Лесков Николай Семенович 4 страница

" Ну, теперь извольте говорить, что вы желаете? Если вы бедны, то вперед предупреждаю, что я бедным ничего не даю: всякий, кто беден, сам в этом виноват".

Приказный заслонил ладонью рот и, воззрясь подобострастно в Пекторалиса, ответил:

" Это вы говорите истинно-с: всякий бедный сам виноват, что он бедный. Иному точно что и бог не даст, ну а все же он сам виноват".

" Чем же такой виноват? "

" Не знает, что делать-с. У нас такой один случай был: полк квартировал, кавалерия или как они называются... на лошадях".

" Кавалерия".

" Именно кавалерия, так там меня один ротмистр раз всей философии выучил".

" Ротмистр никогда не учит философии".

" Этот выучил-с, случай это такой был, что он мог выучить".

" Разве что случай".

" Случай-с: они командира-с ожидали и стояли верхами на лошадях да курили папиросочки, а к ним бедный немец подходит и говорит: " Зейен-зи зо гут" [будьте так добры (нем. )]; и как там еще, на бедность. А ротмистр говорит: " Вы немец? " - " Немец", - говорит. " Ну так что же вы, говорит, нищенствуете? Поступайте к нам в полк и будете как наш генерал, которого мы ждем", - да ничего ему и не дал".

" Не дал? "

" Не дал-с, а тот и взаправду в солдаты пошел и, говорят, генералом сделался да этого ротмистра вон выгнал".

" Молодец! "

" И я говорю - молодец; и оттого я всегда ко всякому немцу с почтением, потому бог его знает, чем он будет".

" Это совсем превосходный человек, это очень хороший человек", - подумал про себя Пекторалис и вслух спрашивает:

" Ну, анекдот ваш хорош; а по какому же вы ко мне делу? "

" По вашему-с".

" По моему-у-у? "

" Точно так-с".

" Да у меня никаких делов нет-с".

" Теперь будет-с".

" Уж не с Сафроновым ли? "

" С ним и есть-с".

" Он никакого права не имеет, ему забор сказано стоять - он и стоит".

" Стоит-с".

" А про ворота ничего не сказано".

" Ни слова не сказано-с, а дело все-таки будет-с. Он приходил ко мне и говорит: " Бумагу подам".

" Пусть подает".

" И я говорю: " Подавай, а про ворота у тебя в контракте ничего не сказано".

" Вот и оно! "

" Да-с, а он все-таки говорит... вы извините, если я скажу, что он говорил? "

" Извиняю".

" Я, говорит, хоть и все потеряю... "

" Да он уже и потерял, его работа никуда не годится, его паровики свистят".

" Свистят-с".

" Ему теперь шабаш работать".

" Шабаш, и я ему говорю: " Твоей фабрикации шабаш, и никто тебе ничего не поможет, - в ворота ничего ни провесть, ни вывезть нельзя". А он говорит: " Я вживе дышать не останусь, чтобы я этакому ферфлюхтеру [проклятому (нем. )] немцу уступил".

Пекторалис наморщил брови и покраснел.

" Неужто это он так и говорил? "

" Смею ли я вам солгать? истинно так и говорил-с: ферфлюхтер, говорит, вы и еще какой ферфлюхтер, и при многих, многих свидетелях, почитай что при всем купечестве, потому что этот разговор на благородной половине в трактире шел, где все чай пили".

" Вот именно негодяй! "

" Именно негодяй-с. Я его было остановил, - говорю: " Василий Сафроныч, ты бы, брат, о немецкой нации поосторожнее, потому из них у нас часто большие люди бывают", - а он на это еще пуще взбеленился и такое понес, что даже вся публика, свои чаи и сахары забывши, только слушать стала, и все с одобрением".

" Что же именно он говорил? "

" Это, говорит, новшество, а я по старине верю: а в старину, говорит, в книгах от паря Алексея Михайловича писано (*18), что когда-де учали еще на Москву приходить немцы, то велено-де было их, таких-сяких, туда и сюда не сажать, а держать в одной слободе и писать по черной сотне".

" Гм! это разве был такой указ? "

" Вспоминают в иных книгах, что был-с".

" Это совсем не хороший указ".

" И я говорю, не хорошо-с, а особенно: к чему о том через столько прошлых лет вспоминать-с, да еще при большой публике и в народном месте, каковы есть трактирные залы на благородной половине, где всякий разговор идет и всегда есть склонность в уме к политике".

" Подлец! "

" Конечно, нечестный человек, и я ему на это так и сказал".

" Так и сказали? "

" Так и сказал-с; но только как от моих этих слов у нас между собою горячка вышла, и дошло дело до ругани, а потом дошло и больше".

" Что же: у вас вышла русская война? "

" Точно так-с: пошла русская война".

" И вы его поколотили? "

" И я его, и он меня, как по русской войне следует, но только ему, разумеется, не так способно было меня побеждать, потому что у меня, извольте видеть, от больших наук все волоса вылезли, - и то, что вы тут на моей голове видите, то это я из долгового отделения выпускаю; да-с, из запасов, с затылка начесываю... Ну, а он лохматый".

" Лохматый, негодяй".

" Да-с; вот я потому, как вижу, что мир кончен и начинается война, я первым делом свои волосы опять в долговое отделение спустил, а его за вихор".

" Хорошо! "

" Хорошо-с; но, признаться, и он меня натолкал".

" Ничего, ничего".

" Нет, больно-с".

" Ничего; я вас буду на мой счет лечить. Вот вам сейчас же и рубль на это".

" Покорно вас благодарю: я на вас и полагался, но только это ведь не вся беда".

" А в чем же вся-то? "

" Ужасную я неосторожность сделал".

" Ну-у? "

" Началось у нас после первого боя краткое перемирие, потому что нас ровняли, и пошел тут спор; я сам и не знаю, как впал от этого в такое безумие, что сам не знаю, что про вас наговорил".

- " Про меня? "

" Да-с; об заклад за вас на пари бился-с, что подавай, говорю, подавай свою жалобу, - а ты Гуги Карлыча волю не изменишь и ворота отбить его не заставишь".

" А он, глупец, думает, что заставит? "

" Смело в этом уверен-с, да и другие тоже уверяют-с".

" Другие! "

" Все как есть в один голос".

" О, посмотрим, посмотрим! "

" И вот они восторжествуют-с, если вы поддадитесь".

" Кто, я поддамся? "

" Да-с".

" Да вы разве не знаете, что у меня железная воля? "

" Слышал-с, и на нее в надежде такую и напасть на себя сризиковал взять: я ведь при всех за вас об заклад бился и увлекся сто рублей за руки дать".

" И дайте - назад двести получите".

" Да вот-с, я, их всех там в трактире оставивши, будто домой за деньгами побежал, и к вам и явился: ведь у меня, Гуго Карлыч, дома, окромя двух с полтиною, ни копейки денег нет".

" Гм, нехорошо! Отчего же это у вас денег нет? "

" Глуп-с, оттого и не имею; опять в такой нации, что тут - честно жить нельзя".

" Да, это вы правду сказали".

" Как же-с, я честью живу и бедствую".

" Ну ничего, - я вам дам сто рублей".

" Будьте благодетелем: ведь они не пропадут-с. Это все от вас зависит".

" Не пропадут, не пропадут, вы с него когда двести получите, сто себе возьмите, а эти сто мне возвратите".

" Непременно ворочу-с".

Пекторалис вручил подьячему бумажку, а тот, выйдя за двери, хохотал, хохотал, так что насилу впотьмах в соседний двор попал и полез к Сафронычу через забор пьяный магарыч пить.

" Ликуй, - говорит, - русская простота! Ныне я немца на такую пружину взял, что сатана скорее со своей цепи сорвется, чем он соскочит".

" Да хотя поясни", - приставал Сафроныч.

" Ничего больше не скажу, как уловлен он - и уловлен на гордости, а это и есть петля смертная".

" Что ему! "

" Молчи, маловер, или не знаешь, ангел на этом коне поехал, и тот обрушился, а уж немцу ли не обрушиться".

Осушили они посудины, настрочили жалобу, и понес ее Сафроныч утром к судье опять по той же большой дороге через забор; и хотя он и верил и не верил приказному, что " дело это идет к неожиданному благополучию", но значительно успокоился. Сафроныч остудил печь, отказал заказы, распустил рабочих и ждет, что будет всему этому за конец, в ожидании которого не томился только один приказный, с шумом пропивавший по трактирам сто рублей, которые сорвал с Пекторалиса, и, к вящему для всех интересу и соблазну, а для Гуго Карлыча к обиде, - хвастался пьяненький, как жестоко надул он немца.

Все это создало в городе такое положение, что не было человека, который бы не ожидал разбирательства Сафроныча и Пекторалиса. А время шло; Пекторалис все пузырился, как лягушка, изображающая вола, а Сафроныч все переда в своем платье истер, лазя через забор, и, оробев, не раз уже подсылал тайком от Жиги к Пекторалису и жену и детей за пардоном.

Но Гуго был непреклонен.

" Нет, - говорил он, - я к нему приду по его приглашению, но приду на его похороны блины есть, а до того весь мир узнает, что такое моя железная воля".

- И вот получили и Сафроныч и Пекторалис повестки - настал день их, и явились они на суд.

Зала была, разумеется, полна, - как я говорил, это смешное дело во всем городе было известно. Все знали весь этот курьез, не исключая и происшествия с подьячим, который сам разболтал, как он немца надул. И мы, старые камрады [товарищи (нем. )] Пекторалиса, и принципалы наши - все пришли посмотреть и послушать, как это разберется и чем кончится.

И Пекторалис и Сафроныч - прибыли оба без адвокатов. Пекторалис, очевидно, был глубоко уверен в своей правоте и считал, что лучше его никто не скажет, о чем надо сказать; а Сафронычу просто вокруг не везло: его приказный хотел идти говорить за него на новом суде и все к этому готовился, да только так заготовился, что под этот самый день ночью пьяный упал с моста в ров и едва не умер смертию " царя поэтов". Вследствие этого события Сафроныч еще более раскапустился и опустил голову, а Пекторалис приободрился: он был во всеоружии своей несокрушимой железной воли, которая теперь должна была явить себя не одному какому-нибудь частному человеку или небольшому семейному кружку, а обществу целого города. Стоило взглянуть на Пекторалиса, чтобы оценить, как он серьезно понимает значение этой торжественной минуты, и потому не могло быть никакого сомнения, что он сумеет ею воспользоваться, что он себя покажет, - явит себя своим согражданам человеком стойким и внушающим к себе уважение и, так сказать, отольет свой лик из бронзы, на память временам. Словом, это был, как говорят русские офицеры, " момент", от которого зависело все. Пекторалис знал, что его странный анекдот с свадьбою и женитьбой вызвал на свет множество смешных рассказов, в которых его железная воля делала его притчею во языцех. К истинным событиям, начиная с его двухмесячного путешествия зимою в клеенчатом плаще до русской войны с Офенбергом и легкомысленного предания себя в жертву надувательства пьяного подьячего, прилагались небылицы в лицах самого невозможного свойства. И впрямь, Пекторалис сам знал, что судьба над ним начала что-то жестоко потешаться и (как это всегда бывает в полосе неудач) она начала отнимать у него даже неотъемлемое: его расчетливость, знание и разум. Еще так недавно он, устраивая свое жилье в городе, хотел всех удивить разумною комфортабельностью дома и устроил отопление гретым воздухом - и в чем-то так грубо ошибся, что подвальная печь дома раскалялась докрасна и грозила рассыпаться, а в доме был невыносимый холод. Пекторалис мерз сам, морозил жену и никого к себе не пускал в дом, чтобы не знали, что там делается, а сам рассказывал, что у него тепло и прекрасно; но в городе ходили слухи, что он сошел с ума и ветром топит, и те, которые это рассказывали, думали, что они невесть как остроумны. Говорили, что будто колесница, на которой Пекторалис продолжал ездить " мордовским богом", удрала с ним насмешку, развалясь, когда он переезжал на ней вброд речку, - что кресло его будто тут соскочило и лошадь с колесами убежала домой, а он остался сидеть в воде на этом кресле, пока мимоехавший исправник, завидя его, закричал: " Что это за дурак тут не к месту кресло поставил? "

Дурак этот оказался Пекторалис.

И взял будто исправник снял Пекторалиса с этого кресла и привез его сушиться в его холодный дом; а кресло многие люди будто и после еще в реке видели, а мужики будто и место то прозвали " немцев брод". Что в этом было справедливо, что преувеличено и в чем - добраться было трудно; но кажется, что Гуго Карлыч действительно обломился и сидел на реке и исправник привез его. И сам исправник об этом рассказывал, да и колесницы мордовского бога более не видно было. Все это, как я говорю, по свойству бед ходить толпами, валилось около Пекторалиса, как из короба, и окружало его каким-то шутовским освещением, которое никак не было выгодно для его в одно и то же время возникавшей и падавшей большой репутации, как предприимчивого и твердого человека.

Наша милая Русь, где величия так быстро возрастают и так скоро скатываются, давала себя чувствовать и Пекторалису. Вчера еще его слово в его специальности было для всех закон, а нынче, после того как его Жига надул, - и в том ему веры не стало.

Тот же самый исправник, который свез его с речного сидения, позвал его посоветоваться насчет плана, сочиняемого им для нового дома, - и просит:

" Так, - говорит, - душа моя, сделай, чтобы было по фасаду девять сажен, - как место выходит, и чтобы было шесть окон, а посередине балкон и дверь".

" Да нельзя тут столько окон", - отвечал Пекторалис.

" Отчего же нельзя? "

" Масштаб не позволит".

" Нет, ты не понимаешь, ведь это я буду в деревне строить".

" Все равно, что в городе, что в деревне, - нельзя, масштаб не позволяет".

" Да какой же у нас в деревне масштаб? "

" Как какой? Везде масштаб".

" Я тебе говорю, нет у нас масштаба. Рисуй смело шесть окон".

" А я говорю, что этого нельзя, - настаивал Пекторалис, - никак нельзя: масштаб не позволяет".

Исправник посмотрел-посмотрел и засвистал.

" Ну, жаль, - говорит, - мне тебя, Гуго Карлыч, а делать нечего, видно, это правда. Нечего делать, - надо другого попросить нарисовать".

И пошел он всем рассказывать:

" Вообразите, Гуго-то как глуп, я говорю: я в деревне вот столько-то окон хочу прорубить, а он мне: " маштап не дозволит".

" Не может быть? "

" Истинна, истинна; ей-богу, правда".

" Вот дурак-то! "

" Да вот и судите! Я говорю: образумься, душенька, ведь я это в своей собственной деревне буду делать; какой же тут карта или маштап мне смеет не позволить? Нет; так-таки его, дурака, и не переспорил".

" Да, он дурак".

" Понятно, дурак: в помещичьем имении маштап нашел. Ясно, что глуп".

" Ясно; а все кто виноват? мы! "

" Разумеется, мы".

- " Зачем возвеличали! "

" Ну, конечно".

Одним словом, Пекторалис был к этой поре не в авантаже, - и если бы он знал, что значит такая полоса везде вообще, а в России в особенности, то ему, конечно, лучше было бы не забивать ворота Сафронычу.

Но Пекторалис в полосы не верил и не терял духа, которого, как ниже увидим, у него было даже гораздо больше, чем позволяет ожидать все его прошлое. Он знал, что самое главное не терять духа, ибо, как говорил Гете, " потерять дух - все потерять" (*19), и потому он явился на суд с Сафронычем тем же самым твердым и решительным Пекторалисом, каким я его встретил некогда в холодной станции Василева Майдана. Разумеется, он теперь постарел, но это был тот же вид, та же отвага и та же твердая самоуверенность и самоуважение.

" Что вы не взяли адвоката? " - шептали ему знакомые.

" Мой адвокат со мною".

" Кто же это? "

" Моя железная воля", - отвечал коротко Пекторалис перед самою решительною минутою, когда с ним более уже нельзя было переговариваться, потому что начался суд.

- Для меня есть что-то столь неприятное в описании судов и их разбирательств, что я не стану вам изображать в лицах и подробностях, как и что тут деялось, а расскажу прямо, что содеялось.

Сафроныч пересеменивал, почтительно стоя в своем длиннополом коричневом сюртуке, пострадавшем спереди от путешествия по заборам, и рассказывал свое дело, простодушно покачивая головою и вяло помахивая руками, а Гуго стоял, сложивши на груди руки по-наполеоновски, - и или хранил спокойное молчание, или давал только односложные, твердые и решительные ответы.

Нехитрое дело просто выяснилось сразу: о воротах и проезде через двор в контракте действительно ничего сказано не было - и по тону речей расспрашивавшего об этом судьи ясно было, что он сожалеет Сафроныча, но не видит никаких оснований защитить его и помочь ему. В этой части дело Сафроныча было проиграно; но неожиданно для всех луна оборотилась к нам тем боком, которого никто не видал. Судья предъявил документы, которыми удостоверялись убытки Сафроныча от самочинства Пекторалиса. Они не были особенно преувеличены: их было высчитано по прекращении средств его производства по пятнадцати рублей в день.

Расчет этот был точен, ясен и несомненен. Сафроныч мог иметь действительный убыток в этом размере, если бы производство его шло как следует, но как оно на самом деле никогда не шло по его беспечности и невнимательности.

Но в виду суда было одно: ежедневный убыток в том размере, в каком он представлен возможным и доказан.

" Что вы на это скажете, господин Пекторалис? " - вопросил судья.

Пекторалис пожал плечами, улыбнулся и отвечал, что это не его дело.

" Но вы причиняете ему убытки".

" Не мое дело", - отвечал Пекторалис.

" А вы не хотите ли помириться? "

" О, никогда! "

" Отчего же? "

" Господин судья, - отвечал Пекторалис, - это невозможно: у меня железная воля, и это все знают, что я один раз решил, то так должно и оставаться, и этого менять нельзя. Я не отопру ворота".

" Это ваше последнее слово? "

" О да, совершенно последнее слово".

И Пекторалис стал с своим выпяченным подбородком, а судья начал писать - и писал не то чтобы очень долго, а написал хорошо.

Решение его в одно и то же время доставляло и полное торжество железной воле Пекторалиса, и резало его насмерть - Сафронычу же оно, по точному предсказанию Жиги, доставляло одно неожиданнейшее счастье.

Судебный приговор не отворял забитых Пекторалисом ворот, - он оставлял немца в его праве тешить этим свою железную волю, но зато он обязывал Пекторалиса вознаграждать убытки Сафроныча в размере пятнадцати рублей за день.

Сафроныч был доволен этим решением; но, ко всеобщему удивлению, на него выразил удовольствие и Пекторалис.

" Я очень доволен, - сказал он, - я сказал, что ворота будут забиты, и они так останутся".

" Да, но вам это будет стоить пятнадцать рублей в день".

" Совершенно верно; но он ничего не выиграл".

" Выиграл пятнадцать рублей в день".

" А я об этом не говорю".

" Позвольте, что же это составит: двадцать восемь рабочих дней в месяце... "

" Кроме Казанской".

" Да, кроме Казанской, - это двести восемьдесят, да сто сорок, - всего четыреста двадцать рублей в месяц. Около пяти тысяч в год. Батюшка, Гуго Карлыч, ведь это черт возьми совсем такую победу! Ведь он этого никогда бы не заработал: это он просто вас себе в крепость забрал".

Гуго моргал глазами, он чувствовал, что дело дорого обошлось, но волю свою показал - и первое число внес судье сумму за покой Сафроныча и его бедствие.

Так это и пошло далее: как, бывало, приходит первое число месяца, Сафроныч несет в суд пятнадцать рублей своей месячной аренды, следующей от него Пекторалису, а оттуда приносит домой через лестницу четыреста двадцать рублей, уплаченные в его пользу Пекторалисом.

Славное дело; чудная жизнь пошла для Сафроныча! Никогда он так не жил, да и не думал жить так легко, вольготно и прибыльно. Запер он свои доменки и амбары - и ходит себе посвистывает да чаи распивает или водочкой с приказным угощается, а потом перелезет через лесенку и спит покойно и всех уверяет, что " я, говорит, супротив немца никакой досады не чувствую. Это его бог мне за мою простоту ниспослал. Теперь я только одного боюсь, чтобы он прежде меня не помер. Да бог даст не помрет, он ко мне на похороны блины есть обещался, а он свое слово верно держит. Накорми его тогда, жена, хорошенько блинками, а пока пусть его бог на многое лето бережет на меня работать".

И как Сафроныч и впрямь был человек незлобивый, то и действительно он относился к Гуго Карлычу с полным благорасположением - и при встрече, где еще далеко его, бывало, завидит, как уже снимает шапку и кланяется, а сам кричит:

" Здравствуй, батюшка Гуга Карлыч! Здравствуй, мой кормилец! "

Но Гуго этой сердечной простоты не понимал, он принимал ее за обиду и все за нее сердился.

" Ступай прочь, - говорит, - мужик; полезай через забор, где я тебе дорогу положил".

А добродушный Сафроныч отвечает:

" И чего ты, милота моя, гневаешься, за что сердишься? Через забор лезть, я и через забор полезу, - будь твоя воля, а я ведь к тебе со всем моим уважением и ничем не обижаю".

" Еще бы ты смел меня обидеть! "

" Да и не смею же, государь мой, не смею, да и не за что. Напротив того, за тебя навсегда со всею семьею каждое утро и вечер богу молюсь".

" Не надо мне этого".

" Ах, благодетель, да нам-то это надо, чтобы тебя как можно дольше бог сохранил, я в том детям внушаю: не забывайте, говорю, птенцы, чтобы ему, благодетелю нашему, по крайней мере, сто лет жить да двадцать на карачках ползать".

" Что это такое " на карачках ползать"? - соображал Пекторалис. - " Сто жить и двадцать ползать... на карачках". Хорошо это или нехорошо " на карачках ползать"? "

Он решил об этом осведомиться - и узнал, что это более нехорошо, чем хорошо, и с тех пор это приветствие стало для него новым мучением. А Сафроныч все своего держится, все кричит:

" Живи и здравствуй и еще на карачках ползай".

Семья проигравшего процесс Сафроныча хотя и сообщалась с миром через забор, но жила благодаря контрибуции, собираемой с Пекторалиса, в таком довольстве, какого она никогда до этих пор не знала, и, по сказанному Жигою, имела покой безмятежный, но зато выигравшему свое дело Пекторалису приходилось жутко: контрибуция, на него положенная, при продолжении ее из месяца в месяц была так для него чувствительна, что не только поглощала все его доходы, но и могла угрожать ему решительным разорением.

Правда, что Пекторалис крепился и никому на свою судьбу не жаловался и даже казался веселым, как человек, публично отстоявший свое право на всеобщее уважение, но в веселости этой уже начинало обозначаться нечто как будто притворное. Да и в самом деле, ведь не мог же этот упрямец не видать впереди, чем это кончится, - и не мог же он с развеселою душою ожидать этого комичного и отчаянного исхода. Дело было просто и ясно: сколько бы Пекторалис ни работал и как бы много ни заработал, все это у него должно было идти на удовлетворение Сафроныча. Не мог же Пекторалис с первого года заработать более пяти-шести тысяч, а от этого у него ничего не могло оставаться не только на развитие дела, даже на свое житье. Поэтому дело его в самом уже начале стало быстро клониться к упадку - и печальный конец его уже можно было предвидеть. Воля Пекторалиса была велика, но капитал слишком мал для того, чтобы выдерживать такие капризы, - и, нажитый в России, он снова стремился опять сюда же и попасть в свое русло. Пекторалис выдерживал сильное испытание и, очевидно, решился погибнуть, но живой не сдаться, - и история эта бог весть чем бы кончилась, если бы случай не распорядился подготовить ей исход самый непредвиденный.

- В описанном мною положении прошел целый год и другой, Пекторалис все беднял и платил деньги, а Сафроныч все пьянствовал - и совсем, наконец, спился с круга и бродяжил по улицам. Таким образом, дело это обоим претендентам было не в пользу, но был некто, распоряжавшийся этою операцией умнее. Это была жена Сафроныча, такая же, как и ее муж, простоплетная баба, Марья Матвеевна, у которой было, впрочем, то счастливое перед мужем преимущество, что она сообразила:

" Ну а как мы все-то у немца переберем, тогда что будет? "

Соображение это имело и свои резонные основания и свои важные последствия. Марья Матвеевна видела ясно, чего, впрочем, и мудрено было не видеть, что к концу второго года фабрика Пекторалиса уже совсем стояла без работы и Гуго сам ходил в жестокие морозы без шубы, в старой, изношенной куртке, а для форса только pince-nez на шнурочке наружу выпустил. У него уже не оставалось никакого имущества и, что хуже всего, никакой серьезной репутации, кроме той шутовской, которую он приобрел у нас своею железною волею. Но она ему, по правде сказать, ни на что полезное не могла пригодиться.

К тому же над ним в это время стряслась еще беда: его покинула его дражайшая половина - и покинула самым дерзким и предательским образом, увезя с собою все, что могла захватить ценного. К вящему горю, Клару Павловну еще все оправдывали, находя, что она должна была сбежать, во-первых, потому, что у Пекторалиса в доме необыкновенные печи, которые в сенях топятся, а в комнатах не греют, а во-вторых, потому, что у него у самого необыкновенный характер - и такой характер аспидский, что с ним решительно жить невозможно: что себе зарядит в голову, непременно чтобы по его и делалось. Дивились даже, что жена от него ранее не сбежала и не обобрала его в то время, когда он был поисправнее и не все еще перетаскал в штраф Сафронычу.

Таким образом, злополучный Гуго был и кругом обобран, и кругом обвинен во всем, и притом нельзя сказать, чтобы для этого обвинения не существовало совсем основания. Обворовывать его, разумеется, не следовало, но жить с ним действительно, должно быть, было невыносимо, и вот за то он оставался один-одинешенек и, можно было сказать, уже нищ и убог, но все-таки не поддавался и берег свою железную волю. Не в лучшем, однако, положении, как я сказал, был и Сафроныч, который проводил все свое время в трактирах и кабачках и при встречах злил немца желанием ему сто лет здравствовать и двадцать на карачках ползать.

Хотя бы этого, по крайней мере, не было; хотя бы этот позор и поношение от Пекторалиса были отняты - все бы ему было легче.

И вот он, кажется, более для того, чтобы освежить положение, подал на Сафроныча жалобу, чтобы наказать того за эти " карачки", на которых, по мнению Пекторалиса, немцу нет никакого резона ползать.

" Это вот он сам и есть, который сам часто из трактиров на карачках ползает", - говорил Пекторалис, указывая на Сафроныча; но Сафронычу так же слепо везло, как упрямо не везло Пекторалису, - и судья, во-первых, не разделил взгляда Гуго на самое слово " карачки" и не видал причины, почему бы и немцу не поползти на карачках; а во-вторых, рассматривая это слово по смыслу общей связи речи, в которой оно поставлено, судья нашел, что ползать на карачках, после ста лет жизни, в устах Сафроныча есть выражение высшего благожелания примерного долгоденствия Пекторалису, - тогда как со стороны сего последнего это же самое слово о ползанье Сафроныча из трактиров произносимо _как укоризна_, за которую Гуго и надлежит подвергнуть взысканию.

Гуго своим ушам не верил, он все это считал вопиющею бестолковщиною и возмутительною русскою несправедливостью. Но тем не менее он по просьбе обрадовавшегося Сафроныча был присужден к вознаграждению его десятью рублями и окончательно потерялся. Пекторалис должен был взнести последний грош на удовлетворение Сафронычу за обиду его " карачками" - и, исполнив это, он почувствовал, что ему уже ничего иного не оставалось, как проклясть день своего рождения и умереть вместе со своею железною волею. Он бы, вероятно, так и сделал, если бы не был связан намерением " пережить" своего врага и прийти есть блины к нему на похороны. Должен же был Пекторалис сдержать это слово!

Пекторалис был некоторым образом в гамлетовском положении, в нем теперь боролись два желания и две воли - и, как человек, уже значительно разбитый, он никак не мог решить, " что доблестнее для души" (*20) наложить ли на себя с железною волею руку, или с железною же волею продолжать влачить свое бедственнейшее состояние?

А десять рублей, отнесенные им в удовлетворение Сафроныча за " карачки", были последние его деньги - и контрибуцию на следующий месяц ему вносить было нечем.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 Следующая ⇒