бросались на пол, точно дети, и приходилось их обходить. Но совсем другое дело – быть свидетелем того, как Айлин борется с тяжкой душевной болью. Джим вертится на стуле, пытаясь высмотреть бармена или того человека с собакой, но оба куда-то исчезли. Ему бы очень хотелось что-нибудь дать ей, но у него ничего нет, нет даже бумажного носового платка. Он может только сидеть с нею рядом. Айлин по-прежнему крепко держится руками за стол, а ноги широко расставила, словно готовясь к еще более тяжким ударам. Из глаз у нее ручьем льются слезы, стекая по щекам, но она даже не пытается их вытереть, она просто сидит, терпит свою боль и ждет, когда эта боль хоть немного ослабеет. И, глядя на Айлин, Джим чувствует, что и у него щиплет глаза, хотя с тех пор, как он в последний раз плакал, прошло уже очень много лет.

       Когда слезы иссякают, Айлин вытирает мокрое лицо и с улыбкой говорит:

       – Хочешь, покажу тебе ее фотографию?

       И она вдруг становится страшно деловитой, копаясь в своей сумке-торбочке. Выуживает оттуда и выкладывает на стол кожаный кошелек, ключи от машины, ключи от дома, щетку для волос…

       – Вот! – Пальцы у нее дрожат, когда она раскрывает потертый вкладыш из голубого пластика. Внутри за прозрачным окошечком виднеется проездной на автобус. Проездной давным-давно устарел, но на поблекшей фотографии еще можно рассмотреть веснушчатое лицо, белую кожу, оленьи глаза и гриву густых рыжих волос. Эта девушка – безусловно, часть самой Айлин, но ее хрупкая, юная часть. Та часть, о существовании которой Джим порой догадывался, но никогда не видел. – Видишь, какая? Чтоб меня черти взяли!

       Айлин пытается взять его за руку, но на это он пока не способен. И сам он взять ее за руку тоже пока не может. И она кладет свою руку на прежнее место, а потом спрашивает:

       – Итак, что случилось с твоим другом? С тем, о котором ты мне говорил? И что такого ты сделал, Джим? Что такого ужасного ты мог сделать?

       Он открывает рот, но не может выговорить ни слова.

       – Можешь не торопиться, времени у меня сколько хочешь, – говорит Айлин. – Я подожду.

       Глава 17