Джейн Остен. Мэнсфилд‑парк. Аннотация. Джейн Остин. Мэнсфилд‑парк

Джейн Остен

Мэнсфилд‑ парк

Текст предоставлен правообладателем. http: //www. litres. ru/pages/biblio_book/? art=6257807

«Остин Дж. Мэнсфилд‑ парк»: Седьмая книга;

ISBN 978‑ 5‑ 906‑ 13662‑ 6

Аннотация

«Мэнсфилд‑ Парк» – шикарная загородная резиденция сэра Томаса Бертрама. В этом бастионе британской аристократии 18 века проживает его семья. И здесь же воспитывается Фанни Прайс, бедная родственница Бертрамов. Умная и прилежная, она лишена материнского тепла и заботы, и по‑ настоящему дружна только со своим кузеном Эдмундом. Через несколько лет Фанни превращается в очаровательную девушку и должна решить: выбрать ли ей благополучие или последовать зову сердца…

Джейн Остин

Мэнсфилд‑ парк

Глава 1

Примерно тридцать лет назад мисс Мария Уорд из Хантингдона, имея состояние всего в семь тысяч фунтов, очаровала Томаса Бертрама, хозяина большого поместья, носившего название Мэнсфилдский Парк, графство Нортгемптон. В результате мисс Уорд стала женой баронета со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мария имела в своем распоряжении прекрасный дом и весьма солидные доходы мужа. Весь Хантингдон рукоплескал удачливой леди, и даже ее родной дядя‑ адвокат умудрился каким‑ то образом оторвать от племянницы три тысячи с наследства.

У Марии было две сестры, которые, как считалось, должны были постараться нагреть руки, используя положение новоиспеченной леди Бертрам. И что интересно – действительно, одна из сестер в скором времени вышла замуж за местного священника и доброго друга сэра Томаса. Хотя по красоте она не уступала Марии, все же считала свой брак менее удачным. К сожалению, в мире очень мало богатых мужчин и слишком много приятных женщин, которые готовы выскочить замуж. Прошло всего шесть лет, и она сумела обворожить преподобного мистера Норриса. Никакого блистательного будущего, разумеется, сестричке не предвиделось. Тогда сэр Томас решил помочь своему другу и обеспечил его доходом в Мэнсфилдском парке размерами чуть менее тысячи фунтов в год. Зато третья сестра не придумала ничего лучше, как выйти замуж за лейтенанта – человека без образования, и – что самое страшное – без нужных связей! Этим она, конечно, подвела семью и немного подпортила репутацию предков. Конечно, баронет мог бы постараться и обеспечить несчастную сестру доходами или, по крайней мере, процентами, но только военная профессия ее муженька никоим образом не благоприятствовала этому. Пока достопочтенный сэр Томас раздумывал, как бы помочь несчастной родственнице, сестры успели рассориться. Разумеется, Мария так и не смогла примириться с тем, что ее родная сестра столь неблагоразумно вышла замуж. Подумать только! Выбрать в супруги какого‑ то лейтенанта!

Поэтому миссис Прайс никогда не писала сестрам после замужества, а леди Бертрам, будучи женщиной тихой и чересчур спокойной, не стала тревожиться о судьбе сестры и тоже сочла нужным отказаться от всяческой переписки. Она просто‑ напросто забыла о существовании миссис Прайс и занималась своими делами.

Зато не успокоилась миссис Норрис и отписала сестре очень длинное и обидное письмо, где, как смогла, разнесла несчастную миссис Прайс за ее недостойный поступок. В ответ обиженная миссис Прайс, недолго думая, отправила не менее приятное послание. Все кончилось тем, что сэр Томас запретил всяческие отношения между сестрами, чтобы не опозориться самому перед целым городом.

Дома их находились далеко друг от друга и так как сестры не имели общих знакомых, то, следовательно, не могли даже слышать друг о друге или интересоваться событиями, происходившими в их семьях. Так прошло одиннадцать лет. Правда, миссис Норрис иногда все же умудрялась выяснить кое‑ что о жизни несчастной сестры, и к ужасу сэра Томаса время от времени злобным голосом ехидно сообщала, что у миссис Прайс, оказывается, родился очередной ребенок.

Однако по истечении этих долгих одиннадцати лет плодовитая миссис Прайс решила наступить на горло собственной гордости, так как сестры были единственной родней, способной ей хоть чем‑ нибудь помочь. Дело в том, что семейство Прайс продолжало увеличиваться, дети рождались чуть не каждый год, а доходы, наоборот, почему‑ то уменьшались. Муж миссис Прайс был отстранен от службы за пристрастие к спиртному, и надежды на дальнейшее продвижение постепенно угасли.

Тогда, вздохнув, миссис Прайс все же сочинила длинное и слезливое послание леди Бертрам, где в подробностях рассказала о своей печальной судьбе, не забывая через строчку вспоминать о прежней счастливой дружбе сестер. Ах, как было хорошо им всем вместе тогда и как теперь плохо несчастной миссис Прайс! Она раскаивалась перед леди Бертрам в своем недостойном поведении и в самом конце письма высказала робкую надежду о восстановлении дружбы между сестрами. Предприимчивая миссис Прайс не забыла упомянуть в письме, что готовится в очередной (девятый! ) раз стать матерью. Правда, денег на содержание такого выводка у нее совсем нет, и не помогут ли ей любимые сестрички в материальном плане справиться с оравой голодных сорванцов? Старшему сыну исполнилось десять лет, и миссис Прайс весьма прозрачно намекнула, что ребенок этот довольно симпатичный, послушный, и хочет путешествовать, или, по крайней мере, сменить надоевшую обстановку и пожить где‑ нибудь в другом месте. Она, миссис Прайс, разумеется не против этого, но для здесь опять же нужны деньги! А у сэра Томаса были владения в Вест‑ Индии, поэтому, может быть, он захватил бы с собой и этого смекалистого мальчугана? Или, вероятно, достопочтенный сэр Томас пристроит мальчика в своем городском доме? Впрочем, миссис Прайс согласна на любые условия, лишь бы сестры помогли ей и ее сыну.

И ее план прекрасно сработал. Письмо полностью восстановило теплые дружеские отношения между сестрами. Сэр Томас посылал ответные заверения в том, что при первой же возможности, разумеется, подыщет для сына миссис Прайс подходящее выгодное местечко, и действительно тут же принялся за дело. Леди Бертрам регулярно переправляла сестре деньги и в придачу множество пеленок и другого детского белья, а растроганная миссис Норрис неустанно строчила письма.

Так подействовало послание миссис Прайс. Но это еще не все. Прошел год, и внезапно миссис Норрис объявила, что несчастная миссис Прайс так и не выходит у нее из головы, и богатые сестры, разумеется, были просто обязаны еще каким‑ то образом помогать ей. Миссис Норрис долго раздумывала, как лучше это сделать и что предпринять, и неожиданно пришла к выводу, что старшие сестры должны были забрать к себе хотя бы одного ребенка миссис Прайс и таким образом облегчить жизнь многодетной матери.

– Послушайте меня, – заявила миссис Норрис, обращаясь к супругам Бертрам. – Давайте заберем к себе старшую дочь миссис Прайс. Девочке уже девять лет, и она находится в таком возрасте, что ей надо уделять побольше внимания, чем это может себе позволить наша сестра. Я думаю, такой благородный поступок не сравнится с теми деньгами, которые мы отдаем Прайсам. Тем более, девочка, находясь в атмосфере дружбы и благожелательности, сама будет потом благодарна нам за душевную теплоту и заботу.

Леди Бертрам тут же согласилась с сестрой.

– Как я сама до этого не додумалась! – радостно воскликнула она. – Давайте так и поступим. Надо срочно послать за девочкой.

Однако сэр Томас не мог столь безответственно сразу же поддержать свою супругу. Для этого требовалось тщательно обдумать каждую мелочь. Ребенку надо было предоставить все необходимое, не ущемляя ее ни в чем, иначе благородный поступок мог обернуться элементарной жестокостью. Ведь они собираются оторвать девочку от родителей, братьев и сестер – а это дело весьма ответственное. К тому же у Бертрамов было своих четверо детей – двое сыновей и две дочки. Особенно волновали сэра Томаса мальчики. Ведь сколько раз ему приходилось слышать о страстной любви, возникающей между двоюродными братьями и сестрами!

Высказав свои сомнения вслух, сэр Томас хотел выиграть время и отложить принятие окончательного решения, но тут в разговор снова вступила неугомонная миссис Норрис:

– Дорогой мой сэр Томас! – начала она. – Я прекрасно понимаю ваши отцовские чувства и ценю вашу предусмотрительность. Это делает вам честь. Разумеется, взять ребенка в дом – дело весьма ответственное, и мы должны позаботиться о нем, ничего не упустив при этом из виду. Могу уверить вас, что я также не отказываюсь от девочки и готова принять самое активное участие в этом благородном деле и обеспечить бедному ребенку поддержку в жизни. У меня нет своих детей, поэтому дети моих сестер стали для меня самыми дорогими существами. Вы же знаете, что я не стану бросать слова на ветер. Неужели задуманный нами прекрасный поступок так и не свершится из‑ за какого‑ то пустяка? Не надо ничего бояться. Мы дадим девочке образование и выпустим ее в мир полноценным человеком. Вот увидите, после этого она нам уже ничего не будет стоить. Не превратится же это бедное создание в пиявку, которая станет тянуть из нас деньги всю жизнь! Это же наша племянница. Сэр Томас, вы только представьте, сколько преимуществ сразу появятся у девочки, если мы возьмем ее сюда. Конечно, она наверняка не такая красивая, как ваши дочери и уж, разумеется, не настолько умна. Вот вы волнуетесь за своих сыновей. А вдруг кто‑ то из них умудрится полюбить свою кузину! Уверяю, этого не произойдет, и даже не забивайте себе этим голову. Какой вздор! Допустим даже, что наша племянница недурна собой. А теперь вообразите, что Том или Эдмунд увидят ее первый раз лет, этак, через семь. Вот тогда у нас бы появился повод для беспокойства. Подумайте сами. Бедняжка росла вдалеке от своих кузенов в бедноте. Что хорошего она вообще видела в жизни? А тут перед ее глазенками являются два юных красавца! Лично я бы на ее месте из кожи бы лезла вон, но влюбила бы в себя, по крайней мере, одного из них. Но если они встретятся сейчас, то будут считать себя как бы одной семьей, и для ваших мальчиков кузина станет родной сестрой. Да будь она прекрасна, как ангел, это уже не имеет никакого значения.

– В ваших словах много правды, – согласился сэр Томас. – И все же хочу сказать еще вот о чем. Мы должны позаботиться и о своей репутации. Ведь мы не только делаем добро миссис Прайс, но одновременно обязаны следить и за собой. А вдруг с девочкой что‑ то произойдет? Короче говоря, мне кажется, рядом с ней, по крайней мере, на первых порах, должен постоянно находиться кто‑ то из женщин. И потом – мало ли как сложатся обстоятельства в дальнейшем? Надо подумать и об этом. Я считаю, что следует подыскать для нее достойную даму, которая в случае чего могла бы стать надежной подругой для нашей племянницы.

– Абсолютно согласна с вами, – заявила миссис Норрис, – вы как всегда, заботливы и благородны! Думаю, с этим никто спорить не станет. Что касается ваших опасений, могу сказать следующее. Хотя я никогда не видела эту девочку и не испытываю к ней и сотой части той любви, как к вашим милым чадам, тем не менее я не собираюсь смотреть на бедняжку свысока. Ни в коем случае! Все, что зависит от меня, я согласна делать ради дочери моей родной сестры. Но дело в том, что я не смогу дать ей слишком многого. А как я стану смотреть в ее глаза и чувствовать, что девочка пребывает в постоянной нужде? Но любезнейший сэр Томас! Как бы не была я бедна, никогда не откажу своей племяннице в куске хлеба. Пусть даже мне придется туговато, я смогу отказать себе в самом необходимом! Если вы не возражаете, я завтра же напишу письмо миссис Прайс. И как только девочка будет готова переехать к нам, я лично доставлю ее в Мэнсфилдский Парк. Вам не придется ничего для этого делать. Уверяю, что все будет в полном порядке. Ради этого я пошлю свою Нэнни в Лондон. Кстати, у нее там есть какая‑ то родня, где она сможет переночевать, и Нэнни встретится там с девочкой. Я думаю, до Лондона Прайсы уж как‑ нибудь свою дочь довезут сами. Или в крайнем случае попросят присмотреть за ней в пути кого‑ нибудь из своих друзей, отправляющихся в столицу.

С этим сэр Томас спорить не стал. Теперь, казалось, главная проблема была решена, и оставалось лишь продумать мелочи. Было обговорено, что все расходы сэр Томас берет на себя, исходя из своего положения и богатства. Что касается миссис Норрис, то у нее было ни малейшего намерения делиться с девочкой своими деньгами или имуществом. Она всегда славилась либеральными взглядами и готова была совершать благородные поступки хоть каждый день. Или, по крайней мере, говорить об этом. Миссис Норрис умела разрабатывать безумнейшие планы и любила это делать, но любовь к деньгам превосходила даже эту ее страсть. Так как миссис Норрис вышла замуж не столь удачно, как Мария, то и доходы ее были гораздо меньше. Поэтому миссис Норрис с самого начала стала наводить экономию везде и во всем, стараясь уберечь каждый пенс. То, что поначалу можно было принять за благоразумие и осторожность, постепенно превращалось в откровенное скряжничество. Во многом этому способствовало и то, что у Норрисов не было детей и, соответственно, не на кого было особенно и тратиться. Впрочем, даже себе миссис Норрис не позволяла никаких роскошеств, не говоря уже о бедном супруге‑ священнике.

Поэтому становится понятным, отчего миссис Норрис сочла в тот же день свою долю участия в головокружительном предприятии выполненной. Ведь это именно ей пришло в голову совершить акт благотворительности! Мало того, миссис Норрис даже предложила свои услуги по доставке ребенка в Мэнсфилдский Парк. И этого вполне достаточно. Теперь же, возвращаясь к себе домой, она была счастлива и горда собой. И хотя миссис Норрис не слишком любила свою младшую сестру, но чувствовала себя сейчас самой лучшей тетей во всем мире.

Когда на следующей день все трое встретились снова, леди Бертрам задала неуместный вопрос. Наивная Мария почему‑ то решила, что миссис Норрис будет принимать участие в воспитании девочки, и поэтому поинтересовалась:

– Послушай, сестрица, а к кому сначала поедет жить наша племянница – к тебе или к нам?

Миссис Норрис, как можно спокойней, объяснила Бертрамам свои взгляды по этому вопросу, и тогда уже удивился сам сэр Томас. Он тоже считал, что девочку, безусловно, должна была забрать себе миссис Норрис. Так как у нее не было собственных детей, племянница скрасила бы одинокую жизнь своей тетушки и превратилась бы для нее в отличную компаньонку. Как же он заблуждался!

– Об этом не может быть и речи! – твердо заявила миссис Норрис и презрительно фыркнула. – Вы, я надеюсь, не забыли, как страдает от подагры мистер Норрис! Если бы не это, я, возможно, со временем и согласилась бы взять к себе ненадолго племянницу. Но только не теперь. Несчастный мистер Норрис чувствует себя отвратительно, и любой шум может спровоцировать приступ мигрени. Никаких детей в нашем доме быть не должно. Если я просто скажу ему об этом, мой муж ужасно расстроится. Представляете, что после этого может с ним произойти! Нет, нет и еще раз нет.

– Тогда пусть живет у нас, – едва сдерживаясь, процедила леди Бертрам.

– Да, пусть наш дом станет для нее родной обителью, – с достоинством добавил сэр Томас. – Мы со своей стороны сделаем все, чтобы девочка стала счастлива. К тому же, здесь у нее будет с кем общаться. Всегда приятно играть со своими сверстниками. Да и гувернантка у нас неплохая – так что в нашем доме она сможет продолжить свое образование. Все даже к лучшему.

– Вот именно! – поддержала сэра Томаса обрадовавшаяся миссис Норрис. – Вы правильно все подметили! А для мисс Ли все равно, сколько девочек обучать – двух или трех, верно? Жаль, что от меня теперь будет мало помощи, ведь я почти все время провожу с бедным мистером Норрисом! Однако я сдержу свое обещание и отправлю Нэнни за девочкой. Конечно, мне придется трудновато без нее целых три дня, но ничего, постараюсь сама управиться с домашними делами. Сестрица, я думаю, лучше всего поселить девочку в мезонине, там, рядом с бывшими детскими спальнями. Подумай сама: она будет жить рядом с мисс Ли, недалеко от твоих дочерей и заодно по соседству со служанками. А те уж помогут ей с одеждой и научат, как надо правильно одеваться, и все такое прочее. Кстати, другого подходящего места ты и сама не сможешь придумать.

Леди Бертрам не стала протестовать.

– Я надеюсь, что племянница наша тихого нрава и девочка послушная, – продолжала миссис Норрис. – В любом случае, она должна понимать, что мы для нее сделали, и вести себя прилично. Надеюсь, так оно и будет.

– Если она окажется чересчур уж строптивой, – заговорил сэр Томас, – мы не сможем разрешить ей жить в нашем доме ради блага собственных детей. Но не надо так плохо думать о нашей племяннице! Мы ведь ее даже еще не видели, а начинаем предполагать самое дурное. Впрочем, вполне естественно, что она будет сильно отличаться от наших детей. Но я думаю, со временем пройдет и это. Разумеется, она может быть дурно воспитана, невежественна и так далее. Но вы учтите, в каких условиях она жила! Я думаю, все это поправимо и не опасно для ее кузенов и кузин. Если бы она была старше моих дочерей, то я бы серьезно задумался над нашим планом. Но так как она младше их, то и тут особо бояться нечего и моим девочкам не грозит ее дурное влияние.

– Совершенно справедливо! Как верно замечено! – заявила миссис Норрис. – А знаете, что я сегодня сказала своему мужу? Что если даже мисс Ли не сможет ничему обучить нашу племянницу, это сделают юные леди Бертрам. Ваши милые девочки научат ее всему, что знают сами. Надо только почаще разрешать им быть вместе.

– Надеюсь только, что она не будет мучить моего мопса, – вздохнула леди Бертрам. – Не далее как сегодня мне пришлось серьезно поговорить с Джулией по этому поводу. Она совсем затискала бедняжку!

– Тут есть вот еще какая трудность, – серьезно проговорил сэр Томас. – Надо объяснить нашим девочкам, чтобы они не унижали кузину и не насмехались над ней. Это очень важно. Ведь племянницу легко ранить и оттолкнуть, а тогда нам придется долго расхлебывать их ошибку. С другой стороны, надо серьезно обдумать, как лучше объяснить мисс Прайс, что она хотя и живет в нашем доме, но все же не является членом нашей семьи. Она не мисс Бертрам. Пусть все три девочки играют вместе. Это само собой разумеется. Я хочу, чтобы они подружились и уважали друг друга. Но они не равны по положению, и это надо как можно тактичней объяснить всем трем. Их права и перспективы на будущее весьма различны. Я надеюсь, миссис Норрис, что вы поможете нам решить этот деликатный вопрос.

Миссис Норрис, разумеется, высказала свое горячее желание, оказать любую услугу, касающуюся консультаций и советов, после чего выразила свои надежды на прекрасное будущее всех трех девочек.

– Я уверена, что вы, дорогой сэр Томас, и моя любимая сестра, легко справитесь и сами в этом деле, – неожиданно добавила она.

После этого миссис Норрис отправилась домой и тут же отписала миссис Прайс письмо. Та была чрезвычайно удивлена предложением сестер. Ей показалось странным, что они выбрали девочку, когда среди Прайсов было так много чудесных мальчиков. Однако, как и предполагалось, миссис Прайс с удовольствием приняла это предложение и сразу же сочинила ответ. В своем письме она сообщила, что девочка ее тихая, спокойная и очень дружелюбная. Правда, она не отличается крепким здоровьем, но, тем не менее, миссис Прайс возлагала большие надежды на то, что сменив обстановку, дочка начнет быстро поправляться и набирать силы. Бедная наивная женщина! Она полагала, что смена обстановки может действовать положительно на всех без исключения детей.

Глава 2

В Нортгемптон девочка добралась без приключений. Тут ее встретила радостная миссис Норрис. Она упивалась сознанием того, что будет первой, увидевшей племянницу. Таким образом, миссис Норрис могла произвести на девочку самое благоприятное впечатление и заранее подготовить ее ко встрече с другими родственниками.

Фанни Прайс только что исполнилось десять лет. Конечно, красавицей назвать ее было нельзя, но и уродкой тоже. Во всяком случае, тетушкам нечего было стыдиться своей племянницы. Правда, для своего возраста девочка была довольно маленького роста, но весьма симпатичная, скромная и немного застенчивая.

Супруги Бертрам встретили племянницу доброжелательно. Увидев, как пугается девочка незнакомой богатой обстановки в доме, сэр Томас старался изо всех сил казаться простым и веселым. Он шутил, бодрился и был на редкость радостным от того, что, наконец, увидел Фанни. Леди Бертрам, наоборот, не стала рассыпаться в бесконечных приветствиях, а только молча улыбалась и, таким образом, понравилась Фанни даже больше дядюшки.

Все дети Бертрамов были дома и по очереди знакомились с гостьей. Фанни совсем растерялась от такого внимания к собственной персоне. Правда, мальчики вели себя достойно, как и подобает юным джентльменам – ведь одному из них было семнадцать, а другому шестнадцать лет. Сестры Бертрам, привыкшие к бесконечным комплиментам, без стыда и совести принялись разглядывать простенькое платьице Фанни, чем окончательно смутили свою кузину.

В общем, все семейство понравилось Фанни. Мальчики были хорошо воспитаны, девочки блистали красотой, к тому же младшая была всего на два года старше самой Фанни. Джулии Бертрам исполнилось двенадцать, а Марии – тринадцать лет, и поэтому девочка надеялась в самом ближайшем будущем сдружиться со всеми сразу. Но сейчас Фанни растерялась и чувствовала себя брошенной и одинокой на фоне столь счастливой дружной семьи. Как ни старалась она казаться спокойной, но в сердце ее таилась печаль. Она боялась тут всего, стеснялась своих манер и одежды и самое главное – с первой минуты уже начала скучать по дому.

По дороге из Нортгемптона миссис Норрис прожужжала племяннице все уши о том, насколько хорошо будет ей в поместье, как она должна быть благодарна своим родственникам и какое замечательное будущее ее ожидает. Так что теперь маленькая Фанни чувствовала себя обязанной быть счастливой. К тому же сказалось и долгое путешествие, столь непривычное для девочки. Она устала и буквально валилась с ног, поэтому все старания Бертрамов произвести благоприятное впечатление на девочку оказались для нее слишком утомительными. Леди Бертрам даже позволила Фанни посидеть с ней на диване и погладить мопса, сэр Томас произносил длинные красивые речи, а миссис Норрис продолжала разглагольствовать на тему благодарности к родственникам. И даже огромный пирог с крыжовником теперь не мог произвести должного эффекта. Девочка лишь попробовала его и попросила разрешения отдохнуть. И только в своей новой комнате, оставшись совсем одна, упала на кровать и разрыдалась.

– Да уж, начало что‑ то не слишком обещающее, – проворчала миссис Норрис, как только Фанни вышла из гостиной. – И это после всего того, что я успела рассказать ей в дороге. А ведь я предупреждала, что первое впечатление очень многое значит. Надеюсь, она не замкнутая и не угрюмая, как ее мамочка. Впрочем, надо быть к ней немного снисходительными. Она, в конце концов, не виновата в том, что воспитывалась в таком доме. Думаю, она очень скоро поймет разницу.

Но понадобилось много времени, чтобы объяснить Фанни это различие. И хотя все старались быть к ней добры, никому и в голову не приходило расспросить ее о том, что печалит маленькое сердечко и почему так сильно переживает девочка, даже сменив бедное жилище на настоящее дворянское поместье.

На следующий день, в воскресенье, сестры Бертрам решили поближе познакомиться с Фанни и уделить ей побольше времени. Но из этого ничего путного не вышло. Сначала сестрички искренне удивлялись тому, что, оказывается, у Фанни всего два платья, и она не знает ни слова по‑ французски. Затем все перешли в гостиную, где Джулия и Мария потрясли кузину игрой на фортепьяно в четыре руки. После этого сестры расщедрились до того, что подарили кузине несколько своих наименее ценных игрушек, которые им самим уже давно наскучили. И в довершение всего оставили ее одну, а сами занялись своим любимым занятием – изготовлением цветов из бумаги и лоскутков материи.

Фанни чувствовала себя одинокой и никому не нужной буквально везде – и в гостиной, и на занятиях, и в аллеях парка. И неважно – были ли рядом в это время Джулия с Марией или нет. Ее пугало и молчание леди Бертрам, и строгие взгляды сэра Томаса, и особенно угнетали постоянные упреки и выговоры миссис Норрис. Сестры Бертрам смеялись над ее маленьким ростом и, может быть, излишней скромностью. Мисс Ли издевалась над ее невежеством, а служанки презрительно фыркали, завидев Фанни в ее простенькой одежде. Если сюда еще добавить воспоминания девочки о своих собственных братьях и сестрах, для которых она была авторитетом, нянькой и помощницей, легко можно представить, в каком отчаянии и тоске пребывала сейчас маленькая мисс Прайс.

Величие и роскошь дома потрясли ее, но не успокоили. Комнаты казались огромными залами, и от этого сама Фанни чувствовала себя еще меньше, и она не ходила по ним, а буквально перемещалась, боясь дотронуться до мебели. Она старалась побольше оставаться в своей комнатушке и плакать в одиночестве. И каждый вечер та самая девочка, которая, по предположению взрослых, должна была ощущать себя счастливейшим существом, заползала под одеяло и, уткнувшись лицом в подушку, рыдала до тех пор, пока сон не одолевал ее. Так прошла целая неделя, и ничего бы не изменилось, но, как‑ то раз, кузен Эдмунд застал Фанни, плачущей прямо на ступеньках мезонина.

– Милая кузина, – ласково заговорил он, – что произошло? – Фанни не отвечала, а только всхлипнула и закрыла лицо руками. Тогда Эдмунд присел рядом с ней на ступеньки и, стараясь не обидеть девочку, начал расспрашивать ее, пытаясь добраться до сути. – Может, ты заболела? Я надеюсь, тебя никто не обидел? А может, ты просто поссорилась с Марией или с Джулией? А если ты расстроилась из‑ за того, что не поняла что‑ то из уроков, то я с радостью объясню тебе все, что пожелаешь… Короче, если от меня что‑ то зависит, и я смогу помочь, то скажи – и я к твоим услугам.

Девочка продолжала плакать, иногда бормоча лишь: «Нет‑ нет, ничего не надо», но Эдмунд проявил упорство и настойчивость и продолжал искать причину ее горя. Наконец, он заговорил о бывшем доме Фанни и, когда она разрыдалась, сразу понял, что наконец‑ то докопался до истины. Он только вздохнул, покачал головой и принялся, как мог, утешать кузину.

– Если ты скучаешь без мамы, – серьезно заговорил он, – это только значит, что ты – хорошая дочь. Но не забывай, что теперь ты с нами – а мы тоже твои родственники, и не такие уж дальние. Ну, перестань плакать и пошли, прогуляемся по парку. А там ты мне все расскажешь про своих братьев и сестер. Пошли?

Фанни утерла слезы, и, улыбнувшись, кивнула. Из ее слов Эдмунд понял, что кузина любила все свое семейство, но один из братьев был ей особенно дорог. Звали его Уильям, и Фанни по нему очень сильно соскучилась. Он – самый старший – был, кроме того, постоянным участником и заводилой во всех их играх. Уильям сильно переживал, узнав, что сестра уезжает из дома и сокрушался по поводу того, что теперь они увидятся нескоро.

– И это все? – засмеялся Эдмунд. – Но ведь он тебе обязательно напишет, глупенькая.

– Да, но только он попросил, чтобы первой написала ему я, – призналась Фанни.

– И когда ты собираешься это сделать?

– Не знаю, – смутилась девочка. – У меня даже бумаги нет…

– Если дело только за этим, то можешь не огорчаться. Я дам тебе и бумагу и все, что попросишь. Можешь написать Уильяму хоть сейчас… Ну как, ты немного повеселела?

– Конечно.

– Тогда не будем терять времени. Пойдем в столовую, я тебе все принесу, и мы прямо там напишем послание твоему Уильяму.

– Но, кузен, а как же я отправлю его на почту? – заволновалась Фанни.

– Не беспокойся и об этом. Оно будет отослано с другими письмами. Кстати, твой дядя имеет некоторые привилегии, и письмо будет доставлено бесплатно.

– Мой дядя? – испуганно воскликнула Фанни.

– Да, как только ты все напишешь, я сразу же отнесу письмо отцу, и он все сделает.

Девочка спорить не стала и молча проследовала за кузеном. В комнате они расположились за удобным столом, и Эдмунд разлиновал для Фанни несколько листков бумаги, стараясь делать это как можно тщательнее. Он присел рядом с кузиной, и пока она сочиняла письмо, помогал ей и подсказывал правописание слов, когда девочка просила его об этом, чинил перья, а в конце пожелал, чтобы она передала Уильяму привет от него, и вложил в конверт целую гинею. Это поразило Фанни больше всего, и ей почудилось, что Эдмунд, наверное, был самым добрым человеком во всем мире. Она не могла выразить свое восхищение словами, но глядя на ее благодарное счастливое лицо, Эдмунд понял, насколько кузина ему признательна. Он ясно видел, что это забитое несчастное существо готово раскрыться каждому, кто будет с ним справедлив и ласков. Ведь девочка по своей натуре была восприимчивой и нежной, надо было только найти к ней верный подход. Да, Эдмунд не обижал ее, и никто в семье не хотел обидеть мисс Прайс. Но только этого оказалось мало. Немного подумав, Эдмунд решил, что недостаток душевного тепла заставляет кузину страдать и сознавать свою ненужность в их доме. Значит, теперь от него зависело очень многое. И он решил взять Фанни под свое покровительство, а заодно, поговорить с сестрами относительно их к ней отношения.

С этого дня Фанни почувствовала себя почти счастливой. Она поняла, что в лице кузена Эдмунда приобрела настоящего друга, и его доброта делала чудеса. Изменились отношения со всеми обитателями Мэнсфилдского Парка. Да и сам парк стал казаться более дружелюбным, и если она еще с кем‑ то не слишком ладила, то по крайней мере начала понимать, как нужно себя вести и что именно говорить в присутствии того или иного человека. Постепенно запуганность ее исчезала, девочка стала уверенней в манерах и теперь спокойно смотрела в глаза дядюшке и даже перестала вздрагивать, когда слышала резкий голос миссис Норрис. Сестры Бертрам начали чаще приглашать ее поиграть с ними. И хотя продолжали смотреть на нее свысока (ведь она была и младше и ниже их не только ростом, но и по происхождению), тем не менее, некоторые игры требовали наличия третьего участника. И особенно было приятно, что этот третий – послушный и уступчивый, в отличие от самих сестер. А если тетушка спрашивала их о Фанни, они непременно отвечали:

– Это милое и доброе создание, миссис Норрис, мы на нее ничуть не обижаемся.

Эдмунд был очень добр к Фанни, а что касается его старшего брата Тома, то и его можно было легко понять. Юноше было уже семнадцать лет, и он вступал во взрослую жизнь. Теперь его заботили лишь деньги и развлечения. Но и он не ущемлял свою кузину и даже время от времени преподносил ей подарки, не забывая, однако, иногда и подшутить над ней. Впрочем, такое отношение сама Фанни считала вполне естественным – ведь для него она была лишь ребенком.

Эти перемены в поведении и настроении Фанни немного успокоили и сэра Томаса, и миссис Норрис. Они с облегчением вздохнули – дела, кажется, пошли на лад. А раз так, то теперь, решили взрослые, Фанни не доставит им никаких хлопот. Правда, они забыли позаботиться о том, чтобы побольше узнать о ее способностях. Девочка умела писать, читать и работать, и больше ее ничему не учили. А сестры Бертрам продолжали твердить о том, что их кузина весьма глупа и не знает элементарных вещей, которые ими самими были пройдены уже давным‑ давно. В течение первых двух или трех недель они вбегали в гостиную, оглашая ее громкими криками, и тут же сообщали родителям о невежестве Фанни.

– Мамочка, ты только послушай! – начинала Мария. – Наша кузина не может перечислить главные реки России! Она никогда не слышала, что такое Малая Азия! А еще она не знает, чем отличается пастель от акварели! Правда, странно? Вот никогда бы не подумала, что бывают такие глупые девочки…

– Дорогая моя, – успокаивала ее тетушка, – не надо так волноваться. Это вы у нас очень умные и сообразительные, поэтому тебе и кажется, что Фанни недостаточно развита.

– Да нет же, вы не понимаете, – не успокаивалась Джулия, перехватывая эстафету у сестры. – Она на самом деле очень недалекая. Вот вчера вечером, например, мы спросили ее, как от нашего поместья легче всего добраться до Ирландии, так она ответила, что надо обязательно обогнуть остров Уайт. Причем никаких других островов, как мы выяснили, она просто не знает. Когда мне было столько же лет, я это уже давно знала. Я помню, как мы учили всех английских королей, и годы их восшествия на трон и еще про то, чем они знамениты!..

– А еще всех римских императоров, – подхватывала Мария. – И не только это! Мы знаем всю языческую мифологию, все планеты солнечной системы и самых известных древних философов!

– Конечно‑ конечно, – тут же соглашалась миссис Норрис. – Но у вас замечательная, я бы даже сказала, исключительная память. А у вашей бедной кузины, может быть, вообще никакой памяти нет. Некоторые люди хорошо запоминают все, что им говорят, а у других в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Не надо так расстраиваться. Пожалейте ее, она ведь такая несчастная! И не забывайте, что если вы так много знаете, то должны вести себя немного поскромнее. И еще одно: на свете остается слишком много того, о чем вы и не слышали – ваше обучение только начинается!

– Да, я знаю, – важно заметила Мария. – Нам надо успеть выучить все, пока не исполнилось семнадцать лет. Но я хочу еще сказать, что Фанни глупа не только поэтому. Она не желает учиться, ни рисовать, ни играть на фортепьяно!

– С этим я соглашусь, – кивнула миссис Норрис. – Это действительно настоящая глупость. Но, с другой стороны, для того, чтобы преуспеть в искусстве, одного желания бывает, как правило, недостаточно. Тут необходим талант или, по крайней мере, некоторые способности. Благодарите небо, что вам послали таких родителей, как папа и мама. И вот еще что. Не стоит так переживать, что Фанни не может состязаться с вами ни в науках, ни в искусстве. Не забывайте, что вы – будущие леди Бертрам, так что это даже лучше, что между вами и кузиной существует некоторое различие.

Такие разговоры были не редкостью в Мэнсфилдском Парке, и тетушка день ото дня читала подобные лекции сестрам. Что касается их образования, то отец, точно не зная, что именно пригодится в дальнейшем его дочерям, велел обучать их всему, чему только можно. Кроме, наверное, сердечной доброты и понимания человеческой души. Сам он был по натуре сдержанным, и хотя искренне любил всех своих детей, внешне это ничем не проявлялось. Это сказывалось и на сестрах Бертрам, которые, в свою очередь, тоже не решались вешаться на шею отцу и не приставали к нему с объятиями и поцелуями.

Леди Бертрам, напротив, вовсе не интересовало образование дочерей. У нее просто не хватало на это времени. Целыми днями она подолгу просиживала на диване или занималась художественной вышивкой, создавая никому не нужные и безвкусные произведения. Со стороны казалось, что мопс был ей гораздо ближе и приятней собственных детей. Впрочем, ей было незачем беспокоиться за Марию и Джулию. На это был сэр Томас, миссис Норрис, гувернантка и приходящие учителя. Возможно, если бы ее лишили хотя бы половины этих нянек, она и обратила бы внимание на то, как и чему учат ее дочек. Что же касается Фанни, то леди Бертрам всегда в подобных случаях отвечала одно и то же:

– Что из того, что она глупа? Не всем же, действительно, блистать умом и сообразительностью. Пожалуй, если это окажется ее единственным недостатком, с ним можно и смириться. Да и нам на руку – была бы умница, глядишь, с годами начала бы и показывать характер. Зато она хорошо помогает по дому, весьма проворна и всегда готова выполнять мои поручения, что бы я ни приказала.

Несмотря на всю «тупость и невежество» девочки, ее решено было оставить в Мэнсфилдском Парке. Как только Фанни поняла это, она начала смотреть по‑ другому и на поместье, и на свою новую семью, постепенно переставая сравнивать свой бывший дом с Парком, а Бертрамов и миссис Норрис – с собственными родителями, братьями и сестрами. Она понимала, что сестры Бертрам, в общем‑ то, неплохие девочки, и теперь пыталась подделываться под них. Когда же они особенно высокомерно обращались с ней, она не выказывала своего недовольства, а терпела насмешки молча, понимая, что не имеет никакого права выражать здесь свое мнение.

Сразу после того, как Фанни переехала жить в поместье, леди Бертрам начала испытывать легкие недомогания. Ее постоянная праздность также послужила поводом к тому, чтобы той весной леди Бертрам осталась жить за городом, а не уехала в город, как это повторялось из года в год. Сэру Томасу пришлось одному уехать в столицу, где он был занят своими парламентскими делами, и хотя это создавало для него некоторое неудобство, противиться супруге он не стал. За городом семейство продолжало чувствовать себя превосходно. Сестры Бертрам играли на фортепьяно в четыре руки, пели хором, подрастали и постепенно превращались в красивых стройных девушек. Поэтому сэру Томасу нечего было волноваться о том, как семейство справится в Мэнсфилдском Парке без него. Вот разве что старший сын вел себя несколько развязно и беззаботно, но остальные дети считались образцом воспитанности и послушания. Сэр Томас не мог нарадоваться на дочерей и считал, что пока они носят фамилию Бертрам, они этим только облагораживают ее, а, выйдя замуж, смогут стать достойными избранницами для благородных молодых людей. Что касается Эдмунда, то предполагалось, что с его честным и прямым характером он наверняка заслужит любовь и доверие людей, и поэтому должен стать священником.

Оставаясь довольным своими собственными детьми, сэр Томас не забыл, однако, и о детях миссис Прайс. Он помогал им получить образование и готов был содействовать и в поиске подходящего местечка, как только сыновья миссис Прайс вырастут. И хотя Фанни была оторвана от семьи, она всегда с благодарностью смотрела на сэра Томаса, когда узнавала, что он пересылает деньги семье Прайс и заботится о том, чтобы ее родные братья как можно выгодней устроились на интересную работу. Только один раз за все время ей удалось свидиться с Уильямом. Остальные, кажется, и не вспоминали о ней и даже не надеялись, что она вернется назад или хотя бы приедет ненадолго погостить. Когда Уильям подрос, он решил стать моряком. Но перед тем, как отправиться в море, он попросил разрешения навестить сестру и приехал в Нортгемптоншир на целую неделю.

Фанни не поверила своему счастью. Как же они радовались, увидев, наконец, друг друга! Они не могли наговориться – то смеялись, то вдруг становились серьезными, то вспоминали детские забавы, то начинали обсуждать планы на будущее. Но Фанни переживала оттого, что теперь Уильям уедет надолго, и они встретятся только через несколько лет. К счастью, это случилось перед самым Рождеством, и дома был кузен Эдмунд. Он познакомился с Уильямом, а потом рассказал Фанни, что тот ему очень понравился и доходчиво объяснил, что Уильям может сделать блестящую карьеру и поэтому ему необходимо зарекомендовать себя на корабле и в работе.

И хотя Эдмунд уехал учиться в Оксфорд, он остался преданным другом Фанни. Теперь, во время их редких встреч он снова и снова доказывал свою привязанность и доброту. Каждый раз он, стараясь не задеть нежных чувств Фанни, учил ее преодолевать застенчивость, быть уверенной в себе и справедливой к другим.

И хотя одной такой поддержки было маловато, чтобы Фанни смогла почувствовать себя равноправным членом семьи, все же ей было приятно. Эдмунд стал как бы символом ее собственного счастья. Тем более, что кузен знал о пристрастии Фанни к чтению и, помогая ей в выборе книг, таким образом, следил и за ее образованием. Мисс Ли обучала Фанни французскому и наблюдала за тем, чтобы девочка успевала проходить параграфы по истории. Эдмунд же подбирал для кузины такие книги, которыми кузина наслаждалась в свободное время. Но она не просто заглатывала ту информацию, которую доносили до нее эти книги. Потом вместе с Эдмундом они обсуждали прочитанное. Кузен помогал ей учиться рассуждать над поступками героев, делать собственные выводы, прививая чувство прекрасного. И она платила ему искренней любовью. Пожалуй, больше Эдмунда на всем свете она любила только Уильяма, и теперь ее сердце разрывалось между ними.

Глава 3

Первым знаменательным событием в жизни семейства была смерть мистера Норриса. Он скончался, когда Фанни исполнилось пятнадцать лет. Несомненно, это привело к значительным переменам в жизни всех обитателей Мэнсфилдского Парка. Миссис Норрис пришлось переехать из дома священника сначала в Парк, а потом занять небольшой домик в селении, принадлежащем сэру Томасу. Она, конечно, горевала об утрате, но очень скоро поняла, что сможет запросто обходиться и без дражайшего супруга. Правда, теперь доходы ее значительно уменьшились, и это означало, что она должна была навести в своем хозяйстве строжайшую экономию.

По всем законам теперь дом приходского священника должен был занять Эдмунд. Если бы мистер Норрис скончался несколькими годами раньше, то сэр Томас поселил бы в нем другого священника до наступления того времени, когда Эдмунд бы подрос и сам получил духовное звание. Но все сложилось иначе. Старший сын баронета Бертрама Том вел себя настолько безнравственно и распутно, что Эдмунду частенько приходилось расплачиваться за него и регулярно помогать брату деньгами. Впрочем, сэр Томас успел обо всем позаботиться и держал для Эдмунда еще одно местечко, однако на этот раз он решил не открывать своих карт, а пользуясь моментом, лишний раз пристыдить Тома. Возможно, он надеялся таким образом наставить сына на путь истинный.

– Я краснею за тебя, Том, – начал баронет, стараясь говорить медленно, с чувством собственного достоинства. – Ведь именно из‑ за тебя Эдмунд не сможет сейчас переехать в дом приходского священника, и, соответственно, лишается права на все доходы. Представляешь, какого состояния ты лишил собственного брата! Мне больно и стыдно сознавать это. Я надеюсь, что в дальнейшем мне удастся найти ему другое, столь же выгодное место. А может быть, и ты сам поможешь, в свою очередь брату, если, конечно, вовремя спохватишься и возьмешься за голову. А пока что он должен страдать за твое безрассудство.

Том молча выслушал эту тираду. Он стоял перед отцом, опустив глаза и не смея вставить ни слова, а только думая о том, когда же кончится все это мучение. Наконец лекция была закончена и, выйдя из комнаты, Том облегченно вздохнул. Он‑ то знал, что многие его друзья залезли в долги куда серьезней, чем он сам. К тому же юноша втайне надеялся, что преемник мистера Норриса, глядишь, в ближайшем будущем тоже отправится на тот свет, и тогда все образуется само собой.

Но на место мистера Норриса пришел некий доктор Грант, цветущий мужчина сорока пяти лет. Это несколько расстроило молодого Бертрама. Однако, приглядевшись к нему получше, Том снова повеселел. «Ничего страшного, – решил он, – парень он, как видно, не дурак выпить, а при такой толстой шее недолго допиться и до апоплексического удара. Что я, надеюсь, и случится в ближайшем будущем. Так что унывать пока рановато».

В Мэнсфилд доктор Грант переехал со своей женой, которая была лет на пятнадцать его моложе. Детей Гранты не имели, и в округе их приняли тепло и радушно, очень скоро оценив их скромность и добропорядочность.

Теперь, как надеялся сэр Томас, наступила очередь миссис Норрис поучаствовать в воспитании племянницы. Несчастная вдова осталась одна‑ одинешенька, и ей конечно, как нельзя кстати была нужна живая родная душа в доме. К тому же, Фанни подросла и ни о каком шуме и игрищах не могло быть и речи. Помимо всего прочего, у сэра Томаса дела в Вест‑ Индии пошли на редкость плохо. Доходы его поубавились, да и расточительность старшего сына не замедлила сказаться на благосостоянии семьи. Поэтому было бы весьма кстати, отдать Фанни в дом миссис Норрис, чтобы хоть как‑ то залатать дыры в семейном бюджете. Поэтому сэр Томас, поговорив об этом с женой, попросил ее как можно тактичней объяснить всю ситуацию девушке. И при первой же встрече с Фанни, леди Бертрам тут же заговорила с ней о наболевшем:

– Итак, Фанни, теперь ты будешь жить в доме своей тетушки и моей сестры миссис Норрис. Тебе придется уехать из этого дома. Что ты на это скажешь?

– Уехать из этого дома… – как эхо промолвила обескураженная Фанни, еще не совсем понимая, что происходит.

– Да, дорогая, – подтвердила леди Бертрам. – А почему, собственно, тебя это так удивило? Ты живешь у нас уже пять лет, а миссис Норрис с самого начала мечтала забрать тебя к себе, но не смогла это сделать только из‑ за больного супруга. Теперь, когда его больше нет, ничто ей не помешает исполнить свое желание. Но ты все равно будешь обязана приходить сюда и помогать мне с вышиванием, когда мне это будет нужно.

Это было настолько неожиданно и неприятно, что Фанни некоторое время стояла молча, не зная, как реагировать и что она должна в таком случае отвечать. Она никогда не испытывала ни малейшей симпатии к миссис Норрис, потому что не получала от нее ни единого намека на любовь или хотя бы сочувствие.

– Мне… мне очень жаль оставлять этот дом, – чуть слышно проговорила она.

– Я понимаю тебя. И твои чувства вполне естественны. Конечно, ты будешь скучать без нашего дома, ведь здесь тебя никто никогда не обижал, верно? Мы всегда любили тебя и старались сделать все, что только от нас зависело.

– Я благодарна вам за это, – скромно ответила Фанни и опустила голову.

– Ну, вот и правильно. Я всегда считала тебя хорошей и послушной девочкой.

– И я никогда уже сюда не вернусь? – дрожащим голосом произнесла Фанни.

– Никогда, дорогая, – подтвердила леди Бертрам. – Но я уверена, что в доме миссис Норрис тебе будет так же, уютно и спокойно. Впрочем, какая тебе разница, где именно жить – в ее доме или в этом?

Не чувствуя под собой ног, Фанни выбежала из комнаты. Ей хотелось расплакаться прямо здесь, в коридоре. Она не могла себе представить, как будет жить с тетушкой и как изменится теперь вся ее судьба. Руки ее дрожали, и она с трудом соображала, куда идет. Неожиданно навстречу ей вышел Эдмунд. Ему‑ то она и выложила все, что ей только что сказала леди Бертрам.

– Кузен, – начала она, не зная, как сообщить ему страшную новость. – Скоро произойдет что‑ то ужасное и непоправимое. Но я не хочу, чтобы это происходило. Помоги мне, подскажи, что делать. Ты всегда учил меня не торопиться и стараться смиряться с вещами, которые я не могу никак изменить. Но с этим смириться просто невозможно. Эдмунд, меня переселяют к тетушке Норрис. Теперь я уеду от вас и буду жить с ней. И так будет всегда.

– В самом деле? – воскликнул Эдмунд.

– Да, и мне только что сказала об этом леди Бертрам. Они уже обо всем договорились. Я уезжаю из Мэнсфилдского Парка, и теперь буду жить вместе с миссис Норрис в особняке. Он называется Белый Дом. Наверное, сразу же после того, как она окончательно перевезет туда свои вещи.

– Да что ты, Фанни! И ты называешь это плохой новостью? По‑ моему, это даже замечательно!

– Замечательно? Да как ты можешь так говорить? Почему?

– Подумай сама. Только не торопись. Тетушка права, что хочет видеть тебя рядом с собой, – попытался объяснить суть дела Эдмунд. – Ей нужен настоящий друг и верная компаньонка. А то, что она выбрала именно тебя, только подтверждает, что это произошло от чистого сердца, а не из‑ за денег. Ты сможешь сделать для нее все, и тогда она не будет чувствовать себя одинокой. Надеюсь, ты не слишком огорчена этим, Фанни?

– Еще как! Мне это совсем не нравится. Я люблю этот дом и все, что с ним связано. И никакой другой дом мне не сможет стать настолько же родным, как ваш. К тому же, ты сам прекрасно знаешь, что в компании тетушки я чувствую себя скованно и неуверенно.

– Это правда. Но уж таков ее характер. Кстати, по отношению к нам она вела себя точно так же, пока мы были детьми. Просто у нее нет своих детей, и она не умеет с ними обращаться. Но теперь ты выросла. Это в корне меняет дело. И если ты станешь заботиться о ней, она быстро поймет, как важно, чтобы вы ладили друг с другом, и что ты для нее очень многое значишь.

– Я не могу значить многого ни для кого на свете, – вздохнула Фанни.

– Почему?

– Потому что я не нужна. Моя глупость, моя неловкость мешают мне. В конце концов, даже мое положение…

– Не говори ерунды. Что касается глупости и неловкости, то ты неправильно подбираешь слова. У тебя нет ни того ни другого. Зато есть доброе сердце, скромность и старательность во всем, за что бы ты ни взялась. Ты откликаешься на любую просьбу и всегда готова помочь ближнему. Поэтому лучшей компаньонки для своей тетушки я и пожелать бы не мог.

– Ты слишком добр ко мне, – заметила Фанни и покраснела, услышав такую похвалу в свой адрес. – Не знаю, как и благодарить тебя за добрые слова. Если мне действительно суждено уехать отсюда, я все равно буду помнить тебя до конца своих дней.

– Ну что ты, Фанни… Белый Дом не за горами. Ты говоришь так, словно собралась уезжать за двести миль. А ведь Белый Дом совсем близко – только перейти через парк. И мы будем встречаться каждый день. Единственное, что может измениться (заметь: к лучшему! ) так это то, что ты действительно станешь заметной фигурой и самостоятельным человеком. Теперь тебе представится масса возможностей отличиться и проявить себя. А ведь ты это можешь, поверь мне! Здесь нас было очень много, и ты становилась незаметной. А там вас будет двое – только ты и тетушка, и тебе уже придется самой все решать за себя в случае чего.

– Не говори так, мне уже страшно!

– Ничего страшного в этом нет, но предупредить тебя я был просто обязан. К тому же, миссис Норрис сейчас более подходит для тебя, чем моя мать. Вот увидишь, эта энергичная женщина еще докажет, что способна на многое ради того, кого любит и ценит.

– К сожалению, мне все это видится совершенно в другом свете, – вздохнула Фанни. – Хотела бы я думать так же, как и ты. Но все равно спасибо за то, что ты попытался успокоить меня. Может быть, я действительно напрасно так беспокоюсь. Как было бы здорово, если бы твои слова оказались правдой, и я стала нужна хоть кому‑ нибудь. Здесь я никто, но все равно горячо люблю и сам дом и тех, кто в нем живет. Всех без исключения. Я не представляю себе, как буду жить в другом месте.

– Место еще не значит все, Фанни, – продолжал Эдмунд, становясь серьезным. – И тем не менее, ты меняешь только дом. Парк остается в твоем распоряжении, как и раньше. Помни об этом. Ты сможешь ходить по тем же аллеям и любоваться теми же деревьями и цветами. Ты будешь брать книги в той же библиотеке, и кататься на той же лошади.

– Да, это так, – кивнула девушка. – Да, на моем милом сером пони. Дорогой кузен! Мне сейчас даже смешно вспомнить, как я боялась, первый раз сесть в седло! Я начинала дрожать, когда за столом только начинали говорить о лошадях! А помнишь, как потом ты долго убеждал меня, что ничего страшного в этом нет, надо просто попробовать, и мне очень понравятся прогулки верхом. Ты оказался прав. И теперь я верю в тебя, и надеюсь, что и последнее твое пророчество сбудется.

– Я уверен, что общение с миссис Норрис будет так же полезно для твоего ума, как и прогулки для твоего здоровья, – улыбнулся Эдмунд. – А все вместе сделает тебя счастливой.

Так закончился их разговор, который, хоть и помог Фанни немного успокоиться, как выяснилось позднее, был совершенно излишним, поскольку миссис Норрис не имела ни малейшего намерения забирать девушку к себе. Оказалось, именно сейчас она меньше всего нуждалась в обществе Фанни, и никоим образом не собиралась даже разговаривать об этом с Бертрамами. Однако объясниться ей все же пришлось. Вот тут выяснилось, что Белый Дом, к сожалению, хоть и является одним из самых вместительных зданий в Мэнсфилде, все же недостаточно велик для того, чтобы миссис Норрис взяла к себе Фанни. Его едва хватало для нее самой и ее слуг. К тому же, у миссис Норрис всегда пустовала одна комната, которую она берегла для своей будущей подруги. Так было всегда, и хотя в прежнем доме не было никакой необходимости иметь пустую комнату, теперь это стало делом первой важности. Миссис Норрис надеялась когда‑ нибудь найти себе компаньонку, и возможно эта пресловутая комнатка и ввела в заблуждение несчастного сэра Томаса. Он почему‑ то подумал, что мисс Норрис подготавливает ее для Фанни. Леди Бертрам ничего не подозревала о намерениях своей сестры, и поэтому при первой же встрече начала без лишних предисловий:

– Как ты думаешь, сестрица, может быть, нам уволить мисс Ли? Ведь когда Фанни переедет к тебе, мисс Ли станет нам не нужна.

От неожиданности миссис Норрис вздрогнула.

– Господи Боже мой, дорогая моя, что ты имеешь в виду? Я, кажется, ослышалась.

– А разве ты не забираешь Фанни? – в свою очередь удивилась леди Бертрам. – Мне показалось, что вы уже обо всем договорились с сэром Томасом.

– Мы?! Никогда. Он даже не заикался об этом. А уж я тем более. Фанни переезжает ко мне! Меньше всего мечтала об этом! Да и кому только такое могло прийти в голову! Боже мой! Зачем мне нужна Фанни? Мне – несчастной одинокой вдове, которая ни на что не пригодна и ничего не умеет сама. Я тоскую по безвременно ушедшему мужу, а она полна жизни и энергии – ведь ей всего пятнадцать лет. В таком возрасте надо жить и наслаждаться жизнью. Ей нужны веселье и развлечения. Я думаю, сэр Томас поймет меня правильно. Мы с ним старинные друзья. И если он желает мне добра, то никогда не позволит этому случиться. Как получилось, что он сказал тебе об этом?

– Не знаю. Может, ему показалось, что так будет лучше для вас обеих.

– Но что именно он сказал? – настаивала миссис Норрис. – Неужели таково было его желание? Не могу поверить!

– Да нет же, он просто предположил, что по всей вероятности, ты этого захочешь. Честно говоря, я и сама так подумала. Мы сочли, что тебе сейчас нужно успокоиться, чтобы побыстрее позабыть о своем горе. Но если ты против, то давай не будем больше поднимать эту тему. Пусть Фанни остается с нами, она нам вовсе не в тягость.

– Милая сестра! – воскликнула миссис Норрис. – Ты только вдумайся внимательно – ведь я одинокая несчастная вдова! Как в моем состоянии можно обрести покой? Я лишилась любимого мужа, я растратила свое здоровье, ухаживая за ним день и ночь. Теперь ничто в этом мире меня не радует. Возможно, когда‑ нибудь позже я поделюсь своим горем с другой женщиной, но в нынешнем состоянии я не могу взять к себе Фанни. Я не имею права мучить эту бедную девушку. Тем более, что сейчас она счастлива с вами. Я же обречена на одиночество и буду сама сражаться со своими горестями и заботами.

– И тебя не страшит такое одиночество?

– Дорогая леди Бертрам! А кому я нужна? Правда я держу свободную комнату для компаньонки, но уже не верю, что мне удастся найти подходящую подругу. В конце концов, будет даже логично закончить свой земной путь затворницей. Теперь единственное, о чем я молю Господа, так это о том, чтобы он не оставил меня и чтобы я могла хоть как‑ нибудь сводить концы с концами. Больше мне ничего уже не нужно.

– Я думаю, сестрица, что ты сгущаешь краски, – заметила леди Бертрам. – Во всяком случае, сэр Томас сказал, что ты будешь получать шестьсот фунтов в год.

– Леди Бертрам, я ни на что не жалуюсь. Я знаю, что прежней жизни уже не вернуть и мне придется теперь экономить буквально на всем. Ну что ж, я постараюсь перестроиться. Я всегда была щедра в расходах и не скупилась ни на что, теперь придется немного попридержать себя и смириться с моим нынешним положением. Все изменилось, и мои доходы в том числе. Мистер Норрис был прекрасным священником, такого уже не отыщешь. Но ты даже не представляешь, сколько всего мы получали от посторонних людей, от случайных гостей, равно как и потчевали их, когда простые прихожане приходили к нам, чтобы побеседовать с преподобным мистером Норрисом! В Белом Доме все будет уже по‑ другому. И теперь мне самой придется следить за каждым пенсом, чтобы не разориться окончательно. Но я надеюсь, что очень скоро привыкну к этому и даже в конце каждого года смогу немного откладывать себе на старость.

– Даже не сомневаюсь. Мне помнится, так было всегда, если не ошибаюсь.

– Совершенно верно. Но ты же не станешь осуждать меня за это. Я забочусь не только о себе, но и о тех, кто будет жить после меня. Я имею в виду твоих детей, дорогая. Поэтому, чем богаче буду я, тем выгодней будет и им. Конечно, многого я дать не смогу, но и тем крохам, я полагаю, они будут рады.

– Ты очень добра, сестра, – улыбнулась леди Бертрам. – Но только не надо так ущемлять себя и заботиться о них. Мне кажется, сэр Томас сам сумеет обеспечить их будущее.

– Не надо загадывать, дорогая. Я знаю, что дела на Антигуа у сэра Томаса не так и хороши. А кто знает, что может произойти в дальнейшем?

– Ну, с этим вопросом он тоже разберется в скором времени. Он сейчас как раз активно переписывается с местным управляющим.

– Ну что ж, – произнесла миссис Норрис и поднялась со стула. – Я счастлива помочь вашей семье, чем только смогу. Однако если сэр Томас вдруг снова заговорит о Фанни, скажи ему, милая, что ее переезд пока невозможен. Я нахожусь в весьма стесненных условиях и в мрачном расположении духа. Кроме того, мне просто некуда ее поселить, потому что я должна оставить свободную комнату для своей возможной будущей компаньонки.

Леди Бертрам довольно подробно передала весь разговор сэру Томасу, чтобы тот уже не имел никаких иллюзий по поводу судьбы Фанни. Баронет только удивлялся на миссис Норрис – почему эта странная женщина так упорно отказывается от своей племянницы и не хочет и пальцем пошевельнуть, чтобы хоть как‑ то ей помочь. Самое удивительное заключалось в том, что именно миссис Норрис, так страстно желающая взять Фанни, теперь наотрез отказывалась от нее, изобретая все новые и новые причины.

Фанни, узнав о том, что ей не придется никуда уезжать, настолько обрадовалась, что тут же побежала делиться своей радостью с Эдмундом. Кузен был немного расстроен поведением тетушки и никак не мог понять, почему она отказывается от помощи Фанни.

Итак, все оставалось по‑ прежнему, кроме, разве что, переезда миссис Норрис в Белый Дом, а Грантов в дом приходского священника. Жизнь на некоторое время в Мэнсфилде потекла спокойно.

Гранты оказались довольно тихими и общительными людьми. Они с радостью принимали у себя гостей и заводили все новые знакомства в округе. Однако и у них были свои недостатки, как выяснила вездесущая миссис Норрис. Доктор любил хорошо покушать, и каждый день наедался до отвала, не отказывая себе ни в чем. А миссис Грант вместо того, чтобы снизить расходы, платила повару такую же высокую зарплату, как и в Мэнсфилдском Парке, что было уж совсем возмутительно. Миссис Норрис негодовала и с презрением сообщала, сколько масла и яиц потребляется семьей Грантов.

– Я сама люблю изобилие и гостеприимство, – ворчала она, жалуясь на доктора и его женушку. – И терпеть не могла скряжничества, но то, что делают они – просто уму непостижимо! Да, в нашем доме тоже часто бывали гости и мы ни на что не скупились – но не до такой же степени! И потом, миссис Грант просто недостойна занять место, которое раньше по праву принадлежало мне. Вы только посмотрите на нее! Да я уверена, что если хорошенько копнуть ее, то окажется, что все ее состояние оценивается в пять тысяч фунтов, не более того!

Леди Бертрам молча выслушивала подобные тирады, не придавая им особого значения и не вступая ни в какие дискуссии с сестрицей. Однако сама она считала, что вся беда миссис Грант заключается лишь в том, что той удалось очень ловко пристроиться в жизни, не обладая при этом особой красотой. Правда, леди Бертрам говорила об этом кратко, не распространяясь так, как это любила делать миссис Норрис.

Эти разговоры и обсуждения длились около года, а потом произошло еще одно важное событие, и о Грантах временно позабыли. Дела на Антигуа шли настолько плохо, что сэр Томас решил, в конце концов, сам отправиться в Вест‑ Индию, чтобы побыстрее все уладить и разобраться на месте. Он прихватил с собой и старшего сына, полагая, что таким образом отвлечет его от бесконечных развлечений, а заодно и приучит к работе. Предполагалось, что они будут отсутствовать где‑ то около года.

Продумав еще раз столь серьезный шаг, сэр Томас не отступился от своего решения. Денежная проблема встала очень серьезно, и ему пришлось оставить дочерей одних в самое ответственное в их жизни время. Правда, он надеялся на их благоразумие и на положительное влияние леди Бертрам, а особенно, миссис Норрис. К тому же дома оставался Эдмунд, и поэтому сэр Томас отбыл в Вест‑ Индию со спокойной душой.

Леди Бертрам ничуть не огорчил отъезд мужа. Она не волновалась ни за его безопасность, ни за то, что ему будет одиноко и грустно вдалеке от дома. Она относилась к той породе людей, которые считают, что все невзгоды могут случаться только с ними самими, минуя при этом всех остальных.

Сестры Бертрам тем более не переживали о том, что не увидят папочку в течение целого года. Как было уже сказано, они не питали особой любви к отцу, а поскольку он никогда не одобрял их увлечения светскими балами, то и Мария, и Джулия только радовались тому, что освободятся от постоянного контроля. Теперь они расправили крылышки и были вольны делать все, что только им заблагорассудится. Фанни также не расстроилась от того, что не сможет видеть сэра Томаса за столом. Но только она ничем не показала своего отношения к его отъезду, а не горевала лишь потому, что, наверное, просто не умела еще по‑ настоящему горевать. Ей показалось смешным и нелепым, если бы она вдруг в день отъезда бросилась к сэру Томасу на грудь и разрыдалась, причитая что‑ нибудь вроде: «Ах как я люблю вас! Вы сделали для меня и моих братьев столько добра! Как я боюсь за вас! А вдруг вы не вернетесь!. ».

Правда, за завтраком перед отплытием, сэр Томас обратился к Фанни и сказал, что не возражает, если Уильям приедет навестить ее зимой.

– Напиши ему, малютка, и когда он будет в Англии, пусть заедет и поживет здесь недельки две, – заявил баронет и улыбнулся. Фанни тут же растаяла, и хотела было сердечно поблагодарить сэра Томаса, но не успела и рта раскрыть, как тот продолжил свою речь: – Кстати, если он все‑ таки приедет в Мэнсфилд, ты ему скажи, что все те годы, пока ты живешь у нас, не прошли даром, и ты успела измениться в лучшую сторону. Правда, во многом осталась такой же, как и шесть лет назад, – вздохнул сэр Томас.

Лишь дядюшка уехал, Фанни убежала к себе в комнату и расплакалась, вспомнив эти слова. Когда позднее Джулия и Мария заметили ее красные глаза, то тут же дружно объявили ее лицемеркой.

Глава 4

Том Бертрам последнее время появлялся дома довольно редко, поэтому по нему в Парке никто и не скучал. Через несколько дней после отъезда мужа леди Бертрам поняла, что они могут вполне обойтись и без самого сэра Томаса. Выяснилось, что Эдмунд прекрасно справляется сам со всеми домашними делами. Он не хуже отца распоряжался поместьем, решал все проблемы с управляющим, адвокатом и слугами и даже помогал матери писать и отправлять письма.

Спустя некоторое время пришло известие о том, что путешественники благополучно добрались до Вест‑ Индии. Правда, перед этим миссис Норрис неустанно напоминала всем о штормах и кораблекрушениях, опасаясь за сэра Томаса и племянника. Особенно любила она распространяться о кошмарах морских путешествий Эдмунду и, улучив момент, когда тот был совсем один, подолгу рассказывала о страшных событиях и катастрофах, в которых неплохо разбиралась. Но как только радостная весть была получена, миссис Норрис пришлось сменить тему и отложить свои заготовленные надгробные речи на неопределенный срок.

Потом наступила зима. Сэр Томас регулярно отписывал супруге, сообщая о всех своих делах. В Парке жизнь шла своим чередом. Миссис Норрис настолько увлеклась устройством будущего своих племянниц, что перестала бранить несчастную миссис Грант и переживать за уехавших на Антигуа родственников. Теперь она охотно посещала балы с юными сестрами Бертрам, тщательно подбирала им наряды и выискивала подходящих мужей для Марии и Джулии.

Девушки уже выезжали в свет и чувствовали себя уверенно на балах в обществе местных красоток. Они успели овладеть искусством кокетничать и поддерживать светские беседы, так что могли покорить любого понравившегося им холостяка. А тетушка, неизменно сопровождавшая сестер на балы, могла преподнести гостям своих протеже как первых красавиц и умниц во всей округе. В результате создавалось впечатление, будто Мария и Джулия вообще не имеют недостатков.

Леди Бертрам не выезжала в свет с дочерьми. Она была чересчур ленива для этого, и ее даже не прельщало то обстоятельство, что на балах в основном теперь только и говорили о красоте и уме Марии и Джулии. Вместо этого леди Бертрам возложила свою обязанность на сестру, и миссис Норрис с удовольствием чуть не каждый день отправлялась на балы со своими подопечными. Здесь она узнавала последние новости из жизни дворянства, и к тому же ей не приходилось тратиться на наемный экипаж.

Фанни, разумеется, не принимала участия в подобных развлечениях. Но она была признательна и за то, что по вечерам ей было дозволено составлять компанию тетушке. С тех пор как мисс Ли уехала из Мэнсфилда, леди Бертрам могла проводить вечера только с Фанни, поскольку все остальные отправлялись на вечеринки. Фанни подолгу разговаривала с тетушкой, слушала ее, читала вслух, и такие спокойные вечера благотворно действовали на разум девушки. Привыкшая к постоянным волнениям и тревогам, теперь она наслаждалась тишиной, имея собеседницей лишь леди Бертрам. Что касается балов, то Фанни прекрасно понимала, что ей никогда не придется даже одним глазком взглянуть на это чудо, и поэтому довольствовалась рассказами кузин о том, кто с кем танцевал и каких девушек в этот раз приглашал на вальс Эдмунд. В целом зима для Фанни прошла спокойно, и хотя Уильям так и не приехал в Англию, она продолжала надеяться, что, возможно, он даст о себе знать в самом ближайшем будущем.

Наступила весна, которая принесла Фанни беду. Умер ее любимый серый пони, и девушка долго горевала, поскольку успела привязаться к умному животному. Она так расстроилась, что даже не выходила к завтраку несколько дней. Впрочем, дело усугублялось еще и тем, что, привыкшая к утренним прогулкам, девушка теперь лишилась их, похоже, навсегда. Обе тетушки решили, что незачем покупать для Фанни новую лошадь, поскольку она всегда может попросить для прогулки лошадей у своих кузин, пока они не катаются сами. Но тут выяснилось, что и Мария, и Джулия весь день напролет только и делали, что ездили верхом, и поэтому каждый раз отказывали кузине.

Так прошли апрель и май. Несчастная Фанни осталась одна. Она либо сидела дома с одной тетушкой, либо, стиснув зубы, прогуливалась по парку с другой. Леди Бертрам считала, что физические упражнения вредны для организма в любом их виде, и предпочитала вообще не передвигаться, уютно устроившись на диванчике с вышиванием, а миссис Норрис, вечно о чем‑ то спорившая, напротив, не могла усидеть на месте, а находилась в постоянном движении и желала, чтобы при этом рядом с ней находился еще кто‑ нибудь.

Эдмунда, к сожалению, в это время не было дома, иначе несчастье Фанни не длилось бы столь долго. Когда он вернулся и внимательно выслушал кузину, он принял решение, о котором тут же сообщил матери. «У Фанни должна быть своя лошадь! » – твердо заявил он. Но матери было лениво заниматься этим вопросом, а тетушка берегла каждый пенс и не стала бы разрешать леди Бертрам так тратиться на племянницу. Миссис Норрис решила, что для Фанни сойдет и какая‑ нибудь старая кляча из тех, что находятся в Парке, либо можно иногда одалживать лошадь у управляющего, или у доктора Гранта брать его чудесного пони, на котором доктор отвозил почту. При этом миссис Норрис недвусмысленно дала Эдмунду понять, что не пристало Фанни равняться с дочерьми барона и иметь собственную верховую лошадь.

– Твой отец, Эдмунд, – добавила она, – вряд ли одобрил бы такое расточительство. Посмотри, сколько денег тратится на конюшню. Тем более не следует забывать, мой мальчик, что дела у барона идут не слишком удачно. Неизвестно, что станет с поместьями на Антигуа. Кстати, он мне когда‑ то и сам говорил, что ни в коем случае нельзя равнять Марию и Джулию с Фанни.

– У Фанни должна быть своя лошадь, – заупрямился юноша.

Миссис Норрис презрительно фыркнула и не стала продолжать бессмысленный спор. Правда, леди Бертрам, внимательно выслушав сына, согласилась с ним, но попросила подождать возвращения отца, чтобы сэр Томас собственноручно подобрал для племянницы лошадку.

– Вероятно, в сентябре он уже вернется, – сладким голосом добавила леди Бертрам. – Ждать осталось совсем немного. Неужели Фанни не может еще чуть‑ чуть потерпеть?

Эдмунд, возмущенный поведением тетушки и нерешительностью матери, не мог ждать не то что до сентября, но даже и до следующей недели. Он взвесил все «за» и «против» и пришел к выводу, что покупка новой лошади, скорее всего, расстроила бы отца. Но так как у самого Эдмунда было три собственных коня, это упрощало решение проблемы. Правда, ни один из его рысаков не был пригоден для Фанни, но молодой человек, без раздумья, выменял одного из них на прекрасную кобылку, которую на следующий же день и предоставил в распоряжение кузины.

Фанни, решившая уже, что после своего серого пони не сможет привязаться ни к одной лошади, сразу полюбила это милое существо. Кобыла, похоже, тоже почувствовала ласку своей новой хозяйки. Эта лошадь тем более стала дорога Фанни, что была отдана ей любимым кузеном, и восхищению девушки не было предела. Теперь Эдмунд для Фанни становился идеалом нежности и доброты. Она не знала, как и благодарить его за такую заботу.

Так как хозяином лошади все равно фактически считался Эдмунд, то миссис Норрис не смогла ничего сказать в ответ на такой обмен. Леди Бертрам немного пожурила сына, опасаясь того, что сэр Томас останется недоволен излишней самостоятельностью сына. Но получилось так, что барон не вернулся в сентябре, как это предполагалось и, более того, прислал неутешительное письмо, в котором сообщал, что дела в поместье пошли еще хуже. Поэтому он решил отпустить Тома в Англию, а сам остался на Антигуа один в надежде все‑ таки завершить свою миссию.

Том приехал из Вест‑ Индии отдохнувший и загорелый и сообщил, что отец чувствует себя превосходно. Но миссис Норрис, как всегда, почуяла и здесь неладное. Ей начало мерещиться, что сэр Томас, поняв, что дела его плохи, лишь позаботился о нежных чувствах сына и отправил его домой, чтобы тот не стал свидетелем ужасного разорения и, может быть, даже кончины самого барона. Тоскливыми осенними вечерами в воспаленном мозгу миссис Норрис рисовались страшные картины безысходности и отчаяния, охвативших сознание несчастного сэра Томаса, и поэтому теперь она предпочитала как можно больше времени проводить с родственниками в Парке.

Потом пришла зима, и миссис Норрис немного успокоилась. Теперь главной задачей ее стало пристроить повыгодней старшую племянницу.

– Если бедному сэру Томасу не суждено вернуться на родину, то я, по крайней мере, успокоюсь, сосватав его старшую дочь. Таким образом, я выполню свой святой долг, – важно сообщила она. – Барон был бы счастлив, если бы узнал, что его дочь удачно вышла замуж.

Особенно радовали миссис Норрис богатые молодые люди, унаследовавшие от отцов поместья, а так как Мария славилась красотой, то отбоя от ухажеров у нее не было. Самым выгодным кавалером оказался некий мистер Рашуорт. Он с первого взгляда оценил внешность Марии и поскольку сам собирался жениться, то тут же вообразил, что безумно влюбился в мисс Бертрам. Мистер Рашуорт был грузным молодым человеком и не отличался большим умом, но внешне считался привлекательным и обладал большим состоянием. Поэтому Мария была счастлива своей очередной победой. Мисс Бертрам шел уже двадцать первый год, и поэтому ей надо было срочно выходить замуж. Поразмыслив немного, она пришла к выводу, что мистер Рашуорт был бы идеальной партией, поскольку доходы его были больше, чем у ее отца, и к тому же он имел отличный дом в городе, а это для Марии теперь становилось почти самым важным обстоятельством при выборе будущего супруга.

Миссис Норрис из кожи лезла вон, чтобы ускорить помолвку. Она то и дело рассказывала юноше о достоинствах своей племянницы и старалась подстроить все так, чтобы молодые люди как можно чаще имели возможность уединиться даже на шумном балу. Более того, она подружилась с матерью мистера Рашурта и даже один раз вывезла к ней леди Бертрам, для чего им пришлось проделать долгий путь по бездорожью. Миссис Рашуорт радушно приняла гостей и даже заметила, что среди невест не желала бы для сына никого больше, как прекрасную мисс Бертрам. Женщины поняли друг друга с полуслова. Миссис Норрис вновь принялась расхваливать Марию, называя ее смейной гордостью и мечтой всех молодых людей в округе, словом, ангелом во плоти.

– У моей племянницы очень много поклонников, – добавила она. – Молодые люди так и тянутся к ней. Но я уж постараюсь, чтобы ее сердце завоевал именно ваш сын, миссис Рашуорт. Этот юный джентльмен достоин Марии, поверьте мне.

Протанцевав с мистером Рашуортом несколько вечеров подряд, мисс Бертрам решила, что это и есть верный выбор. Юноша не противился. Вскоре после этого и состоялась официальная помолвка. В отсутствие сэра Томаса было нецелесообразно назначать день свадьбы, и было решено пока с этим подождать. Все знатные семьи округи согласились с выбором молодых людей. Впрочем, уже с самого начала всем почему‑ то казалось, что помолвка их неизбежна.

Теперь оставалось только ждать согласия сэра Томаса, а на это могло уйти несколько месяцев. Пока что обе семьи регулярно встречались, как самые добрые друзья и будущие родственники, а миссис Норрис при каждом удобном случае сообщала знакомым о счастье, обрушившемся на ее любимую племянницу.

Одному лишь Эдмунду была неприятна эта помолвка, и никакие рассуждения тетушки не могли сбить его с толку. Как ни пыталась миссис Норрис подружить молодых людей, Эдмунд оставался холоден и равнодушен к жениху сестрицы. Но он не ссорился с ним, считая, что Мария сама вправе решать свою судьбу, хотя искренне жалел, что на первом месте у нее все‑ таки стоят деньги. Смотря на мистера Рашуорта, Эдмунд частенько думал: «Если бы у этого парня не было за душой двенадцати тысяч годового дохода, он считался бы круглым дураком».

Сэр Томас, разумеется, пришел в восторг от помолвки, резонно посчитав ее самой выгодной сделкой, тем более, что все знатные семейства одобряли будущий союз. Молодые люди были одного сословия и жили неподалеку друг от друга, поэтому никаких препятствий на их пути не должно было возникнуть, и свадьбу решили сыграть сразу же по возвращении сэра Томаса. Это было его единственным условием. Баронет писал в апреле и сообщал, что надеется вернуться к концу лета.

Так развивались события в июле, а Фанни шел уже восемнадцатый год. В селении произошло пополнение, к миссис Грант приехали ее сводные сестра и брат, некие мисс и мистер Кроуфорды. Это были богатые молодые люди. Брат имел свое поместье в Норфолке, а у сестры было двадцать тысяч фунтов приданого.

В детстве они жили вместе с миссис Грант и души не чаяли друг в друге. Но потом умерла мать, и Кроуфордов отправили жить к дядюшке, о котором сама миссис Грант почти ничего не знала, а так как она успела к тому времени выйти замуж, то встречи их стали сначала редкими, а потом и вовсе прекратились. Дядюшка – адмирал Кроуфорд – и его супруга обожали детей, и это было единственное, что объединяло их. Во всем остальном они терпеть друг друга не могли и постоянно ссорились. Но вечная война между супругами привела к тому, что и детей им пришлось как бы разделить. Адмирал взял на попечение брата, а тетушка полюбила сестру. После смерти миссис Кроуфорд жизнь для девочки в доме адмирала стала невыносима. Прошло три месяца, и она была вынуждена искать себе новое жилище.

Суровый адмирал вместо того, чтобы стать нежнее к племяннице, привел в дом любовницу, которая тоже невзлюбила девушку, и поэтому мисс Кроуфорд с радостью откликнулась на приглашение миссис Грант погостить у нее в Мэнсфилде. Сама миссис Грант чувствовала себя в Парке несколько одиноко и, не имея детей, всю свою нежность перенесла на цветы и небольшой огород, где выращивала всевозможные овощи. Мисс Кроуфорд с удовольствием собралась в дорогу, надеясь отдохнуть душой в обществе любимой сестры. Единственное, чего опасалась миссис Грант – не будет ли скучновато в деревне юной девушке после столицы с ее бесконечными развлечениями.

Сама мисс Кроуфорд тоже подумывала над этим, но не столь серьезно, как ее сестра. В конце концов ей удалось уговорить брата присоединиться к ней и пожить немного в Мэнсфилде. Оставаться в доме адмирала Генри не собирался после того, как там поселилась любовница дядюшки, а других близких родственников у них не было, поэтому, после недолгих колебаний, он согласился сопровождать сестру в деревню. Правда, он и сам любил шумное общество, и перспектива тихой жизни его не устраивала, он не хотел оставлять Мэри одну и последовал за ней. Однако, как он обещал, Генри был готов увезти ее из Нортгемптоншира в ту же минуту, как только ей там наскучит.

Встреча Грантов и Кроуфордов принесла всем много радости. Миссис Грант не могла налюбоваться на сестру и брата, отметив, что оба повзрослели и стали симпатичнейшими молодыми людьми. Мэри оценила уют и простоту дома Грантов, отметила серьезность и доброжелательность супруга сестрицы – настоящего джентльмена.

Сама Мэри превратилась в настоящую красавицу. Генри, правда, немного проигрывал сестрице во внешности, но тоже был довольно‑ таки мил и умел держаться в обществе. Миссис Грант без умолку щебетала, восхищаясь сестрой. Сама она никогда красотой не блистала и теперь была счастлива от того, что имеет такую очаровательную родственницу. Но предусмотрительная миссис Грант не стала дожидаться, пока Мэри приедет в Мэнсфилд, и заранее начала подыскивать для нее жениха. Самой подходящей кандидатурой ей казался Том Бертрам – старший сын баронета. Не прошло и часа после теплой встречи, как миссис Грант выложила свой план перед сестрой.

Мисс Кроуфорд, казалось, ничуть не удивилась такому выбору и не стала сердиться на сестру за ее поспешные приготовления. Напротив, она мечтала побыстрее выйти замуж, а так как уже видела несколько раз мистера Бертрама в городе, то имела о нем некоторое представление. Мэри знала, какие у него доходы, и поэтому оставалось надеяться только на его личные качества, да разве что на дворянский титул в дальнейшем. Мэри попыталась перевести все в шутку, но про себя подумала, что такая партия ее, пожалуй, вполне бы устроила. Вскоре разговор сестер дошел и до ушей Генри.

– И вот еще что, – продолжала неугомонная миссис Грант, – я хочу, чтобы не только Мэри, но и ты, брат, остались в нашем графстве и все мы тогда будем соседями. Поэтому, Генри, ты тоже должен жениться. Я думаю, лучше всего будет младшая сестра Бертрам, Джулия. Она недурна собой, умница, и тоже унаследует от отца некоторое состояние. Как ты на это смотришь?

Но Генри лишь молча поклонился, не зная, что и ответить.

– Милая сестричка, – вступила в разговор Мэри, – если тебе удастся подбить его на такой шаг, я буду крайне удивлена. Я знаю своего братца чуть получше – он не способен на женитьбу. По крайней мере, сейчас. И, тем более что ему предлагается только одна конкретная невеста. Если бы у тебя была дюжина кандидаток, то, возможно, кто‑ нибудь из них и привлек бы внимание Генри. Хотя и в это мне верится с большим трудом… Если ты хочешь его женить, то ищи француженку, потому что всех англичанок он уже отверг. У меня было три милейших подруги, которые сходили по нему с ума. Между прочим, их матери (все почтеннейшие дворянки! ) тоже были не против брака. Как мы с тетушкой только ни уговаривали его, на какие уловки ни пускались, все тщетно! Нет, ухаживать за девушками он, несомненно, умеет, но на этом его подвиги и заканчиваются. Потому что у него и в мыслях нет найти себе достойную пару и, наконец, остепениться. А пора бы! И если ты не хочешь, чтобы сердце мисс Бертрам было разбито навсегда, ты не допустишь, чтобы эта девушка встретилась с нашим братцем.

– Неужели это правда, Генри? – воскликнула миссис Грант. – Никогда не поверю. По‑ моему, она зря на тебя наговаривает.

– Конечно! Но я надеюсь, сестра, что ты не будешь относиться ко мне так жестоко, как Мэри, – улыбнулся Генри. – Прости мне мои юношеские сомнения и искания. Я еще слишком молод и поэтому боюсь ошибиться в выборе. И к чему такая спешка? Счастье должно длиться всю жизнь, поэтому торопиться тут не следует ни в коем случае. Я положительно отношусь к браку, как и любой здравомыслящий мужчина. Помнишь, как писал Мильтон о жене? Она, по его словам «последний лучший Божий дар».

– Ну вот, миссис Грант, теперь все понятно? – вздохнула Мэри. – Ты только посмотри на его отвратительную ухмылку. А как он жонглирует словами! Нет, уроки адмирала не прошли даром!

– Мне неважно, что говорят молодые люди относительно женитьбы, – продолжала миссис Грант. – Если им не хочется вступать в брак, это только означает, что они не встретили подходящей пары, только и всего.

Доктор Грант засмеялся и поздравил Мэри с тем, что по крайней мере, у нее‑ то самой с этим все в порядке.

– Да! – воскликнула юная мисс Кроуфорд. – И я этого не стыжусь. А что такого? Если мне встретится достойный молодой человек, я с удовольствием выйду за него замуж. Я считаю, что это долг и обязанность каждой девушки. И чем быстрее, тем лучше, особенно, если этот союз будет основан на взаимности.

Глава 5

Молодые люди понравились друг другу с первой встречи. Все они были милы, общительны и между ними сразу возникла взаимная симпатия. Сестры Бертрам не завидовали красивым девушкам, потому что сами были весьма высокого мнения о собственной внешности. Мэри Кроуфорд понравилась им не меньше, чем их братьям – черноглазая, смуглая, с длинными каштановыми волосами. Будь она блондинкой, как Мария и Джулия, могла возникнуть и конкуренция, но тут ни о каком сравнении не могло быть и речи, поэтому обе мисс Бертрам сразу же успокоились, увидев девушку, совсем не похожую на них самих.

Вот брат Мэри был, конечно, не так красив. Его скорее можно было назвать простоватым. Он был черноволос, с несколько грубоватыми чертами лица, но, тем не менее, настоящий джентльмен, умеющий прекрасно держаться в обществе. И его изысканные манеры тут же расположили к нему обеих сестер. Во время второй встречи выяснилось, что Генри не такой уж и простачок, как могло показаться с первого взгляда. Теперь сестры отметили и приятный овал лица, и безукоризненно белые зубы, и даже крепкое телосложение. После третьей встречи в доме священника, ни о какой простоте уже не было и разговора. Генри, как выяснилось, был самым очаровательным молодым человеком, с которым приходилось общаться сестрам Бертрам, и обе были от него без ума. Но так как Мария официально была уже помолвлена с мистером Рашуортом, следовательно, уже не могла претендовать на его внимание. Джулия прекрасно сознавала это и, понимая, что все права на юношу принадлежат исключительно ей, уже через неделю готова была безумно влюбиться в Генри Кроуфорда.

Однако Мария не собиралась уступать Генри. И хотя все в округе прекрасно знали о ее помолвке, все же свадьбы пока не было, и поэтому она рассуждала так:

– Я еще свободна и имею право обращать внимание на симпатичных молодых людей. Ничего страшного в этом нет. А уж мистер Кроуфорд пусть сам решает, как ему поступить.

Генри, безупречно следуя этикету, ухаживал за сестрами, никому из них не отдавая, однако, предпочтения.

– Мне очень нравятся эти сестрички, – объявил он миссис Грант, проводив обеих мисс Бертрам до экипажа после обеда, – они такие замечательные!

– Мне очень приятно это слышать, – улыбнулась миссис Грант. – Но кажется, Джулия все‑ таки нравится тебе больше. Гораздо больше.

– Да‑ да, несомненно, – согласился Генри.

– Правда? А ведь все говорят, что старшая сестра самая красивая во всей округе.

– Наверное, ты права. – Несчастный Генри был готов поддакивать сколько угодно. – Она действительно безупречно сложена, да и лицо у нее куда приятнее. Но все же Джулия в чем‑ то милее ее. Разумеется, Мария определенно нравится мне больше, но я постараюсь с этим смириться, поскольку ты приказала мне нацелиться на Джулию.

– Я не хочу даже с тобой разговаривать. Но, в конце концов, ты поймешь, что я была права. Джулия как будто была создана специально для тебя.

– Я про это и говорю.

– Кроме того, дорогой братец, Мария Бертрам уже помолвлена. Она сделала свой выбор, и тебе нечего даже приставать к ней со своими ухаживаниями.

– Да, именно это мне и нравится в ней больше всего. Помолвленная женщина всегда находится в выигрыше перед свободной. Так что Мария уже всем довольна и имеет право вести себя естественно. Ей не приходится насильно улыбаться и кокетничать, чтобы очаровать какого‑ нибудь холостяка. В этом огромное преимущество всех помолвленных женщин. Да и мне легче. Я не буду иметь перед ней никаких обязательств.

– Между прочим, мистер Рашуорт – достойный юноша, – заметила миссис Грант. – И они очень скоро поженятся.

– Но мне кажется, что мисс Бертрам не слишком часто о нем думает. Во всяком случае, ведет она себя довольно свободно. Но меня это не касается. Надеюсь, мисс Бертрам хорошо подумала, прежде чем дала согласие на помолвку.

– Ну что нам с ним делать, Мэри? – воскликнула мисс Грант, обращаясь к мисс Кроуфорд. – Наш брат становится невыносим.

– Я думаю, лучше всего оставить его в покое. Такие разговоры ни к чему не приведут. В конце концов, какая‑ нибудь девица все равно обведет его вокруг пальца.

– Но я этого не хочу! – возмутилась миссис Грант. – Я не позволю никому одурачить собственного брата! Все должно быть честно.

– Не стоит так переживать, – успокоила сестру мисс Кроуфорд. – Ему это не повредит. Любого из нас одурачивают рано или поздно.

– Но не в браке же, Мэри!

– А в браке особенно, – невозмутимо продолжала мисс Кроуфорд. – Подумай сама, дорогая миссис Грант, и назови хоть одну пару, где оба супруга выиграли от брака и ни один из них при этом не был бы одурачен. Именно на свадьбе и совершаются самые жульнические сделки. А происходит все потому, что человек, решившийся создать семью, требует от своего партнера максимум красоты, ума и состояния, предлагая взамен, как правило, жалкий минимум. Разве не так? Нет, я верю, что исключения существуют, возможно, одно или два на каждую сотню супружеских пар.

– Ну, милочка, вероятно, твоя тетушка преподавала тебе плохие уроки семейной жизни. Надо было тебя давно забрать сюда в деревню. Город действует губительно на молодую душу.

– Моя тетушка, действительно, была несчастлива в браке, – согласилась мисс Кроуфорд. – Но кроме нее у меня есть много примеров, исходя из которых, я могу сделать заключение, что брак – это система уловок и расчетов. Иногда человек, рассчитывающий на какую‑ то добродетель партнера, сразу после свадьбы сталкивается с такими его пороками, что и сказать страшно. Но уже ничего не поделаешь – приходиться смиряться. Так как же это назвать, если не обманом?

– Дорогая моя сестричка, уж здесь позволь мне с тобой не согласиться, – возразила миссис Грант. – Если тебя послушать, то получается, что после свадьбы начинается только ужас семейной жизни. Ты однобоко смотришь на этот вопрос. Конечно, потребуется немало времени, чтобы люди привыкли друг к другу, так сказать, притерлись, поскольку мы идеализируем своих любимых еще до свадьбы, а приходится сталкиваться с обыденной жизнью. Но если партнер не обладает каким‑ то достоинством, на которое мы рассчитывали, мы наверняка отыщем у него массу других – такова человеческая натура. Если стараться больше обращать внимание на хорошее, тогда и в голову не придет, что тебя кто‑ то обманул.

– Мне остается только позавидовать твоему оптимизму, – улыбнулась Мэри. – Ну что ж, попробую никого не разочаровать и оставаться верной себе еще до замужества. Надеюсь, что и мои друзья не слишком будут меняться после свадьбы.

– Да я смотрю, ты такая же упрямая, как и Генри! Ну, ничего, мы тебя вылечим, и твоего братца тоже. Оставайтесь жить в Мэнсфилде, и вот увидишь – вы оба у меня забудете о своих бредовых заблуждениях.

Кроуфорды с удовольствием приняли предложение остаться. Новый дом Грантов прекрасно устраивал Мэри, да и Генри был не прочь задержаться здесь еще на некоторое время. Если поначалу он намеревался провести в Мэнсфилде лишь недельку, то теперь понял, что воздух здесь здоровый, люди приятные и торопиться ему было, собственно, некуда. Миссис Грант с восторгом сообщила мужу о том, что Кроуфорды остаются у них пожить, и доктор не протестовал. Общение милой болтушки Мэри доставляло ему удовольствие, а присутствие в доме Генри служило отличным поводом ежедневно распивать кларет.

Мисс Кроуфорд была приятно поражена тем, какое впечатление произвел ее брат на обеих сестер Бертрам. Впрочем, девушки его всегда любили, может быть, не столь открыто и восторженно, но все же… Что касается братьев Бертрам, то они, в свою очередь, тоже сразу же понравились Мэри. Она призналась себе в том, что даже в Лондоне вряд ли можно было бы найти двух столь очаровательных юношей. Старшего она немного знала, встречаясь с ним время от времени на столичных вечеринках. Он и тогда обращал на себя всеобщее внимание, а теперь оказался здесь, буквально под боком. В этом Мэри усматривала перст самой судьбы. Эдмунд был мил и приятен, но не столь эффектен, как Том. К тому же, Том был старшим, и это решало все. Через несколько дней Мэри явно почувствовала, что звездам угодно, чтобы она влюбилась именно в Тома.

Том Бертрам нравился всем. Это был разговорчивый и весьма общительный молодой человек. В обществе он держался с достоинством, но всегда собирал вокруг себя любознательных молодых людей, которым мог поведать о чем угодно и ответить на любой вопрос. Он был весьма популярен в свете. Казалось, что деревенская жизнь ничуть не повлияла на его характер и развитие – он вел себя как самый настоящий столичный джентльмен.

Вскоре мисс Кроуфорд поняла, что они с Томом составят великолепную пару. Раздумывая о достоинствах Тома, Мэри на первое место выдвинула парк – самый настоящий классический английский парк окружностью в пять миль. Сюда можно было добавить просторный современный дом, так удачно расположенный в центре парка и скрытый в зелени деревьев – такому особняку позавидовал бы кое‑ кто и из королевской семьи! Его только нужно заново обставить, но это придет со временем. У Тома очень милые сестры, тихоня‑ мать, да и сам он человек приятный во всех отношениях. К тому же в будущем он станет следующим сэром Томасом. Вот только не стоило ему так сильно увлекаться игрой, уж слишком он азартен. Но и с этим можно было бы бороться… Таким образом, Мэри выбрала Тома и теперь, чтобы лучше понять его, стала интересоваться лошадью, на которой Том скоро должен был отправиться в Лондон, чтобы принять участие в ежегодных скачках.

И хотя сами скачки продолжались не слишком долго, зная характер Тома, можно было предположить, что он застрянет в столице на несколько месяцев. Поэтому Мэри должна была действовать активно. Том неоднократно приглашал ее на эти скачки, часто говорил о них и задумал даже устроить вечеринку по поводу своего отъезда, но дальше разговоров дело не пошло, и бедная Мэри пока что оставалась ни с чем.

А что же в это время происходило с Фанни? Как она отнеслась к появлению новых жителей в Мэнсфилде? Казалось, ее мнением вообще никто не интересуется. При случае Фанни могла открыто восхититься красотой мисс Кроуфорд. Что же касается Генри, она старалась помалкивать, потому что до сих пор считала его простоватым, а так как кузины решительно протестовали против этого, не желала им перечить. Такое молчание вызвало недоумение Мэри.

– Я ничего не могу понять, – заявила как‑ то раз мисс Кроуфорд, прогуливаясь по парку с братьями Бертрам. – Кто такая ваша Фанни? Теперь я имею представление о всех членах вашей семьи, но эта девушка остается загадкой. Она уже принята в свете или еще нет? Так как она обедает с вами у нас, надо полагать, что выезжает и в свет. Но, с другой стороны, за столом она ведет себя так тихо, что кажется, она еще ни разу не выезжала. Может быть, вы будете так милы, что объясните это мне?

– Мне кажется, я понял, о чем вы спрашиваете, – ответил Эдмунд, к которому непосредственно обратилась Мэри. – Я не знаю, как это считается официально, но могу заверить, что наша кузина – совершенно самостоятельная и независимая девушка. Что же касается условности «быть принятым в свете», то я решительно отказываюсь ее понимать.

– Неужели? По‑ моему, это очень легко, – улыбнулась Мэри. – Кстати, от этого многое зависит. И манеры, и даже внешность у девушек сильно отличаются в зависимости от того, выезжают они в свет или пока что остаются в доме. Ваша Фанни для меня пока что загадка, а вообще‑ то по виду девушки это всегда легко распознается. Девицы, которые еще не выезжают в свет, носят одинаковые платья и даже шляпки. Они выглядят чересчур серьезными, а иногда и чопорными, все время молчат и если отвечают на вопросы, то односложно. Вы зря улыбаетесь. Поверьте, это все на самом деле так. И если только не возводить это в ранг культа, то я считаю такую градацию уместной. Девушки обязаны быть тихими и скромными. Единственное, что тут плохо – так это перемена в поведении девушки, которая происходит внезапно, в кратчайший срок. Бывали случаи, когда скромница после первого бала превращалась чуть ли не в распутницу, до того резко приходится менять свои манеры! Представьте себе, как юная девица восемнадцати или девятнадцати лет после долгого молчания вдруг должна научиться разговаривать на любые темы и поддерживать светские беседы! Это же уму непостижимо. Мистер Бертрам, я думаю, вы поддержите меня. Наверняка вам самому приходилось наблюдать в обществе нечто подобное.

– Я с вами полностью согласен, – отозвался Том. – Мне кажется, вы сейчас вспомнили мисс Андерсон. Но это несправедливо по отношению к ней.

– Да что вы! Я никого конкретно не имела в виду! – начала оправдываться мисс Кроуфорд. – Я даже не знаю, кто она такая. Но раз вы уж о ней заговорили, то теперь позвольте попросить вас рассказать и более подробно, тем более, если ваша история может подтвердить правоту моих слов.

– Ну что ж, если вам будет угодно, – согласился Том. – Право, мне не хотелось навязывать вам свои воспоминания… Вы легко можете представить себе эту мисс Андерсон. Это та самая юная девушка, которая резко изменилась после первого выезда в свет. А произошло вот что. Я, кстати, имею в виду Андерсонов с Бейкер‑ стрит. Мы о них вспоминали не далее, как вчера. Эдмунд, помнишь, я говорил про Чарльза Андерсона? Обстоятельства в их семье сложились именно так, как нам поведала только что очаровательная мисс Кроуфорд. Когда я был в гостях у Чарльза года два тому назад, он познакомил меня со своей сестрой, которая еще в то время не выезжала в свет. В тот день она только кивнула мне, но не произнесла ни слова. Я был занят разговором с другом и не обратил на это внимания. Через несколько дней я снова зашел к Чарльзу, но того не оказалось дома и слуга предложил не подождать. Я просидел целый час в гостиной, где находилась только мисс Андерсон и две маленькие девочки. Видимо, служанка отлучилась ненадолго, и мисс Андерсон сама присматривала за сестренками. Мать Чарльза, как назло, тоже ушла в гости. Представьте себе мое мучение! Целый час я так и не смог вытянуть ни слова из этой девицы. В конце концов, она одарила меня презрительным взглядом, сжала губы и демонстративно отвернулась. Но прошел год, и мы встретились на балу у миссис Холфорд. Я не узнал свою старую знакомую! Она тут же подскочила ко мне, взяла под руку и уволокла в дальний угол зала, где принялась щебетать без умолку, задавала миллионы вопросов и, не дожидаясь ответа, продолжала что‑ то говорить, смотря при этом мне прямо в глаза до тех пор, пока я не знал, куда от нее деться и как избавиться. На меня глядели с сочувствием, а некоторые джентльмены открыто посмеивались, уже ощутив, видимо, на себе дружелюбность несравненной мисс Андерсон. Я думаю, мисс Кроуфорд, вы слышали эту историю…

– Конечно, – засмеялась Мэри. – Правда, мне не пришлось самой присутствовать при этом, но я охотно верю вам, Том. Что поделать! К сожалению, подобное иногда случается и мисс Андерсон далеко не исключение. Дело, очевидно, не столько в самих девушках, как в их матерях, которые не совсем правильно воспитывают своих дочерей.

– Я думаю, есть женщины, которые великолепно ведут себя на любых балах и вечеринках, – заметил Том. – Почему бы девушкам, впервые выехавшим в свет, не брать с них пример, если уж их собственные матери не в силах передать свой опыт?

– Дело тут вот в чем, – вступил в разговор Эдмунд. – Мне кажется, такие девушки воспитываются неправильно с самого начала, поэтому им бывает трудно, а иногда и просто невозможно, быстро перестроиться на нужный лад и как можно скорее адаптироваться и привыкнуть к новшествам. Их приучают быть скромными, но скромность эта остается фальшивой, это самое настоящие лицемерие, поэтому при первом же удобном случае наружу выплескивается то, что скрывалось под маской воспитанности.

– Трудно судить, – задумчиво произнесла мисс Кроуфорд. – Но бывает еще вот что. Девушек не вывозят в свет, но позволяют им делать то, что возможно только на балах. Вот такая свобода мне совсем непонятна. Это просто отвратительно!

– Да, тут действительно можно запутаться, – согласился Том. – Придешь в такой дом, и становится непонятно – имею ли я право уже ухаживать за такой девицей или еще нет. Если, конечно, вы издалека увидели характерную шляпку и чопорную позу, тут все понятно. А вот что произошло со мной в прошлом году, кажется, в сентябре. Сразу после возвращения из Вест‑ Индии меня пригласил к себе на недельку мой приятель Снейд – Эдмунд, помнишь, я говорил тебе про Снейда. Так вот, в доме присутствовали его родители и сестры, с которыми я еще не был знаком. Когда мы добрались до усадьбы, то выяснилось, что все семейство отправилось погулять к пирсу. Мы со Снейдом пошли навстречу им. Миссис Снейд, окруженная мужчинами, не могла уделить мне много внимания, обещав поговорить в доме за обедом. Я сразу же подхватил под руку одну из ее дочерей, и по дороге домой, как мог, развлекал свою спутницу. Девушка мне понравилась, мы смеялись, я что‑ то говорил, она принимала живое участие в беседе. Мне и в голову не пришло, что я делаю что‑ то предосудительное. Сестры показались мне одинаковыми и, вообщем‑ то, ничем не выдающимися девушками – хорошо одетые, шляпки с вуалью, зонтики от солнца… Только потом я выяснил, что оказывал знаки внимания совсем не той, кому был должен. По ошибке я выбрал младшую сестру, которую еще не вывозили в свет, нанеся тем самым смертельное оскорбление старшей сестре. С тех пор младшей сестре запретили даже смотреть в мою сторону в течение последующих шести месяцев, а старшая, я думаю, не простит мне моей ошибки уже никогда.

– Как же вы могли так промахнуться, мистер Бертрам! – ахнула мисс Кроуфорд. – Бедная мисс Снейд! Хотя у меня нет младшей сестры, я могу себе представить ее оскорбленное самолюбие. Но и в этом, я скажу, была ошибка матери. Младшая сестра должна была находиться под присмотром гувернантки. Вот что значит недоглядеть за дочерью! Но теперь позвольте спросить вас еще о вашей Фанни. Она выезжает на балы? И обедает ли она вместе с вами еще где‑ нибудь, кроме как у Грантов?

– Нет, – не задумываясь, ответил Эдмунд. – На балу, насколько мне известно, она не была ни разу в жизни. Моя мать не любит шумное общество и не ходит в гости. В лучшем случае она посещает мистера и миссис Грант, а Фанни всегда находится при ней.

– Тогда все понятно, – подытожила мисс Кроуфорд. – Фанни в свете не представлена.

Глава 6

Вскоре Том уехал на скачки, и мисс Кроуфорд приготовилась к тому, что отныне обеды превратятся для нее в скучнейшее времяпрепровождение. Без Тома, самого остроумного и веселого собеседника, весь разговор за столом казался пустой болтовней. Особенно Мэри угнетало то, что семьи сдружились надежно, и не было никакой возможности пропустить хоть один такой обед. Она с тоской смотрела на пустующее место Тома и ждала его скорейшего возвращения из города.

Эдмунд, как полагала мисс Кроуфорд, был плохим заместителем своего красноречивого брата. Он больше помалкивал, а иногда и отвечал не так удачно, как тут же бы нашелся Том. Суп казался безвкусным, вино пресным, а ветчина без острых анекдотов просто не лезла в рот. Как не хватало сейчас веселой шутки или смешной истории Тома про одного из его многочисленных друзей, неизменно начинающаяся словами «Помнишь, Эдмунд, я тебе про него рассказывал? ».

Но Том все не приезжал, и Мэри ради разнообразия переключила свое внимание на другой конец стола, туда, где теперь восседал мистер Рашуорт, впервые приехавший в Мэнсфилд после того, как здесь обосновались Кроуфорды. Мистер Рашуорт только что вернулся от своего друга, где провел целую неделю, наблюдая за перестройкой и переделкой поместья своего приятеля. В моду вошло так называемое улучшение планировки поместий, и им заразилась буквально вся Англия. Специалисты по устройству садов, парков и аллей были нарасхват, и один из таких мастеров как раз и потряс мистера Рашуорта своим талантом. Он вернулся от приятеля потрясенный с твердым решением устроить то же самое и в своем поместье. Он был полон творческих планов, и теперь, казалось, уже не мог говорить ни о чем другом. Все утро он только и твердил об этом в холле, сейчас же, когда гости переместились в столовую, энтузиазм его даже возрос.

Основной целью, очевидно, было все же привлечь внимание Марии Бертрам, но получилось так, что переустройство поместья стало центральной темой за столом. Особенно это было приятно самой Марии. Она самодовольно оглядывала присутствующих, слушая, как ее жених рассказывает о своих владениях, которые, как она рассчитывала, скоро будут принадлежать и ей.

– Вы бы только видели, какую сказку сотворил мой приятель из своего сада! – восторгался мистер Рашуорт. – Это настоящее произведение искусства! Кто бы мог подумать, что поменяв пейзаж, можно приобрести буквально рай на земле! Я так и сказал Смиту. Ведь из‑ за того, что окружает дом и под каким углом рассажены деревья, может целиком поменять и вид на само здание. Не перестраивая дом, вы полностью меняете его, как будто приобретаете совершенно новый. Поверьте мне, когда я вчера вернулся в свой Сотертон, он мне показался тюрьмой – омерзительной старой тюрьмой!

– Побойтесь Бога! – воскликнула миссис Норрис. – Ничего себе тюрьма! Сотертон считается одним из стариннейших и богатейших поместий во всем графстве!

– Но его следовало бы переделать, мэм, я точно уверен. Я не видел более запущенного поместья, чем это. Кроме того, мне кажется, что в нем я чувствую себя весьма одиноко.

– Не удивительно, что мистер Рашуорт думает так именно сейчас, – произнесла миссис Грант, обращаясь к миссис Норрис. – Но попомните мои слова – он приведет в порядок свой дом именно тогда, когда пожелает его сердце.

– Придется задуматься об этом, – произнес мистер Рашуорт. – Но, мне кажется, здесь понадобится помощник.

– В таком случае, я полагаю, – произнесла мисс Бертрам, – что лучше прибегнуть к помощи мистера Рептона. Ведь он отменный специалист по благоустройству любых усадеб и парков.

– Именно об этом я и думаю. Ведь Смиту он сделал все на «отлично», так что я решил пригласить его и к себе. Правда платить придется по пять гиней в день, но на такого специалиста не жалко и потратиться…

– А если бы и десять! – воскликнула миссис Норрис. – Считаю, что в таких делах жадничать не следует. На вашем месте я бы не стала мелочиться. Уж я бы постаралась изобразить из своего поместья настоящий дворец. Тем более, дорогой мой, у вас есть деньги, а Сотертон достоин многого. Он такой роскошный, земля до горизонта. Поверьте – она отплатит вам за заботу. Поймите меня правильно – имей я хоть одну сотую вашей земли, уж я бы превратила ее в райский сад. Но, к сожалению, у меня сейчас во владении только пол‑ акра. Что мне с ним делать? Вы знаете, я так люблю копаться в земле – уж я бы только и делала, что сажала диковинные растения тут и там и с утра до вечера придумывала сама, как бы получше украсить беседки или постричь лужайку. Но, увы! Мне даже и мечтать об этом не приходится. Раньше, когда мы с мужем жили в приходском доме, мы многое сделали, чтобы изменить наш маленький сад. Он стал совсем не таким, как раньше, когда мы в него переехали. Вы молоды и не можете этого помнить. Если бы сэр Томас был здесь, он подтвердил бы правоту моих слов. Мы бы сделали и больше, но болезнь мистера Норриса не позволяла мне отвлекаться на это. Последние годы он почти не выходил из дома, и я, конечно, находилась в таком подавленном состоянии, что и думать забыла об усовершенствовании и переделке нашего садика.

Правда, с сэром Томасом мы любили обсуждать, что можно было бы еще придумать. Например, мы всегда мечтали сделать как бы живую стену из деревьев, ограждающую дом от кладбища, что впоследствии и воплотил в реальность доктор Грант. – Тут миссис Норрис повернулась к доктору Гранту и, обращаясь к нему, добавила: – За год до смерти бедного моего мужа мы как раз и посадили около конюшни чудесное абрикосовое дерево. Вы, я надеюсь, успели оценить его?

– Дерево действительно достойно внимания, – подтвердил доктор. – Но, что же в этом странного? Почва там прекрасная, вот оно и растет себе потихонечку. Жаль только, что сами абрикосы на нем никудышные, а то бы мы их начали собирать.

– Но почему же? – удивилась миссис Норрис. – Это совершенно особенный сорт абрикоса. Кстати говоря, это был подарок сэра Томаса, иначе, где бы я смогла достать такую прелесть? Между прочим, я своими глазами видела счет, присланный за тот саженец. Он стоил целых семь шиллингов, сэр.

– Понимаю, – кивнул доктор Грант. – Если саженец был подарен, вам было от него не отвертеться. Поверьте мне, с закрытыми глазами вы бы не отличили картофелины от абрикоса с вашего любимого дерева.

– Я вам скажу правду, – вступила в разговор миссис Грант, шепча нарочито громко, чтобы слышали все за столом. – Дело в том, что доктор Грант никогда и не пробовал настоящих абрикосов. Но я‑ то знаю истинную цену этим фруктам. Наша повариха умудряется изготавливать из них прекрасный джем для пирогов, так что ни один абрикосик у нас не пропадает, не волнуйтесь.

Миссис Норрис, которая к этому времени уже побагровела от злости, тут же успокоилась, и разговор плавно перешел на другую тему. Впрочем, она и доктор Грант невзлюбили друг друга с самого начала, и несчастная миссис Грант только и занималась тем, что мирила их.

Поняв, что ссора потухла, так и не начавшись, мистер Рашуорт снова взял слово.

– Вы знаете, поместье Смита теперь – предмет зависти любого землевладельца. Но это только благодаря гениальности Рептона. Думаю все же, что надо нанять именно его. Вот кто настоящий художник и фантазер!

– Мистер Рашуорт, – оживилась леди Бертрам, – я бы посоветовала вам посадить побольше густых кустарников и сделать даже из них аллеи. Вы знаете, в жару это – первое спасение.

– Я сам об этом подумывал, – согласился мистер Рашуорт. – У меня есть собственное мнение по поводу кустарника. К тому же, эти кусты в основном нравятся только женщинам, а меня интересует только одна… – Тут он запнулся, поняв, что говорит совсем не то. Всех выручил Эдмунд, предложив выпить еще вина, и мужчины принялись ухаживать за дамами, наполняя их бокалы.

Мистер Рашуорт был человек, в общем‑ то, не слишком разговорчивый, но безумная идея о благоустройстве собственного поместья буквально преобразила его. Казалось, он мог вещать об этом теперь, не переставая. Осушив свой бокал, он продолжал:

– У Смита владений всего‑ то сто акров, и то, смотрите‑ ка, во что они превратились. А у меня в Сотертоне – семьсот, не считая заливных лугов, разумеется. Представляете, что можно там напридумывать! Вот я, например, срубил три старых дерева, которые росли уж очень близко к дому – и знаете что? Тут же появилось ощущение простора. Я думаю, надо будет вообще вырубить несколько аллей, чтобы дышалось посвободнее. Вот, например, ту самую, что ведет с запада на вершину холма. – Он повернулся к мисс Бертрам. – Помнишь, дорогая?

– Аллею? – удивилась Мария. – Не совсем. Честно говоря, я не очень хорошо помню Сотертон.

Фанни, сидевшая как раз напротив мисс Кроуфорд и до сих пор внимательно слушавшая весь разговор, теперь подняла голову и тихо произнесла:

– Вырубить аллею? Какая жалость! Это же такая красота. Как же можно?

– Увы, милая Фанни, я уже почти уверен, что этой аллее осталось слишком мало шансов выжить, – улыбнулся мистер Рашуорт.

– Как бы мне хотелось увидеть Сотертон до переделки, – вздохнула девушка. – В первозданном виде, с аллеями и со всем, что там есть, пока никто ничего не успел вырубить. Но, видимо, это только мечта.

– А разве вы там никогда не бывали? – удивился мистер Рашуорт. – Впрочем, что я говорю. Разумеется, нет. Для прогулки верхом расстояние до моих владений слишком большое, но я думаю, мы сможем и это как‑ нибудь устроить.

– Не стоит беспокоиться! – воскликнула Фанни. – В любом случае, если мне удастся там побывать, вы же сможете рассказать мне, как эти места выглядели раньше, верно?

– Как я понимаю, – произнесла мисс Кроуфорд, – Сотертон – весьма древнее поместье. Интересно, а ваш дом такой же старинный? – обратилась она к мистеру Рашуорту.

– Разрешите сказать мне, – заговорил Эдмунд. – Я неплохо знаю эти места. Сам дом был выстроен во времена королевы Елизаветы. Он немного мрачноват с виду, но довольно удобный – там достаточное число комнат, где можно разместить и слуг, и гостей. А стоит он в самой низинной части парка, и в этом отношении, конечно, здорово проигрывает. Но леса там замечательные, есть и небольшая речушка. Работа мистеру Рашуорту предстоит огромная. Но, в общем, он прав, надо придать поместью более современный вид. Я уверен, что он безукоризненно справится и с этой задачей.

Мисс Кроуфорд с восторгом выслушала эту речь, а про себя подумала: «Какой умный и воспитанный молодой человек! Почему я раньше не обращала на него внимания? »

– Я, конечно, не хочу навязывать своего мнения мистеру Рашуорту, – продолжал Эдмунд, – но если бы передо мной стояла подобная цель, я, безусловно, не стал бы обращаться к специалистам, а понадеялся бы на свое чувство прекрасного. Ведь тогда я бы делал все по своему желанию, а не по воле и причудам художника, пусть даже хорошего. Это не картина, которую можно перевесить или вообще выкинуть, если она надоела. Это земля, которая останется с вами на всю жизнь.

– Ну нет, с этим я не согласна! – рассмеялась мисс Кроуфорд. – У меня на такое не хватило бы изобретательности. Вот если бы у меня было поместье, я бы наняла любого мистера Рептона, лишь бы он помог мне, и полностью доверилась бы его вкусу. При этом я не жалела бы никаких денег, только бы он сделал все на высшем уровне. Но при этом я переехала бы жить куда‑ нибудь к друзьям, чтобы увидеть свое новое поместье уже в готовом виде, а не наблюдать за ходом работы.

– А мне было бы, наоборот, интересно видеть, как день за днем меняются привычные знакомые места, – улыбнулась Фанни.

– Ну уж нет, увольте! – возразила мисс Кроуфорд. – Впрочем, вам, наверное, невдомек, что все это значит. А мне пришлось испытать это, так сказать, на собственной шкуре. Три года назад, мой достопочтенный дядя, адмирал, приобрел коттедж для того, чтобы было где проводить лето. Мы и отправились туда вместе с тетушкой, счастливые и довольные. Я‑ то представляла себе цветочные клумбы, уютные лужайки и тенистые аллеи, а дядюшке вдруг взбрело в голову все там перестроить. Представляете себе, мы не знали, куда ступить! Мы ходили все лето в пыли и грязище! Он снес все, что можно, решив поменять даже скамейки, и нам присесть негде было. Пусть бы мы лучше остались в городе! Вот Генри – он совсем другой – ему бы все строить да строить!

Эдмунду стало неприятно, что мисс Кроуфорд, которая начинала ему нравиться, в таком непочтительном тоне говорит о своем дяде. Однако, ее рассказ всем понравился и вызвал доброжелательные улыбки.

– Мистер Бертрам, – снова обратилась она к Эдмунду, – У меня есть кое‑ какие известия о моей арфе. Ее наконец‑ то благополучно доставили в Нотгемптон. К сожалению, она, как выяснилось, находится там уже десять дней. Нам обещали привезти ее прямо сюда, но, как всегда, обманули, – вздохнула девушка.

– Это правда? – оживился Эдмунд. – Арфа уже здесь, в городе?

– Конечно, – продолжала мисс Кроуфорд. – Но вы же знаете, в ваших местах иногда бывает так трудно докопаться до истины. Сколько раз мы посылали слугу выяснить, доставлена ли арфа или нет. Никаких результатов. И вот теперь, оказывается, в городе о ней узнал какой‑ то фермер и рассказал мельнику. Мельник – мяснику, зять мясника – еще кому‑ то, и окольными путями весть докатилась и до нас. Представляете?

– И все равно я рад это слышать, – улыбнулся Эдмунд. – Теперь, надеюсь, никакой задержки не будет, и ваша арфа скоро займет свое место в Мэнсфилде.

– Завтра ее можно будет забрать, – подтвердила мисс Кроуфорд. – Но вот только как доставить? Никакой повозки или телеги я не смогла раздобыть. Мы с Генри обошли всю деревню и повсюду слышали только отказы. Я чувствую, дело кончится тем, что нам придется нанять грузчика и самую обычную садовую тачку.

– Что ж, я могу это понять, – кивнул Эдмунд. – Подумайте сами, сейчас лето, идет сбор урожая, и нанять повозку с лошадьми в самом деле не так‑ то просто.

– Не то чтобы не просто, а буквально невозможно, – подтвердила мисс Кроуфорд. – Правда, выглядывая в окошко, я иногда видела и праздно шатающихся «работничков», которые могли бы мне помочь, но и они отказывались. Кажется, никто тут не хочет заработать. Да и управляющий мистера Гранта лишь пожал плечами, услышав мою просьбу. Похоже, дело становится совершенно безнадежным!

– Милая мисс Кроуфорд, не стоит огорчаться, – успокоил девушку Эдмунд. – Разве вы еще не убедились на собственном жизненном опыте, что как только вам понадобится какая‑ нибудь вещь, она тут же становится недоступной? Но тут дело еще вот в чем. Вообще‑ то крестьяне очень неохотно отдают свои повозки. А летом, уверяю вас, не только именно вам, но и любому другому они бы отказали. И если бы вам даже посчастливилось достать телегу, то ни о какой лошади в страду говорить не приходится. Поверьте мне – я прожил тут всю жизнь!

– Надеюсь, со временем я привыкну и начну понимать все ваши деревенские обычаи и традиции, – вздохнула мисс Кроуфорд. – Я привыкла к столичным принципам – деньги решают все. Но, признаюсь, мы все же нашли выход и повезем арфу прямо в ландо.

– Вы знаете, а ведь арфа – мой любимый инструмент! – признался Эдмунд. – Теперь я буду считать каждую минуту до того упоительного момента, когда мне посчастливится услышать ее прелестное звучание!

– В самом деле? – воскликнула Фанни. – А я, представьте, к своему стыду, ни разу не слышала арфу. Надеюсь, что очень скоро вы нам сыграете. Я так люблю музыку!

– С удовольствием сыграю вам обоим, – обрадовалась мисс Кроуфорд. – Конечно, если это вам не наскучит уже через пять минут. А может, вам и в самом деле понравится, и тогда я буду играть очень долго. Я сама без ума от музыки… Кстати, мистер Бертрам, если вы будете писать брату, сообщите ему, пожалуйста, что арфа уже доставлена в Мэнсфилд. Я говорила ему, как тоскую без нее. И еще добавьте, что я заранее подготовлена к тому, что его лошадь проиграет. Но ничего страшного, верно? Это еще не конец света.

– Когда я буду ему писать, то добавлю от вашего имени все, что прикажете, – согласился Эдмунд, – только сейчас у меня нет возможности передать для него послание.

– Нет, разумеется, специально для меня этого делать не нужно, – спохватилась мисс Кроуфорд. – А вдруг он задержится еще на год? Какие же странные создания эти братья! По‑ моему, они все одинаковы. Вы можете не писать друг другу месяцами, но когда возникает крайняя необходимость, готовы сообщить новость буквально в одной строчке. Кстати, Генри точно такой же. Он самый типичный брат. Он любит меня, помогает во всем, мы можем подолгу с ним беседовать на любые темы, но заставить его написать кому‑ нибудь – упаси Бог! А сам, когда отлучается куда‑ нибудь, присылает не письмо, а какую‑ то жалкую писульку вроде: «Милая Мэри, добрался отлично, тут все хорошо, твой брат». И не более того. Вот уж действительно настоящий братец! – И она весело рассмеялась.

– Неправда, – возразила раскрасневшаяся Фанни, вспоминая Уильяма, – если они вдали от всей семьи и надолго, они пишут длинные пространные письма.

– У мисс Прайс брат во флоте, – пояснил Эдмунд. – Он действительно пишет подробно обо всем. Так что, милая мисс Кроуфорд, не думайте так плохо обо всех братьях.

– В королевском флоте? Правда?

Фанни не хотела сама рассказывать об Уильяме, но так как Эдмунд молчал, и пауза затягивалась, ей пришлось поведать о том, где сейчас находится ее брат, в каких городах он успел побывать и как долго они не виделись. При этом она так расчувствовалась, что на глазах ее выступили слезы.

– Может быть, вы знаете капитана, под чьим командованием служит мой кузен? – обратился Эдмунд к мисс Кроуфорд. – Капитан Маршалл. Вам, мне кажется, должны быть знакомы многие люди в королевском флоте.

– Только адмиралы, – надменно произнесла мисс Кроуфорд. – Низшие чины у нас в доме никогда и не бывали. Нет, я, конечно, не исключаю, что среди них встречаются достойные люди, но они были бы не нашего круга. Об адмиралах я могла бы рассказать многое – вплоть до скандалов, но что касается какого‑ то капитана… Нет, решительно нет. Мне приходилось общаться только с адмиралами, даже те, кто был в отставке, все равно сплошь одни адмиралы!

Эдмунд снова помрачнел и произнес уже вполне серьезным тоном, не допускающим никаких шуток:

– Но ведь капитан – это серьезная и ответственная должность.

– Возможно, – согласилась мисс Кроуфорд, – если только вы уверены, что дослужитесь до адмирала. Тогда и капитаном можно стать. Что касается меня, то море мне безразлично.

Эдмунд постарался скрыть свое разочарование и снова переключился на разговор об арфе.

Сразу после этого, как и предполагалось, все снова вернулись к теме благоустройства поместий. Миссис Грант, заметив, что Генри Кроуфорд все это время о чем‑ то мило щебетал с Джулией, не принимая участия в общем разговоре, решила обратиться и к нему:

– Дорогой братец, а тебе разве нечего сказать по этому поводу? Насколько мне известно, ты и сам большой любитель пофантазировать и придумать что‑ то совсем уж оригинальное в смысле переустройства поместья. Говорят, ты даже помогал кому‑ то из друзей сделать из лесопарка настоящее чудо! Жаль, мне не довелось посмотреть на это собственными глазами!

– Мне достаточно того, что ты заочно довольна моим творчеством, – ответил Генри. – Правда, лично я считаю, что тебя бы моя работа несколько разочаровала, потому что я знаю твой вкус. К тому же там, вообщем‑ то, и работы никакой не было. Мне бы что‑ нибудь грандиозное…

– Так вы действительно любите этим заниматься? – заинтересовалась Джулия.

– Безумно, – подтвердил Генри. – Но только у меня мало опыта в таких делах. Везде, где мне пришлось приложить руку, вернее, фантазию, все было уже почти готово до моего появления. Для моей персоны оставляли, так сказать, последние штрихи. К тому же мне часто казалось, что там, куда меня приглашали полюбоваться работой, уже и делать было нечего. Любая лишняя деталь могла бы нарушить уже удачно выполненную композицию. Как же я завидую мистеру Рашуорту – вот у кого работы непочатый край!

– Ну, раз вас приглашали посмотреть даже на уже перестроенные поместья, дорогой Генри, – заявила Джулия, – значит, к вашему мнению прислушиваются. И чем мечтать и завидовать мистеру Рашуорту, лучше бы помогли ему советами. Верно?

Эту мысль тотчас подхватила миссис Грант.

– В самом деле! – воскликнула она. – Мистер Рашуорт, а не стоит ли, прислушаться к совету друзей – людей, совершенно не заинтересованных в ваших деньгах и к тому же обладающих прекрасным художественным вкусом? Поверьте мне, Генри ценили очень многие, и никто потом не пожалел, что пригласил его посмотреть поместье и порекомендовать что‑ либо доделать. Это лучше, чем отдаться во власть профессионала. Мне кажется, что те, кто делает на этом состояние, иногда повторяются и становятся шаблонщиками.

– Что ж, я не против, – улыбнулся мистер Рашуорт. – Генри, я готов принять вас в любое время, как только вам это будет удобно. Если, конечно, вы согласны…

Миссис Норрис тут же почуяла возможность отличиться и заодно дать возможность своим племянницам и отдохнуть, и устроить свои личные дела. Ведь если мистера Кроуфорда уже пригласили, значит, надо действовать.

– Конечно, конечно дорогой Генри согласится! – воскликнула она. – Но почему бы и нам не присоединиться к вашей компании? Милый мой мистер Рашуорт, ведь не только Генри интересуют все ваши новшества! А вдруг и кое‑ кто из нас сможет дать дельный совет? К тому же я уже давно не виделась с вашей матушкой, а нам есть о чем с ней побеседовать. Вы ведь знаете, у меня нет своих лошадей, а то я бы навещала ее каждый день! А тут представляется такой чудесный шанс! Это будет замечательно! Молодежь бы осматривала поместье, а мы, старушки, пили бы чай и толковали о жизни. Потом мы бы дружно пообедали, а к вечеру уже вернулись домой. Я думаю, мы устроим все так. Мистер Кроуфорд, обе мои племянницы и я поедем в ландо, а Эдмунд сможет добраться до Сотертона и верхом. Леди Бертрам, я знаю, не любительница таких путешествий и останется дома. Но ничего страшного, она не будет скучать – ведь с ней всегда рядом ее верная Фанни!

Леди Бертрам не возражала. Казалось, все были счастливы и довольны. Как это миссис Норрис смогла все продумать и рассчитать! Вот только Эдмунд промолчал и, опустив голову, продолжал задумчиво смотреть в свою пустую тарелку, словно не находил, что сказать.

Глава 7

– Ну что, Фанни, ты не изменила свое мнение о мисс Кроуфорд? – обратился к кузине Эдмунд на следующий день. – Как тебе понравилось ее вчерашнее поведение? – Сам он уже успел подумать об этом и составить собственное мнение.

– По‑ моему, она довольно мила, – ответила ничего не подозревающая девушка. – Мне доставляет удовольствие даже просто смотреть на нее.

– Да, она действительно симпатична, – согласился Эдмунд. – Но тебя ничто не поразило в ее рассказах? Подумай хорошенько.

– Ну конечно же! Не стоило ей так говорить о своем дядюшке. Я была несколько удивлена. Неважно, какими причудами он бы ни страдал, все равно не надо было так высмеивать его. Ведь они прожили вместе столько лет! К тому же, он любил ее брата как родного сына. Ты прав, тут она, мягко говоря, переборщила.

– Я и не сомневался, что ты это заметишь. С ее стороны это было весьма неприлично.

– И неблагодарно, – подтвердила Фанни.

– Ну, с этим можно поспорить. Я не знаю их отношений, но судя по их рассказам благодарить его действительно было не за что. Главную роль там играла тетушка. Именно ее тепло и спасало Кроуфордов. Я понимаю, что не вправе влезать в чужие семейные отношения и готов понять мисс Кроуфорд. Ей стало обидно, что дядя невзлюбил ее, а после смерти своей супруги и вовсе стал несносен. Но, согласись со мной, эти маленькие секреты надо держать при себе и уж, ни в коем случае не делать их достоянием всех окружающих.

– А может быть, – предположила Фанни, – такое отношение к адмиралу было и у миссис Кроуфорд? Вспомни, кто воспитывал Мэри. Теперь понятно, почему она так ненавидит его. Может быть, она целыми днями только и слышала, какой дядя противный и нехороший. А дети все схватывают на лету. И теперь ей уже трудно перемениться.

– Мне как‑ то это даже и в голову не приходило, – признался Эдмунд. – А ведь верно. И зря мы набросились на Мэри – это не ее вина, а скорее, вина ее тетушки. Ну да ладно. Надеюсь, что теперь она успокоится. В новом доме к ней все относятся хорошо, и теперь у Мэри не будет повода раздражаться. Да и на брата она не в обиде. По‑ моему, они обожают друг друга.

– Да, только ей почему‑ то не нравятся его короткие письма, – парировала Фанни. – Я чуть не рассмеялась, когда она заявила об этом за столом. Уж я‑ то знаю: если есть о чем писать, любой брат с удовольствием поделится новостями с родным человеком. Кстати, почему она так плохо думает о тебе? Я уверена, если бы ты оказался в другой стране, то писал бы нам обо всем, что тебя окружает и что с тобой происходит. Ведь так?

– Конечно. И я уверен, что Мэри считает точно так же. Мне показалось, что она говорила об этом несколько несерьезно, а просто так – ради шутки, чтобы немного поддеть своего собственного братца. Мне только не понравилось ее отношение к дяде. А во всем остальном она – просто прелесть. Такая женственная и естественная, настоящая леди!

Произнеся все это, Эдмунд, казалось, несколько успокоился. Теперь он был уверен, что мисс Кроуфорд практически не обладает никакими недостатками, а самое главное, точно так же (с его помощью) стала думать и его кузина. Он продолжал восхищаться этой девушкой, не сознавая того, что Фанни это могло не совсем понравиться. Тем не менее, его восторг не утихал…

На другой день в Мэнсфилд наконец‑ то доставили арфу. И теперь остроумная, симпатичная и жизнерадостная Мэри показала себя и как неплохая арфистка. Она играла великолепно (или, по крайней мере, так казалось Эдмунду). Она старалась понравиться, она исполняла на заказ любые мелодии и могла играть ровно столько, сколько желали ее гости.

Эдмунд зачастил в дом священника. Он приходил туда утром и, прослушав несколько пьес, естественно, получал приглашение и на следующий день. Какая женщина откажется от такого благодарного поклонника ее музыкального таланта?

Впрочем, симпатичная молодая женщина с арфой, высокой и стройной, как ее хозяйка, сидящая у открытого окна в летний солнечный день, могла бы приворожить любого джентльмена.

Кстати говоря, весеннее солнце словно соблазняло их на приключения. Миссис Норрис, весьма противная и занудливая, никак не соответствовала их компании. А там, где возникает любовь, и все остальное начинает стремиться к совершенству. Гармония любви притягивает к себе все прекрасное. Теперь даже доктор Грант и его огромный поднос с сэндвичами уже казались восхитительными.

Эдмунд, сам не подозревая того, начал инстинктивно тянуться к Мэри Кроуфорд. Она нравилась ему, а может быть, в его юном сердце сейчас как раз вспыхнуло настоящее чувство, которое было настолько новым и странным для него, что молодой человек не сразу понял, что случилось. Но, тем не менее, он ясно ощущал, что его тянет именно к этой девушке.

И Мэри, безусловно, тоже почувствовала это. Однако, она пока что не могла понять, отчего это происходит и к каким последствиям может привести. Эдмунд казался по‑ прежнему серьезным. Он не нес чепухи, что так свойственно всем влюбленным, он не осыпал ее комплиментами, а оставался таким же серьезным и рассудительным, как и обычно. И одновременно теперь он казался Мэри самим очарованием. Этот юноша имел определенную цель в жизни, он был искренен и с ней, и со всеми остальными. Он поддерживал любые разговоры и был не в тягость в компании, даже когда тема беседы сама по себе становилась занудливой и попросту неинтересной. Однако Мэри, нацелившаяся на старшего брата, пока что не задумывалась над своими чувствами. Ей было приятно находиться в обществе Эдмунда, а большего она и не желала.

Фанни уже не удивлялась переменам, которые произошли с ее кузеном. Эдмунд каждый день ходил в гости к Грантам. Впрочем, сама Фанни тоже с удовольствием составила бы ему компанию, но только она не хотела являться без приглашения и слушать тайком чудные звуки арфы. А вечером Эдмунд, после прогулки, непременно провожал миссис Грант и Мэри Кроуфорд до дома, на что тоже уходило немало времени. Мистер Кроуфорд же продолжал уделять, на сторонний взгляд, излишнее внимание сестрам Бертрам.

Фанни все это, разумеется, не нравилось. Она привыкла к обществу Эдмунда. Но так как теперь он не наливал ей вина, разбавляя его водой, упрямая Фанни решила про себя, что отныне она вообще никогда не прикоснется к вину, и никакой мистер Кроуфорд не сможет сравниться с Эдмундом. Каждый раз, когда он предлагал дамам немного выпить, Фанни вежливо отказывалась, не объясняя причины.

Однако Фанни не удивлялась, почему Эдмунд так резко изменил отношение к своей кузине и вместо того, чтобы проводить с ней побольше времени, отдал предпочтение мисс Кроуфорд. Даже когда они с Эдмундом оставались наедине, он любил заводить разговоры о Мэри. Теперь он каждый раз сообщал Фанни, что мисс Кроуфорд больше не вспоминает об адмирале и эта тема разговора стала закрытой. Несчастная Фанни только молчала в ответ. Ей не хотелось спорить с кузеном и таким образом, выказывать свое настоящее отношение к Мэри.

Но уже вскоре Фанни поняла, что мисс Кроуфорд – весьма опасная соперница. Произошло это, на первый взгляд, совершенно случайно. Как только Кроуфорды обосновались в Мэнсфилдском парке, Мэри тут же высказала свое желание научиться ездить верхом. Каждое утро она наблюдала за девушками, которые занимались верховой ездой на лугу, и ей, как и всякой увлекающейся натуре, тоже захотелось присоединиться к их жизнерадостной компании.

Эдмунд, разумеется, очарованный блистательной мисс Мэри, тут же предложил свои услуги как учитель верховой езды. Немного поразмыслив, он решил начать уроки, взяв свою смирную кобылу, на которой каталась Фанни, так как больше подходящих лошадей в конюшне не нашлось. Разумеется, он не хотел доставить некоторые неудобства своей любимой кузине, поэтому занятия было решено проводить по утрам, так, чтобы Фанни потом могла спокойно прокатиться, сколько ей вздумается.

Эдмунд объяснил, что будет забирать лошадь только на полчаса, чтобы побыстрее обучить Мэри всем премудростям искусства верховой езды. И Фанни, смущенная тем, что кузен даже попросил ее о разрешении пользоваться кобылой, тут же дала свое согласие.

Поначалу все шло именно так, как и предполагалось. Фанни не испытывала никаких неудобств и даже не перекладывала время своих утренних прогулок. В первый же день Эдмунд вернул кобылу к установленному сроку и ни сама Фанни, ни старый конюх, который ухаживал за кобылой и подготавливал лошадей к прогулкам, не могли бы обидеться на молодого Бертрама. А вот уже во второй раз начались неприятности.

Дело в том, что мисс Кроуфорд так понравились эти увеселительные и восхитительные уроки, что она была не в силах остановиться, и полчаса пролетали для нее, как одна минута. Невысокая, но очень крепкая и жизнерадостная, Мэри словно была создана для верховой езды. Может быть, ее врожденные способности сыграли некоторую роль, а может быть, и талант Эдмунда, как учителя, но только в то утро мисс Кроуфорд уж очень не хотелось слезать с седла.

Фанни уже оделась для прогулки, и миссис Норрис удивлялась, почему же ее племянница так медлит, но лошади не было видно, как, впрочем, и самого Эдмунда. Не в силах выносить ворчания тетушки, Фанни, в конце концов, вышла из дома и сама направилась в сторону дома священника.

Строения располагались меньше чем в миле друг от друга, но за деревьями не были видны. Лишь пройдя около пятидесяти ярдов, Фанни смогла обозревать владения доктора Гранта, расположенные неподалеку от дороги, ведущей в деревню. И там, на лужайке, перед домом священника, она заметила всю веселую компанию. Эдмунд и мисс Кроуфорд ехали верхом бок о бок, а Гранты, Генри и трое конюхов стояли поодаль и наблюдали за всадниками.

Видимо, они прекрасно проводили время. Все глаза присутствующих были устремлены на Мэри. И даже с такого большого расстояния до слуха Фанни донесся радостный смех мисс Кроуфорд и подбадривающие указания Эдмунда. Однако, Фанни не разделяла всеобщего ликования, ей, во всяком случае, не стало веселее от того, что она увидела. Сердце у нее сжалось и теперь девушка уже не могла отвести взгляда от лужайки и, как зачарованная, смотрела на кузена.

Сначала всадники описали большой круг по лугу быстрым шагом, потом перешли на легкий галоп, и Фанни не могла не отметить грациозной осанки наездницы. После этого лошади остановились, Эдмунд подъехал поближе к Мэри и взял ее за руку, видимо, объясняя, как надо правильно держать повод. Впрочем, расстояние было довольно приличным и Фанни решила, что это ей просто показалось.

«Ничего странного в этом нет, – успокаивала себя девушка. – Подумаешь, что тут такого особенного? Просто Эдмунд хочет помочь Мэри побыстрее научиться управлять лошадью, вот и все. И уж если он сам взялся за это дело, то будет стараться изо всех сил».

«Конечно, – продолжала рассуждать Фанни, – ее братец мог бы и сам поучаствовать в этих занятиях. Он наверняка знает свою сестру получше! » Но только Генри, по‑ видимому, ничего не понимал в верховой езде и поэтому безоговорочно согласился на то, что учителем у Мэри будет именно Эдмунд. Фанни рассердилась на кузена. «Если он забыл про меня, то подумал бы, хотя о бедной лошадке! Каково ей теперь придется – сначала катать эту дурочку, а потом еще и меня! Это несправедливо» – злилась она.

Однако вскоре Фанни успокоилась. Видимо, урок закончился, потому что Эдмунд спрыгнул с коня и, взяв кобылу под уздцы, направился к тому месту, где сейчас стояла Фанни. Мэри, правда, не собиралась спешиться. Остальные наблюдатели разбрелись – кто в дом, кто на конюшню. Теперь Фанни ругала себя за беспочвенные подозрения и излишнюю нетерпеливость. Чтобы как‑ то скрасить свою нервозность, она пошла навстречу Эдмунду и мисс Кроуфорд.

– Моя дорогая мисс Прайс! – заговорила Мэри, как только они встретились. – Я специально не пошла домой, а приехала сюда, чтобы лично извиниться перед вами. Простите меня, неразумную. Мне так понравилось кататься, что я ничего не смогла с собой поделать. Вы меня поймете – это так замечательно! Я знала, что мое время уже закончилось, но остановиться было не в моих силах. Это чистейшей воды эгоизм. Но вы должны извинить меня, пожалуйста, хотя бы по той простой причине, что эгоизм не лечится, и тут уже никто ничего поделать не сможет.

Фанни, улыбнувшись, коротко заметила, что прекрасно понимает мисс Кроуфорд и, конечно же, ничуть не сердится на нее. Но в этот момент в разговор вступил Эдмунд, полностью становясь на защиту своей новой ученицы.

– Ничего страшного не произошло, – обратился он к Мэри, словно не замечая кузину. – Фанни может кататься, сколько угодно. Наоборот, вы ей сделали одолжение, заняв лошадь на полчаса. Посмотрите сами – на небе собираются облака, и теперь кузина не будет страдать от жары, катаясь на лошади. А то она бы измучилась под солнцем. Я волнуюсь теперь за вас – ведь вам придется возвращаться домой пешком! Не надо было сюда приезжать – это так опрометчиво с вашей стороны! А теперь вы устанете…

– Ерунда, – отмахнулась Мэри и ловко выпрыгнула из седла. – Жаль, что урок так быстро закончился. Не волнуйтесь, прогулка до дома меня нисколько не утомит. Меня можно утомить только в одном случае – заставить делать то, что я терпеть не могу… Мисс Прайс, я передаю вам это великолепное послушное животное и надеюсь, что сегодняшнее утро вам тоже принесет только радость и удовольствие.

Но Фанни была уже достаточно уязвлена, чтобы наслаждаться туманным прохладным утром.

К ним подъехал конюх на своей лошади, Фанни вскочила в седло, и они устремились в дальнюю часть парка. Девушка старалась побыстрее забыть свои обиды, но конюх, как назло, завел разговор о мисс Кроуфорд, и долгое время надоедал Фанни своими замечаниями: какая Мэри восхитительная наездница, как она изящна и как здорово у нее все получается.

– Мне доставило большое удовольствие наблюдать за ней, – не умолкал конюх. – Приятно полюбоваться на настоящую леди. Она как будто родилась в седле! И ничуть не боится ездить. Не то, что вы, мисс… Я помню, когда шесть лет назад сэр Томас вас усадил на пони, вы так дрожали, что даже смешно было смотреть!

Когда Джулия и Мария встретились в гостиной с Фанни, восхищению сестер Бертрам не было предела. Они буквально возносили мисс Кроуфорд до небес. Ах, как у нее все быстро получается! Потом они, разумеется, вспомнили и себя, какие они бесстрашные и искусные наездницы, и в конце концов пришли к выводу, что равных им нет во всей округе.

– Я и не сомневалась, что у мисс Кроуфорд большие способности, – заметила Джулия. – По ней это сразу видно. У Мэри идеальная фигура, как и у ее брата.

– Это верно, – согласилась Мария. – К тому же она вся переполнена энергией, а лошади это хорошо чувствуют. Мэри – настоящая умница, она прекрасно понимает животных, а я уверена, что в верховой езде ум и сообразительность имеют решающее значение.

Когда наступил вечер, к Фанни подошел Эдмунд и как бы невзначай спросил, собирается ли кузина поехать на прогулку завтра утром.

– Еще не решила, – ответила Фанни. – Я полагаю, что тебе просто нужна лошадь?

– Лично мне она, как ты понимаешь, ни к чему, – улыбнулся Эдмунд. – Но если ты все равно останешься дома, то я заберу ее для Мэри. Мисс Кроуфорд без ума от моих уроков, и мы смогли бы позаниматься подольше… Короче говоря, я бы с удовольствием поучил ее кататься, не пожалев для этого и половины дня. Миссис Грант много рассказывает Мэри о тех великолепных пейзажах, которые начинаются за пределами нашего парка. Бедная Мэри ничего еще не видела, и я бы показал ей чудесные места… Впрочем, – спохватился юноша, – это не очень срочно. Я смогу это сделать и в любой другой день. Мэри очень огорчится, если узнает, что это расстраивает твои планы. Тем более, что тебе это важнее, ведь она катается только ради удовольствия, а тебе это необходимо для здоровья…

– Нет, завтра я определенно никуда не поеду, – твердо произнесла Фанни. – Мне кажется, что в последнее время я слишком увлеклась этими прогулками верхом. А я уже достаточно окрепла, чтобы ходить пешком. К тому же мне бы действительно хотелось побыть дома, хотя бы ради разнообразия.

Эдмунд остался доволен таким ответом, и на следующий же день они с мисс Кроуфорд поехали кататься по окрестностям. Эдмунду не терпелось показать Мэри и деревню, и леса и все, что только было достойным внимания в их округе. К этой компании присоединились и Генри, и обе сестры Бертрам, а вечером за столом все бурно обсуждали свою поездку. Прогулка удалась и так понравилась молодежи, что все наперебой предлагали свои маршруты и на следующий день.

Правда, их планам мешала жара, но каждый тут же вспоминал, что есть и тенистые аллеи, по которым проехаться – одно удовольствие. Лишь одна Фанни молчала и не участвовала в этих горячих спорах.

Четыре дня подряд Бертрамы, как настоящие гостеприимные хозяева, показывали Кроуфордам красоты графства. Казалось, все были счастливы, и жара ничуть не смущала молодых людей. Напротив, трудности даже вдохновляли их. Все шло своим чередом, и лишь на пятый день над компанией сгустились тучи. И причиной их стала Мария Бертрам.

После того, как всадники вернулись в Парк, миссис Грант пригласила на обед Эдмунда и Джулию. Конечно, она не хотела обижать и Марию, но в тот день в Мэнсфилд пообещал приехать мистер Рашуорт, и миссис Грант посчитала, что Мария должна была его встретить в собственном доме. Но мисс Бертрам почувствовала себя оскорбленной и, сжав губы, молча отправилась восвояси.

Дело осложнилось еще и тем, что мистер Рашуорт так и не появился. Несчастной Марии пришлось провести вечер в обществе матери, тетушки и кузины. Она сидела за столом, насупившись, и не поддерживала никакие разговоры. Если она еще и надеялась днем сорвать свое зло на женихе, то теперь ей надо было слушать весь вечер праздную болтовню миссис Норрис. Едва дождавшись десерта, она вышла из‑ за стола и, взяв какую‑ то первую попавшуюся неинтересную книгу, устроилась в гостиной на диване.

В половине одиннадцатого в дом ввалились счастливые Джулия и Эдмунд. Они разрумянились и от них веяло свежестью вечернего воздуха. По их радостным лицам нетрудно было догадаться, что ужин прошел восхитительно.

Мария, при их появлении, даже не оторвала глаз от книги, леди Бертрам уже задремала, а миссис Норрис, задав один или два вопроса об ужине и поняв, что на нее никто не обращает внимания, тут же смолкла.

Некоторое время Эдмунд и Джулия рассказывали о красоте звездного неба, о том, как хорошо сейчас на улице, как вдруг Эдмунд огляделся по сторонам и с удивлением спросил:

– А где наша Фанни? Неужели она уже отправилась спать?

– Не знаю, – пожала плечами миссис Норрис. – Только что была тут…

– Я здесь, – раздался тихий голос самой Фанни из темного угла комнаты. Девушка устроилась на диване так, что ее было почти не видно.

– Так ты весь вечер просидела здесь? Как глупо! – заворчала миссис Норрис. – Могла бы присоединиться и к нам, а не скучать в одиночестве. Если тебе нечем заняться, сказала бы мне об этом прямо, уж я бы нашла, чем тебя развлечь. Недавно нам прислали новые образцы ситца, я с ними совсем замучилась. А ты, оказывается, и помочь ни в чем не хочешь. Думаешь только о себе и валяешься на диване без всяких забот!

Услышав первые слова тетушки, Фанни быстро вернулась к столу и снова взялась за вышивание леди Бертрам. Джулия не могла спокойно смотреть на это и, будучи в прекрасном расположении духа, тут же бросилась на защиту кузины:

– Ну уж, тетушка, вы слишком строги к Фанни. Уж кто‑ кто, а она как раз никогда не прохлаждается без дела!

– Фанни, – заговорил Эдмунд, чуть внимательнее присмотревшись к девушке. – Мне кажется, ты неважно себя чувствуешь. У тебя случайно не болит голова?

Та не стала скрывать своего недомогания, объяснив, правда, что боль пройдет сама и не стоит беспокоиться по такому пустяковому поводу.

– Я тебя хорошо знаю, – прервал ее Эдмунд. – Ну‑ ка признавайся, что с тобой стряслось?

– Ничего страшного, просто голова разболелась. Сразу же после ужина, наверное, от жары.

– Зачем же ты выходила в такую жару?

– А почему она не может немного погулять? – взорвалась миссис Норрис. – Сегодня был чудесный день. Мы все выходили. Даже твоя матушка погуляла часок в саду!

– Да, Эдмунд, это правда, – сообщила леди Бертрам, разбуженная криками сестрицы. – Я почти что целый час просидела в саду, пока Фанни срезала розы. Была ужасная жара, я чуть не задохнулась даже в беседке, только и мечтая о том, когда же снова вернусь в дом.

– А Фанни все это время находилась на солнце? – возмутился Эдмунд.

– Да, – самым невинным голоском ответила леди Бертрам. – И наверное, в этом году это уже последние розы. Бедняжка Фанни! Как она только выдержала на таком пекле! Но ждать было нельзя – розы необходимо было срезать, они уже и так слишком сильно распустились.

– Да, сестра права, – подхватила миссис Норрис. – Ждать было нельзя. Я думаю, может быть, от этого у Фанни и разболелась голова… Но ничего страшного, завтра все пройдет. – Она помолчала и обратилась к леди Бертрам. – Дорогая, я полагаю, надо дать Фанни немного ароматического уксуса, от него любая боль проходит, как ты считаешь?

– Я ей уже его дала, как раз после того, как она во второй раз вернулась от тебя.

– Что?! – возмутился Эдмунд. – Мало того, что Фанни срезала для вас розы, так она, оказывается, по такой жаре еще и путешествовала к вам домой два раза? Я правильно все понял, тетушка?

Но миссис Норрис уже о чем‑ то щебетала с Джулией и не расслышала его вопроса.

– Я так и думала, что у нее разболится голова, – призналась леди Бертрам, – но когда розы уже были срезаны, твой тете, Эдмунд, очень захотелось, чтобы они стояли и у нее в доме. Поэтому мы и послали туда Фанни.

– Да, но неужели их было так много, что она не могла отнести их за один раз?

– Конечно, могла. Но только тетя просила поставить их в пустой комнате, в той, где никто не живет, а Фанни забыла запереть дверь и вернуть ключ, – пояснила леди Бертрам. – Поэтому ей пришлось идти во второй раз…

Эдмунд нервно зашагал по комнате.

– Неужели для этого не нашлось прислуги? – вознегодовал он. – Я не поверю, что кроме Фанни этого никто другой не смог бы сделать!

– Я хотела, чтобы все было сделано наилучшим образом! – закричала миссис Норрис, не в силах больше притворяться глухой. – И единственным выходом было бы самой заняться этими цветами. Но только я не могу одновременно делать сразу несколько дел! А в это время, я как раз разговаривала по поводу найма еще одной доярки, кстати, по просьбе твоей же матушки. И еще меня ждал сын мистера Джефриза целых полчаса, я должна была похлопотать и о нем тоже. Ты прекрасно знаешь, Эдмунд, что я стараюсь все делать сама, и если нет неотложных поручений, я всегда обхожусь собственными силами. Что же касается моего дома, то он находится всего в четверти мили отсюда, и не думаю, что это слишком большое расстояние для молоденькой девушки. Я же прихожу к вам по три, а то и по четыре раза на дню в любую погоду. И никогда никому не жалуюсь на недомогание!

– Жаль, что Фанни не обладает вашей силой и таким же завидным здоровьем, мэм, – заметил Эдмунд.

– Если бы она побольше занималась физическими упражнениями, то не скисала бы столь быстро, – бушевала миссис Норрис. – Она уже несколько дней не ездит верхом, значит, должна возобновить свои пешие прогулки. Я считаю, что сидеть целый день на диване – не дело для такой молодой особы. Поэтому я и решила, что ей лучше будет прогуляться и слегка проветриться. Да, солнце светило весь день, но было не так‑ то и жарко, между прочим. Кстати, Эдмунд, – она кивком указала на леди Бертрам, – я думаю, что голова у Фанни разболелась именно от того, что она столько времени провела в саду, практически не передвигаясь.

– Да‑ да, скорее всего именно так, – подтвердила леди Бертрам, краем уха слушавшая весь этот разговор. – Жара стояла невыносимая, тут кто угодно мог бы солнечный удар схватить! А я никак не могла докричаться до своего мопсика! Этот негодяй издевался надо мной и бегал по клумбам вместо того, чтобы посидеть со мной в тенечке. Я с ним так измучилась…

Эдмунд не стал отвечать а только, тяжело вздохнув, подошел к столу, где еще не были убраны остатки ужина, налил стакан мадеры и заставил Фанни выпить его почти до дна. Она хотела отказаться, но была так растрогана его вниманием, что слезы у нее перехватило дыхание и на глаза навернулись слезы. Короче, ей было легче выпить, чем говорить.

Эдмунд сердился на мать и тетушку, но еще больше он злился на самого себя. Как он мог забыть о кузине! Как посмел бросить ее одну на их растерзание! Ведь он променял ее на общение со своей новой пассией на целых четыре дня, и ни разу даже не подумал, что может из этого получиться. И дело не только в том, что он лишил ее любимого развлечения – прогулок верхом. Теперь Эдмунд расценивал свое поведение как самое настоящее предательство и дал себе слово, что это больше никогда не повторится.

Фанни пошла спать расстроенная, совсем как в тот самый первый день, когда она приехала в Мэнсфилд. Последние несколько дней она чувствовала себя обиженной и совсем одинокой. Этим вечером, пристроившись на диване, она решила сделаться невидимой. Ей хотелось покоя, хотелось, чтобы никто не обращал на нее внимания, и душевная боль была куда сильнее той, что раскалывала ее голову. Теперь же, в постели, немного успокоенная добрым отношением Эдмунда, его заботой, она дала волю чувствам и разрыдалась, уткнувшись лицом в подушку.

Глава 8

Эдмунд на следующее же утро сам привел кобылу для Фанни, и она с удовольствием возобновила свои утренние прогулки. Теперь Эдмунд немного успокоился и надеялся, что кузина вскоре позабудет свои обиды и очень быстро восстановит пошатнувшееся здоровье. Погода обещала быть не такой жаркой, как накануне, и девушка с радостью отправилась в парк.

Пока Фанни скакала по аллеям и рощицам, в Мэнсфилд нагрянул мистер Рашуорт вместе со своей матушкой – солидной полной женщиной, которая хотела своими глазами увидеть парк и заодно обсудить план визита Бертрамов и Кроуфордов в их поместье Сотертон. Эта поездка, о которой молодые люди договорились еще две недели тому назад, пока что откладывалась именно из‑ за того, что миссис Рашуорт была вынуждена некоторое время провести вдалеке от дома. Но теперь, когда она вернулась, других препятствий не наблюдалось.

Миссис Норрис и ее племянницы несказанно обрадовались встрече. Был назначен день для поездки в Сотертон. Оставалось только выяснить, будет ли в это время свободен Генри, поскольку он считался самым желанным гостем. Сестры Бертрам не забыли и о том, что именно Генри должен был подсказать мистеру Рашуорту, как лучше переделать его имение. И хотя миссис Норрис авторитетно заявила, что Генри, разумеется, будет не против выбранного дня – среды, но сестры решили не рисковать. В конце концов Мария довольно прозрачно намекнула своему жениху, что лучше всего было бы спросить об этом непосредственно самого Генри, для чего надо было всего‑ навсего прогуляться до дома Грантов.

Мистер Рашуорт так и поступил, и прежде чем он успел вернуться, в дом Бертрамов пришли миссис Грант и мисс Кроуфорд. Но они выбрали другую дорогу и поэтому на пути не повстречались. Однако, Мэри сразу заявила, что Генри все утро оставался дома и скорее всего, мистер Рашуорт без труда его отыщет.

Тут же начались разговоры о поездке. Впрочем, теперь никто уже не мог думать ни о чем другом. Миссис Норрис щебетала о предстоящих приятных хлопотах, а миссис Рашуорт, которая думала только о собственном благе и интересах своего сына, упрашивала леди Бертрам принять участие в этой поездке. Та отнекивалась, как могла, но на хозяйку Сотертона это не производило никакого впечатления. Она продолжала настаивать. Тем более, что леди Бертрам отказывалась в таких неубедительно мягких тонах, что миссис Рашуорт подумала сначала, будто мадам просто стесняется. Пришлось вступить в разговор и неугомонной миссис Норрис, чтобы поставить все точки над «i».

– Дорогая моя, – обратилась она к миссис Рашуорт, – моя сестра очень быстро устает. Такое путешествие ей будет просто не под силу. Вы сами представьте – десять миль туда и столько же обратно! Вы уж простите ее, пожалуйста. Зато вместо нее я предлагаю себя и двух своих очаровательных племянниц. Так что мы возьмем количеством. – Она засмеялась своей шутке. – Конечно же, леди Бертрам мечтает увидеть Сотертон, я в этом уверена, но здоровье, увы, не позволяет этой мечте осуществиться. Но не волнуйтесь за нее – скучать она не будет, потому что ей составит компанию наша Фанни Прайс. Что же касается Эдмунда, то, хотя его сейчас тут нет, я возьму на себя смелость сказать за него. Я уверена, что он с удовольствием присоединится к нашей маленькой компании. Кстати, он может поехать и верхом, поэтому мест в экипаже хватит на всех.

Миссис Рашуорт огорчилась, услышав такую речь.

– Но как же так! Я хотела, чтобы вы все поехали к нам в гости! – сокрушалась она. – Жаль, что леди Бертрам не выносит долгую дорогу. А почему же вы не можете взять с собой и юную леди? Мне будет обидно, если Фанни не увидит наше имение. Там очень красиво.

– Вы так добры к нам, – тут же расплылась в улыбке миссис Норрис. – А что касается Фанни, не беспокойтесь, мы ведь скоро будем с вами в некотором смысле родственниками. Так что и Фанни еще представится случай навестить вас, и не раз, я полагаю. Я считаю, что этот вопрос даже не стоит поднимать сейчас. К тому же и леди Бертрам ее не отпустит.

– Ни в коем случае! Я не смогу обойтись без своей Фанни!

Но миссис Рашуорт на этом не успокоилась и тут же пригласила в гости и двух подошедших дам. Разумеется, миссис Грант вежливо отказалась, но была совсем не против, чтобы ее сестра мисс Кроуфорд поехала туда. Мэри с восторгом захлопала в ладоши и не заставила себя уговаривать.

В это время вернулся мистер Рашуорт. Он побеседовал с Генри, и тот дал свое согласие на поездку в среду. Когда Рашуорты уезжали, у дома появился Эдмунд. Он прибыл как раз в тот момент, когда миссис Рашуорт усаживалась в экипаж, и даже успел подать ей руку и проводить до ворот, а заодно и немного пройтись с мисс Кроуфорд и миссис Грант.

Когда он вернулся в столовую, то застал миссис Норрис в раздумьях. Теперь она размышляла вслух о том, стоит ли брать с собой мисс Кроуфорд и не будет ли она им там помехой. А если брать, то хватит ли места для всех в экипаже. Услышав это, обе сестры Бертрам расхохотались, заявив, что места там вполне достаточно для четверых, не считая козел, где может запросто разместиться еще один пассажир.

– Нам совсем не обязательно ехать в экипаже мистера Кроуфорда, – заявил Эдмунд. – Почему бы не воспользоваться ландо моей матушки? Кстати, я уже думал над этим и решил, что если уж мы наносим, так сказать, семейный визит, то можем взять для этого и семейное ландо. Полагаю, это будет весьма символично.

– Что? – возмутилась Джулия. – В такую жару тащиться на этой колымаге? Нет уж, дорогой мой братец, я предпочитаю прогулочную коляску.

– И кроме того, – подхватила Мария, – мистер Кроуфорд еще в прошлый раз обещал прокатить нас. Так что это теперь для него – дело чести взять всю ответственность за путешествие на себя.

– И еще, – добавила миссис Норрис, хищно улыбнувшись племяннику, – какой смысл нам брать два экипажа, если мы прекрасно уместимся в одном? К тому же, мне помнится, наш кучер терпеть не может дорогу до Сотертона. Он всегда говорил, что там есть узкие переулки и дома стоят в одном месте так близко друг от друга, что он каждый раз задевает их боками экипажа. Я не думаю, чтобы сэру Томасу очень понравилось увидеть свое любимое ландо с ободранным лаком.

– Тем более, – согласилась Мария, – нам нужно воспользоваться предложением мистера Кроуфорда и поехать в его коляске. Правда, я должна заметить, что наш Уилкокс – глупый парень и простофиля. Он просто не умеет править лошадьми как следует, поэтому у него и экипаж не проезжает по вполне нормальной дороге. Вот вы сами все в среду увидите, что нет там никаких переулков, где можно было бы застрять.

– Я думаю, ничего не случится страшного, если кто‑ то из вас прокатится и на козлах вместе с кучером, – сказал Эдмунд.

– Страшного? – изумилась Мария. Да это самое почетное место. Во всяком случае, так всегда считалось. Представляешь, сколько простора открывается оттуда, свысока. Помню, мы в детстве с Джулией даже как‑ то подрались из‑ за этого места. Мне кажется, мисс Кроуфорд с удовольствием там устроится, да еще никому его и не уступит.

– Ну что ж, тогда, я думаю, мы можем взять с собой и Фанни, раз места хватает на всех, – закинул удочку Эдмунд.

– Как это – Фанни? – удивилась миссис Норрис. – Об этом, милый мой, не может быть и речи. Она должна остаться здесь вместе с леди Бертрам. Фанни с нами не поедет, я уже договорилась обо всем с миссис Рашуорт. Ее там никто и не ждет.

– Я думаю, что моя мать не настолько жестока, чтобы лишать девушку такого шанса как следует отдохнуть и набраться свежих впечатлений. Я ведь прав? – обратился Эдмунд к леди Бертрам. – Ведь если бы ты смогла обойтись без Фанни, ты не была бы против ее участия в нашей поездке?

– Конечно нет, дорогой мой, но дело в том, что я действительно не могу без нее обойтись.

– Сможешь, – уверенно произнес молодой человек, – потому что в доме останусь я. И мы прекрасно проведем с тобой время вдвоем.

Сестры Бертрам вскрикнули от удивления так синхронно, что и сами испуганно посмотрели друг на друга.

– Да‑ да, – подтвердил Эдмунд. – Мое присутствие там вовсе не обязательно, и я запросто пожертвую собой. А вот Фанни давно мечтала посмотреть Сотертон. Я это знаю, и пусть вслух она говорит, что хочет. Кстати, не так‑ то часто на ее долю выпадает случай как следует повеселиться. Я думаю, мэм не станет лишать девушку радости на этот раз?

– Ну конечно, я с удовольствием отпущу ее, если, конечно, твоя тетушка не станет возражать, – согласилась леди Бертрам.

Миссис Норрис, в общем‑ то, не возражала. Единственное, что терзало ее теперь – как же она предъявит Фанни после того, как твердо договорилась с миссис Рашуорт не брать ее с собой. И если девушка появится в поместье, то сама миссис Норрис будет чувствовать себя несколько неуютно.

И тетушка принялась распространяться о том, как глупо она будет выглядеть в глазах такой достопочтенной дамы, ведь это уже граничит с нахальством. А вдруг Рашуорты подумают, что миссис Норрис – пустомеля, что она только обещает и ничего не выполняет, что она запросто бросается словами, и так далее и тому подобное.

Конечно, тетушке было наплевать на Фанни. Она никогда ее не баловала своим вниманием и заботой, но на этот раз могла бы и уступить. Но именно сейчас ей хотелось настоять на своем только лишь потому, что в дело вмешался Эдмунд. А ведь идея навестить Рашуортов принадлежала тетушке, и поэтому она справедливо (как ей казалось) считала, что за ней должно остаться последнее слово. Миссис Норрис полагала, что подобрала вполне приличную компанию, и любые изменения в ее плане только нарушат гармонию.

Но Эдмунд довольно быстро охладил пыл своей тетушки. Он молча выслушал всю ее тираду, и когда миссис Норрис набрала в грудь побольше воздуха, чтобы продолжать, воспользовался короткой паузой и заявил:

– Кстати, когда я провожал Рашуортов до ворот, я спросил хозяйку имения, не будет ли она против, если мы прихватим с собой еще и Фанни. Так вот, миссис Рашуорт очень обрадовалась, что в нашей компании будет еще одна девушка. Она даже взяла с меня слово, что я постараюсь уговорить леди Бертрам отпустить Фанни с нами. Так что можете не сочинять заранее свои извинения перед Рашуортами, дорогая тетушка.

– Ну, раз так, – фыркнула миссис Норрис, – то я снимаю с себя всяческие обязательства по поводу устройства этой поездки. Поступайте, как знаете. – И она в сердцах махнула рукой, давая понять, что визит в Сотертон с этой минуты перестал ее интересовать.

– Странно как‑ то получается, – вздохнула Мария, поворачиваясь к брату. – Почему ты должен оставаться здесь вместо Фанни?

– Представляю, как она обрадуется, – проворковала Джулия и быстро удалилась из комнаты, прекрасно понимая, что, если уж разобраться, то в Мэнсфилде должна была остаться именно она, а не Фанни, и уж, конечно, не Эдмунд.

– Что ж, я тоже буду вполне доволен, что смогу хоть чем‑ то быть полезен, – улыбнулся юноша, и тема на этом была исчерпана.

Услышав о том, что планы немного изменились, Фанни сначала была несколько удивлена, а затем глаза ее осветились радостью. Может быть, даже не столько радостью, сколько благодарностью. Она снова воспряла духом. Значит, Эдмунд не променял ее на мисс Кроуфорд, значит, он по‑ прежнему относится к ней с нежностью и заботой. Но только вся поездка теряла смысл для Фанни – как же она сможет наслаждаться красотами Сотертона, если рядом не будет самого главного участника – Эдмунда?

На следующем собрании всех семейств, обитающих в Мэнсфилде, планы претерпели еще одно изменение, на этот раз одобренное всеми без исключения. Миссис Грант предложила свои услуги леди Бертрам на время отсутствия Фанни, и таким образом, теперь Эдмунд мог поехать вместе со всеми. Доктор Грант не возражал и тут же был приглашен в гости в дом Бертрамов на обед. У всех заметно поднялось настроение. Даже Эдмунд повеселел, предвкушая интересное путешествие, а миссис Норрис не преминула заявить, что ей и самой пришло это в голову, и она уже собиралась раскрыть рот, но миссис Грант опередила ее, хотя буквально на какую‑ то долю секунды.

В среду после завтрака у ворот Парка показалась повозка с Кроуфордами и миссис Грант. После того, как миссис Грант вышла и направилась к дому, чтобы составить компанию скучающей леди Бертрам, все начали занимать свои места. Однако, самое завидное место – на козлах – оставалось пока свободным. Обе сестры Бертрам мечтали о нем, но никто не решался прыгнуть туда первой. Их сомнения разрешила миссис Грант. Она непринужденно заговорила, заметив некоторую растерянность сестер:

– Я вижу, вас тут пятеро, а мест в ландо только четыре, значит, кому‑ то придется устроиться рядом с Генри. Джулия, мне помнится, ты совсем недавно мечтала о том, чтобы научиться управлять лошадьми. Вот и полезай туда, наверх. Глядишь, за время путешествия чему‑ нибудь и выучишься.

Как же повезло Джулии! Мария немного расстроилась, но постаралась не подавать и виду, что ее интересовало это место рядом с кучером. Джулия стрелой взлетела наверх, а Мария степенно уселась рядом с тетушкой Норрис, и ландо медленно тронулось вперед, сопровождаемое пожеланиями леди Бертрам и миссис Грант счастливого пути и под громкий лай очумевшего от зноя мопса.

Дорога лежала через живописные поля и луга, мимо зеленых рощ и лесов. Фанни, которой уже давно не приходилось путешествовать так далеко от дома, то и дело вскрикивала от восхищения, озираясь по сторонам. Ее не приглашали принять участие в разговорах, которые велись во время дороги, но ее это ничуть не обижало – она предпочитала наслаждаться природой. Впрочем, Фанни давно привыкла к тому, что ее собственные размышления и воспоминания становились для нее дороже любого собеседника. И теперь она с удовольствием рассматривала и деревья, и кусты, и домики, мимо которых они проезжали. А когда по пути встречались коровы, овцы или играющие дети, восторгу девушки не было предела. Наверное, даже разговор с Эдмундом сейчас не затмил бы всей прелести от новых впечатлений.

Очевидно, только любовь к Эдмунду и делала ее в чем‑ то схожей с мисс Кроуфорд, которая сейчас сидела рядом с Фанни. В остальном они были слишком разными. У Мэри не было ни того тонкого вкуса, ни чувства прекрасного по отношению к природе. Мэри ценила исключительно общество людей, все остальное пребывало как будто в стороне от ее интересов. Эдмунд скакал верхом чуть поодаль, но когда они встречались время от времени, то Фанни и Мэри вскрикивали одновременно: «А вот и он! », а потом переглядывались и тут же замолкали.

Первую половину пути мисс Бертрам чувствовала себя неуютно. Ее раздражало веселое настроение сестры и шутки мистера Кроуфорда. Правда, до самой Марии доносились лишь обрывки их разговора, зато она прекрасно видела и мужественный профиль Генри, и смеющееся лицо Джулии, хохочущей почти без остановки всю дорогу к поместью. Мария дулась на сестру и не разделяла ее восторга. Тем более, что Джулия имела наглость время от времени оборачиваться и, обращаясь со вздохом, к сестре, объявлять во всеуслышание:

– Отсюда такая красота смотреть на дорогу! Жаль, что ты этого не увидишь. Какая прелесть! Я не могу и словами передать…

Когда же они поднялись на вершину холма, откуда открывался великолепный вид, Джулия снова обернулась, но, не желая расстраивать сестру, обратилась на этот раз к мисс Кроуфорд:

– Мисс Мэри, тут так чудесно, если бы вы могли сесть рядом с нами!.. – И только мисс Кроуфорд открыла рот, чтобы ответить, Джулия снова защебетала: – Но что это я говорю! Конечно же, вы ни за что бы, не согласились поменяться со мной местами.

Однако очень скоро они оказались к окрестностях Сотертона, и теперь уже хозяйкой положения стала, безусловно, мисс Мария Бертрам. Еще бы! Ведь эти владения ее жениха скоро станут и ее собственными! Она начисто забыла о Генри и думала теперь только о том, что в ближайшем будущем все луга и леса станут принадлежать и ей тоже.

Сейчас она с легким сердцем начала пояснять мисс Кроуфорд, что все, находящееся справа и слева от их экипажа, относилось уже к Сотертону. Но особенно радовалась Мария, когда вдали показался настоящий старинный замок, где и жила семья Рашуортов.

– Ну все, мисс Кроуфорд, – облегченно вздохнула Мария. – Считайте, что ухабы и колдобины закончились. Теперь мы уже в поместье, а мистер Рашуорт постарался провести тут чудесную дорогу с тех пор, как вступил во владения имением. А вон там, видите, находится деревня. Конечно, домишки довольно убогие, но зато здесь у них великолепная церковь. Мне нравится, что церковь расположена не так близко к самому дому, как это часто бывает в старинных поместьях. А вон там – дом священника, очень симпатичный и опрятный. Да и сам священник, и его жена – достойные милые люди.

Там, чуть подальше – богадельня, которую выстроили предки мистера Рашуорта. Направо – дом управляющего, это очень уважаемый человек. Мы подъезжаем к главным воротам, но все равно у нас впереди еще целая миля пути по парку. Тут, конечно, предстоит уйма работы мистеру Рашуорту – видите, он уже начал понемногу вырубать самые заросшие лесом места. Ну что ж, зато дров теперь будет в избытке! Потерпите еще немного – мы уже почти на месте.

Мисс Кроуфорд слушала все это с восхищением. Она прекрасно понимала чувства мисс Бертрам и теперь, как могла, поддерживала ее, восторгаясь буквально всем, что встречалось им по пути.

Миссис Норрис, разумеется, болтала без умолку, и даже немногословная Фанни вслух высказала свое одобрение при виде парка. Увидев издалека дом Рашуортов, Фанни замолчала в благоговении – такое внушительное здание вызывало глубокое уважение к Рашуортам и их благородным предкам. Когда они поехали по парку, она спросила:

– А где аллея? Та самая, которую мистер Рашуорт собирался уничтожить? Как я поняла, дом стоит фасадом к востоку, значит, она расположена позади него? Мне помнится, он говорил что‑ то о западной части парка.

– Совершенно верно, – подтвердила Мария. – Она начинается за домом и ведет вниз к лесам. В основном, на ней растут одни дубы. Впрочем, даже отсюда их видно – вон там.

Мария чувствовала себя на высоте. Сейчас она могла свободно говорить обо всем, чего и сама пока не знала. И остальные слушали ее, раскрыв рты и заранее веря каждому ее слову. Мисс Бертрам могла сочинить и что‑ нибудь еще более ошеломляющее, но в это время ландо остановилось, потому что они подъехали к каменным ступеням парадного крыльца.

Глава 9

Мистер Рашуорт с нетерпением ожидал свою избранницу. Он помог ей выйти из экипажа и широким жестом пригласил в дом всех остальных гостей. В холле их так же приветливо встретила хозяйка дома, но было заметно, что она выделяет мисс Бертрам и отдает ей предпочтение. И Марии было это особенно приятно.

После того, как все обменялись приветствиями, гостей повели в столовую перекусить с дороги. Стол был уже уставлен всевозможными яствами. Здесь и начался разговор об основном событии предстоящего дня – а именно, как намеревается мистер Кроуфорд осматривать владения мистера Рашуорта. Ведь для того, чтобы давать советы по переустройству имения, требовалось доскональное знание всей территории. И тогда мистер Рашуорт предложил воспользоваться своим двухколесным экипажем. Но Генри тут же, отклонил это предложение.

– Нет, это было бы нечестно по отношению к остальным, – заявил он хозяину доа. – Ведь, я полагаю, и наши дамы могли бы дать вам несколько дельных советов, а в экипаж уместимся только мы двое. Нельзя лишать никого удовольствия ознакомиться с Сатертоном!

Тогда миссис Рашуорт посоветовала взять два экипажа, но, очевидно, дам и этот вариант не привел в восторг. Они молчали, и никто из них не улыбался, особенно расстроились предстоящей перспективе сестры Бертрам. В конце концов, миссис Рашуорт решила показать гостям дом, пока будет решаться вопрос об экипажах. Эта идея была встречена с большой радостью. Марии хотелось поскорее увидеть свои будущие владения, ведь пока что она имела возможность внимательно изучить здание только с внешней стороны.

Все встали из‑ за стола и направились на исследование старинного дома, возглавляемые самой миссис Рашуорт. Они проходили по большим комнатам с высокими потолками и старинной мебелью. Повсюду сверкали полированные полы из паркета красного дерева, в коридорах были развешаны сабли и шпаги, а перила и ступеньки лестниц были выполнены из мрамора. Во всех комнатах стены украшали картины, и некоторые из них были достойны внимания. Правда, в основном, на гостей глядели лица предков семейства Рашуортов, не представляющие собой никакой художественной ценности. Хозяйка дома рассказывала о них все, что помнила еще с детства.

Впрочем, все это мало интересовало женщин, и теперь миссис Рашуорт образалась в основном только к мисс Кроуфорд и Фанни. Мэри частенько бывала в похожих домах, и ее, разумеется, не волновали семейные истории. Она слушала только из вежливости, кивая время от времени пожилой женщине, чтобы не обидеть ее. Зато Фанни проявляла самый искренний интерес ко всему, что рассказывала миссис Рашуорт. Для нее все тут было ново и захватывающе. Она впитывала все легенды, связанные с этим домом, и если ей казалось этого недостаточно, то живое воображение девушки тут же дорисовывало и приезд королевской семьи в Сатертон, и балы, происходившие тут много лет тому назад.

Но сам дом был расположен довольно неудобно, и из комнат не открывалось никакого приятного вида. Пока гости делали вид, что с интересом слушают хозяйку, Генри Кроуфорд, выглядывая в окна, то и дело неодобрительно покачивал головой. Когда группа переместилась в западное крыло, то он отметил, что из всех окон была видна лишь лужайка перед домом и начало парка, скрывающегося за железной изгородью.

Итак, весь дом в конце концов был обойден, и миссис Рашуорт с гордостью сказала:

– Ну что ж, вот, пожалуй, и все, что я хотела вам показать. Я имею в виду жилые комнаты. А теперь мы пойдем в часовню. Впрочем, мы должны были войти в нее другим путем, через верхний этаж, однако, если вы не возражаете, я проведу вас здесь.

Произнеся это, она жестом пригласила всех присутствующих следовать за собой, и очень скоро вся группа очутилась в часовне. Фанни приготовилась увидеть нечто грандиозное и захватывающее дух. Но они оказались в просторной продолговатой комнате, предназначенной для совершения молитв. Ничем особенным это помещение и не отличалось от других. Возможно, только отделка из красного дерева и обивка из темно‑ красного бархата придавали часовне торжественность.

– А я‑ то думала! – разочарованно протянула она, обращаясь к Эдмунду. – Мне часовня представлялась совсем другой. Никакой величественности тут нет. А ведь в подобных местах дух должно перехватывать от благоговения, верно? Мне казалось, что тут должны быть какие‑ то старинные надписи и лозунги, разные замысловатые арки, хоругвь и все такое прочее. Или семейный склеп, на худой конец, где выбиты слова вроде «Под камнем сим почивает Король Шотландский»…

– Ну что ты, Фанни, – улыбнулся Эдмунд, – ты забываешь, в какое время был выстроен этот дом. К тому же это же не замок и не монастырь, а самое обычное дворянское поместье. Сюда приходили только члены семьи, чтобы помолиться в тишине. А похоронены они, как я полагаю, на церковном кладбище. Вот там и надо искать всякие надписи на могилах.

– В самом деле, – согласилась девушка. – Почему мне это сразу не пришло в голову? Какая же я глупая!

Миссис Рашуорт откашлялась и начала свое повествование.

– Эта часовня была выстроена и отделана, как вы сами видите, во времена царствования Якова Второго. До того периода, как я понимаю, здесь была простая комната. Как вы заметили, красным бархатом обтянуты только те скамьи, которые принадлежали знатным членам нашего семейства и, разумеется, сама кафедра проповедника. Раньше эта симпатичная часовня использовалась для молитвы и проповедей как утром, так и вечером. У нас всегда был свой семейный священник, который читал молитвы в этой часовне. Но покойный мистер Рашуорт нарушил эту традицию, и теперь часовня пустует.

– Каждое поколения пытается ввести свои новшества, – улыбнулась мисс Кроуфорд, обращаясь к Эдмунду.

Миссис Рашуорт отошла в сторону, чтобы рассказать и мистеру Кроуфорду немного об этой часовне, и Эдмунд с Фанни и Мэри остались на некоторое время совсем одни.

– Жаль, что теперь сюда больше никто не приходит, – вздохнула Фанни. – Мне всегда было больно слушать, что старинные традиции забываются и уходят в прошлое. А ведь вы только подумайте – в большой доме, таком как этот, есть и своя собственная частная часовенка и даже свой личный священник. Это говорит о многом, ну, например, о том, какая это была дружная семья. Еще бы! Два раза в день они собирались вместе для того, чтобы помолиться и послушать проповедь.

– Да, лучше не придумаешь! – рассмеялась мисс Кроуфорд. – Представляю себе, сколько усилий надо прилагать, чтобы дважды на дню собирать вместе всю прислугу. Их же приходилось каждый раз отрывать от их непосредственных обязанностей! А те наверняка только и делали, что придумывали всяческие отговорки…

– А я не вижу в этом ничего плохого, – поддержал кузину Эдмунд. – Но только пример должны показывать сами хозяева дома, а не прислуга, разумеется. И если глава семьи регулярно сам посещает часовню, то, мне кажется, никто из его слуг не стал бы отказываться присоединиться.

– Ну, уж нет, что это такое – насильно заставлять приходить сюда и молиться! – фыркнула Мэри. – Мне кажется, что это настолько личное дело каждого, что любой человек вправе сам для себя решить, в какое время суток ему лучше посвятить свое время Богу. Нельзя превращать проповеди в обязательные мероприятия – такое отношение автоматически вызовет подсознательное сопротивление. Вы только представьте себе – лежите вы спокойно в кровати, а потом вдруг спохватываетесь, смотрите на часы – кошмар! опаздываю! – и стремглав несетесь сюда, чтобы послушать священника. И вместо того, чтобы поваляться еще минут десять, вы обязаны присутствовать на проповеди, потому что «так велено хозяином». Чушь какая‑ то! После такого ритуала и голова может разболеться. А попробуй не прийти – тебя тут же обвинят во всех смертных грехах! И какая это тоска – особенно для молоденьких служанок – стоять тут, преклонив колена, и молиться вместо того, чтобы пофлиртовать с молодыми людьми где‑ нибудь на свежем воздухе! Вот и приходилось им глазеть только на этого семейного священника, и ладно, если он при этом был приятной наружности. Мне кажется, что вообще священники в древности были не такие уж и красавцы. Да они и сейчас ничуть не лучше.

Наступила пауза. Некоторое время все трое молчали. Фанни покраснела и тайком посмотрела на Эдмунда. Но она сейчас так рассердилась на Мэри, что не в силах была говорить. Сам же Эдмунд, услышав такую речь, должен был немного собраться с мыслями, чтобы достойно ответить мисс Кроуфорд.

– Мне кажется, – начал он, – что вы говорили обо всем этом не слишком серьезно. У вас прекрасно работает воображение, и нельзя сказать, что все картины, которые вы нам нарисовали, не происходили и в действительности. Однако это могло быть исключением. Какие же люди здесь жили, если для них молитва и проповедь ассоциировались лишь с головной болью? К тому же я не совсем понял, почему священник должен быть обязательно симпатичным? Мы же приходим в часовню молиться, а не созерцать возможных женихов!

– Ну почему же? – возразила Мэри. – Во всяком случае, если священник красив, то смотреть будут только на него и те, кто пришел, не станут скучать и отвлекаться, озираясь по сторонам.

– Если проповедь интересна и поучительна, я думаю, никто и так не будет скучать. Впрочем, самое главное – это чтобы она не затягивалась. Тогда, разумеется, прихожанам надоест слушать ее. Я не так давно сам ведь приехал из Оксфорда, где учился на священника, и я пока что не забыл всех правил, с которыми так познакомился.

Пока они спорили, Джулия отозвала в сторонку мистера Кроуфорда и, указывая на свою сестру и мистера Рашуорта, стоявших неподалеку, прошептала:

– Посмотрите на эту милую парочку. Кажется, они готовы обвенчаться прямо сейчас. Вам не кажется, что сама атмосфера этой часовни навевает мечты о семейной жизни?

Мистер Кроуфорд улыбнулся и, сделав вперед три шага, нагнулся к Марии и тихо проговорил, так, чтобы кроме нее его никто не услышал:

– Мне очень печально видеть, что прекрасная мисс Бертрам стоит так близко у алтаря…

Мария вздрогнула и отступила, а потом, собравшись с мыслями, вдруг расхохоталась и шутливо заметила:

– А вы меня не отдавайте!

– Боюсь, что тут у меня уже ничего не получится, – вздохнул Генри и заглянул ей в глаза, стараясь понять, как девушка отнесется к этому высказыванию.

Джулия, слышавшая весь разговор, тоже весело рассмеялась.

– Жаль, что нельзя обвенчаться прямо здесь, – сказала она и покачала головой. – Представляете, как было бы все здорово! Тут так уютно, да и мы все в сборе. Если бы у нас было такое разрешение, большего и желать не приходилось бы!

Джулии так понравилась эта несбыточная затея, что она, радуясь собственной находчивости, понеслась дальше к миссис Рашуорт, расписывая ей в ярких красках, как было бы замечательно ее сыну и Марии обвенчаться прямо в их семейной часовне. Сам мистер Рашуорт выглядел сейчас таким счастливым рядом с мисс Бертрам, что по нему было ясно – он готов и сам связать себя семейными узами – где угодно, лишь бы это произошло побыстрее.

Выражение лица мисс Кроуфорд при этом могло бы довести до обморока даже человека, впервые видевшего эту своеобразную леди. Фанни пожалела ее, потому что после восторженных восклицаний Джулии, Мэри побледнела и была похожа скорее на привидение. «Она еще очень пожалеет об этом неожиданном всплеске страстей», – участливо подумала Фанни.

– Значит, это ваше твердое решение – посвятить себя служению Богу, приняв сан? – спросила мисс Кроуфорд.

– Да, вы совершенно правы. И все произойдет, как только вернется мой отец. Надеюсь, что появления его следует ожидать не позже Рождества.

Мисс Кроуфорд, к этому времени совершенно оправившись, приобрела, наконец‑ то, нормальный цвет лица.

– О, если бы я знала об этом раньше, я, может быть, с большим пониманием отнеслась бы к вашим чаяниям, – с чувством произнесла Мэри, как бы желая извиниться за свою бестактность, которую позволила себе в отношении семейной часовни.

С тех пор, в течение почти целого года тема, касающаяся пресловутой часовни, была покрыта флером молчания. Мисс Бертрам пошла вперед решительными, торопливыми шагами, как бы желая дать понять собравшимся, что дальнейший осмотр этой части дома ей нежелателен. (Внимательный наблюдатель, без сомнения, подметил бы, что сие вызвано поведением ее сестры).

Итак, вся нижняя часть дома была уже осмотрена, и миссис Рашуорт с удовольствием повела бы гостей наверх, чтобы продолжить экскурсию и в спальнях, но ее сын как раз в этот момент недвусмысленно намекнул, что на это у них уже не остается времени.

– Если мы начнем осматривать еще и верхний этаж, – пояснил он тоном, не оставляющим сомнений, – то не успеем сделать то, для чего собрались. Сейчас уже третий час, а на пять назначен обед.

Миссис Рашуорт оставалось лишь повиноваться. И тут же миссис Норрис начала предлагать самые различные варианты – кто и в каком экипаже поедет для осмотра владений Рашуортов. Она так увлеклась своими рассуждениями, словно не замечая, что молодым людям не хочется ехать ни в экипажах, ни верхом – все они горели страстным желанием прогуляться по парку и лесу просто пешком. Им порядочно наскучило находиться в доме, и теперь юные сердца так и рвались вперед, на свободу, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха.

– Ну, давайте начнем хотя бы отсюда, – важно произнесла миссис Рашуорт, как только компания вышла в сад. Здесь собраны уникальнейшие растения. Кстати, тут же мы разводим забавных фазанов.

– Можно задать вопрос? – вступил в разговор мистер Кроуфорд. – Прежде чем идти дальше, я хотел бы посоветоваться с мистером Рашуортом относительно вон той лужайки. Мне кажется, тут можно придумать кое‑ что оригинальное в плане перестройки поместья.

– С удовольствием, – ответил хозяин. – Я запомню ваше предложение, и мы обсудим его чуть позже.

– Джеймс, – обратилась миссис Рашуорт к сыну, – покажи гостям ту часть парка, которая осталась нетронутой. Сестры Бертрам там еще не были. Да и всем остальным это будет весьма интересно.

Против этого никто не возражал, хотя конкретного маршрута у компании еще не было. Пока что восхищенные красотой диковинных растений и самых настоящих фазанов, молодые люди бродили по саду. Мистер Кроуфорд первым направился к приглянувшейся ему лужайке, обнесенной со всех сторон высокими бордюрами из живой изгороди. Здесь же находилась площадка для игры в крокет, а дальше, за железной оградой, начиналась самая интересная часть парка, куда и предлагала всем прогуляться хозяйка поместья.

Компания постепенно продвигалась вперед. Первыми шли мистер Рашуорт и Генри. К ним присоединилась и мисс Бертрам. Они шумно обсуждали достоинства и недостатки парка, а гости давали хозяину самые разнообразные советы. За этой троицей не спеша шествовали и остальные, незаметно для себя разбившись на группы. Мисс Кроуфорд весело щебетала о чем‑ то с Эдмундом, и Фанни (что вполне естественно) хотела было примкнуть к этой парочке, но, увидев, как увлеченно они беседуют, незаметно отстала. Чуть поодаль шли миссис Рашуорт и несчастная Джулия. Фортуна отвернулась от девушки на этот раз, и к тому же ей приходилось плестись медленным шагом, составляя компанию уже пожилой хозяйке дома. Миссис Норрис отстала от остальных – она сейчас вела оживленную беседу с экономкой, которая в этот момент как раз вышла из дома, чтобы покормить фазанов.

Бедная Джулия! Казалось, она была единственной из всей компании, не получившая никакого наслаждения от прогулки. Как же она отличалась теперь от жизнерадостной и сияющеей Джулии, которая прибыла сюда на козлах повозки Генри! Однако, девушка была прекрасно воспитана, и это не позволяло ей бросить миссис Рашуорт, чтобы присоединиться к молодежи. Она потихонечку вздыхала и продолжала уныло плестись рядом с хозяйкой дома.

– Какая невыносимая жара стоит сегодня! – заметила мисс Кроуфорд, когда они с Эдмундом подошли к воротам в железной ограде. – Посмотрите, там дальше начинается прекрасный маленький лесок. Думаю, никто не станет возражать, если мы посетим и его? Если, конечно, сможем попасть туда. Как было бы замечательно, если бы та дверь оказалась незапертой. Но – увы! – это нереально. Я знаю, что в таких парках садовники – единственные люди, имеющие доступ ко всем уголкам поместья. И лишь они могут проникать туда, куда только не пожелают…

Однако ко всеобщему удивлению дверь оказалась незапертой, и тут же было решено отправиться на исследование леса. Впрочем, это были, разумеется, не настоящие дебри, а всего‑ навсего лесопарк площадью в два акра с аккуратно высаженными буками, лиственницами и лавровыми деревьями. И хотя их время от времени подрезали, все же тут было достаточно тенисто по сравнению с лужайками возле дома. Чувствовалась приятная прохлада, и некоторое время компания шла молча, восхищаясь красотой леса.

– Итак, вы собираетесь стать священником, мистер Бертрам? – начала мисс Кроуфорд, обращаясь к Эдмунду. – Признаться, вы удивили меня таким признанием!

– Отчего же? Я считаю, что эта профессия ничуть не хуже других. Но я чувствую и призвание. Было бы хуже, если бы из меня, например, получился посредственный юрист, или солдат, или моряк, верно?

– Конечно. Но вы могли бы вообще ничего не делать, если бы получили наследство. Я слышала, что младшему сыну обычно переходит состояние либо деда либо одного из дядюшек.

– Да, такая традиция действительно существует, но не является правилом. А если и является, то я – всего‑ навсего исключение. И поэтому мне надо позаботиться о добыче средств к существованию.

– Но почему тогда именно священник? – снова удивилась Мэри. – Я считала, что это участь уготована самым младшим в семье, где много детей. К тому же каждый мужчина старается как‑ то отличиться и выделиться. Многим это удается, но, конечно, не в церкви. От священника в нашей жизни ничего не зависит, кроме, разве что, спасения души.

– В некотором смысле вы, наверное, правы. Ведь священники – не политики и не законодатели мод. Эти области жизни для них закрыты. Мы не можем вести за собой толпы почитателей или выдумывать новые фасоны шляпок для девушек.

Но я бы не сказал, что священник далек от жизни. Он посвятил себя Богу, спасению заблудших душ, внесению в общество морали, воспитанию подрастающего поколения и, к тому же, служению общественной нравственности. Служение Господу подразумевает в себе не только отправление обрядов, но и быть пастырем своего человеческого стада, которое без него может пропасть. Недаром ведь говорят – «пастырь человеческих душ». К слову сказать – пастырь – значит пастух!

– Это, конечно, интересное умозаключение, – улыбнулась мисс Кроуфорд, – но я не могу согласиться с вами во всем. Такое влияние на человека практически незаметно в обществе хотя бы потому, что и сами священники появляются в нем довольно редко. Воскресная проповедь, к сожалению, это‑ то единственное, что пастырь духовный несет людям. Но это бывает всего лишь раз в неделю, не считая, конечно, праздников. И как возле аналоя, мы со священниками практически и не общаемся. Исключением может быть является тайна исповеди, да и то немногие к ней прибегают.

– Я не имею в виду Лондон, как столицу. Во многих местах к услугам и помощи священника так или сяк обращаются. Будь то свадьба, помолвка, похороны или отпущение грехов.

– Конечно, богослужение в большом городе, метрополисе, таком как Лондон, естественно, носит больше блеска и торжественности, чем служба в более скромной провинциальной церкви или часовне.

– Не стоит сравнивать достоинства и недостатки храмов Божьих. Где бы вы не отправляли свои службы – это всегда будет делом богоугодным и святым, – ответил Эдмунд. – И неважно, какую кафедру вы занимаете – будь то Собор Парижской Богоматери или скромная деревенская церквушка. Не ищите в большом городе большей морали! Все зависит от пастыря божьего и святости прихожан, хотящих приникнуть к роднику истинной веры. Хороший проповедник всегда поведет за собой людей, свято верующих или надеющихся на благодать Господню. Но не всегда золотые ризы привлекают толпы паломников… Главное… в откровении, в беззаветном служении Богу. Вот зачем в церковь идут люди.

– Конечно, – искренне согласилась тихо подошедшая к молодым людям Фанни.

– Ну вот, – засмеялась мисс Кроуфорд, – мисс Прайс вы уже убедили своим пламенным выступлением.

– Надеюсь, что вскоре мне удастся изменить и ваше отношение к духовенству, мисс Мэри, – улыбнулся Эдмунд.

– Никогда в жизни! Я до сих пор не могу понять, зачем вы выбрали эту стезю! Передумайте, пока еще не слишком поздно. Вы можете стать выдающимся адвокатом или судьей.

– Легко говорить… Можно подумать, что выбирая жизненный путь, так же легко пройти по нему, как, например, на прогулку по этому чудному парку. И не надо убеждать меня, что лечить души людей с помощью религии легче, чем карать их тела с помощью правосудия.

Наступила пауза… Каждый думал о своем. Первой тишину нарушила Фанни.

– Мне даже удивительно, что я устала от такой прогулки по чудесному парку, – произнесла она. – Хорошо бы было отдохнуть на одной из этих прекрасных полянок. Если нам попадется скамейка по пути, я хотела бы немножко посидеть.

– Милая Фанни! – вскричал Эдмунд, беря ее ладонь в свою. – Как же я мог позабыть о том, что вам необходим хотя бы короткий отдых. – С этими словами он галантно предложил другую руку Мэри.

– Спасибо, но я совсем не утомилась, – ответила мисс Кроуфорд. Тем не менее она не отказалась принять протянутую руку Эдмунда и в глазах ее мелькнула теплота и благодарность.

– Никогда не думал, – заметил мистер Бертрам, – что прикосновение женской руки может быть столь сладостным (Он напрочь забыл о идущей рядом Фанни). – Частенько мы прогуливались с приятелями по Оксфорду, но это был променад просто с друзьями. Да, иногда мы ходили, взявшись под руку, но это совсем другое. Трудно описать, что я сейчас испытываю… Вы могли бы повиснуть на моей руке, как угодно, но все равно это было бы как пушинка, как маленькое перышко, слетевшее с крыла птички.

– Я совсем не устала! – воскликнула мисс Кроуфорд, тем не менее не отпуская руки Эдмунда. – И это не менее странно, потому что мы прошли уже, наверное, не меньше мили.

– Да мы, скорее всего, и полмили не одолели, – твердо произнес мистер Бертрам. Прогулка в столь приятной компании не давала ему повода думать ни о расстоянии, ни о времени.

– Кстати, мы не прошли и половины парка, – возразила Мэри. – Просто мы идем не прямо, а постоянно петляем, да и действительно, лес стоит того, чтобы по нему прогуляться.

– Когда, на подъезде к парку мы осматривали его, он показался совсем небольшим. Помните, там есть большие железные ворота, которые ведут прямо к аллее, что прорезает весь парк? Если бы мы пошли по ней, наше путешествие было бы куда короче.

В Мэри взыграл дух противоречия, столь свойственный ей.

Она сварливо заметила:

– Не мешало бы иметь компас для прогулки по этим дебрям! А то мы все кружим, кружим, кружим…

– Не прошло еще и четверти часа, как мы здесь гуляем, – сказал Эдмунд, взглянув на свой хронометр. – Неужели вы думаете, что мы несемся как призовые лошади? – улыбнулся он.

– Часы для меня не указ, – высокомерно произнесла Мэри. – Они вечно – то спешат, то опаздывают…

Пройдя еще несколько шагов, вся группа вышла к аллее, которая заканчивалась ранее описанной железной оградой с воротами. В конце аллеи они узрели долгожданную скамью, на которой все общество и расположилось, с удовольствием вытянув усталые ноги.

Эдмунд, взглянув на утомленную Фанни, заметил:

– Тебе, наверное, в тягость была столь длинная прогулка. Ведь ты привыкла сидеть дома и особо долгих путешествий не предпринимала. Кстати, Фанни, по‑ моему, тебя не утомляют только прогулки на лошади. – Повернувшись к Мэри, он пояснил: – Мою кузину радует, в основном, верховая езда. Тогда она не так устает.

– Как это жестоко с вашей стороны лишить мисс Прайс прогулок верхом из‑ за меня на целую неделю! – воскликнула Мэри. – Мне неловко и за вас, и за себя. Обещаю, милочка, что больше этого не повторится.

– Интересно, мне кажется, что вы более обеспокоены, как вы говорите, «несчастной участью» Фанни, чем я сам. Поверьте мне, я сделаю все, что в моих силах, чтобы кузина не считала себя ни в чем ущемленной.

– Неудивительно, что Фанни устала. Ведь мы целый день ходили и осматривали дом, напутствуемые занудливыми объяснениями и описаниями миссис Рашуорт. Это было утомительно даже для меня! Что уж здесь говорить о мисс Прайс!

– Ничего‑ ничего! – смутилась Фанни. – Сидя здесь в теньке, глядя на зелень, наслаждаясь свежим воздухом, я быстро отдохну и смогу продолжить прогулку.

Неугомонная мисс Кроуфорд вскочила буквально через минуту.

– Меня утомляет отдых, – сообщила она. – Мне нужно быть постоянно в движении, а то я чувствую себя не в своей тарелке. Честно говоря, мне немного наскучил этот парк, эта железная ограда, эти старые ржавые ворота… Пойду‑ ка я погляжу, а что там дальше, за ними…

– Ну что ж, мисс Кроуфорд, посмотрите, посмотрите… Я же говорил вам, что мы не слишком удалились от усадьбы. Теперь вы сможете убедиться в этом сами. – С этими слова он встал со скамейки и отправился вслед за девушкой.

– Мы проделали долгий путь, – возразила капризная Мэри. – Я это чувствую, даже не подходя к ограде.

Эдмунд напрасно взывал к справедливости, но это было бесполезно. Взбалмошную Мэри ничто не убеждало. В конце концов, было решено предпринять еще одну прогулку по парку, дабы убедиться в его настоящих размерах.

Фанни поднялась со скамейки, пытаясь уверить Эдмунда, что она уже отдохнула и готова принять участие в новой прогулке. Но кузен и слышать об этом не хотел, заявив, что они с мисс Кроуфорд будут отсутствовать не более получаса, а затем вернутся к ней. Печально присев на скамейку, Фанни прислушивалась к постепенно затихавшим шагам Эдмунда и Мэри и смотрела им вслед, пока те не скрылись за деревьями.

Глава 10

Прошли обещанные тридцать минут, а Фанни так и сидела на скамье в полном одиночестве, думая об Эдмунде и о мисс Кроуфорд. Она удивлялась тому, что ее бросили здесь совершенно одну, и была готова услышать их шаги в любую секунду. Вскоре вдали действительно зазвучали чьи‑ то веселые голоса, но на тропинке появились совсем не те, кого так тщетно ждала мисс Прайс. Это была мисс Бертрам с юношами – Джеймсом и Генри.

– Нет, вы только посмотрите, мисс Прайс совершенно одна!

– Как же так?

– Что у вас тут произошло?

Вопросы сыпались один за другим, и несчастной девушке не оставалось ничего другого, как честно рассказать все по порядку.

– Это жестоко с их стороны! – возмутилась Мария. Надо было идти с нами. Зря ты предпочла их компанию нашей!

Потом подошедшая троица расположилась на скамье, усадив при этом мисс Бертрам посередине, и они принялись обсуждать прерванную тему. Молодые люди продолжали разговор о наилучшем обустройстве поместья. Мистер Рашуорт был более слушателем, чем говоруном, особенно с тех пор, как вернулся из имения Смита, где вдосталь нахлебался разговоров на подобную тему. Мистер же Кроуфорд был, наоборот, полон энтузиазма и нескончаем на выдумки – как лучше и как красивее. Казалось, что его энергии нет предела.

Мисс Бертрам, соскучившись, утомившись столь пространными беседами о благоустройстве, подошла к воротам. Она долго и пристально всматривалась в ту часть парка, которая была ими еще не осмотрена. Ржавая решетка скрывала еще неведомые им красоты старого леса. Ее неугомонная натура тут же, изнывая от любопытства, заставила ее позвать всех присутствующих осмотреть и эту территорию.

Генри Кроуфорд согласился с ней, поскольку сразу обратил внимание на высокий холм, с которого открывался великолепный вид на все владения Раушортов. Но их ждало непреодолимое препятствие в виде ворот, от которых, по рассеянности, Джеймс не захватил ключей.

– Сколько раз я давал себе зарок класть ключи в карман, выходя на прогулку! – сокрушался он. – Но, как видите, и сегодня, как всегда, оставил дома на каминной полке.

– Но мое желание проникнуть туда ничуть не уменьшилось, а наоборот, возросло! – капризно воскликнула Мария.

После некоторого раздумья мистер Рашуорт решил вернуться в дом за ключом и немедленно отправился по направлению к усадьбе.

– Ну что ж, по‑ моему, это был самый лучший выход из положения, – вздохнул мистер Кроуфорд, глядя вслед удаляющемуся хозяину поместья, – ведь мы уже отошли от дома достаточно далеко.

– Да, я вполне согласна с вами, – поддержала его Мария. – Но теперь, когда мы остались одни, вы можете признаться мне честно – вы не считаете, что владения Рашуортов находятся в запущенном состоянии, в особенности – сам парк?

– Напротив, я полагаю, что это место уже и без переустройства близко к идеалу. Любые новшества сделали бы его только хуже. А пока что сам парк – это совершенство. Посмотрите, как все вокруг вас словно дышит могуществом и величием нетронутых лесов! Я уверен, что следующим летом, если мне представится случай побывать здесь, я уже не вынесу из этих мест такого прекрасного впечатления, как сегодня.

Мария смутилась, но тут же, взяла себя в руки и произнесла:

– Ну что вы, мистер Кроуфорд, вы просто весьма субъективно смотрите на вещи. Если все вокруг говорят, что Сотертон нуждается в переустройстве, значит, надо прислушаться и к мнению большинства. Я уверена, что вы не останетесь разочарованы, когда навестите нас через год.

– Вы считаете, что я должен придерживаться мнения большинства? – Генри пожал плечами. – Нет, дорогая мисс Бертрам, мои чувства достаточно хрупки, а память пока что не подводила ни разу. Для меня Сотертон останется навсегда таким, каким я вижу его сегодня.

Наступила пауза. После некоторого молчания Мария продолжала:

– Мне показалось, что вам понравился вид поместья еще издалека, когда мы только подъезжали сюда. К тому же вы всю дорогу о чем‑ то так мило беседовали с Джулией – на вас было любо‑ дорого смотреть!

– Правда? Возможно, что так, хотя, признаться, я не помню даже о чем, именно мы разговаривали… Кажется, я рассказывал ей какие‑ то забавные истории про конюха моего дядюшки. Вы знаете, мисс Бертрам, ваша сестра такая хохотушка…

– Я тоже люблю забавные истории, – ревниво заметила Мария.

– Я знаю, – кивнул Генри. – Но только Джулию легче развеселить, поэтому с ней проще проводить время. Не думаю, что я смог бы развлекать вас глупыми анекдотами во время такой длительной поездки.

– Я считаю, что у меня достаточно чувства юмора, – надменно произнесла мисс Бертрам, – но, в то же время, со мной можно говорить и о серьезных вещах.

– Я в этом никогда не сомневался, – подтвердил Генри. – В некоторых случаях излишнее веселье может быть неправильно истолковано. Однако это не относится к сегодняшнему дню. Посмотрите только, какая жизнерадостная перспектива открывается перед вами!

– В прямом или в переносном смысле? Очевидно, в буквальном. Да, действительно, – согласилась Мария, – солнце светит, шелестит листва, что еще нужно для полного счастья? Но, увы, эти неприступные ворота и старая ограда заставляют меня призадуматься. И я чувствую себя, как птичка, запертая в клетке… – Она вздохнула и направилась к пресловутым воротам. – Что‑ то уж слишком долго не возвращается мистер Рашуорт. Куда же он запропастился?

– Как жаль, что вы не можете преодолеть эти ворота, – начал Генри. – К тому же, вы наверняка не согласитесь путешествовать дальше без Джеймса. А не то я мог бы помочь вам чуть‑ чуть, и мы бы запросто оказались по другую сторону этой ограды. Если, конечно, это не запрещено…

– Что значит «запрещено»? – взвилась Мария. – Я пойду туда, куда мне захочется. К тому же, мистер Рашуорт появится с минуты на минуту, так что мы не успеем отойти далеко, и он запросто догонит нас. Вот видите, ничего страшного произойти не может…

– Ну, даже если мы и скроемся из виду, я думаю, мисс Прайс будет так добра и сообщит ему, что мы пошли вон в ту дубовую рощицу на холме, – добавил Генри.

Фанни почувствовала неладное, но не в ее силах было предотвратить это.

– Не надо этого делать, – встрепенулась она. – Мисс Бертрам, вы только посмотрите на эту ужасную ограду – какие тут острые прутья! Вы же можете поцарапаться, если станете перелезать через них, или порвать свое платье. Я вас очень прошу – не надо!

Но пока Фанни произносила эту речь, Мария при помощи Генри уже оказалась по другую сторону ограды и, улыбаясь, весело прокричала:

– Спасибо за участие, моя дорогая, но я цела и невредима, как, впрочем, и мое платье. Еще раз благодарю за заботу и прощай! Увидимся чуть позже.

Итак, Фанни снова осталась одна. Все, что она только что услышала, было ей крайне неприятно. Она искренне удивлялась поведению мисс Бертрам и сердилась на Герни. Они почему‑ то направились к дубовой роще не по прямой просторной аллее, а окольным путем, и через некоторое время скрылись из виду за деревьями. Несколько минут до слуха Фанни доносилось лишь пение птиц да шелест листьев. Казалось, весь парк сейчас принадлежал ей одной. Она даже подумала, что и Эдмунд с Мэри ушли отсюда куда‑ то далеко, хотя она пыталась отбросить эти мрачные мысли. Нет, кузен не мог так жестоко поступить с ней!

Но вот опять послышались шаги, и Фанни оглянулась в надежде увидеть мистера Рашуорта с ключом от ворот. Но на этот раз вместо него появилась Джулия. Она торопливо шла по главной аллее и, запыхавшись, опустилась на скамью. Увидев Фанни в полном одиночестве, Джулия в удивлении приподняла брови:

– Вот это да! А где же остальные? Мне показалось, что мистер Кроуфорд и моя сестрица направились именно сюда!

Фанни пришлось снова все объяснить.

– Ну и дела! – не переставала изумляться Джулия. – Что‑ то не вижу я их отсюда… Впрочем, они не могли далеко уйти. А я перемахну через эту ограду даже без посторонней помощи, – хвастливо заявила она. – Уж если Мария смогла, то я и подавно…

– Но, Джулия, – попыталась урезонить кузину Фанни, – давай лучше подождем мистера Рашуорта. Он вот‑ вот должен прийти сюда с ключом!

– Ни за что на свете! – сердито воскликнула Джулия. – Еще чего не хватало! Меня уже тошнит от этого семейства. Если хочешь знать, я только минуту назад сумела отделаться от его любезнейшей матушки. Я чуть с ума не сошла от ее глупой болтовни. Тебе хорошо рассуждать – ты тут сидела себе на скамеечке в тени и отдыхала. А попробовала бы ты вынести хоть пять минут общества этой старой ведьмы, так нет ведь! Все невзгоды и страдания опять на мою шею!

Это замечание было таким несправедливым, что Фанни от обиды закусила губу, но тем не менее промолчала. Она понимала, как сердится сейчас ее кузина, как она раздражена, и поэтому решила оставить ее в покое, задав один‑ единственный вопрос:

– А ты не видела мистера Рашуорта?

– Видела, конечно, он летел к дому, как угорелый. Однако, заметив нас, на секунду остановился и сказал, куда он мчится и зачем, добавив, что вы тут все на скамье. Вот я и прискакала к вам, как ненормальная.

– Жаль, что пришлось так беспокоить его…

– Ну, это уже проблемы Марии, – решительно заявила Джулия. – Лично я не собираюсь даже думать о его благополучии и спокойствии. От его матушки я не могла отделаться из‑ за уважения к ее возрасту, пока наша говорливая тетушка щебетала о чем‑ то с экономкой, но уж от общества сынка меня, пожалуйста, увольте!

С этими словами она ловко перелезла через забор и быстро зашагала вперед к дубовой роще, даже не ответив Фанни не вопрос, не встретились ли ей на пути Эдмунд и мисс Кроуфорд. Впрочем, у мисс Прайс не оставалось времени переживать о том, как долго отсутствовали эти двое, потому что уже через пять минут на аллее появился и сам мистер Рашуорт с ключом от ворот. Увидев его, Фанни задрожала, представив себе, что именно предстоит ей сейчас поведать ему.

Только теперь она поняла, что вся компания просто воспользовалась ею и оставила ей самое трудное – каждый раз объясняться за поступки других. Как можно спокойнее, мисс Прайс рассказала Джеймсу обо всем, что произошло. Некоторое время он стоял перед ней, как громом пораженный. Фанни видела, что он растерян и огорчен, словно не хотел верить ее словам. Потом он подошел к воротам и несколько минут просто молча смотрел на них, не зная, как поступить дальше.

– А меня попросили остаться здесь, – робко добавила Фанни. – Моя кузина Мария велела сказать, что они ушли вон туда – в дубовую рощицу. Там вы их и найдете… – Она немного помолчала и добавила: – Или где‑ нибудь рядом.

– Что‑ то мне расхотелось идти туда, – нахмурился мистер Рашуорт. – Я их не вижу, а пока доберусь до того холма, они уже переместятся в другой лесок… И вообще, мне кажется, за сегодняшний день я и без того достаточно находился. Пора отдохнуть и мне.

И он сел на скамью, рядом с растерявшейся Фанни.

– Мне очень жаль, что все так получилось, – участливо произнесла девушка. Ей хотелось утешить его, сказать что‑ то обнадеживающее, но слова почему‑ то не шли в голову.

– Мне показалось, что они дождутся меня, – после небольшой паузы заметил Джеймс.

– Мисс Бертрам подумала, что вы пойдете за ними и быстро их нагоните.

Они помолчали.

– Скажите, мисс Прайс, – снова начал Джеймс, – а что все находят в этом мистере Кроуфорде? По‑ моему, ничего особенного в нем нет. Признайтесь, может быть, вы тоже считаете его каким‑ то замечательным и неповторимым, как и остальные?

– Красавцем его не назовешь, – уклончиво ответила Фанни.

– Красавцем! – усмехнулся мистер Рашуорт. – Такого пигмея! Да он мне до плеча не достает! Просто хиляк какой‑ то. Мне кажется, нам эти Кроуфорды – как пятое колесо в телеге. Мы без них чувствовали себя куда спокойнее!

Фанни тихо вздохнула, полностью разделяя чувства взбешенного жениха.

– Если бы я отказался принести ключ, тогда мне было бы понятно, почему она так поступила. Но ведь я помчался за ним, как только она приказала мне это! – сокрушался мистер Рашуорт.

– Я вполне с вами согласна, – участливо заметила Фанни. – Ведь я все видела и слышала сама. Вы пошли к дому сразу же, но только до него все же долго идти. Понимаете, когда ждешь чего‑ то, то время тянется гораздо медленнее, и каждая минута как бы превращается в целые пять…

Джеймс снова подошел к воротам.

– Проклятый ключ! – в сердцах воскликнул он. – И почему это я его не захватил сразу?

Фанни чувствовала, как негодует Джеймс, как переживает и как корит сейчас самого себя за промашку, и попыталась еще раз успокоить юношу.

– Вы знаете, – тихо произнесла она, – а ведь они направились туда на холм специально для того, чтобы с высоты лучше оглядеть поместье и подумать, как его можно улучшить. А без вашего присутствия это было бы нелепо. Возможно, что они и сейчас ждут вас там…

Но, по‑ видимому, у Фанни были прекрасные способности утешать несчастных. Последнее время она только этим и занималась, ожидая, видимо, что хоть кто‑ нибудь составит ей компанию. Но получалось как раз наоборот. Да и сейчас мистер Рашуорт, открыв ворота и произнеся: «Ну что ж, раз вы так считаете.. » торопливо покинул ее.

Сейчас, в очередной раз оставшись одна, Фанни наконец‑ то решила действовать. Ей наскучило сидеть на скамье, и она подумала, что будет мудрее пойти навстречу Эдмунду и Мэри и отыскать их самой. И она не ошиблась. Уже завернув за первый поворот, она услышала заливистый смех мисс Кроуфорд и, пройдя еще несколько ярдов, почти нос к носу столкнулась со счастливой парочкой. Они, как выяснилось, исходили этот парк вдоль и поперек, наслаждаясь прохладой и, наконец, немного притомившись, решили передохнуть, уютно расположившись под могучей старой лиственницей. Во всяком случае, так они сказали Фанни. По всему было видно, что они прекрасно чувствовали себя в обществе друг друга и поэтому как‑ то забыли о времени.

Правда, Эдмунд тут же добавил, что он постоянно вспоминал о Фанни и несколько раз порывался вернуться за ней, да только знал, что ей надо отдохнуть, и таким образом, благие намерения оставались только намерениями. В результате получилось, что Фанни просидела на скамье целый час. Теперь она испытывала лишь горькое разочарование и досаду от этой прогулки. Тем более, что у всей компании оставалось мало времени до обеда, поэтому было решено возвращаться в дом.

Больше всех наслаждалась визитом к Рашуортам миссис Норрис. Все неприятности, которые пришлось пережить ее племянницам в тот день, были ей неведомы. Миссис Норрис с удовольствием осталась возле дома и за время отсутствия молодежи успела подружиться с экономкой. Впрочем, она не особенно и стремилась путешествовать по дикому парку. Вместо этого она понаблюдала за фазанами и так расхваливала хозяйство Рашуортов, что экономка провела ее и в домашнюю сыроварню, угостив вкуснейшим домашним сыром и открыв некоторые секреты приготовления этого лакомства.

А как только Джулия умчалась в парк, миссис Рашуорт познакомила ее и со своим садовником. Тот буквально влюбился в тетушку Норрис после того, как она начала хвалить его способности и умение. А когда он рассказал ей о больном внуке, и миссис Норрис обещала достать ему амулет от лихорадки, старик так растрогался, что даже подарил ей несколько редчайших саженцев превосходного вереска.

После этого миссис Норрис и миссис Рашуорт вернулись в дом, где продолжили беседу, уютно расположившись на диванчике и дожидаясь появления молодежи, чтобы сытно отобедать всем вместе.

Постепенно в дом вернулись и остальные. Фанни невольно наблюдая за счастливыми парами – мисс Бертрам и Генри, Эдмундом и мисс Кроуфорд, не могла не отметить, что все‑ таки кроме нее были и другие «пострадавшие» за этот день. Джулия за обедом больше помалкивала, а мистер Рашуорт сидел такой расстроенный, что Фанни снова захотелось подбодрить его и вернуть всей компании хорошее настроение.

После обеда подали кофе и чай. Однако времени оставалось мало, и пора было возвращаться домой. Миссис Норрис и тут успела подсуетиться. Она так долго распиналась в комплиментах перед миссис Рашуорт и ее экономкой, что последняя, с разрешения хозяйки, преподнесла миссис Норрис несколько фазаньих яиц и весьма увесистый кусок домашнего сыра.

Вскоре к главному входу подали экипаж, и миссис Норрис сразу же заторопилась к дверям, увлекая за собой и всех остальных.

Мистер Кроуфорд подошел к Джулии и, вежливо поклонившись, произнес:

– Я надеюсь, на обратном пути у меня будет та же пассажирка на козлах. Если, конечно, – тут же спохватился он, – вас не страшит вечерняя прохлада.

Джулия, не ожидавшая такого предложения, тем не менее, с восторгом приняла его. Похоже, день для нее заканчивался так же приятно, как и начинался. Правда, это несколько расстраивало планы Марии, но она, тут же, взяла себя в руки. Во‑ первых, мисс Бертрам утешала себя тем, что, по крайней мере, весь день Генри посвятил именно ей, а не Джулии. А, во‑ вторых, теперь мистер Рашуорт мог с ней спокойно попрощаться, как и подобало жениху и невесте. Ему, разумеется, было гораздо приятнее усаживать Марию в экипаж, нежели устраивать ее на козлах рядом с ненавистным Генри. Так что и для Джеймса это было небольшим утешением и компенсацией за испорченный день.

– Ну что ж, Фанни, – обратилась к племяннице миссис Норрис, как только экипаж тронулся, – я считаю, что сегодняшний день был для тебя настоящим подарком. Только подумай! Сплошное наслаждение с утра до вечера! Об этом только мечтать можно. И все благодаря твоей тетушке леди Бертрам и мне.

Мария, снова услышавшая с козел веселый хохот Джулии, беседовавшей с мистером Кроуфордом, ехидно заметила:

– Я думаю, тетушка, что больше всех удовольствие от поездки получили вы. И не только моральное… Вот тут стоит какая‑ то огромная корзина, которая постоянно бьет меня по локтю…

– Что ты, милая, – спохватилась миссис Норрис. – Это только саженцы вереска, которые мне любезно преподнес старый садовник миссис Рашуорт. Но если она тебе мешает, я с удовольствием возьму ее себе на колени… Фанни, – тут же обратилась она к племяннице, – возьми‑ ка лучше ты эту корзину, детка, и еще вот эту, только поаккуратней – тут домашний сыр – тот самый, что мы пробовали за обедом… Я бы ни за что не согласилась принять такой дорогой подарок, но экономка миссис Рашуорт – миссис Уайтейкер – чуть не расплакалась, услышав мой отказ. Эта миссис Уайтейкер – просто прелесть! И такая наивная! Представьте себе, я спросила ее, принято ли у них за обедам красное, имея в виду, разумеется, вино, а она поняла это по‑ своему, и тут же отправила двоих служанок поменять белые фартучки на алые!.. Вот так, Фанни, поосторожнее, – руководила движениями племянницы тетушка, – смотри, будь аккуратна! А уж этот сверточек в маленькой корзинке я подержу и сама.

– Что это вы там так бережно устраиваете на коленях? – поинтересовалась Мария, довольная тем, что тетушка так расхваливает поместье ее жениха.

– Это фазаньи яйца, моя дорогая, четыре фазаньих яйца, которые тоже преподнесла мне милейшая миссис Уайтейкер. Она никак не принимала отказа, и мне пришлось захватить и их. Я рассказала ей о своем одиночестве, и она тут же посоветовала мне начать разводить фазанов. Ведь я сегодня просто поражена была этими забавными птицами! Я думаю, это как раз то, что мне нужно. Я велю служанке подложить эти яйца под курицу, и если выведутся птенцы, я выстрою маленький птичник рядом с домом специально для них. Представляешь, какое это будет утешение для твоей старенькой одинокой тетушки! А если все пойдет хорошо, то через некоторое время я подарю несколько фазанов и твоей матери…

Вечер выдался спокойным и тихим. Когда миссис Норрис, наконец, замолчала, больше никто не возобновлял разговора. А что больше принес этот день – наслаждений или разочарований – теперь каждый решал сам для себя…

Глава 11

Какие бы неприятности ни принес тот день в Сотертоне, все же для обеих мисс Бертрам он был куда радостнее тех вестей, что сообщал их отец в письме с Антигуа, которое пришло вскоре после этого. Как приятно было мечтать о мистере Кроуфорде, а вот теперь приходилось еще думать и об отце и о его возвращении в Мэнсфилд! Разумеется, обеих сестер это письмо не обрадовало, тем более, что в нем сообщалось, что сэр Томас вернется никак не позже начала ноября.

Несчастный баронет в своем послании искренне расписывал свою тоску по дому, рассказывал о том, что дела его, кажется, пошли на лад, и что в сентябре он уже отправится в Англию на пароходе.

Впрочем, Марию следовало пожалеть даже больше, чем Джулию, потому что старшей дочери приезд отца сулил и кое‑ что другое. Ведь вместе с дорогим папочкой она моментально получала еще и мужа. Однако такая перспектива ее пока что не устраивала. Сердце Марии пылало страстью к мистеру Кроуфорду. «Ну что ж, – рассуждала девушка, – до ноября еще далеко, а к тому времени, глядишь, туман и рассеется. Возможно, я охладею к Генри и стану доброй женой для своего избранника. Впрочем, совсем необязательно, что отец вернется в самом начале ноября. Пароходы опаздывают, так что будем рассчитывать примерно на середину ноября. До этого времени остается три месяца, значит, тринадцать недель. А мало что может произойти за тринадцать недель…»

Узнав бы о том, что думают его любезные дочурки по поводу приезда отца, несчастный сэр Томас, наверное, застрелился бы в ту же минуту. Уж никак не мог он ожидать от них такой «преданности» и «любви»! Но его прибытие в Англию волновало душу и сердце не только мисс Бертрам. Была еще одна юная леди, беспокоящаяся о том, когда же вернется баронет.

Мисс Кроуфорд, посетившая Мэнсфилд как‑ то вечером вместе со своим братом, услышала о новостях, но восприняла их по‑ своему. Разумеется, она тут же принялась поздравлять всех обитателей Парка с возвращением хозяина дома и была несколько удивлена, встретив равнодушный взгляд обеих сестер Бертрам. Правда, мисс Норрис за чаем немного подробней рассказала Кроуфордам о письме и на этом тема была исчерпана. Правда, чуть позже, когда, стоя у открытого окна с Эдмундом и Фанни, мисс Кроуфорд наблюдала за закатом, она вдруг повернулась к залу, где суетились обе сестры Бертрам, Джеймс и Генри, расставляя свечи вокруг рояля, и как бы невзначай заметила:

– Вы только посмотрите, какое счастливое выражение лица у мистера Рашуорта. А я знаю почему. Он сейчас мысленно уже перенесся в ноябрь.

Эдмунд отвернулся от окна, чтобы взглянуть на счастливого жениха, но ничего не сказал.

– Возвращение вашего отца, мистер Бертрам, наверное, будет самым знаменательным событием года, – шутливо заметила Мэри.

– Разумеется, – согласился Эдмунд. – Но не только потому, что его не было с нами так долго. Ведь его поездка связана с опасностями. Мы все очень волнуемся за отца, и это вполне естественно.

– И сразу после его приезда произойдет еще несколько приятных и значительных событий, – продолжала мисс Кроуфорд. – Во‑ первых, свадьба вашей старшей сестры. А во‑ вторых, принятие вами духовного сана.

– Да.

– Вы только не обижайтесь на меня за такое, может быть, несколько глупое сравнение, – вдруг рассмеялась Мэри, – но мне сейчас почему‑ то вдруг вспомнились древние языческие герои, которые совершали подвиги вдали от родных мест, а потом возвращались домой настоящими победителями. При этом они буквально не щадили ни себя, ни своих близких, уезжая куда‑ нибудь в дальние края. А милые дамы, чтобы угодить богам, не придумав ничего умнее, жертвовали собой ради благополучного возвращения своих избранников. По‑ моему, я читала об этом в какой‑ то книге.

– Ну, в нашем случае никаких жертв не предвидится, – серьезно заметил Эдмунд, лишь слегка улыбнувшись для приличия и все еще не отводя глаз от зала, – она поступает так по собственной воле.

– Конечно‑ конечно! – поспешно добавила Мэри. – Я знаю. Это была только шутка. Я уверена, что мисс Бертрам будет верной супругой, а то, что произошло в Сотертоне – минутная блажь, не более. Но ведь жертвы приносили не только дамы… Вот что я имела в виду.

– Уверяю вас, мой выбор профессии такой же добровольный, как и свадьба Марии.

– Я надеюсь, что вы все же не уедете далеко от родных мест после того, как примете духовный сан? – поинтересовалась мисс Кроуфорд. – К тому же ваш отец – весьма влиятельный и известный человек. Наверняка он уже приготовил для вас тепленькое местечко где‑ нибудь поблизости? Ну‑ ка, признавайтесь!

– И вы думаете, что я обязан воспользоваться этим, если, конечно, мой отец действительно подберет мне такое, как вы выразились, «тепленькое местечко»?

– Уверена, что нет! – воскликнула Фанни.

– Спасибо, кузина, за теплое слово, – сказал Эдмунд и повернулся к мисс Кроуфорд. – Я думаю, что смогу защититься и сам. Возможно, я бы и был рад такому предложению отца. А почему бы и нет? Ведь от того, что я займу место приходского священника по рекомендации, мои способности не изменятся. Поверьте, я вовсе не стал бы зазнаваться только потому, что приход для меня подыскали по просьбе отца. Но даже если все и произойдет именно так, это вы предполагаете, то, во всяком случае, не по моей личной просьбе.

– Это все равно, если сын адмирала пойдет служить во флот, а сын генерала станет солдатом, – заметила Фанни. – Никто не будет укорять их за выбор профессии, в которой их родственники уже обзавелись хорошими связями, что только облегчит молодым людям продвижение по служебной лестнице.

– Не совсем так, – возразила мисс Кроуфорд. – Служба в армии или во флоте, красивая форма и то, как этих молодых людей принимают в свете, делают выбор такой профессии не только желанной, но и почетной.

– Значит, по‑ вашему, выбор служения пастыря вы считаете предосудительным? Ведь он, на первый взгляд, не дает тех сиюминутных выгод, которые обеспечивают блестящий офицерский мундир, – сказал Эдмунд. – Тем более, что сан приходского священника не обещает какого‑ либо быстрого продвижения по службе. Люди, обладающие завидным талантом находить общий язык со своей паствой, порядочные во всех отношениях, не могут рассчитывать стать епископом или кардиналом. Всю жизнь они могут посвятить себя служению Богу в скромной роли деревенского священника.

– В таком случае ему придется влачить довольно жалкое существование, если он будет лишен средств и протекции со стороны родственников или знакомых, – заявила мисс Кроуфорд.

– Такая участь поджидает многих священников, – согласился Эдмунд. – Некоторым приходится надеяться лишь на доброхотные пожертвования прихожан. Являясь духовным руководителем прихода, без сомнения, человеком уважаемым, он, тем не менее, принимая сан, навсегда отрекается от мирской суеты, блеска балов и общества прекрасных дам. Разумеется, на выбранном им поприще его не ждут ордена, фанфары и восхищение общества. Тем более, такое служение людям, я считаю, намного труднее и благороднее. Ведь он поступает так по зову сердца, ничуть не заботясь о материальных выгодах, которые ему может принести его должность.

– С другой стороны, – заметила мисс Кроуфорд, – о священниках, во всяком случае, о большей их части, закрепилось характеристика, как о ленивых, не всегда опрятных бездельниках. В самом деле, ведь кроме проповедей, все его занятия сводятся к обильным обедам, чтению газет, да ссорам с женой. К тому же необходимость постоянно отпускать людские грехи со временем делает его эгоистичным и черствым.

– Наверняка такие священники существуют, мисс Кроуфорд, но далеко не большинство, как вы утверждаете. Впрочем, я уверен, что так бессердечно описывать духовенство вы сами не смогли бы. Наверняка подобные суждения вы слышали от кого‑ то другого и теперь просто пересказываете мне чье‑ то мнение. Ведь вы сами не слишком хорошо знакомы со священнослужителями, поэтому откуда вам знать, чем они занимаются после того, как приходят домой? Как вы можете так легко говорить о том, с чем вам лично никогда не приходилось сталкиваться в жизни? Скорее всего, вы слышали подобную чепуху, сидя за столом в доме своего дядюшки.

– Я выразила только мнение большинства, а оно, как правило, бывает верным. Не спорю, сама я мало знакома с частной жизнью духовных особ, но то, что мне рассказывали другие, вполне компенсирует недостаток моих собственных знаний о данном предмете.

– Если таково распространенное общественное мнение, то это результат не только незнания, но и кое‑ чего другого, – улыбнулся Эдмунд. – Что же касается адмиралов, к котором принадлежит и ваш дядюшка, то им приходилось общаться в основном с корабельным священником или армейским капелланом. А им, как известно, по роду окружения, в котором они находятся – среды офицеров и солдат, где царят довольно грубые нравы – то неудивительно, что это наложило свой отпечаток на характер этих служителей божьих.

– Бедный Уильям! – вздохнула Фанни. – Хотя по тому, что он мне писал о своей встрече с в Антверпене с капелланом их корабля, это человек во всех отношениях достойный. – Сказав это, она умолкла, не желая бередить себе душу воспоминаниями о брате, по которому успела очень соскучиться.

– Честно говоря, – продолжала мисс Кроуфорд, – я не так уж часто и принимала участие в беседах за столом, пока жила у дядюшки, а тем более, мне не доставляло особого удовольствия прислушиваться к мнению адмиралов. Но если вы завели об этом разговор, то позвольте мне напомнить, что именно сейчас у меня есть самый близкий пример – ведь я сейчас как раз в гостях у моего родственника – доктора Гранта. Разумеется, это милый человек и в отношении меня он проявляет большое уважение и тактичность.

Да, он прекрасно читает проповеди, и довольно неплохо образован – с этим нельзя не согласиться – но, с другой стороны, я ведь каждый день имею возможность понаблюдать за ним, так сказать, в кругу семьи. И я могу подтвердить, что доктор Грант – самый настоящий брюзга и обжора. При этом он и пальцем не пошевельнет для того, чтобы как‑ то облегчить жизнь несчастным поварам. Зато как он горазд на скандалы, если вкус какого‑ нибудь блюда ему не понравится! Тут даже и самой миссис Грант достается на орехи! Если быть честной до конца, то мы сегодня с Генри просто сбежали из дома, – такой шум он поднял из‑ за пережаренного гуся. Несчастная сестрица должна была переносить эту грозу в одиночестве…

– Я не понимаю, какая связь имеется между духовным саном и скверным характером доктора Гранта, – пожал плечами Эдмунд. – Если он действительно превратился в ворчуна, то это не имеет никакого отношения к его профессии. Я прав, Фанни? – обратился он к кузине.

– Разумеется, – кивнула девушка. – Это, скорее всего, действительно относится скорее к натуре доктора Гранта. Но если он и вправду настолько раздражителен, то представьте себе, сколько бед он смог бы натворить, если бы служил во флоте или в армии, да еще имел в своем подчинении людей. Вот тогда бы он срывал свое зло не только на жене… Но мне что‑ то не верится, чтобы человек, который так страстно читает великолепные проповеди, призывая ко всеобщей любви, мог, придя домой, тут же превратиться в черта и начать издеваться над женой…

– Да, конечно, – согласилась мисс Кроуфорд, – сразу перевоплотиться из доброго священника в негодяя и зануду невозможно. Но вам не кажется, дорогая мисс Прайс, что при этом вполне доступно каждому смертному с понедельника по субботу быть настоящим «чертом», а по воскресеньем – так уж и быть! – ради разнообразия становиться этаким ангелочком? Во всяком случае, лично вам, я не хотела бы, пожелать выйти замуж за миловидного добропорядочного на первый взгляд священника, который всю неделю пилил бы вас и попрекал пережаренными гусями!

– Я думаю, человек, способный поссориться с Фанни или просто накричать на нее, вообще не мог бы читать проповеди, – улыбнулся Эдмунд.

Фанни отвернулась к окну. Мисс Кроуфорд только успела произнести: – Разумеется, Фанни заслуживает лучшей участи, – как всю компанию сестры Бертрам пригласили послушать песню, которую они собирались спеть на два голоса. Мисс Кроуфорд легкой походкой удалилась в зал для того, чтобы аккомпанировать на рояле, а Эдмунд с восхищением смотрел ей вслед, снова и снова удивляясь многочисленным талантам девушки и с удовольствием наблюдая за ее грациозными движениями.

– Как она прекрасна! – заметил Эдмунд. – Ты только посмотри, Фанни, как легко она движется! А сколько в ней чувства юмора, жизнерадостности! И какая она послушная – ведь ее только что пригласили сыграть, а она тотчас готова исполнить любое пожелание тех, кого уважает и ценит! Как жаль, что этой девушке пришлось так много пережить…

Фанни только кивнула в ответ, не смея возразить кузену. Но сейчас она была счастлива хотя бы потому, что он остался с ней у окна, а не заспешил в зал послушать песню. Как хорошо побыть с ним наедине! Фанни смотрела в окно. Девушка набрала полную грудь прохладного вечернего воздуха. На темном небе выступили яркие звезды, и лес неподалеку тихо шелестел, когда легкий ветерок шевелил могучие кроны деревьев.

– Вот где настоящая гармония, – мечтательно произнесла Фанни. – Вот что приносит истинный покой и наслаждение! Только природа является вершиной блаженства. Она оттесняет любое искусство. Даже музыка отступает перед ней. Вероятно, поэзия может немного посостязаться с подобной красотой. Этот парк и успокаивает меня и одновременно наполняет энергией! Когда по ночам я выглядываю в окно, мне начинает казаться, что в мире не существует ни боли, ни печали, и что каждый человек совершенствуется, лишь только он поближе соприкоснется с природой.

– Приятно слышать такие слова, Фанни, – согласился Эдмунд. – Я сам люблю заниматься созерцанием, особенно по ночам. Тут ты, несомненно, права. Я думаю, что те, кто не обладает твоим чувством прекрасного, многое теряют в жизни, и очень многое им становится просто недоступным.

– У меня был очень хороший учитель, – улыбнулась Фанни.

– А у меня – прекрасная ученица… Ты только посмотри, как сегодня сияет Арктур!

– И Большая Медведица тоже… Жаль, что не видно Кассиопеи.

– Для этого нам придется выйти из дома. Ты не испугаешься темноты?

– Ничуть. К тому же мы так давно с тобой не смотрели на звезды вдвоем…

– Да. Но я и сам не знаю, почему так получилось. – Из зала донеслись звуки рояля, через несколько секунд послышались голоса сестер Бертрам. Песня началась. – Постой‑ ка, – спохватился Эдмунд, – как же я забыл – нас же приглашали в зал…

С этими словами он направился в гостиную, туда, где стоял рояль, и подошел к самому инструменту. Погрустневшая Фанни печально смотрела ему вслед. Когда песня закончилась, она услышала, что восхищенный Эдмунд попросил повторить ее снова.

Фанни посидела у окна еще немного, пока сердитая тетушка Норрис не прогнала ее оттуда, сославшись на то, что племянница может запросто простудиться и заработать себе насморк.

Глава 12

Итак, сэр Томас возвращался в ноябре, но его старшему сыну пришлось приехать в Мэнсфилд пораньше. Об этом он сообщил в первую очередь егерю, охранявшему дичь, а затем и Эдмунду. В конце августа юный мистер Бертрам появился в поместье собственной персоной – отдохнувший, повеселевший и жизнерадостный. Он принялся рассказывать мисс Кроуфорд о скачках, о своих многочисленных приятелях и бесконечных вечеринках. Но если шесть недель тому назад подобные разговоры хоть как‑ то развлекали ее, теперь девушка потеряла к ним всяческий интерес и только удивлялась, как это она могла раньше увлечься таким пустым типом и не обратить внимание сразу же на младшего из братьев Бертрам.

Эти беседы не приносили Мэри никакого удовольствия, а наоборот, лишь вызывали ее раздражение. «Как это только мне в голову пришло, что я должна выйти замуж именно за Тома! – рассуждала мисс Кроуфорд. – Да, он, несомненно, красив, ну и что из того? Пожалуй, здесь все его достоинства и заканчиваются. Да и он на меня даже не смотрит, а приходит в гости и беседует только ради приличия. Впрочем, и с моей стороны больше не наблюдается даже простой симпатии… А что из того, что со временем он вступит во владение Мэнсфилдским Парком? Этого слишком мало, чтобы я могла принять его как мужа. Нет, решительно нет! »

Наступал сезон охоты, и это тоже было немаловажной причиной тому, почему Том снова оказался дома. Кроме того, за время его долгого отсутствия в поместье накопились кое‑ какие дела, которые он должен был решить самостоятельно.

В это же время отбыл в Норфолк и мистер Кроуфорд, без которого там просто не могли обойтись. Он уезжал всего на две недели, как предполагалось, но, сколько тоски и грусти принесли эти четырнадцать дней обеим сестрам Бертрам! Мир словно померк без их любимчика. Джулия не переставала ревновать его к собственной сестре, и даже иногда по вечерам желала, чтобы он не возвращался вовсе.

Сам же Генри в это время прекрасно отдыхал и в перерывах между охотой и нежной дремой подумывал, как бы ему задержаться в собственном поместье хотя бы еще чуточку. Однако скоро такая праздная жизнь надоела ему и, вспомнив милое общество Мэнсфилда, он с радостью отправился в Парк точно в обещанный день к тем, кто уже изрядно соскучился по мистеру Кроуфорду.

Компанию Марии в отсутствие Генри составлял лишь мистер Рашуорт. Но юной леди наскучили его бесконечные разговоры об охоте. Он то хвастался своими исключительными гончими псами, то высмеивал соседей‑ неудачников, то гонялся за браконьерами, при этом каждый день давая подробный отчет своей невесте о том, как прошла охота – неважно, удачно или нет. Казалось, мистер Рашуорт не понимал, что подобные темы вовсе не интересуют женщин, но он этого не замечал, как и не замечал тоскующих глаз Марии и не слышал ее легких вздохов. А если и слышал, то приписывал их, разумеется, на свой счет.

Джулия, оставшись совершенно одна, чувствовала себя куда хуже. При этом каждая сестра считала себя первой в сердце мистера Кроуфорда. Джулия сделала такие выводы для себя, поговорив с миссис Грант и уловив в ее репликах некие намеки, а Мария – вспоминая ее разговоры с самим Генри. Тем не менее, как только мистер Кроуфорд вернулся, все вошло в привычную колею, словно тот никуда и не уезжал. Генри старался относиться к обеим сестрам одинаково и не выделял ни одну, но при этом был галантен, как всегда, и умиротворение снова овладело Мэнсфилдом.

Фанни была, пожалуй, единственной, на кого никак не подействовало отсутствие в Парке мистера Кроуфорда. Однако после его появления и после всего того, что случилось в Сотертоне, теперь каждый раз, когда Генри находился в обществе сестер Бертрам, она внимательно следила за ними, не скрывая своего недовольства. Она осуждала такое легкомыслие и как‑ то раз решила спросить мнение Эдмунда – своего единственного покровителя и доверенного лица во всем Парке.

– Мне просто удивительно, – начала она, – что мистер Кроуфорд вернулся так рано из своего поместья. Ведь он не был там целых два месяца. Как я поняла, Генри очень любит перемены, и поэтому подумала, что после Норфолка он умчится куда‑ нибудь еще. По‑ моему, он привык к более веселым местам, нежели Мэнсфилд.

– Ну что ж, его приезд только говорит о том, что он, возможно, начал исправляться, – заметил Эдмунд. – Зато представляешь, как обрадовалась его сестра, увидев брата снова рядом с собой. Она и без того постоянно переживала, что он вечно где‑ то путешествует или гостит у приятелей.

– А мои кузины, похоже, в нем души не чают! – продолжала Фанни.

– Да, девушкам нравится общество таких молодых людей, особенно их манеры, – согласился Эдмунд. – Мне кажется, миссис Грант уверена, что он поглядывает на Джулию. Я, правда, сам этого не замечаю, но было бы неплохо, если бы они действительно полюбили друг друга. В общем‑ то, он парень неплохой. Конечно, не без недостатков, но это только потому, что он еще слишком молод.

– Если бы мисс Бертрам не была уже помолвлена, – осторожно начала Фанни, – я бы подумала, что Генри предпочитает именно ее, а вовсе не Джулию.

– Может быть, как раз поэтому, у Джулии сейчас гораздо больше шансов, чем ты, Фанни, предполагаешь. А ты знаешь, в жизни частенько случается и такое, что увлеченный молодой человек начинает выделять сестру или подругу своей избранницы и через некоторое время оказывается, что эта сестра или подруга ему становится гораздо интересней и ближе. К тому же, если бы Кроуфорд почувствовал, что нравится Марии, я думаю, он сумел бы это исправить и сам. Нет, я за нее не боюсь, а то, что случилось в Сотертоне – сущий пустяк. Ее чувства к Генри не могут быть сильными.

Фанни подумала, что ошиблась, потому что уже много лет привыкла доверять Эдмунду и решила понаблюдать за поведением Генри и кузин более пристально. Но тайные намеки и случайные взгляды запутали ее еще сильнее. И хотя теперь она старалась считать, что выбор мистера Кроуфорда пал именно на Джулию, все же что‑ то тревожило ее душу.

Один раз ей невольно пришлось присутствовать при разговоре на эту тему между миссис Норрис и миссис Рашуорт. Она и рада была бы не слушать эту беседу, но получилось так, что все остальные молодые люди танцевали, и она осталась одна у камина в обществе пожилых дам. Она сидела молча в кресле и ждала появления старшего кузена, потому что именно он должен был по всем правилам пригласить ее на танец.

Это был первый бал Фанни. Но она не готовилась к нему и не ждала этого дня в том восхищении, которое обычно охватывает любую девушку при мыслях о первом бале. Нет, все было очень скромно. После обеда в поместье пригласили скрипача, и вместе с ним, миссис Грант и новым приятелем мистера Бертрама, который приехал в Мэнсфилд погостить, набралось пять пар.

Правда, Фанни была даже счастлива и от этого и танцевала с огромным удовольствием. Ей было жаль терять даже четверть часа, сидя у камина. И вот, наблюдая за танцующими, и, время от времени, нервно поглядывая на входную дверь, ей пришлось невольно стать свидетельницей следующего диалога:

– Мне кажется, мэм, – начала миссис Норрис, поглядывая на танцующих мистера Рашуорта и Марию, – что я вижу тут в зале весьма счастливые лица.

– Да, мэм, я вполне с вами согласна, – ответила миссис Рашуорт, жеманно улыбаясь. – Сейчас они снова не могут оторвать взгляд друг от друга. Как жаль, что им все равно придется, пока что, расстаться, таковы традиции. Я представляю, как хотелось бы моему сыну позабыть о них!

– Возможно, мэм. Но Мария прекрасно воспитана и не позволила бы себе никогда ничего лишнего. Это, к сожалению, не так уж часто встречается среди нынешней молодежи… Нет, вы только посмотрите на ее лицо, миссис Рашуорт, она просто сияет от счастья! А два танца назад ведь была совсем другой…

Мисс Бертрам действительно выглядела превосходно, глаза ее блестели, на щеках появился румянец, она выглядела несколько возбужденной. Может быть оттого, что совсем рядом оказалась Джулия, а в этом танце ее партнером был как раз мистер Кроуфорд?..

Фанни не помнила, как выглядела Мария два танца назад, потому что сама танцевала с Эдмундом, и остальное ей было безразлично.

– Как приятно, что двое молодых людей так счастливы вместе, – продолжала миссис Норрис. – Они словно созданы друг для друга, они как будто две половинки одного целого! Представляю себе, какая это будет радость для сэра Томаса. А что вы думаете, мэм, насчет еще одной пары, так сказать, в плане соединения сердец? Мне кажется, ваш сын подал неплохой пример, а такие вещи у молодежи всегда весьма заразительны.

Миссис Рашуорт растерялась, потому что сейчас не видела в зале никого, кроме собственного сына.

– Взгляните вон на ту пару, – подсказала миссис Норрис, – рядом с мистером Рашуортом.

– Неужели? Мисс Джулия и мистер Кроуфорд. Да, это было бы интересно. Каковы его доходы?

– Четыре тысячи в год.

– Что ж, совсем неплохо, – закивала миссис Рашуорт. – Те, кто не обладает сказочным богатством, должны довольствоваться и тем, что имеют. Четыре тысячи в год… Наверное, у него неплохое поместье, да и выглядит он настоящим джентльменом. Надеюсь, мисс Джулия будет с ним счастлива.

– Ну, об этом пока еще не было даже и разговора, – пояснила миссис Норрис. – Пусть это до поры до времени останется между нами. – Правда, он ухаживает за Джулией так, что скоро о них будет знать вся округа!

Дальше Фанни не слушала, потому что в зал вошел, наконец, мистер Бертрам. Девушка трепетала в ожидании. Вот сейчас он подойдет и пригласит ее на танец…

Том неторопливыми шагами приблизился к камину, но вместо того, чего так долго ожидала Фанни, зачем‑ то пододвинул к огню еще одно кресло, уселся в него и стал рассказывать кузине о том, как поживает его больная лошадь. Он довольно долго объяснял ей, что думает по этому поводу конюх, с которым он только что беседовал и выразил надежду, что в скором времени его любимая кобыла все же выздоровеет. Фанни не верила своим ушам. Только природная скромность не позволяла ей выразить словами все то, что она сейчас переживала.

После рассказа о лошади Том взял со столика газету и, углубившись в нее, усталым голосом произнес:

– Фанни, если тебе очень хочется танцевать, то я, конечно, пойду с тобой…

– Нет‑ нет, что‑ то я слегка притомилась, – пробормотала Фанни, не находя нужных слов, – не надо…

– Вот и хорошо, – он отложил газету в сторону. – Признаться, я и сам уже не чувствую под собой ног. И что только люди находят в этих танцах? Наверное, все влюбились или просто сошли с ума. Ты только посмотри – по‑ моему, они действительно все по уши влюблены, ну, разве что кроме моего приятеля мистера Йейтса да еще миссис Грант. Несчастная женщина! Наверное, как и все остальные мечтает завести любовника. Представляю себе, какая тоска жить с этим занудой‑ доктором! – Фанни прыснула, не в силах сдержаться, потому что доктор Грант сидел чуть поодаль, и, услышав такие слова, побагровел. Заметив его, Том моментально перестроился и, приняв заинтересованный вид, обратился к священнику: – Доктор Грант, как вы считаете, не странное ли явление – эта Америка? Вы не находите? Я вот до сих пор не могу их понять. Я к вам зайду как‑ нибудь на днях, и мы потолкуем об этом. Хорошо?

– Том, разве ты не танцуешь? – донесся до мистера Бертрама голос тетушки Норрис. – А раз так, то присоединяйся к нам, мы как раз собирались играть в вист! – Чтобы заполучить племянника в свою компанию, миссис Норрис поднялась с кресла и подошла к нему поближе. – Понимаешь, у нас как раз не хватает пары для миссис Рашуорт. Твоя матушка, безусловно, могла бы сыграть с нами, но у нее осталось еще немного рукоделия на сегодня – она так занята своей бахромой, что и слышать ничего не желает про карты. А как было бы чудно! Я играю с доктором Грантом, а ты – с миссис Рашуорт. Правда, мы играем по полкроны, но с доктором Грантом ставки можно и повысить…

– С удовольствием! – воскликнул Том и тут же вскочил с кресла. – Я был бы так счастлив, составить вам компанию, но, к сожалению, сейчас я танцую с Фанни. Пойдем, – пригласил он девушку, увлекая ее за собой, – хватит сидеть на месте, а то музыка кончится.

Фанни с удовольствием последовала за кузеном, хотя в душе ее остался неприятный осадок. Она прекрасно понимала, что, танцуя с ней, Том всего‑ навсего выбрал наименьшее из зол.

– Ничего себе предложение! – негодовал мистер Бертрам, лишь только они отошли от камина. – Пригвоздить меня к карточному столу на пару часиков, да еще в таком обществе! Да милая тетушка будет постоянно грызться с доктором Грантом, а я время от времени рассказывать старой карге о правилах игры, потому что она так же разбирается в висте, как и в алгебре. По‑ моему, моя тетя просто кипит бурной деятельностью, что дает выход ее неуемной энергии. А в какой форме она все это преподнесла, ты не обратила внимания? Вроде и отказаться неприлично. Вот это меня в ней больше всего раздражает. Вечно она, то с советами лезет, то с предложениями, то с просьбами, как будто я ей чем‑ то обязан. Нет, у меня решительно портится настроение после общения с ней. Мне еще повезло – я сумел отговориться. Если бы не ты, Фанни, весь остаток вечера был бы безнадежно загублен. А уж если моя тетушка что решила – она из шкуры будет лезть вон, а своего добьется.

Глава 13

Достопочтенный Джон Йейтс, новоиспеченный приятель Тома, не отличался ничем особенным, кроме пристрастия тратить деньги и одеваться по последней моде. Он был младшим сыном местного дворянина, знакомого сэра Томаса, и последнему приходилось несколько раз встречаться с Джоном. Зная этого прощелыгу, баронет вряд ли бы обрадовался, встретив его у себя в Мэнсфилде.

Том познакомился с Джоном во время своего пребывания в Уэймуте, и там они весьма весело проводили время в одной и той же компании целых десять дней. Молодые люди подружились, если такие отношения, конечно, можно было назвать дружбой, и Том без всякой задней мысли, вернее, скорее из приличия, пригласил мистера Йейтса погостить в Мэнсфилде. Тот, разумеется, согласился и нагрянул гораздо быстрее, чем того даже требовал элементарный такт. А получилось это потому, что Джон был вынужден распроститься с компанией еще одного приятеля и ему просто некуда было деваться. Тогда‑ то он и вспомнил о приглашении мистера Бертрама.

Джон приехал в Мэнсфилд весьма разочарованным. А расстроился он потому, что в гостях, где он до недавнего времени пребывал, хозяева увлеклись домашними постановками и решили разыграть какой‑ нибудь особенно модный спектакль. В нем была довольно значительная роль и у самого мистера Йейтса. Репетиции шли успешно, но за два дня до премьеры в семействе случилась трагедия – умерла их какая‑ то родственница. Разумеется, теперь хозяевам было не до развлечений, и самодеятельная труппа распалась.

Можно было понять чувства несчастного Джона. Он был так близок к славе, почти что к бессмертию! О нем могли писать в газетах в течение целого года. Еще бы! Ведь самодеятельные театры стали весьма популярны в Англии, и на них теперь вся общественность обращала особое внимание. И в один день все надежды безвозвратно рухнули. Естественно, переживания мистера Йейтса были настолько сильны, что сейчас он не мог говорить и думать ни о чем другом, кроме как о постановках. Домашний театр – бесконечные репетиции, примерка и подгонка костюмов, заучивание ролей, шутки, всеобщее веселье и приятное ожидание премьеры – все это теперь было в прошлом.

К счастью для Джона, в Мэнсфилде любили театр, особенно молодежь, и отчасти сами были бы не прочь поучаствовать в каком‑ нибудь спектакле, поэтому мистер Йейтс при всей своей занудливости и однообразии тем для разговора никак не мог наскучить собеседникам. Надо признать, что он так искренне и восторженно рассказывал о репетициях, что пораженные Бертрамы и Кроуфорды сами уже мечтали поставить какую‑ нибудь пьесу и в Мэнсфилде. Во всяком случае, почти каждый из них уже мысленно возомнил себя актером или актрисой. А почему бы и в самом деле не испытать себя на этом поприще?

Джон сказал, что его друзья предполагали поставить пьесу «Обет возлюбленных», где ему выделили роль графа Касселя.

– Роль в общем‑ то не самая выигрышная, – признался Джон, – а главное, не совсем соответствующая моему вкусу. Если бы мне предложили выбирать самому, я бы никогда на нее не согласился. Но две другие роли, достойные внимания, были уже расхватаны до меня. Барона играл сам хозяин дома лорд Рейвеншоу, а Фредерика – его приятель‑ герцог. Правда, лорд Рейвеншоу был готов уступить свою роль мне, но вы, мои друзья, прекрасно понимаете, что я не мог принять такой жертвы от своего давнишнего приятеля. Конечно, мне было его искренне жаль! Он так кривлялся на сцене во время репетиций и корчил из себя какого‑ то жалкого бедолагу, а не благородного барона, как того требовала пьеса. Разумеется, бедняга переоценил свои актерские возможности. Представьте себе хилого, невысокого человечка с тихим, чуть заикающимся голосом, который к тому же начинал хрипеть и кашлять уже после первых десяти минут репетиции! Одно это уже ставило под сомнение весь успех нашей постановки. Тем не менее, я гордо отказался и стал разучивать роль графа.

К тому же сэр Генри упорно хотел завладеть ролью Фредерика и постоянно твердил, что герцог с ней не справляется. Но не потому, что тот уж слишком переигрывал, просто лорд Рейвеншоу сам хотел выступить в роли Фредерика, хотя она ему тоже совсем не подходила. Вот уж не ожидал, что сэр Генри начнет просить и клянчить эту роль так долго и нудно. Странно, как ему ее не уступили, лишь бы только он отстал. Слава Богу, что от него мало что зависело в пьесе; его роль попытались сократить так, чтобы ему достался только эпизод, иначе эти двое – и сам хозяин, и его любимый друг‑ герцог – могли бы все загубить. А вот роль Агаты играла неподражаемая девушка, да и герцог получился в общем‑ то неплох. В целом мы могли, разумеется, надеяться на шумный успех…

Когда же восторженные слушатели начинали выражать свою досаду и сочувствовали несчастному мистеру Йейтсу, он вздыхал и обычно отвечал так:

– На все Божья воля! Что поделать. Никто не мог даже предположить, что эта престарелая дама вдруг возьмет и отправится к праотцам в самый неподходящий момент. А так как она жила в каком‑ то захолустье, можно было бы потерпеть еще три денька и не распространять эту печальную новость. Подумаешь, какое несчастье! Всего‑ навсего три дня. Тем более, что это была какая‑ то двоюродная бабушка и хоронили ее за двести миль от их поместья. И кое‑ кто из нашей труппы намекнул об этом хозяину дома, но тот, будучи человеком чересчур честным и щепетильным, наотрез отказался от дальнейших репетиций, и все мы разъехались кто куда.

– Печальный конец вместо веселой комедии! – подытожил мистер Бертрам. – Итак, вместо «Обета возлюбленных» лорд и леди Рейвеншоу были вынуждены вдвоем представлять самую скучную пьесу «Моя двоюродная бабушка и поминки». Ну что ж, надеюсь, наследство, полученное от этой бабули немного скрасит печальное существование Рейвеншоу, раз уж он добровольно лишил себя такого развлечения, как домашняя постановка. Но не переживай, любезный друг, может быть, он немного придет в себя, потренирует легкие и снова сможет репетировать роль барона. А пока что не надо унывать. Мне в голову пришла замечательная мысль. А почему бы нам и в самом деле не попробовать самим что‑ нибудь в этом же роде? А тебя, дорогой Джон, мы попросим стать нашим режиссером. У тебя, как я вижу, уже есть навыки в сценическом искусстве.

Это было сказано, скорее в шутку, но тут же подхвачено почти всеми присутствующими с восторгом. Жизнь в Мэнсфилде действительно не отличалась разнообразием, и молодежь начала понемногу скучать. А что как не веселая постановка могла пробудить к деятельности молодых людей! Каждый мечтал проявить на сцене свои способности, показать себя в какой‑ нибудь героической роли и таким образом выделиться среди остальных. Тем более, что в отсутствии сэра Томаса пока хозяином поместья оставался старший из братьев Бертрам, так что ему принадлежало и право решать, что же станет с его задумкой. Итак, фраза, произнесенная вслух Томом, запала в сердце и душу всем присутствующим.

– Если кто‑ то другой может, то почему и нам не попробовать?

– А, в самом деле, глядишь, и мы станем знаменитыми!

– А не станем, так просто развлечемся!

Обе сестры Бертрам оживились и Генри Кроуфорд, который был в театральном деле новичком, с радостью подхватил эту идею.

– Мне всегда казалось, что из меня не получится ничего. Нет такого драматурга, который бы написал роль, подходящую для меня. Не сыграть мне никогда в жизни ни Шейлока ни Ричарда Третьего, ни даже эпизод с пением и танцами. Но вот сейчас я внезапно почувствовал прилив новых сил, и готов принять любую роль, какую бы мне только не предложили. Давайте же, действительно, что‑ нибудь поставим. Пусть даже не целый спектакль, а только один акт или даже одно действие – как это будет замечательно! – Он воодушевленно посмотрел на сестер Бертрам. – А что касается славы, – какая нам разница? Ведь мы все будем делать исключительно для своего удовольствия, верно? Относительно помещения могу сказать одно – этот дом настолько велик, что можно будет выделить для нашего самодеятельного театра какую‑ нибудь из комнат – и этого будет предостаточно.

– Во‑ первых, нам потребуется занавес, – серьезно произнес Том Бертрам. Видимо, в нем сразу же проснулась хозяйственная жилка. – Я думаю, подойдет несколько ярдов хорошего зеленого сукна.

– Конечно! – радостно подхватил мистер Йейтс. – Да еще надо построить кулисы. Может быть, кое‑ какие декорации, и более ничего. Мы же не профессионалы, поэтому вполне можем ограничиться минимумом.

– Правильно, – поддержала его Мария. – Чем меньше всех этих условностей, тем лучше. У нас не так‑ то много времени. Мистер Кроуфорд справедливо заметил, что мы все делаем только ради себя. Значит, главное – постановка, а не сама видимость театра. Кстати, очень многие сцены в известных спектаклях зависят от игры актеров, и уж никак не от декораций.

– Подождите, – вмешался в беседу Эдмунд, который до сих пор хранил молчание, внимательно прислушиваясь к говорящим. – Нельзя останавливаться на половине пути. Если мы собрались по‑ настоящему что‑ то сыграть, то уж давайте доведем дело до конца и построим собственный театр как полагается – с ложами, партером и так далее. И даже в перерыве между актами у нас должна звучать музыка. Разумеется, я имею в виду и смену декораций и, может быть, даже вращающуюся сцену. Надо все довести до логического конца – иначе ваша задумка окажется дешевой самодеятельностью.

– Эдмунд, не надо так далеко заходить, – нахмурилась Джулия, – я понимаю твою искреннюю любовь к театру, но все же…

– Да, я люблю хорошие театры и хорошие постановки, – подтвердил Эдмунд. – Но я и шагу не ступлю отсюда, чтобы посмотреть на жалкую игру дилетантов – этаких скучающих леди и джентльменов, которым просто больше нечем заняться. Вот они и развлекаются, как могут, лишь бы только развеять скуку.

Наступило неловкое молчание, но вскоре спор разгорелся заново. Молодые люди перебивали друг друга и выступали так азартно, что со стороны могло показаться, что очень скоро здесь может вспыхнуть самая настоящая драка. Основная проблема, как выяснилось, заключалась в следующем: Том Бертрам предпочитал комедии, а его сестры вместе с Генри настаивали на трагедии или даже драме. Они никак не могли прийти к единому решению, и несчастный Эдмунд уже потерял нить их спора, настолько все это происходило громко и безалаберно. Теперь ему хотелось разубедить участников спора в самой необходимости постановки. Хотя леди Бертрам, сидевшая неподалеку и, разумеется, все слышавшая, не проявила и малейших признаков неодобрения.

В тот же вечер Эдмунду еще раз представилась такая возможность. Мария, Джулия, Генри Кроуфорд и мистер Йейтс собрались в биллиардной. Леди Бертрам устроилась вместе с Фанни на диванчике в гостиной и занялась рукоделием, а сам Эдмунд стоял возле камина, наблюдая за рыжими языками пламени. В этот момент в комнате появился Том и с ходу начал:

– Я только что обратил внимание, какой у нас отвратительный бильярдный стол! Я его уже видеть не могу и клянусь, что не подошел бы к нему больше никогда в жизни! Но зато я заметил и кое‑ что другое, более приятное. Это же, как раз идеальная комната, чтобы в ней и устроить наш маленький домашний театр. Размеры ее вполне достаточны, да и двери расположены так, как это требуется – по всем правилам. Надо только переставить книжный шкаф в комнату отца, вот и все. Я уже рассчитал, что это займет каких‑ то пять минут. А в комнате отца устроим артистическое фойе. По‑ моему, эти две комнаты как будто специально созданы для театра, иначе, зачем надо было делать их смежными?

– Ты, я надеюсь, пошутил, Том? – встревожился Эдмунд, внимательно глядя на брата.

– Я говорю вполне серьезно, Эдмунд. А что тебя так удивило?

– Я думаю, что это будет твоей величайшей ошибкой и не только в смысле перестановки мебели. Я понимаю, что сейчас самодеятельные театры очень распространены во многих семействах, но пусть это будет не в нашем! У нас нет для этого подходящих условий. Ты не подумал об отце, а уже решил за него, как переставлять мебель в отцовской комнате. Ты, мне кажется, вообще о нем позабыл. А что подумают люди о Марии? Ты ведь хорошо знаешь, в каком она сейчас щекотливом положении! Не ей нынче развлекаться вашими дурацкими постановками! Теперь она должна быть как никогда внимательна к себе и следить за каждым своим словом и движением. Неужели все это я должен тебе объяснять?

– Ну, братец, мне кажется, что ты принимаешь все это чересчур уж серьезно. Можно подумать, что до приезда отца мы собираемся давать по три спектакля в неделю, да еще и приглашать сюда половину графства в качестве зрителей и критиков. Ничего подобного! Мы же придумали это развлечение только ради себя и, кроме того, нам всем хочется попробовать себя в амплуа актеров. Никаких зрителей, разумеется, и не предвидится. Мы подберем себе достойную пьесу какого‑ нибудь классического драматурга. И что такого, если мы будем говорить его языком, я не просто так болтать о пустяках, обсуждая ничего не значащие события, происходящие в округе? Лично во мне это невинное занятие не вызывает никакой тревоги.

Что же касается отсутствия отца, то, я думаю, это тоже не причина, чтобы откладывать репетиции. Ты только подумай, как без него успела соскучиться мать. Вот она‑ то как раз больше всех за него и тревожится. Что же плохого в том, если мы ее немного развлечем своей игрой. Я считаю, что мы управимся за несколько недель – да и ей будет веселее наблюдать за нами. Она же сейчас – сплошной комок нервов. Как ты считаешь?

Сказав это, он повернулся в сторону леди Бертрам. Матушка прикорнула на диване, и весь ее вид выражал состояние полного здоровья, спокойствия и удовлетворенности. Рядом сидела Фанни и вышивала какой‑ то рисунок особой сложности для своей тетушки.

Эдмунд улыбнулся и только покачал головой.

– Ну вот, опять я промахнулся, – воскликнул Том и с размаху плюхнулся в кресло рядом с леди Бертрам. – Мама, я опять проиграл – и все из‑ за тебя. Я считал, что ты – сплошной комок нервов!

– А в чем дело? – встрепенулась леди Бертрам. – Я не сплю.

– Ну что ты, родная, никто тебя в этом и не подозревал, – засмеялся Том. Леди Бертрам тут же снова задремала, и Том обратился к Эдмунду, снова поднимая все ту же тему. – Ну хорошо, пусть это будет не только для матери, но все равно, подумай – кому мы можем навредить своей постановкой? Кто может от этого пострадать?

– Не все так просто, как видится на первый взгляд, – медленно произнес Эдмунд. – Мне кажется, что отец не одобрил бы вашу затею.

– А я убежден в обратном, – заупрямился Том. – Отец как раз всегда стоял за развитие молодых талантов и поддерживал их. Он вообще любитель искусства: ораторства, декламации и всего такого прочего. Неужели ты не помнишь, как он любил, когда мы ему читали стихи наизусть, даже когда были еще совсем мальчишками? Как страдали над убитым Цезарем, как мучились вечным «Быть или не быть? » в его комнате? И все это ему безумно нравилось. Да я из детства вынес в основном только то, как в Рождество подолгу декламировал самые разные отрывки из вполне приличных серьезных пьес. Даже мальчуганом я заучивал не детские считалочки, а вполне взрослые тексты.

– Это совсем другое дело, – невозмутимо возразил Эдмунд, – Неужели ты сам этого не понимаешь? Да, он хотел, чтобы мы учились правильно и красиво говорить, верно, но он слишком чтит этикет, не забывай и это. Не думаю, чтобы наш отец мечтал, чтобы его дети превратились в доморощенных актеров.

– Все это мне известно, – поморщился Том. – Я знаю отца ничуть не хуже, чем ты. Я уж позабочусь о том, чтобы мы никоим образом не запятнали чести нашей фамилии. А ты уж занимайся своими делами, если на то пошло.

– Ну раз уж мне не удалось переубедить тебя, – вздохнул Эдмунд, остается надеяться на то, что все ваши репетиции будут проходить тихо. Кстати, совсем не обязательно для этого выстраивать кулисы и мастерить настоящую сцену. Вот здесь я буду настаивать, чтобы никакой перестройки в доме до приезда отца не было.

– За все, что произойдет, отвечать буду я один, – решительно произнес Том. – И дом рушить я не собираюсь. Не в моих интересах портить его, как ты сам понимаешь. И о какой перестройке ты говоришь? Все, что я предлагаю – это временно передвинуть книжный шкаф и на несколько недель использовать биллиардную комнату не по ее прямому назначению. Ну и что из того? Какая разница, в какой именно комнате дома мы будем проводить основное время? А насчет перестановки мебели скажу одно – думаю, если бы сестрицам понадобилось передвинуть рояль на пару ярдов в сторону, отец не стал бы слишком сильно возражать.

– Всякое новшество, как тебе известно, ведет к затратам, – возразил Эдмунд, – и, нередко, к ненужным затратам.

– Вот уж действительно насмешил! Затраты на такую перестановку будут поистине громадными! – усмехнулся Том. – Конечно, кое‑ что из театральных принадлежностей нам понадобится, а именно, зеленое сукно для занавеса, ну и плотникам придется чуток поработать. Хотя для этого не надо специально нанимать людей. Я думаю, наш Кристофер Джексон легко справится с задачей. Так что насчет расходов ты, братец, погорячился. Тем более, что Джексон и так получает у нас жалованье, хотя работой особенно не обременен. Я думаю, что сэр Томас не обидится на нас, если мы на денек‑ другой оторвем Кристофера от других занятий. И не считай, пожалуйста, что ты самый умный в этом доме, – добавил Том. – Если тебе не хочется участвовать в постановке, мы насильно никого не зовем, но только и ты оставь нас в покое и не уговаривай каждого по одиночке бросить эту затею.

– Разумеется, – вздохнул Эдмунд, – но что касается меня, то я, разумеется, сразу отказываюсь принимать участие в этом деле.

Том вышел из комнаты, а расстроенный Эдмунд принялся шевелить кочергой угли в камине.

Фанни, слышавшая весь разговор, но, так и не решившись вступить в него, была полностью на стороне Эдмунда и теперь, желая хоть как‑ то подбодрить его, произнесла:

– Может быть, им так и не удастся найти пьесу, которая бы нравилась всем сразу, и тогда сама идея о постановке потеряет всяческий смысл? Мне показалось, что вкусы твоих сестер и брата слишком уж не совпадают. Мне кажется, им трудно будет подыскать что‑ то подходящее, тем более, что никто из них не умеет уступать.

– Нет, Фанни, тут ты ошибаешься. Они теперь в лепешку разобьются, но что‑ нибудь придумают. Единственное, что мне остается – это серьезно поговорить с сестрами. Может быть, хоть они трезво посмотрят на вещи. А если нет – то больше от меня тут ничего не зависит.

– Мне почему‑ то кажется, что тетушка Норрис будет на твоей стороне.

– Надеюсь на это. Но только она не имеет никакого влияния, ни на Тома, ни на сестер, и если уж мне не удастся их переубедить, то считай, что дело пропащее. Хуже всего, когда начинается ссора в семье, и я постараюсь приложить все усилия, чтобы этого не произошло.

Но сестры, с которыми Эдмунду удалось поговорить лишь на следующее утро, и слышать ничего не хотели. Они были чересчур возбуждены предстоящими репетициями и ничуть не заботились о последствиях этой затеи. Впрочем, точно так же, как и их старший брат.

Леди Бертрам не возражала против самодеятельности, и уж после этого разрешения никто не боялся отцовского гнева. Беззаботные сестры Бертрам наивно полагали, что раз уж в других семействах такие спектакли проходят с успехом, а в некоторых участвуют даже дамы высшего света, то им‑ то и подавно бояться нечего. Тем более, что в постановке будут участвовать лишь члены семьи Бертрам и их ближайшие друзья. Может быть, об их невинном развлечении больше вообще никто и не узнает.

Правда, Джулия согласилась с тем, что Мария должна быть немного поаккуратнее в своем нынешнем положении, дабы – упаси Бог! – не скомпрометировать себя. Но уж она‑ то – Джулия – вполне свободна и вольна распоряжаться собой как угодно!

Эдмунд еще пытался урезонить сестер, уже понимая, что занятие это пустое и безнадежное, как в комнату вошел Генри Кроуфорд, сразу же заявив прямо с порога:

– Вам не требуются подсобные рабочие? А может быть, найдется какой‑ нибудь эпизод и для меня? Что же касается сестры, то она уже бредит вашим театром и надеется на роль какой‑ нибудь старой дуэньи. Исполнение этой роли обе милые сестры Бертрам вряд ли возьмут на себя!

Мария многозначительно посмотрела на Эдмунда, словно говоря: «Ну, теперь‑ то тебе все понятно? Если и Мэри Кроуфорд согласна играть, то, что тебе еще надо? »

Эдмунд насупился. Он потерпел полное поражение. «Ну что ж, – рассуждал юноша, – может быть, действительно они правы. Когда человек молод и влюблен, ему хочется раскрыть свои таланты со всех сторон».

Итак, оппозиция была сломлена. Что касается миссис Норрис, то и тут Эдмунд просчитался. Тетушка, поговорив со старшим племянником и обеими племянницами в течение каких‑ то пяти минут, тут же встала на их сторону. Она заявила, что это была самая увлекательная затея за последние несколько лет, и что она никогда не принимала участия в подобных спектаклях, после чего тут же предложила свои услуги. Тем более, добавила она, что так как она томилась в одиночестве вот уже целый месяц, то теперь ей будет целесообразно проводить как можно больше времени в доме Бертрамов, чтобы не потратить понапрасну ни одной лишней минутки из оставшегося ей, как она выразилась, и так небольшого срока.

В лице тетушки Норрис театр Бертрамов получил надежную союзницу, готовую прийти на помощь в любую минуту.

Глава 14

Фанни была права относительно выбора пьесы. Оказалось, что это вовсе не пустячное дело – отыскать спектакль, который понравился бы всем и в котором для каждого нашлась бы подходящая роль. Пришел Джексон и, выяснив, что именно надо мастерить, принялся за свои плотницкие работы. По крайней мере для него тут все было ясно, и пока члены нового театра спорили о том, что надо выбрать, он начал стучать молотком, не обращая внимания на их разговоры. Итак, дело завертелось.

Кроме плотника, в общую суматоху подключилась и жаждущая действий тетушка Норрис. Из Нортгемптона был доставлен огромный рулон ярко‑ зеленой ткани. Сама миссис Норрис аккуратно раскроила его, как полагается, чтобы получился приличный занавес, сэкономив при этом три четверти ярда для собственных нужд. Служанки взялись за иголки и, казалось, можно было приступать к репетициям, да вот беда – будущие актеры и актрисы никак не могли решить, какое именно произведение будет их первой постановкой.

Так прошло целых три дня и Эдмунд уже начал надеяться, что слова Фанни окажутся пророческими и, дай Бог, из этой глупой затеи действительно не выйдет ничего путного. А там, глядишь, они и вовсе позабудут о театре и придумают что‑ нибудь попроще.

А требования у Бертрамов и Кроуфордов действительно были разнообразными. В итоге получалось, что пьеса должна была быть и комедией и трагедией одновременно, причем все роли в ней предполагались главными, а количество мужских и женских персонажей должно было строго соответствовать числу участников домашнего театра. Но такой пьесы, очевидно, просто пока еще не существовало в мировой литературе.

За трагедию выступали обе сестры Бертрам, Генри Кроуфорд и мистер Йейтс. Том Бертрам был решительно за комедию, но он не оставался в гордом одиночестве, потому что Мэри Кроуфорд, хотя и не давая понять это открыто, тоже придерживалась такого мнения. Но уверенность и решительность Тома говорили о том, что он не нуждался в союзниках. Впрочем, понемногу страсти улеглись, и было решено подыскать пьесу, чтобы в ней было хотя бы три главных женских роли. Но ни одной такой трагикомедии пока что найдено не было. Ни Гамлет, ни Отелло, ни Макбет решительно не подходили для любителей трагедии, впрочем, равно и сторонники комедии со своей стороны не могли предложить решительно ничего.

То и дело в бильярдной слышались возгласы:

– Нет‑ нет, только не это!

– А это слишком высокопарно, я так не смогу играть!

– А здесь слишком много действующих лиц, где мы найдем столько актеров?

– Ну, а в этой пьесе нет ни одной приличной женской роли.

Впрочем, если находилась мало‑ мальски подходящая пьеса, тут же выяснялось, что один из центральных персонажей решительно отвергался всеми актерами, а без него сам сюжет терял смысл. В других случаях эпизодические роли были приличными, а из главных вообще не находилось ни одной, достойной внимания. Одни пьесы казались чересчур тяжелыми, другие – сплошным шутовством и фиглярством. Кто‑ то предложил перестать искать нужный вариант среди английских драматургов, а обратиться к переводам. Но и это не помогло.

Фанни сидела на стуле тут же, в комнате. Она не без удовольствия слушала споры и только удивлялась эгоизму каждого из участников этой перепалки. Все старались подыскать именно такую пьесу, которая удовлетворяла бы только их собственным интересам, начисто забывая при этом о своих товарищах. В конце концов, Фанни стало даже любопытно, чем это все закончится и в душе она уже хотела, чтобы они все же пришли к единому суждению, потому что ей не терпелось посмотреть их спектакль, пусть даже домашний. Только казалось, что не будет конца и края их вечным препинаниям.

– Нет, так дело не пойдет, – заявил Том Бертрам и вытер вспотевший лоб рукой. – Мы просто тратим свое же драгоценное время. Давайте не упрямиться и быть снисходительными друг к другу. Мне уже неважно, чтобы это была обязательно комедия, лишь бы с выбором согласились все. Если в пьесе слишком много персонажей, не надо отчаиваться. Мы же можем отредактировать ее, как нам это понравится. В конце концов, каждый может сыграть хоть по две роли, ничего страшного. А если персонаж не слишком влияет на ход сюжета, его вообще можно вычеркнуть. С этой секунды я согласен на любую пьесу, лишь бы она подошла всем вам. Договорились? Мне только оставьте какую‑ нибудь комическую роль, большего я не требую.

Уже в пятый раз он предложил сыграть «Наследника», тем более, что ему нравились в этой пьесе целых два персонажа. Но напрасно Том уверял остальных, что и им найдутся подходящие роли. Его вариант, как и прежде, был отвергнут.

Спор закончился весьма своеобразно. Мистер Бертрам как‑ то странно посмотрел на груду книг, лежащих на столе, потом вдруг выбрал одну и, победно подняв ее над головой, закричал:

– Подождите! Смотрите, что я нашел! Это же «Обет возлюбленных». Если «Обет» прекрасно подходил для лорда Рейвеншоу, то почему бы нам тоже не попробовать свои силы именно на этой пьесе? И как это нам сразу не пришло в голову? Вы только подумайте: тут есть две прекрасных трагических роли для Йейтса и Кроуфорда, а меня вполне устроит и дворецкий, если на эту роль, конечно, не претендует кто‑ нибудь еще. Я уж постараюсь исполнить ее изо всех сил, какие у меня только найдутся. Что касается остальных персонажей мужского пола, то их только двое – граф Кассель и Ангальт.

Это предложение было встречено с восторгом. Кроме того, спорщики уже изрядно устали и теперь были рады такому компромиссу. Казалось, на первый взгляд пьеса устраивала всех.

Что касается мистера Йейтса, то этот просто ликовал. Еще бы! Он давно уже мечтал сыграть барона, и еще будучи в гостях у Рейвеншоу так злился на бездарность своего приятеля, что, оставаясь один, сам репетировал, зачитывая реплики барона вслух, таким образом невольно выучив весь текст назубок. Роль барона Уильденгейма снилась ему по ночам – это был поистине трагический персонаж. Тут можно было и рыдать, и кричать, и даже ходить по сцене, заламывая руки.

Однако, надо отдать должное мистеру Йейтсу. Он не стал в тот же момент настаивать на том, чтобы роль барона отдали именно ему, потому что прекрасно знал пьесу и понимал, что в роли Фредерика почти столько же эффектных реплик, где ему также представится возможность показать себя истинным трагиком.

Генри Кроуфорд согласился на любую роль, и после коротких переговоров этот вопрос был улажен. Мисс Бертрам, которая уже нацелилась на главную женскую роль, а именно на роль Агаты, тут же высказала свое личное мнение. Барон должен быть статным и высоким, поэтому его обязан сыграть именно мистер Йейтс. Никто не стал с ней спорить. Таким образом, главные мужские роли были распределены сразу же.

Том, как этого ему и хотелось, остановился на дворецком. Что касается мистера Рашуорта, то он безукоризненно слушался Марию и сам лично ничего все равно решить бы не мог. И вот тут в спор вступила Джулия, которая, как и ее старшая сестра, уже тоже мечтала о роли Агаты.

– Мы не можем решать, как распределить женские роли, – заговорила она, – потому что с нами сейчас нет мисс Кроуфорд. Тем более, что женских ролей нам не хватит. Ну, допустим, что Амелию и Агату сыграем мы с Марией. А что тогда будет делать мисс Кроуфорд? Вы об этом подумали?

Мистер Кроуфорд тут же заявил, что это совершенно неважно, что его сестра никогда и не хотела участвовать в домашнем спектакле, но если надо, она – так и быть! – сыграет в каком‑ нибудь незначительном эпизоде, но тут инициативу перехватил Том. Он заявил:

– Подождите, Генри. Мне кажется, что Мэри – самая настоящая Амелия. И если ваша сестра согласится, мы предложим эту роль именно ей. По‑ моему, она даже внешне похожа на Амелию. Мне почему‑ то так представляется. Ну, а Агату сыграет одна из моих сестер, все равно какая. Роль хорошая, правда, несколько комичная.

Наступила пауза. Обе сестры Бертрам вопросительно смотрели на юных джентльменов, ожидая поддержки с их стороны, поскольку каждая уже давно возомнила себя Агатой. Мистер Кроуфорд взял в руки пьесу и, быстро пробежав глазами первый акт, отложил книгу в сторону. Сестры с нетерпением ждали его решения.

– Вот что я хочу сказать, – наконец начал Генри, – Я должен просить, нет, я должен умолять мисс Джулию не играть Агату. Поймите меня правильно – ведь я буду Фредериком, ее возлюбленным по пьесе, и если Джулия станет Агатой, то вся торжественность и трагичность моей роли пропадет. – Он повернулся к Джулии и продолжал. – Нет, я достаточно хорошо знаю вас и поэтому не могу представить, как вы будете плакать и причитать, утирая слезы на сцене. Я начну вспоминать, как мы с вами хохочем каждый день, и чего доброго, сам рассмеюсь в самый ответственный момент…

Конечно, Генри говорил это искренне, возможно, он был и прав, но для Джулии такая откровенность значила полный провал. Она взглянула на ликующую Марию и сразу поняла, что проиграла. В ней вскипела женская гордость. Значит, он все‑ таки выбрал Марию! Значит, он пренебрег ею, Джулией! Мария, однако, хранила молчание, но на губах ее играла улыбка торжествующей победительницы. Джулия не находила слов, и в этот момент в разговор вступил Том Бертрам.

– Ну, разумеется! Я тоже так подумал, – кивнул он. – Значит, Мария будет у нас Агатой. И должен заметить, это будет превосходная Агата. Хотя Джулия говорит, что ей больше нравятся трагедии, я не думаю, что она справилась бы с такой ролью. Джулия у нас слишком веселого нрава для подобной героини. Да она даже и внешне не похожа на Агату. Она и движется очень быстро, и речь у нее – сплошные скороговорки, да и лицо – вы посмотрите – она же все время улыбается. Нет, мы для нее найдем кое‑ что другое… Вот! Старушка – жена крестьянина. Джулия, – обратился он к младшей сестре, – это как раз по тебе. Уверяю, роль достойная. Эта старушенция постоянно хохмит и подшучивает над своим мужем. Значит, ты у нас будешь женой крестьянина.

– Да что вы такое говорите! – возмутился мистер Йейтс. – Это же пустяковая, незначительная роль, там всего пять‑ шесть реплик – какой‑ то ерундовый эпизод! И вы это предлагаете своей сестре! У лорда Рейвеншоу эту крестьянку играла одна из служанок, поскольку больше никто не соглашался. И еще одно. Я так и не понял – кто у нас режиссер: вы или я? А если вы, то, мистер Режиссер, вы уж слишком недооцениваете таланты вашей труппы.

– Да нет же, друг мой, я не хочу никем пренебрегать. Видите ли, это же мой первый опыт, – начал оправдываться Том. – Я вовсе не хотел обижать Джулию, но мы не можем сделать так, чтобы в пьесе участвовали сразу две Агаты. Должна быть одна Агата и одна крестьянка. Я же претендую только на весьма скромную роль дворецкого, как уже и говорил раньше… А давайте сделаем так. Мы соединим две роли – крестьянина и его жены, и пусть у Джулии будет побольше реплик. Уж коли она представляет себя в роли трагической актрисы, тем лучше – у крестьянина много слов, которые надо произносить достаточно серьезно и с пафосом… А если она откажется, то я могу и сам заодно сыграть крестьянина. Пьеса от этого ничуть не пострадает.

– Не согласен, – тут же возразил Генри Кроуфорд. – Я понимаю, Том, что вам очень симпатична роль крестьянки, но она решительно не подходит для Джулии, и даже если ваша сестра согласится на нее, то мы не сможем воспользоваться ее любезностью. Мне кажется, что Джулия будет весьма убедительна в роли Амелии. Более того, я считаю, что Амелию сыграть куда труднее, чем Агату. Подумайте сами – тут надо показать и веселость, и наивность, и простоту, но не переигрывать ни в коем случае! Я видел, как даже известные актрисы портили эту роль. Простота – это то, самое трудное, что не может показать на сцене ни одна профессиональная актриса. Здесь нужно выразить тонкость чувств, а у них она, как правило, отсутствует. Здесь требуется настоящая леди – как раз такая, какой является наша Джулия Бертрам. Я надеюсь, вы не откажетесь сыграть Амелию? – молящим голосом произнес Генри, поворачиваясь к Джулии. Он смотрел на нее так, что девушка тут же простила ему все, но еще колебалась, не зная, что ответить. И тут опять вмешался Том Бертрам.

– Да нет же, – заупрямился он. – Ну, какая из Джулии получится Амелия! Вы не в своем уме. Во‑ первых, сестра сама откажется. Во‑ вторых, у нее все равно ничего не получится. Она слишком высокая и пышная для этой роли. Амелия должна быть изящной, легкой, грациозной. Поймите, только Мэри Кроуфорд сможет исполнить эту роль. Мне кажется, ей даже особо и стараться не придется, чтобы перевоплотиться в Амелию.

Но Генри Кроуфорд будто и не слышал этих слов. Он продолжал смотреть на Джулию молящими глазами.

– Вы должны согласиться, – снова попросил он. – Когда вы внимательно прочитаете пьесу, может быть, даже не один раз, вы поймете, что эта роль именно для вас. Возможно, вы предпочитаете трагедию, но поймите меня правильно, комедия будто сама выбирает именно вас. Вы там еще будете меня навещать в тюрьме с корзиной продуктов, у вас это здорово получится. Вы же не откажетесь навестить меня? Я уже вижу, как вы входите в тюремную камеру с этой корзиной…

Голос его почти дрожал, и Джулия заколебалась. «Согласиться? А может быть, он просто замаливает свою первую речь, когда так быстро отдал роль Агаты сестре? – рассуждала девушка. – Похоже, он что‑ то недоговаривает. Юлит».

Джулия искоса поглядела на Марию. Все зависело от того, как сейчас смотрит на них сестра. Раздражена? Недовольна?

Но Мария была спокойна и серьезна. Значит, она счастлива за счет Джулии. Немного поразмыслив, девушка робко произнесла:

– А вы не боитесь, что расхохочетесь, когда я появлюсь на сцене с этой корзиной продуктов? Или вы считаете, что я буду смешна только в роли Агаты, а как Амелия вполне сгожусь?

Генри Кроуфорд выглядел таким жалким, что Том решил снова взять слово, чтобы раз и навсегда закрыть эту тему.

– Амелией будет мисс Кроуфорд, – заявил он тоном, не допускающим возражений.

– Не думайте только, что я стала бы сама цепляться за эту роль, – воскликнула Джулия. – Раз уж я не достойна быть Агатой, как вы считаете, то больше мне тут делать нечего. Что же касается Амелии, то это самый противный персонаж во всей пьесе. Я презираю Амелию. Дерзкая, бесстыдная, нахальная девчонка! Она неестественная, она развязная… Я всегда была против комедии, но это даже не комедийная фигура, это какое‑ то фиглярство!

С этими словами Джулия гордо вскинула голову и быстрыми шагами вышла из комнаты, оставив других в полной растерянности. Впрочем, никто особенно и не жалел ее, кроме, возможно, Фанни, беззвучно наблюдавшей всю эту сцену. Кузина от души сочувствовала Джулии, но лишь в том, что той не досталась роль Агаты, хотя она прекрасно понимала, что Джулия вышла из игры только из‑ за собственной ревности.

Но молчание длилось недолго. Уже через минуту все участники «Обета возлюбленных» во главе с Томом обсуждали, какие именно декорации надо смастерить, чтобы обойтись минимумом.

Мария подошла к Генри и тихо заговорила с ним, так, чтобы этого не слышали другие.

– Я бы, конечно, уступила роль Агаты сестре, – призналась она, – потому что я знаю, что сыграю ее плохо. Но дело в том, что Джулия сыграла бы ее не просто плохо, а отвратительно!

В ответ на это Мария услышала от Генри столько комплиментов, что осталась вполне довольна, и они подключились к остальным участникам спектакля, обсуждавшим проблему декораций.

После некоторого времени компания разделилась. Том и мистер Йейтс отошли в дальнюю часть комнаты, которую теперь все дружно называли «театр», чтобы измерить ее и решить, как лучше выстроить подмостки и кулисы. Генри отправился домой, и мисс Бертрам вызвалась сопровождать его, чтобы лично предложить Мэри роль Амелии.

Оставшись одна, Фанни подошла к столу и взяла толстый том пьес. Ей самой захотелось прочитать «Обет возлюбленных», настолько заинтересовали девушку сегодняшние споры и пререкания. Вчитываясь в текст, она все больше поражалась, как ее родственники решились поставить именно этот спектакль. И Агата, и Амелия показались ей совершенно неуместными здесь, в их дружном доме. Положение одной и уличный язык другой никак не вязались с понятием «домашний театр». Фанни все еще надеялась, что внимательно изучив пьесу, девушки поймут, почему Эдмунд так протестовал против всяческой самодеятельности и сами откажутся играть роли этих вульгарных особ.

Глава 15

Мисс Кроуфорд, разумеется, с удовольствием согласилась играть Амелию, а как только Мария вернулась в Парк, вскоре приехал и мистер Рашуорт – еще один участник спектакля. Ему тут же были предложены две роли на выбор – графа или Ангальта. Сначала он попросил мисс Бертрам решить за него, так как уже успел привыкнуть во всем подчиняться своей невесте и полностью полагался на ее вкус. Но друзья попросили его выбрать роль самостоятельно. Мистер Йейтс подробно рассказал ему, что представляли собой эти два персонажа, и через некоторое время мистер Рашуорт вспомнил, что уже видел как‑ то эту пьесу в Лондоне. Он заметил, что Ангальт ему совершенно не понравился.

– Он же круглый дурак, – пояснил Джеймс. – Как же я смогу сыграть идиота? Нет, увольте, лучше я буду графом.

Мария полностью одобрила его выбор, поскольку реплик у графа было все‑ таки поменьше, а мисс Бертрам вполне справедливо полагала, что чем реже ее жених будет раскрывать рот на сцене, тем лучше. Узнав, что его возлюбленная будет выступать в роли Агаты, он принялся изучать сценарий, чтобы отыскать сцену, где граф и Агата задействованы вместе. Причем делал он это так медленно, перелистывая страницы то вперед, то назад и перечитывая некоторые реплики по нескольку раз, что Мария не выдержала. Ласково улыбнувшись своему избраннику, она отобрала у него пьесу и начала немилосердно урезать каждую реплику графа, оставляя их только там, где это было крайне необходимо.

Джеймс хотел было обидеться, но Мария тут же нашлась:

– Мистер Рашуорт, а вы пока что подумайте, какой костюм вам подойдет для этой роли. Вы ведь часто видели графов и хорошо помните, как они любят одеваться. Особое внимание обратите на подборку цветов ткани.

Джеймсу так понравилась эта мысль, что он тут же начал представлять себя во всевозможных нарядах и начисто забыл обо всем остальном, погруженный в сладкие грезы. Мария рассчитала правильно – теперь он и не думал перечить ей и уже заранее был согласен с отредактированным текстом своих реплик.

Эдмунд уехал по делам и отсутствовал все утро. Когда же днем он вернулся в Мэнсфилд и прошел в гостиную, то увидел там почти всю труппу новоявленного театра. Том, Мария и мистер Йейтс о чем‑ то горячо спорили, а мистер Рашуорт, заметив младшего из братьев Бертрам, тут же выступил ему навстречу и торжественно произнес:

– Могу сообщить приятные новости: мы выбрали пьесу и будем ставить «Обет возлюбленных». Я играю роль графа Касселя и в первом же акте появляюсь на сцене в голубом шелковом костюме и ярко‑ розовой блестящей накидке. После этого во втором акте я выступаю в охотничьем наряде – вот тут я не могу придумать ничего восхитительного к своему глубочайшему сожалению…

Фанни с замирающим сердцем смотрела на несчастного Эдмунда, представляя себе, что сейчас творится в его душе. Такие новости, пожалуй, могли вызвать справедливую бурю негодования.

– «Обет возлюбленных! » – словно не веря своим ушам проговорил пораженный Эдмунд. Он остановился как вкопанный и повернулся к «актерам», ожидая услышать хоть какое‑ то логичное объяснение такому неожиданному выбору.

– Да, ну и что же? – запальчиво воскликнул мистер Йейтс. – Мы очень долго спорили и решили пойти на компромисс. Итак, мы выбрали именно «Обет». С нашей общей точки зрения эта пьеса является безупречной во всех отношениях. Странно только, что нам пришлось так долго пререкаться, а главное, что я сам как‑ то позабыл о ней. Ведь у меня уже есть кое‑ какой опыт в постановке именно этого спектакля, и на примере Рейвеншоу я уже знаю, где можно обнаружить подводные камни, что можно опустить, а на что обратить особое внимание. Кстати говоря, мы уже распределили почти все роли, – похвастался он.

– Интересно, а как же вы решили вопрос с дамами? – Эдмунд мрачно посмотрел в сторону Марии.

– Я буду играть Агату, – покраснев, произнесла мисс Бертрам, а потом более смело добавила: – а мисс Кроуфорд у нас представит Амелию.

– Никогда бы не подумал, что такая пьеса годится именно для нас, – подчеркнул Эдмунд и, не говоря больше ни слова, устроился у камина рядом с матерью, тетушкой и Фанни.

– Я показываюсь на сцене целых три раза, – сообщил ему мистер Рашуорт. – Представляете, мне придется выучить сорок две реплики. Каково, а? Это все‑ таки не шутка! А вам не кажется, что голубой костюм и ярко‑ розовая накидка будут слишком экстравагантны? Пожалуй, я сам себя не узнаю в таком наряде.

Эдмунд не стал ему отвечать. В эту минуту из бильярдной появился плотник и попросил кого‑ нибудь посмотреть на его работу. Мистер Бертрам тут же устремился в «театр», за ним поспешили мистер Йейтс и Джеймс. Воспользовавшись моментом, Эдмунд печально произнес, обращаясь к сестре:

– Я не хотел ничего говорить в присутствии Джона, иначе он обиделся бы за своих друзей Рейвеншоу, но поскольку мы сейчас одни, Мария, позволь мне высказать свое мнение относительно этой пьесы. Неужели ты не понимаешь, что она абсолютно не годится для домашней инсценировки? Наверное, ты ее пролистала недостаточно внимательно. А ты попробуй открыть книгу и прочесть вслух первый акт хотя бы матери или тетушке Норрис. Представляешь, какой эффект получится? Я думаю, что о мнении отца тебе говорить не надо?

– Мы просто по‑ разному воспринимаем эту пьесу, – спокойно ответила Мария. – Кстати, я прекрасно знаю ее, можешь не сомневаться. Разумеется, кое‑ что надо опустить, а некоторые места, так сказать, подправить, но, в остальном же я не вижу ничего предосудительного, чтобы поставить «Обет» дома. Кстати, я не единственная девушка, которая считает так же.

– Очень жаль, – вздохнул Эдмунд. – Но в любом случае, я считаю, что именно ты, как старшая, должна показать остальным пример. Ведь и Джулия, и Мэри в чем‑ то пытаются тебе подражать, понимаешь? И уж если ты, та, которая всегда почитала правила этикета, согласна играть в таком спектакле, разумеется, остальные, как глупые овцы, послушно побредут за тобой.

Эти слова возымели некоторый эффект, ибо Мария всегда считала себя лидером. Но на этот раз она решила не уступать, а лишь благодарно улыбнулась брату и сказала:

– Большое спасибо тебе, Эдмунд, но только мне кажется, что ты немножечко преувеличиваешь. Нет в этом спектакле ничего страшного и вульгарного. А вот если я начну произносить громкие речи и отговаривать остальных, вот именно тогда я и поведу себя в высшей степени некорректно.

– Неужели ты думаешь, что я даже мог предположить, чтобы ты произносила какие‑ то речи? – усмехнулся Эдмунд. – Нет, конечно же. Я просто представил себе, что ты подашь пример своим поведением – никакие слова тут не нужны. А ты, как женщина, могла бы быть и похитрее – скажем, еще раз перечитав текст, заявила бы, что такая ответственная роль требует большого напряжения и тебе не под силу, что ты не чувствуешь в себе достаточно уверенности и так далее. И те, кто правильно понимает пьесу, с полуслова поймут и тебя и тоже откажутся от нее. Все произойдет естественно. И ты сразу выиграешь – вы выберете другую пьесу, и все оценят твою тонкую натуру.

– Не надо ставить неприличные пьесы, дорогая, – подключилась к разговору леди Бертрам. – Сэру Томасу это очень не понравится. Фанни, детка, позвони, пожалуйста, служанке, мне пора обедать. Я надеюсь, Джулия уже готова спуститься к нам?

– Я просто убежден в том, что сэр Томас не одобрит такой самодеятельности, – быстро ответил Эдмунд, не дожидаясь, пока Фанни позвонит в колокольчик.

– Ну вот, что я говорила. Мария, слушайся Эдмунда, он очень умный молодой человек.

– Если я даже откажусь от этой роли, – злобно произнесла мисс Бертрам, – то ее с радостью возьмет Джулия.

– Не может быть! – не задумываясь, отреагировал Эдмунд. – При условии, конечно, что она будет знать те причины, по которым ты отказываешься играть.

– Она скорее всего истолкует все по‑ своему, – не отступала Мария. – Ведь она считает себя вполне свободной девушкой. Это я уже помолвлена, а ей‑ то что! Ей совсем не обязательно следить за каждым своим словом и движением. Могу спорить, что именно это она и выдвинет на первый план. Так что извини меня, Эдмунд, но отступать мне некуда. Все уже начали учить роли, и Том очень рассердится, если я откажусь от спектакля. К тому же, если считать, что мы все такие чистые и непорочные, то вообще не надо было даже думать о театре!

– Я как раз собиралась сейчас об этом сказать, – подхватила тетушка Норрис. – Если начать цепляться к каждой фразе, то выяснится, что в каждой пьесе есть какой‑ то изъян и дело кончится тем, что вы вообще откажетесь от постановки. А теперь подумайте – ведь мы уже затратили некоторую сумму денег для нашего театра, и теперь менять что‑ либо уже поздно. Да я себя перестану уважать, если отступлюсь от этой веселой затеи!

Я, правда, сама эту пьесу не читала, но опять же, полностью согласна с Марией. Что из того, что там есть несколько…э‑ э‑ э… резких выражений. Мы можем их смело вычеркнуть или заменить на более приличные, вот и все. По‑ моему, Эдмунд действительно преувеличивает. Тем более, что в этой же пьесе вместе с Марией будет играть сам мистер Рашуорт. Если уж и он подключился, значит, ничего страшного тут нет. Думаю, Том все хорошенько рассчитал и знает, что делает, ведь он занял плотника уже на полдня. А представляете, сколько еще хлопот предстоит с этим занавесом! Я ведь тоже приложила руку к нашему домашнему театру и даже сэкономила несколько десятков колечек для занавеса. Я решила, что не надо нашивать их очень часто – пусть будет пореже, зато лишние мы отошлем назад в магазин и таким образом вернем себе часть потраченных денег. Не люблю напрасных затрат!

Кстати, должна заметить, что надо было с самого начала выбрать руководителя по хозяйственной части – ну, человека, который следил бы за материальной стороной постановки, подсчитывал, сколько денег тратится и на что, и по возможности ввел бы экономию туда, где это только необходимо. Лучше, чтобы это был пожилой человек. Я же знаю, что молодежь совсем не заботится о деньгах – они разлетаются у них как листья по ветру.

Я хотела рассказать Тому об одном происшествии, но оно как‑ то вылетело у меня из головы. А случилось вот что. Я как раз шла по двору, и навстречу мне попался Дик Джексон – сынишка нашего плотника – с двумя здоровенными досками под мышкой. Ну, вы все знаете этого Дика – паренька лет десяти. Маленький, а уже такой шустрый! Я спросила, куда он несет эти доски, он ответил, дескать, отцу. А на самом деле шел в сторону своего дома. Тогда я отобрала у Дика эти доски и сказала, что донесу их сама. Вы себе не представляете, как он растерялся. Как будто не он нас ограбил, а мы его. Вот ведь мародеры! Хоть пару досок, а все равно готовы стянуть, лишь бы бесплатно! И вообще этот Джексон, видать, парень не промах. И это при всем том, что сэр Томас регулярно выплачивает ему деньги и держит его не на сезонных работах, а круглый год!

Но никто не стал отвечать миссис Норрис, тем более что к этому времени к столу подтянулись и все остальные. Глядя на возбужденные лица подошедших, Эдмунд еще раз подумал о том, что не успокоится до тех пор, пока не вправит мозги всей этой честной компании.

За обедом все почувствовали, как накалилась атмосфера в доме. Миссис Норрис еще раз рассказала о своей блистательной победе над маленьким Диком Джексоном и опять не получила в ответ ни похвалы, ни порицания. Братья Бертрам молчали, но все понимали, что именно сейчас происходит в их отношениях. Мария мечтала о встрече с Генри и не желала касаться темы спектакля, мистер Йейтс пытался, как мог, развлечь Джулию, к которой благоволил, и ему тем более было опасно касаться запретной темы, чтобы не напоминать о расколе, происшедшем в семье Бертрамов. Один лишь беззаботный мистер Рашуорт, в голове которого вертелся лишь текст его реплик, время от времени повторял их вслух, а если и задумывался, то лишь о подборе цветов своего наряда.

Но как только обед закончился и все разбрелись по гостиной, Мария, Том и мистер Йейтс уселись за отдельным столом и принялись горячо обсуждать все мелочи, касающиеся постановки. Так незаметно прошел весь день, а вечером в гости неожиданно нагрянули мистер и мисс Кроуфорды. Они сгорали от желания узнать, как продвигаются дела в театре и заявились к Бертрамам несмотря на поздний час и сырую погоду. Тем не менее, они были радушно встречены и их тут же усадили за стол.

После приветствия послышались возбужденные голоса:

– Ну, как продвигается дело?

– На чем вы остановились?

– Да мы без вас и начать‑ то, как следует, не можем…

После этого Генри подключился к остальным, а его сестра вышла из‑ за стола и направилась к леди Бертрам, чтобы выразить ей свое почтение.

– Могу поздравить вам, мэм, – осторожно начала она, скромно опустив глаза, – с тем, что пьесу мы наконец‑ то выбрали. Представляю, сколько терпения понадобилось вам, чтобы выслушать наши громкие споры и пререкания. Вы поистине обладаете исключительной силой воли. У меня, наверное, уже голова бы раскалывалась от такой суматохи в доме. Мы должны все отдать вам должное за ваше спокойствие. Нам, актерам, свойственно галдеть по каким‑ то своим причинам, да и без них тоже. Представляю, как тяжело все это выносить сторонним наблюдателям. Простите нас еще раз… Миссис Норрис тоже, безусловно, проявила огромную выдержку… Да и все, кто не принимает участие в спектакле. – Она виновато посмотрела в сторону Фанни и Эдмунда.

– Ну что вы, милочка, не стоит даже вспоминать, – небрежно ответила леди Бертрам и махнула рукой. Эдмунд промолчал. Не стал он отрицать и того, что является лишь «сторонним наблюдателем».

Пощебетав у камина с леди Бертрам о всякой чепухе еще минут пять, мисс Кроуфорд вернулась к столу, где не стихали страсти. Постояв и послушав разговоры, Мэри вдруг спохватилась и, перебивая шум, воскликнула:

– Милые мои! Вы тут обсуждаете какие‑ то тонкости – кто выходит из паба, и в какой цвет раскрасить деревенский домик, а про меня совсем позабыли? Мы же до сих пор не выбрали для меня Ангальта! С кем, по‑ вашему, я буду крутить любовь? Кто мой избранник? Где он, покажите!

Сначала наступила тишина, а потом заговорили все сразу, да так, что нельзя было разобрать ни слова. Мэри подождала, пока снова наступит пауза и сказала:

– Почему‑ то о графе Касселе вы позаботились, а где мой Ангальт?

– Я сам выбрал роль графа, что верно, то верно, – согласился мистер Рашуорт. – Мне она как‑ то больше по душе, хотя у него очень сложные костюмы, и мне придется еще долго фантазировать, чтобы усовершенствовать их.

– Вы сделали правильный выбор, – кивнула мисс Кроуфорд. – Роль Ангальта довольно сложна.

– Между прочим, у графа сорок две реплики, – напомнил мистер Рашуорт. – И это вам не шутка!

– Так ей и надо, этой Амелии, – сказала мисс Кроуфорд после короткой паузы. – Теперь я не удивляюсь, почему у нее до сих пор нет своего Ангальта. Очевидно, такая распутная девица уже распугала всех мужчин в округе.

– Я бы с удовольствием взял эту роль на себя, – как бы оправдываясь, начал Том, – но это, к сожалению, невозможно, потому что Ангальт и дворецкий появляются вместе в одной и той же сцене… Впрочем, это можно продумать. А что если их соединить в одну роль?..

– Мне кажется, Эдмунд должен взять эту роль, – тихо проговорил мистер Йейтс. – Он просто обязан это сделать для общего блага. Поговорите с ним.

– И не подумаю, – решительно отозвался Том.

Мисс Кроуфорд быстро перевела разговор на другую тему, а потом незаметно снова переместилась к камину. Устроившись поближе к Эдмунду, она обратилась к нему, как бы ища поддержки:

– Похоже, я им там совсем не нужна. Создается такое впечатление, что от меня у них одни заботы и неприятности. Вот и сейчас я опять поставила их в тупик… Мистер Эдмунд Бертрам, раз уж вы не участвуете в спектакле, то вам со стороны, наверное, виднее. Посоветуйте, пожалуйста, как нам найти выход из сложившейся ситуации? Дело в том, что мы до сих пор не выбрали для меня Ангальта. А без этого персонажа, как вы понимаете, пьесу ставить невозможно. Как бы вы решили эту проблему?

– Я бы посоветовал вам поменять пьесу, – не раздумывая, ответил Эдмунд.

– Что касается меня, то я вовсе не против этого предложения, – призналась мисс Кроуфорд, – хотя, честно говоря, я бы сумела сыграть Амелию, если бы только мне нашли достойного партнера. Но они, – она кивнула в сторону стола, где до сих пор шли жаркие споры, – они и слушать об этом не захотят.

Эдмунд промолчал.

– Ну, если бы вам эта роль пришлась по вкусу, хотя бы одна из сцен, – лукаво заметила Мэри, – то вы бы блестяще с ней справились. Ангальт ведь священник, как вы помните, – тут же добавила она.

– Вот как раз это прельщает меня меньше всего, – признался Эдмунд. – Но я бы не хотел портить персонаж своей отвратительной игрой. Из меня бы получился какой‑ то шут. Ангальт должен выглядеть суровым, рассудительным, а что выйдет у меня? Тем более, что человек, выбравший какую‑ то профессию в реальной жизни, как мне кажется, никогда не сможет изобразить ее на сцене. Это совсем разные вещи.

Мисс Кроуфорд замолчала. Она чувствовала себя униженной, она негодовала и не знала, что говорить дальше. Так ничего и не придумав, она подвинула стул к столу, за которым леди Бертрам, миссис Норрис и Фанни пили чай, и налила чашку себе. Здесь королевой положения была, как всегда, тетушка Норрис. И Мэри не оставалось ничего другого, как слушать нелепую болтовню этой старой дамы.

– Фанни! – позвал кузину Том из‑ за соседнего стола, оттуда, где велись жаркие дебаты. – Фанни, нам нужна твоя помощь.

Фанни тут же вскочила, готовая, как всегда, услужить. Она давно привыкла, что ее используют в качестве «мальчика на побегушках», и как ни старался Эдмунд, он не мог отучить ее от этого.

– Да нет, Фанни, тебе вовсе не обязательно для этого вставать, – улыбнулся Том. – Сейчас делать ничего не надо. Мы просто хотим предложить тебе принять участие в нашем спектакле. Ты у нас будешь женой крестьянина. Хорошо?

– Я?! – в ужасе воскликнула Фанни и снова опустилась на стул. – Простите меня, пожалуйста, но я не стану играть, ни за что на свете. Нет.

– Придется, потому что простить тебя мы не сможем, – шутливо ответил Том и притворно нахмурился. – Но пугаться тут нечего: роль короткая, всего с полдюжины реплик. Если хочешь, можешь вообще молчать, будешь этакая тихоня. Самое главное, чтобы ты появилась на сцене. Большего от тебя не требуется. Это понятно?

– Если вы испугались полдюжины фраз, – добавил мистер Рашуорт, – то, что говорить обо мне? У меня таких целых сорок две штуки!

– Дело не в этом, не в количестве реплик, – негромко произнесла Фанни и огляделась. Сердце ее замерло. Все притихли, и ей стало неловко от того, что сейчас все взоры были обращены только на нее. – Просто я не умею и не хочу играть.

– Можешь‑ можешь, – махнул рукой Том, – ничего страшного. Ты главное выучи свою роль, а остальное мы тебе подскажем. Кстати, я буду играть самого крестьянина. Где надо, я тебя вытолкну и на сцену и со сцены. – Он добродушно рассмеялся. – Все у тебя получится, я отвечаю.

– Нет‑ нет, мистер Бертрам, даже не уговаривайте. Вы не представляете, на что вы меня сейчас подбиваете. И если бы я согласилась, то очень бы вас всех разочаровала.

– Ну‑ ну, не надо так себя недооценивать, – остановил ее Том. – Мы тебе сделаем скидки, да никто и не ждет совершенства от нашей игры. Наденем на тебя старое коричневое платье до пят, белый фартук, чепчик, нарисуем морщины – вот ты уже и старушка‑ крестьянка.

– Простите меня, еще раз простите, – чуть не плакала Фанни. Она раскраснелась и бросала умоляющие взгляды на Эдмунда, который прекрасно понимал ее состояние, но никак не мог сейчас заступиться, иначе он мог довести Тома до белого каления, и поэтому ограничился лишь улыбкой, поддерживая ее своим нейтралитетом.

Но никакие отговорки несчастной Фанни не действовали на Тома. Видимо, им очень нужна была эта крестьянка на сцене, потому что вскоре к просьбе Тома активно присоединились Мария, мистер Кроуфорд и мистер Йейтс. Фанни не знала, куда спрятаться, она вовсе не привыкла к такому вниманию. Все наперебой просили и требовали, чтобы девушка приняла участие в спектакле. В довершение всего миссис Норрис, не выдержав, нагнула голову к уху племянницы и зашептала нарочито громко, так, чтобы слышали все вокруг:

– Что за шум ты устраиваешь из‑ за какой‑ то ерунды! Мне просто стыдно за тебя! Неужели ты не можешь уступить своим родным? Они ведь так добры к тебе! Соглашайся немедленно, и чтобы я больше об этом не слышала. Поняла?

– Не надо заставлять ее делать это, мэм, – наконец вмешался Эдмунд. – Это просто нечестно. Вы же видите, что она не хочет играть. Пусть она сама решит, как ей лучше. Мы полностью доверяем ее собственному суждению. Это ведь дело добровольное, так что нечего и настаивать.

– А я и не собиралась принуждать ее, – резко бросила миссис Норрис. – Но если она не уступит, то я буду считать ее упрямой и неблагодарной девчонкой. Ведь ее просят и тетушка, и кузен, и кузина! Черствая, неблагодарная девчонка! Наверное, она просто забыла, кто она такая!

Эдмунд чуть не задохнулся от гнева. Мисс Кроуфорд смотрела на миссис Норрис широко раскрытыми от удивления глазами. Первые минуты она, казалось, ничего не понимала. Потом она перевела взгляд на Фанни и, заметив, как у той заблестели слезы, тут же отреагировала, сказав:

– Что‑ то мне здесь стало жарковато, я лучше пересяду куда‑ нибудь подальше.

С этими словами она перенесла свой стул к противоположной стороне стола, туда, где сидела расстроенная Фанни. Она устроилась рядом с ней и, пригнувшись, тихо произнесла:

– Не обращай внимания. Сегодня просто день такой неудачный. Видишь, как все успели переругаться. Главное, не надо показывать, что на тебя это как‑ то подействовало. Будь выше их всех. – И она недвусмысленно махнула рукой, давая понять брату, что дальнейшие уговоры ни к чему не приведут.

После этого она целиком посвятила себя Фанни, проболтав с ней о разной ерунде еще с полчаса. Такое поведение Мэри Кроуфорд только возвысило ее в глазах Эдмунда и то, что она немного разочаровала его своим участием в спектакле, было тут же прощено и начисто забыто.

Фанни недолюбливала мисс Кроуфорд, но сейчас, когда Мэри так участливо отнеслась к ней, она поняла, что была несколько неправа в своем отношении к девушке. Мэри находила нужные слова легко и беззаботно – они словно сами лились из ее уст. Сначала Мэри поинтересовалась рукоделием Фанни. И не просто поинтересовалась, она попросила ее показать, как это у нее так ловко получаются самые сложные узоры и даже попросила Фанни немножко обучить ее мастерству вышивания. Потом разговор перешел на тему предстоящей свадьбы Марии и мистера Рашуорта – и опять‑ таки мисс Кроуфорд было интересно буквально все – как к этому готовятся к семье, какие у Марии дальнейшие планы, и кто где будет жить потом. Казалось, мисс Кроуфорд помнит обо всем.

– А как сейчас поживает ваш брат, мисс Прайс? – продолжала Мэри. – Где он служит? Давно ли писал? А нет ли у вас случайно его портрета? Нет? Какая жалость! Мне кажется, это очень симпатичный молодой человек…

Фанни, сама того не замечая, начала подробно рассказывать обо всем, о чем спрашивала любопытная мисс Мэри, и хотя она прекрасно понимала, что это простая вежливость и что Мэри просто старается побыстрее успокоить ее. Фанни сейчас была благодарна ей всем сердцем за эту искреннюю душевность.

А тем временем обсуждение пьесы шло полным ходом. Через некоторое время Том Бертрам отвлек внимание Мэри от живой беседы с Фанни и заявил, что он лично, к своему великому огорчению, никак не сможет соединить две роли в одной – дворецкого и Ангальта.

– Но ничего страшного, мисс Кроуфорд, – тут же успокоил он девушку. – Я уже придумал, как выйти из положения. У меня полным‑ полно знакомых молодых людей, которые день и ночь мечтают присоединиться к нашей маленькой труппе. Хоть сейчас я готов назвать вам с дюжину имен, из которых одного‑ двух вполне можно было бы подобрать на роль Ангальта. Я имею в виду юношей из дворянских семей, разумеется. Вот, например, можно пригласить Тома Оливера. Или хотя бы Чарльза Мэддокса. Том Оливер – умнейший парень, да и Чарльз – самый настоящий джентльмен, вот увидите сами. Значит, завтра утром я седлаю коня и еду договариваться. Уж одного из них я вам гарантирую.

Пока Том произносил эту речь, Мария с надеждой смотрела на Эдмунда. Она ждала, что брат возмутится и предложит сам выступить в роли возлюбленного мисс Кроуфорд, то есть, Амелии, но Эдмунд молчал.

– Что касается меня, то я полностью полагаюсь на вас, мистер Бертрам, – холодно ответила Мэри. – Вам виднее. Дайте‑ ка мне подумать, может быть я знакома с этими господами… Ну да, конечно, Чарльз Мэддокс как‑ то обедал у моей сестры, правда, Генри? Да, теперь я вспомнила. Тихий спокойный молодой человек. Ну, хорошо, пусть это будет Чарльз. Мне не хотелось бы играть с абсолютно незнакомым юношей.

Итак, решено было пригласить Чарльза Мэддокса. Том повторил свое намерение на следующее же утро навестить Чарльза и договориться обо всем.

Джулия скривила губы и ядовито заметила:

– По‑ моему, ваш театр в скором времени взбудоражит всю округу.

Мария еще раз взглянула на Эдмунда, но тот по‑ прежнему безмолствовал.

– Что‑ то мне начинает все это не нравиться, – призналась Мэри Кроуфорд, обращаясь к Фанни. – Я лично должна буду заранее предупредить мистера Мэддокса, что некоторые его реплики будут изменены, и мои, кстати, тоже. Нам придется сначала отработать сцены вдвоем, прежде чем выступать перед всеми, пусть даже родственниками и близкими друзьями… Такого исхода я уж никак не могла ожидать, – добавила она после короткой паузы.

Глава 16

Как ни старалась мисс Кроуфорд сгладить неприятные впечатления от вечера, все же Фанни, оставшись одна в своей комнате, чувствовала себя по‑ прежнему отвратительно. В ее ушах до сих пор звучали слова Тома, который уговаривал ее играть в спектакле, потом вспоминалась сцена, когда все внимание в гостиной было обращено на нее одну, а потом – какой позор! – выслушать столь унизительные упреки от тетушки Норрис!

Как она посмела так оскорбить Фанни, так несправедливо назвать ее бессердечной и неблагодарной! Девушка инстинктивно чувствовала, что это лишь начало, что вся эта затея с постановкой все равно ничем хорошим не кончится, и теперь уже была готова к самому худшему.

Наиболее неприятным в гневной речи тетушки было то, что она напомнила Фанни, что та вовсе не принадлежала к семейству Бертрам. Она словно подчеркнула ее низкое происхождение, желая снова доказать, что несчастная девушка никогда не рассчитается с этими людьми и будет должна им по гроб жизни.

Теперь Фанни с ужасом ждала наступления утра. Ведь как ни пыталась мисс Кроуфорд, она смогла уберечь ее от нападок тетушки только на сегодняшний вечер, а что будет потом? А вдруг Том и Мария снова начнут просить ее участвовать в спектакле, а Эдмунд в это время уедет по своим делам?.. Но Фанни заснула прежде, чем успела найти ответ на свой вопрос.

Утро не принесло ей радости. Открыв глаза, она увидела все тот же мрачный чердак, который служил ей спальней с тех пор, как она поселилась в Мэнсфилде. Эта комнатушка не вызывала в Фанни ничего, кроме раздражения и чувства безысходности, поэтому, одевшись, она поспешила вниз.

Чтобы собраться с мыслями и немного развеяться, она вошла в комнату, которая раньше служила для занятий сестер. После отъезда мисс Ли, преподававшей девочкам самые различные науки, комната пустовала. В ней находились лишь цветы, за которыми ухаживала Фанни, и, поскольку больше сюда никто не заходил, это помещение стало как бы ее собственностью. Она частенько заглядывала сюда, чтобы полить цветы или взять что‑ нибудь почитать из книг, которые так и оставались в бывшей комнате для занятий. Что же касается сестер, то они никогда больше не испытывали желания зайти сюда и вообще называли комнату «Восточной», не позволяя никому даже вспоминать, что когда‑ то она была «школьной».

Все знали, что спальня Фанни не особенна уютна, поэтому никто не возражал, что Восточная комната будет принадлежать тоже ей, тем более что сестры Бертрам имели в своем распоряжении куда более просторные апартаменты. По настоянию миссис Норрис камин в этой комнате не топили: то ли в целях экономии, то ли из врожденной вредности вечно встревающей во все тетушки. Ведь если Восточная комната никому не нужна кроме Фанни, то нечего входить в дополнительные расходы, обогревая ее. Между тем миссис Норрис частенько давала понять Фанни, что ей досталось чуть ли не самое лучшее помещение во всем доме. С присущей ей бестактностью, тетушка постоянно подчеркивала это, ничуть не думая о том, что наносит Фанни обиду.

Если бы не несносная миссис Норрис, девушка была бы вполне довольна тем, что является хозяйкой этой комнаты, пусть даже и без камина. Только в зимние месяцы, когда становилось прохладно, в Восточной было не очень уютно, но в другое время года Фанни нечего было больше и желать. Здесь она могла уединиться, а поскольку была склонна к созерцанию, то с удовольствием встречала рассвет и любовалась парком из больших окон своей комнаты. Спасаясь от частенько возникающих внизу ссор или просто желая побыть наедине со своими мыслями и успокоиться, Фанни искала здесь убежища.

Тут ее встречали любимые книги и цветы. Как только у нее появились первые деньги, девушка начала собирать библиотеку и теперь пребывала в окружении своих молчаливых друзей. Обстановка, созданная трудолюбивыми руками Фанни, воспоминания о мисс Ли, которая обучала девушку, мысли о первой встрече с Эдмундом, именно здесь предложившем ей свое покровительство и дружбу, – все это умиротворяюще действовало на Фанни, позволяя не так тяжело переживать обиды и незаслуженные упреки миссис Норрис.

Мебель в комнате была не очень привлекательна: местами она от времени выцвела, кое‑ где была поцарапана детьми, но все равно давала для Фанни ощущение комфорта, и она не променяла бы ее, ни на какую другую. Так, возможно, улитка привыкает к своему домику, не думая подыскивать себе другого обиталища, вполне удовлетворяясь раз созданным и лишь иногда внося некоторые незначительные изменения. Восточная комната, таким образом, стала для Фанни чем‑ то вроде раковины, в которой можно скрыться от неприятностей и тревог.

Над бездействующим камином висели старинные семейные портреты, а стены были украшены различными миниатюрами. Поскольку других эти картины не интересовали, то они нашли приют в комнате Фанни, которая привыкла видеть их с детства и относилась к ним так же, как к цветам и книгам.

В углу комнаты висел набросок корабля, присланный Уильямом четыре года назад из Антверпена. Внизу рисунка брат печатными буквами, высокими, как грот‑ мачта на этом судне было выведено: «Корабль Ее Величества». Рядом висели и профили нынешних обитателей Мэнсфилда, сделанные ими самими.

Именно сюда сейчас и пришла Фанни. Она надеялась, что взглянув на автопортрет Эдмунда, возможно, она почувствует, как бы немой совет, который проникнет в ее мысли. А возможно, что ее любимая герань поможет девушке чуть‑ чуть забыть о невзгодах и подарит ей глоток надежды… Но ничего подобного не произошло. И теперь, расхаживая по комнате, Фанни поняла, что на этот раз не только не получила никакого успокоения в Восточной, но наоборот, разволновалась еще сильнее. Она не знала, что делать дальше и как вести себя в случае нападок со стороны Тома, Марии и тетушки Норрис. Права ли она была вчера, когда отказала Тому? Ведь он просил ее вежливо, почти умолял, а она – упрямица – так и не уступила… Может быть, она и на самом деле превратилась в бессердечную эгоистку? Ведь судя по всему, им действительно не хватало людей для постановки.

Но, с другой стороны, Эдмунд ведь тоже отказался от участия в спектакле. Да и сэр Томас, безусловно, не одобрил бы этого. Так кто же из них прав?..

Взгляд Фанни упал на стол у окна. На нем лежали всевозможные подарочные коробки и корзинки. Она хранила их уже долгие годы. В основном все подарки ей доставались от Тома. И вот вчера она так жестоко отказала ему… Имела ли она на это право? Ведь он действительно всегда был добр и внимателен к ней.

Неожиданный стук в дверь прервал ход ее мыслей.

– Войдите, – тихо произнесла Фанни, удивляясь, кто бы мог потревожить ее в Восточной комнате в столь ранний час. Но как только дверь открылась, глаза ее засияли – это был как раз тот, кого она так ждала, кому она могла полностью открыться, доверив самое сокровенное. В комнату вошел Эдмунд.

– Можно мне поговорить с тобой? – без предисловий начал он.

– Да, разумеется.

– Мне надо тебя кое о чем спросить… В общем, нужен твой совет.

– Мой совет? – изумилась девушка.

– Да, и совет, и мнение. Я не знаю, как мне поступить, – признался Эдмунд. – Эта затея с постановкой затягивается, и дела у них идут все хуже. Мало того, что они умудрились выбрать самую неподходящую пьесу, так они еще собрались пригласить к нам в дом малознакомого юношу. Как будто у нас без этого мало своих хлопот! Значит, теперь наступит конец нашему спокойствию. Теперь об этом театре узнают все в округе. А ведь они обещали, что это только для них самих, так сказать, для собственного удовольствия и развлечения. Я, конечно, ничего не имею против Чарльзя Мэддокса – это спокойный молодой человек, но пойми сама, Фанни, что же может из этого получиться! Это нарушит покой всей семьи! Ведь ему придется тоже жить у нас. Хватит нам одного мистера Йейтса. А потом, глядишь, у Тома еще будет не хватать какой‑ нибудь очередной птичницы или поварихи для спектакля – он еще кого‑ нибудь сюда притащит… Мне кажется, чем меньше чужих людей будет в доме, тем лучше. Энтузиазм Тома надо как‑ то обуздать, что ли. Ты со мной согласна?

– Конечно. Но как это сделать? По‑ моему, твой брат так разошелся, что и слушать никого не станет.

– Есть только один выход, – мрачно произнес Эдмунд. – Я сам должен сыграть роль Ангальта. Иначе Том действительно не успокоится.

Фанни молчала.

– Я понимаю, что действую непоследовательно, – начал оправдываться Эдмунд. – После того, как я решительно выступил против их затеи, отказался участвовать в любой роли, теперь я тем не менее соглашаюсь на столь унизительную для меня роль Ангальта. Но пойми меня правильно, Фанни, я не вижу другого способа угомонить своего брата. Видимо, придется мне сдаться ради нашего же спокойствия.

– Наверное, ты прав, – медленно проговорила девушка. – Во всяком случае, сейчас ты больше ничего не сможешь сделать. Вероятно, потом мы что‑ нибудь изобретем против их затеи, но не теперь…

– А что мы можем изобрести? Я вижу, ты тоже осуждаешь меня. Тогда давай представим себе, что я отказался и Том пригласил Чарльза. Что получается? Этот молодой человек, допустим даже, что он будет уезжать к себе ночевать, раз уж живет неподалеку, но все равно – он же будет приходить с утра и торчать в доме весь день. Мы все будем ощущать присутствие постороннего. Это уже не гость, вернее, не совсем гость, ведь у него будут такие же права, как и у остальных. Зачем нам всем нужна такая обуза?

Теперь еще одно. Представь себе, как тяжело придется мисс Кроуфорд. Ведь она будет играть с совершенно незнакомым партнером. Мэри ведь не профессиональная актриса, она не может признаваться в любви каждому актеру по нескольку раз в день, если того требует пьеса. Пощади ее чувства. Ведь ты сама отказалась участвовать, потому что знаешь, что не умеешь играть. Да никто из них тоже не умеет, поэтому тут надо быть как можно аккуратней. Я вчера краем уха слышал, о чем вы беседовали с мисс Кроуфорд, и она тебе сама сказала, что ей очень не хочется выступать с незнакомцем. Пожалей ее, Фанни… Ну вот, ты задумалась. Это уже лучше.

– Мне, конечно, очень жаль мисс Кроуфорд, – вздохнула Фанни, – но еще больше жаль тебя. Ты так яростно сопротивлялся им, ты ведь знаешь, как к этому отнесется дядюшка. И вот теперь вынужден сдаться. Представляешь, как они будут ликовать!..

– Ничего страшного. Это у них пройдет сразу же, когда они увидят меня на сцене. Актер из меня никудышный, и я этого не скрываю. Но, разумеется, первое время они будут торжествовать, я это предвижу и уже внутренне приготовился с достоинством все вытерпеть. Но я готов. И если я пожертвую собой не напрасно, пусть будет так. Главное, чтобы эта их блажь не распространялась хотя бы за пределы Мэнсфилда. Пока что я не могу предложить ничего другого – я не имею на них влияния, я больше не авторитет. Я оскорбил их в лучших чувствах, и теперь они не будут прислушиваться к моим словам.

Но если я уступлю им, то смогу пойти и на разные хитрости – во всяком случае, я тогда, будучи членом их труппы, смогу доказать, что мы вполне можем обойтись собственными силами и незачем выходить на большую дорогу, чтобы подбирать всех встречных‑ поперечных, дабы увеличить количество актеров. Вот в чем моя цель. И если им потребуются еще люди, я привлеку Грантов и даже, если на то пошло, и миссис Рашуорт тоже. Как ты считаешь, игра стоит свеч?

– Да, по‑ моему, ты сумел меня убедить, – согласилась Фанни.

– Хорошо. Мне очень нужно было услышать твое одобрение. Но может быть, ты сумеешь предложить еще что‑ нибудь? Я всю ночь не спал, думал, что бы предпринять, но ничего путного в голову так и не пришло.

– Нет, Эдмунд, у меня те же самые проблемы, к сожалению.

– Ну, тогда пожелай мне удачи, кузина, и поддерживай меня. Договорились?

– Конечно.

– Если бы ты была против, я чувствовал бы себя крайне неуверенно, но теперь я полон решимости. Я знаю, что абсолютно прав. Нельзя допустить, чтобы Том вот так, как обещал еще вчера, с утра бы седлал коня и ехал по всей округе собирать желающих участвовать в их дурацкой затее. Да мы скоро бы стали посмешищем в глазах всех соседей!.. К тому же мне показалось, что ты, как женщина, посочувствуешь мисс Кроуфорд…

– И ты не ошибся, – подтвердила Фанни. – Но зато теперь она обрадуется, что у нее такой замечательный Ангальт.

– Она очень милая девушка, – вздохнул Эдмунд. – А как она утешала тебя вчера! Ведь никто другой не подошел и не успокоил, только она одна. Мэри мне нравится все больше и больше с каждым днем.

– Да, она действительно была ко мне очень добра, и я ей бесконечно благодарна за это…

Фанни замолчала, не в силах продолжать свои излияния. Но Эдмунду было уже достаточно и этих слов.

– Значит, мой план таков, – решительно заговорил Эдмунд. – Сразу же после завтрака я иду к Тому и заявляю, что согласен участвовать в спектакле. Потом мы сообщаем об этом мисс Кроуфорд и начинаем репетировать… А пока не буду тебя больше отвлекать, милая кузина. Наверное, ты хочешь остаться одна и немного почитать. Извини, что я нарушил твое уединение, но сам я бы не смог, наверное, решиться на такой поступок. Мне очень нужна была твоя поддержка. Ведь я не мог заснуть всю ночь… Нет, если Том уже проснулся и бродит где‑ нибудь по дому, я даже завтрака ждать не буду, а расскажу ему все прямо сейчас. – Эдмунд подошел к столу, увидел лежащую на нем книгу и открыл ее наугад. – А ты, как я вижу, приготовилась к путешествию в Китай? – Он посмотрел на другой том, лежащий рядом и добавил: – Или может быть, отправишься в мир сказок? Впрочем, здесь у тебя большая библиотека, и можно придумать, что угодно. Как только я уйду отсюда, ты начисто позабудешь о всех наших театральных перипетиях. Счастливица!.. Только не оставайся здесь очень долго, на улице уже достаточно прохладно.

Эдмунд ушел, но Фанни никак не могла сосредоточиться на книге. Она смотрела на страницу пустыми глазами. Никакие путешествия ни в Китай, ни в сказочный мир не смогли успокоить ее. Ведь кузен только что сообщил ей самую невообразимую, самую чудовищную новость. Он будет играть! После всего того, что он открыто сказал об этом доморощенном театре, он решил сдаться! Оказывается, Эдмунд может запросто отказаться от своих намерений, отступиться от своих принципов и идеалов!

Может быть, он неправ? Может, опять ошибается? Увы! Теперь Фанни показалось, что во всем виновата мисс Кроуфорд. Какое влияние каждое ее слово оказывает на Эдмунда!.. Теперь все личные тревоги и переживания казались Фанни пустяком по сравнению с тем, что ей только что сообщил кузен. Пусть Том и Мария пристают к ней с просьбами, все равно ничего страшного они сделать не смогут.

Фанни посидела еще немного и в отчаянии подумала: «Раз уж Эдмунд не выдержал, то мне и подавно не суждено противостоять им. Но уже все равно – что будет, пусть то и будет».

Глава 17

Итак, это был настоящий праздник для Тома и Марии. Они уже отчаялись заполучить Эдмунда в свою труппу, и поэтому победа казалась им еще слаще. Как возликовали все участники домашнего театра! Еще бы, ведь теперь не надо было приглашать никого со стороны, и можно укомплектовать состав членами семьи и самыми близкими друзьями.

Правда, Эдмунд продолжал уверять брата и сестру, что пьесу они подобрали не самую удачную, и что вообще эта затея должна вызвать неодобрение отца, поэтому надо быть как можно тише и не рекламировать себя среди знакомых.

И Том, и Мария поддакивали Эдмунду, во всем соглашаясь с ним и обещая все, чего бы он ни просил – и уменьшить число его реплик, и не приглашать никого на премьеру – лишь бы он остался с ними. Все дружно поздравляли друг друга и старались при этом не особенно показывать перед Эдмундом своих счастливых лиц, ограничиваясь лишь скромными улыбками.

Все прекрасно понимали, что именно заставило Эдмунда пойти на попятную. Но никто и не думал обвинять его в эгоизме. Да, только использовав Мэри как приманку, им удалось заполучить братца в свои сети, но это ничего не меняло в их планах. Мистер Рашуорт заново принялся пересчитывать количество своих реплик, мистер Йетс дружески похлопал Эдмунда по плечу и заявил:

– А знаете, дружище, в конце пьесы есть замечательная сцена – ссора между Ангальтом и бароном. Там вам придется показать свое мастерство с полной силой. Ну ничего, будем стараться, – обнадеживающе добавил он.

А миссис Норрис, обрадованная тем, что еще один член их дружной семьи взялся за ум, принялась суетиться, обхаживать Эдмунда и расспрашивать его, какой именно костюм он предполагает для Ангальта, и как только он надумает, она всегда будет к его услугам с ниткой и иголкой в руках.

– Ну что ж, если уж и Эдмунд понял, что затея хороша, – рассуждал довольный Том, – то, может быть, и Фанни согласится помочь нам? Братец, ты не поговоришь с ней? Мне кажется, тебя она послушалась бы.

– Нет‑ нет, – поспешил ответить взволнованный Эдмунд. – Она твердо все для себя решила. Фанни играть не будет.

– Ну что ж, хорошо… – неопределенно сказал Том, и Фанни, находившаяся сейчас невдалеке от веселой компании, снова почувствовала неясную тревогу.

Перемена в отношении Эдмунда к театру положительно подействовала не только на Бертрамов. Когда они все вместе пошли в дом священника, чтобы сообщить приятную весть Кроуфордам, Эдмунд сам изумился, увидев Мэри. Она ликовала, и настолько обрадовалась своему новому партнеру, словно они не виделись много лет. Мэри буквально летала, она искрилась от счастья и не переставала улыбаться, словно не верила своей удаче.

– Как хорошо, что вы все‑ таки согласились, мистер Эдмунд Бертрам! – восхищенно восклицала она. – Я знала, что так оно и будет! Я верила.

Настроение у всех было превосходное, только Фанни никак не могла решить, как ей себя вести. Внезапно ее осенила счастливая мысль – попросить мисс Кроуфорд, пустив в ход все свое обаяние, уговорить миссис Грант взять на себя роль, которую прочили Фанни. Мэри без труда смогла уговорить миссис Грант, и настроение мисс Прайс стало почти таким же хорошим, как и у остальных. Неприятный осадок, оставшийся после утреннего разговора с Эдмундом, казалось, растаял без следа. Поскольку все решилось к общему удовольствию, Фанни могла снова почувствовать себя относительно спокойно.

Единственное, что смущало ее, так это счастливое выражение лица Эдмунда. В сочетании с его неожиданным отступничеством от первоначального решения не принимать участия в спектакле, это все‑ таки оставляло в душе Фанни дискомфорт, весьма напоминающий ревность. Тем более что сияющая мисс Кроуфорд, не перестававшая радостно щебетать как только узнала о решении Эдмунда, казалась Фанни оскорблением ее чувств.

Не считая мисс Прайс, вся остальная компания испытывала небывалый подъем: они увлеченно делились друг с другом всевозможными соображениями относительно постановки, обсуждали костюмы, вспоминали полюбившиеся сцены и реплики, в общем, производили впечатление вполне спаянной и сыгравшейся труппы молодых актеров.

Лишь одна Фанни оставалась в стороне. Подойди она сейчас к веселой компании, удались ли в Восточную комнату – никто не обратил бы на ее отсутствие решительно никакого внимания. Видимо, одиночество было ее уделом. Что сейчас, что тогда, на прогулке в Сотертоне, где она одна просидела на скамейке, пока остальные гуляли, – все это говорило за то, что она никак не вписывается в это общество.

А тем временем Том и Мария занялись миссис Грант. Теперь, заполучив ее в труппу, они начали живейшее обсуждение всего того, что той могло понадобиться: костюмы, время репетиций и прочее…

Единственное, что поддерживало Фанни в эти минуты всеобщего забвения, так это уверенность в том, что ее дядя, будь он здесь, никогда бы не одобрил этого, по меньшей мере, странного, увлечения всей семьи. И эта мысль хоть как‑ то утешала ее.

Впрочем, Фанни была не совсем одинока в этот счастливый день. Ей почему‑ то вдруг вспомнилась Джулия – ведь она тоже отказалась от участия в представлении, правда, по совсем иным причинам. Но, тем не менее, они, хоть и против воли, оказались подругами по несчастью. Поначалу Джулия надеялась, что Генри Кроуфорд постарается успокоить ее, найти слова утешения и ободрения, или хотя бы будет проявлять привычные знаки внимания. Ее постигло горькое разочарование. Увлеченному, как и все остальные, предстоящим дебютом, Генри было не до нее. Мысль о том, что мистер Кроуфорд предпочел ей Марию, не давала покоя и заставляла нервничать и злиться.

В мрачном молчании, окутанная своим горем, словно плащом, Джулия сидела в одиночестве и ничто не могло отвратить ее от печальных дум: ни веселый смех, ни даже ухаживания мистера Йейтса. Она, как будто насильно, выдавливала из себя односложные ответы, да еще отпускала в адрес увлеченных «актеров» колкости, не лишенные, впрочем, изрядной доли горечи.

Так прошло два дня. Наконец Генри Кроуфорд, призвав на помощь все свое обаяние и галантность, решил предпринять еще одну попытку развеять мрачное настроении Джулии, но, получив отпор, оставил свои благородные порывы и вновь окунулся во всеобщее безумство. Правда, миссис Грант весьма беспокоилась за Джулию и попросила Генри еще раз подойти к ней. Она удивлялась, почему мистер Кроуфорд так беззаботно репетирует свою роль, в то время как Джулия сидит одна в углу, всеми покинутая. Тогда Генри объяснил, что между ними, в общем‑ то, не существует никаких особенных взаимных симпатий, поэтому постоянно навязывать ей свое общество он считает нетактичным. Это несколько озадачило миссис Грант. Она на всякий случай напомнила Генри, что в таком случае тем более надо быть поаккуратней и не показывать на людях своих чувств к Марии, ибо и это может быть неверно истолковано. Мистер Кроуфорд лишь неопределенно пожал плечами и миссис Грант, полностью успокоившись, принялась заучивать свои шесть реплик.

Однако, как только к ней подошла Мэри, она тут же обратилась к ней:

– Мне почему‑ то всегда казалось, что Джулия по уши влюблена в нашего Генри, – сообщила она сестре. – Странно, как это я могла настолько ошибаться.

– Никакой ошибки тут нет, – улыбнулась Мэри. – Мало того, не только Джулия, но и Мария тоже. Они обе влюблены в него.

– Обе? Какой кошмар! – ахнула миссис Грант. – Только не вздумай сказать об этом ему! Подумай о бедном мистере Рашуорте.

– О нем пусть лучше подумает сама мисс Бертрам, – фыркнула Мэри. – Ей не помешало бы побольше следить за собой. Я частенько подумывала о богатстве и положении мистера Рашуорта. Жаль, что они достанутся Марии. Нет, я вовсе не против такого богатства, но только мне сам обладатель этого состояния безразличен, вот в чем дело. Впрочем, имея такие доходы, он может и не работать. Но при этом должен являться достойным представителем своего графства и всегда обязан быть на высоте.

– А я и не сомневаюсь, что он займет свое место в парламенте, вот увидишь. Как только сэр Томас вернется, он быстро составит ему протекцию. Мистер Джеймс Рашуорт давно бы был при деле, но только у него, как мне кажется, нет ни связей, ни необходимой в таких вопросах прыти.

– Мне кажется, сэр Томас много добрых дел воплотит в жизнь, стоит ему только вновь очутиться здесь, в родных местах. Помнишь такое стихотворение «Посвящение табачному листу»? По‑ моему, там были такие строки:

Благословенный лист! Твой аромат

Разносится подобно фимиаму.

Во славу проповедников и храма

И тамплиеров – Господа солдат!

Так вот, я бы переделала это стихотворение в честь сэра Томаса Бертрама, и тогда оно зазвучало бы так:

Сэр Томас! Благородством вида

Спокойствием и властностью своей

Возвысишь ты и Джеймса, и детей,

Да не затронут их ни бедность, ни обиды!

Ну, что вы скажете? Каковы мои творческие успехи, миссис Грант? По‑ моему, сестрица, я схватила саму суть. Ведь только от сэра Томаса, пожалуй, зависит благосостояние и его детей, и его будущих зятьев.

– Когда ты поближе познакомишься с ним, то поймешь, что это очень справедливый человек. И он больше всего беспокоится за свою семью, это ты верно подметила. Но я считаю, что это совсем неплохо. Впрочем, мы и сами во многом зависим от него. Он такой величественный и гордый – сразу видно, кто хозяин в доме. И каждый – от старшего сына до последней служанки – все у него знают свое место.

Леди Бертрам сейчас немного распустилась, конечно, при нем она более собрана. И уж никто не может справиться с несносной тетушкой Норрис, кроме сэра Томаса. Однако, Мэри, не возомни, будто Джулия имеет серьезные намерения по отношению к Генри, иначе она не осмелилась бы так открыто кокетничать с мистером Йейтсом. И еще одно: как бы ни увлекались Генри и Мария друг другом, тут тоже ничего у него не получится. Сотертон – слишком лакомый кусочек, чтобы Мария нашла в себе силы от него отказаться. Так что с ее стороны это может быть только мимолетным увлечением. Впрочем, она лучше знает, что делает…

– А мне кажется, что у мистера Рашуорта не оставалось бы ни единого шанса, если бы Генри первым успел познакомиться с Марией. Конечно, теперь, когда уже официально объявлено о помолвке, ей деваться некуда, – сказала Мэри.

– Если все это настолько далеко зашло, – заволновалась миссис Грант, – то надо что‑ то предпринимать. Как только с пьесой будет покончено, я сама с ним серьезно поговорю. И если даже это не подействует, придется отослать его из Мэнсфилда. Неважно, что он мой родственник. Пусть хотя бы на некоторое время, но их надо разлучить.

Однако, Джулия действительно страдала. Впрочем, не только миссис Грант не поняла истинной причины этого. Девушка старалась все сделать так, чтобы никто не догадался о настоящем происхождении ее тоски. Джулия любила и продолжала любить, и ее чувства не стихали, а наоборот, теперь, когда ликовала соперница, девушка со всей ясностью ощутила свою безумную страсть. Сердце ее ныло при одном виде Генри, она не могла найти утешения ни в чем, и за какое дело бы ни принималась, все валилось у нее из рук и мысли ее постоянно возвращались к мистеру Кроуфорду.

Ее родная сестра, которая теперь каждый день могла общаться с ним, сколько угодно, теперь стала для Джулии врагом номер один. Джулия сердилась на Марию, и если раньше она прощала сестре даже то, что та не обращает должного внимания на своего жениха и пренебрегает им, теперь она мысленно укоряла и стыдила ее и только удивлялась, насколько же слеп мистер Рашуорт, если не замечает того, что творится у него под самым носом, причиняя известный вред его репутации.

Мария же упивалась победой. Она начисто забыла о сестре, с которой раньше была неразлучна, и полностью погрузилась в собственное счастье.

Фанни, похоже, была единственной, кто все видел и все понимал. Она от души сочувствовала Джулии, но ничем помочь не могла. Они никогда особенно и не дружили, поэтому сейчас Джулия не стала обращаться к кузине за поддержкой, да и та не сочла нужным сделать первый шаг. Они предпочли страдать поодиночке.

Впрочем, ни оба брата, ни тетушка Норрис не замечали, как мучается Джулия. Хотя им это было в какой‑ то мере простительно – у них и без Джулии хватало своих забот. Том настолько увлекся театром, что уже не мог ни думать, ни говорить на другие темы. Эдмунд теперь жил как бы двойной жизнью – у него была мисс Кроуфорд в реальности и Амелия на сцене, так что времени на сестру, разумеется, не оставалось.

Что же касается тетушки Норрис, то она сейчас возомнила себя, чуть ли не главным человеком в домашнем театре. Она занималась костюмами, подбирала ткани, экономя при этом на каждом дюйме и сообщая ежедневно о своих грошовых достижениях. Впрочем, ее никто за это не благодарил. Однако прозорливая тетушка смотрела вперед и в любой момент была готова доложить сэру Томасу, сколько крон ей удалось сберечь до его приезда, а также подробно рассказать, что она без него не смыкала глаз, блюдя нравственность его дочерей и обеспечивая должный порядок в доме.

Глава 18

Казалось, теперь у «актеров» все пошло как по маслу. Людей им хватало, костюмами они были обеспечены, плотник мастерил подмостки и кулисы. Больше не возникало никаких препятствий на пути к исполнению желания – заветной премьере «Обета возлюбленных». Со стороны труппа производила впечатление дружных и всем довольных людей, объединенных общими интересами. Даже Фанни, при всем ее скептицизме, несколько успокоилась, так как в доме вроде бы все пошло на лад.

Но, как ни странно, постепенно и эта дружная компания начала понемногу распадаться. И Фанни, приглядевшись к своим близким повнимательней, поняла, что причины роптать находились на каждом шагу, стоило только копнуть поглубже. Во‑ первых, Эдмунд, как человек щепетильный, тут же потребовал, чтобы декорации выглядели как настоящие. Для этого из города был вызван специальный художник, что ввело Бертрамов в дополнительные расходы.

Но это было еще полбеды. Том, несмотря на договоренность о строгой конфиденциальности постановки, тем не менее, успевал хвастаться всем знакомым своими успехами, не забывая пригласить их на премьеру вместе с родителями, братьями, сестрами и прочими родственниками. А если учесть, что Том был человеком крайне общительным и имел друзей практически везде, то, по расчетам Эдмунда, к ним вскоре должна была нагрянуть внушительная толпа зрителей.

Том постоянно ругался с художником. Ему казалось, что тот работает слишком уж медленно. Старшему Бертраму не терпелось поскорее играть. Он уже выучил свою роль назубок, каждый день по нескольку раз повторял ее и злился оттого, что другие находятся только на половине пути. Правда, он забывал, что его‑ то роль была как раз далеко не самая сложная. От тоски и бездеятельности Том шатался среди репетирующих, время от времени ругая себя за то, что не выбрал какую‑ нибудь другую пьесу, где можно было либо себе подобрать что‑ нибудь посложнее, либо другим – попроще.

Фанни любила слушать и смотреть, как проходят репетиции. Чаще всего получалось так, что она‑ то как раз и оказывалась единственной зрительницей всего того, что происходило в домашнем театре. Она терпеливо выслушивала самые разнообразные жалобы своих родных и приятелей. Ей доверяли все, с ней делились радостями и огорчениями.

Со временем Фанни стали посвящать и в маленькие тайны. Она уже знала, что мистер Йейтс, хотя и сам декламирует отвратительно, но настроен против Генри Кроуфорда, что Тома ругают за то, что во время своих выступлений он глотает половину слов, а миссис Грант начинает хохотать ни с того ни с сего в самый ответственный момент. Эдмунд забывает текст, он до сих пор так и не выучил его до конца, но даже то, что выучил, зачем‑ то читает по бумажке. Мистер Рашуорт, правда, не пользовался шпаргалками, зато требовал суфлера, которому приходилось читать за Джеймса весь текст.

Несчастный мистер Рашуорт наводил панику на всех и каждого, и лишь он приближался к труппе, все бежали от него врассыпную, поскольку уже по одному его виду было понятно: Джеймсу опять требуется суфлер.

Даже Мария теперь избегала Рашуорта. Ей доставляло куда больше удовольствия репетировать сцену, где она участвовала вместе с Генри Кроуфордом. Бедный Рашуорт жаловался на нее Фанни, та выслушивала и лишь печально кивала головой в ответ, не произнося при этом ни слова.

Кроме того, каждый считал своим долгом высказать свое недовольство полученной ролью. У одних оказалось слишком мало реплик, у других – чересчур много. При чем и те и другие очень скоро забывали, на что именно они жаловались, и случалось так, что приходили поплакаться к Фанни именно на то, что раньше считали в своей роли самым удачным.

Но Фанни видела все это в другом свете. Она, разумеется, внимательно слушала, но делала совершенно другие выводы. Ей доставляло наслаждение пробираться незаметно в театр и наблюдать за играющими. Особенно она полюбила первый акт, где Мария и Генри появлялись вместе. Генри играл совсем неплохо, а что касается мисс Бертрам – она вообще была потрясающа.

Итак, Фанни приходилось частенько выступать то в качестве суфлерши, то просто зрительницы. Но со стороны она лучше замечала недостатки актеров, и поэтому ее присутствие очень быстро оценили буквально все.

Мисс Прайс могла вполне объективно судить об игре каждого участника труппы. Больше всех ей нравился Генри Кроуфорд. Он держался на сцене уверенней, чем Эдмунд, был спокойней и рассудительней, нежели Том и уж, разумеется, куда талантливее мистера Йейтса. И хотя Фанни недолюбливала Генри как человека, она не могла не признать, что как актер, он был неповторим.

Фанни высказывала свое мнение вслух, не обращая внимание на выкрики мистера Йейтса о том, что Кроуфорд играет «без изюминки», что он скучен и надоедлив. Девушка прекрасно понимала, откуда у Джона такая ненависть к Генри, и поэтому отмалчивалась, не желая вступать в бессмысленный спор. Однажды не выдержал даже мистер Рашуорт и, повернувшись к Фанни после того, как она в очередной раз положительно высказалась об игре Кроуфорда, воскликнул:

– Послушайте, мисс Прайс, что хорошего вы в нем нашли? Разве мы все хуже выглядим на сцене? Я вот, например, совсем не вижу, чем тут можно восхищаться! И вообще, когда такой пигмей вылезает на подмостки, он ничего кроме смеха вызвать не может.

С этого момента Рашуорт стал более пристально приглядываться к своей невесте, и Марии стоило немалого труда разубедить Джеймса в его подозрениях. Отношения мисс Бертрам и Генри стали настолько настораживающими, что даже недалекий Рашуорт перестал считать свои реплики, а предпочел поприсутствовать при репетициях первого акта, к которому сам лично не имел никакого касательства.

Впрочем, от этого роль Джеймса ничуть не пострадала, поскольку он все равно никак не мог запомнить и половины своих реплик. Миссис Рашуорт откладывала свой приезд в Мэнсфилд, поскольку считала, что у ее сына слишком маленькая роль, и она явится лишь на премьеру, чтобы оценить сюжет и постановку всего спектакля. Однако эта «маленькая и незначительная» роль давалась бестолковому Джеймсу с таким трудом, что все остальные подсказывали ему его же реплики прямо на сцене, а потом довольствовались хотя бы тем, что он, перевирая предложения и путаясь в словах, мог донести до зрителя хотя бы туманный смысл своих высказываний. Казалось, роль графа Касселя уже знают назубок все участники труппы. Кроме, разумеется, самого Рашуорта.

Итак, Фанни нашла себе занятие. Правда, она по‑ прежнему чувствовала себя посторонней в театре. Раз отказавшись от него, она навсегда считалась «оппозицией», но тем не менее никакой вражды или злобы это не повлекло. Наоборот, положение человека, стоящего над схваткой, невольно делало Фанни единственным критиком и человеком, которому можно излить душу в минуту усталости или какой‑ нибудь сценической неудачи. Хотя ее никто не прогонял, более того, с ее мнением считались, и ее присутствие на репетициях только приветствовалось, тем не менее, она продолжала ощущать себя одинокой.

Кроме того, предстояло шить множество самых разнообразных костюмов. Портних не хватало, и здесь ловкие руки мисс Прайс были как нельзя кстати. Первой предложила поучаствовать в шитье сама миссис Норрис. Так как тетушка взяла на себя роль руководительницы‑ костюмерши, она уже считала, что ей самой неприлично носиться с иголкой или снимать мерки с актеров.

– Фанни, детка, иди‑ ка сюда, – заявила она как‑ то утром, – ты не представляешь, как тебе повезло! Что ты слоняешься без дела из одной комнаты в другую. Посмотри – все другие работают с утра до вечера. Вот взгляни на меня – я уже совсем измучилась с этой накидкой для графа Касселя, то есть, для мистера Рашуорта. А ты у нас такая искусница! Правда, у меня нет большого куска шелка, вот только лоскутки, но я знаю, у тебя все получится. Сшей‑ ка их пока что вместе. Мы должны экономить на всем, милочка, я не могу покупать шелк специально для такой накидки. Придется обойтись тем, что имеется… Я знаю, ты управишься в один миг. Ну, а меня назначили главной по хозяйственной части. Так что приступай сразу же. Если ты нам не поможешь, то премьера снова будет откладываться…

Конечно, Фанни никогда бы не отказалась помочь, но последние слова тетушки были ей особенно приятны. Правда, тут в разговор вступила леди Бертрам, немного остудив Фанни. Она заметила:

– Разумеется, сестрица, Фанни все сделает. Представляешь, какое это для нее счастье! Она никогда раньше такого еще не шила. Помнится, в молодости я очень любила всякие спектакли и даже когда‑ то ходила в театр. А про что эта пьеса, Фанни? Ты нам никогда не рассказывала…

– Потом, потом, сестра, – перебила ее тетушка Норрис. – Фанни не может одновременно и шить, и разговаривать. А пьеса про обед возлюбленных. Неужели тебе и так непонятно?

– По‑ моему, – робко произнесла девушка, – сегодня вечером они будут репетировать сразу три акта, и вы там сможете увидеть всех вместе.

– Нет‑ нет, тогда пропадет впечатление от премьеры, – вмешалась миссис Норрис. – Надо подождать, пока будет готов занавес. Это уже скоро – нам осталось каких нибудь два‑ три дня. А без занавеса не будет того очарования, которое испытываешь, приходя в настоящий театр. Я права, сестрица? Тем более что я задумала по кайме пустить твою любимую бахрому…

Леди Бертрам послушно закивала. Но Фанни не разделяла спокойствия своей тетушки. Она с нетерпением ждала вечера. Ведь если сегодня начнется репетиция третьего акта, значит, Эдмунд и мисс Кроуфорд впервые появятся на сцене вместе. Именно там разворачивалось то самое действие между Ангальтом и Амелией, которого Фанни ждала больше всего. По ходу пьесы Ангальт должен был признаваться в любви своей избраннице и просить ее руки. У девушки в этой сцене было не слишком много реплик, но тем не менее Фанни с замиранием сердца ждала, когда она все это увидит и услышит сама.

Сколько раз Фанни перечитывала эту сцену! И каждый раз мысленно представляла себе Эдмунда, произносившего слова любви. И вот теперь она должна была все это услышать из его уст. Ей почему‑ то казалось, что сегодня произойдет нечто вроде премьеры. Фанни была уверена, что они не могли тайком отрепетировать третий акт заранее.

Вечер приближался, но возбуждение Фанни не спадало. Она продолжала шить под чутким руководством тетушки Норрис, но лишь машинально выполняла то, что ей говорили. Мысли ее в это время были далеко. В середине дня, уже ближе к вечеру, ей удалось улизнуть в Восточную комнату с почти готовой накидкой. Оставалось сделать один или два шва, и Фанни посчитала, что прекрасно справится с этим в одиночку. Тем более, что она не собиралась смотреть, как будут репетировать начало спектакля. Во‑ первых, она знала его наизусть, а во‑ вторых, ей не хотелось встречаться лишний раз с мистером Рашуортом, чтобы выслушивать упреки в свой адрес. И помимо всего прочего, ей хотелось побыть одной и немного успокоиться.

Проходя через зал, она увидела, что с улицы вошли мисс Кроуфорд и миссис Грант. Однако, кивнув им издалека, она не стала останавливаться, а решительными шагами направилась в Восточную комнату. Там она устроилась поудобнее и, дошивая костюм для графа Касселя, продолжала мечтать о предстоящей репетиции. Однако в одиночестве она пребывала лишь четверть часа, после чего раздался легкий стук, дверь распахнулась и в комнату вошла смущенная мисс Кроуфорд.

– Я не ошиблась? – неуверенно спросила девушка и огляделась. – Так и есть. Это та самая знаменитая Восточная комната. Мисс Прайс, я умоляю вас, не отказывайте мне. Не ругайте меня за то, что я вот так ворвалась к вам. Дело в том, что я пришла за помощью…

Фанни была настолько поражена, что не могла произнести ни слова. Она только молча развела руками и указала на пустой камин.

– Ничего страшного, – успокоила ее Мэри. – Мне совсем не холодно, пусть вас это не пугает. Позвольте мне здесь остаться на некоторое время. Дело вот в чем. Я хочу, чтобы вы послушали, как я читаю в третьем акте… Я принесла книгу, и если бы вы были так добры проверить меня… Я специально пришла чуть пораньше. Я хотела сначала отрепетировать эту сцену вместе с Эдмундом где‑ нибудь наедине, но я его не нашла… Впрочем, если бы даже и нашла, то вряд ли смогла бы произнести все эти фразы в его присутствии. Мне необходимо немного потренироваться до того, как мы начнем репетицию на сцене. Вы меня понимаете?

Фанни как могла спокойней убедила девушку, что все прекрасно понимает и готова прочитать роль Ангальта, если это, конечно, ей поможет. При этом она отметила, что голос у нее предательски задрожал.

– А вы читали третий акт? – поинтересовалась Мэри, открывая книгу на нужной странице. – Вот отсюда… Честно говоря, я сначала даже не обратила особого внимания на слова, которые должна произносить… Нет, вы только посмотрите… – Она начала указывать пальцем на наиболее откровенные, с ее точки зрения, строки. – Ну как я смогу произнести это вслух молодому человеку, да еще при этом глядя ему в глаза? Для вас это было бы проще. Все же он ваш кузен. Хотя для меня это даже лучше. Если вы не против, я бы отрепетировала пару раз с вами и привыкла бы, представив себе, что вы – это он. Кстати, у вас даже глаза чем‑ то похожи, так что мне будет легче. Вы согласны?

– Я? – Фанни еще сомневалась. – Право, не знаю. Во всяком случае, мне придется читать, потому что наизусть я, конечно, не помню эту роль.

– Ничего страшного! – обрадовалась Мэри, воспринимая слова мисс Прайс, как согласие. – Перед вами же будет книга. Значит, так. Нам надо два стула. Допустим, вот здесь у нас сцена, а там – публика. Кстати, вот эти два стульчика нам прекрасно подойдут… А вы, наверное, занимались, сидя на них, когда были еще маленькие? Могу себе представить, как это было интересно… Воображаю, как удивился бы ваш дядюшка, узнав, для чего они нам теперь пригодились.

Сэр Томас, наверное, с ума бы сошел, если бы приехал сейчас домой – мы дошли уже до того, что репетируем повсюду, чуть ли не на чердаке. Вообщем, заняли все поместье. Йейтс произносит сейчас свой знаменитый монолог в столовой. Я сама слышала, когда поднималась сюда. А Агата и Фредерик, разумеется, заняли основную сцену. Как им только не надоест талдычить одно и то же? Они же прекрасно все помнят, тут уже и репетировать нечего… Я удивлюсь, если у них в тексте на премьере будет хоть одна запинка. Я немного понаблюдала за ними. Они там постоянно обнимаются, ужас какой‑ то! Как только все это переносит бедный мистер Рашуорт? Мне удалось немного успокоить его. Я сказала:

– Вы только посмотрите, какая у нас прекрасная Агата будет! В ее чувствах так и просвечивает искреннее материнство, она словно настоящая мать для Фредерика!..

В общем, мне кажется, он поверил, что тут кроме искренних чувств матери и сына ничего нет… Ну разве я не молодец? Впрочем, я отвлеклась. Давайте перейдем сейчас к моему монологу.

Мэри начала декламировать. Фанни, стараясь искренне помочь мисс Кроуфорд, пыталась читать с выражением, одновременно представляя, что она уже не девушка, а молодой человек, хотя у нее это получалось довольно плохо. Тем не менее, имея перед собой такого «Ангальта», мисс Кроуфорд расхрабрилась, и девушки прошли уже половину сцены, как вдруг в дверь постучали, и в комнату вошел Эдмунд.

Удивление, смешанное с радостью отразилось на лицах всех троих. После короткого разговора выяснилось, что Эдмунд пришел к Фанни точно с такой же просьбой, как и сама Мэри. В руке он держал книгу и собирался просить кузину отрепетировать сцену сначала здесь, в Восточной комнате, поскольку он боялся появляться на сцене сразу перед мисс Кроуфорд.

Мэри и Эдмунд расхохотались. Но Фанни не могла полностью разделить их веселья. Она чувствовала, как между молодыми людьми словно протянулась невидимая нить. Она поняла, что хоть каждый из них искал утешения рядом с ней – Фанни, – тем не менее на поверку выходило, что вдвоем им будет гораздо лучше.

Эдмунду, правда, пришлось немного помучиться – он просил, заставлял и умолял Мэри репетировать вместе с ним, и, в конце концов, девушка сдалась. Дело кончилось тем, что Фанни им теперь нужна была только в качестве суфлерши и зрителя. Правда, они оба попросили мисс Прайс стать их критиком и жестким судьей, чтобы указать на все недостатки и промашки, и бедной девушке ничего не оставалось делать, как покорно кивнуть в знак согласия.

Сама она считала, что с них будет достаточно того, что она подсказывает в нужный момент. Фанни слабо представляла себе, как она начнет критиковать и оценивать такую важную сцену, как признание в любви. Да и подсказывать ей было тяжело, потому что, она смотрела на них, как завороженная, и частенько теряла нужное место в книге. Вслушиваясь в слова Эдмунда, она забывала обо всем, и один раз, когда кузен запнулся, она долго не могла понять, что от нее требуется.

Правда, Эдмунд отнес это на счет ее усталости и пожалел бедную Фанни, которую тетушка Норрис заставила еще и шить полдня.

Наконец действие закончилось, и Фанни даже нашла в себе силы похвалить обоих актеров и выразить им свой восторг. Она не преминула заметить, что игра их отличалась естественностью, что они оба казались взволнованными и страстными, как того и требовала сцена. Фанни, как заведенный механизм, выдавала им эти фразы, мысленно представляя себе, что все, то же самое, ей предстоит выдержать сегодня вечером еще раз.

Итак, в этот день ожидалась репетиция всех трех актов. Именно с этой целью миссис Грант и Кроуфорды должны были прийти пораньше. В воздухе чувствовалось напряжение, но оно было приятным и будоражило воображение.

Том радовался хотя бы потому, что дело близилось к концу, Эдмунд не мог прийти в себя после репетиции в Восточной комнате, да и все остальные немного нервничали – каждый по своей собственной причине.

Актеры собрались пораньше, и вскоре в «театр» пришли и зрители: леди Бертрам, миссис Норрис и Джулия. Неожиданно выяснилось, что пока шли репетиции в Восточной комнате, миссис Грант пришлось срочно уйти домой, поскольку ее муж внезапно почувствовал недомогание, и счел за лучшее прилечь.

Всюду зажгли свет и ждали лишь появления миссис Грант. Через некоторое время появилась служанка Грантов и сказала, что миссис просит прощения, но присутствовать никак не сможет. Ее муж действительно расхворался, да так сильно, что даже отказался за обедом от жареного фазана.

Эта новость расстроила всех. Во‑ первых, пропадала одна роль, а во‑ вторых, миссис Грант со своей веселостью и непосредственностью благотворно влияла на всю труппу доморощенных актеров.

Настроение у присутствующих упало: подготовка к репетиции, сама репетиция, бесконечные треволнения предыдущих дней – все пошло насмарку. Особенно безутешен был Том, который исполнял роль крестьянина и теперь остался без партнерши. Ситуация складывалась безнадежная, и тут взгляды всех невольно обратились на Фанни. Кто‑ то произнес:

– Вот если бы мисс Прайс пришла нам на помощь!

Услышав это, все тут же наперебой стали уговаривать Фанни помочь им, хотя бы просто почитать по книге текст. Ее упрашивали, чуть ли не умоляли. Даже Эдмунд присоединил свой голос, попросив девушку:

– Ну, пожалуйста, Фанни, если тебе это, конечно, не очень трудно…

Девушка попала в трудное положение. Еще недавно решительно отказавшись от участия в спектакле, она не собиралась менять своего мнения. «И зачем я только сюда пришла? – корила она себя. – Что, в самом деле – на мне свет клином сошелся? Почему бы им не попросить хотя бы мисс Кроуфорд… Останься я в Восточной комнате – не попала бы в такое неловкое положение. Теперь и отказать как‑ то неловко, и согласиться душа не лежит… Так мне и надо! »

– Вам же надо будет только зачитать несколько фраз по книге! – взмолился Генри Кроуфорд.

– А я уверена, что она знает эту роль наизусть, – добавила Мария, – ведь еще вчера на репетиции она раз двадцать поправляла миссис Грант, когда та ошибалась. Фанни, не притворяйся, я знаю все!

Девушка не могла отрицать этого. Она молчала, но Эдмунд бросил на нее такой нежный просящий взгляд, что Фанни затрепетала, и она, подумав, что ее согласие положит конец страданиям несчастной труппы, скрепя сердце, согласилась. Трудно представить себе, какой шквал восторга вызвал легкий кивок ее головы, и репетиция, к радости всех присутствующих, наконец‑ то началась.

Все шумно разбегались по своим местам, продолжая выражать свое удовольствие, с таким гамом и топотом, что совершенно не слышали ничего, что происходило в это время у парадного входа. Внезапно раскрылась дверь, и на пороге возникла бледная, как привидение, Джулия. Некоторое время она не могла произнести ни слова, но, наконец, совладала с собой и выдавила:

– Отец! Отец вернулся! Он уже в доме и идет сюда…

Глава 19

Как передать замешательство всей компании, возникшее при этом известии? Абсолютное большинство присутствующих были буквально поражены ужасом и не могли вымолвить ни слова. Сэр Томас приехал! В это трудно было поверить, настолько неожиданно все произошло, и у некоторых мелькнула было мысль о том, что это какой‑ то розыгрыш, но отчаянное выражение лица Джулии не оставляло места для сомнений. После первых удивленных восклицаний вновь наступило гробовое молчание. Все присутствующие испытали нечто вроде шока. Как же не вовремя! Появление сэра Томаса могло непредсказуемо изменить, а то и вовсе уничтожить столь тщательно разработанные планы.

Мистер Йейтс, со свойственной ему самонадеянностью, посчитал, что это всего лишь досадная помеха, мистер Рашуорт решил, что это знак свыше, нечто вроде благословения, но что касается остальных, то они, зная нрав сэра Томаса, не разделяли оптимизма Йейтса. Сердца их сжались, и они замерли в ожидании. «Что с нами будет? Чем все это может закончиться? » – эти мысли мелькали в голове у каждого. Затянувшаяся пауза становилась просто невыносимой, а тем временем уже слышен был скрип двери и шум приближающихся шагов.

Первой пришла в себя Джулия. Все переживания последних дней, вся ревность и обиды на время оставили ее. Что же касается эгоистических соображений, то в данный момент, ради общего дела, их можно было отодвинуть на второй план. В момент ее появления, как раз репетировался монолог Фредерика, который, объясняясь с Агатой, стоял, прижав ее руку к своему сердцу. Когда Джулия с порога заявила о приезде отца, Генри был настолько растерян, что не выпустил руки Марии, и лишь покраснел до корней волос.

– А мне совершенно нечего бояться, – злорадно заявила Джулия и удалилась.

Ее исчезновение как бы подстегнуло и остальных, выведя их из состояния столбняка. Братья Бертрам опомнились и, перекинувшись парой фраз, шагнули вперед, чтобы что‑ то предпринять. Они пришли к обоюдному решению, идти прямо в зал и встретить отца там. Мария сразу же присоединилась к ним, поскольку отсутствие Джулии придало ей смелости, недостатком которой она и так не страдала.

Генри Кроуфорд продолжал держать ее за руку, и в голове у Марии мелькнула мысль, что все происходившее на сцене может найти реальное воплощение и в жизни. Мистер Рашуорт стоял в растерянности, не зная, то ли потихоньку удалиться, то ли присоединиться к братьям и невесте, чтобы встретить сэра Томаса. «Идти мне или не идти? » – мучительно повторял он, затравленно озираясь по сторонам, но, казалось, никто его не слышит.

Вся троица Бертрамов была уже в дверях, когда Генри, наконец‑ то, соизволил обратить свое внимание на мистера Рашуорта.

– Конечно же, вам следует идти, чтобы выразить свое почтение отцу вашей невесты. – С этими словами он слегка подтолкнул Рашуорта по направлению к двери, и тот радостно устремился вслед за Бертрамами.

Поскольку кузены, занятые свалившейся на них неожиданностью, совсем забыли о Фанни, она осталась в комнате вместе с Кроуфордами и Йейтсом. Будучи скромной по натуре, она, не испытывая особой привязанности к сэру Томасу, никогда не считая себя равной его детям, была даже рада такому обстоятельству. По крайней мере, теперь ей хватало времени привести в порядок мысли и подготовиться к встрече с дядюшкой.

Хотя Фанни и переживала больше других и едва не упала в обморок при известии о приезде сэра Томаса, она, умея владеть собой, не подала и виду, насколько она напугана. Она всегда побаивалась дядюшку, и сейчас, после столь долгого его отсутствия, этот страх с удвоенной силой овладел ею.

Фанни с трудом сдерживала нервную дрожь, в мыслях царил полный сумбур, в то время как оставшиеся рассматривали появление сэра Томаса, как досадную помеху. Его приезд мог разрушить все их планы на этот вечер, поэтому голоса Кроуфордов и Йейтса приняли оттенок раздражительности и недовольства.

– Лучше бы он приехал в ноябре, как и обещал! – злобно прошипел Джон Йейтс. – А то вообще сидел бы на Антигуа и не высовывался. Тут и без него хватает… Теперь вся репетиция насмарку!

Что касается Кроуфордов, то они более сдержанно смотрели на вещи, считая, что все происходящее касается лишь семьи Бертрам. Будучи людьми, мыслящими трезво, они сразу поняли, что ни о каком спектакле не может быть и речи. Мистер Йейтс же наивно полагал, что как только первые минуты встречи пройдут, все успокоятся и, возможно, после чая репетиция будет продолжена.

– Как вы считаете, сэр Томас придет посмотреть на нас? Наверное, ему будет интересно, – заявил он. – Кстати, и отдохнет с дороги.

На эти слова Кроуфорды лишь иронично улыбнулись, сами в это время обдумывая, как бы потихонечку исчезнуть из Мэнсфилда. Они предложили мистеру Йетсу присоединиться к ним, обещая предоставить ему возможность воспользоваться их гостеприимством.

Мистер Йейтс, никогда не обременяемый ни родительскими ни семейными проблемами, не понял необходимости исчезнуть из дома Бертрамов. Со свойственным ему апломбом, он произнес:

– Думаю, мне лучше остаться здесь. Как джентльмен, я должен быть представлен хозяину дома. По той же самой причине я не считаю, что будет вежливо тайком покинуть поместье. Тем более, что я затратил столько труда, организуя этот спектакль!

К этому времени Фанни уже успела прийти в себя. Она прекрасно понимала, что ей тоже надо идти в гостиную, чтобы поздороваться с сэром Томасом. Еще минута – и будет поздно, – тогда уже дядюшке покажется невежливым такое промедление. Девушка вздохнула, еще раз представив себе тот кошмар, который ожидал ее в холле, и смело шагнула вперед.

Фанни показалось, что уж слишком быстро она добралась до гостиной. Но теперь, очутившись перед дверью, она вдруг почувствовала, что вся ее смелость куда‑ то разом улетучилась. Она снова посмотрела на дверную ручку и нерешительно потянула ее на себя. Дверь распахнулась, и в ярком свете перед ней представилось все семейство Бертрам.

И в этот момент до ее слуха донеслось ее собственное имя. Сэр Томас оглядывался по сторонам и как раз спрашивал:

– А где же наша Фанни? Почему я не вижу нашу маленькую Фанни?

Она бросилась к нему навстречу, и дядюшка с небывалой нежностью заключил ее в свои объятия, расцеловал и не переставал восхищаться своей племянницей, постоянно называя ее «моя дорогая Фанни», чем одновременно и смутил, и весьма удивил девушку.

– Как же ты выросла! – продолжал дядюшка. – Нет, вы посмотрите, какая она у нас теперь красавица! Да ты скоро выше меня будешь! Вот молодчина!

Фанни покраснела. Она не знала, куда спрятаться и как себя вести. Дядюшка никогда не обижал ее, это верно, но при этом никогда и не проявлял таких знаков внимания. Казалось, он сам изменился за долгое время отсутствия. Словно и голос у него стал другой, более мягкий и ласковый. Он говорил быстро, очевидно, обрадованный встречей, и никакой спеси и чувства превосходства в его тоне Фанни не почувствовала. Да, это был поистине другой человек – чуткий, любящий и заботливый.

Сэр Томас подвел ее поближе к свету и снова принялся рассматривать, словно видел впервые.

– Ну, как твое здоровье? – поинтересовался он и тут же спохватился. – Да зачем я про это спрашиваю? Я и так вижу, что с тобой все в порядке. Ты у нас прямо расцвела, моя маленькая дорогая Фанни! Видишь, как разрумянилась! Это тебе к лицу…

После этого дядюшка начал подробно расспрашивать, как поживает семья Фанни, все ли у них в порядке. Особенно его интересовало, как идут дела у Уильяма, всем ли он доволен и когда, наконец, приедет погостить в Мэнсфилд.

Отвечая кое‑ как на вопросы дядюшки, Фанни стала себя корить за то, что раньше не смогла разглядеть за неприступной внешностью его горячее сердце и искреннюю любовь и к ней, и даже к Уильяму, которого он практически и не знал. Когда же, наконец, она осмелилась поднять на дядю глаза и рассмотреть его получше, она сразу увидела, что он сильно похудел, на лице его появилось много новых морщин, очевидно, от жаркого солнца, а под глазами образовались мешки. И теперь Фанни ясно увидела в этих глазах, сколько всего пришлось ему пережить за время отсутствия, сколько невзгод свалилось на его плечи! Она ощутила такой прилив нежности, что ей захотелось кинуться ему на шею и крепко‑ крепко прижаться к его груди.

Сэр Томас, разумеется, стал снова центральной фигурой в доме. После первых радостных минут, понемногу все успокоились и расселись вокруг камина. Глава семьи устроился посередине. Все ждали интересных рассказов, а их у сэра Томаса было припасено немало. Он радовался, как ребенок, очутившись дома в кругу родных, после долгих и тяжелых испытаний.

Сэр Томас в тот вечер был удивительно разговорчив. Он был готов дать ответ на любой вопрос, а некоторые вопросы своих сыновей даже умудрялся предвосхищать. Он поведал, что в последнее время дела на Антигуа пошли на удивление хорошо, и ему удалось вырваться оттуда пораньше. А из Ливерпуля он поплыл на частном судне, не дожидаясь рейсового парохода, чтобы не терять драгоценные дни.

Баронет в мельчайших подробностях рассказывал о своем путешествии, словно наслаждаясь тем, что все это уже позади. Леди Бертрам сидела рядом с ним и не сводила глаз с супруга, а он, довольный и по‑ настоящему счастливый, оглядывал лица присутствующих, словно не верил, что все заботы у него в прошлом, и теперь его ждет долгий отдых и только приятные домашние хлопоты.

Несколько раз сэр Томас останавливал свой рассказ, чтобы снова умилиться прекрасным зрелищем – все домочадцы в сборе, словно они предчувствовали его приезд. Он опять и опять повторял, что не ожидал увидеть их вечером сразу всех. И тут же добавлял, что очень доволен встретить родных в полном здравии. Однажды он даже признался, что ему и не приходилось рассчитывать на такое – ведь наверняка кто‑ то из сыновей мог и отсутствовать, а дочери – мало ли что – пойти в гости к соседям. Но нет! Все оказались дома, и это было вдвойне приятно.

Не забыт был и мистер Рашуорт. Впрочем, теперь сэр Томас смотрел на него почти как на родного сына. Они очень уж долго жали друг другу руки. Джеймс произвел на баронета приятное впечатление и мужчины сразу же почувствовали взаимную симпатию.

Больше всех, разумеется, радовалась миссис Бертрам. Ей было приятно и от того, что муж вернулся так неожиданно, да при этом еще раньше, чем они надеялись его увидеть. Леди Бертрам слушала рассказы супруга с неподдельным интересом. Такого возбуждения она не испытывала по крайней мере последние двадцать лет. Она так разволновалась, что даже отложила свое рукоделие и попросила переложить мопса на соседний диван, оставив место рядом с собой для сэра Томаса. Леди Бертрам ничуть не беспокоилась за последствия своей деятельности в доме – ей волноваться было не о чем. Все это время она только и занималась, что изготовлением бахромы да вышивкой различных гобеленов. К тому же она успевала следить за молодежью и была уверена в том, что и они ничего предосудительного за время отсутствия отца не совершили. Поэтому она позволила себе расслабиться и теперь, не скрывая удовольствия, зажмурившись от счастья, просто слушала диковинные истории, не перебивая сэра Томаса и не задавая никаких вопросов. Только сейчас, чувствуя локоть мужа, она полностью осознала, как пусто и одиноко ей было в доме без него.

Если леди Бертрам сейчас находилась в состоянии эйфории, этого уж никак нельзя было сказать о ее сестре. Нет, миссис Норрис была готова встретиться с сэром Томасом каждую минуту. Она не боялась, что он рассердится, увидев в каком состоянии находится его дом – и это она уже заранее продумала. Она даже успела быстро припрятать шелковую накидку Рашуорта, как только входная дверь распахнулась. Ее смущало именно то, как внезапно появился баронет. Она ожидала, что все произойдет немного по‑ другому. Ей хотелось быть первой, встретившей его у порога, и именно миссис Норрис должна была сообщить остальным приятную новость.

Однако этого не случилось. Почему‑ то все оказались настолько заняты своими делами, что ни жена, ни дети не бросились сразу же в объятия прибывшего супруга и отца. Вместо этого его первым поприветствовал дворецкий. Он же и сообщил Джулии, первой, кто попался ему навстречу, о приезде сэра Томаса.

Увидев баронета, миссис Норрис настолько растерялась, что начала вдруг бегать вокруг него и суетиться, выкрикивая какие‑ то нелепые слова, вместо того, чтобы дать человеку возможность побыстрее прийти в себя и отдохнуть с дороги. Впрочем, ей всегда удавалось поднимать шум и причинять беспокойство именно там, где в первую очередь требовалась нормальная обстановка.

– А не желаете ли перекусить, сэр Томас? Если да, то я сейчас же сбегаю за экономкой. А что бы вы хотели сейчас поесть? А вы знаете, мы очень быстро все приготовим. Ах, ну почему же вы не сообщили заранее, что приедете? И почему нас никто не предупредил? Эти почтовые служащие, они такие нерасторопные!..

Сэр Томас как мог вежливо поблагодарил миссис Норрис за хлопоты, отказавшись, впрочем, от всяческой еды. Но она так замучила его своими вопросами и криками, что он согласился на чай, лишь бы она отстала. Когда же миссис Норрис сказала, что чай еще не готов, баронет, стиснув зубы, произнес:

– Ничего страшного, я подожду.

Но он напрасно надеялся, что миссис Норрис поймет его намек. Как только он начал рассказывать о своем путешествии в Англию и дошел до самого интересного места, когда их догонял французский капер, неугомонная дама снова влетела в гостиную и уже с порога начала предлагать сэру Томасу «ну хоть одну тарелочку супа».

– Спасибо, я подожду чай, – едва сдерживаясь, выдавил баронет.

– Ну что вы! – воскликнула миссис Норрис. – Супчику вы просто обязаны поесть. Это вам не чай. Чай будет потом!

Однако сэр Томас, закаленный в боях, не поддался на уговоры. Выдержав паузу, он приподнялся с дивана, и во всеуслышанье заявил:

– Все уже успокоились, и никто ничего не хочет, а вы все носитесь вокруг, миссис Норрис. Присядьте где‑ нибудь и помолчите хоть пару минут.

– Леди Бертрам, – обратилась обиженная тетушка к сестре, – ну тогда хоть вы поговорите насчет чая. Поторопите их там на кухне, что ли. По‑ моему, они все заснули…

И пока она что‑ то вещала, сэр Томас махнул рукой и продолжил свой рассказ.

Наконец, самое интересное в повествовании баронета закончилось. Он перевел дух, добрым взглядом обводя своих родных. Как хорошо, как уютно он чувствовал себя сейчас у камина среди детей, рядом с любимой женой! Но леди Бертрам, находясь все еще под впечатлением столь неожиданной встречи, стала весьма разговорчивой (что с ней случалось довольно редко) и ни с того ни с сего вдруг заявила:

– Дорогой, а ты знаешь, как развлекается наша молодежь? Даже не можешь себе представить! Они решили поставить домашний спектакль. Мы теперь живем все, как в театре.

– Правда? И что же вы ставите? – только и мог спросить ошарашенный сэр Томас.

– Ну, пусть они сами все и расскажут, – невинно улыбнулась леди Бертрам.

– Да‑ да, мы все расскажем, разумеется, но только потом, – поспешно сообщил Том и с притворной озабоченностью добавил: – Сегодня отец и без того сильно устал. К тому же ничего особенного в этом нет. Завтра мы все подробно и объясним…

Увидев вопросительный взгляд сэра Томаса, Том Бертрам вздохнул и продолжал:

– Видишь ли, мать в последнее время так скучала, ну, мы и решили ее немного развеселить и поставить дома несколько сцен из какого‑ нибудь спектакля… К тому же мы все подумали, что это нас займет. Да и погода уже несколько дней стоит дождливая – на улицу противно и нос высунуть, значит, надо было придумать какое‑ нибудь домашнее развлечение. Да я уже с третьего числа за ружье не брался, – пожаловался Том. – Только три дня всего‑ то и поохотился, а так сижу здесь как неприкаянный… – Он сразу переключился на другую тему, чтобы разговор о театре больше не заходил. – Представляешь, первого октября мы с Эдмундом пошли в рощу, что возле Истона, и там за каких‑ то пару часов настреляли дюжину фазанов! Мы могли бы добыть их и втрое больше, но помнили, что ты скоро приедешь, и решили не истреблять всю дичь. Я же знаю, что ты тоже большой любитель поохотиться. Кстати, в этом году, как я заметил, дичи особенно много. Надеюсь, что эти дожди, в конце концов, прекратятся, и тогда мы все вместе сможем отправиться в лес.

Казалось, Тому удалось хотя бы на время отвести грозу, нависшую над ними, и Фанни вздохнула свободнее. Однако после того, как подали чай, сэр Томас вдруг заявил, что не успокоится до тех пор, пока не побывает в своей любимой комнате.

– Иначе, – объяснил он, – я не почувствую себя до конца в собственном доме.

Лица окружающих снова напряглись. Баронет поднялся и ушел прежде, чем ему успели сообщить о некоторых переменах, происшедших в его комнате за последние дни. Наступила напряженная тишина. Первым заговорил Эдмунд:

– Надо срочно что‑ то предпринять.

– Кстати, что там поделывают наши гости? – спросила Мария, все еще ощущая тепло груди Генри, к которой была прижата ее рука. Больше ничего ее в данный момент, похоже, не интересовало. – Фанни, где ты оставила Кроуфордов?

Девушка могла только сообщить, что они благоразумно решили удалиться, чтобы не мешать семейному торжеству.

– Бедняга Йейтс! – воскликнул Том. – Значит, он там пребывает в полном одиночестве? Пойду‑ ка я схожу за ним. Если отец его увидит первым, гроза может разразиться прямо там, в бильярдной.

Том побежал в «театр», желая опередить сэра Томаса и успел как раз в тот момент, когда Джон и баронет встретились. Сэр Томас сначала удивился, увидев горящие свечи в своей комнате, которая, по его мнению, на время отсутствия хозяина по всем законам логики должна была пустовать. Потом, оглядевшись по сторонам, он был неприятно поражен перестановкой мебели. Больше всего его удивило то, зачем кому‑ то понадобилось передвигать в его комнату шкаф из бильярдной. Но долго удивляться ему не пришлось, потому что как раз в этот момент в бильярдной послышались какие‑ то странные звуки, и обескураженный сэр Томас заторопился туда. Тем более что звуки эти даже нельзя было назвать человеческим голосом. Баронету показалось, что там завывает какое‑ то неведомое животное.

Обрадовавшись тому, что в бильярдную можно войти и через другую, смежную дверь, сэр Томас рванул ее на себя, и сделав вперед три шага, очутился на сцене, едва не попав при этом в объятия молодого человека, отчаянно завывающего на все лады, который, перепугавшись в свою очередь, чуть не скинул хозяина дома со сцены вниз.

Именно в этот момент, когда растерявшийся мистер Йейтс оттолкнул легонько сэра Томаса от себя, и возник на пороге Том Бертрам. Он не знал, что полагается делать в подобных случаях – смеяться или рыдать, и поэтому остановился как вкопанный, ожидая дальнейших действий со стороны отца.

Мистер Йейтс отреагировал моментально. Поняв, какую промашку он совершил, но, еще окончательно не выйдя из роли, он тут же расшаркался и, отвесив нижайший поклон, начал рассыпаться в извинениях, на глазах превращаясь из барона Уильденгейма в самого обыкновенного Джона Йейтса. Такую сцену не поставил бы и самый известный режиссер Англии. Очевидно, это было самое последнее действие, сыгранное в домашнем театре Бертрамов. Но зато, какое действие! Теперь члены труппы могли уйти на заслуженный отдых со спокойным сердцем.

Однако у Тома не было времени стоять в стороне и восхищаться искренней «игрой» этих невольных актеров. Он тут же подскочил к отцу и как можно спокойней и вежливей представил мистера Йейтса и баронета друг другу. Сэр Томас, выдавив улыбку, ответил, что ему, безусловно, всегда приятно видеть гостей в своем доме, однако, памятуя о том, как именно началось это знакомство, бросил на Джона настолько красноречивый взгляд, что тот чуть не поперхнулся.

Сэр Томас прекрасно знал семейство Йейтсов и был наслышан об их не слишком лестной репутации. Поэтому его сразу как‑ то покоробило, когда Том представил Джона, как своего «единственного искреннего друга». Сэр Томас видел таких «единственных» друзей своего старшего сына, как минимум, человек пятьдесят – один лучше другого. И вот когда баронет вернулся домой, вместо того, чтобы встретить здесь уют и покой, он натыкается в своей комнате сначала на бардак, устроенный в его отсутствие, потом на искореженную бывшую бильярдную и, наконец, на этого развязного нахала. Сколько выдержки потребовалось от несчастного сэра Томаса, чтобы взять себя в руки и не выкинуть за шиворот этого мерзавца, который сейчас, казалось, чувствовал себя в Мэнсфилде куда уверенней, чем его настоящий владелец.

Тому не надо было ничего объяснять. Он прекрасно понимал отца и знал, что сейчас творится у того в душе. Он уже пожалел, что не подготовил сэра Томаса хотя бы частично к тому, что сейчас происходило в доме. Во всяком случае, теперь ему даже стало немножко жаль отца, озирающегося по сторонам и беспомощно оглядывающего потолок и осыпающуюся штукатурку. Он ждал, что сейчас ему придется еще и объяснять судьбу того проклятого бильярдного стола, который он так поторопился выкинуть.

Мистер Йейтс как ни в чем не бывало, поинтересовался, не находит ли сэр Томас, что обстановка в комнате изменилась к лучшему, на что ошеломленный баронет только кивал и время от времени произносил мрачное «Да, конечно». В конце концов, не находя больше слов, сэр Томас развернулся и зашагал назад в гостиную. Оба юноши поспешили за ним. Когда баронет уселся в кресло возле камина, выражение его лица стало настолько суровым, что все домашние моментально притихли.

– Я только что побывал в вашем, с позволения сказать, театре, – наконец, как можно более сдержанно произнес хозяин дома, – что ж, для меня это было полной неожиданностью. Особенно льстит то, что вы решили все это устроить по соседству с моей комнатой. Во всяком случае, я не мог даже предположить, что ваше увлечение актерским мастерством зайдет так далеко. Впрочем, подмостки и кулисы сработаны довольно прилично, если об этом можно судить при свете свечей. Что ж, это делает честь нашему плотнику Кристоферу Джексону…

После этого сэр Томас неожиданно переключился на посторонние вопросы и, попивая кофе, стал говорить о домашних делах, которые он намеревался решить в ближайшие дни.

Мистер Йейтс ждал, когда сэр Томас снова вспомнит про театр, чтобы развить эту тему и дальше, но тот, как нарочно, увел разговор в сторону. Немного выждав, Джон решился и сам поведал баронету не столько про их деятельность в поместье, как про свой собственный опыт и не преминул пожаловаться на судьбу за то, какую шутку она с ним сыграла у Рейвеншоу. Сэр Томас, как и подобает истинному джентльмену, молча выслушал печальную повесть Йейтса, но потом заметил, что лично он сам старается придерживаться этикета и общепринятых правил поведения. Затем он вежливо кивнул Йейтсу, что означало только одно: разговор окончен.

– Собственно, с этого все началось и в Мэнсфилде, – подхватил Том, – видимо, эта зараза пришла к нам от Рейвеншоу… Вот, мы тоже решили попробовать. Тем более что мистер Йейтс уже кое‑ что смыслил в этом деле, и мы подумали, что нам будет уже проще, так сказать, по накатанному…

Воодушевленный такой поддержкой, мистер Йейтс снова взял слово и теперь уже начал подробно рассказывать о том, что же происходило в доме сэра Томаса в последние дни. Он говорил и о трудностях, и о том, как они их преодолевали, и о том, что пришлось им испытать…

Пока он разглагольствовал, все смотрели на сэра Томаса, пытаясь по выражению его лица определить настроение отца, но баронет только хмурил брови, что не предвещало ничего хорошего. Он поглядывал то на дочерей, то на Эдмунда, и когда взгляд его падал на младшего сына, сэр Томас только укоризненно покачивал головой.

Особенно ясно чувствовала недовольство дядюшки Фанни. Она устроилась за диваном так, чтобы не привлекать к себе внимания, и сейчас не видела лица сэра Томаса, но уже понимала, что все это ему не по душе. Это было не просто недовольство, это напоминало гнев, и гнев, как считала Фанни, был вполне справедливым.

«А ты‑ то, Эдмунд, куда смотрел? А я ведь так на тебя рассчитывал! » – словно хотел сказать сэр Томас. И Фанни чуть не выкрикнула в эту секунду: «Неправда! Это не он! Это не он все придумал! »

А мистер Йейтс все продолжал рассказывать.

– Признаться по чести, сэр Томас, – беззаботно произнес он, словно не чувствуя того напряжения, которое сейчас охватило все семейство, – мы как раз репетировали первый акт, когда вы приехали. Вообще‑ то мы собирались сегодня повторить все три акта, но вот только без Кроуфордов, наверное, уже не получится. Они уже ушли домой, так что придется вам потерпеть до завтрашнего вечера. Думаю, что вы не пожалеете. Но я надеюсь заранее заручиться вашим снисхождением, сэр Томас, мы ведь не профессиональные актеры, и к тому же, это наша первая пьеса… Потом, разумеется, дела пойдут лучше.

– А я заранее обещаю вам свое снисхождение, – мрачно сообщил баронет, – но только безо всяких репетиций. – Потом он улыбнулся и заговорил более мягко. – Впрочем, я наконец‑ то вернулся домой и теперь просто обязан быть снисходительным. – Потом он повернулся к домочадцам и обратился ко всем сразу: – В последнем письме из Мэнсфилда вы мне много рассказывали об этих Кроуфордах. Как они вам понравились? Это достойные соседи? Вы с ними дружите?

Том, пожалуй, был единственным объективным судьей, поскольку не испытывал ни любви ни ревности ни к Генри ни к Мэри, поэтому заговорил просто и естественно.

– Да, вполне приличные, – подтвердил он. – Мистер Кроуфорд довольно симпатичный молодой человек, настоящий джентльмен, а его сестра – милая и жизнерадостная девушка. Мы с ними в приятельских отношениях и …

Такой характеристики не вынес уже мистер Рашуорт. Он тут же взвился и, перебивая Тома, сам начал высказывать собственное мнение, глядя прямо в глаза сэру Томасу:

– Я, конечно, не возражаю против того, что он, может быть, и джентльмен, но только вы, мистер Том Бертрам, скажите своему отцу, какого он роста, иначе у него сложится впечатление, что мистер Кроуфорд действительно «довольно симпатичный молодой человек»!

Сэр Томас ничего не понял из этой реплики мистера Рашуорта и удивленно посмотрел на него, не зная, как отреагировать на эту вспышку гнева.

– И если вас интересует мое мнение, – продолжал мистер Рашуорт, немного успокоившись, – то я считаю, что нельзя бесконечно репетировать одно и то же. Выучили свои роли, повторили пару раз – и вполне достаточно. Мне поначалу тоже понравилось играть, но потом как‑ то быстро наскучило. Мне кажется, куда приятней вот так собираться всем вместе у камина и разговаривать, хоть о чем угодно. Можно вообще молча посидеть, и то лучше, чем этот театр!.. Вот как сейчас, и всем, по‑ моему, хорошо! Устроились поудобней и греем косточки – что еще человеку нужно для счастья, верно?

Сэр Томас немного помолчал, а потом добродушно улыбнулся и заметил:

– Ну что ж, я рад хотя бы тому, что в этом наши с вами суждения полностью совпадают, мистер Рашуорт. То, что я сейчас сержусь на своих детей и, может быть, показался вам придирчивым, только вполне естественно, молодой человек. Пусть вас это не смущает. Но поверьте мне, я действительно ценю домашний уют, мир и покой. Я привык к тому, чтобы в доме по мере возможности, царила тишина. Но я знаю, что молодежи это не свойственно. Разумеется, им все время мерещатся какие‑ то приключения, хочется шумных балов, танцев до упаду и всего такого прочего. И то, что я нашел союзника в лице такого юного джентльмена, радует меня вдвойне.

Сэр Томас, конечно, мог бы выразиться и попроще, но он был настолько поражен старческими рассуждениями Джеймса, что растерялся и не сумел найти нужных слов. Он посмотрел на своих детей. Они молчали и улыбались. Что же касается самого Рашуорта, он так и не понял, как ему надо ответить на такой замысловатый комплимент. Он только пробормотал что‑ то невнятное и выразил надежду, что постарается оправдать чаяния сэра Томаса и еще не раз докажет единство духа с будущим родственником.

Глава 20

Эдмунд решил на следующее же утро встретиться с отцом наедине и обстоятельно объяснить ему все, что произошло. При этом он намеревался особенно подробно остановиться на своем участии в этой самодеятельности. Эдмунд хотел хоть немного подняться в глазах отца и рассказать, как все произошло на самом деле, доказать, что его участие вряд ли можно было назвать добровольным, поскольку он согласился на роль только ради спокойствия в Мэнсфилде.

Во время этой беседы Эдмунд вел себя довольно тактично, говоря только о себе и не затрагивая других членов семьи. Однако он не удержался и все же поведал отцу о примерном поведении мисс Прайс, чтобы не выглядеть единственным героем во всей этой театральной эпопее.

– Мы все виноваты, кто‑ то больше, а кто‑ то меньше, – пояснил он. – Все, кроме Фанни. Она одна до конца не изменила своим принципам. С самого первого момента, когда только шли разговоры о постановке, Фанни была против этого и продержалась до конца. Как ни уговаривали ее принять участие в спектакле, она отказывалась, каждый раз ссылаясь именно на то, что ты не одобрил бы этой затеи. Так что наша маленькая Фанни вела себя достойно. Мы все можем ею гордиться.

Сэр Томас только пожал руку Эдмунду и промолчал. Он решил, что надо как можно быстрее забыть всю эту историю. И если его собственные дети до сих пор не поняли своей ошибки, он намеревался сам поскорее ликвидировать следы их бурной деятельности, справедливо считая, что уничтожив подмостки и кулисы, он сотрет и все воспоминания об этом «театре».

Однако баронет не стал больше беседовать на эту тему с другими членами семьи, полагая, что не стоит лишний раз бередить свежие раны.

Но все же, оставалась одна личность, которой сэр Томас не собирался так легко все простить. Баронет мечтал серьезно поговорить с тетушкой Норрис, чтобы явно дать ей понять, что совсем не таким он хотел застать свой дом после столь длительного отсутствия. Ведь она была единственной из старшего поколения, на кого он мог положиться. Разумеется, молодежь вела себя неразумно, но им это было простительно. В конце концов, в доме есть тетушка, которая должна если не сама показывать пример, то, по крайней мере, предостерегать их от неразумных действий.

Среди детей сэр Томас выделял лишь Эдмунда, как наиболее рассудительного. И если даже он поддался уговорам и под влиянием большинства превратил дом в балаган, то куда смотрела в это время миссис Норрис?

Все это хозяин поместья и выложил своей родственнице в ярких и сочных выражениях. Тетушка некоторое время молчала, что было ей так несвойственно. Ее провал был настолько очевиден, что никакие отговорки теперь не могли бы изменить мнение разбушевавшегося баронета. Однако миссис Норрис и не думала оправдываться. Она выбрала иную тактику и, поскольку не смогла обеспечить покой в доме, то решила аккуратно поменять тему и начать разговоры о более приятных вещах, оставляя пока что театр в стороне.

Исподволь она дала понять сэру Томасу, что просто пошла на поводу у большинства, не разделяя их рвения, которое они проявили при подготовке спектакля. Более того, она всеми силами поддерживала порядок в доме, не давая молодежи заходить слишком далеко. Не раз она поневоле покидала свое уютное кресло и мчалась к Бертрамам, вместо того, чтобы спокойно сидеть у камина, как и полагается в ее возрасте.

Миссис Норрис обратила внимание баронета на то, что в его отсутствие она взвалила на свои плечи все хозяйство: следила за прислугой, тщательно выверяла все счета и по возможности экономила каждый пенс, дабы не вводить семью Бертрам в неоправданные расходы.

Однако «тяжелая артиллерия» была у миссис Норрис пока в запасе. Она намеревалась расписать сэру Томасу свое путешествие в Сотертон. И когда остальные доводы иссякли, тетушка пошла в атаку. Получалось, что без ее участия Мария так и ходила бы до сих пор без жениха. Оказывается, все заслуги в «окручивании» Рашуорта могли принадлежать только миссис Норрис. И здесь тетушку понесло. Четко продуманная речь возымела свой эффект, и баронет растерялся, не зная, что ему теперь делать – хвалить сестру своей мямли‑ супруги или ругать.

– Да если бы я не проявила активности, – распалилась миссис Норрис, – и слушалась бы свою сестрицу, то ничего бы и не получилось, чтоб мне провалиться вот на этом самом месте! Ведь это я завела дружбу с миссис Рашуорт. А вы сами знаете – когда начинают дружить родители, и у молодых появляется лишний повод встретиться. А каждая встреча значит очень многое… Тем более, мистер Рашуорт очень скромный молодой человек, и его можно брать голыми руками. Я же прекрасно понимаю, что любая бойкая девица не стала бы с ним церемониться, так что Мария могла бы и упустить свой шанс, если бы не я, разумеется… Вы же знаете, как тяжела леди Бертрам на подъем, но я убедила ее, что нам необходимо нанести визит в поместье Рашуортов. Я надеюсь, не надо напоминать вам, сколько времени туда добираться? И все же я добилась своего, и мы поехали.

– Да, я знаю, – кивнул сэр Томас. – И не стану оспаривать того, что вы, безусловно, имеете огромное влияние и на леди Бертрам, и на всех детей. Тогда мне становится тем более непонятно, что вы могли допустить…

– Дорогой сэр Томас! – беззастенчиво перебила баронета миссис Норрис, не давая ему и слова вставить, дабы разговор опять не перешел на театр. – Вы даже не представляете, в каком плачевном состоянии находились в тот день дороги! Мне даже показалось, что нам не добраться до Сотертона. Мы завязли на первом же повороте, несмотря на то, что в экипаж была впряжена четверка лошадей. А как я жалела бедного кучера! Его скрутил ревматизм, и в сырую погоду он вообще боялся выходить из дома, а поехал только из большой любви и уважению к вашему семейству, дорогой сэр Томас… Я, правда, пыталась подлечить нашего кучера и рекомендовала ему самые различные растирания и мази, но он проболел практически всю зиму.

Я уже подумывала о том, где бы нанять другого кучера, потому что от всего сердца сочувствовала нашему милому старику, но когда я пришла к нему в дом, он уже надевал парик, и ни за что бы не согласился уступить свое место на козлах кому‑ нибудь другому. «Не надо волноваться, – сказала я тогда, – оставайтесь дома и лечитесь. Мы с леди Бертрам прекрасно доберемся до Сотертона. Нас может довезти и кто‑ нибудь из конюхов, например, Стивен или Чарльз». Но наш кучер и слышать ничего не хотел. Я сразу же пошла на конюшню, но у меня уже заныло сердце. Я не люблю навязываться, но старик сразу же оделся и вышел вслед за мной. И вот когда мы тронулись в путь, пошел снег. А вы же знаете, что ревматизм особенно сильно мучает при любой перемене погоды. Я чуть не плакала, смотря на нашего кучера. Я представляла себе, как болят его кости, и от этого у меня тоже все заломило, будто это не он, а я сама начала страдать от ревматизма.

А как жалко было смотреть на наших лошадей! Бедняжки вконец измучились! Коляска застревала в узких переулках, они напрягали последние силы, но продолжали тянуть ее. А когда мы доехали до холма Сэндкрофт, туда, где начинается крутой подъем, вы знаете, что я сделала? Только не смейтесь. Я вылезла из экипажа и пошла в гору пешком. Да, я понимаю, что для них это было небольшим облегчением, но все же… Я не могла спокойно сидеть и наблюдать, как надрываются эти благородные животные. После этого я простудилась и несколько дней лежала в постели, но это пустяки. Главное – мы добрались, и цель нашего визита была достигнута!

– Ну что ж, будем надеяться, что это оправданная жертва и знакомство с миссис Рашуорт стоило подобных переживаний, – заметил сэр Томас. – Что же касается самого Джеймса, то я вчера не заметил ничего особенного или выдающегося в его манерах. Правда, он меня порадовал в одном аспекте – он полностью разделяет мою точку зрения относительно всяческих домашних постановок и предпочитает проводить вечера спокойно, по‑ семейному, а не носиться по всему поместью с дурацкими затеями, чтобы потом не менее глупыми способами воплощать их в реальность. Вот тут я с ним полностью солидарен.

– Да, мистер Рашуорт – весьма спокойный молодой человек, – согласилась миссис Норрис. – Вы тоже заметили это? Я уверена, чем больше вы будете его узнавать, тем быстрее поймете, что это именно тот господин, который нужен Марии. Конечно, он не идеал, но у него столько положительных качеств! А главное – он вас полюбил заочно и каждый раз спрашивал меня, что вы предпочитаете, чем интересуетесь и все такое прочее. Вы не поверите, но буквально на днях миссис Грант мне так и сказала: «Миссис Норрис, если бы даже мистер Рашуорт был вашим родным сыном, он и тогда, наверное, не смог бы любить сэра Томаса больше, чем сейчас! » Поверьте, милый мой, это очень благородный молодой человек, он ценит все то, что дорого и вам.

Сэр Томас, обезоруженный таким подхалимством, решил не продолжать спор. Он знал, что если миссис Норрис завела разговор о счастье своей любимой племянницы, то теперь может пустить в ход любые уловки.

Однако день для сэра Томаса выдался хлопотливым. И не только потому, что каждый член семьи искал с ним встречи один на один – это не заняло бы так уж много времени. Помимо личных бесед ему хотелось сразу же включиться в жизнь Мэнсфилда, а это означало, что надо было проверить, как идут дела не только в доме, но и на конюшнях, и в самом парке. Значит, надо было еще переговорить и со слугами, и с конюхами, и с садовником. Кроме того, перед тем, как сесть во главе стола за обедом, сэр Томас отправился к плотнику и велел ему снести подмостки, которые тот так любовно мастерил в биллиардной. Сэр Томас тут же уволил художника, нанятого для изготовления декораций, самолично проследив, чтобы того проводили до Нортгемптона.

Правда, художник успел испортить только пол в биллиардной и использовал все губки и мочалки, которые смог раздобыть у кучера. В результате пятеро слуг шатались без дела, поскольку он лишил тряпок даже их. Но сэр Томас от чистого сердца пообещал, что больше без работы никто из них не останется, и тут же, велел отскребать полы в биллиардной, уничтожая заодно все следы бывшего «театра». Все многочисленные экземпляры «Обета возлюбленных» было приказано сжечь.

Мистер Йейтс потихоньку начал осознавать, что сэр Томас настроен весьма воинственно, хотя еще до сих пор лелеял надежду, что тот «поостынет» и репетиции будут возобновлены в ближайшее время. Однако Том, не желая разбираться в доме, специально позвал своего дружка в лес и там, прихватив ружье для вида, долго втолковывал приятелю, что надеждам его, увы, не суждено оправдаться.

Несчастный мистер Йейтс, выслушав такие печальные выводы и поняв, что настал конец его благим намерениям, сильно расстроился. И если бы не уважение к Тому и не увлечение его младшей сестрой, он бы в тот же момент рванулся назад в поместье и высказал бы сэру Томасу в лицо все, что он думает о баронете и его «целомудренных» нормах поведения. Все то время, пока Том и Джон охотились, эти мысли не выходили из головы мистера Йейтса. Однако, когда они вернулись в дом и расселись за столом, Джон, лишь один раз взглянув на грозного главу семьи, понял, что с этим господином лучше не связываться. А еще чуток порассуждав про себя, он пришел к выводу, что старик, пожалуй, прав, и эту их блажь надо было самим душить еще на стадии замысла.

Сэр Томас действительно смотрелся весьма впечатляюще. Казалось, он привык считать себя самым главным в семье, и никто не смел ему перечить. Мистер Йейтс втайне величал его «тираном» и уже потом признавался Тому, что решил еще немного погостить в Мэнсфилде только ради общества Джулии. Если бы не она, объяснял Джон, он давно бы на все плюнул и переехал бы к очередному приятелю.

Вечер прошел на удивление спокойно. И если даже в голове у каждого творилось Бог знает что, внешне все казалось обыденным и привычным, словно и не было в семье никаких ссор и неурядиц. Сестры Бертрам играли на рояле в четыре руки, и это лишний раз подчеркивало их дружбу и полную гармонию всего семейства. Сэр Томас сидел в кресле и наслаждался приятной музыкой.

Правда, Мария выглядела несколько озабоченной, но даже те, кто замечал это, не расспрашивали о причинах ее волнения. А мисс Бертрам, вспоминая вчерашнюю репетицию, ждала появления мистера Кроуфорда. Теперь ей казалось, что он не сможет и дня прожить без нее, и вот‑ вот должен появиться в их доме. Она надеялась увидеть его еще утром, но день уже кончался, а Генри так и не удосужился прийти к ней.

Мистер Рашуорт уехал в Сотертон рано утром, чтобы сообщить матушке радостную весть. Мария, отправив его с легким сердцем, теперь от всей души надеялась, что он застрянет в своем поместье подольше.

Однако гостей из дома священника Мария так и не дождалась. Приходила служанка миссис Грант и передала поздравления от своей хозяйки. Пожалуй, это был первый день за многие месяцы, когда обе семьи – Бертрамов и Кроуфордов – не виделись в течение целых суток. Так или иначе, в доме или на свежем воздухе, но пути их постоянно пересекались, и не было еще такого дня, чтобы Мария не встречалась с Генри. Поэтому сейчас ее не радовало ни солнце, прогнавшее, наконец, надоедливые дождевые тучи, ни свежесть осеннего леса, ни зовущий на прогулки раскрашенный яркими красками парк.

На следующий день положение не улучшилось. Правда, Генри все же пришел к ним, но на этот раз визит его был официальным, и тоже не доставил Марии никакого удовольствия. Он пришел рано утром, сопровождая доктора Гранта. Оба джентльмена, как и полагается, явились, чтобы высказать свое почтение прибывшему сэру Томасу. Они прибыли как раз перед завтраком, и Мария с замирающим сердцем наблюдала, как доктор Грант представляет ее отцу человека, в которого она была безумно влюблена.

Вскоре все семейство уселось за стол, были приглашены и оба гостя. Мария трепетала. Она устроилась между Генри и Томом, чувствуя, что ей становится нестерпимо жарко в довольно прохладной столовой. Когда же Генри как бы невзначай спросил Тома о спектакле, сердце ее тревожно забилось.

– Если ли какой‑ нибудь шанс продолжать репетиции? – поинтересовался Генри, вежливо кивнув при этом сэру Томасу.

Том скорчил такую мину, что никаких объяснений больше мистеру Кроуфорду не потребовалось.

– В таком случае я уезжаю из Мэнсфилда, – сообщил Генри. – Мне нужно немедленно встретиться с дядюшкой в Бате. Однако, если появится перспектива, вы мне немедленно сообщите. Ради «Обета возлюбленных» я, разумеется, оставлю все дела и приеду сюда. Неважно, где бы я ни находился – в Бате, Норфолке, Лондоне или Йорке – я в течение часа после получения вашего письма сразу же выеду сюда, – заверил он.

К счастью, Том успел ответить раньше, опередив Марию, уже собравшуюся было открыть рот.

– Жаль, что вам необходимо уехать, – непринужденно произнес он, словно вовсе и не сожалея об этом. – Что же касается пьесы, то мы решили больше не продолжать репетиции. – Он многозначительно посмотрел на отца и добавил: – Еще вчера мы дали расчет художнику, а завтра в бильярдной можно будет опять гонять шары.

– Впрочем, мне почему‑ то так сразу и показалось, – признался Генри.

– Что‑ то вы рановато отправляетесь в Бат, – переключился Том на нейтральную тему. – Там сейчас, наверное, еще никого нет.

– Мне, собственно, нужен только дядюшка, а он всегда на месте.

– И когда вы собираетесь уехать?

– Я думаю, что раз откладывать не из‑ за чего, то можно отправиться прямо сегодня.

– А какие конюшни вам больше всего нравятся в Бате? – поинтересовался Том, и пока юные джентльмены обсуждали конюшни, рысистых лошадей и скачки, Мария внутренне собралась, чтобы оправиться после такого потрясения. Как же так? Генри, оказывается, уезжает из Мэнсфилда! Но почему он ничего не говорил об этом раньше?!

Как только была обсуждена последняя из знаменитых батовских кобыл, Генри повернулся к мисс Бертрам и еще раз рассказал ей о своих дальнейших планах. Правда, на этот раз немного потише, и при этом в голосе его зазвучали нотки сожаления. Но какое это имело теперь значение? Главное то, что он уезжал, и даже если не добровольно, то Мария ничем не могла удержать его подле себя. Видимо, дела дядюшки требовали присутствия племянника. Иначе, успокаивала себя Мария, он, разумеется, остался бы здесь, в Мэнсфилде.

Хотя Мария прекрасно знала, насколько независимо вел себя Генри. Если бы он очень захотел остаться, то выкрутился и отказал бы даже дядюшке, найдя для этого благовидный предлог. Ей вспомнилась последняя репетиция, тепло его груди, и сердце девушки снова заныло. Мисс Бертрам сидела спокойно, выпрямившись на стуле, но мысли ее путались. Она уже не прислушивалась к разговору за столом, не поддерживала общей беседы.

Генри уезжает! Оказывается, сегодня это был только визит вежливости. Но и он продлился недолго. Вот только что они сидели рядом за завтраком, и его уже нет. Перед уходом он лишь слегка прикоснулся к ее руке, поклонился – и был таков. А Мария снова осталась наедине со своей душевной тоской. Итак, он вышел из дома, через два часа уедет и из Мэнсфилда. Так и закончились ничем его ухаживания за Марией и Джулией Бертрам.

Но Джулия даже обрадовалась, что Генри уезжает. Его постоянное присутствие в их доме начинало злить младшую сестру. И если Мария так ничего и не добилась, по крайней мере Джулия начала понемногу успокаиваться. Тот, из‑ за кого чуть не насмерть разругались родные сестры, исчез с их горизонта. Теперь пропадала необходимость мстить, не из‑ за кого было терзаться и не спать по ночам. Генри Кроуфорда больше не существует в их жизни, и Джулия могла только посочувствовать Марии и даже по‑ своему пожалеть ее.

Куда счастливее чувствовала себя сейчас Фанни. Она прекрасно слышала все, о чем говорилось за столом, и посчитала отъезд Генри добрым знамением. Она одна ликовала, все же остальные в разной мере выражали свое сожаление – от Эдмунда, искренне переживающего за приятеля, до леди Бертрам, механически повторяющей банальные фразы типа «какая жалость», «нам будет вас не хватать» и так далее.

Весьма расстроилась и миссис Норрис. Она уже подумала, как бы сыграть еще одну свадьбу – Генри и Джулии. Непоседливая дама начала укорять себя – может быть, она была недостаточно внимательна к этой паре? Может быть, надо было быть поактивней, чтобы побыстрее окрутить Генри?.. Но она очень быстро успокоилась, посчитав, что не может же, в конце концов, одна несчастная тетушка Норрис уследить за всеми сердечными увлечениями своих племянниц. Ей и без того по уши хватило Рашуорта и его мамочки.

Прошло еще два дня, и мистер Йейтс тоже откланялся. Сэр Томас с нетерпением ждал этого момента. Пожалуй, этот назойливый приятель и не собирался никуда уезжать, пригревшись в Мэнсфилде. Но видимо, и у Джона проснулась совесть. Тем более, что без репетиций жизнь в доме потекла своим чередом, а это показалось непоседливому юноше невыносимо скучным.

Отделавшись от назойливого Йейтса, сэр Томас наконец‑ то остался наедине со своим семейством. Джон порядочно надоел ему за эти несколько дней. Но если он готов был терпеть его сам, то как приятель Тома и ухажер Джулии, Йейтс был просто невыносим. Баронету было все равно, уедет или останется Генри Кроуфорд, поэтому он весьма равнодушно попрощался с ним. Сейчас же, услышав, что Йейтс покидает Мэнсфилд, сэр Томас сам пожал ему руку, от всей души пожелал счастливого пути и даже проводил до входной двери, словно не верил собственному счастью.

Мистер Йейтс, так до конца и лелеявший надежду о восстановлении театра, своими глазами наблюдал, как ломают подмостки и сжигают «Обет возлюбленных». Когда же он уезжал, сэру Томасу даже показалось, что вместе с ним растворяется и то некое зло, которое этот франт привез с собой из поместья Рейвеншоу. Баронет чувствовал, что с исчезновением Джона выветрится и вся дурь из юных голов его детей.

Миссис Норрис, однако, успела припрятать и занавес, над которым так долго колдовала и который (надо отдать ей должное), вышел на славу. Но чтобы лишний раз не расстраивать сэра Томаса миссис Норрис позаботилась и о том, чтобы занавес спокойно перекочевал в ее дом, где он оказался как нельзя кстати, и прекрасно гармонировал со скатертью в столовой.

Глава 21

Приезд сэра Томаса в поместье принес и некоторые другие изменения в повседневной жизни Мэнсфилда, не считая прекращения существования домашнего театра. Под его руководством все вокруг менялось с каждым часом. Некоторые члены уже сбившейся компании уехали, другие остались в доме, но сердца их были полны печали.

Жизнь потекла неизмеримо спокойнее, но от этого становилось тоскливо. По сравнению с весельем репетиций и радостной суматохой в предвкушении премьеры, сегодняшнее существование омрачало души молодых людей. С домом священника практически не оставалось никаких связей. Сэр Томас, уставший от бесконечных поездок и переговоров с самыми разными людьми, теперь мечтал о покое. Поэтому ни о каких вечеринках или гостях мечтать не приходилось. Единственное исключение было сделано для мистера Рашуорта. На правах будущего родственника он мог посещать Мэнсфилд сколь угодно часто, равно, как и его матушка.

Эдмунд ни минуты не сомневался, что с приездом отца все произойдет именно так. Даже Грантов не приглашали в дом.

– Но о Грантах надо сказать особо. Честно говоря, мне за них даже обидно, – разоткровенничался как‑ то кузен с Фанни. – Хотя на их месте я бы вел себя немного поактивней. Дело в том, что приходской священник и его супруга как бы традиционно считаются членами нашей семьи. Они «свои», понимаешь? Тем более, что они так заботились о матери и о сестрах, пока отца не было в Англии. Они имеют право приходить к нам и приглашать к себе. Правда, что‑ то не часто они к нам заглядывают. Дело в том, что раз сэр Томас их сам не приглашает, то они навязываться не будут.

Но надо заметить, что и отец их плохо знает. Ведь они не прожили здесь и года к тому времени, когда он уехал на Антигуа. Если бы они были уже тогда на короткой ноге, то он и сейчас бы оценил их общество, и мы бы встречались с ними почаще. Все же это наши самые ближайшие соседи. Все‑ таки нам нужно хоть какое‑ то общение с внешним миром. Я смотрю, сестры совсем скисли, да и Том бродит по дому, как привидение. А доктор и миссис Грант, безусловно, внесли бы свежую струю в нашу скучную жизнь. С ними было бы куда интереснее коротать вечера. Да и отец немного бы приободрился…

– Ты так думаешь? – удивилась Фанни. – Мне кажется, дядюшка не потерпит больше никого в качестве дополнения к нашей семье. К тому же сэру Томасу, похоже, сейчас как раз требуется покой, а не веселье, так что домашних ему будет вполне достаточно. Кроме того, мне кажется, что после всех переживаний мы теперь и сами настроились на серьезный лад. Я имею в виду только то, что все мы повзрослели по сравнению с тем временем, когда он только уезжал на Антигуа. Да ты вспомни сам: у нас никогда в доме не царили смех и развлечения. Просто мы позволили себе немного расслабиться, когда сэра Томаса с нами не было. А теперь все встало на свои места. И только когда дядя уезжал в город, в поместье происходили какие‑ то изменения. Наверное, так и должно быть. Когда взрослые отсутствуют, молодежь вечно изобретает что‑ то на свой вкус…

– Скорее всего, ты права, Фанни, – после короткой паузы произнес Эдмунд. – Видимо, теперь вечера будут такими же, как и раньше, еще до отъезда сэра Томаса. Странно, всего несколько недель, как мы начали проводить их весело, а я уже так привык к этому! Мне кажется, что так скучно, как сейчас, мы никогда и не жили.

– Наверное, я все же самая серьезная из всех вас, – заметила Фанни и тут же улыбнулась. – По крайней мере, мне вечера вовсе не кажутся длинными и тоскливыми. Я очень люблю слушать рассказы дядюшки о Вест‑ Индии. Я могу просидеть с ним рядом хоть весь вечер, и мне это ничуть не наскучит. Наоборот, по‑ моему, это куда интереснее, чем ваши глупые затеи. Ты, может быть, думаешь, что я не такая, как все?

– Не надо так говорить, – улыбнулся ей в ответ Эдмунд. – Если ты и отличаешься от нас, то только тем, что мудрее нас и не такая болтливая. Но, не надо больше ни о чем меня спрашивать. Ты сама прекрасно знаешь, что от меня невозможно добиться комплимента. Если хочешь, чтобы тебя расхваливали, смело отправляйся к моему отцу. Он полностью удовлетворит твое тщеславие. Ты только спроси его, что он о тебе думает, и наслушаешься такой похвалы, что и сама себя не узнаешь. Впрочем, можешь ему смело доверять – со стороны виднее.

Фанни была смущена и не знала, куда спрятать глаза.

– Кстати, твой дядюшка считает, что ты очень похорошела, – продолжал Эдмунд, словно не замечая выступившего румянца на щеках кузины. – И этим все сказано. Я думаю, для тебя не будет новостью узнать, что мы все к тебе хорошо относимся, но мы к тебе привыкли, а поскольку видим каждый день, то не можем судить, насколько ты красива. Так что дядюшка рассуждает о твоей внешности сейчас вполне объективно и справедливо считает, что ты изменилась к лучшему. Да он раньше никогда так хорошо к тебе не относился, как сейчас. Можешь мне поверить на слово. У тебя даже цвет лица стал другим. А какая фигура… Нет‑ нет, Фанни, не отворачивайся, это не мои слова, а дядюшкины. Хотя и тут я с ним полностью согласен. Что же с тобой будет дальше, если ты смущаешься даже того, что нравишься собственному дяде? Знаешь что, Фанни, ты должна взять себя в руки и начать привыкать к тому, что постепенно превращаешься в весьма обворожительную женщину.

– Не надо, не надо со мной так говорить! – воскликнула девушка, краснея до корней волос.

Эдмунд понял, что зашел слишком далеко и, видя, как расстроилась кузина, поспешил добавить, но уже более серьезно:

– Твой дядя доволен тобою во всех отношениях. Единственное, что мне хотелось бы – так этого того, чтобы ты имела возможность почаще разговаривать с ним. Ты же пока что больше помалкиваешь и в основном только слушаешь, что он сам тебе расскажет.

– И все равно, я сейчас говорю куда больше, чем это бывало раньше, – призналась Фанни. – Разве ты не помнишь, как я вчера попросила его рассказать нам о работорговцах?

– Конечно, помню, – кивнул Эдмунд. – Но только на этом все и закончилось. А знаешь, как был бы счастлив сэр Томас, если бы ты почаще расспрашивала его о всяких мелочах? Я же вижу, как ему приятно беседовать с тобой.

– Я и хотела задать ему несколько вопросов – они так и вертелись у меня на языке. Но я испугалась, потому что вдруг наступила такая тишина… И все сидели молча, так что я даже заволновалась – а вдруг про тех работорговцев только мне одной интересно, а вы все слушаете просто ради приличия? И мне подумалось, что вы хотите узнать о чем‑ то другом, а я вот так, без стыда и совести, отнимаю у сэра Томаса его драгоценное время и задаю свои дурацкие вопросы. Может быть, он собирался рассказать своим собственным детям совсем не об этом…

– Мисс Кроуфорд была на удивление права. Она как раз на днях заметила, что ты также боишься похвалы и комплиментов, как обычно другие женщины боятся, когда ими пренебрегают или просто не замечают их присутствия. Мы разговаривали о тебе, когда я зашел к ним в гости, – пояснил Эдмунд, – и это были ее точные слова. Мэри – весьма проницательная девушка. По‑ моему, никто лучше нее не сможет распознать характер человека. И это тем более странно, что она такая молодая и еще не умудренная жизненным опытом!

К тому же я пришел к выводу, что мисс Кроуфорд знает тебя куда лучше, чем все мы, несмотря на то, что мы долгие годы прожили вместе. Нет, эта девушка обладает какими‑ то удивительными способностями. Когда я начинаю с ней о ком‑ то говорить, она без труда выкладывает мне всю его натуру как на ладони. Интересно, а что она скажет относительно сэра Томаса? Без сомнения, он нравится всем с первого взгляда – этакий гордый, величественный господин, знающий себе цену. Но, боюсь, она начнет недолюбливать его хотя бы потому, что он стал совсем замкнутым, и мы уже больше не общаемся с ней так часто, как это бывало раньше. А для молоденькой девушки это, конечно, серьезный удар. Если бы они бывали вместе почаще, то я уверен, очень скоро уже бы и души друг в друге не чаяли. Ведь Мэри такая жизнерадостная, а отец это любит. А, кроме того, у нее множество талантов и способностей, которые он мог бы оценить по достоинству. Жаль, что они не видятся. Надеюсь, ей не придет в голову, что мы избегаем ее общества?

– Конечно, нет, – вздохнула Фанни. – Мисс Кроуфорд достаточно хорошо знает нас всех, чтобы не прийти к такому мрачному выводу. А то, что сэр Томас никого не хочет видеть пока что, кроме своих домашних, вполне естественно. И на это не надо обижаться. Пройдет немного времени, и я уверена, мы снова начнем встречаться и с мисс Кроуфорд, и с Грантми, как это бывало и раньше. Тем более, что кончится зима, и можно будет возобновить прогулки на свежем воздухе.

– Кстати, мисс Кроуфорд проводит свою первую осень за городом, – вспомнил Эдмунд. – Ведь ее увезли в столицу, когда она была еще совсем маленькая. Итак, октябрь заканчивается, но ноябрь – еще более тоскливый месяц. Миссис Грант очень обеспокоена тем, что зимой Мэнсфилд одолеет Мэри своей скукой.

Фанни могла бы возразить против таких предположений и поспорить с кузеном, но не стала делать этого, опасаясь наговорить каких‑ нибудь глупостей и ранить чувства Эдмунда. Пусть мисс Кроуфорд остается наедине со своими размышлениями, мечтами и настроениями. Во всяком случае, Фанни не настолько хорошо разбирается в характерах людей, как Мэри. Во всяком случае, лично ей, Фанни, мисс Кроуфорд не сделала ничего плохого. Напротив, она весьма лестно отозвалась о мисс Прайс, так что теперь Фанни сочла нужным быстро переключиться на другую тему.

– Завтра, если не ошибаюсь, мой дядюшка обедает в Сотертоне. Вы с Томом тоже приглашены. Так что в Мэнсфилде нас останется мало. Надеюсь, что сэр Томас не разочаруется и будет по‑ прежнему хорошо относиться к мистеру Рашуорту.

– Думаю, что это, к сожалению, невозможно, – вздохнул Эдмунд. – Отец не слепой. А завтра мы пробудем в компании Джеймса часов пять, если не больше. Я бы спокойно перенес этот кошмар, но только меня страшит другое, а именно – впечатление сэра Томаса. Представляю, как изменится его отношение к этому господину после столь длительного пребывания в Сотертоне… Больше он не сможет себя обманывать. Мне от всей души жаль отца. И если бы можно было повернуть время вспять, я очень многое бы отдал за то, чтобы Мария и мистер Рашуорт вообще никогда не встретились.

И Эдмунд оказался прав. Сэр Томас, к своему величайшему разочарованию, на следующий же день составил весьма справедливое и довольно‑ таки нелестное мнение о мистере Рашуорте. Это был совсем недалекий молодой человек, ничего не смыслящий ни в бизнесе, ни в жизни. С ним было решительно не о чем поговорить, так как он не интересовался ни литературой, ни искусством и, похоже, вообще не дружил с книгами. Единственным его положительным качеством была простота, правда, и она граничила чуть ли не с убожеством. Самое ужасное заключалось в том, что и мистер Рашуорт, похоже, сознавал это.

Совсем не таким представлялся сэру Томасу его будущий зять. Не найдя в Джеймсе ничего привлекательного, баронет однако попробовал зайти с другой стороны и поставить себя на место Марии. Он пытался понять ее чувства, но и тут у него ничего не получилось. Ему сразу показалось, что те ощущения, которые испытывают молодые люди в обществе друг друга лучше всего характеризовались словом «безразличие».

Мария оставалась холодной и невнимательной к мистеру Рашуорту. Сэр Томас решился серьезно поговорить с ней. Он был готов пойти на все ради счастья собственной дочери. Ему уже было неважно, что такой брак принес бы Марии большое состояние, и даже то, что о помолвке было объявлено официально, не остановило бы баронета. Во всяком случае, благополучие Марии сэр Томас ставил выше всего этого и при случае мог даже плюнуть на общественное мнение. Что из того, что его дочь так необдуманно согласилась на помолвку? Возможно, она была ослеплена в первые дни, а уже потом, узнав Джеймса поближе, горько раскаивалась за свой поступок.

Сэр Томас выбрал подходящий момент и, оставшись с Марией наедине, вызвал ее на откровенный разговор. Он попросил ее рассказать об отношениях с мистером Рашуортом, ничего не скрывая, и добавил, что если сердце ее не лежит к нему, то еще не поздно все переиграть. Сам баронет пообещал сделать все от него зависящее, лишь бы дочь была счастлива.

Пока отец говорил, Мария засомневалась в правильности своего выбора. Но только на мгновение. Как только сэр Томас замолчал, она высказала свое мнение решительно и без нотки возбуждения. Разумеется, она поблагодарила отца за внимание и заботу, но тут же заметила, что он, вероятно, ошибся и не разглядел Джеймса получше. Никаких изменений в ее планах не намечается и она вовсе не собирается разрывать отношений с мистером Рашуортом.

– Я очень высокого мнения о Джеймсе, – хладнокровно добавила Мария. – Такого же, как и о его характере и о его положении в обществе. Тем более, что он весьма расположен ко мне. И поэтому даже не сомневаюсь, что буду с ним счастлива.

Сэр Томас остался удовлетворен этим разговором. По крайней мере, теперь совесть его была чиста. Он предложил свою помощь, Мария отказалась, а все остальное решать предстояло уже ей самой. Правда, он никак не мог благословить такой союз, и от этого на сердце у баронета оставалась тяжесть. Он попытался как‑ то успокоиться и нашел для этого повод. Теперь сэр Томас был убежден в том, что глупость мистера Рашуорта можно полностью отнести на счет его молодости и неопытности, что дело это проходящее и, глядишь, он женится и остепенится. А там, часто бывая в приличном обществе среди порядочных и образованных людей, и сам понемногу наберется у них ума‑ разума.

А что касается Марии, утешал себя сэр Томас, то она, видимо, действительно ослеплена любовью, раз не замечает того, что жених ее – полный идиот. Правда, чувства эти тоже были не сильно заметны, но баронет ничего другого от своей дочери и не ожидал. И если ей не нужна рядом ослепительная выдающаяся личность, то сойдет и мистер Рашуорт. Он был достаточно обеспечен, и это играло далеко не последнюю роль даже в соображениях сэра Томаса.

К тому же такая размазня, как Рашуорт, вряд ли даже осмелится искать себе связей на стороне. А браки по расчету, как показывает жизнь, бывают гораздо прочнее тех, что совершаются по любви. Любовь, в конце концов, может пройти, а поместье и деньги останутся. К тому же сэра Томаса вполне устраивало и расположение Сотертона – каких‑ то десять миль, и вот уже Мэнсфилд. Так что они смогут дружить семьями и видеться чаще, а если захочется развлечений, то дом сэра Томаса всегда будет открыт для них.

Рассуждая так, сэр Томас окончательно утешился. По крайней мере, ему удалось избежать всяческих скандалов в обществе, ненужных расспросов и сочувственных взглядов соседей. В конце концов, повторял баронет, недаром говорится «стерпится – слюбится». Со временем они привыкнут друг к другу, зато сам сэр Томас приобретал богатого и знатного родственника, которого легко будет пристроить на достойное место. К тому же внешне все выглядит прилично – молодые не ссорятся, значит, повода для беспокойства нет.

Для Марии визит в Сотертон также оказался вполне сносным. Она приобретала поместье и заодно радовалась тому, что Кроуфорд так и не сумел разрушить ее планы. Что ж, раз он решил позорно скрыться, покинув ее и обманув ее надежды, то теперь Мария могла полностью действовать на собственное усмотрение. Правда, на этот раз мисс Бертрам дала себе слово вести себя поаккуратней, чтобы не дать повода отцу заподозрить ее в безразличии к мистеру Рашуорту.

Если бы сэр Томас догадался поговорить с дочерью сразу же после отъезда Генри Кроуфорда, пока чувства ее были еще свежи, возможно, она отреагировала бы и по‑ другому, поскольку все еще надеялась, что Генри поторопился, что, возможно, он одумается и вернется в ближайшее время. Но прошло целых четыре дня, а от него не было ни весточки, ни устного послания – никаких сигналов от его растревоженного сердца, и поэтому Мария решилась отомстить ему полностью и, остыв от страстной любви, снова переключилась на Джеймса.

Итак, Генри Кроуфорду удалось заполучить ее сердце. Правда, только на некоторое время. Зато теперь он должен быть уверен, что это никак не повлияло на судьбу и благополучие Марии. Пусть он не возомнит себе, что она останется одна и будет до скончания века сохнуть по нему в Мэнсфилде. Мисс Бертрам и не собиралась отказываться от Сотертона и Лондона во имя своей страсти. Теперь ей, как никогда, хотелось побыстрее уехать из Мэнсфилда и обрести полную независимость от родителей.

Мисс Бертрам надоела скука, одолевающая ее по вечерам. Та свобода, которую себе позволила молодежь на время отсутствия сэра Томаса, стала для девушки необходимой. Мария решила, что уехав из родного поместья и посвятив себя шумному обществу, одновременно наслаждаясь приобретенным богатством, быстрее вылечит свое раненое сердце.

Ждать было нечего, и Мария поторапливала мистера Рашуорта со свадьбой. Да он и сам уже с нетерпением считал дни до венчания. Морально к этому торжественному событию Мария подготовилась уже давно. Ее подстегивали и ненависть к родному дому, и безысходная тоска Мэнсфилда, и злоба на Генри, пожалуй, не меньшая, чем и презрение к собственному избраннику. Этого было вполне достаточно, чтобы сыграть свадьбу. Остальное – изготовление новой мебели и экипажа – могло подождать и до весны. К тому времени Мария рассчитывала окончательно прийти в себя и заодно продумать, какого цвета выбрать обивку в комнатах и какой масти лошади ей более придутся по вкусу.

Дело было решено, и свадьба должна была состояться уже через пару недель.

Миссис Рашуорт с удовольствием уступила место в Сотертоне новой хозяйке, которую выбрал ее горячо любимый сын. Она забрала с собой служанку, кучера, экипаж, словом, все, что могло ей пригодиться на старости лет, и переехала жить в Бат. Здесь у нее нашлось немало знакомых, с которыми она прекрасно коротала вечера за карточным столом, и старушка почти не вспоминала Сотертон. А уже в середине ноября Мария вышла замуж и переехала в свое новое поместье уже его полноправной владелицей.

Свадьба удалась на славу. Платье на невесте было изумительным, шлейф несли сразу две служанки. Родители невесты тоже были одеты безукоризненно, а тетушка Норрис даже всплакнула. Для проведения обряда был приглашен доктор Грант. Итак, Мария начинала новую жизнь, и только экипаж, который увез жениха, невесту и Джулию в Сотертон, оставался прежним, тем же самым, на котором мистер Рашуорт приезжал в Мэнсфилд еще год назад. Все остальное было куплено накануне, как того и требовали традиции.

Итак, Мария покинула ненавистный Мэнсфилдский Парк. Сэр Томас старался проникнуться чувствами, которые должны были охватить отца, отдающего замуж родную дочь, но так и не смог. Леди Бертрам тоже не выражала особого восхищения и радости во время церемонии. Зато неугомонная тетушка Норрис не закрывала рот весь день, а если и замолкала, то только для того, чтобы опрокинуть очередной стаканчик вина за счастье новобрачных. Еще бы! Ведь это именно ей должны быть благодарны все вокруг. И если бы не она – этому союзу не суждено было состояться. Правда, если бы миссис Норрис была чуть проницательнее, она бы поняла, что значит невезение в супружеской жизни и, возможно, не стала бы так афишировать собственные заслуги в этом мероприятии.

Молодые решили отпраздновать свое венчание в Сотертоне, а через несколько дней уехать в Брайтон. Марии было решительно безразлично, куда выезжать, поскольку свет для нее был «terra incognita», а в Брайтоне, городе, близком к столице, веселье не кончалось ни зимой, ни летом. Но если ей наскучит и там, в тот же день мистер Рашуорт должен был увезти ее в Лондон.

Было решено взять с собой в Брайтон и Джулию. Так как причин для ревности теперь быть не могло, сестры постепенно позабыли об обидах и снова стали по‑ прежнему дружны. Тем более, что Мария считалась замужней дамой, и общество сестры теперь стало необходимо и той, и другой. Джулия с радостью согласилась сопровождать молодых, ожидая новых интересных и восхитительных встреч вдалеке от Мэнсфилда.

Их отъезд также многое изменил в поместье. Без сестер тут образовалась какая‑ то необъяснимая пропасть, которую надо было как‑ то восполнить. И хотя сестры Бертрам ничего не добавляли в плане веселья по вечерам, все же их отсутствие давало о себе знать. Даже леди Бертрам погрустнела без дочерей. Что же касается Фанни, то она бродила по комнатам в одиночестве, вспоминая кузин, сочувствуя им от всего сердца и испытывая к ним самую искреннюю любовь, которой они, правда, нимало не заслуживали.

Глава 22

Как только сестры уехали, роль Фанни в Мэнсфилде значительно возросла. Теперь она была единственной девушкой, украшающей жизнь в поместье. Она одна развлекала леди Бертрам в гостиной и если раньше являлась как бы дополнением к Марии и Джулии, часто бессловесным, теперь на нее стали обращать гораздо больше внимания. Фанни сразу же почувствовала заботу сэра Томаса и леди Бертрам, а слова «где же наша Фанни? » стали, пожалуй, самой любимой фразой для всех и звучали в доме в течение целого дня, неважно, нужна ли была Фанни для какого‑ нибудь поручения или нет.

Но ценить Фанни стали больше не только у Бертрамов, но и у Грантов тоже. Мисс Прайс была в этом доме всего пару раз с тех пор, как скончался мистер Норрис, а теперь же она стала здесь желанной гостьей. Что касается мисс Кроуфорд, то для нее не было приятней собеседницы, чем Фанни, в эти тоскливые ноябрьские дни. Иногда Фанни случайно оказывалась рядом с домом Грантов, когда спешила в деревню с каким‑ нибудь очередным поручением тетушки Норрис. И тогда, завидев ее еще издалека, мисс Кроуфорд просила ее зайти, заручившись обещанием прийти и через несколько дней. Потом все чаще миссис Грант стала просить Фанни заглядывать к ним, считая, что таким образом она развеет и скуку своей сестры, да и самой Фанни будет интересно ради разнообразия поговорить со своей сверстницей.

А началось все вот как. Однажды, когда мисс Прайс в очередной раз направлялась в деревню, ее застал в дороге сильный ливень. Девушка попыталась скрыться под густой сенью дуба, однако, ее уже заметили из окна и пригласили зайти в дом. Фанни поначалу стала отнекиваться, хотя успела озябнуть под проливным дождем. Через минуту дверь открылась, и если она могла отказать слуге, то теперь об этом не могло быть и речи, потому что к ней вышел сам доктор Грант, держа в руке раскрытый зонтик.

Что же касается мисс Кроуфорд, то для нее вид промокшей девушки, пожалуй, был самым приятным зрелищем. Мэри все утро занималась созерцанием бесконечных туч, а теперь еще хлынул дождь, наводивший тоску. В такую погоду ей не хотелось ни читать, ни музицировать, ни тем более выходить во двор, и несчастная мисс Кроуфорд приготовилась к тому, что в течение ближайших двадцати четырех часов ей придется томиться в своей комнате в полном одиночестве.

И тут оказалось, что сырой дождливый день имеет и свои преимущества. Ведь если бы не ливень, она так и просидела бы в комнате, уставившись на мокрые деревья за окном. Теперь Мэри снова ожила. Она суетилась вокруг Фанни и очень скоро убедила мисс Прайс, что негоже оставаться в мокром платье – ведь можно схлопотать простуду! – и тут же повела ее к себе наверх. Там она предложила девушке сухое белье, а одежду Фанни тут же отнесла просушиться. Служанкам было велено побыстрее управиться с обедом, поскольку мисс Кроуфорд и слышать не хотела о том, чтобы Фанни ушла из их дома ненакормленной. А пока что они могли и просто поболтать, а если угодно мисс Прайс, то Мэри могла и сыграть ей что‑ нибудь на арфе.

Обе сестры – и мисс Кроуфорд, и миссис Грант, были настолько внимательны и заботливы, что Фанни почувствовала себя неловко. Ей не хотелось ни для кого быть обузой, и теперь, согласившись погостить у Грантов часок, Фанни надеялась, что дождь к этому времени утихнет. В противном случае доктор Грант пообещал доставить мисс Прайс до дома в собственном экипаже, а девушка вовсе не хотала причинять ему лишних хлопот.

Что же касается самой Фанни, то она ничуть не беспокоилась о том, что в Мэнсфилде начнут волноваться за нее. О том, что девушка ушла в деревню, знали только тетушки. И теперь, глядя на небо, затянутое тучами, миссис Норрис могла легко предположить, что Фанни задержится в каком‑ нибудь доме в деревне, а тетушка Бертрам, несомненно, поверит этому сообщению и тут же успокоится.

Но постепенно небо стало светлеть, и тогда Фанни, пригревшаяся у камина, немного осмелела и, обратив еще раз внимание на арфу, призналась, что давно мечтает услышать ее снова. Оказалось, что она просто стеснялась попросить Мэри сыграть ей и отказывалась только из‑ за излишней скромности. Выяснилось, что Фанни слышала звуки арфы только один раз в своей жизни, когда играла Мэри. А поскольку ей не приходилось бывать у Грантов в гостях, то, следовательно, она не могла больше нигде даже и видеть такой инструмент. Мэри ужасно обрадовалась, что у нее теперь будет такая благодарная слушательница и тут же буквально набросилась на девушку с вопросами: «А что вам нравится больше всего? » и «Что же именно вы хотели бы сейчас услышать? »

Фанни не знала, что ответить, и мисс Кроуфорд стала играть свои самые любимые произведения. Мисс Прайс слушала, затаив дыхание. Она так искренне восхищалась музыкой, что Мэри трудно было остановиться. Она играла до тех пор, пока Фанни не начала вглядываться за окно и всем своим видом показывать, что пора и уходить.

– Посидите еще минут пятнадцать, пожалуйста, – стала упрашивать ее мисс Кроуфорд. – И тогда будет ясно, пойдет еще дождь или нет. Тучи, правда, только что растаяли, но погода бывает такая обманчивая…

– Да нет же, – возразила Фанни. – Я давно наблюдала за ними. Их прогнал южный ветер.

– Какая разница – южный ветер или северный, – недовольно произнесла Мэри. – Я знаю одно – туча почти всегда несет с собой дождь. И я вас никуда не отпущу, пока погода окончательно не прояснится. И, кроме того, вы должны выслушать еще одну пьесу – это как раз любимое произведение Эдмунда. Вы же не можете уйти, не послушав самую любимую его мелодию, верно?

Удар пришелся в самую десятку. Теперь Фанни не могла так просто покинуть мисс Кроуфорд. Хотя она и не думала вспоминать Эдмунда, но сейчас, услышав слова мисс Кроуфорд, она ясно представила себе, как кузен сидит в комнате, может быть, даже на том же самом месте, где сейчас так уютно устроилась Фанни, и наслаждается очаровательными звуками. А уж для него Мэри наверняка играет как‑ то по‑ особенному, с большим чувством… И Фанни не устояла.

Когда же пришло время расставаться, Мэри еще раз попросила мисс Прайс прийти к ней в гости. Она с удовольствием играла бы еще для Фанни, столько, сколько ей захочется. И если в доме не будут возражать, она готова принимать у себя мисс Прайс чуть ли не каждый день.

После этого между девушками возникла дружба, которая усиливалась с каждой их новой встречей. Случилось это сразу же после отъезда из поместья сестер Бертрам, и Фанни понемногу стала менять свое отношение к Мэри. Правда, дружба эта была несколько странной, скорее, ее можно было назвать взаимной привязанностью. Девушки были слишком уж не похожи друг на друга, и если начинали о чем‑ то говорить, то мнения их отличались. Правда, это приводило к интереснейшим спорам, и каждая пыталась отстоять свою точку зрения. Впрочем, они умели и уступать в нужный момент, поэтому никаких трений между ними и не возникало.

Фанни настолько привыкла к своей новой подруге, что не мыслила себе уже прожить без нее и пары дней. В поместье все шло своим чередом, а так как Фанни особенно не была нужна в доме, она могла себе позволить отправляться в гости к Мэри Кроуфорд, когда только заблагорассудится.

Время проходило незаметно. Сначала девушки прогуливались по саду, и так как зима в том году немного запаздывала, через полчаса, утомившись от ходьбы, присаживались на скамейку, где продолжали разговаривать, пока порыв холодного ветра не напоминал им о том, что пора все же идти в дом и немного отогреться.

– Как тут мило, вы только поглядите, как мило и чудесно вокруг! – заметила как‑ то раз Фанни, присаживаясь на скамейку в саду Грантов рядом с мисс Кроуфорд. – Каждый раз, когда я прихожу сюда, я поражаюсь красоте этого местечка. Три года назад здесь ничего не было – только живая изгородь у самой кромки поля. Я бы ни за что не подумала, что этот сад можно возродить, а теперь только взгляните – здесь уже настоящие заросли и чудесная тенистая аллея. Трудно сказать, для чего она больше служит – для удобства или просто для красоты. Наверное, еще через три года мы снова перестанем узнавать эти места. Как чудесно! Удивительно, какие перевоплощения творит время. И не только с растениями, но и с людьми тоже…

Она задумалась и через некоторое время добавила:

– Если бы меня спросили, какая способность человеческого разума самая удивительная, я бы ответила, не раздумывая – память. Она непостижима, и я думаю, что это пока что самая необъяснимая и загадочная область нашего сознания. В одних случаях мы помним все до мельчайших подробностей в течение долгих лет, а иногда она бывает так коварна, что подводит нас в самый неподходящий момент… В общем, ведет себя как самый настоящий тиран. Иногда мне кажется, что мы сами зависим от прихотей нашей памяти.

Мисс Кроуфорд рассеянно слушала эти излияния и ничего не отвечала. Фанни заметила, что вероятно, Мэри не слишком интересуют такие философские вопросы, и быстро сменила тему.

– С моей стороны это будет, наверное, сейчас довольно неуместно, но я хочу подчеркнуть, что миссис Грант проявила огромный талант, высаживая эту аллею. Я не могу не восхищаться простотой ее плана. Казалось бы, ничего особенного – обыкновенные дорожки, но с каким вкусом здесь подобраны растения!..

– Да, – равнодушно ответила мисс Кроуфорд, – как раз к месту. Сад у них и в самом деле довольно скромный. Честно говоря, я и не предполагала, что у дома приходского священника будет еще и свой маленький сад с аллеями и скамейками.

– Я больше всего люблю вечнозеленые растения, – призналась Фанни. – Садовник моего дядюшки всегда повторял, что здесь почва куда лучше нашей, поэтому вы посмотрите, как разрослись здесь вечнозеленые кустарники. Нам такое и не снилось. Как я люблю такие кусты! А в некоторых странах, говорят, исключением, наоборот, являются именно те деревья, которые сбрасывают листву на зиму. До чего же все‑ таки удивительна природа. У нас на всей планете одна земля и одно солнце светит на все страны, а какие разные растут цветы и деревья, подумать только! Только не вообразите, что я со странностями, нет. Но только когда я остаюсь одна, и тем более выхожу погулять в парк, я не могу не восхищаться самыми разнообразными творениями природы. Я думаю, что любой человек легко найдет пищу для размышлений, наблюдая за ними.

– Мне довольно трудно вас понять, – призналась мисс Кроуфорд. – Честно говоря, лично я не вижу ничего особенного в этом садике. Но больше всего меня удивляет как раз то, что я сейчас нахожусь здесь. Если бы еще год назад кто‑ нибудь показал мне это место и сказал, что оно станет для меня домом, я бы ни за что ему не поверила. Но надо отдать должное Мэнсфилду. Я живу здесь уже пять месяцев и – представьте себе – эти пять месяцев были самыми беззаботными и спокойными за всю мою жизнь.

– Ну, наверное, даже чересчур спокойными для вас после столичной жизни, – улыбнулась Фанни. – Что ж, я готова вам поверить.

– И это действительно так, – оживилась мисс Кроуфорд. – Но одновременно это было мое счастливейшее лето. Правда… – она понизила голос и опустила глаза, – неизвестно, к чему бы все это привело…

Сердце Фанни тревожно забилось, и она сочла самым уместным теперь немного помолчать и не расспрашивать девушку ни о чем. Однако, мисс Кроуфорд вскоре заговорила сама:

– И все же я гораздо больше приспособлена для сельской жизни, чем могла сама даже предположить. Я с удовольствием проводила бы хоть по полгода в деревне. И вовсе здесь не скучно. Если иметь приличный дом и веселых соседей, то можно прекрасно проводить время. Самое главное, чтобы всегда рядом был надежный друг или подруга, с которым можно было бы вот так сидеть один на один и разговаривать. Может быть, это и есть настоящее счастье. Вы со мной согласны, мисс Прайс? И совсем не обязательно мечтать о каком‑ то огромном поместье, наподобие того, которое, например, приобрела миссис Рашуорт. Вы ей не завидуете?

– Я? – удивилась Фанни. – Завидую?!

– Впрочем, мы должны быть ей благодарны, – быстро добавила мисс Кроуфорд. – Ведь именно ей мы обязаны и развлечениям, и веселью. Надеюсь, что она еще раз пригласит нас в Сотертон на будущий год. Я думаю, что с ее характером она не удовлетворится тишиной сельской жизни, а будет стремиться к тому, чтобы в ее доме проходили шумные балы и чтобы все поместье постоянно наполнялось друзьями и соседями. Мне кажется, мистер Рашуорт будет не против этого.

Фанни не отвечала. Мисс Кроуфорд погрузилась в свои мечты и воспоминания, и через минуту, поглядывая в дальний конец двора, вдруг воскликнула:

– А вот и он сам!

Но это был, конечно, не мистер Рашуорт, а Эдмунд, который сейчас направлялся к девушкам вместе с миссис Грант.

– Это сестра и мистер Бертрам, – продолжала Мэри. – Как хорошо, что ваш старший кузен уехал в город, и теперь можно младшего тоже называть «мистер Бертрам». Мне неприятно называть его полностью «мистер Эдмунд Бертрам», потому что это звучит слишком официально и подчеркивает, что он все‑ таки младший в семье.

– Ну, здесь я с вами полностью не согласна, – возразила Фанни. – Для меня, наоборот, сами слова «мистер Бертрам» звучат сухо. Они не передают характера человека и отношения к нему. Услышав такое обращение, я могу только сказать, что оно адресовано джентльмену – и более ничего. А только послушайте, сколько благородства в имени «Эдмунд»! Это имя будто пропитано героизмом. Его давали королям, принцам и рыцарям. По‑ моему, только настоящего мужчину можно так назвать.

– Конечно, не стану отрицать, что имя приятное, но куда благозвучнее было бы «лорд Эдмунд» или, допустим, «сэр Эдмунд». Хотя вынуждена признать, что даже «мистер Эдмунд» намного приятней, чем какой‑ нибудь «мистер Джон» или даже «мистер Томас»… А пока что я предлагаю пойти им навстречу, чтобы не выслушивать сейчас длинную лекцию по поводу того, что мы в такой холод сидим на улице.

Эдмунд шел к девушкам, широко улыбаясь. Ему было приятно увидеть их вдвоем. Он слышал от кузины, что она подружилась с Мэри и часто ходит к ней в гости, но до сих пор он еще не видел, как они проводят время. Дружба двух самых милых его сердцу созданий была приятна Эдмунду. Большего он и желать не мог. И он справедливо считал, что теперь от этого обе девушки должны только выиграть.

– Ну что же, – лукаво прищурилась Мэри. – Опять будете укорять нас за то, что мы долго сидели на скамейке? А вот мы уже и не сидим, а прогуливаемся по саду. Так что все ваши долгие нравоучительные речи не нужны.

– Возможно, я и рассердился бы, если бы увидел тут только кого‑ нибудь одного, – смутился Эдмунд. – Но раз вы вместе и вам хорошо вдвоем, то это вполне простительно. Значит, вы не чувствуете холода и увлечены своей беседой.

– Да нет же, они тут совсем не долго, – заступилась за девушек миссис Грант. – Когда я поднималась наверх за шалью, я видела их из окна. Они действительно прогуливались по аллее.

– А я и не думал ругаться, – оправдывался Эдмунд. – К тому же день сегодня ясный и довольно теплый. Я вовсе не против того, чтобы они немного и посидели на скамье – что же тут плохого? Погода у нас такая, что не всегда соответствует календарю. Бывает и так, что в ноябре стоят такие теплые деньки, которых не дождешься и в мае.

– Ну что вы за люди! – рассмеялась мисс Кроуфорд. – Вы, кажется, ни одного нашего шага не можете оставить без внимания. Похоже, что не мы с мисс Прайс, а вы чувствуете и тепло и холод за нас обеих. А что если я сейчас скажу, что мы продрогли и уже замерзаем? Ну, на мистера Бертрама надеяться не приходится, он уже высказал свое мнение по поводу тепла сегодняшнего дня. Ну а ты, сестрица? Может быть, ты сама нас пожалеешь?

– И не мечтай об этом, – притворно нахмурилась миссис Грант. – Уж если говорить о погоде, то будь моя воля, я бы устроила такой ледяной ветер, что вы бы у меня обе и носа из дома не показывали. Но не льстите себе, мои дорогие, я забочусь не столько о вас, сколько о своих цветах. Некоторые из них Роберт не переставляет в оранжерею, а до сих пор держит на улице только из‑ за того, что сейчас, по его словам, «стоят тихие теплые ночи». Но я знаю, что может случиться. В одно прекрасное утро погода изменится так резко, что загубит все мои растения, с такой любовью посаженные и выращенные. И я останусь ни с чем…

Но это еще не все. Неприятности следуют одна за другой. Сегодня повариха расстроила меня, как никогда. Мы решили разделать индейку к воскресенью, и вот теперь она мне сообщает, что до выходного птица не дотянет, и съесть ее придется пораньше. А я так хотела приготовить ее мистеру Гранту именно в воскресенье, когда он вернется усталый после проповеди и захочет чего‑ нибудь вкусненького на обед… Так что погода, сами понимаете, для меня пока что отодвигается на второй план, – подытожила миссис Грант.

– Вот они – прелести ведения хозяйства в деревне! – мечтательно произнесла мисс Кроуфорд и снова рассмеялась. – Дорогая сестрица, немедленно познакомьте меня с садовником и птичницей, я должна этому учиться уже сейчас.

– Моя дорогая, познакомь доктора Гранта с каким‑ нибудь влиятельным лицом в Вестминстере, и я готова передать тебе всех садовников и птичников в округе – учись, сколько душе угодно. Но, увы, никаких знакомств для моего супруга нет ни у меня, ни у тебя. Поэтому не остается ничего другого, как самой следить и за цветами, и за тем, чтобы индеек готовили вовремя. А что делать?

– Тут уже ничего не поделаешь, – вздохнула мисс Кроуфорд. – Значит, надо бедствовать и терпеть все невзгоды, не показывая при этом вида, что у тебя от этого портится настроение.

– Благодарю за совет, – улыбнулась миссис Грант, – но только не думай, что если бы ты жила в городе, все у тебя бы шло без сучка и без задоринки. Во всех случаях жизнь нам может приготовить самые разнообразные сюрпризы, и надо уметь бороться с трудностями. А здесь, в глуши, и тем более. И дело вовсе не в садовниках и не в птичницах. Вот увидишь, когда я приеду к тебе в город, ты будешь жаловаться мне на свои проблемы.

– Нет уж, – возразила Мэри. – Я собираюсь разбогатеть настолько, что у меня просто не найдется повода для жалоб. Большие доходы, насколько мне известно, самое лучшее лекарство от всяческих проблем. Во всяком случае, тогда я смогу позаботиться о том, чтобы и мирт у меня не вымерз, и индейка не испортилась.

– Значит, вы собираетесь разбогатеть? – спросил Эдмунд, и Фанни заметила, что выражение лица его стало серьезным.

– Конечно, – не раздумывая ответила мисс Кроуфорд. – А вы разве нет? По‑ моему, каждый нормальный человек должен к этому стремиться.

– Я не могу желать того, что не в моих силах осуществить, – заявил Эдмунд. – Впрочем, для мисс Кроуфорд эта проблема решается гораздо проще. Ей надо только продумать, сколько именно тысяч годового дохода она мечтает получать – и считайте дело сделано. Я немного поскромнее и намереваюсь только не прозябать в бедности. А там видно будет.

– Ну что же, это у вас получится. Запросы у вас, по всей вероятности, небольшие, а если навести экономию в хозяйстве, то и проблемы отпадут сами по себе. Я вас понимаю, – кивнула Мэри, – По крайней мере, в начале карьеры, пока нет нужных средств и связей, вам придется жить поскромнее. Но у вас остается не так много времени. Как я поняла, ваши родственники ничего не смогут сделать для вас, разве что смущать своим богатством и достатком… Итак, вы будете жить бедно, но честно. Это прекрасно. Но знаете что – я вам не завидую. Я даже не уверена, что смогу уважать вас, потому что люди больше уважают тех, кто живет не просто честно, а честно и богато.

– Я не стану с вами спорить, – подхватил Эдмунд. – Самое главное – это честность, а богат человек или беден – дело уже второстепенной важности. Но я вовсе не намерен жить в бедности. Если вы меня правильно поняли, то я решительно против безденежья, но мне не нужна и излишняя роскошь. Я собираюсь стать человеком среднего достатка, если вам не противно такое слушать.

– Нет, мне действительно все это противно хотя бы потому, что вы заслуживаете куда лучшей участи. И если человек может получить от жизни больше, он не должен останавливаться на достигнутом. Ему надо стремиться к тому, чтобы выделиться и возвыситься над остальными.

– Но как? Вы же сами сказали, что кроме честности, у меня ничего и нет. Как же может честная, но бедная жизнь возвысить человека?

На этот вопрос очаровательная мисс Мэри не смогла так просто ответить. Она задумалась, но потом радостно воскликнула:

– Вам надо занять место в парламенте! – Она еще поразмышляла и добавила: – Или идти в армию. Но с этим вы опоздали. Это надо было делать еще лет десять назад.

– Ну, с военной карьерой для меня и в самом деле все покончено, – улыбнулся Эдмунд. – Что же касается парламента, то придется немного обождать, когда издадут закон о том, чтобы туда брали всех младших сыновей достопочтенных подданных, которым не на что жить… Нет, мисс Кроуфорд, – уже более серьезно продолжал он. – Грош была бы мне цена, если бы я действительно не мечтал выделиться. Но только мне это представляется несколько по‑ другому. Я имею в виду вовсе не материальную сторону дела.

Эдмунд смотрел на Мэри, ожидая встретить понимающий взгляд, но девушка лишь расхохоталась на его слова. Фанни, которая всем сердцем понимала кузена, очень расстроилась. Ей стало жаль Эдмунда и жаль мисс Кроуфорд, которая, казалось, ничего не поняла из этого разговора.

Фанни шла рядом с миссис Грант и ей вдруг захотелось побыстрее уйти отсюда и очутиться дома. Она уже подумывала, какой бы повод отыскать для того, чтобы покинуть эту компанию, ведь она и в самом деле отсутствовала довольно долгое время, как вдруг большие часы Мэнсфилда пробили три раза. Услышав их бой, Фанни спохватилась и начала быстро прощаться, объяснив, что давно должна уже быть дома.

Тут и Эдмунд вдруг вспомнил, что леди Бертрам искала Фанни и, как оказалось, специально послала его к Грантам за ней.

Фанни заспешила. Она и не рассчитывала на то, что Эдмунд присоединится к ней. В любом случае, пора было уходить. Она ускорила шаг, вслед за ней заторопились и остальные, и уже через пару минут они очутились в доме, миновать который было просто невозможно.

В вестибюле их ждал доктор Грант. И судя по тому, как поговорил с ним Эдмунд, Фанни поняла, что кузен не намерен здесь оставаться, а тоже собирается домой. Доктор Грант, прощаясь с мистером Бертрамом, пригласил его на другой день отобедать у них. Фанни стояла, потупив глаза и ждала, когда Эдмунд присоединится к ней, как вдруг миссис Грант, стоявшая неподалеку, подошла к ним и громко объявила:

– Мисс Прайс, мы ждем вас на обед вместе с мистером Бертрамом. Обязательно приходите, мы вас приглашаем.

Такого Фанни не могла и ожидать. Это было что‑ то совсем новое и неведомое в ее жизни. Она не находила слов и тут же почувствовала, как язык прилип к небу. Девушка растерялась и беспомощно смотрела на Эдмунда, словно моля его ответить за себя.

Обрадованный приглашением Фанни к Грантам, Эдмунд улыбнулся и непринужденно заговорил.

– Разумеется, мисс Прайс придет со мной, – заверил он священника. – Я думаю, никаких осложнений не предвидится. Моя матушка прекрасно обойдется один вечер и без нее.

Фанни остолбенела. Она никогда не могла бы позволить себе такой вольности. Она не осмеливалась сама распоряжаться своими вечерами, но Эдмунд говорил так убедительно, что миссис Грант ни на секунду не засомневалась в его словах.

– А знаете, что у нас будет на обед? – заговорщически улыбнулась она. – Не пожалеете, если придете. Та самая индейка, о которой я сегодня уже говорила. Дорогой, – добавила она, обращаясь к супругу, – повариха настаивает на том, чтобы приготовить индейку завтра.

– Вот и отлично! – обрадовался доктор Грант. – Это еще лучше, чем я мог предполагать. Хоть что‑ то приятное можно услышать в этом доме. Но к индейке, как я полагаю, будет и еще кое‑ что вкусненькое. Не надо заранее оглашать все меню. Пусть для мистера Бертрама и мисс Прайс останутся сюрпризы. К тому же, это не только обед, но и встреча друзей, верно? Еда тут как раз не самое главное. Индейка или гусь, а может, и баранина – какая разница? Все, что будет приготовлено, мы с удовольствием и съедим.

Фанни и Эдмунд направились к выходу. Сначала они поговорили о приглашении, потом Эдмунд выразил свой восторг по поводу крепнущей дружбы между Фанни и Мэри, и после этого они оба замолчали до самого дома. Вспоминая мисс Кроуфорд, Эдмунд уже не был настроен продолжать дальнейшие разговоры.

Глава 23

– Но почему миссис Грант пригласила Фанни? – удивлялась леди Бертрам. – И как ей это пришло в голову пригласить Фанни? Фанни никогда не обедает у них, и это все прекрасно знают. Я же не смогу обойтись без нее. К тому же, я вовсе не уверена, что она сама захочет туда пойти. Фанни, ведь тебе же совершенно не хочется отправляться к ним, правда?

– Если так спрашивать, – вмешался в разговор Эдмунд прежде, чем Фанни открыла рот, чтобы ответить, – то, разумеется, она ответит «нет, не хочу». Но, милая мамочка, я‑ то лучше знаю, что она только теперь и мечтает об этом. К тому же я не вижу никаких оснований держать ее вечером дома. Пусть сходит в гости.

– Но я не могу даже представить себе, отчего это вдруг миссис Грант решила позвать ее, – продолжала изумленная леди Бертрам. – Я же хорошо помню, что иногда она звала к себе твоих сестер, это верно. Но чтобы Фанни? Никогда.

– Ну… раз уж вы считаете, что не сможете без меня обойтись… – упавшим голосом начала было Фанни, но кузен снова перебил ее:

– Весь вечер моя матушка будет вместе с отцом, и если ей что‑ то срочно понадобится, он все сделает сам.

– В общем, конечно, – неуверенно произнесла леди Бертрам.

– А может быть, мы заодно выслушаем мнение отца? – предложил Эдмунд.

– Правильно, – обрадовалась леди Бертрам. – Пожалуй, я так и поступлю. Как только он вернется, я сразу и спрошу его, смогу ли я обойтись сегодня без Фанни или нет.

– Конечно, правда я имел в виду совсем другое. Я считаю, что он должен сам сказать все, что думает по поводу приглашения Грантов. Уместно ли оно и прилично ли девушке пойти в гости к этой почтенной семье. Я думаю, что вполне прилично. А вот отказывать было бы нежелательно. Нельзя начинать светскую жизнь с отказа.

– Я, право, не знаю, – колебалась леди Бертрам. – Но давай лучше спросим его самого. Представляю, как он удивится, когда узнает, что миссис Грант решила позвать в гости именно Фанни.

Продолжать разговор без сэра Томаса было уже бессмысленно, хотя леди Бертрам не могла опомниться после такой ошеломляющей новости. И когда через полчаса сэр Томас вошел в дом, уставший после осмотра поместья и хотел уже подняться к себе, чтобы переодеться, леди Бертрам остановила его на полпути и воскликнула:

– Подожди минуточку, дорогой! Не торопись. Я хочу кое‑ что тебе сказать.

Ее томный голос (поскольку леди Бертрам никогда не повышала его ни при каких обстоятельствах) застал сэра Томаса уже на лестнице. Но он привык всегда выслушивать супругу и поэтому послушно вернулся назад и подошел к ее дивану. Леди Бертрам не спеша начала выкладывать все по порядку.

Не вынеся еще раз такого долгого рассказа, Фанни незаметно улизнула из гостиной, чтобы не попасться на глаза дяде. Она прекрасно понимала, что сейчас, возможно, волнуется уже понапрасну, но ничего не могла с собой поделать. Она только представила себе, как будет рассказывать леди Бертрам о приглашении миссис Грант, как недовольный и уставший сэр Томас начнет бросать в сторону Фанни укоряющие взгляды и как сама Фанни, не дай Бог, сорвется и наговорит каких‑ нибудь глупостей. Она не считала это приглашение каким‑ то особенным, но если даже вокруг этого обыденного эпизода тетушка Бертрам смогла поднять такую шумиху, Фанни предпочла пока что ретироваться.

А тем временем вопрос уже решался. Леди Бертрам начала издалека. Она сказала:

– Погоди, дорогой, вот что я хотела тебе сказать. Ты, наверное, будешь удивлен не меньше, чем я сама. Ты знаешь, что произошло? Миссис Грант пригласила на обед нашу маленькую Фанни!

– Ну и что? – недоуменно спросил сэр Томас и ждал, что сейчас как раз супруга и должна произнести что‑ то из ряда вон выходящее, чему, по ее собственным словам, он должен был крайне удивиться.

– И Эдмунд тоже хочет, чтобы она пошла. Но, как же я смогу отпустить ее?

– Да, действительно, она может опоздать, – согласился сэр Томас, поглядывая на часы. – Ну, а у тебя‑ то какие трудности?

Слово взял сам Эдмунд, поскольку сэр Томас, очевидно, так ничего и не понял из рассказа жены. Эдмунд вкратце пересказал все, что произошло у Грантов, и добавил:

– Маме кажется все это несколько странным, потому что раньше Фанни никто никуда не приглашал. Только и всего. А я думаю, что миссис Грант заботится больше о своей сестре, которая сейчас немного заскучала, а в обществе Фанни почувствовала бы себя свободно и весело. Вот и вся разгадка.

– Что ж, это вполне естественно, – согласился сэр Томас после недолгого размышления. – А впрочем, если бы и не было никакой сестры, все равно это выглядит довольно заурядно. Миссис Грант решила проявить элементарную вежливость и, приглашая Фанни, таким образом, подчеркнула уважение к племяннице леди Бертрам. И никаких объяснений тут не требуется. Странно как раз именно то, что за долгое время это случилось впервые! И Фанни была совершенно права, когда согласилась принять это приглашение. Но я думаю, она сделала это не только из вежливости. Мне кажется, что раз молодежь у нас привыкла проводить время вместе, то там Фанни будет, конечно, намного интереснее, чем просидеть весь вечер с нами. Я решительно не понимаю, почему ты не можешь или не хочешь ее отпустить.

– Но смогу ли я обойтись без нее, сэр Томас?

– Без сомнения.

– Но именно Фанни всегда готовит чай, когда сестры нет дома, – попыталась сопротивляться леди Бертрам.

– Возможно, нам удастся уговорить твою сестрицу побыть на этот раз с нами, – вздохнул сэр Томас и тут же добавил: – В любом случае, с тобой ведь буду я. Обещаю весь вечер не отходить от тебя ни на шаг.

– Ну хорошо, – успокоилась леди Бертрам. – Эдмунд, скажи Фанни, что я ее отпускаю. Так и быть, пусть отправляется в гости.

Добрая весть очень скоро была передана и самой девушке. По дороге в свою комнату, Эдмунд постучался к Фанни.

– Ну что ж, кузина, все устроилось наилучшим образом, – радостно сообщил он. – Твой дядя высказал свое мнение, не сомневаясь в своей правоте ни секунды. Мы пойдем к Грантам вместе.

– Как я счастлива! – сразу воскликнула мисс Прайс, однако, оставшись снова в одиночестве, она задумалась. «А почему, собственно говоря, я должна так радоваться? Может быть, этот визит, напротив, расстроит меня. А не случится ли там чего‑ нибудь такого, что выбьет меня из колеи на несколько дней? ».

Но, несмотря на такие мрачные предположения, Фанни была довольна. Еще бы! Если не считать того единственного дня в Сотертоне, она никогда не обедала в гостях, то есть, пару раз она приходила к Грантам, но только вместе с кузинами. Персональных приглашений до сегодняшнего дня она не получала, и теперь ей казалось, будто она начинает новую жизнь. Словно она успела повзрослеть за один день и стать вполне самостоятельной девушкой. Неважно, что все путешествие продлится лишь несколько минут, а компания будет состоять из трех человек. Это будет происходить в чужом доме, а значит, к выходу надо подготавливаться. И эти мелочи приятно будоражили воображение Фанни и превращали простой обед в дело первостепенной важности.

Правда, волнений Фанни никто не разделял, и помощи и поддержки ждать ей было не от кого. Леди Бертрам очень скоро забыла об обеде, а тетушка Норрис, которая прибыла к ним сегодня пораньше по просьбе самого сэра Томаса, могла только испортить настроение племяннице, что она и не преминула сделать сразу же, как только переступила порог дома.

– Клянусь Богом, Фанни, ты должна ощущать, насколько к тебе внимательно отнеслись! Какая это честь для тебя! Во‑ первых, ты должна быть бесконечно благодарна миссис Грант за то, что тебя пригласили, а во‑ вторых, постоянно помнить, насколько добра леди Бертрам, что отпустила тебя на целый вечер! Ты, я надеюсь, понимаешь, что это исключительное событие в твоей жизни. Не так часто нам удается быть приглашенными куда‑ нибудь. И не вздумай даже надеяться, что это когда‑ нибудь повторится. Да, и не воображай, будто бы это приглашение адресовано непосредственно тебе. Таким образом, миссис Грант просто хотела выразить уважение твоим дядюшке и тете. Я уверена, что миссис Грант поступила так из простой вежливости, напоминая нам, как она заботится о нашем семействе. Будь здесь Мария или Джулия, она, разумеется, и не вспомнила бы о тебе, а пригласила бы только их.

Миссис Норрис так изобретательно перевернула все с ног на голову, что Фанни даже растерялась. Когда же тетушка, наконец, замолчала, ей не оставалось ничего другого, как полностью с ней согласиться и добавить, что она – Фанни – бесконечно благодарна леди Бертрам. А для того, чтобы та не скучала без самой Фанни, девушка успела вышить самый сложный узор, так что теперь леди Бертрам могла хоть весь вечер заниматься рукоделием без посторонней помощи.

– Ну, об этом можно было не беспокоиться, – презрительно фыркнула миссис Норрис. – Твоя тетушка прекрасно обойдется и без тебя. В противном случае тебе никто бы не разрешил даже из дома выходить. Я буду здесь весь вечер, так что можешь не волноваться за леди Бертрам. Я же надеюсь, что ты тоже чудесно проведешь время и еще раз оценишь заботу о тебе твоих родственников. Но вас ведь там будет пятеро, а пять человек за столом – очень плохое число. Я удивляюсь, почему такая дальновидная дама, как миссис Грант, не учла этого. А если еще и вспомнить их громадный стол, который так плохо вписывается в столовую, то уж и вовсе становится непонятным такое приглашение. Зря доктор Грант не согласился оставить мой обеденный стол, когда я уезжала из того дома. Вместо этого он купил себе новый, огромный, как будто у него семья состоит как минимум из десяти человек! Этот стол совсем не вписывается в их крошечную столовую. У доктора Гранта, как мне кажется, начисто отсутствует чувство гармонии. Вероятно, он решил, что его больше будут уважать, если увидят такой большой стол. Каждый должен подбирать обстановку, исходя из размеров комнаты. Помни это, Фанни. Нет, подумать только: пятеро за такой громадиной! Да там дюжины полторы гостей усадить можно!

Миссис Норрис перевела дыхание и продолжала:

– Я хочу закончить свою мысль. Ведь люди выходят за рамки своих возможностей не только в буквальном смысле слова, как с этим столом, например. И тут я хочу тебя предупредить. Веди себя как можно скромнее. Ты не должна участвовать ни в каких разговорах, и тем более – упаси Бог – высказывать свое собственное суждение по какому‑ нибудь вопросу. Помни: твое мнение никого не интересует. Ты должна быть тихой и незаметной. Не воображай, что твое общество ценят так же, как общество твоих кузин. И постоянно повторяй про себя, что ты все‑ таки не наша дорогая миссис Мария Рашуорт и не Джулия. Понятно? Ты всегда самая последняя и самая низкая по происхождению. Не вздумай равняться и с мисс Кроуфорд – она у Грантов, как у себя дома, а ты будешь все же только гостьей. Что касается времени возвращения домой, то ты будешь там находиться столько, сколько захочется Эдмунду. Он сам решит, когда вам пора будет распрощаться с хозяевами.

– Конечно, мэм, я все именно так себе и представляла, – скромно ответила Фанни, рассматривая пол в гостиной.

– А если пойдет дождь – кстати, мне кажется, что это обязательно произойдет – ты должна будешь рассчитывать только на себя. И даже не мечтай, что за тобой специально пришлют экипаж. Я, как ты сама понимаешь, буду здесь весь вечер, и поэтому коляска может пригодиться мне в любую минуту. Поэтому ты должна заранее приготовиться к тому, что возвращаться будешь пешком.

Племянница только кивала головой и иногда поддакивала. Она во всем соглашалась с тетушкой, не настаивая ни на чем. Оказалось, что у самой Фанни требования еще более скромные, чем могла предположить миссис Норрис. Когда же открылась дверь, и сэр Томас обратился к Фанни со словами: «Когда подавать экипаж? », ошеломленная девушка не могла вымолвить ни слова.

– Дорогой мой сэр Томас! – тут же включилась в разговор миссис Норрис, побагровев от гнева. – Не надо так беспокоиться. Фанни прекрасно дойдет пешком!

– Пешком?! – возмутился баронет, подходя поближе к племяннице. – Моя маленькая Фанни должна идти пешком в такой холод? Ее пригласили в гости, поэтому я должен позаботиться и о том, чтобы все выглядело достойно, как и принято в нашем семействе. Фанни, милая, в двадцать минут пятого тебя устроит?

– Да, сэр, – чуть слышно ответила девушка, чувствуя себя так, будто в настоящий момент она совершала преступление. И сразу после этого, не желая выслушивать бурные излияния тетушки Норрис, она выскочила вслед за дядей из комнаты, слыша за своей спиной крик негодования:

– Это совершенно лишнее! Не надо никаких экипажей!

Впрочем, миссис Норрис вскоре успокоилась, вспомнив, что в гости отправляется не одна Фанни. Там ведь еще будет и Эдмунд. Тетушка тут же пришло в голову, что совсем недавно она сама слышала, как Эдмунд покашливает, значит, экипаж ему будет весьма кстати.

Однако Фанни всего этого уже не слышала. Она представляла себе, что экипаж подадут для нее и только для нее. И теперь, оставшись одна, она не могла сдержаться и расплакалась. Но это были лишь слезы благодарности, адресованные дядюшке за его чуткую заботу и внимание.

Кучер подкатил к подъезду минута в минуту. Эдмунд сразу же после этого спустился вниз. Фанни, боясь опоздать, пришла в гостиную заранее и уже некоторое время сидела в кресле, ожидая, когда за ней зайдут. Сэр Томас, убедившись, что все готовы, еще раз пожелал молодым людям весело провести время и даже проводил их до дверей.

– Ну‑ ка, Фанни, дай я на тебя погляжу, – обратился кузен к девушке, когда они уселись в экипаж. – Судя по всему, ты прекрасно себя чувствуешь. Ты мне определенно сегодня очень нравишься. И что же ты надела к вечеру? – поинтересовался он, проявляя всю братскую нежность, на которую только был способен.

– Новое платье, то самое, которое мне подарил дядюшка к свадьбе Марии. Оно, конечно, довольно легкое, но мне так хотелось сегодня выглядеть красивой! Наверное, теперь у меня больше не будет возможности надеть его до самого лета. Я только волнуюсь, не буду ли я в нем выглядеть слишком уж худой?

– Ну что ты! – успокоил ее кузен. – Белое платье нисколько не подчеркивает худобу, а ты у нас прекрасно сложена – стройная, изящная, как и полагается быть девушке. И оделась ты чудесно. Мне нравится такая блестящая ткань. Послушай, а ты не помнишь, по‑ моему, у мисс Кроуфорд было что‑ то похожее?..

На подъезде к дому Грантов, они встретили другой экипаж, стоявший возле конюшни. Эдмунд тут же встрепенулся:

– Вот так раз! Похоже, мы сегодня будем тут не одни! Интересно, кого еще занесло в наши края?

Он пригляделся повнимательней и тут же воскликнул:

– Да это же ландо Генри! Бьюсь об заклад, что он тоже сегодня приехал сюда! Да вон же, посмотри, это люди Грантов рядом, они заталкивают экипаж на место… Значит, мистер Кроуфорд решил вернуться. Вот так сюрприз! Ну что ж, я буду очень рад повидаться с ним.

Фанни не стала высказывать своего мнения по поводу того, что именно она ощущала в этот момент. Правда, ей было приятно, что хоть еще один человек оценит ее новое платье и, может быть, порадуется за его владелицу. Поэтому, когда она входила в дом, то почувствовала, как вся трепещет от волнения.

Эдмунд не ошибся. В гостиной действительно расположился сам мистер Кроуфорд. Остальная троица уже обступила его, радуясь приезду Генри. Он решил немного отдохнуть у Грантов и после Бата направился сразу сюда, чтобы перед следующей поездкой побыть с сестрой хотя бы несколько дней.

Эдмунд тепло поздоровался с ним, и молодые люди тут же принялись обсуждать какие‑ то дела. Восхищение было всеобщим, если, конечно, не считать Фанни. Правда и она, немного поразмыслив, пришла к выводу, что лишний человек за обедом для нее будет только к лучшему. Ведь она приготовилась вести себя именно так, как рекомендовала ей тетушка Норрис, то есть сидеть беззвучно и смотреть только в свою тарелку. Теперь же, с приездом Генри, шансы принять участие в общем разговоре у нее значительно возросли.

Фанни сначала даже испугалась, что ей придется отвечать на какие‑ то вопросы и поддерживать беседу. Теперь, несмотря на предупреждения тетушки, этого, казалось, уже невозможно было избежать. Фанни поневоле стала центральной фигурой за столом и теперь с трепетом ожидала, чем же все это кончится.

Но и окружающие, видимо, заметили ее волнение и не стали приставать ни с какими расспросами. Наоборот, все было сделано так, чтобы не тревожить Фанни понапрасну. А тем для разговоров нашлось очень много, и постепенно девушка успокоилась.

Сначала Кроуфорды вспоминали Бат, и Генри рассказал о нем много интересного, потом Эдмунд и мистер Кроуфорд долго беседовали об охоте, после этого мужчины обсуждали вопросы политики, одним словом, Фанни уже не боялась, что ее застигнут врасплох каким‑ нибудь вопросом.

Однако, вскоре Генри заговорил и о своих планах. Ему так понравилось в Мэнсфилде, что он решил задержаться здесь подольше, а не уезжать в Норфолк, о чем уже договорился со своими соседями‑ охотниками. Сестры, доктор Грант и даже Эдмунд только приветствовали его решение, и лишь одна Фанни молчала. Ей было если не неприятно присутствие мистера Кроуфорда в поместье, то, по крайней мере, просто безразлично. Однако Генри нужно было выслушать мнение всех членов сегодняшней вечеринки, и он стал добиваться от Фанни ее личного совета, как ему поступить. Девушка смутилась и стала отвечать коротко и односложно, зачастую невпопад. Она раскраснелась и только мечтала о том, когда же эти расспросы закончатся.

Сейчас Фанни вспоминала о своих кузинах. Вот кто бы радовался встрече с Генри! Но тот, казалось, уже забыл об их существовании, и теперь был готов оставаться в Мэнсфилде и без них, словно не существовало никогда, ни двух юных мисс Бертрам, ни привязанности к ним, ни романтических встреч… За столом о сестрах упоминалось лишь вскользь.

Однако, когда из столовой вся компания перешла в гостиную, Генри заговорил как бы невзначай с Мэри о мисс Марии Бертрам. В это время Эдмунд был поглощен какой‑ то занимательной беседой, а миссис Грант готовила чай.

Узнав о том, что Мария все‑ таки вышла замуж и теперь молодые проводят свой медовый месяц в Брайтоне, Генри воскликнул: «Ну и счастливчик же этот мистер Рашуорт! », чем вызвал бурю негодования в душе у Фанни.

– Конечно! – подтвердила Мэри. – Кстати, они уже две недели как уехали из Мэнсфилда, правда ведь, мисс Прайс? И Джулия с ними…

– Я полагаю, что и мистер Йейтс не отстал от этой компании? – поинтересовался Генри.

– Мистер Йейтс? А вот и нет, тут ты ошибся! – рассмеялась мисс Кроуфорд. – Мы о нем больше ничего и не слышали. Мария и Джулия пишут в Мэнсфилд, но они тоже не вспоминают бедного Джона. Мне кажется, Джулия не смогла бы так долго терпеть его ухаживания, а тем более напоминать о нем отцу.

– Бедный мистер Рашуорт! – вздохнул Генри. – Так и пропали втуне его никому не нужные сорок две реплики. Представляю, как тяжело дались они ему – и все напрасно! Наверное, Мария не выдержала бы, если бы эти сорок две реплики он адресовал ей. – Тут Генри стал серьезным и добавил: – Она слишком хороша для него. Он такой спутницы жизни не заслуживает. – Но потом смягчился и, обращаясь уже к Фанни, снова заговорил полушутливым тоном: – А вы, мисс Прайс, как мне помнится, были его самым лучшим другом. Как вы были добры к нему! Как старались помочь ему заучить роль наизусть! Вашей доброте и терпению, казалось, не будет конца. Правда, вы тщетно пытались помочь ему – там, где нет мозгов, одного упорства недостаточно. И его тупость особенно была заметна, когда вы находились рядом с ним – слишком уж сильным оказался такой контраст. И, конечно же, мистер Рашуорт так и не сумел оценить вашего сочувствия к нему. Ведь никто кроме вас не смотрел на него с такой жалостью! Я прекрасно помню, как все остальные лишь отворачивались от него и тяжело вздыхали, словно его общество было для них чем‑ то вроде наказания.

Фанни покраснела, но ничего не ответила.

– Как же это было прекрасно! – воскликнул Генри после недолгой паузы. – Мне вспоминаются наши репетиции, как чудесный сон! Я всегда буду с добрыми чувствами возвращаться в мечтах к нашему домашнему театру. Помните, как мы все радовались нашим маленьким успехам, как остро переживали все неудачи? Мы все тогда почувствовали, как изменилась к лучшему наша жизнь. У нас было все – и интересная работа в прямом смысле этого слова, надежды, заботы, и все это происходило шумно и весело. Но не только это – как и в повседневной действительности, в нашем театре оставалось место и для сомнений, и для беспокойства… Мне кажется, это были самые счастливые дни во всей моей жизни.

«Ничего себе! – презрительно рассуждала Фанни. – Вот так счастье! Оказывается, этот негодяй был на вершине блаженства, когда вел себя настолько распутно, ухаживая одновременно за двумя девушками, тем более что одна из них к тому времени была уже официально помолвлена! Что за противная личность этот Генри Кроуфорд! »

– Как же нам не повезло! – сокрушался Генри. Теперь он говорил вполголоса, опасаясь, как бы его не услышал Эдмунд. – Представляете себе, нам не хватило какой‑ то недели. Еще бы буквально несколько дней, и все, о чем мы так долго мечтали, свершилось бы! Жаль, что от нас уже ничего не зависело. Все вокруг, казалось, ополчилось против нашего театра. И даже погода. Если бы ветер дул чуточку посильнее, то сэр Томас, вероятно, задержался бы в пути ровно настолько, насколько нам требовалось до премьеры. Нет, мы конечно, не пожелали бы ему зла, но просто так хотелось, чтобы он немного опоздал. Да что там ветер – полный штиль помог бы нам, пожалуй, еще больше! Но даже мечтать о недельном затишье в Атлантике в это время года, разумеется, не приходится.

Фанни не утерпела. Немного отвернувшись от своего собеседника, она произнесла решительным тоном:

– Что касается меня, то я не пожелала бы сэру Томасу задерживаться ни единого дня. Вы же помните, как расстроился баронет, увидев, к чему привело в доме все ваше творчество. Так что я считаю, он приехал как раз вовремя. Опоздай он на несколько дней, как бы вы хотели этого, все закончилось бы куда печальнее!

Фанни никогда не произносила перед Генри таких долгих речей. Давненько ей не приходилось и сердиться на кого бы то ни было. Теперь же она раскраснелась и чувствовала, как дрожат ее губы и пальцы. Генри смотрел на нее с удивлением, однако, выдержав необходимую паузу, он снова заговорил с девушкой, на этот раз более мягко, словно сознавая свою вину:

– Возможно, вы и правы. Мы получали только удовольствие от своей постановки, начисто забыв об интересах самого хозяина дома. Это было, конечно, эгоистично с нашей стороны. А сколько шуму от нас было в поместье, могу себе представить! – После этого Генри попытался заговорить на другую тему, но Фанни отвечала так кратко и неохотно, что ему так и не удалось вызвать ее на какую‑ нибудь откровенную беседу.

Мисс Кроуфорд, прислушивавшаяся к разговору Эдмунда и доктора Гранта и обратив внимание на замешательство брата, тут же повернулась к Генри и Фанни со словами:

– Нет, вы только послушайте, о чем спорят эти два джентльмена. Это так интересно!

– Самое интересное в бизнесе, – ответил ее брат, краем уха слышавший о том, что говорит доктор Грант, – это то, как умудриться превратить хорошие доходы в отличные. По‑ видимому, доктор Грант учит сейчас мистера Бертрама, как надо жить самостоятельно. Ведь Эдмунд скоро уедет из Мэнсфилда. Если не ошибаюсь, он принимает сан уже где‑ то через месяц, а может, и раньше. Они уже говорили об этом в столовой. Я даже рад за мистера Бертрама. Что может быть приятнее начинать самостоятельную жизнь и при этом еще иметь любимую работу. Да и занятие у него спокойное, не требующее ни риска, ни особых затрат, ни физического труда. Думаю, что для начала он будет получать не менее семисот фунтов в год. Если при этом он бы еще оставался в родном доме, то эти деньги считались бы вообще его, так сказать, оставались на карманные расходы. Совсем неплохо для младшего сына в семье. А на Рождество и Пасху, разумеется, его ждали бы и дополнительные доходы и подношения благодарных прихожан.

Мисс Кроуфорд чуть не рассмеялась, услышав такую речь.

– Меня всегда удивляло, – призналась она, – как это посторонние люди умеют все так хорошо рассчитать за других, особенно за тех, кто получает гораздо меньше, чем они сами. Ты бы, Генри, имел бледный вид, если бы твои карманные расходы ограничивались семьюстами фунтами в год!

– Скорее всего, ты права, – смутился мистер Кроуфорд. – Хотя все познается в сравнении. Здесь немаловажную роль играют привычки. Но мистер Бертрам – человек скромный, и, к тому же, для младшего сына в семье, пусть даже и для сына баронета, я считаю, семьсот в год – совсем не плохо. Разумеется, только для начала. Но он еще слишком молод…

Мисс Кроуфорд хотела уже возразить ему. Ей было что сказать. Ведь Эдмунд мог и жениться, и тогда эти деньги пришлось бы делить уже на двоих… Но она воздержалась, стараясь казаться спокойной и безразличной.

Вскоре доктор Грант и Эдмунд присоединились к остальным за чайным столом.

– Мистер Бертрам, – заговорил Герни, – я решил специально еще раз приехать в Мэнсфилд, чтобы послушать вашу первую проповедь. Я думаю, мое присутствие будет вас вдохновлять. Когда же все это произойдет? Мисс Прайс, вы не откажетесь составить мне компанию на этой проповеди, чтобы немного приободрить вашего кузена? Мы будем стоять рядом, не сводя с вас восторженных глаз, мистер Бертрам, и видя нас среди своих прихожан, вы воспрянете духом. Мы заранее подготовим бумагу и перья, чтобы записывать самые интересные ваши высказывания. Договорились? Только где же все это будет проходить? Мне кажется, лучше всего в Мэнсфилде, чтобы вас могли услышать и сэр Томас, и леди Бертрам.

– Я ни за что вам этого не скажу, – улыбнулся Эдмунд. – Вы будете только меня смущать своим присутствием. И, увидев вас, мистер Кроуфорд, я скорее всего начну запинаться, а то и вообще замолчу. Так что, несмотря на все ваши благие намерения, вы только испортите мне самую первую службу.

«Неужели он говорит это серьезно? – удивилась Фанни, но, тут же отбросила эту нелепую мысль. – Да нет, это он пошутил».

Теперь все собрались вместе, и разговор перешел на нейтральные темы. После чая было решено организовать столик для виста. И хотя этого не было запланировано заранее, мужчины не отказались сыграть партию. К ним подключилась и миссис Грант, поскольку знала, что это как нельзя лучше развлечет ее супруга. Мисс Кроуфорд играла на арфе, и в остальном вечер для Фанни выдался удачным. Она наслаждалась музыкой, лишь изредка отвечая на вопросы Генри, когда ему становилось особенно скучно, и он обращался к мисс Прайс с просьбой помочь советом относительно хода в карточной игре.

Мисс Кроуфорд, расстроенная разговорами о скором вступлении Эдмунда в ряды священнослужителей, не могла уже веселиться и успокаивала себя игрой на арфе.

Его назначение раньше казалось ей далеким и почти нереальным событием. Теперь же, когда брат заговорил об этом самым серьезным тоном, Мэри почувствовала, что в самом ближайшем времени потеряет милого ее сердцу человека. Она и сердилась на Эдмунда, и негодовала, и ругала себя за свою привязанность к нему. Но втайне она надеялась что, возможно, его страсть к ней сыграет свою роль и под ее влиянием он еще сумеет изменить свое решение. Мисс Кроуфорд почти уже решила для себя связать с ним свою жизнь, и сегодня снова столкнулась с его холодностью. Нет, похоже, он вовсе не заботился о том, чтобы ей было хорошо в дальнейшем. Ведь он должен был прекрасно сознавать, что Мэри ни за что не согласится стать женой приходского священника. Но и это его не останавливало. Мисс Кроуфорд сердилась, не зная, как выпутаться из такого положения. В конце концов, она дала себе слово следовать его же тактике и изобразить полное безразличие к предмету своих воздыханий. И если Эдмунд действительно решил посвятить себя служению Богу, то пусть все знаки его внимания будут для Мэри лишь пустяковой забавой, в которой себе не откажет ни одна девушка. И Мэри твердо решила не давать волю своим чувствам, чтобы не познать в дальнейшем горечи разочарования.

Глава 24

На следующее утро Генри Кроуфорд принял твердое решение задержаться в Мэнсфилде еще на пару недель. Проснувшись в прекрасном расположении духа, он тут же сел за стол и написал два письма. Одно – своим соседям, сообщая им, что, к сожалению, не сможет участвовать в охоте, а второе – адмиралу, в котором тоже приносил свои извинения по поводу того, что вынужден задержаться у сестры. Когда к нему подошла Мэри, он весело сообщил ей, что остается погостить у Грантов.

– Я уже слишком стар для того, чтобы каждый день ходить на охоту, поэтому мое присутствие в Норфолке вовсе не обязательно, – пояснил он. – И, тем не менее, если я буду ходить в лес три раза в неделю, то вовсе не намерен скучать и в остальные дни. Знаешь, что я придумал? Ни за что не догадаешься.

– Почему же нет? – улыбнулась ничего пока не подозревающая мисс Кроуфорд. – Наверное, кататься верхом вместе со мной.

– Ничего подобного, – усмехнулся Генри, но тут же спохватился: – Хотя, конечно, это было бы восхитительно. Но не совсем то, о чем я мечтаю. Это относится только к поддержанию тела в порядке, а мне надо еще, и занять чем‑ то свой разум. К тому же я не собираюсь только отдыхать и наслаждаться всевозможными забавами. Мне хочется заставить себя потрудиться в каком‑ то смысле. Поэтому мои планы несколько отличаются от того, к чему ты уже привыкла. На этот раз я задам неплохую задачу собственной голове. Я должен добиться того, чтобы меня полюбила Фанни Прайс.

– Фанни! – ахнула мисс Кроуфорд. – Тебе разве не достаточно двух ее кузин?

– Конечно, нет. Это все не то. Я не оставлю ее в покое и не буду чувствовать себя удовлетворенным, если мне не удастся растопить ее сердце. Тебе этого не понять. Ты ничего не замечаешь вокруг, кроме собственной персоны, да еще, разве что, младшего мистера Бертрама. Когда мы вчера все так дружно беседовали за столом, никому из вас и в голову не пришло обратить внимание на то, как сильно изменилась к лучшему эта девушка за последние шесть недель. Правда, вам это простительно – ведь вы видитесь с мисс Прайс практически каждый день, вот и привыкли к ней. Но поверь мне – это совсем не та девушка, которую я знал осенью.

Она уже и тогда была симпатична мне, но ее несколько портила излишняя скромность. Фанни казалась бессловесным существом, покорной рабыней, не способной показать зубки, если это понадобится. Сейчас же она стала просто обворожительна. Мне почему‑ то раньше казалось, что у нее слишком бледный цвет лица, но только вчера я понял, что когда на этой белоснежной коже проступает легкий румянец, Фанни сразу же превращается в настоящую красавицу. А когда я начал наблюдать за ее глазами и губами, я поймал себя на том, что не могу отвести от нее взгляда. И потом ее манеры, ее утонченность и грациозность – все это вместе делает Фанни неповторимой. Кстати, ты не заметила, что она даже немного подросла? Уверяю тебя, она за это лето вытянулась, как минимум, на целых два дюйма!

– Ну уж так сразу и на два! – усмехнулась мисс Кроуфорд. – Тебе это показалось потому, что рядом с ней никогда не было по‑ настоящему высоких девушек, и тебе было не с кем ее сравнивать. К тому же вчера она надела новое платье, а ты уже привык, что она одевается в какие‑ то обноски, вот она и предстала перед тобой красоткой. И ничуть она не изменилась с октября, мне‑ то виднее. Дело в том, что она была вчера единственной девушкой, за которой ты мог поухаживать, вот она тебе и понравилась. Ты ведь не можешь и дня спокойно прожить, чтобы не выбрать себе очередной объект для восхищения. Кстати, Фанни всегда казалась мне довольно миленькой девушкой. Разумеется, не красавицей, как ты выразился, но вполне симпатичной, на каких приятно посмотреть. Конечно, мне не нравятся ее блеклые глаза, они могли бы быть и потемнее, зато у нее обворожительная улыбка. Что же касается твоего нового увлечения, то могу повторить еще раз: все это тебе только почудилось из‑ за ее одежды и по той простой причине, что Фанни была одна за столом. И если ты действительно собрался приударить за ней, то меня тебе не переубедить. Все это ты будешь делать исключительно от собственной скуки и дури, которую сам себе и вбил в голову.

Мистер Кроуфорд только загадочно улыбался, выслушивая такие обвинения сестры в свой адрес, а потом, когда Мэри умолкла, заметил:

– Ты знаешь, что еще меня привлекает в Фанни? Она такая загадочная. Я не могу ее понять. Вчера она меня просто покорила своей таинственностью. Что за характер у этой девушки? Какая она? Может, заносчивая, или наоборот, чересчур уж стыдливая? А вдруг она просто «со странностями»? И почему она смотрела на меня весь вечер так осуждающе? И на разговор ее не вытянуть. Никогда со мной ничего подобного не происходило – чтобы весь день посвятить одной девушке, стараясь развеселить ее, и в результате потерпеть полный провал! И ее суровый взгляд тоже до сих пор не выходит у меня из головы. Я должен непременно попробовать еще раз. Иначе я не успокоюсь. Ее глаза вчера как будто говорили: «Ты мне не нравишься. И не понравишься никогда». Но, Мэри, я должен доказать хотя бы самому себе, что это не так!

– Какой же ты еще глупый! – улыбнулась мисс Кроуфорд. – Так вот в чем, оказывается, вся загвоздка! Только из‑ за того, что она не обращает на тебя внимания, наша дорогая мисс Прайс сразу стала и выше, и грациозней, и даже цвет лица у нее поменялся. Теперь понятно. Ну что ж, немного поднять ей настроение своим вниманием ты, конечно, можешь. Но я не позволю тебе издеваться над ней. Подумай, что же дальше будет с этим невинным существом, если она действительно, как ты предполагаешь, влюбится в тебя? Я этого не допущу. К тому же, Фанни такая чувствительная, и она может тебя неправильно понять. Я очень прошу: не заводи дело слишком далеко.

– Конечно, нет, – успокоил ее Генри. – Речь идет о каких‑ то двух неделях. Подумай сама: ну, что может произойти за такой короткий срок? А если и произойдет, значит, она настолько слаба, что не выдержит нашей бурной жизни, и спасти ее все равно никто не сможет… – Он засмеялся. – Конечно, я шучу – я никогда не причиню ей вреда и другим не позволю обидеть нашу Фанни. Я просто хочу, чтобы она не смотрела на меня таким зверьком, чтобы она стала поласковее, чтобы она краснела, когда я буду обращать на нее внимание, чтобы старалась подсесть ко мне поближе, когда мы будем встречаться по вечерам. Я хочу, чтобы Фанни интересовалась моими проблемами и заботами, чтобы у нас было много общего во взглядах и потом, когда я буду уезжать, чтобы она искренне верила в то, что без меня уже никогда не станет счастливой. Только и всего.

– Да, от скромности ты не умрешь, – вздохнула Мэри. – Теперь у меня исчезли и последние сомнения относительно этого. Ну что ж, я думаю, такая возможность тебе представится, потому что теперь, когда мы с Фанни стали подругами, мы часто видимся с ней – чуть ли не каждый день.

И не желая больше тратить свое драгоценное время на упреки и увещевания, Мэри махнула рукой и отдала Фанни во власть судьбе. Возможно, она поступила несколько жестоко со своей подругой, потому что, если даже и существуют непоколебимые юные леди восемнадцати лет (по крайней мере в книгах), то Фанни, разумеется к ним не относилась. Безусловно, как бы плохо она ни думала о Генри, но не могла не поддаться его влиянию. Разумеется, поскольку за ней раньше никто не ухаживал, это было девушке в новинку. Но все равно она почувствовала себя уверенней, и внимание молодого человека было ей особенно приятно. Несмотря на то, что эти ухаживания должны были продлиться всего две недели, Генри взялся за дело с большим задором, уверенный в своем успехе.

Итак, понемногу шансы его увеличивались. Но, поскольку Фанни относилась к мистеру Кроуфорду предвзято, то делать какие‑ либо выводы было еще рановато. Со своей стороны Генри старался быть с мисс Прайс как можно обходительнее, и сам того не замечая, становился более нежным и заботливым, стараясь подделаться под утонченную натуру девушки. Итак, теперь Фанни если не полюбила его, то начала пересматривать свои взгляды и пришла к выводу, что, возможно, мистер Кроуфорд и не такой уж безнадежный юноша, каким представлялся ей раньше. Разумеется, она и не думала забывать прошлого, но его обходительность и внимание мало‑ помалу делали свое дело, и она уже не могла не замечать, что Генри привязывается к ней все сильнее с каждым днем. Он стал вежливым, причем безупречно вежливым, и воспитание Фанни не позволяло ей относиться к нему с таким полным безразличием, как прежде.

Но уже через несколько дней обстоятельства резко изменились, причем в пользу Генри. В жизни Фанни произошло такое приятное событие, что она, счастливая сама, теперь хотела, чтобы и все вокруг нее радовались и веселились. Ее горячо любимый брат Уильям, которого она не видела вот уже столько лет, снова вернулся в Англию. Он сразу же написал ей письмо, как только их корабль бросил якорь в Портсмуте. Это было скорее не письмо, а короткая записка, состоящая из нескольких строчек, но для Фанни и этого было вполне достаточно. Когда мистер Кроуфорд встретил Фанни в тот день, держа в руках газету, он был удивлен ее странным возбуждением. Генри уже подумывал о том, не случилось ли чего в мире, и принялся было уже разворачивать газету, чтобы выяснить, что же такого могло произойти, но Фанни сама рассказала ему и о записке и о том, что сэр Томас лично продиктовал ей ответное письмо, в котором приглашал Уильяма погостить в Мэнсфилде.

Впрочем, Генри не случайно захватил эту газету. Он как раз буквально на днях выяснил, что у Фанни есть брат и, более того, как бы невзначай выведал у нее, на каком именно корабле он служит. Потом, зная, в каких рубриках печатают морские новости, он без труда начал просматривать все публикующиеся сведения, и теперь собирался обрадовать мисс Прайс первым, но только это у него не получилось. Генри даже расстроился, потому что сам хотел стать добрым вестником. Однако Фанни сумела оценить его чуткость и теперь, охваченная волнением и радостью предстоящий встречи, поблагодарила мистера Кроуфорда от всего сердца.

Итак, скоро ее дорогой Уильям должен был увидеть свою повзрослевшую сестру. Она уже не сомневалась, что ему сразу же дадут отпуск, как это и полагалось. Он пока что служил простым гардемарином, а так как его родители жили неподалеку от порта, то он мог видеться с ними гораздо чаще, так что на этот раз он просто обязан был посвятить свой отпуск сестре.

Еще не прошло и десяти дней после первого официального приглашения на обед, как Фанни пришлось получить еще более приятное известие. Уильям тут же написал в ответ, что с удовольствием погостит в Мэнсфилде, и теперь волнениям Фанни не было предела. Она прислушивалась к любому шуму на улице и ждала, когда же к подъезду подкатит долгожданный экипаж и доставит ей брата.

И этот момент наступил. Фанни тут же бросилась навстречу Уильяму, едва он успел переступить порог дома. К счастью, никого поблизости не было, если не считать слуг, иначе со стороны могло показаться, что девушка сошла с ума от счастья, так она обнималась с братом и подпрыгивала на месте от радости. Правда, и сэр Томас, и Эдмунд тоже слышали шум подъехавшей коляски, но они не стали проявлять любопытства, а продолжали чинно сидеть в гостиной. Когда же тетушка Норрис вскочила было со своего кресла, чтобы опередить даже Фанни, сэр Томас указал ей на стул и велел не выходить из комнаты.

– Дайте же брату и сестре поздороваться! – сердито произнес он, и тетушка моментально угомонилась.

Вскоре Уильям и Фанни сами вошли в холл, и сэр Томас с удовольствием пожал руку своему протеже. Это был уже совсем не тот мальчик, которого он рекомендовал своему приятелю семь лет тому назад. Это был симпатичный молодой человек приятной наружности и с отличными манерами. Судя по его открытому лицу и добрым глазам, можно было предположить, что Уильям обладает благородным сердцем и живым умом. Впрочем, именно так о нем и отзывался старинный друг сэра Томаса, под чьим командованием и плавал столько лет Уильям Прайс.

Как только волнение Фанни немного улеглось, а случилось это только через час после прибытия Уильяма, она стала успокаиваться. И теперь, присмотревшись к брату повнимательней, она с радостью увидела в нем все того же Уильяма, будто и не было у них такой долгой разлуки. Поговорив немного, они оба пришли к выводу, что чувства у них остались прежними. Ведь Уильям больше всего любил именно Фанни, и теперь мог открыто признать это. Брат и сестра не могли наговориться, они так и смотрели в глаза друг другу. Теперь они стали неразлучны, и когда Эдмунд обратил на это внимание отца, тот лишь самодовольно улыбнулся, сознавая, что этим счастьем Прайсы обязаны именно ему.

Пожалуй, никогда Фанни не была так счастлива, как сейчас. Даже Эдмунд заметил это. Если раньше она радовалась чему‑ то, то обычно быстро приходила в себя. Сейчас же, казалось, она не могла оправиться от такого потрясения. Ведь рядом с ней сейчас был не только ее брат, но и лучший друг. Он открывал ей все свое сердце, он рассказывал ей о своих радостях и тревогах, делился планами на будущее. По его словам выходило, что он очень скоро должен получить повышение, и Фанни искренне разделяла его торжество. К тому же никто кроме Уильяма не мог сейчас так подробно рассказать ей и о родителях, и о братьях и сестрах, которых она уже давно не видела и не имела от них никаких новостей.

И Уильям с удовольствием и вниманием слушал рассказы сестры обо всем, что происходило у них в Мэнсфилде. Все члены семьи Бертрам становились ему такими же близкими, как и для Фанни, и он переживал вместе с ней все, что случилось за последние несколько месяцев.

Фанни вдруг снова почувствовала себя девчонкой и вспоминала детство, семью и свой родной город, как будто перенеслась туда. Теплые чувства, привязанность к любимому брату – все это окрыляло Фанни и стороннему наблюдателю могло бы показаться, что узы, связывающие двух отпрысков семьи Прайс, куда крепче супружеских. Что бы ни случилось в жизни, какие бы события ни изменили их положения: ни браки, ни разводы, ни расставания на долгое время, ничто не было властно над отношениями брата и сестры. Ничто в мире не могло нарушить союза родственных душ и сердец. Близкие по крови и по духу, они представлялись, как бы частями единого целого и им самим казалось, что время над ними не властно.

Такие нежные чувства, проявившиеся у Прайсов, вызывали всеобщее восхищение. Все, кто когда‑ то любил, не могли насмотреться на эту парочку, мирно прогуливавшуюся по саду. Фанни не выпускала руки брата, словно боялась снова потерять его на несколько лет. Смотря на причудливую прическу сестры, Уильям как‑ то заметил:

– Ты знаешь, я часто слышал о таких «башнях» на голове, но, честно говоря, сначала даже не поверил. А когда мы бросили якорь в Портсмуте, я увидел на берегу несколько дам с точно такими же прическами. Я поначалу подумал, что у меня в глазах помутилось от долгого плавания. Но теперь вижу, что все это действительно происходит в жизни. Скажу тебе больше. Раз уж моя сестра следит за модой, то мне такая мода уже заранее нравится. Ты сможешь переубедить кого угодно.

Мисс Прайс зарделась и тут же начала снова расспрашивать брата о море. Уильям с удовольствием принялся рассказывать ей о штормах и опасностях, которые ему

пришлось испытать во время службы.

Генри Кроуфорд с удовольствием наблюдал за ними. Он радовался хотя бы от того, что у Фанни теперь постоянно было хорошее настроение. Она словно искрилась от счастья и, смотря на эту девушку, невольно хотелось ликовать. Теперь мистер Кроуфорд и не сомневался, что Фанни способна на искреннюю и горячую любовь, что она может пронести свежесть своих чувств через года, ничуть при этом не изменившись. Генри сумел оценить это и теперь мечтал о том, чтобы Фанни полюбила и его, чтобы ее пылкое сердце принадлежало ему навеки. Он прекрасно понимал, что недооценил ее, как, впрочем, наверное, и все остальные. И еще Генри понял одно: двух недель ему будет недостаточно. И он решил остаться в Мэнсфилде ровно настолько, насколько ему это будет необходимо.

Сэр Томас с удовольствием беседовал с Уильямом и часто приглашал его в гостиную, чтобы уединиться и послушать рассказы юноши о море. Ему были интересны его занятные истории, но больше всего баронету хотелось узнать самого Уильяма. По его бесхитростному повествованию он начал судить о характере этого юноши. И Уильям не разочаровал своего дядюшку. Сэр Томас увидел в племяннике все, что хотел: и глубокие профессиональные знания, и неудержную энергию, и смелость, и веселость нрава. Уильям был еще молод, но имел опыт, которому бы позавидовали и некоторые зрелые мужчины. Он исходил на корабле все Средиземное море вдоль и поперек, бывал и в Вест‑ Индии. Капитан часто брал его с собой на берег, а что касается моря, то он, похоже, был знаком со всеми опасностями, которые только могли встретиться на пути корабля.

Уильяма слушали с восхищением. Этот юноша оказался еще и превосходным рассказчиком. Только непоседливая миссис Норрис, не обладавшая и сотой долей такта своего племянника, вдруг посреди его рассказа вскакивала с места и начинала требовать, чтобы Фанни принесла ей то нитки, то пуговицы, то еще какую‑ нибудь безделицу. Хотя на нее постепенно перестали обращать внимания, словно ее и не было среди слушателей. Даже ко всему равнодушная леди Бертрам иногда прикладывала руку к сердцу и, охая, повторяла:

– Боже мой! Какой кошмар! Да кто после этого отважится пойти в море?

Генри Кроуфорд воспринимал эти рассказы по‑ своему. Ему захотелось тоже стать моряком и самому испытать все то, о чем поведал юный мистер Прайс. Воображение Генри уносило его в самые дальние, еще неизведанные уголки планеты на огромном корабле. Он проникся уважением к этому молоденькому юноше, которому не было еще и двадцати, но который уже успел столько пережить! По сравнению с героизмом, бессонными ночами и опасностями, подстерегающими Уильяма на каждом шагу, его собственные развлечения казались теперь мистеру Кроуфорду детскими забавами. Как хотелось ему сейчас поменяться местами с этим отважным моряком!

Однако эти планы существовали только в мечтах. Как только Эдмунд поинтересовался, пойдет ли Генри на другой день на охоту, мистер Кроуфорд тут же опустился на землю. Давая свое согласие, он вынужден был признаться самому себе, что подвиги подвигами, а быть богачом и иметь при себе слуг и конюхов, конечно, куда приятнее. Да и Уильям, несмотря на всю свою доблесть, тоже попросил взять его с собой. Для Генри не составляло никакого труда одолжить Уильяму лошадь.

Правда, он предложил свои услуги только тогда, когда этого не слышала Фанни, чтобы не оскорблять ее нежных чувств. Дело в том, что Уильям был не совсем опытным наездником и уже успел рассказать, что когда ему представлялась возможность покататься верхом, он каждый раз умудрялся падать из седла, будь то породистый рысак или вьючный мул.

Уильям сам признался, что не был до конца уверен, сможет ли он принять участие в охоте на лисиц. Но так как желание его оказалось сильнее боязни свалиться с лошади еще раз, то было решено взять мистера Прайса с собой.

Узнав об этом, Фанни долго переживала и сказала, что не успокоится, пока ее любимый брат не покажется перед ней после охоты здоровым и невредимым. Когда же Уильям вернулся без единой царапинки и ушиба, Фанни смилостивилась и даже поблагодарила Генри за то, что он одолжил коня ее брату. Мистер Кроуфорд, растроганный таким вниманием, предложил Уильяму пользоваться этой лошадью сколь угодно часто, пока тот остается в Мэнсфилде.

Глава 25

К этому времени отношения между двумя семьями стали почти такими же, какими были осенью. Сложившаяся во время поездки в Сотертон компания и представить себе не могла, что все будет по‑ прежнему. Этому немало способствовало возвращение Генри Кроуфорда и прибытие в поместье Уильяма Прайса. К тому же далеко не последнюю роль сыграло более чем снисходительное отношение сэра Томаса к этой веселой компании. Управившись с первыми неотложными делами в Мэнсфилде, он теперь имел больше свободного времени, которое дало ему возможность всесторонне рассмотреть создавшуюся обстановку, что привело его к выводу: Гранты и Кроуфорды – весьма уважаемые люди и общаться с ними вполне допустимо.

От взгляда сэра Томаса не ускользнуло, что мистер Кроуфорд уделяет особое внимание его племяннице. Будучи выше различных матримониальных мыслей, он, тем не менее, смотрел на Генри несколько оценивающе. Его отношение к мистеру Кроуфорду привело к тому, что сэр Томас стал смотреть на него более благосклонно, приглашая его в гости чаще, чем других.

Чтобы еще больше сблизить оба семейства, миссис Грант как‑ то пригласила к обеду всех Бертрамов. Это могло бы дать сэру Томасу возможность попристальнее присмотреться к Генри и его отношению к Фанни Прайс. Дело осложнялось тем, что баронет был несколько чужд шумных компаний, а что касается леди Бертрам, то будучи особой достаточно апатичной, она предпочитала оставаться дома, занимаясь рукоделием и не покидая своего любимого дивана. К тому же ее вовсе не интересовало, какие отношения могли сложиться у Фанни и Генри Кроуфорда. Однако после долгих раздумий сэр Томас все же решил ответить согласием на приглашение Грантов.

Вечер обещал быть увлекательным, поскольку в компании собиралось примерно одинаковое число рассказчиков и слушателей. Обед оказался восхитительным, а меню – достаточно разнообразным, чем всегда и отличались Гранты. Все остались довольны, за исключением, разумеется, тетушки Норрис. Она неодобрительно оглядывала громадный стол, а потом с таким же чувством презрения отнеслась и к великому множеству блюд. Ей показалось, что невозможно выставить столько всего на стол и одновременно уследить, чтобы все на тарелках при этом оставалось в горячем виде. Миссис Норрис постоянно оглядывалась, ожидая подвоха со стороны слуг, которые бесшумно появлялись за спинами гостей и вовремя подавали все новые кушанья.

После обеда, как и полагается, гостям предложили сыграть в карты. Но так как число участников оказалось больше того, чем требовал вист, миссис Грант высказалась за то, чтобы играть в «спекуляцию». Леди Бертрам теперь остановилась перед выбором, не зная, как ей поступить. Привыкшая во всем слушаться мужа, она отозвала его в сторону и спросила томным голосом:

– Дорогой, как ты считаешь, что мне выбрать: вист или «спекуляцию»? Как, по‑ твоему, какая из этих игр больше мне подходит?

Сэр Томас на секунду задумался и посоветовал играть в «спекуляцию». Он сам предпочитал вист и неплохо играл, но перспектива иметь такую напарницу, как леди Бертрам, ему вовсе не улыбалась.

– Ну хорошо, – согласилась довольная леди Бертрам, словно сама пришла к этому заключению. – Мы будем сейчас играть в «спекуляцию», миссис Грант. Правда, я ничего в ней не смыслю, но думаю, что Фанни меня быстро научит.

Фанни пыталась возразить, поскольку не только никогда сама не играла в «спекуляцию», но даже и не видела, как играют другие, и леди Бертрам снова засомневалась насчет правильности своего выбора. Но в этот момент к ней подскочил Генри Кроуфорд и убедил, что игра эта очень простая и он запросто обучит ее премудростям и саму леди Бертрам, и Фанни, а для этого ему просто потребуется расположиться за столом между ними.

Итак, сэр Томас, миссис Норрис и Гранты остались за своим столом, а остальные шестеро во главе с мисс Кроуфорд приготовились играть в «спекуляцию». Труднее всех пришлось Генри – он не только должен был следить за своей картой, но и, глядя в карты своих соседок – Фанни и леди Бертрам, – попутно обучать их правилам. Правда, Фанни уже через пять минут поняла, в чем заключается суть этой довольно незамысловатой игры и чувствовала себя хозяйкой положения, уже не сомневаясь в правильности ходов. Но так как в «спекуляции» основной азарт появлялся во время покупки козырей, мистер Кроуфорд старался обострить ее скупость во время торговли с Уильямом, что получалось у него далеко не всегда. Что же касается леди Бертрам, то перед самой торговлей Генри не разрешал ей смотреть в собственные карты, чтобы игра происходила «вслепую», и несчастная леди так и не могла пока что ухватить суть игры.

Генри Кроуфорд чувствовал себя свободно. Оказавшись рядом с Фанни, он был окрылен. Генри шутил, смеялся, подсказывал ходы и давал самые разнообразные советы. В результате вся компания так развеселилась, что со стороны их стола то и дело слышался заливистый смех. Как бы в противоположность им, за соседним карточным столом царило всеобщее молчание. Лица играющих в вист были напряжены и серьезны.

Дважды сэр Томас справлялся у леди Бертрам о том, как идет игра, и не скучно ли ей за карточным столом. Но его супруга так увлеклась «спекуляцией», что и не слышала голоса баронета. Видимо, дела у нее шли хорошо. Только после окончания первого роббера миссис Грант, воспользовавшись небольшой паузой, подошла к леди Бертрам и сама поинтересовалась, как ей понравилось новое развлечение.

– Превосходно, милочка! – восторженно воскликнула леди Бертрам. – Это что‑ то восхитительное! Правда, правила какие‑ то странные. Я до сих пор не могу понять, что от меня требуется. Впрочем, это и неважно. Мистер Кроуфорд все равно мне не разрешает смотреть в карты, а потом еще и ходит вместо меня. Изумительная игра!

– Мистер Бертрам, – обратился Генри к Эдмунду, когда игра немного замедлилась, и у него появилось время поговорить о чем‑ нибудь отвлеченном, – я ведь так и не рассказал вам о том, что со мной произошло вчера, когда я возвращался домой.

Накануне Эдмунд и Генри отправились на охоту. В самом разгаре погони за лисицей, лошадь Генри споткнулась и потеряла подкову. Кроуфорду пришлось оставить мистера Бертрама и немедленно возвратиться в поместье.

– Я сбился с пути, как только проехал ферму, – продолжал свой рассказ Генри. – Ту самую, вокруг которой растут тисы. И все из‑ за того, что терпеть не могу спрашивать дорогу у незнакомых людей. Короче говоря, я немного заблудился. Но мне всегда везет, и очень скоро я подъехал к тому самому месту, которое уже давно мечтал рассмотреть поподробнее. Завернув за первый же поворот, я увидел среди холмов глухую деревню. Там протекает ручей и на холме возвышается старая церковь. Церковь, надо заметить, весьма приличная. Домишки, правда, бедненькие, но есть один, достойный внимания. По‑ моему, раньше он‑ то как раз и был домом приходского священника. Да и расположен он в пределах видимости от церкви. Вы уже, наверное, догадались, что я попал в Торнтон Лэйси.

– Похоже на то, – согласился Эдмунд. – А вы не помните, куда свернули, когда проехали ферму Сьюэлла?

На такие коварные вопросы я не отвечаю, – засмеялся Генри, – хотя бы потому, что не помню и сам. Но я уверен, что это было именно то самое место – Торнтон Лэйси. Мы можем вернуться туда, где расстались вчера, и я уверяю вас, что вы будете кататься там хоть несколько часов, но другого такого по красоте места вы не найдете во всей округе.

– Значит, вы все‑ таки кого‑ то спросили, как называется эта деревня?

– Да нет же, я уже говорил, что никогда не обращаюсь к незнакомцам. Наоборот, я подъехал к какому‑ то мужчине неподалеку, который чинил забор, и сам сказал ему, что это – Торнтон Лэйси. Так вот, этот крестьянин мне возражать не стал.

– У вас прекрасная память. Мне кажется, я вам только однажды упоминал это название, да и про само местечко рассказывал лишь вскользь.

Торнтон Лэйси был как раз тем местом, где, как предполагалось, будет жить сам Эдмунд. Мэри прекрасно знала это и теперь, услышав рассказ брата, начала нарочито громко торговаться с Уильямом за козырного валета, делая вид, что ее вовсе не интересует беседа Генри и Эдмунда.

– Ну что ж, вам там понравилось? – осведомился мистер Бертрам.

– И даже очень, – кивнул Генри. – Вам здорово повезло. Правда, как мне показалось, там лет пять придется изрядно потрудиться, прежде чем это имение снова станет обитаемым.

– Не преувеличивайте, Генри, – осуждающе посмотрел на товарища Эдмунд. – Скотный двор, конечно, придется убрать, с этим я не могу не согласиться. Но сам дом вовсе не так уж плох, а когда исчезнет этот скотный двор, то к зданию можно будет подъехать даже на экипаже.

– Да, но мешает не только скотный двор. Придется делать высокую живую изгородь, чтобы отделить дом от кузницы. И он должен смотреть на восток, а не на север. Тут надо поменять расположение главного входа и, может быть, немного изменить внутреннюю планировку гостиной. Тогда перед подъездом откроется великолепный вид. Мне кажется, что эта перестройка не составит большого труда. А главную аллею надо прорубить через нынешний сад. Сам сад лучше устроить позади дома, там и почва более плодородная.

Я специально не стал торопиться домой, а проехал медленным шагом ярдов пятьдесят – как раз от церкви до дома, чтобы получше осмотреться и продумать, как здесь можно все обустроить. Там есть чудесные луга, которые, как мне кажется, можно тоже переделать в парк. Кстати, на этих лугах растет немало деревьев. Если они не принадлежат местным жителям, их надо будет перекупить. И потом надо что‑ то делать с ручьем. Что именно, я пока не знаю, но кое‑ какие идеи на этот счет уже есть.

– У меня тоже есть две или три идеи по этому поводу, – подхватил Эдмунд. – Так вот одна из них заключается в том, что вашим планам относительно Торнтон Лэйси не суждено осуществиться. Мне совершенно не нужны лишние хлопоты по переустройству. Я согласен довольствоваться и малым. Мне кажется, что дом достаточно хорош для меня, его надо лишь чуть привести в порядок. Я согласен жить и с тем, что там уже есть. Надеюсь, что все, кому я дорог, разделят мою точку зрения.

Мисс Кроуфорд, внимательно прислушивавшаяся все это время к разговору, неожиданно для играющих приобрела валета у Уильяма по баснословной цене и возбужденно воскликнула:

– Ну что ж, теперь, я считаю, надо делать крупные ставки, как и положено непредсказуемой женщине. По‑ моему, я так увлеклась игрой, что благоразумие меня полностью оставило. Что ж, если я сейчас проиграю, это тоже будет по‑ крупному.

Но этот кон она выиграла. Заплатив Уильяму, сколько полагается за валета, она принялась раздавать следующую партию, а Генри, мимолетом заглянув в свои карты, а потом и в карты леди Бертрам, продолжал:

– Возможно, мои планы и не самые лучшие относительно Торнтон Лэйси, – признался он. – Но это лишь из‑ за того, что у меня не было достаточно времени для исследования всех окрестностей. Вы сами должны осмотреть территорию и решить, как превратить ее в настоящий рай. Местность там чудесная. Поверьте, Торнтон Лэйси стоит того, чтобы им заняться серьезно… Простите, леди Бертрам, – обратился он к соседке, снова заглянув в ее карты. – Вы не должны сами их видеть. Вот, давайте я их разложу перед вами рубашками вверх. Так будет лучше… – Он снова повернулся к Эдмунду: – Я вам говорю от чистого сердца, Бертрам, игра стоит свеч. Вы же сами мечтали, чтобы ваш дом выглядел, как жилище истинного джентльмена. И этого можно легко добиться. Конечно, перво‑ наперво надо убрать этот ненужный скотный двор. А без него дом будет смотреться совершенно по‑ другому. Это же настоящая дворянская усадьба, а не просто жилье скромного приходского священника. Уверяю вас, я не часто встречал такие красивые сооружения. Чувствуется, что это строение простояло там не одно столетие. Это не простое скопление комнат и уж, конечно, не типичный фермерский дом, представляющий собой банальный четырехугольник. Это же настоящие сокровище, мистер Бертрам! У меня сложилось впечатление, что там раньше обитало какое‑ то благородное родовитое семейство.

Мисс Кроуфорд прислушалась, а Эдмунд только кивнул в знак полного согласия.

– Поэтому, – не умолкал Генри, – вам не надо будет переделывать сам дом, а это главное. От него и так веет столетиями. И это необходимо сохранить. Но можно кое‑ что и добавить… Подожи‑ ка, Мэри, – он повернулся к сестре. – Леди Бертрам предлагает за эту даму двенадцать. Что‑ то многовато. Нет, леди Бертрам ничего не предлагает. Делайте свои ставки, господа… Так вот, если вы, мистер Бертрам, последуете моему совету… Нет‑ нет, так ходить не надо, все равно вашу карту теперь никто не перебьет, леди Бертрам, не торопитесь… Вот тогда, дорогой Эдмунд, ваш дом даже издалека будет смотреться куда привлекательней. Это будет уже не просто обиталище истинного джентльмена, а дом образованного человека, обладающего тонким вкусом, изысканными манерами и великолепными связями. И тогда по одному внешнему облику вашего дома любой прохожий сразу поймет, что ее хозяин – крупный землевладелец и достойный во всех отношениях господин. Тем более, что в округе нет равных ему строений. И вы сразу будете отличаться от прочих местных жителей. Разве это не стоит некоторых затрат? – Он повернулся к Фанни. – Вы когда‑ нибудь бывали в тех местах?

Девушка лишь отрицательно покачала головой и снова увлеклась игрой, внимательно наблюдая за Уильямом, который к этому времени уже разошелся и продолжал поднимать ставки. Заметив возбуждение Уильяма, Генри улыбнулся и посоветовал мисс Прайс:

– Не надо расставаться с дамой, вы и так приобрели ее по достаточно высокой цене. А ваш брат предлагает вам только половину ее стоимости… Нет, молодой человек, ваша сестра не намерена отдавать вам даму. Уберите руки, пожалуйста… Мисс Прайс, эта игра будет ваша, даже не сомневайтесь.

– Но почему же? Фанни, по‑ моему так хочет отдать эту даму Уильяму! – улыбнулся Эдмунд, поглядывая на кузину. – Бедняжка! Ей даже не дают подыгрывать родному брату!

– Мистер Бертрам, – обратилась через минуту Мэри к Эдмунду, – вы же знаете, что Генри – крупный и известный специалист по вопросам переустройства поместий. И если вы действительно решитесь облагородить Торнтон Лэйси, то без его помощи, боюсь, вам не обойтись. Я надеюсь, вы помните нашу поездку в Сотертон? Вы же сами были свидетелем, как мой брат в тот жаркий августовский день сразу же принялся за дело и очень быстро все разложил перед мистером Рашуортом, как на ладони. Не отказывайтесь от его услуг. Тем более, что вам вовсе не обязательно следовать его советам и предложениям, – добавила девушка и улыбнулась. – Ну, вспомните, как это было тогда, летом. Мы приехали и уехали, а что дальше происходило в поместье и какие новшества решился воплотить сам хозяин – это уже его личное дело.

Фанни теперь не сводила глаз с мистера Кроуфорда. Она смотрела на него с упреком, но он сейчас не замечал этого. Генри только рассмеялся, услышав слова сестры и заметил:

– Ну, в Сотертоне мне не дали полностью развернуться и показать, на что я способен. Впрочем, меня можно понять. День был жарким, всем было далеко не до переустройства поместья. К тому же, как я помню, мы все там разбрелись в разные стороны, а потом, как ненормальные, бегали друг за другом.

Как только игра возобновилась и сидящие за столом принялись торговаться, он тихо добавил, обращаясь непосредственно к Фанни, стараясь, чтобы его никто больше не услышал:

– Как жаль, что о моих способностях вы можете судить только по тому единственному дню в Сотертоне. И вообще, мне даже не хочется вспоминать ту поездку. Сейчас все бы вышло совсем по‑ другому. Не думайте, что именно там я вел себя естественно…

Однако Генри напрасно надеялся, что его речь адресована только Фанни. Миссис Норрис ухватилась за слово «Сотертон». Теперь, когда ее партнер, сэр Томас, ловко пошел в атаку против Грантов, она могла себе позволить немного передохнуть, и поэтому тут же подключилась к разговору за соседним столиком, весело воскликнув:

– Ах, этот Сотертон! Что за чудесное место и как нам там всем было хорошо! Уильям, вам на этот раз не повезло. Но я уверена, что вы в свой следующий отпуск нас снова навестите, а тогда уже вернутся домой и Рашуорты, и вас туда тоже пригласят. Ваша кузина не забывает о своих родственниках, а мистер Рашуорт – благородный и дружелюбный молодой человек. Они сейчас снимают дом в Брайтоне, один из самых дорогих. Но мистер Рашуорт настолько богат, что может себе это позволить. Я точно не знаю, где это находится, но мне кажется, недалеко от Портсмута. И когда вы туда вернетесь, было бы неплохо, если бы вы, Уильям, их проведали. А я тогда передам с вами и маленькую посылочку для ваших кузин. Договорились?

– Я бы с удовольствием выполнил вашу просьбу, тетушка… – замялся мистер Прайс, – но только Брайтон далековато от того места, куда я должен прибыть, чтобы попасть на корабль. К тому же я всего‑ навсего бедный несчастный гардемарин и буду себя чувствовать неловко в Брайтоне среди ослепительных домов и живущих там миллионеров.

Миссс Норрис не отступала. Она уже заготовила длинную речь о том, как благодарны будут его кузины и как приветливо встретят его, но сэр Томас, словно предвидя это, не дал ей и рта раскрыть, весомо произнеся:

– Я бы не советовал тебе отправляться в Брайтон, Уильям. У тебя будет еще масса возможностей повидаться с кузинами в более доступных местах. Конечно, мои дочери всегда и везде будут рады встрече с родственниками, но мне кажется, что лучше всего это устроить в Мэнсфилде или в Сотертоне.

– А чтобы развозить посылки, существует почтовая служба, – тихо добавил Уильям, и тема была исчерпана.

До сих пор сэр Томас не заметил ничего особенного, наблюдая за поведением мистера Кроуфорда. Когда же игра в вист закончилась, и миссис Норрис начала бурно обсуждать с доктором Грантом последний роббер, у баронета появилась прекрасная возможность последить за играющими в «спекуляцию». Теперь он без труда определил, что его племянница пользуется успехом у молодых людей и в частности, у мистера Кроуфорда.

Генри Кроуфорд взахлеб излагал свой очередной проект переустройства дома в Торнтон Лэйси, но так как к этому времени Эдмунд уже потерял интерес к его бесчисленным проектам, то Генри возбужденно рассказывал о предлагаемых новшествах Фанни.

Следующей идеей Генри было снять в аренду этот дом самому на следующую зиму, чтобы жить поблизости от Мэнсфилда. И основаться там капитально, а не только на время охотничьего сезона (таков был его первоначальный план), хотя это тоже играло немаловажную роль в общем замысле. Как бы ни были гостеприимны Гранты, Генри не мог позволить, чтобы они несли хоть какие‑ то лишние расходы, связанные с содержанием его лошадей, экипажа, да и его самого тоже. А эти места так полюбились мистеру Кроуфорду, что он уже не мог и представить себе жизни в другом уголке Англии. Поэтому ему было необходимо обзавестись тут собственным домиком. Пусть это будет не громадное поместье, но зато у него появлялась прекрасная возможность посещать Нортгемптоншир в любое время года. К тому же, его вполне устраивали такие милые соседи, как обитатели Мэнсфилдского Парка, и ради дружбы с ними мистер Кроуфорд теперь был готов на любые жертвы.

Сэр Томас внимательно слушал Генри, не перебивая его. Молодой человек вел себя в соответствии с правилами этикета и все, о чем он успел сообщить Фанни, тоже нельзя было считать предосудительным. Девушка заняла нейтральную позицию и выслушивала своего поклонника с серьезным видом, не давая, впрочем, ему повода проявлять излишнее рвение. Поэтому сэр Томас тут же успокоился. Фанни лишь изредка соглашалась с Генри, давая ему понять это легким кивком головы. Сама же она не настраивала мистера Кроуфорда ни «за» ни «против» Нортгемптоншира. Заметив, что за ними наблюдает сам баронет, Генри обратился к нему самым обыденным тоном, словно речь шла о чем‑ то заурядном:

– Я мечтаю стать вашим соседом, сэр Томас – признался мистер Кроуфорд. – Вы, вероятно, невольно услышали, что я сейчас рассказывал мисс Прайс. Могу ли я рассчитывать на ваше молчаливое согласие? Или, во всяком случае, просить вас не настраивать вашего сына против такого арендатора, как я.

– Дело в том, – вежливо начал баронет, поклонившись Генри, – что я не могу настаивать на соседстве. И конечно, к сожалению, сдать дом в длительную аренду также не представляется мне возможным, поскольку мне кажется, что Эдмунд сам намерен жить в Торнтон Лэйси. Разве не так? – поинтересовался он, обращаясь к сыну.

Эдмунд, увлеченный игрой, не сразу понял, что от него требуется. Когда же баронет объяснил ему свою позицию, то мистер Бертрам ответил тут же, не задумываясь:

– Конечно, я там собираюсь жить сам. Ни о какой аренде, разумеется, не может быть и речи. Однако, мистер Кроуфорд, не отчаивайтесь. Вы будете там жить не как арендатор, а просто как мой добрый приятель. Можете считать, что на зимний период половина дома принадлежит вам. А что касается конюшен, то мы их расширим согласно вашему плану. Вы только еще раз все хорошенько продумайте, и если весной этот проект будет готов, то я с удовольствием начну претворять его в жизнь. И наши лошади тогда смогут спокойно уместиться в Торнтоне, не причиняя никому лишних хлопот и не стесняя друг друга.

– Но я с ужасом жду этого момента, – признался сэр Томас, – Хотя Эдмунд будет жить всего в восьми милях от Мэнсфилда, я считаю это серьезной потерей для нашего семейства. Правда, я был бы огорчен значительно больше, если бы он вообще не стал предпринимать никаких шагов к самостоятельной жизни. Поэтому, мистер Кроуфорд, я понимаю вас. Вы, вероятно, подумали, что Эдмунд останется с нами в Мэнсфилде, а дом в Торнтоне будет сдавать, получая от этого еще кое‑ какие доходы. Но дело в том, что местные прихожане будут больше ценить своего священника, если при этом он будет жить рядом с ними. Тут ни один помощник не справится.

Конечно, все можно было бы устроить гораздо проще. Эдмунд мог бы продолжать жить в Мэнсфилде, а на проповеди и службу отправляться в Торнтон. По воскресеньям он мог бы оставаться в своем доме, который вы так искусно уже видоизменили в своих планах. И таким образом, отслужив свои три‑ четыре часа, Эдмунд мог бы спокойно возвращаться в Мэнсфилд на «насиженное место». При условии, если бы он этого хотел сам, разумеется. Но все и заключается в том, что мой сын этого не хочет. Он прекрасно сознает, что роль священника куда более серьезна, чем просто отчитать воскресную проповедь. И если он будет появляться в Торнтоне лишь по выходным, он тем самым вряд ли кому‑ нибудь станет нужным, и в первую очередь – самому себе.

Мистер Кроуфорд молча поклонился, давая понять, что на сей раз полностью согласен с баронетом.

– И поэтому позвольте повторить, – напомнил сэр Томас, – что тот дом в Торнтон Лэйси, пожалуй, единственный во всей округе, в котором я не хотел бы видеть мистера Кроуфорда полноправным хозяином. Надеюсь, теперь вы понимаете, почему, и не обижаетесь на старика.

Генри вежливо поклонился еще раз.

– Сэр Томас, безусловно, прекрасно знает все обязанности приходского священника, – подключился к разговору Эдмунд. – Будем надеяться, что его сын знает их ничуть не хуже.

Неизвестно, как именно подействовала речь баронета на мистера Кроуфорда, но она сразу привлекла внимание двух других участниц «спекуляции», а именно – Мэри и Фанни.

Мисс Прайс сидела за столом, опустив глаза. Она не могла себе представить, что переезд Эдмунда произойдет так скоро, и что она уже не будет иметь возможности видеться с ним каждый день.

Мисс Кроуфорд, наслышанная про Торнтон Лэйси, конечно, понимала, что в ближайшем будущем этот дом будет принадлежать младшему мистеру Бертраму, но только теперь, услышав рассуждения сэра Томаса, она снова поймала себя на мысли, что никак не может примириться с тем, что Эдмунд выбрал для себя профессию священника. До сих пор, думая о Торнтоне, Мэри исподволь вычеркивала из своих мечтаний и церковь и все, что с ней было связано, оставляя лишь красивое поместье, достойное джентльмена. Теперь же ей даже показалось, что причиной всех ее бед был никто иной, как сам сэр Томас. Она еле сдержалась, чтобы не съязвить ему в ответ на его страстную речь об исключительной роли приходского священника в жизни местных обывателей.

Мисс Кроуфорд начинала нервничать, и поэтому, когда было объявлено об окончании игры, и молодые люди занялись подсчетом результатов, Мэри почувствовала значительное облегчение. Ей сейчас, как никогда, требовалась перемена занятия, а заодно, и соседей по столику.

Через некоторое время и гости, и хозяева расположились у камина, при этом Фанни и Уильяму достались самые дальние кресла. Они устроились как бы в стороне от остальных, не чувствуя себя от этого ни на йоту хуже. Они продолжали беседовать о чем‑ то своем, причем достаточно тихо, чтобы не мешать другим. Первым это заметил Кроуфорд и сразу же пододвинул свое кресло поближе к Фанни, не обратив внимание на то, что за ним по‑ прежнему внимательнейшим образом наблюдает сэр Томас, который сейчас, как могло показаться со стороны, вел захватывающую беседу на политические темы с доктором Грантом.

– А у нас сегодня вечером на корабле бал, – сообщил Уильям сестре. – Если бы я остался в Портсмуте, то сейчас бы попал как раз в самый разгар веселья.

– Но тебе же не хотелось бы сейчас очутиться в Портсмуте, верно?

– Конечно нет, Фанни. У меня будет много времени, чтобы и побывать в Портсмуте, и натанцеваться до упаду. Но этим я займусь только тогда, когда тебя уже не будет рядом. К тому же, мне не очень хочется попасть именно на этот бал, поскольку я не уверен, что смогу найти себе достойную партнершу. Портсмутские девчонки нос воротят от простых гардемаринов. Им подавай только офицеров. Ты, наверное, помнишь семейство Грегори? Там сестры уже подросли и превратились в симпатичных девушек. Так вот со мной они теперь даже не разговаривают, потому что за Люси, оказывается, ухаживает лейтенант!

– Как это ужасно! Им должно быть стыдно за такое поведение! – возмутилась Фанни, раскрасневшись от негодования. – Но ничего страшного, Уильям. Придет и твое время, я уверена. Помни, что все адмиралы тоже когда‑ то начинали с малого. Впрочем, можешь считать это одной из трудностей, которые приходится пережить любому настоящему моряку. И это неизбежно – ну, как плохая погода, например. Но все это проходит, ненастье кончается, и на горизонте снова все становится ясно. И когда ты станешь сам лейтенантом – подумать только! Мой брат – лейтенант! – так вот, когда ты им станешь, то не будешь даже думать о такой чепухе.

– Мне иногда кажется, Фанни, что этого не будет. Почему‑ то офицерами становятся другие, но только не я.

– Уильям, дорогой мой, не надо так говорить! – расстроилась Фанни. – Ты обязательно станешь лейтенантом. Не надо унывать! И хотя дядюшка ничего не говорит по этому поводу, я уверена, что он сделает все от него зависящее, чтобы это произошло в ближайшее время. Он же умный человек, и все прекрасно понимает.

Фанни оглянулась и увидела, что дядюшка сейчас находится гораздо ближе к ним, чем она предполагала. Девушка смутилась, а Уильям, тут же оценив обстановку, сразу переключился на другую тему.

– А ты любишь танцевать, Фанни?

– Конечно! Но только я быстро устаю.

– Как бы мне хотелось пойти с тобой на бал! – мечтательно произнес Уильям. – Чтобы посмотреть, как ты танцуешь. У вас бывают балы в Нортгемптоне? Я бы и сам потанцевал с тобой, если бы ты, конечно, согласилась уступить мне хоть один танец. Как хорошо было бы оказаться на балу там, где никто не знает, что я самый обыкновенный гардемарин. А помнишь, как мы любили плясать в детстве? Конечно, это были не танцы, а скорее, прыжки под шарманку, которая иногда звучала во дворе. Но с тех пор прошло много времени, и я научился неплохо танцевать. Хотя я уверен, что с тобой мне, конечно же, не сравниться. – И, повернувшись к дядюшке, который к этому времени подошел уже совсем близко к ним, добавил: – Правда, сэр, что Фанни прекрасно танцует?

Фанни смутилась. Не ожидая от брата такого коварного вопроса, она не знала, куда спрятать глаза и как отвечать, если сейчас и сам сэр Томас вздумает к ней обратиться. Уильям же смотрел на нее сейчас немного осуждающе, и Фанни готова была хоть сквозь землю провалиться. Ее выручил дядюшка, заговорив первым:

– Боюсь вас разочаровать, молодой человек, но только я не смогу ответить на ваш вопрос. Дело в том, что я видел Фанни танцующей очень давно, когда она была еще маленькой девочкой. Но я уверен, что вы не ошиблись, и наша Фанни действительно превратилась в прекрасную танцовщицу. Так оно и должно быть, ведь она выросла, а каждая девушка должна уметь хорошо танцевать.

– Я имел удовольствие наблюдать, как танцует ваша племянница, сэр, – заметл Генри Кроуфорд, шагнув вперед. – И поэтому готов ответить на любые вопросы, связанные с этой темой. – Однако, заметив, как еще сильнее смутилась Фанни, услышав эти слова, поспешил добавить: – Но об этом как‑ нибудь в другой раз. Здесь присутствует одна особа, которой не понравится, что мы так долго и подробно обсуждаем мисс Прайс.

Мистер Кроуфорд не солгал. Он действительно видел, как прекрасно танцует Фанни, как беззвучно скользит она по паркету, как грациозны и точны ее движения. Впрочем, сейчас он не мог бы даже припомнить, что именно тогда танцевала девушка. Просто у него осталось приятное впечатление от того вечера и милые сердцу воспоминания.

Генри вежливо поклонился и отошел в сторону, не желая больше смущать Фанни своим присутствием. Однако сэр Томас был доволен и таким ответом и теперь с удовольствием продолжил разговор о танцах. Он начал рассказывать о том, как проходят балы на Антигуа, а Уильям, в свою очередь, поведал дядюшке о самых разнообразных плясках местных жителей, которые ему приходилось наблюдать на берегу во время его долгих морских путешествий. Оба джентльмена так увлеклись этой беседой, что даже не услышали, как за ними подъехал экипаж. Разговор был прерван истошным криком миссис Норрис:

– Фанни! Фанни, иди сюда скорее! Мы уезжаем. Ты что, не видишь, что твоя тетушка уже идет к выходу? Быстрее! Я не могу заставлять старика Уилкокса так долго ждать! Ты всегда должна помнить, что кучер тоже человек. Да и лошадям пора дать отдохнуть… Дорогой сэр Томас, – обратилась она к баронету. – Мы договорились, что кучер сначала отвезет дам, а потом сразу же вернется за вами, Эдмундом и Уильямом.

Сэр Томас не стал возражать, поскольку именно он и принял такое решение, а потом сообщил о нем супруге и миссис Норрис. Правда, говорливая тетушка, похоже, уже забыла об этом, и теперь ей казалось, что так тактично могла все распланировать только она одна.

Последнее впечатление о вечере для Фанни было испорчено окончательно. Когда Эдмунд протянул руку слуге, чтобы взять у него шаль и укутать ею плечи Фанни, мистер Кроуфорд рванулся вперед и успел первым перехватить шаль, поэтому ему и было предоставлено право поухаживать за девушкой. Мисс Прайс только тихонько вздохнула и вынуждена была молча покориться существующим правилам этикета.

Глава 26

Желание Уильяма посмотреть, как танцует Фанни, оставило в сердце сэра Томаса глубокий след. Он серьезно задумался, а не стоит ли действительно немного развлечь молодежь и дать им возможность потанцевать. Впрочем, он хотел удовлетворить любопытство Уильяма и всех тех, кто хотел бы насладиться приятным зрелищем красивых танцев. Баронет ни с кем не стал советоваться, а решил этот вопрос самостоятельно. Результатами своих размышлений он поделился с домашними за завтраком, когда, вспомнив еще раз слова Уильяма, как бы невзначай заметил:

– Мне не хочется, чтобы племянник уехал из Нортгемптоншира, так и не побывав на балу. А как мне самому было бы приятно увидеть тебя, Уильям, танцующего вместе с Фанни! Ты вчера спрашивал у своей сестры, бывают ли у нас балы в городе? Да, бывают, и твои кузины нередко их посещают. Но теперь это нас не устроит. Твоя тетушка очень быстро утомится, если мы все решим поехать в город. Мне кажется, мы можем придумать кое‑ что получше и устроить бал в Мэнсфилде, если…

– Что вы такое говорите, сэр Томас? – перебила его встревоженная миссис Норрис. – Если бы наша дорогая Джулия была сейчас с нами или же миссис Рашуорт вернулась в Сотертон, тогда – другое дело! Тогда мы могли бы себе позволить устраивать бал. Я знаю, вы никогда бы не отказали дочерям, если бы тем захотелось немного потанцевать. Тем более что приближается Рождество. Вот когда они все вернутся, мы и подумаем над этим вопросом. Уильям, – обратилась она к племяннику, – ты должен в любом случае поблагодарить дядюшку за такое внимание к себе и к Фанни.

– Мои дочери, – суровым голосом произнес сэр Томас, так, что тетушка Норрис тут же притихла, – развлекаются в Брайтоне и имеют сейчас возможность посещать балы хоть каждый вечер. То, что я хочу устроить в Мэнсфилде, будет сделано не для них, а для их кузена и кузины. Разумеется, если бы они сейчас были здесь, мы получили бы куда больше удовольствия от этой вечеринки, но только из‑ за того, что они временно отсутствуют, мы не можем лишать развлечения оставшихся.

На это миссис Норрис ничего не могла возразить. Увидев решительное выражение лица сэра Томаса, она сочла полезным промолчать и собраться с мыслями. Устраивать бал в такое время! Во‑ первых, в доме нет дочерей, а во‑ вторых, он даже не проконсультировался для начала с ней! Правда, миссис Норрис тут же успокоилась, как только сэр Томас объявил, что право устраивать бал он полностью возлагает на миссис Норрис, поскольку надеяться на леди Бертрам не приходилось. Итак, вся ответственность легла на тетушку. Обрадовавшись, миссис Норрис теперь могла подключиться к разговору, прежде чем обрадованные племянник и племянница начали наперебой благодарить баронета за праздник, устраиваемый в их честь.

К Уильяму и Фанни присоединился и Эдмунд. Он тоже приветствовал столь добрую новость и уже предвкушал приятный вечер. Хотя больше всех радовался сам сэр Томас. Ему было приятно, что Прайсы наконец‑ то почувствуют себя равноправными членами семейства.

Леди Бертрам сохраняла невозмутимое спокойствие, но и не возражала против решения мужа. Когда же сэр Томас начал уверять ее, что все пройдет, как и полагается, она равнодушно заметила:

– Я и не думала волноваться, а что может случиться?

Миссис Норрис тут же поинтересовалась, в каких комнатах будут проходить танцы и где сэр Томас предполагает разместить угощение, но тут же выяснилось, что он все это уже давно продумал. Тогда она осведомилась относительно дня бала, но и тут оказалось, что он все рассчитал и день уже был назначен. Казалось, оставив миссис Норрис на усмотрение полную подготовку бала, сэр Томас сейчас упивался ее растерянностью. И чтобы уж совсем доконать тетушку, он достал из кармана обширный список приглашенных. Правда, баронет пожалел напоследок миссис Норрис и объяснил, что гостей он подбирал с таким расчетом, чтобы было побольше молодежи и в зале одновременно могли кружиться двенадцать или даже пятнадцать пар.

После этого сэр Томас подробно объяснил, почему он выбрал для вечеринки именно двадцать второе число. Уильям должен был прибыть в Портсмут двадцать четвертого, и поэтому двадцать второе было последним его днем в Мэнсфилде, Так как времени оставалось немного, то раньше устраивать бал не имело смысла, так как гости привыкли готовиться к таким торжествам заранее. Миссис Норрис довольствовалась лишь тем, что послушно кивала головой, соглашаясь со всеми доводами сэра Томаса, лишь изредка вставляя свое обычное «Я тоже так подумала», или «Я хотела предложить то же самое».

Итак, теперь о бале знали домашние, а ближе к вечеру были разосланы и приглашения всем остальным в соответствии со списком сэра Томаса. В эту ночь очень многие девушки, как и Фанни, ложась спать, мечтали о том, чтобы побыстрее наступило долгожданное двадцать второе декабря.

Что касается самой мисс Прайс, то она была приятно взбудоражена этим событием в течение всего дня. Будучи девушкой неопытной в таких делах, она теперь ломала голову над тем, как бы нарядиться получше. Но здесь у нее советчиков не оказалось, и все приходилось решать самостоятельно. Но не это больше всего волновало девушку. Из украшений Фанни имела только симпатичный янтарный крестик, который Уильям ей привез с Сицилии, и сейчас мисс Прайс удручало то, что ей не на чем было носить его, кроме как на скромной ленточке. Конечно, для дома это было вполне приемлемо, но как же она появится со своей ленточкой среди знатных дам и прекрасных девушек, которые наверняка все будут обвешаны бриллантами?

Но не надеть его вовсе Фанни уже не смогла бы. Уильям хотел купить для сестры еще и золотую цепочку, но у него тогда не хватило денег. Значит, если она не наденет в этот торжественный день крестик, она просто обидит этим брата. Это несколько портило хорошее настроение, и Фанни уже не так радовалась балу, который в основном сэр Томас затеял ради нее и Уильяма.

Однако приготовления шли полным ходом, и только одна леди Бертрам безучастно продолжала сидеть на своем диванчике. Ее не волновал приближающийся бал, она была спокойна и, как всегда, рассудительна. За нее суетилась экономка да служанка, которые сняли с хозяйки мерки и теперь срочно шили новое платье согласно последней моде. Сэр Томас время от времени давал миссис Норрис разные поручения, которые та, однако, выполняла с большим рвением и удовольствием.

Эдмунд в эти дни был занят своими заботами. Еще бы! В самом скором времени в его жизни должны были произойти большие перемены. Он ждал, когда же все это свершится. Одним из этих событий было вступление в ряды священнослужителей, и вместе с тем нужно было решить проблему семьи, а говоря попросту, Эдмунду требовалось жениться. И поэтому теперь ему было вовсе не до бала, который казался пустяком по сравнению со свалившимися на него проблемами. Двадцать третьего декабря младший мистер Бертрам уезжал к приятелю в Питерборо, с которым вместе учился, и они оба должны были принять духовный сан во время рождественской недели.

Итак, первая проблема решалась довольно просто, что же касается второй, то тут оставалось много вопросов. Церковь и достаточное количество прихожан, можно сказать, были уже обеспечены, но что касается верной спутницы жизни, которая должна была разделять с ним все радости и невзгоды бытия, то эта перспектива пока представлялась Эдмунду весьма туманной. Разумеется, сам Эдмунд был настроен на женитьбу, но вся загвоздка заключалась в том, что он не был уверен в намерениях мисс Кроуфорд.

У молодых людей, кроме общих идей, было, к сожалений, и много разногласий. Эдмунд далеко не всегда разделял мнение своей избранницы. Он прекрасно знал, что может предложить Мэри, но уже не был уверен, что она согласится на такую жизнь. Частенько, оставаясь в полном одиночестве, он раздумывал над тем, как ему поступить, но так и не находил ответа. Эдмунд воспылал страстью к Мэри и признавал, что у нее очень много положительных качеств. Однако ее взгляды на жизнь его совсем не устраивали. Так он и оставался в полном неведении – согласится ли она стать его супругой или нет. Он то вдохновлялся, то снова падал духом, не находя нужного решения своей проблемы. Ведь Мэри ясно дала понять, что предпочитает жить в Лондоне, а здесь, в Мэнсфилде, согласна лишь иногда отдыхать. Пусть даже и по полгода – но не всегда. Сам же Эдмунд знал, что не сможет пойти на большие жертвы даже ради мисс Кроуфорд, то есть, он не собирался менять свои принципы и оказываться от профессии священника только потому, что это не нравится его любимой.

Итак, все зависело от того, насколько сильно любит мисс Кроуфорд Эдмунда. Если чувства ее достаточно сильны, то она, разумеется, поступится своими принципами и останется с ним. Если это только простое увлечение, то не стоит и сожалеть о том, что она откажет ему. Но раздумывая над этим вопросом, Эдмунд, как всегда, приходил к противоречивым выводам. Чаще всего он все же надеялся на лучшее, но в минуты душевного волнения ему начинало казаться, что его мечтам, скорее всего, не суждено осуществиться.

Мисс Кроуфорд в ближайшем будущем должна была покинуть Мэнсфилд, и от этого менялось и настроение Эдмунда, и его предположения насчет спокойной жизни в Торнтон Лэйси. Он видел, как засияли радостью глаза Мэри, когда она получила от подруги письмо с приглашением погостить в ее доме в Лондоне. И Генри был настолько добр, что согласился остаться у Грантов до января, чтобы проводить сестру в столицу. Но это была первая, вполне естественная реакция на письмо, и кроме Эдмунда и Фанни рядом никого не было. Вполне резонно было предположить и то, что она решила поделиться своей радостью с друзьями. Уже позднее он сам слышал, что мисс Кроуфорд более серьезно стала размышлять над предложением подруги и сама заявила миссис Грант, что если ей и придется уехать, она будет сожалеть об этом. Мэри добавила, что вряд ли ее подруга и столичные знакомые сумеют заменить тех друзей, которых она оставит в Мэнсфилде. Впрочем, она уверяла миссис Грант, что ехать ей все же придется. Но, даже очутившись в шумном Лондоне, она с первого же дня начнет мечтать о том времени, когда снова очутится здесь.

Разумеется, с такими тревожными мыслями, какие овладевали Эдмундом почти каждый день, он не мог спокойно помечтать о предстоящей вечеринке. Сейчас он не разделял восхищения Фанни и Уильяма. Для него бал был самым обычным мероприятием, как, например, поход в гости к Грантам или, наоборот, ужин Кроуфордов и священника с супругой в доме Бертрамов. Каждая встреча с Мэри несла с собой надежду на то, что девушка, наконец, поймет его стремления, что она образумится и начнет разделять его точку зрения, что она, возможно, еще сильнее привяжется к Эдмунду и почувствует, что не сможет жить без него. Поэтому спокойные вечера были для мистера Бертрама гораздо предпочтительнее бала, где, кружаась в вихре танца он вряд ли смог бы настроить Мэри на серьезный лад, чтобы поговорить с ней начистоту.

Все, что он смог сделать, так это ангажировать Мэри на первые два танца. На этом и закончились приготовления Эдмунда Бертрама к предстоящему балу. И когда все вокруг суетились и сновали по дому, продумывая любые мелочи по приготовлению бала, он оставался хладнокровным и спокойным.

Вечеринка была назначена на четверг. В среду утром Фанни проснулась с тревогой в душе. Она до сих пор не решила проблему украшений. Что же ей надеть и стоит ли надевать вообще, если для крестика у нее нет подходящей цепочки? Так ничего и не придумав самостоятельно, она решила искать совета и поддержки у более опытных в этом отношении дам и, наскоро позавтракав, отправилась в дом священника. Эдмунд и Уильям с самого утра уехали в Нортгемптон по своим делам, и теперь Фанни только надеялась на то, что и мистер Кроуфорд тоже куда‑ нибудь умчался. Ей было необходимо застать миссис Грант или мисс Кроуфорд в полном одиночестве, ведь такая щепетильная деталь, как женские украшения, должна была обсуждаться исключительно в дамском обществе.

Мисс Мэри в это время как раз прогуливалась по саду. Фанни обрадовалась, увидев, что ее подруга совсем одна. Мисс Прайс вовсе не хотела нарушать покой Мэри и, быстро объяснив ей причину своего раннего визита, добавила, что ей нужен только совет, и для этого совсем не обязательно заходить в дом. Они могли продолжить прогулку вдвоем, главное, чтобы мисс Кроуфорд помогла ей решить столь немаловажный вопрос, как украшения для бала.

Внимательно выслушав Фанни, мисс Кроуфорд тем не менее, польщенная тем, что мисс Прайс доверила свою проблему именно ей, попросила ее зайти в комнату. По ее словам, подруги могли обсудить это в спальне Мэри, чтобы не тревожить Грантов, расположившихся в гостиной. Фанни это вполне устраивало, и она тут же поблагодарила Мэри за живое участие к ее просьбе. Девушки поднялись наверх и тут же принялись обсуждать интересующую обеих тему.

Мисс Кроуфорд сразу же принялась расспрашивать Фанни, о фасоне и цвете ее платья и была вполне довольна, выслушав подробное описание наряда, в котором мисс Прайс решила показаться на балу. Но проблема украшений оставалась открытой.

– А что у тебя будет на шее? – поинтересовалась Мэри. – Разве ты не наденешь тот крестик, который тебе подарил Уильям?

Фанни принялась откровенно рассказывать подруге, почему она сомневается в том, стоит ли это делать. В это время Мэри взяла с полки какую‑ то коробочку и как бы вместо ответа положила ее на столик перед мисс Прайс. Это оказалась шкатулка с драгоценностями. Фанни поначалу недоумевала, и тогда мисс Кроуфорд сама раскрыла коробочку и предложила девушке выбрать себе в подарок любое ожерелье или цепочку – что той больше приглянется.

Мисс Прайс отпрянула. Она не могла даже и подумать о том, что Мэри собирается сделать. Но мисс Кроуфорд была неумолима. Она твердо решила не отпускать подругу без подарка и старалась как можно аккуратней сообщить о своих намерениях Фанни, чтобы не обидеть ее.

– Вы же сами видите, мисс Прайс, сколько у меня этих побрякушек. Я и половину из них ни разу не надевала. К тому же, все эти украшения уже не новые. Я предлагаю вам всего‑ навсего старенькое золотое ожерелье. Вы меня очень обяжете, если согласитесь принять такой скромный подарок.

Но Фанни не решалась даже и думать об этом. Слишком ценное сокровище предлагала сейчас ее подруга. Однако мисс Крофрд не думала отступать. Она знала, какие душевные струны Фанни можно затронуть, и начала долго говорить о том, как приятно будет Уильяму увидеть свою сестру на балу с его подарком – янтарным крестиком. Наконец мисс Прайс сдалась. Фанни разумно посчитала, что раз для Мэри одно ожерелье не сыграет роли, то не стоит упрямиться, корча из себя чересчур принципиальную особу.

Мисс Прайс улыбнулась и согласно кивнула, а потом принялась внимательно рассматривать цепочки, ожерелья и колье в шкатулке. Она пыталась вычислить, какое из этих украшений подешевле и выбрала ожерелье, которое слишком уж часто попадалось на глаза, словно взгляд Фанни замирал, когда она натыкалась на него. Правда, для крестика больше подошла бы самая обыкновенная золотая цепочка, но это ожерелье, как почему‑ то показалось девушке, мисс Мэри ценила меньше всех остальных. Мисс Кроуфорд, довольная, что ее подруга решилась на выбор, быстро вынула из коробочки ожерелье, сама застегнула его на шее Фанни и подвела ее к зеркалу, чтобы девушка сама могла полюбоваться его красотой.

Мисс Прайс смотрела на свое отражение, как завороженная. Она не в силах была произнести ни слова, и только восхищалась искусно сделанным украшением. Она была бесконечно счастлива. Конечно, ей было бы куда приятней получить такой подарок от другого человека, но она, тут же отбросила прочь такие неблагодарные мысли. Немного придя в себя, Фанни заговорила. Она произнесла со всей искренностью настоящей подруги:

– Теперь, когда я буду надевать это ожерелье, я всегда буду вспоминать вас и вашу доброту ко мне.

– Не надо, – засмеялась не менее счастливая Мэри. – Когда вы будете носить мой подарок, вам придется думать вовсе не обо мне, а о Генри. Ведь это именно он выбирал его и потом преподнес мне. Поэтому вам лучше вспоминать того, чьи вкусы совпадают с вашими. Впрочем, будет еще лучше, если это ожерелье вызовет в памяти и меня, и брата.

Фанни остолбенела. Уж этого она никак не могла предположить. Оказывается, она выбрала для себя именно ту вещь, которая уже однажды была подарена самой мисс Кроуфорд. Ей захотелось немедленно вернуть ожерелье. Она сразу же расстегнула золотой замочек и положила украшение назад в шкатулку.

– Я не могу принять этого в дар, – призналась девушка и потупила глаза. – Если вам его уже подарили, причем не какой‑ нибудь малознакомый кавалер, а родной брат! Нет, лучше я выберу что‑ нибудь другое или совсем останусь без украшения…

Мисс Кроуфорд была приятно удивлена такой откровенностью. Она и ранее не сомневалась в душевной чистоте своей подруги, теперь же получила и еще одно доказательство тому.

– Милая моя, – снова рассмеялась она, глядя на смутившуюся Фанни, – чего вы так испугались? Неужели вы считаете, что Генри не позволил бы вам носить этот подарок? Или вы полагаете, что он недостоин того, чтобы созерцать это ожерелье на такой изящной шейке? Но поймите же, он купил его три года назад, а тогда он и вообразить не мог, что в мире существует такая прекрасная девушка! Или же, – тут Мэри лукаво прищурилась, – вы подозреваете нас в том, что мы с братом договорились обо всем заранее, и я специально заставила вас выбрать именно это ожерелье, чтобы сделать приятное и ему тоже?

Фанни покраснела и отрицательно покачала головой.

– Ну что вы! Такое мне даже и в голову прийти не могло!

– Ну, тогда вот что, – уже серьезно произнесла Мэри, заглядывая подруге прямо в глаза. – Если вы мне верите, то теперь просто обязаны забрать это ожерелье, и давайте о нем больше не вспоминать. То, что мне его когда‑ то подарил брат, не меняет дела. От этого украшение мне не стало ничуть дороже, и я готова с ним расстаться с такой же легкостью, как и с любым другим. Дело в том, что Генри постоянно дарит мне эти безделушки, поэтому ценность их как подарков от этого практически равна нулю. Я не помню даже и половины тех покупок, которыми он меня буквально осыпает с ног до головы. Мне кажется, я надевала его от силы пару раз. Но оно, надо признаться, довольно симпатичное, и если бы вы отказались выбирать сами, я бы, наверное, предложила именно его. А теперь надевайте снова свое ожерелье и давайте поговорим о чем‑ нибудь другом. Такой пустяк не стоит и половины тех слов, которые были произнесены сегодня в этой комнате.

Фанни не осмелилась противоречить и теперь, заметив, как погрустнели глаза Мэри, снова принялась от всего сердца благодарить ее.

Но теперь Фанни не могла не почувствовать, как изменилось к ней отношение самого мистера Кроуфорда. Она давно заметила это, но почему‑ то внушала себе, что это ей лишь кажется. Он вел себя с ней сейчас именно так, как с ее кузинами летом. Он был чересчур внимателен, он постоянно подшучивал над ней, старался развеселить ее и вывести из состояния задумчивости.

Что же теперь подумает он, когда увидит на шее у Фанни свой бывший подарок сестре! Одно только утешало мисс Прайс. Если верить Мэри, то Генри действительно не мог запомнить всех украшений, которыми задаривал мисс Кроуфорд.

Все еще сомневаясь и пребывая в раздумьях, Фанни поспешила домой, унося с собой золотое ожерелье. Но теперь то, о чем она мечтала все это время, не доставило ей большого удовольствия. И сейчас, пожалуй, ее волнения не уменьшились, а просто тревожные мысли приняли другое направление. Она возвращалась в Мэнсфилд еще более озабоченной, чем была, покидая его утром.

Глава 27

Как только Фанни дошла до дома, она тут же поднялась наверх, чтобы положить свое приобретение в маленькую коробочку, где хранила всякие безделушки, милые ее сердцу. Каково же было ее удивление, когда, открыв дверь в Восточную комнату, она обнаружила там своего любимого кузена. Раньше никто не мог просто так прийти сюда в отсутствие Фанни. Эдмунд сидел за столом и что‑ то писал. Но мисс Прайс не расстроилась, а наоборот, была очень рада встретиться сейчас со своим другом и утешителем.

– Фанни! – воскликнул Эдмунд, вставая из‑ за стола и откладывая перо в сторону. Он шел к ней навстречу, держа что‑ то в руке. – Прости меня за то, что я зашел сюда без твоего разрешения. Я здесь как раз ждал тебя, но ты так долго не появлялась, что я уже отчаялся и решил оставить записку, в которой и хотел объяснить, почему я так поступил… Но раз уж ты здесь, то писать мне теперь ни к чему – хотя начало моего послания ты все же можешь прочесть. Я хочу, чтобы ты приняла от меня небольшой подарок – так, пустяк – цепочку для крестика, который тебе привез Уильям. Впрочем, ты должна была получить ее еще неделю назад, но я немного просчитался, потому что брат не поехал сразу в город, а отсутствовал по своим делам. И только сегодня я получил ее, для чего, собственно, и ездил в Нортгемптон. Надеюсь, цепочка тебе понравится. Я старался заказать самую простую, такую, какие тебе больше всего по вкусу. Теперь ты можешь считать ее как бы символом любви одного из твоих самых старинных друзей.

Сказав это, Эдмунд вложил ей в ладонь свой подарок и быстро зашагал к выходу. Фанни, обрадованная и растроганная таким вниманием, едва успела прийти в себя и выкрикнуть ему вдогонку:

– Эдмунд! Подожди секунду! Не уходи.

Он остановился и повернулся к ней.

– Я же не успела тебя даже поблагодарить, – продолжала девушка, все еще переживая приятное волнение. – Но только я не знаю, какие слова мне произносить. Все, что бы я ни сказала, кажется мне недостаточным. Я испытываю нечто гораздо большее, чем просто благодарность за то, что ты сделал для меня. Твоя забота и исключительная доброта ко мне…

– Ну, если ты меня остановила только для того, чтобы сказать это… – улыбнулся Эдмунд и снова направился к двери.

– Нет! – выкрикнула Фанни и сама испугалась собственного громкого голоса. – Нет, я хотела спросить у тебя совета, – уже тише добавила она.

Она раскрыла маленькую коробочку, которую отдал ей Эдмунд и перевернула ее на руке. Теперь на ее ладони красовалась изящная золотая цепочка, именно такая, о которой девушка всегда мечтала. Она не смогла сдержаться и снова воскликнула:

– Какая прелесть! Как раз то, что мне нужно! Больше мне не надо никаких украшений на свете! Эта цепочка изумительно подходит для моего крестика, словно ее специально сделали для него. И я буду носить на шее сразу два подарка от моих самых любимых и дорогих людей. Эдмунд! Ты даже не представляешь, как счастлива я сейчас!

– Моя дорогая Фанни, – улыбнулся ее кузен. – Мне кажется, ты немного преувеличиваешь. Это же сущая безделица, а ты подняла такой шум! Я очень рад, что смог угодить тебе как раз накануне праздника. Но не стоит так заострять внимание на этом подарке. Поверь мне, твоя благодарность для меня – самое настоящее удовольствие. Могу честно признаться, что испытываю сейчас радости не меньше, чем ты сама.

Услышав такие слова, Фанни могла спокойно провести следующий час, не произнеся ни слова, а лишь вспоминая все то, что сейчас сказал кузен. Ей хотелось закрыть глаза от удовольствия – так хорошо она чувствовала себя в эти минуты. Но Эдмунд очень быстро вернул ее на землю, задав один‑ единственный вопрос:

– Кстати, Фанни, ты говорила, что тебе очень нужен мой совет. Я слушаю тебя.

Мисс Прайс теперь не знала, как ей поступить с подаренным Мэри ожерельем. Сейчас, когда она приобрела цепочку, ей уже не нужно было второе украшение, но она не посмела бы вернуть его мисс Кроуфорд, не согласовав свой поступок с кузеном.

Не медля ни секунды, Фанни подробно рассказала обо всем, что произошло с ней утром в доме у Грантов. Эдмунд обрадовался. Он восхищался поведением Мэри, повторяя, насколько она благородна и справедлива, а потом удивился, как совпали их желания относительно подарка для самой Фанни. Эдмунд ликовал, он упивался щедростью и тактом мисс Кроуфорд и некоторое время так и не мог понять, что же от него хочет услышать сейчас кузина. Когда, наконец, Фанни еще раз объяснила, что намерена вернуть ожерелье, он внезапно нахмурился и стал отговаривать ее.

– Что значит «вернуть»? – недоумевал мистер Бертрам. – Ни в коем случае! Это обидит ее в лучших чувствах. Нет ничего хуже, как получать назад подарки, которые делаешь от чистого сердца в надежде, что смог чем‑ то помочь своему близкому другу. Мне кажется, Мэри заслужила то удовольствие, которое получила, когда дарила тебе это украшение. И лишать ее этой маленькой радости было бы жестоко.

– Если бы она сама его купила, – расстроилась Фанни, – то я бы никогда не подумала бы о том, чтобы возвращать подарок. Но дело в том, что его вручил сестре Генри, а брать такую вещь я, наверное, не имела никакого права. Что если она подарила мне его из жалости? Может быть, ей было неловко отказать мне?

– Ты неправа, Фанни, – твердым голосом произнес Эдмунд. – Во‑ первых, она сама предложила тебе сделать выбор. А во‑ вторых, ты после того, как узнала все об этом ожерелье, сама хотела его вернуть, но Мэри не согласилась. Значит, для нее не имеет никакого значения, как оно ей досталось… К тому же, такое украшение, конечно, подходит для бала куда больше, чем моя скромная цепочка.

– Да нет же, мне твой подарок кажется гораздо красивее! – искренне призналась девушка. – Кроме того, для крестика это ожерелье вообще не слишком подходит. А мне украшение в основном надо было только для того, чтобы носить подарок Уильяма. Пойми: бал будет длиться только один вечер, а все остальное время я буду носить эту цепочку и свой янтарный крестик!

– Ну, если ты считаешь это жертвой со своей стороны, то я думаю, ты пойдешь на это, и на один вечер – всего на один вечер, наденешь ожерелье. Ты не можешь так расстроить бедную Мэри, которая старалась, чтобы тебе было хорошо. Это будет несправедливо по отношению к ней. Во всяком случае, твоя подруга старалась помочь тебе и сделала все от нее зависящее, чтобы ты выглядела достойно на балу. И если ты все‑ таки надумаешь вернуть ожерелье, то серьезно обидишь мисс Кроуфорд. Ты покажешься своенравной и неблагодарной особой. Я понимаю, что ты совсем не такая, но со стороны это будет выглядеть именно так.

Я очень прошу тебя, Фанни, надень завтра золотое ожерелье, как ты и хотела, а цепочку и крестик прибереги для будней. Их в жизни у людей бывает гораздо больше, чем праздников. Таков мой совет. Я не допущу, чтобы ваши отношения испортились. Вы мне обе дороги, у вас так много общего, а если и есть какие‑ то различия в характере, то это, скорее, происходит из‑ за того, что у вас разное положение в обществе. И, тем не менее, я с наслаждением смотрю на вас, когда вы вместе. Нет, эта дружба должна только крепнуть! Я не допущу, чтобы ваши отношения стали прохладными, – решительно повторил Эдмунд. – Ведь я никого так сильно не любил, как только вас двоих.

Сказав это, юноша резко повернулся и вышел, больше не останавливаясь на половине пути. Фанни осталась одна. Впрочем, ей сейчас это было необходимо, чтобы немного успокоиться. Итак, она была одной из двух его любимых существ на всей земле. Это, конечно, вдохновляло. Но не единственная – а именно «одна из двух». Естественно, Фанни тут же посчитала себя второй. А эта счастливица Мэри – она была, разумеется, первой. Конечно, Фанни и сама чувствовала все это, да и видела собственными глазами, но только Эдмунд никогда раньше не говорил с ней так откровенно. И теперь его слова были ля нее, как острый нож в сердце. Он ничего не скрывал от кузины, и если раньше Фанни могла тешить себя мыслями о том, что все это ей только кажется, что Эдмунд вовсе не так серьезно увлекся мисс Кроуфорд, то теперь все сомнения растворились в одну секунду.

Очевидно, он уже все решил для себя и вскоре намерен жениться на Мэри. Фанни стояла ошеломленная, и чтобы хоть чуточку прийти в себя, начала повторять его слова о том, что она все‑ таки стояла в душе кузена далеко не на последнем месте. Все же он думал о ней и ценил ее. Но в ее голове пока что все равно не укладывалось, что очень скоро она может потерять Эдмунда навсегда. «А достойна ли мисс Кроуфорд его? » – внезапно пронеслась безумная мысль, но и ее Фанни отмела в сторону. «Тогда все изменится, – не переставала думать девушка. – Все будет уже по‑ другому… Ну что ж, видимо, придется смириться с этим раз и навсегда». Но сейчас, характеризуя Фанни, Эдмунд ошибался. Вовсе не такая уж она и безупречная, как он сказал. Оказывается, мисс Прайс особа весьма эгоистичная и своенравная, и недостатки эти останутся при ней. И только теперь, осознав весь ужас положения, Фанни разрыдалась, стараясь слезами заглушить сердечную боль. Она искренне желала счастья своему кузену, правда, не совсем понимая, где именно это счастье он найдет.

Теперь Фанни, немного поплакав, взяла себя в руки. Она поняла, что не имеет никаких прав на Эдмунда, что он ее горячо любит, как кузину, и на большее ей рассчитывать не приходится. Поэтому она должна еще рез пересмотреть свое отношение к нему и навсегда забыть о своих эгоистических чувствах. Она должна стать покорной и ни в коем случае не воображать, что сейчас испытала какое‑ то разочарование или понесла потерю. Думать и мечтать о нем так, как может позволить себе мисс Кроуфорд, со стороны Фанни было бы чистейшей воды безумием. Для нее Эдмунд должен навсегда остаться другом – близким, надежным и верным, но все равно только другом.

И как только подобные мысли могли посетить ее голову? Фанни отчаянно ругала себя за то, что даже осмелилась надеяться на что‑ то большее, чем просто на дружбу. Видимо, она действительно начала очень многое представлять себе и фантазировать, выдавая желаемое за действительность. Теперь ей надо было побыстрее спуститься с облаков призрачного счастья и более трезво оценить обстановку. И конечно, не стараться искать недостатки у мисс Кроуфорд, которая была к ней так добра и внимательна.

Разумеется, Фанни от чистого сердца давала себе такие торжественные обещания и поклялась всегда отныне быть рассудительной по отношению к своим поступкам. Но юность и страсть взяли свое и, вытерев слезы, она рванулась к записке, оставленной Эдмундом, схватила ее, перечитала несколько раз и, словно это было что‑ то сверхценное, прижала к своей груди.

На бумаге его почерком было выведено всего несколько слов: «Моя дорогая Фанни! Ты должна сделать одолжение и принять от меня…». На этом записка обрывалась, но и этих чудесных слов девушке было достаточно. Она положила клочок бумаги в коробочку вместе с цепочкой, как неотъемлемую и самую дорогую часть подарка. Эдмунд никогда не писал ей и, может быть, больше никогда и не напишет, поэтому мисс Прайс твердо решила хранить хотя бы начало этой так и не оконченной записки. Эти две строчки стали ей милее всех книг на свете. Никогда еще написанные на бумаге слова не волновали так сильно ее юное сердце.

Фанни закрыла глаза, но слова стояли перед ее мысленным взором, будто она до сих пор разглядывала послание Эдмунда. Ей был дорог сам его почерк, неважно, что скрывалось за буквами. Даже на саму бумагу, к которой прикасался ОН, девушка смотрела с благоговением. Она даже не замечала, что почерк у Эдмунда самый обыкновенный, а сейчас, когда он торопился, то буквы и вовсе получились корявые и словно скакали вверх и вниз по бумаге. Нет, для нее это были самые красивые в мире буквы! А чего стоили одни три первых слова «моя дорогая Фанни»! Никто не смог бы выразиться лучше, как бы не складывал слова в предложения! И Фанни была уверена, что пройдут годы, а она так и будет время от времени доставать из своей заветной коробочки этот листок и снова и снова перечитывать его, растворяясь в блаженстве и сладких грезах.

Успокоившись таким образом, хотя все еще ощущая приятную смесь благодарности и собственной слабости, Фанни наконец нашла в себе силы спуститься вниз в гостиную, где ее уже с нетерпением поджидала тетушка Бертрам, готовая тут же озадачить племянницу исполнением нового узора в своей вышивке.

И вот наступил долгожданный четверг, предвещавший уже с утра всем хорошее настроение солнечной ясной погодой. За завтраком Уильяму принесли записку от мистера Кроуфорда. Генри сообщал, что так как собирается на другой день поехать по важным делам в Лондон, то мог бы прихватить с собой и Уильяма, так что если мистер Прайс согласен покинуть Мэнсфилд на полдня раньше, чем это было запланировано, то мистер Кроуфорд найдет для него место в экипаже.

Генри должен был прибыть в Лондон вечером, как раз в то время, когда его дядюшка привык обедать, и вежливо пригласил мистера Прайса присоединиться к нему и навестить адмирала.

Уильям обрадовался такому предложению, потому что путешествовать в экипаже Кроуфорда, запряженном четверкой лошадей, могло доставить массу удовольствия. Генри ему понравился, а что может быть в пути лучше приятного собеседника?

Фанни тоже была довольна тем, что Уильяму не придется мучиться, добираясь на перекладных. Иначе получалось, что он должен был подсесть в почтовый дилижанс до Нортгемптона, а там, не успев отдохнуть и часа, уже отправляться до Портсмута в местном экипаже. И хотя для Фанни это означало, что Уильям уедет немного раньше, а она лишится его общества на целых полдня, тем не менее сейчас она в первую очередь думала не о себе, а о брате, и поэтому план мистера Кроуфорда вполне устраивал обоих Прайсов – и брата, и сестру.

Даже сэр Томас одобрил решение Уильяма. Правда, он имел в виду совсем другие причины. Баронет справедливо считал, что знакомство с адмиралом может только пойти на пользу простому гардемарину. Тем более, что молодой человек был достоин всяческой похвалы и повышения по службе, и здесь дядюшка Генри представлял собой непререкаемый авторитет. В общем, записка была встречена с самыми теплыми чувствами со стороны всего семейства. Фанни ликовала еще и от того, что сам автор записки тоже должен был покинуть поместье, а следовательно, она могла хотя бы несколько дней прожить спокойно, не опасаясь его назойливых ухаживаний.

Но сейчас Фанни больше волновал предстоящий вечер. Ее тревогу нельзя было сравнить с тем приятным ощущением, которое испытывали другие девушки, приглашенные в Мэнсфилд. Все они, дочери дворян, уже привыкли к балам, а для Фанни же это было в новинку. Никогда раньше сэр Томас не устраивал такого праздника в своем доме. Мисс Прайс знали только по имени в их округе, теперь ей предстояло встретиться лично с местной знатью, и, как полагалось, явиться на бал Королевой вечера. Казалось бы, сейчас Фанни должна чувствовать себя самой счастливой девушкой. Но она не привыкла выходить в свет, поэтому тревожилась по поводу того, что, не дай Бог, она не вовремя улыбнется или не туда повернется. Ведь на нее будут смотреть все гости!

Фанни мечтала о том, что найдет в себе силы протанцевать хотя бы половину вечера, при этом уступив как можно больше танцев Эдмунду и как можно меньше мистеру Кроуфорду. Ей хотелось, чтобы и Уильям получил удовольствие от праздника, а тетушка Норрис занялась хотя бы картами и не мешала развлекаться остальным. Таким представлялся девушке идеальный бал.

Но мечты мечтами, а пока что суровая действительность заставила мисс Прайс провести все утро с тетушками и наслушаться массы нравоучений от миссис Норрис. Уильям же решил последний день в Мэнсфилде провести в свое удовольствие и поэтому сразу после завтрака отправился пострелять бекасов. Эдмунд, как предполагала Фанни, умчался к Грантам, и девушка снова осталась без друзей. Она молча терпела присутствие миссис Норрис, и когда тетушке надоело читать морали племяннице, она переключилась на экономку. Теперь она ругала несчастную прислугу, обвиняя всех в том, что меню на ужин составлено без ее согласия и ведома, и мисс Прайс через некоторое время бал показался уже не таким желанным праздником, как накануне. И когда, наконец, ее отпустили готовиться к вечеру, она поднималась по лестнице с такой неохотой, будто вовсе уже и не хотела никаких балов, лишь бы только все в доме было тихо и спокойно.

На пути в свою комнату, Фанни остановилась, вспоминая вчерашний день. Ведь именно в это время она вернулась от Грантов и встретила в Восточной комнате Эдмунда.

«А вдруг я его и сегодня застану там же? » – пронеслась в голове у девушки безумная мысль.

– Фанни! – вдруг окликнул ее знакомый голос и, подняв глаза, она увидела приближающегося к ней кузена. – Ты сегодня неважно выглядишь. Наверное, много ходила по парку? У тебя очень усталый вид.

– Да нет же, я сегодня еще вообще не выходила из дома.

– Тогда, очевидно, тебя успели замучить и здесь. В этом случае я бы рекомендовал немного прогуляться и подышать свежим воздухом.

Фанни не любила жаловаться и сейчас решила лучше промолчать, чтобы не вдаваться в ненужные подробности. Она посмотрела на озабоченное лицо кузена и сразу поняла, что и у него возникли какие‑ то осложнения, причем случилось что‑ то серьезное и не зависящее от бледного цвета лица Фанни. Дальше они пошли вместе, так как их комнаты располагались на одном этаже.

– Я только что от Грантов, – вздохнул Эдмунд. – Ты, наверное, догадываешься, зачем я к ним ходил. – Он взглянул на кузину, но та снова опустила глаза. Фанни примерно предполагала, зачем Эдмунду понадобилось сломя голову нестись в дом священника так рано, но все разговоры, связанные с мисс Кроуфорд, больно ранили ее сердце. – Я попросил мисс Кроуфорд обещать мне два первых танца.

Услышав это, Фанни немного приободрилась. Она рассчитывала на гораздо худший ответ. На поверку же оказывалось, что речь у Эдмунда и Мэри шла всего‑ навсего о вечеринке. Это меняло дело, и мисс Прайс осторожно осведомилась о результатах переговоров.

– Она обещала мне два танца, – кивнул головой Эдмунд, а потом как‑ то криво улыбнулся, – но потом добавила, что будет танцевать со мной последний раз. Конечно, она пошутила. Я надеюсь, я убежден, что она сказала это несерьезно, но лучше бы она вообще промолчала. Она добавила, что никогда не танцевала со священниками и не собирается этого делать и в дальнейшем… Понимаешь, Фанни, мне было так обидно и больно все это слышать из ее уст, что я даже мысленно пожелал, чтобы этого бала вообще не устраивали! То есть, конечно, пусть все идет, как и положено, но без моего участия… В любом случае, завтра я уже должен уехать отсюда.

Фанни лихорадочно искала слова утешения.

– Жаль, что ты так расстроен, – наконец выдавила она. – Дядюшке хотелось, чтобы этот день принес всем только радость.

– Конечно! – спохватился Эдмунд. – Так оно и будет. Все закончится очень хорошо, и я в этом уверен. Правда, я сейчас немного раздражен, но ты не обращай внимания, это скоро пройдет. Какая разница, в какой именно день назначать бал? Что из того, что мне завтра надо отбыть по делам?.. Но, Фанни, – он взял девушку за руку и остановился, заглядывая ей в глаза, словно ища поддержки, – ты одна можешь мне помочь и выслушать до конца. Я хочу, чтобы ты поняла, отчего я так рассержен. Я хочу немного поговорить с тобой. Никто кроме тебя не умеет так спокойно выслушивать. Мисс Кроуфорд так расстроила меня сегодня утром, что я до сих пор не могу оправиться от душевной боли. Я знаю, что она милая и добрая девушка, но только ее прежние приятели внушили ей какие‑ то глупые мысли, с которыми она никак не может расстаться. Это чужие принципы, сама она никогда не посмела бы меня обидеть, но она повторяет их слова, причем не задумываясь над сказанным. Конечно, все это только видимость, но тем не менее, мне от этого легче не становится.

– Может быть, это недостатки образования? – горько усмехнулась Фанни.

– Скорее всего, это влияние ее родственников – тети и дяди. Они испортили ее, когда Мэри была еще совсем маленькой. Я полностью согласен с тобой, Фанни. Но то, что они вбили ей в голову, теперь уже, к сожалению, очень трудно исправить.

Девушка поняла, что ей надо как‑ то реагировать на его слова и поэтому, немного подумав, произнесла:

– Если я тебе нужна, чтобы выговориться, я готова слушать все, что ты скажешь. Но только не проси у меня совета, потому что тут я не в силах что‑ либо решать за тебя.

– Ты, конечно, права, что отказываешься давать рецепты, как я должен себя вести, но не бойся – я не собираюсь просить никаких советов относительно таких вопросов. Нет, я буду сам за себя решать. Мне же нужно сейчас только поговорить с тобой.

– И еще обо одном. – Фанни задумалась. – Ты должен отдавать себе полный отчет, как именно ты будешь говорить со мной. Я не хочу, чтобы ты потом пожалел о своих словах. Ведь может настать такой день, когда…

Фанни покраснела, не в силах продолжать.

– Дорогая моя! – встрепенулся Эдмунд и, схватив ее руку, прижал ее к своим губам с такой страстью, будто перед ним сейчас стояла сама мисс Кроуфорд. – Ты просто читаешь мои мысли! Но тебе нечего опасаться. Этот день никогда не наступит. То, на что ты намекаешь, не сбудется. Мне и самому уже кажется, что шансы мои уменьшаются с каждым днем. Но даже если это и произойдет, мы сможем позабыть все, о чем говорили. И если все будет хорошо, то ей это тоже пойдет на пользу, и она тогда поймет, как была раньше неправа.

Фанни, ты единственная на всем свете, перед кем я смог полностью открыться. Но ты и без всяких слов прекрасно понимаешь, как я к ней отношусь. Даже не спорь, ты никогда не была слепой, а что касается сердечной привязанности, то ты всегда первой замечаешь ее. Помнишь, сколько раз мы с тобой обсуждали ее ошибки, даже самые незначительные! Не надо ничего пугаться. Я уже почти отчаялся и не строю никаких серьезных планов на будущее. Но я был бы последним болваном, если бы при всем, что может произойти, сумел бы позабыть о твоей доброте и самой искренней благодарности.

Теперь Фанни окончательно повеселела. Он сказал слишком много теплых слов, и настроение ее заметно улучшилось.

– Конечно, мой милый кузен. Я уверена, что ты навсегда оставишь в памяти все то, что мы с тобой переживали вместе. Может быть, кто‑ нибудь другой и вычеркнул бы это из своей жизни, но только не ты. И теперь я не боюсь услышать от тебя никакие слова. Можешь смело говорить все, что считаешь необходимым.

Они поднялись наверх, но тут навстречу им вышла служанка, и молодые люди замолчали. Пожалуй, разговор был прерван на самой счастливой для Фанни ноте. Побеседуй они еще минут пять, и мистер Бертрам, наверное, сумел бы снова убедить себя в том, что не так уж страшны недостатки мисс Кроуфорд и не стоит ему предаваться унынию. Сейчас же они расстались более или менее довольными друг другом.

Как только первая радость, полученная от записки Генри к Уильяму прошла, Фанни вновь опечалилась. Сейчас же, после разговора с Эдмундом, она немного воспрянула духом и все вокруг, казалось, снова улыбалось ей. Она опять вспомнила про брата и еще раз порадовалась за него. Может быть, ему повезет, и адмирал действительно обратит на него внимание? А тут еще вернулись приятные мысли и о предстоящем вечере – сколько веселья и свежих впечатлений ждало ее впереди! И Фанни, забыв обо всех тревогах, начала готовиться к празднику. Она надела платье и, покрутившись перед зеркалом, осталась вполне довольна собой.

Но теперь снова встал вопрос об украшении – какому из них отдать предпочтение? Но выход пришел сам по себе. Она попробовала продеть ожерелье мисс Кроуфорд в крестик, но замочек на нем оказался больше ушка на кресте, и у Фанни ничего не получилось. Теперь она в любом случае должна была воспользоваться подарком Эдмунда – хотел он этого или нет. Дрожащими от возбуждения пальцами она продела цепочку и теперь, надев на шею два подарка от любимых ее сердцу людей, она словно почувствовала, что они стоят рядом с ней – и Эдмунд, и Уильям – настолько сильны были чувства даривших эти украшения.

Поразмыслив немного, Фанни вдруг решила, что и цепочка, и ожерелье Мэри будут прекрасно смотреться и вместе. Тогда никто из друзей не будет обижен! И почему это раньше ей не пришло в голову? Теперь, после только что состоявшейся беседы с кузеном, она относилась к Мэри более благосклонно и справедливо полагала, что мисс Кроуфорд обрадуется, увидев на шее у Фанни свой подарок.

Закончив туалет, и еще раз поглядевшись в зеркало, Фанни пришла к выводу, что наряд ее получился безупречным.

В эту минуту о племяннице вспомнила и леди Бертрам. Она посчитала, что Фанни, вероятно, сейчас находится в полной растерянности, не зная, что надеть к вечеру, и поэтому, как только управилась с платьем сама, тут же послала к ней в комнату старшую служанку миссис Чепмен. Разумеется, та опоздала, потому что мисс Прайс прекрасно справилась с этой задачей самостоятельно. Когда миссис Чепмен подошла к маленькой комнатке на чердаке, дверь распахнулась и ей навстречу вышла ослепительная Фанни. Служанке ничего не оставалось, как только всплеснуть руками и восхититься великолепным платьем и украшениями девушки.

Глава 28

Когда Фанни спустилась в гостиную, то увидела, что дядюшка и обе тети уже удобно расположились на диване подле камина. Сэр Томас с восхищением оглядел свою племянницу, и остался ею вполне доволен. Он похвалил Фанни за удачно выбранное платье и отметил его безупречность. Однако, как только девушка вышла из комнаты, он по достоинству оценил ее красоту.

– Да, ты прав, – согласилась леди Бертрам. – Она действительно сегодня кажется настоящей красавицей. Еще бы! Ведь я к ней специально послала миссис Чепмен.

– Да как же ей еще выглядеть? – возмутилась миссис Норрис. – Она у нас как сыр в масле катается. Ни труда, ни забот, а что касается хороших манер, так у нее всегда рядом были кузины – есть с кого и пример брать. Вы только представьте себе, сколько мы с вами всего сделали для счастья этой девушки! Даже то платье, которое вы сейчас так похвалили – это же ваш собственный подарок. Оно было куплено на ваши деньги, когда выходила замуж наша дорогая миссис Рашуорт. Воображаю, что стало бы с Фанни, если бы мы тогда не пригрели ее у себя!

Сэр Томас не отвечал, но когда все уселись за стол, то от баронета не ускользнуло и то, какими восхищенными взглядами встретили Фанни его сын и Уильям. Теперь он решил еще раз завести беседу о женской красоте, но на этот раз не с дамами, а с юношами, как только представится возможность поговорить с ними наедине. Фанни сознавала, что произвела благоприятное впечатление на всех присутствующих. Это вдохновило ее и теперь казалось, что она стала выглядеть даже еще лучше.

Причин радоваться и ощущать себя счастливой у Фанни было предостаточно. К тому же, когда она выходила из столовой вслед за тетушками, Эдмунд, открыввая перед ней дверь, успел тихо произнести:

– Фанни, ты должна со мной потанцевать сегодня. Я прошу хотя бы два танца, только не первые. Оставь их для меня, умоляю!

Большего девушка и желать не могла. Вечер, похоже, готовил ей столько удовольствий, сколько мисс Прайс не выпадало уже давненько. Теперь она прекрасно понимала состояние своих кузин, которые с утра уже выглядели возбужденными, если вечером им предстояло отправляться на бал. Оставаясь одна в комнате, Фанни тренировалась в танцах, кружась с невидимым партнером в вальсе. Самое главное, что миссис Норрис была занята весь день. Она заканчивала приготовления к вечеру, а сейчас вместе с управляющим обсуждала важнейший вопрос – сколько каминов в доме надо затопить для такого большого количества гостей.

Прошло целых полчаса после обеда, и при других обстоятельствах Фанни успела бы соскучиться, но сейчас она не переставала радоваться, ожидая вечера. Время от времени она вспоминала приятный разговор с Эдмундом и уже не обращала внимания ни на суетящуюся миссис Норрис, ни на откровенно зевающую леди Бертрам.

Вскоре к дамам присоединились и джентльмены, и все принялись ожидать, прислушиваясь, не раздастся ли шум подъезжающих экипажей. Мисс Прайс напрягала слух, но вскоре перестала волноваться, и зал заполнился веселым смехом, шутками и громкими разговорами. Хотя гости еще не прибыли, все семейство находилось в приподнятом настроении. Фанни вспомнила об Эдмунде и его утренней беседе с мисс Кроуфорд, но, взглянув на него, тут же успокоилась. Даже если он был до сих пор расстроен, то так ловко скрывал свои чувства, что окружающим было и невдомек, что же на самом деле творится сейчас в его душе.

Наконец, у подъезда появился первый экипаж, а вслед за ним сразу же второй и третий. Приглашенные входили в дом и тут же начинались официальные представления. Фанни снова охватило волнение: она не привыкла к такому количеству незнакомых людей, и теперь ей вдруг захотелось убежать и спрятаться куда‑ нибудь подальше. Но, поглядывая на совершенно спокойного сэра Томаса и равнодушную леди Бертрам, она очень скоро поняла, что бояться здесь нечего, а наоборот, надо побыстрее привыкнуть к формальностям и смотреть на них сквозь пальцы.

Дядюшка то и дело подводил ее к вновь прибывшим гостям, она знакомилась с ними, раскланивалась, улыбалась и старалась, как могла, поддерживать светскую беседу, справляясь о какой‑ нибудь чепухе, как полагается по этикету, при этом, не заостряя внимания ни на чем конкретном. Как она теперь завидовала Уильяму! Для нее даже само начало вечера оказалось серьезным испытанием. Брат же ходил по залу с таким видом, будто ему приходилось каждый день присутствовать на подобных сборищах. Он иногда останавливался возле гостей и принимался о чем‑ то беседовать с ними с самым беззаботным выражением лица, в общем, наслаждался вечером, как мог.

Вскоре прибыли и Гранты с Кроуфордами. Они были так естественны и непринужденны, что вся компания гостей сразу же повеселела. Напряжение исчезло, и теперь дамы и джентльмены разбились на небольшие группы и разместились по всему залу. Фанни почувствовала себя немного свободней. Однако теперь она искала глазами Эдмунда и очень скоро нашла его рядом с мисс Кроуфорд, как и предполагала. Мэри выглядела так хорошо, что у мисс Прайс снова защемило сердце. Ну, разве могла мисс Кроуфорд ответить отрицательно на предложение Эдмунда? Они так мило смотрелись рядом, что, казалось, были созданы судьбой друг для друга…

Однако Фанни не пришлось долго наблюдать за Эдмундом и Мэри, потому что в этот момент к ней подошел мистер Кроуфорд, и прежде чем девушка успела прийти в себя, попросил ее потанцевать с ним первые два танца. Настроение Фанни тут же испортилось, но она никак не могла отказать ему, тем более, что пока что других приглашений у нее не было.

Тем не менее, время танцев неумолимо приближалось, и мисс Прайс надо было позаботиться о том, чтобы не остаться без партнера. Согласившись на предложение Генри, она тут же увидела, что он заметил ожерелье на ее шее и как‑ то загадочно улыбнулся. Впрочем, возможно, это ей и показалось. Но так это было или нет – Фанни тем не менее смутилась и зарделась, опустив глаза. И хотя он не задал ни одного вопроса, связанного с этим украшением, Фанни продолжала чувствовать себя крайне неловко, пока Генри, наконец, не отвернулся и не завел беседу с одним из гостей. Девушка облегченно вздохнула и незаметно отошла в сторону, успокоившись хотя бы относительно того, что ей не придется стоять в углу во время первых танцев.

Когда гости стали переходить в соседний зал, где предполагалось начать бал, Фанни очутилась рядом с мисс Кроуфорд. Та не сводила восторженного взгляда с Эдмунда. Казалось, эти двое упиваются обществом друг друга и больше их не интересует ничего, что происходит вокруг. Заметив подругу, Мэри улыбнулась, но, увидев второе украшение – золотую цепочку – удивленно приподняла брови. Фанни пришлось вкратце рассказать ей, что цепочку ей подарил Эдмунд еще вчера днем. Услышав об этом, Мэри обрадовалась еще сильнее, чем сама Фанни, принимая такой подарок. Мисс Кроуфорд начисто позабыла о своей подруге, глаза ее заблестели, и она воскликнула:

– Неужели?! Вот здорово! Эдмунд – молодец. Ну, какой мужчина мог бы подумать об этом? Такой поступок, несомненно, делает ему честь.

Она начала оглядываться, потому что в этот момент Эдмунд куда‑ то отошел, словно хотела все свои чувства высказать теперь и ему самому. Она увидела его в дальнем углу в окружении незнакомых девушек и уже хотела направиться туда, но тут к ним подошла миссис Грант и, взяв под руки Мэри и Фанни, повела их в танцевальный зал вслед за гостями.

Мисс Прайс немного расстроилась. Она почувствовала, как ревность с новой силой принялась терзать ее сердце, и только грянувшая музыка заставила ее на время позабыть о Мэри и ее привязанности к кузену. Ей сразу стало не до них. Заиграли скрипки, и Фанни затрепетала в сладостном ожидании первого танца.

Вскоре к ней подошел сэр Томас и поинтересовался, нашла ли себе уже Фанни партнера на первый танец.

– Да, сэр, – почему‑ то смутилась его племянница. – Меня попросил мистер Кроуфорд.

Казалось, баронет был доволен, словно и ожидал такого ответа. Генри стоял неподалеку, сэр Томас подозвал его и начал негромко что‑ то объяснять ему. Прислушавшись, Фанни с ужасом осознала, что дядя, оказывается, говорит сейчас мистеру Кроуфорду, что они с Фанни будут первой парой, открывающей сегодняшний бал. Этого мисс Прайс даже не могла предположить! Фанни до этого момента казалось вполне логичным, что первыми должны идти Эдмунд с мисс Кроуфорд. Она привыкла видеть начало танцев в своих мечтах именно таким. И теперь, услышав слова сэра Томаса, она невольно вскрикнула от изумления. Фанни попыталась что‑ то сказать по поводу того, что она не готова к такому ответственному шагу, что никогда раньше и мыслить об этом не могла, но ее лепет показался баронету таким неубедительным, что он отнес это только на счет излишней скромности своей племянницы. Однако страх ее оказался так велик, что она осмелилась даже перечить самому хозяину дома. Почти не сознавая того, что делает, Фанни вдруг принялась уговаривать дядюшку изменить свое решение и назначить первым своего младшего сына. Баронет был изумлен. Он привык, что Фанни безропотно слушалась его всегда и во всем. Он не ожидал такой храбрости от этого робкого существа, но, тем не менее, ни о какой уступке тут речи быть не могло. Напрасно девушка смотрела на дядю умоляющими глазами. Сэр Томас только широко улыбался и всячески подбадривал ее. Потом он вдруг посерьезнел и решительно произнес:

– Как я сказал, так и будет.

И в ту же минуту мистер Кроуфорд увлек ее в дальнюю часть комнаты. Они встали первыми, а за ними начали пристраиваться в стройную колонну и другие формирующиеся пары, желающие танцевать.

Фанни ощущала себя как во сне. Реальность растворилась, и все вокруг стало напоминать волшебную сказку. Она была самой первой среди таких изящных, красивых девушек! Слишком неуютно ей было сейчас. Она чувствовала на себе взгляды собравшихся, и сердце ее замирало. Очевидно, именно это испытывали и ее кузины. Как она теперь понимала их волнение! Неожиданно Фанни начала думать о Марии и Джулии. Она очень жалела, что их нет сегодня в Мэнсфилде. Ах, как было бы чудно танцевать всем вместе. Они бы, безусловно, разделили радость своей кузины! Сколько раз они мечтали именно о том, чтобы отец устроил настоящий бал в их родном доме. Какая несправедливость! Именно в тот момент, когда их желание осуществилось, ни той, ни другой дома нет. Мало того – открывает этот праздник не дочь хозяина дома, а Фанни Прайс. И не с каким‑ нибудь малознакомым господином, а именно с Генри Кроуфордом! Конечно, сейчас наверняка их отношение к нему несколько изменилось. Но Фанни снова вспомнила осень и свой первый (и единственный) бал. Перед ее мысленным взором промелькнули возбужденные лица кузин, мечтавших о танце с Генри. Теперь она надеялась, что ни Мария ни Джулия не стали бы ей сильно завидовать, даже если бы и присутствовали сегодня на вечеринке.

Итак, танцы начались. Генри находился в прекрасном настроении и пытался передать его своей партнерше. Но сейчас Фанни была слишком взволнована, чтобы обращать внимание на шутки мистера Кроуфорда, и тем более отвечать на них. Лишь немного погодя, когда она удостоверилась, что все танцующие увлечены лишь собой и своими партнерами, она немного расслабилась и стала вести себя более раскованно. Молодая, симпатичная и нежная, лишенная даже намека на неуклюжесть и кокетство, она выгодно отличалась от других девушек в зале. Фанни была привлекательна и скромна. Кроме того, все прекрасно помнили, что она – племянница сэра Томаса, и очень скоро среди гостей разнеслась весть, что за ней ухаживает богач Генри Кроуфорд. Этого было вполне достаточно, чтобы Фанни стала настоящей Королевой бала и всеобщей любимицей.

Сэр Томас любовался племянницей. Он самодовольно выслушивал комплименты гостей по поводу ее неописуемой красоты. Он вовсе не был согласен с миссис Норрис, которая уверяла, что Фанни расцвела лишь потому, что ее взяли в Мэнсфилд. Разумеется, перемена места имела большое значение, но сейчас баронет с удовольствием сознавал, что именно он позаботился о том, чтобы та маленькая болезненная девочка из бедной семьи превратилась в обворожительную красавицу. Ведь это сэр Томас дал ей все – и образование, и умение вести себя в обществе.

Мисс Кроуфорд давно наблюдала за баронетом. Когда закончились первые два танца, она решилась подойти к нему и сгладить то неблагоприятное впечатление, которое могло у него создаться относительно нее. Мэри выбрала правильную тактику и сразу же начала расхваливать Фанни, осыпая подругу комплиментами так, что баронет был искренне удивлен.

Удовлетворившись полученным результатом, мисс Кроуфорд отправилась к дамам и, присев на диван поближе к леди Бертрам, снова начала весьма положительно отзываться о мисс Прайс.

– Да, дорогая моя, она действительно выглядит сегодня великолепно, – лениво протянула в ответ леди Бертрам. – Миссис Чепмен помогала ей одеваться. Я послала к ней миссис Чепмен, – пояснила она.

Тетушка Фанни не столько радовалась за племянницу, сколько сейчас упивалась своей добротой. Еще бы! Если бы она не послала свою служанку к мисс Прайс, та не смогла бы произвести такого потрясающего впечатления на гостей.

Прозорливая мисс Кроуфорд прекрасно знала миссис Норрис и понимала, что ей‑ то как раз и не надо нахваливать Фанни. Тут требовался совсем другой подход. Поэтому, подкараулив тетушку Норрис, когда та проходила из танцевального зала в гостиную, Мэри задержала ее и печально произнесла:

– Ах, мэм! Как жаль, что сейчас с нами нет ни дорогой миссис Рашуорт, ни нашей любимой Джулии!

Миссис Норрис заулыбалась и даже отметила красивое платье Мэри в знак благодарности, и хотя сейчас собиралась заняться совсем другим делом, поболтала с мисс Кроуфорд еще минут пять. После этого она извинилась и направилась к сэру Томасу. Пора было расставлять карточные столики, чтобы занять пожилых гостей игрой.

Мисс Кроуфорд старалась угодить всем сразу, и если для этого потребовалось бы и поругать немного Фанни, обворожительная Мэри пошла бы и на это. Сейчас она радовалась за подругу, но еще больше за собственного брата, который, судя по всему, получал огромное удовольствие, танцуя с мисс Прайс. Фанни раскраснелась, но мисс Кроуфорд трактовала это по‑ своему. Когда музыка стихла, она подошла к Фанни и тихо спросила ее:

– Мисс Прайс, вы случайно не знаете, для чего завтра мой брат отправляется в город? Он сказал, что у него там срочные дела, но только не стал объяснять, какие именно. Такого с ним никогда не было – ведь у нас нет тайн и секретов друг от друга! Но вот я поставлена перед лицом фактов. Я понимаю, что рано или поздно кто‑ то должен был вытеснить меня из его сердца, это логично и вполне объяснимо. И поэтому я решила обратиться непосредственно к вам. Умоляю, скажите, зачем он туда едет?

Фанни смутилась и честно призналась, что ей Генри ни говорил, ни слова насчет своих планов. Она так искренне удивилась, что Мэри тут же ей поверила и больше не стала приставать с расспросами.

– Ну, хорошо, – засмеялась она. – Тогда остается предположить, что он просто решил прокатиться с вашим братом. Наверное, он будет задавать ему миллион вопросов по пути – и все о вас!

Фанни опустила глаза и покраснела. Ей было неприятно слышать такие комплименты. Мэри тоже никак не могла понять эту девушку: то ли она перенервничала перед балом, то ли вообще не замечает того, насколько сильно влюблен в нее мистер Кроуфорд.

Мисс Прайс наслаждалась вечеринкой, но только ухаживания Генри портили общее впечатление от бала. Ей не хотелось больше с ним танцевать, и она надеялась, что скоро объявят ужин, и она хоть немного отдохнет от его излишнего внимания к своей особе. Но она напрасно рассчитывала на это. Всем своим поведением Генри снова и снова доказывал, что кроме Фанни для него не существует больше ни одной девушки. Он постоянно следовал за ней, как тень, и, рассказывая о себе, иногда начинал привирать и хвастать, что совсем не нравилось Фанни. Правда, когда разговор касался Уильяма, мистер Кроуфорд говорил о нем с искренней душевной теплотой, и это несколько смягчало мисс Прайс.

Однако Генри становился назойливым, и Фанни понемногу начинала терять терпение. Она то и дело подходила к брату и интересовалась его впечатлениями. Уильям был счастлив и с удовольствием рассказывал сестре о своих партнершах по балу.

Фанни жила мечтами о двух предстоящих танцах с Эдмундом, и с замиранием сердца ждала того момента, когда он возьмет ее за руку и поведет в танцевальный зал. Когда же они закружились в вихре вальса, девушка сразу заметила, что кузен чем‑ то опечален. И сейчас она старалась приподнять ему настроение, поговорить с ним или просто выслушать его.

– Я устал от этой шумихи, – признался Эдмунд. – Мне надоели эти притворные улыбки и пустые разговоры. Я не умолкал весь вечер, и за это время не произнес ничего дельного. Но теперь, рядом с тобой, Фанни, я начинаю успокаиваться. Ты ведь не хочешь, чтобы я, без умолку говорил с тобой. Давай лучше наслаждаться роскошью взаимного, обоим нам понятного молчания.

Фанни даже не стала вслух произносить слова согласия. Впрочем, любые объяснения Эдмунда были излишни – кузина понимала его и без слов. Очевидно, утренний разговор с мисс Кроуфорд до сих пор не выходил у него из головы, и это нервное перенапряжение дало сейчас о себе знать. Они протанцевали два танца подряд и больше не произнесли ни слова. Со стороны сейчас они казались самой спокойной и умиротворенной парой, так, что даже сэр Томас с удовольствием смотрел на своего с виду безмятежного младшего сына.

Что касается Эдмунда, то ему вечер не принес никакой радости. Мисс Кроуфорд прекрасно себя чувствовала, когда танцевала с ним, но ее веселье не передавалось ему. Напротив, он почувствовал тревогу, поскольку уж слишком разошлась Мэри на этот раз, и все ее шутки казались ядовитыми и чересчур колкими. Когда же смолкла музыка, и Эдмунд подошел к ней, чтобы немного отдохнуть, она снова завела беседу о священниках и начала так пренебрежительно говорить о них, что Эдмунд вынужден был отойти в сторону.

Через некоторое время он снова решил поговорить с ней, но результат остался таким же. Она язвила, а мистер Бертрам тщетно пытался урезонить ее. Все кончилось тем, что на этот раз они расстались уже оба раздраженными, и до крайней степени недовольными друг другом. Фанни, издалека наблюдавшая за парочкой, осталась удовлетворена исходом этой беседы, хотя прекрасно сознавала, что с ее стороны слишком жестоко радоваться в ту минуту, когда Эдмунд страдает. И в то же время она вдруг поняла, что испытывает наслаждение даже от того, что сейчас ее кузен действительно мучается.

Когда закончились два танца с мистером Бертрамом, Фанни почувствовала, что окончательно выдохлась. Это не ускользнуло и от проницательного взгляда сэра Томаса. Он уже давно заметил, что Фанни предпочитает медленно передвигаться по залу, как бы не спеша прогуливаясь между парами, и поэтому, как только музыканты замолчали, он подошел к племяннице, бережно взял ее за руку и отвел в гостиную, где велел присесть на диван и немного отдохнуть. Благодарная Фанни тут же исполнила его просьбу и решила про себя больше не танцевать в этот вечер.

– Бедная моя сестренка! – воскликнул подошедший к ней Уильям, и, попросив веер у своей партнерши, принялся обмахивать им Фанни, словно той вот‑ вот должно было сделаться дурно. – Как же быстро силы покинули тебя! А веселье только начинается! Я собираюсь танцевать по крайней мере еще часа два. А ты почему так устала? Тебе нехорошо?

– Дорогой племянник! – обратился к Уильяму сэр Томас и демонстративно вынул из жилетного кармана свои часы. – Уже три часа ночи, а твоя сестра соблюдает режим дня и в это время обычно спит.

– В таком случае, – обратился Уильям к Фанни, – ты завтра будешь спать столько, сколько захочешь. И тебе вовсе не надо просыпаться, чтобы провожать меня.

– Нет, Уильям, что ты!

– Что?! – удивился сэр Томас. – Она собирается тебя еще и провожать?

– Да, сэр! – встрепенулась Фанни и вскочила с дивана, словно и не уставала от танцев. – Я встану даже пораньше. Ведь это будет его последнее утро в Мэнсфилде!

– Ни к чему такая забота, – улыбнулся баронет. – Уильям прекрасно позавтракает и без тебя, а потом за ним придет экипаж, и в половине десятого они уже отправятся в город. Мистер Кроуфорд, – позвал он проходящего рядом Генри, – если я не ошибаюсь, вы назначили время девять тридцать?

Фанни чуть не расплакалась. В глазах ее заблестели слезы и, увидев смятение племянницы, сэр Томас только пробормотал:

– Ну ладно уж, так и быть, делай, что хочешь…

– Да‑ да, – подтвердил мистер Кроуфорд, – ровно в половине десятого. – И не опаздывайте, Уильям, – добавил он, – помните, что у меня нет такой заботливой сестры, которая бы проснулась ни свет ни заря, только для того, чтобы проводить меня. Поэтому я задерживаться не стану. – Потом он нагнулся к Фанни и вполголоса произнес: – Я‑ то покидаю пустой холодный дом, только и всего. – После этого Генри выпрямился и, глядя вслед уходящему Уильяму, тихо вздохнул: – Завтра мистеру Прайсу может выпасть прекрасная возможность понять, что наши представления о времени сильно отличаются.

Немного поразмыслив, сэр Томас пригласил мистера Кроуфорда на завтрак.

– Приходите пораньше к нам, – улыбнулся баронет, – вместе поедим, а потом вы и отправитесь. Мэри, очевидно, будет спать до полудня, а у нас все уже проснутся. Я сам спущусь к завтраку…

И по блеску глаз Генри и по тому, с каким удовольствием он принял это приглашение, сэр Томас еще раз убедился в том, что мистер Кроуфорд действительно заинтересован, чтобы оба семейства сблизились. Итак, Генри и в самом деле влюблен в Фанни. Сэр Томас с нетерпением ожидал утра. Ему хотелось побыстрее узнать, как же будут разворачиваться события в дальнейшем. Однако его несколько удивило, что его племянница даже не поблагодарила дядюшку за то, что он пригласил к завтраку ее кавалера.

Фанни же была расстроена словами дяди. Она надеялась на то, что хотя бы это последнее утро им дадут провести с братом наедине. Впрочем, Фанни не привыкла к тому, чтобы кто‑ то спрашивал ее мнения или интересовался ее желаниями и намерениями. Напротив, вся жизнь ее прошла в полном повиновении старшим, поэтому решение баронета для нее не стало большим ударом и на этот раз.

Через несколько минут сэр Томас снова подошел к Фанни и велел ей немедленно идти спать. Правда, он начал свою речь ласковым «я бы посоветовал…», но мисс Прайс прекрасно понимала, что это никакой не совет, а самый настоящий приказ. И поэтому после краткого прощания с мистером Кроуфордом послушно направилась к выходу. Она лишь на несколько секунд задержалась в дверях, еще раз окинув взглядом радостные, кружащиеся в танце пары, и медленно побрела вверх по лестнице, оставляя внизу веселящихся гостей, разгоряченных глинтвейном и дымящимся супом. Впрочем, поднимаясь в спальню, она все же должна была признаться самой себе, что бал удался на славу.

Отправив Фанни в постель, сэр Томас заботился не только о ее здоровье. Он заметил, что уж слишком настойчиво искал общества его племянницы мистер Кроуфорд и буквально не отходил от нее ни на шаг. А в таких случаях этикет предполагал уже и то, что Генри был обязан просить у баронета руки его племянницы.

Глава 29

Итак, бал завершился. Наступило утро. По мнению Фанни, завтрак тоже слишком быстро подошел к концу. И вот настало время последнего поцелуя, слов прощания – и Уильяма больше нет. Мистер Кроуфорд был чересчур уж пунктуален и, наскоро перекусив, не оставил Фанни ни одной минуты больше, чтобы поговорить напоследок с братом.

Мисс Прайс вышла на порог проводить Уильяма и долго смотрела вслед отъехавшему экипажу. После этого она медленно вернулась в опустевший дом. Сэр Томас не стал тревожить ее своим присутствием и тактично удалился, оставив Фанни в столовой. «Пусть поплачет в тишине и одиночестве, – рассуждал он, – так быстрее пройдет печаль. Представляю, что сейчас творится в ее душе – одновременно потерять и брата, и кавалера – пусть даже на время. Ведь только что они сидели здесь, в столовой, на этих стульях, а теперь ей приходится лишь любоваться на опустевшие блюда». Баронет наивно предполагал, что холодные кости и остатки горчицы на тарелке Уильяма вызовут у Фанни такие же теплые воспоминания, как и яичная скорлупа в тарелке мистера Кроуфорда.

Фанни действительно расплакалась, как и думал сэр Томас, но только это были слезы по брату, и ничего более. И теперь, когда Уильям уехал, Фанни вдруг показалось, что половину времени, пока он был здесь, она посмела потратить на себя и свои дурацкие переживания, которые никоим образом не касались ее любимого брата.

Сейчас, оставшись совсем одна, Фанни почему‑ то вспомнила и тетушку Норрис, которая тоже страдала в своем одиноком безрадостном жилище. Девушка даже отругала себя за то, что была так неприветлива по отношению к тетушке в последнее время. Целых две недели, пока Уильям находился в Мэнсфилде, были в основном посвящены ему, а ведь тетушка оказалась так добра к племяннику. Как теперь понимала ее Фанни! Несчастной даме ведь тоже приходилось частенько коротать вечера в полном одиночестве.

День оказался действительно печальным. После второго завтрака Эдмунд попрощался с домашними, сел на коня и отбыл в Питерборо на неделю, как и предполагалось.

От недавнего бала остались лишь смутные воспоминания, но даже ими не с кем было поделиться. Но поговорить с хоть с какой‑ нибудь живой душой Фанни сейчас было необходимо. Она выбрала леди Бертрам и, подсев к ней на диван в гостиной, начала вспоминать приятный вечер. Но тут ее ждало разочарование. Тетушка не интересовалась подробностями праздника и, кроме того, мало что осталось в ее голове после вчерашнего вечера. Она помнила только свое платье, остальные впечатления казались ей довольно туманными.

Леди Бертрам, правда, слышала какую‑ то свежую сплетню об одной из сестер Мэддокс, но воспроизвести ее уже не смогла. Полковник Гаррисон отзывался весьма благоприятно о ком‑ то из молодых людей – то ли о мистере Кроуфорде, то ли об Уильяме. При этом он заметил, что это «самый симпатичный юноша на балу». И еще кто‑ то что‑ то шепнул леди Бертрам прямо на ухо – но вот кто и что именно – этого она уже не могла припомнить, как ни старалась. Главное то, что она забыла все это передать сэру Томасу, так что самые интересные сведения теперь для Фанни навсегда канули в вечность. Пожалуй, это и были самые яркие впечатления от вечера. В остальном леди Бертрам сразу же соглашалась с племянницей и только время от времени томно произносила:

– Да, конечно… Правда?.. Что ты говоришь!.. А он что?.. А она что?..

Кроме того, выяснилось, что сама леди Бертрам не помнила и половины гостей, а другую половину раньше никогда и не видела. Но все же для Фанни даже такая одностороння беседа была приятней, чем резкие крики и упреки миссис Норрис. Но та ушла с вечера пораньше, прихватив с собой домой изрядную долю угощений, ссылаясь на то, что у нее приболела служанка, и с тех пор еще не появлялась у Бертрамов. Это радовало Фанни, и она чувствовала себя довольно спокойно в обществе дядюшки и тети.

Вечер выдался таким же скучным, как и весь день.

– Я не знаю, что со мной сегодня происходит, – пожаловалась леди Бертрам, когда служанка убирала со стола чайные чашки. – У меня даже голова ничего не соображает. Очевидно, все из‑ за того, что я вчера так долго засиделась с гостями. Я буквально засыпаю на ходу. Фанни, детка, ты должна что‑ то придумать, чтобы не дать мне заснуть. Я ничего перед собой не вижу и даже не могу спокойно заняться рукоделием. Принеси‑ ка лучше карты. Может быть, игра немного взбодрит меня…

Мисс Прайс принесла колоду и уселась с тетушкой играть в крибидж, пока не настало время идти в постель. Сэр Томас погрузился в чтение, и в течение двух часов в Мэнсфилде властвовала полная тишина, иногда прерываемая лишь комментариями леди Бертрам или самой Фанни по поводу игры.

– …Итого получается тридцать одно очко…

– … Сейчас ваша очередь, мэм. Хотите, я сдам за вас?..

Девушка снова и снова думала о том, какие разительные перемены произошли в этом доме за какие‑ то сутки. Еще вчера в комнатах сияли радостные глаза, звучал веселый смех, словно надежда на доброе будущее заполнила и гостиную, и все комнаты в Мэнсфилде. Сейчас здесь царило молчание и одиночество.

Следующую ночь Фанни провела спокойно, и крепкий здоровый сон немного поправил ее настроение. Она проснулась более жизнерадостной и, позавтракав, отправилась к Грантам. По пути она уже размышляла об Уильяме с меньшей тоской, чем накануне, справедливо полагая, что любому удовольствию должен прийти конец. У него были неотложные дела по службе, и с этим приходилось мириться. В доме священника Фанни отвела душу за разговорами. И миссис Грант, и мисс Кроуфорд тут же принялись подробно обсуждать прошедший праздник, поминутно останавливаясь на мелочах, и иногда даже перебивая друг друга. Они вдоволь нахохотались и Фанни, уходя от них домой, чувствовала себя теперь вполне сносно. Ей казалось, что сейчас никакая тоска и уныние не смогут победить ее воспрянувший дух.

Теперь в поместье остались лишь взрослые и Фанни. Но больше всего еще тяготило то, что уехал ОН, главный член семейства для мисс Прайс, ее друг и вдохновитель. Именно от НЕГО зависели и веселые беседы за столом, и интересные вечера в гостиной. Но в настоящее время Фанни не оставалось ничего другого, как привыкать к обществу своих тетушек и сэра Томаса. Скоро ОН вообще уедет из дома навсегда, и теперь девушка радовалась хотя бы тому, что имеет возможность тихо посидеть в той же комнате, где вся семья так любила собираться вместе.

– Как же я скучаю без наших юношей! – заметил баронет сразу же, когда уехал Эдмунд. Но, огянувшись на Фанни и увидев слезы в ее глазах, тут же замолчал, не смея продолжать эту тему, чтобы не расстроить племянницу еще больше. В первый день он только предложил немного выпить за их удачу. Уже потом, когда Фанни немного успокоилась и понемногу освоилась с новой обстановкой, сэр Томас более подробно начал вспоминать беседы с Уильямом, и под конец заметил:

– Мне кажется, Фанни, что Уильям теперь мог бы и почаще гостить у нас. Мне очень понравился твой брат, и я надеюсь, что при первой же возможности он непременно заглянет к нам. Что же касается Эдмунда, то нам всем надо свыкнуться с мыслью, что он сюда уже не вернется. Это последняя его зима в Мэнсфилде.

– Как жаль! – вздохнула леди Бертрам, не отрываясь от своего вышивания. – Лучше бы он остался с нами. Впрочем, так происходит всегда. Дети вырастают и покидают родительское гнездо. А как хорошо было всем вместе… Лучше бы никто из них никуда не уезжал.

Последнее замечание в основном относилось к Джулии. Младшая дочь попросила разрешения поехать вместе с Марией в Лондон, и сэр Томас счел возможным позволить ей побыть еще некоторое время с сестрой. Он считал, что любые родители должны иногда позволять детям развлечься. Тем более, что теперь, когда Мария стала замужней дамой, неизвестно, скоро ли им еще придется насладиться обществом друг друга на столь длительное время. Леди Бертрам разделяла его точку зрения. Сейчас, вспомнив и о Джулии, она томно произнесла:

– Сэр Томас, я лишь теперь полностью осознала, как хорошо и правильно мы поступили, когда взяли Фанни к себе. Наши собственные дети разъехались кто куда, а она все равно осталась с нами. И что бы я только без нее делала!..

Баронет согласно кивнул и добавил:

– Да, и мы не ошиблись. Теперь Фанни у нас просто незаменима. Я думаю, она осознает, насколько мы ее любим, что даже не считаем зазорным хвалить ее прямо в глаза. И если тогда мы были добры к ней, то теперь ее общество нам необходимо, и она, как благодарная девушка, прекрасно понимает это сама.

– Совершенно справедливо, – подтвердила леди Бертрам. – Но самое приятное то, что она всегда будет с нами и никогда нас не оставит.

Сэр Томас немного помолчал, потом улыбнулся, поглядев на племянницу, и серьезно заметил:

– Конечно, дорогая, она нас не бросит, если только ее не пригласят в другой дом, где предложат большее счастье чем то, что можем предоставить мы.

– Скорее всего, этого не случится, сэр Томас, – возразила леди Бертрам. – Кому же придет в голову приглашать ее? Мария, конечно, будет только рада видеть у себя в Сотертоне такую гостью, она, несомненно, позовет Фанни к себе, но только на несколько дней. Не навсегда же! К тому же самой Фанни здесь жить гораздо удобней и привычней. Да и я не смогу обходиться без нее!

Неделя, которая прошла в огромном поместье Бертрамов тихо и спокойно, оказалась совсем не такой для дома священника. Во всяком случае, чувства, которые она принесла обеим девушкам – Фанни и Мэри, – были прямо противоположными. И если мисс Прайс наслаждалась тишиной и все это время отдыхала, то для мисс Кроуфорд эти дни были наполнены унынием и раздражением. Возможно, кое‑ что тут зависело и от характера девушек – одна довольствовалась малым и теперь была вполне удовлетворена чтением книг и беседами со своими родственниками, другая же – непоседливая и жаждущая острых ощущений, – теперь злилась и мучилась от собственного бессилия, не в силах ничего изменить в своей жизни.

Но не только это влияло на настроение обеих девушек. Хотя отъезд Эдмунда сильно подействовал на обеих, отношение к такой потере было у них разное. Для Фанни отсутствие кузена в поместье принесло скорее облегчение и освобождение от сердечных пыток. Мэри же переживала все это весьма болезненно. Ей было необходимо ежедневное общение с младшим мистером Бертрамом. Она уже не могла обходиться без него и нескольких часов. А если учесть еще и причину его отъезда, то все вместе взятое вызывало у мисс Кроуфорд приступы раздражительности и хандры.

Ей казалось, что Эдмунд мог бы и подождать еще немного. Так нет же! Он выбрал именно ту неделю, когда уехал по делам и ее собственный брат и кончился отпуск у Уильяма, и таким образом полностью разбил их веселую дружную компанию. Мэри очень остро это ощущала, оставшись совсем одна. Теперь она общалась лишь с Грантами, и эта скучающая троица не имела больше никакой надежды вернуть прежнее веселье в дом. К тому же, как назло, испортилась погода и дождь смешанный со снегом, не позволял выйти на улицу и подышать свежим воздухом.

Мэри сердилась на Эдмунда за его непокорность. Ведь она явно дала ему понять, что профессия священника ее вовсе не устраивает, но он не посчитался с ее мнением. Из‑ за этого они чуть не разругались прямо на балу. Но теперь, вспоминая лишь счастливые моменты, она жалела, что его нет рядом. Особенно раздражало девушку то, что он уехал в такое время, когда она сама вот‑ вот должна была покинуть Мэнсфилд. Но теперь, когда в распоряжении мисс Кроуфорд была уйма времени, она часто думала об их последнем разговоре и горько сожалела, что наговорила много глупостей относительно священнослужителей. Как бы ей хотелось вернуть этот вечер! Тогда бы она поступила совсем по‑ другому и придержала бы свой острый язычок!

Неделя закончилась, но дурное настроение Мэри не проходило. Когда же наступила долгожданная пятница, Эдмунд так и не вернулся. В воскресенье у Мэри появилась возможность выяснить, что же так задержало его в городе. В дом к Бертрамам была послана служанка с каким‑ то поручением от доктора Гранта, и мисс Кроуфорд попросила ее обо всем разузнать. Когда та вернулась назад, то рассказала, что младший мистер Бертрам прислал домой письмо, в котором сообщал, что задержится у своего друга еще на несколько дней.

Если раньше Мэри испытывала сожаление по поводу своих дурацких шуток и остро ощущала одиночество, то теперь все чувства вспыхнули в ней с удвоенной силой. Но теперь ей пришлось познать и еще одно незнакомое и неприятное ощущение – ревность. Ведь у приятеля Эдмунда мистера Оуэна было несколько взрослых сестер. Возможно, эти девушки считались красавицами. А вдруг одна из них покорила его сердце?

Больше всего тревожило Мэри то, что Эдмунд прекрасно знал об ее отъезде в Лондон. Значит, то, что задержало его в гостях, было достаточно серьезным обстоятельством. Если бы вернулся Генри (а он обещал отсутствовать дня три или четыре – не больше), то она в тот же миг уехала бы из Мэнсфилда. Поэтому ей необходимо было повидаться с Фанни и откровенно поговорить с ней. Вдруг откроется еще что‑ нибудь новое? Мэри не могла больше существовать в полном одиночестве. Она ощущала себя покинутой всеми сразу, и чтобы немного прийти в себя, отправилась в Парк, несмотря на ужасную погоду. Если бы даже Фанни не сообщила ей ничего нового, по крайней мере, они могли поговорить об Эдмунде. Мисс Кроуфорд шла ради того, чтобы хотя бы просто услышать его имя.

Первые полчаса она потратила понапрасну, поскольку в гостиной Фанни находилась вместе с леди Бертрам, и Мэри не смогла сразу начать говорить на интересующую ее тему. Ей пришлось подождать, пока подруга останется одна. Но как только леди Бертрам вышла из комнаты, мисс Кроуфорд тут же придвинула свой стул поближе к мисс Прайс и, стараясь, чтобы голос ее казался ровным и спокойным, заговорила.

– Как вы смотрите на то, что ваш любимый кузен Эдмунд отсутствует вот уже столько времени? – осведомилась она. – Кроме вас в доме не осталось никого из молодых и я полагаю, вы сильно тоскуете. Вас не удивляет, что он задерживается у приятеля?

– Я как‑ то не задумывалась над этим, – призналась Фанни и неопределенно пожала плечами. – Впрочем… да, наверное. Я сама не рассчитывала на то, что его не будет с нами так долго.

– Скажите, а раньше с ним такого не бывало? Знаете, эти молодые люди никогда не сдерживают своих обещаний: говорят одно, а на поверку выходит совсем другое.

– Нет, с ним такого не случалось, – тепло улыбнулась Фанни, вспоминая кузена. – Впрочем, нет, я вас обманываю. Один раз он тоже задержался подольше, когда навещал того же друга – мистера Оуэна.

– Наверное, этот дом ему очень понравился, – процедила Мэри. – Дело в том, что мне было бы очень жаль уехать в Лондон, так и не повидав его. Эдмунд – симпатичный юноша, и мне бы хотелось попрощаться с ним как следует… Ну что ж, видно, не судьба. Скоро должен прибыть мой брат, и тогда уж ничто меня не задержит в Мэнсфилде. И если ваш кузен к тому времени не вернется, передайте ему от меня привет и наилучшие пожелания… Впрочем, мы все так подружились за эти месяцы, что мне кажется, стали будто бы родными… Кстати, он прислал вам длинное письмо, мисс Прайс? Он не объяснил, почему задерживается? Может быть, это из‑ за Рождества?

– Не знаю, – Фанни сочувственно поглядела на подругу. – Я сама слышала только пару строчек из его послания – он ведь написал сэру Томасу. Но мне почему‑ то кажется, что это была короткая записка, всего в полстранички. Мне известно только то, что его друг попросил его остаться, и Эдмунд согласился. На несколько дней, как мне помнится. Или, может быть, он написал «на пару дней», я точно не помню.

– Ах, так!.. Значит, письмо было адресовано его отцу… – расстроилась Мэри. – А я думала, что он написал лично вам или, может быть, леди Бертрам. А уж если баронету, то вполне понятно, почему оно получилось таким кратким. Никто бы не осмелился написать сэру Томасу о какой‑ нибудь чепухе, да еще растянуть ее на несколько страниц. Если бы он написал вам, – продолжала Мэри, – то, конечно, можно было бы ожидать, что он начнет вдаваться в подробности. Тогда бы он не поскупился на слова и расписал бы свои развлечения. Я представляю, какое количество бумаги потребовало бы это послание! Кстати, вы не знаете, сколько там сестер у этого мистера Оуэна?

– Не помню точно, но взрослых – три.

– Они играют на музыкальных инструментах?

– Вот этого я не знаю, – смутилась Фанни. – Я никогда не интересовалась.

– Не удивляйтесь, – через силу рассмеялась Мэри, стараясь казаться беззаботной. – Дело в том, что если женщина сама на чем‑ нибудь играет или поет, ее в первую очередь интересует, занимается ли этим другая женщина… Впрочем, я, наверное, зря об этом спросила. Три взрослых дочери из благородного семейства! Наверняка они все красавицы и хорошо воспитаны, следовательно, они, разумеется, умеют играть хотя бы на фортепиано. А может быть, и на арфе тоже. В наше время это не редкость. И к тому же все три наверняка хорошо поют. Их должны были обучить этому еще в детстве. Хотя многие девочки сейчас настолько одарены, что их и учить нечему – Они сами поют безо всяких учителей.

– Мне ничего не известно про сестер Оуэн, – хладнокровно произнесла Фанни.

– «Ничего не знаю, и знать не желаю», как говорят некоторые люди, – усмехнулась Мэри. – Действительно, какое нам дело до тех, кого мы никогда в жизни не видели?.. Когда ваш кузен вернется, его удивит тишина, которая теперь день и ночь царствует в Мэнсфилде. Все те, от кого было много шума, разъедутся в разные стороны. В том числе и я сама. Теперь, когда мне осталось здесь прожить всего несколько дней, мне почему‑ то становится жалко миссис Грант. Она так привыкла ко мне, что не хочет отпускать…

– Не только миссис Грант будет скучать без вас, – перебила ее взволнованная Фанни. – Поверьте мне, мы тоже к вам привыкли, и будем тосковать.

Мисс Кроуфорд повернулась к подруге, словно ждала от нее еще каких‑ то слов, а потом весело расхохоталась.

– Ну да, конечно! Я представлю себе, какая тоска здесь начнется! Это как надоедливый шум, который не дает уснуть. Стоит его убрать, и становится как‑ то не по себе. Когда чувствуешь разницу, начинает не хватать как раз того, что до сих пор только мешало жить. Но я не напрашиваюсь на комплименты. Я прекрасно все понимаю без лишних слов. И если кому‑ то действительно будет без меня одиноко, то меня можно найти в любое время. Не так уж далеко я уезжаю…

Фанни ничего не стала отвечать, и Мэри опять загрустила. Ей хотелось услышать от мисс Прайс слова ободрения, удостовериться, что Эдмунд разыщет ее сразу же, как только узнает, что она уехала. Но Фанни упорно молчала, словно не знала, как утешить подругу.

– А эти мисс Оуэн… – неожиданно заговорила Мэри. – Если одна из них переселится в Торнтон Лэйси, как вы к этому отнесетесь? – Глаза ее затуманились, и у Фанни в этот момент сжалось сердце. – Впрочем, о чем это я? – тут же спохватилась мисс Кроуфорд. – Все верно. Каждый человек хочет быть счастливым и имеет на это полное право. Я никого и не обвиняю. Сын сэра Томаса – это звучит достойно. А у этих сестер и отец священник, и брат священник, да и сами они, наверное, привыкли к жизни в семье священников. Так что Эдмунд по справедливости принадлежит их кругу… Вы ничего мне не отвечаете, Фанни, вы молчите… Но признайтесь, ведь я права? Что же вы не отвечаете?

– Нет, – вдруг решительно произнесла Фанни. – Вы совсем не правы.

– Вы так считаете? – обрадовалась мисс Кроуфорд. – Я вам верю. Кому, как не вам, знать характер и намерения своего кузена! Как вам кажется, может быть, он вообще не собирается жениться? Я имею в виду, в ближайшее время?

– Скорее всего нет, – с любовью в голосе прошептала Фанни так, чтобы Мэри все же расслышала ее. Сейчас она сама от всего сердца надеялась, что не ошибается.

Мисс Кроуфорд внимательно посмотрела на мисс Прайс еще раз. Обе девушки покраснели.

– Ну что ж, пусть все остается так, как есть, – медленно проговорила Мэри, и подруги принялись обсуждать холодную декабрьскую погоду, стоящую на дворе, по молчаливому согласию не возвращаясь более к столь щекотливой теме разговора.

Глава 30

Мэри ушла от Фанни в приподнятом настроении, которое продержалось у нее целую неделю. Теперь ее уже не страшили ни скучное общество Грантов, ни отвратительная погода. На другой день из города вернулся и Генри. Это еще прибавило веселья в доме священника. Правда, мистер Кроуфорд, как и прежде, наотрез отказывался давать объяснения по поводу своего отсутствия, но Мэри это не сердило. Еще день назад она бы разозлилась на Генри и не разговаривала бы ним до тех пор, пока он не сознался, зачем ему понадобилось так срочно уезжать. Сейчас же она обратила все в шутку, и ей показалось, что с какой целью бы ни бросил ее Генри, в любом случае, это должно быть для всех, в том числе и для нее самой, приятным сюрпризом.

И она не ошиблась. Сюрприз ожидал ее уже на следующий день. Генри проснулся пораньше и заявил, что ему необходимо срочно повидаться с Бертрамами. Но он тут же добавил, что уйдет всего на десять минут, а потом предложил сестре прогуляться по парку, потому что погода немного исправилась – во всяком случае, ни снега ни дождя в ближайшее время не предвиделось.

Но вместо этого он пропал на целых полтора часа. Мэри, устав его ждать, решила сама пойти брату навстречу, чтобы таким образом сэкономить хоть несколько минут – ей надоело сидеть в одиночестве, и она захотела немного размяться. Мэри встретила Генри на половине пути к дому Бертрамов и еще издали закричала:

– Милый братец, куда это ты запропастился? А говорил, что скоро вернешься!

Каково же было ее изумление, когда, приблизившись к сестре, Генри объяснил ей самым спокойным тоном, что посидел немного с леди Бертрам и Фанни.

– Не может быть! – поразилась Мэри словам брата. – Ты сидел с ними полтора часа? Никогда не поверю.

Но это, как выяснилось, было только началом настоящих сюрпризов.

– Именно так, – улыбнулся мистер Кроуфорд, взял девушку под руку и принялся озираться вокруг, словно заблудился в незнакомой местности. – Я был не в силах уйти раньше – ведь Фанни так чудесно сегодня выглядела! Нет ей равных на всем свете, Мэри. Это уже очевидно. Ты удивляешься? Разве ты еще не догадалась? Я решил жениться на Фанни Прайс.

Эффект получился поразительный. Мэри остолбенела. Возможно, она замечала, что Фанни нравится ее брату, что он начал весьма активно ухаживать за ней. Да он и сам этого ни от кого не скрывал. Наоборот, все видели, что он души не чает в юной мисс Прайс. Но не до такой же степени, чтобы жениться на ней. Мэри постояла несколько секунд на месте, пытаясь убедиться, не сон ли все это, а потом попросила брата еще раз повторить эти слова, но только более вразумительно и помедленней.

На этот раз Генри принял торжественную позу и громко объявил сестре еще раз о своих самых серьезных намерениях относительно Фанни. Теперь, удостоверившись в его решимости воплотить желание в жизнь, Мэри даже обрадовалась. Поскольку сама мисс Кроуфорд была довольно высокого мнения об этом семействе, любые связи с Бертрамами ею только приветствовались, поскольку льстили ее самолюбию. Неважно, что Фанни была небогата, как раз это волновало мисс Кроуфорд меньше всего.

– Да, Мэри, ты не ослышалась, – подытожил мистер Кроуфорд. – Я очень сильно и искренне полюбил эту девушку. Ты же помнишь, что я решил просто приударить за ней, чтобы не облениться окончательно и заодно взбудоражить свою кровь. Но тогда я не знал, чем может закончиться моя затея. Я кое‑ чего добился и с ее стороны, хотя (не буду себе напрасно льстить) и очень немного. Что же касается моих чувств, то тут все предельно ясно и сомнений не вызывает.

– Счастливица! Генри, ты не представляешь, какая счастливая эта твоя Фанни! – воскликнула Мэри, как только к ней вернулся дар речи. – Какой удачный брак для нее! И вот что я хочу тебе сказать, Генри. Я всем сердцем одобряю твой выбор и уже предвижу, насколько ты будешь счастлив. Я всегда мечтала о том, чтобы тебе повезло в браке. Какая у тебя будет маленькая милая жена, преданная и благодарная! Ты вполне заслужил такую. Я представляю, как она удивится, выслушав твое предложение! Миссис Норрис частенько повторяет, что мисс Прайс просто чудовищно повезло. Интересно, а что она скажет на этот раз? Мне кажется, тут вся семья должна прийти в восторг. А у Фанни есть добрые друзья, которые от души порадуются за нее… Но об этом потом. Сейчас ты просто обязан рассказать мне все подробно. Когда у тебя впервые возникла такая чудесная мысль?

Генри открыл было рот, но тут же осекся. Казалось, на такой логичный и вполне естественный вопрос он должен был ответить, не раздумывая. Но оказалось, что это далеко не так. Он начал мямлить что‑ то бессвязное, поясняя, что не помнит и сам, как «сладостная страсть настигла его существо и обволокла сознание…». Мэри, не поняв ничего из его пространных и запутанных речей, лишь махнула рукой и рассмеялась.

– Ну, теперь мне все понятно, – кивнула головой мисс Кроуфорд. – Так вот зачем ты умчался в Лондон. А еще говорил, что у тебя там срочные неотложные дела! Оказывается, ты всего‑ навсего решил посоветоваться с адмиралом и узнать его мнение по поводу твоей предстоящей свадьбы.

Но Генри отчаянно замотал головой, полностью отрицая такое предположение сестры. Адмирал весьма неодобрительно относился к ранним бракам и считал, что не стоит молодому независимому человеку, имеющему при том большое состояние, связывать себя семейными узами.

– Но когда он познакомится с Фанни, – самоуверенно заявил Генри, – то он полюбит ее до безумия. Именно такая женщина и разрушит все предрассудки адмирала, связанные с прекрасным полом. Ведь он даже и представить себе не смог бы, что на свете существует такая женщина! Он и описать‑ то ее как следует не сумеет, поскольку владеет лишь таким грубым языком, который совершенно не подходит для Фанни. Но, тем не менее, пока все не решено окончательно, я не собираюсь больше никому об этом рассказывать. Так что, Мэри, ты промахнулась и до сих пор не имеешь ни малейшего представления о том, зачем мне все же понадобилось съездить в Лондон.

– Ну хорошо, я не буду приставать с расспросами, – успокоила его сестра. – Мне пока что довольно и того, что ты уже сам рассказал. Главное я узнала, остальное – потом. Ну, надо же – Фанни Прайс! Как это чудесно! Я влюбилась в Мэнсфилд, Генри! Ведь именно здесь ты повстречал свою настоящую любовь. И ты абсолютно прав – лучшей подруги тебе не найти. Тебе ведь не нужна богатая невеста – денег у нас вполне достаточно. Что же касается ее связей, то тут ты не станешь привередничать – они у нее имеются, да еще какие! Бертрамы, без сомнения, являются одной из лучших семей во всей стране. А Фанни – племянница сэра Томаса. Ну чего еще остается желать?.. Но я немного отвлеклась. Рассказывай дальше. Каковы твои планы на будущее? А что сказала сама Фанни? Ты хотя бы намекнул ей о своих намерениях?

– Нет.

– Так чего же ты ждешь?

– Мне немного страшновато, Мэри. Я жду удобного случая и морально готовлюсь к разговору с мисс Прайс. Пойми меня правильно – она совсем не такая, как ее кузины. И все же я рассчитываю на успех.

– В этом не может быть сомнения! – подбодрила Генри мисс Кроуфорд. – Даже если бы ты не был таким обворожительным, и она еще не была бы в тебя влюблена (что вряд ли имеет место), то и в этом случае я была бы за тебя совершенно спокойна. Ты только сам посмотри – она относится к тебе с благодарностью и нежностью, значит, считай, дело сделано. Но я верю в то, что она никогда не выйдет за тебя замуж без любви со своей стороны. Ты должен добиться ее любви. Попроси ее отдать тебе свое сердце, и ее добрая душа никогда тебе не откажет.

Когда Мэри умолкла, Генри стал рассказывать дальше. Это был довольно длинный монолог и Мэри с восхищением слушала брата, ни разу не перебив его, хотя говорить в общем‑ то было уже нечего. Генри начал распространяться о своих чувствах, а потом о красоте Фанни и ее чудесном характере. От лица и фигуры он перешел к ее доброте, а эта тема казалась неисчерпаемой. Он разглагольствовал о ее нежности, скромности, приветливости к друзьям и радушии. Генри восторгался ее выдержке и упорству, которые она проявляла в самых незаурядных ситуациях. Он припомнил, что Эдмунд сам часто рассказывал ему о терпеливости своей кузины. А как она верна в своих привязанностях!

Мистер Кроуфорд вспоминал, что когда впервые увидел Фанни рядом с ее братом, был поражен теплотой и глубиной ее чувств. Какие еще нужны были доказательства ее чистого пламенного сердца? Ведь если она так страстно любит своего родного брата, остается только представить, как повезет ее избраннику!

Кроме всего прочего, Фанни была идеально воспитана. Ее манеры отличались элегантностью, а движения – грациозностью. Мисс Прайс была безупречна во всем, что касается светского этикета и достойна всяческой похвалы. С такой девушкой не стыдно было бы показаться даже перед королевской семьей.

Но и это еще не все. Генри был на сто процентов уверен, что из Фанни выйдет прекрасная жена. Она будет верной подругой и великолепной хозяйкой. Мисс Прайс еще во время постановки спектакля доказала твердость своих принципов. В своем решении эта девушка была непоколебима. К тому же она была достаточно религиозна, что мистер Кроуфорд тут же отнес к ее многочисленным положительным качествам.

– Я бы смог полностью довериться ей в любой ситуации – признался он. – А не это ли самое главное в человеческих отношениях?

С этим Мэри тут же согласилась. Возможно, Генри немного приукрасил достоинства своей возлюбленной, но в основном был прав, и теперь мисс Кроуфорд искренне радовалась за него и за свою подругу.

– Чем больше я о вас думаю, – добавила она, – тем яснее вижу, что ты абсолютно прав. Хотя я сама вряд ли могла догадаться, что ты выберешь Фанни Прайс, но теперь верю, что ты не ошибся. Она сможет сделать тебя по‑ настоящему счастливым. Вот видишь, как все изменилось! Сначала я смотрела сквозь пальцы на твой жестокий план, спасаясь от скуки, заставить ее полюбить тебя, но, слава Богу, все закончилось мирно. И теперь вы только оба выиграете от этого.

– Да, сейчас я и сам с трудом представляю себе, как я мог даже подумать о том, чтобы просто так ухаживать за ней и лишить ее покоя! – укорял себя Генри. – Впрочем, у меня есть смягчающие обстоятельства. Ведь тогда я практически не знал ее. Поэтому она не должна обижаться на меня за то, что такая безумная мысль посетила мою дурную голову. Я сделаю ее счастливой, Мэри, она будет даже более счастлива, чем могла себе предположить. Вот что я придумал. Я не стану увозить ее из Нортгемптоншира. Я буду сдавать в аренду свое поместье, а сам снимать имение где‑ нибудь поблизости, может быть, я даже остановлюсь на Стэнвикс Лодже. Свои же земли я отдам сроком на семь лет. У меня есть уже на примете несколько человек, которые мечтают об этом и согласятся на мои предложения с полуслова.

– Вот это да! – с восхищением воскликнула Мэри. – Ты остаешься в Нортгемптоне! Выходит, мы опять будем все вместе.

Она тут же замолчала, поняв, что сболтнула лишнее, сама того не желая. Но она испугалась понапрасну. Генри, разумеется, подумал, что она имеет в виду Мэнсфилд и дом Грантов, поэтому он ничуть не удивился ее словам, а только заранее пригласил в свой будущий дом на правах сестры и доброго друга.

– Ты будешь жить у нас хоть по полгода, если у тебя возникнет такое желание. – начал мечтать мистер Кроуфорд. – Я бы с удовольствием пригласил еще и миссис Грант, но только не имею на это достаточно прав. Что же касается тебя, то вы с Фанни будете не только хорошими подругами, но и как бы сестрами.

Мэри смутилась и поблагодарила Генри, но в душе надеялась, что ей не придется жить по полгода ни у брата, ни у так называемой сестры – мисс Прайс.

– Так ты решил половину года жить в Нортгемптоншире, а вторую – в Лондоне? – поинтересовалась девушка.

– Именно так.

– Что ж, вполне разумно, – согласилась Мэри. – И в Лондоне, разумеется, ты тоже приобретешь собственный особняк. Не станешь же ты проситься жить к адмиралу! Я думаю, тебе будет гораздо лучше поменьше с ним общаться, прежде чем ты не заразился его мыслями и манерой вести себя в обществе. Ты только вспомни, как он садился обедать – ведь еда у него всегда стояла на первом месте в жизни. Ты, наверное, этого никогда не замечал или не придавал особого значения его словам, поскольку тебя‑ то он более или менее любит. Зато я все вижу так ясно и отчетливо, что лучше мне и не вспоминать! Мне кажется, то, что ты женишься так рано, должно пойти тебе только на пользу. Если бы я увидела, что ты перенял от адмирала его манеру поведения, выражения или даже просто жесты, у меня бы сердце разорвалось от боли.

– Ну, не надо так преувеличивать, – остановил сестру Генри. – У кого же из нас нет недостатков? Возможно, у адмирала их немного побольше, но у него есть и положительные качества. Он был мне как родной отец, и даже больше. Вряд ли все отцы так балуют своих сыновей и позволяют им буквально садиться себе на шею… Только не вздумай настраивать Фанни против него! Они должны полюбить друг друга и взаимно уважать.

Мэри не стала ему отвечать. Она прекрасно понимала, что нет на свете двух других людей, которые бы так сильно отличались характерами. Вместо этого она снова заговорила о Фанни.

– Знаешь что, Генри, я раньше с ужасом думала, что настанет время, и ты решишь жениться. Мне казалось нереальным, что в мире появится следующая миссис Кроуфорд. Помнишь, как наша тетушка возненавидела свою фамилию?.. И все из‑ за адмирала. Но не в этом суть. Я даже не стану тебя отговаривать, хотя будь на месте Фанни другая девушка, я наверняка старалась бы сделать все от меня зависящее, чтобы эта свадьба не состоялась. Теперь же я уверена в твоем счастье. И знаю, что если даже случится такое, что со временем твоя любовь угаснет, ты все равно останешься истинным джентльменом и примерным мужем.

На это мистер Кроуфорд красноречиво ответил, что сделает все возможное, чтобы только Фанни Прайс была с ним счастлива. Что же касается предположения, что с годами он охладеет к своей жене, то оно было отвергнуто с негодованием и без комментариев.

– Ты бы видела ее сегодня утром! – мечтательно произнес Генри, закатив глаза к небу. – Как она была внимательна и терпелива к своей придурковатой тетушке! Как она выслушивала от нее долгие речи по поводу какого‑ то нового способа вышивания. И лишь заслышав просьбу леди Бертрам, тут же бросалась выполнять любой ее каприз. Она покорно вышивала для нее, а потом писала под диктовку этой малограмотной особы какие‑ то письма, ни разу не покритиковав ее безобразный стиль. Видимо, она все исправляла молча, не насмехаясь над тетушкой вслух. И хотя я пришел к ним довольно рано, Фанни вышла аккуратно причесанная, и лишь один непослушный локон время от времени спадал с виска, когда она писала послания, склонившись над бумагой. Мэри, ты бы видела, каким очаровательным изящным движением она поправляла этот локон! Я не мог отвести от нее взгляда. Когда же тетушка замолкала надолго, у нас появлялось несколько минут, чтобы поговорить. И Фанни с одинаковым восхищением и говорила сама, и слушала все, что рассказывал я. Если бы ты была сегодня там, ты бы сразу поняла, что разлюбить эту девушку невозможно. Так что будь спокойна на этот счет. Я в себе теперь уверен.

– Мой дорогой Генри, – улыбнулась Мэри, заглядывая брату в глаза, – как я рада видеть тебя влюбленным! Я восхищена, я в восторге, я просто не могу передать это словами! Меня теперь волнует совсем другое. Как, ты думаешь, отреагируют на эти новости миссис Рашуорт и Джулия?

– Мне совершенно безразлично, что они скажут и что при этом почувствуют, – равнодушно отозвался мистер Кроуфорд. – Но они, по крайней мере, своими глазами увидят, какая именно женщина может привлечь мужчину и завладеть его сердцем. А когда они убедятся, что я искренне полюбил ее и отношусь к ней именно так, как и подобает настоящему джентльмену, может быть, только тогда они призадумаются над своим собственным поведением. И им, вероятно, станет стыдно за себя, за то, что они были к ней так невнимательны…

Он немного подумал и уж совсем ледяным голосом добавил:

– Представляю себе, как они разозлятся. Особенно миссис Рашуорт. Ну что ж, для нее такая весть будет горькой пилюлей. Но лекарство обязано быть горьким. Его глотают, а потом начисто о нем забывают. Однако я никогда не строил иллюзий относительно страсти миссис Рашуорт к своей особе. Ее чувства так же недолговечны, как и у большинства женщин. Пусть даже именно я и был предметом ее увлечения, меня это больше не интересует. Нет, Мэри, моя Фанни сразу почувствует, что я отношусь к ней совсем по‑ другому. И я намерен подтверждать это каждый день, каждый час. И только сделав ее по‑ настоящему счастливой, я успокоюсь. Ведь сейчас мисс Прайс – только лишь зависимое, беспомощное, забытое всеми существо, лишенное надежного друга, который стал бы для нее надеждой и опорой на всю жизнь.

– Нет, Генри, вот тут ты ошибаешься, – возразила Мэри. – Не такая уж она и всеми заброшенная. И друг у нее тоже есть. Ты не забыл ли про Эдмунда?

– Эдмунд… Ну да, конечно, – спохватился мистер Кроуфорд. – Он, разумеется, достаточно добр к своей кузине, так же, как и сам сэр Томас. Но это не та доброта и забота, которые ей требуются. Так заботятся богачи о своих бедных родственниках. Она ведь до сих пор считает, что они ее облагодетельствовали. У Фанни начисто отсутствует самолюбие, что, впрочем, не наносит ущерба ее чувству собственного достоинства. Она не сознает, что на самом деле представляет собой. Неужели ты думаешь, что сэр Томас и Эдмунд, даже вместе взятые, сумеют доставить ей такое счастье, которое могу предложить я?..

Глава 31

На следующее утро ни свет ни заря Генри Кроуфорд отправился в Мэнсфилдский Парк. В такой ранний час Бертрамы никогда не принимали гостей. Обе дамы еще находились в столовой. К счастью для Генри, леди Бертрам как раз собралась уходить в тот момент, когда он сам только вошел в дом. Она не стала задерживаться ради мистера Кроуфорда, а только вежливо ответила на его приветствие и уже, стоя в дверях, обратилась к слуге с коротким приказанием:

– Сообщите сэру Томасу, что пришел мистер Кроуфорд. Простите, но меня уже ждут, – добавила она, еще раз взглянув на Генри, и вышла из комнаты.

Мистер Кроуфорд оживился. Он поклонился хозяйке дома и подождал, пока та скроется за дверью, а потом сразу направился к Фанни, держа в руке какие‑ то письма. Он загадочно улыбнулся и быстро заговорил, не давая мисс Прайс опомниться:

– Я всегда буду бесконечно обязан тем, кто дает мне возможность видеть вас с глазу на глаз. Вы даже не можете себе представить, как я мечтал об этом все утро. И так как вы являетесь сестрой Уильяма, я счел необходимым, чтобы радостная весть сначала достигла именно ваших ушей. Итак, то, что вашему брату казалось таким далеким и несбыточным, свершилось. Он получил чин лейтенанта. И я первым могу поздравить вас с успехом Уильяма Прайса. Вот письма, которые подтверждают правоту моих слов. Наверное, вы захотите лично убедиться в этом. Прошу вас.

Фанни не шевелилась. Она не могла произнести ни слова, впрочем, Генри и не ожидал другого эффекта. Ему было вполне достаточно наблюдать, как заблестели ее глаза, как неожиданно на лице ее появилось сначала смятение, сменившееся сомнением, а потом радостью. Она дрожащими пальцами взяла конверты, которые передал ей Генри и принялась читать бумаги. Первое письмо оказалось от адмирала, в котором тот сообщал племяннику, что ему удалось добиться назначения его приятеля мистера Прайса. Здесь же были и еще два письма от высокопоставленных особ, которых дядя‑ адмирал подключил к исполнению желания Генри. Итак, судя по этим посланиям, выходило, что для того, чтобы мистер Прайс, служащий на шлюпе Ее Величества «Дрозд» получил звание лейтенанта, адмиралу Кроуфорду пришлось задействовать немало влиятельных людей.

Фанни, словно не веря своим глазам, перечитывала письма снова и снова. Пальцы ее не переставали дрожать, буквы перед глазами прыгали и расплывались, но самое главное она все же поняла – Уильям стал лейтенантом! А тем временем Генри продолжал самым искренним тоном:

– Я не стану говорить, что испытываю сейчас, потому что моя радость, разумеется, не может даже быть сравнима с вашей. Но вы имеете полное право переживать сейчас счастливые минуты. Мне даже немного неловко оттого, что я раньше вас обо всем узнал. Но я не терял ни секунды и поторопился к вам. Хотя почта сегодня немного припозднилась, как только мне вручили эти письма, я стремглав бросился сюда. Как я был нетерпелив, как нервничал – этого невозможно выразить словами. Я негодовал, я был страшно разочарован, что мне не удалось привезти с собой эти добрые вести прямо из Лондона! Каждый день я узнавал, нет ли каких‑ нибудь продвижений по моему делу, и каждый раз мне отвечали отрицательно. Но я не мог задерживаться долее, потому что всем сердцем тосковал по Мэнсфилду и по тем, кого здесь оставил. Однако вопрос усложнялся, поскольку одного из дядюшкиных знакомых не оказалось на месте, а другой был срочно направлен за границу по особо важным делам. И все же, уезжая из столицы, я был уверен, что все получится именно так, как я этого пожелал, потому что если уж сам дядя взялся довести дело до конца, то волноваться не стоило.

К тому же ваш брат так понравился моему дяде, что он решил добиться своего во что бы то ни стало. Уильям покорил его с первого взгляда. Я даже не могу повторить вам и половины тех лестных слов, которые адмирал произнес, говоря о вашем брате. Вчера я еще не мог все это поведать вам, но теперь, когда подтверждающие документы находятся у меня в руках, могу заверить вас, что даже я сам никогда не слышал от дядюшки таких хвалебных отзывов о ком бы то ни было.

– Так значит, это все вы устроили?! – воскликнула Фанни. – Боже мой! Как вы добры! Неужели все это произошло из‑ за того, что вы обратились за помощью к своему дяде? Простите меня, но я так ошеломлена, что, может быть, что‑ то неправильно поняла… Выходит, адмирал Кроуфорд стал просить о моем брате по вашей просьбе? Как же все произошло? Нет, я определенно что‑ то путаю.

Генри был доволен ее растерянностью. На этот раз он более подробно и основательно стал объяснять, как все устроилось, начав издалека. Он признался, что ездил в Лондон с одной‑ единственной целью – представить Уильяма своему дяде‑ адмиралу, чтобы тот, используя свой авторитет и связи, помог молодому человеку получить офицерское звание. Никаких других дел у него в столице не было. Правда, он решил не раскрывать своих намерений с самого начала, и утаил свою затею даже от Мэри. Генри объяснил, что немного побаивался – если вдруг у него ничего не получится, лучше держать это дело в тайне, чтобы впоследствии никто не мог бы укорять его.

Но он старался изо всех сил. Мистер Кроуфорд в деталях описал все свои чувства, подчеркивая, что в повышении Уильяма по службе видел свой прямой интерес. Он прекрасно понимал, что Уильям достоин этого, ведь даже дядя, невзирая ни на какие связи, не стал бы помогать какому‑ нибудь тупице и лентяю. Генри дал понять Фанни, что ее брат в какой‑ то степени сам заслужил свое звание.

Но Фанни переполняли чувства благодарности и восторга. Она с трудом улавливала смысл сказанного. Когда Генри, наконец, смолк, она снова выкрикнула, чуть не плача от радости:

– О, как вы добры! Как же вы добры! Мистер Кроуфорд, я даже не знаю, как мы вам обязаны! Дорогой, дорогой мой Уильям!..

Она вскочила со стула и, закружившись по столовой, начала приплясывать, не помня себя от счастья. Добравшись таким странным образом до двери, девушка остановилась, перевела дыхание и, посерьезнев, обратилась к Генри:

– Мне надо немедленно увидеться с сэром Томасом. Вы меня понимаете, мистер Кроуфорд? Я надеюсь, вы не рассердитесь, если я вас сейчас покину? Но мне не терпится рассказать обо всем ему. Он тоже должен узнать о моей радости одним из первых.

Но Генри уже не мог ждать ни минуты. Этот момент показался ему весьма благоприятным для того, чтобы открыться и сразу перейти в наступление. К тому же чувства его бушевали, и сдерживаться долее не оставалось никаких сил. Он бросился к дверям, чтобы Фанни не смогла улизнуть прежде, чем он выскажется.

– Нет, подождите! – взмолился мистер Кроуфорд. – Позвольте мне отнять у вас всего пять минут вашего драгоценного времени. Только пять минут – и я вас с удовольствием отпущу к сэру Томасу.

Он осторожно взял ее за руку, отвел на прежнее место и, усадив на стул, сам присел рядом. Он заговорил, и улыбка мало‑ помалу начала сходить с лица Фанни. Постепенно она стала понимать, зачем он задержал ее. А Генри, увлеченный своими ощущениями, весьма красноречиво поведал девушке о своих чувствах. Теперь мисс Прайс осознала, что это она вызвала такую бурю в сердце Генри, что он сначала увлекся ею, а потом искренне полюбил, и что ради нее от готов на все, и в доказательство с его помощью брат Фанни уже был назначен лейтенантом.

Девушка помрачнела. От радости не осталось и следа. Некоторое время они сидели рядом молча. Фанни старалась вникнуть в смысл слов мистера Кроуфорда. Его повышенное к ней внимание никогда не принимались девушкой всерьез. Судя по тому, как он одновременно умудрялся ухаживать за обеими ее кузинами, Фанни пришла к выводу, что это пустой и ветреный человек, и обращать на него внимания не стоит. Теперь же она не знала, что должна говорить и как ей следует вести себя. Выяснялось, что это уже не ерунда, что Генри говорит правду, раз во имя своих чувств он сделал такое большое дело, которое стоило немалых усилий даже для адмирала. Впрочем, это относилось только к ней, и теперь Фанни сама должна была все объяснить Генри. Она, безусловно, была бесконечно благодарна ему за такой поступок, но только сначала она считала, что он сделал все бескорыстно, не требуя ничего взамен. Она два раза аккуратно вынимала свою руку из его ладоней и дважды отворачивалась, всем своим видом показывая, что ей неприятна такая откровенность, но Генри будто и не замечал этого. В конце концов, Фанни не выдержала и, вскочив со стула, с надрывом произнесла:

– Не надо, мистер Кроуфорд, я вас умоляю – не надо больше ничего мне говорить! Я вас очень прошу. Я не могу слышать того, что вы сейчас пытаетесь мне объяснить. Мне надо уйти. Я не в состоянии выслушивать все это!

Но Генри не обратил ни малейшего внимания на ее просьбу, а все продолжал описывать свою страсть. Он жаждал взаимности, он надеялся, что сейчас вот‑ вот – и сердце девушки растает. Мистер Кроуфорд был уверен в своей победе и поэтому смотрел на ее поведение, как на кокетство, которое свойственно молоденьким девушкам. Он предлагал ей руку и сердце, состояние, включая и поместье, короче говоря, все то, чем владел. Когда же он замолчал, то удивлению Фанни, казалось, не будет предела. Она все еще надеялась, что он сказал это в шутку, что он просто настроен на игривый лад, что сейчас он извинится, и все встанет на свои места. Но Генри молчал. Теперь он ждал ее ответа.

– Нет, нет и еще раз нет! – выкрикнула Фанни, закрывая лицо руками. – Все это какое‑ то недоразумение. Не огорчайте меня так. Я больше не могу вас выслушивать. Ваша доброта по отношению к Уильяму обязывает меня ко многому, и я вам весьма благодарна, даже больше, чем вы думаете. Но слышать то, что вы сейчас мне сказали, я не могу – у меня не хватает сил. Нет, не думайте больше обо мне, не надо!.. Да вы и не думаете. Все это чепуха, этого не может быть!

Она отпрянула в сторону, и в эту же секунду они оба услышали в коридоре голос сэра Томаса, разговаривающего со слугой и, по всей вероятности, направляющегося к ним в столовую. Генри пришлось на время оставить свои клятвы и просьбы, хотя он чувствовал, что еще немного – и девушка поддастся. Фанни, воспользовавшись моментом, пулей вылетела из столовой через дверь, противоположную той, в которой сейчас должен был появиться сам сэр Томас. Она умчалась в Восточную комнату и там, не находя себе места, принялась ходить из угла в угол, чтобы немного успокоиться, пока сэр Томас выслушивал от мистера Кроуфорда приятные вести, с которыми тот пожаловал в столь ранний час в Мэнсфилдский Парк.

Все чувства смешались в душе Фанни – сейчас она была одновременно и счастлива и несчастна, и безумно обязана и сердита. Ее трясло, она не могла стоять на месте. Девушка нервно дышала, слыша, как часто бьется сердце в груди. Она не могла ни понять, ни простить поведение Генри. Оно показалось ей таким возмутительным! Но, видимо, такова была его натура, и если он даже совершал добрые поступки, то все равно на них оставался некий осадок непорядочности. Сначала он преподнес ей радостную новость, а потом оскорбил таким жестоким образом! А может быть, и не оскорбил?.. Фанни задумалась, но так и не смогла подыскать соответствующего слова его действиям. И если девушка поначалу приянла его внимание за пустяк, то теперь, когда он высказал все, что думает о ней, ее мнение резко изменилось. Нет, видимо сегодня Генри был как раз очень серьезен. И от сознания этого Фанни стало еще хуже.

Но Уильям все‑ таки получил чин лейтенанта. Этот факт она не могла отрицать, и решила думать только о хорошем, о том, как счастлив сейчас ее брат, а об остальном не вспоминать. Мистер Кроуфорд должен был сразу понять, что ей не понравились его речи и, как джентльмен, он больше никогда не подойдет к ней со своими излияниями. Значит, она будет просто благодарна ему за помощь Уильяму.

Мисс Прайс оставалась в Восточной комнате и время от времени выходила на лестницу, чтобы проверить, ушел Генри или нет. Она твердо вознамерилась оставаться в своем убежище до тех пор, пока мистер Кроуфорд не покинет дом. Когда же она увидела, что он уходит, ей тут же захотелось спуститься вниз и разделить радость с сэром Томасом. Баронет находился в прекрасном расположении духа. Он тут же поздравил Фанни с назначением ее брата, и они так мило побеседовали, что девушка совсем позабыла о неприятном разговоре с Генри. Настроение ее омрачилось чуть позже, когда она узнала, что сэр Томас пригласил мистера Кроуфорда к обеду. Девушка еще надеялась, что Генри успел все хорошенько обдумать и понять, что не стоит больше надоедать Фанни признаниями в любви, хотя видеть его ей все равно было неприятно.

Весь день мисс Прайс старалась казаться безразличной и спокойной, хотя у нее это плохо получалось. Обед приближался, и волнение ее нарастало. Когда же Генри вошел в комнату, ей показалось чудовищно несправедливым, что так много неприятностей обрушилось на ее голову именно в такой счастливый день, когда она узнала о назначении брата.

Как только мистер Кроуфорд поприветствовал всех присутствующих, он сразу же направился к Фанни и передал ей записку от своей сестры. Девушка не осмеливалась поднять глаза, но Генри заговорил таким обыденным тоном, словно утром не произошло ничего особенного. Обрадовавшись, что она может сейчас заняться чтением послания, Фанни принялась вглядываться в расплывающиеся перед глазами строчки.

«Моя дорогая Фанни, – писала Мэри Кроуфорд, – позвольте мне теперь называть вас именно так, поскольку мне кажется, что обращение „мисс Прайс“, которым я пользовалась уже больше двух месяцев, несколько суховато и звучит слишком официально. Я не могла отпустить брата к вам, не написав хотя бы несколько строчек. Я хочу от всей души поздравить вас и передать мои наилучшие пожелания. Ничего не бойтесь, милая Фанни, никаких осложнений я не предвижу. Со своей стороны могу только добавить, что мое согласие и одобрение вы получите полностью. Улыбайтесь почаще и пришлите мне брата домой уже по‑ настоящему счастливым. Искренне ваша, Мэри Кроуфорд».

Фанни два раза перечитала записку и расстроилась еще больше. Совсем не это она ожидала узнать от подруги. Оказывается, Мэри приветствовала ухаживания брата и даже решила, что отношение Фанни тоже будет серьезным, и она ответит взаимностью на чувства мистера Кроуфорда. Девушка растерялась. Теперь она не знала, как подобает себя вести в сложившихся обстоятельствах. Она коротко отвечала мистеру Кроуфорду за столом, но уж слишком часто он обращался с вопросами именно к ней. Теперь Фанни поняла, что когда он говорит с ней, то даже голос его меняется и становится нежнее.

Мисс Прайс так испереживалась, что кусок не шел ей в горло. За обедом она едва притронулась к еде. Заметив это, сэр Томас начал подшучивать над племянницей, сказав, что, видимо, ее так обуяла радость, что она забыла про пищу. Фанни покраснела от стыда и опустила глаза. Ей стало не по себе – а вдруг сейчас в разговор вступит мистер Кроуфорд и объяснит все по‑ своему? Она не осмеливалась посмотреть направо, где сидел Генри, потому что ей казалось, что он тут же возьмет ее ладонь в свои руки или придумает еще что‑ нибудь похуже.

Фанни в основном старалась отмалчиваться. Радость ее была настолько омрачена, что она даже не подключалась к беседе, когда разговор заходил об Уильяме и его назначении.

Девушке даже показалось, что в этот день леди Бертрам управляется с обедом куда дольше обычного, а ей не терпелось побыстрее выйти из‑ за стола, чтобы скрыться в Восточной комнате на то время, пока мистер Кроуфорд будет гостить в доме. Но, наконец, обед закончился, и вся компания переместилась в гостиную. Разумеется, Фанни не позволила себе сразу же удалиться. Тетушки принялись снова обсуждать Уильяма, и несчастная девушка вынуждена была при этом присутствовать.

Тетушку Норрис больше всего обрадовало то, что вместе с офицерским чином Уильям получил значительную прибавку к жалованию.

– Ну что ж, – заметила она, – значит, теперь мистер Прайс сможет сам себя содержать. Это, несомненно, облегчит задачу сэра Томаса помогать всей семье.

Миссис Норрис не умолкала. Она начала вспоминать, что перед отъездом племянника также вручила ему некоторую денежную сумму на «карманные расходы». Правда, она не смогла дать много, поскольку сама испытывала материальные затруднения. Она прекрасно понимала, что молодому человеку требуется много денег, но при этом верила, что его родители постараются все же одевать его подешевле. И, тем не менее, она снова и снова подчеркивала, что оказала посильную помощь своему племяннику, причем весьма значительную.

– Я очень рада, что ты, сестрица, дала ему много денег, – лениво отозвалась леди Бертрам. – потому что я положила ему в карман только десять фунтов.

– Неужели?! – изумилась миссис Норрис и сразу же покраснела, не ожидая от сестры такой щедрости. – Представляю себе, как он обрадовался. Да он сразу почувствовал себя богачом после такого дара! Кстати, и дорога до Лондона ему не обошлась ни в пенс! Вот так счастливчик!

– Сэр Томас мне сказал, что десяти фунтов будет достаточно, – равнодушно заметила леди Бертрам, так ничего не поняв из замечания миссис Норрис, а та, не заостряя внимания на сумме, тут же переключилась на другую тему.

– Удивительно, – сказала она, – что некоторое молодые люди стоят очень дорого своим друзьям и родственникам. Они и не задумываются, сколько денег на их нужды выделяют их родители, дяди и тети в течение года. И все это обходится в кругленькую сумму, пока человек не становится самостоятельным и не начинает зарабатывать на жизнь. Вот, например, возьмем детей нашей сестры миссис Прайс. Вы и представить себе не можете, сколько денег выделяет сэр Томас в их пользу каждый год, не говоря уже и о том, что лично я для них делаю!

– Совершенно справедливо, – кивнула головой леди Бертрам. – Но как же можно поступить иначе! Бедняжки, мне их бывает так жалко! К тому же для сэра Томаса это сущий пустяк, он даже и не замечает этой помощи. Фанни, милая, напомни Уильяму, чтобы он купил мне шаль, если его корабль поплывет в Вест‑ Индию. Он мне обещал привезти точно такую же, какую подарил сэр Томас. Я заплачу или тоже подарю ему что‑ нибудь равноценное. Я хочу, чтобы у меня было две таких шали. Ты не забудешь?

Фанни теперь отвечала только тогда, когда к ней обращались непосредственно, и молчать было бы неприлично. Все это время она размышляла над тем, что же задумали Кроуфорды. Скорее всего, они решили разыграть ее, но только почему‑ то голос Генри казался девушке сейчас вполне искренним. Но этого не могло быть! Ведь Фанни принадлежала к совершенно иному кругу. Кроме того, у нее была масса недостатков, и такая девушка, как она, никак не могла устраивать богача Кроуфорда. Как же умудрился в нее влюбиться этот юный джентльмен, по которому сохла, наверное, половина девушек Лондона. У него, скорее всего, были свои подруги, куда более знатные, чем Фанни. Да он и привык флиртовать с кем попало, лишь бы развлечься и развеять тоску. Он мог запросто начать ухаживать и вскоре забыть об этом, при этом неважно, что девушка потом должна страдать – для Генри это не имело никакого значения. Фанни вспомнила, как переживала такой разрыв Джулия, и ей стало не по себе. И потом оставалось непонятным, как это его сестра, которая относится к супружеству с такой щепетильностью, вдруг решила не только не возражать, но и способствовать этой нелепой свадьбе!

Все это было крайне неестественным и не поддавалось никаким законам логики. Фанни даже стало неудобно, что она теперь только и думает о предложении Генри. Нет, никаких серьезных замыслов он не может иметь. И как только она окончательно уверовала в это, в гостиной появились сэр Томас и мистер Кроуфорд. Но выяснилось, что рассуждать и приходить к различным умозаключениям, было гораздо проще в отсутствие Генри. Теперь же, когда он был совсем рядом и начал разговор, обращаясь к Фанни, она снова растерялась. Если бы только перед ней сейчас стоял какой‑ нибудь другой юноша, она бы не стала ни на секунду сомневаться в искренности его чувств. И мисс Прайс снова пришлось убеждать себя в том, что все фразы, адресованные ей, Генри просто повторял, как нечто давным‑ давно заученное наизусть. Она была более чем уверена в том, что именно такие слова он произносил и Марии, и Джулии, и сотне других девушек.

Фанни уже через пару минут поняла, что Генри пытается вызвать ее куда‑ нибудь из гостиной, чтобы иметь возможность поговорить с ней наедине. Он не оставлял надежды, что мисс Прайс поймет его, особенно, когда сэр Томас начинал беседу с миссис Норрис, но девушка упорно игнорировала его прозрачные намеки.

Наконец, после долгого и ненужного разговора Генри объявил, что ему пора домой. Фанни хотела уже вздохнуть с облегчением, но он, тут же повернулся к ней и добавил:

– Мисс Прайс, а вы не напишете моей сестре ответ на ее записку? Она очень расстроится, когда увидит, что я вернулся без письма. Она ведь так ждет его! Ну, пожалуйста, не надо очень длинное, пусть это будет хоть одна строчка. Ей будет приятно.

– Конечно! – воскликнула Фанни. Ей не терпелось поскорее избавиться от присутствия Генри и побыть одной. – Я сейчас же напишу ей.

Она подошла к столу, за которым всегда писала под диктовку тетушки Бертрам и не спеша достала бумагу и перо, еще толком не зная, что именно она должна поведать Мэри в своей ответной записке. Ведь Фанни так и не смогла понять, что именно хотела ей передать мисс Кроуфорд и с чем, собственно, поздравляла. Выражения казались такими двусмысленными, что теперь Фанни находилась в полной растерянности. К тому же, ей никогда раньше не приходилось вот так переписываться, и, не продумав текста послания, она теперь испугалась и за возможные ошибки, и за несовершенство стиля. Но отступать было некуда и тогда, взяв себя в руки и по возможности сосредоточившись, мисс Прайс решила написать что‑ нибудь тоже немного туманное и витиеватое, чтобы Мэри не смогла точно понять, что же ее подруга имеет в виду. Пальцы у Фанни еще немного дрожали, но теперь она смело обмакнула перо в чернильницу и вывела:

«Я весьма обязана вам, моя дорогая мисс Кроуфорд, за ваши искренние и теплые поздравления, касающиеся моего любимого брата. Что же относительно дальнейшей части вашего послания, то я прекрасно понимаю, что в нее не вложен достаточный смысл, а так как я считаю себя не слишком разбирающейся в подобных делах, то давайте остановимся на том, что не будем обращать на это внимания по обоюдному согласию. Я очень долго общалась с мистером Кроуфордом и думаю, не удивлю вас своим признанием, заметив, что не поняла его поведения. Мне кажется, он также не понял меня, иначе бы скорее всего вел бы себя не так, а, осмелюсь сказать, по‑ другому. Признаться, я сама плохо соображаю, что пишу вам сейчас, но тем не менее, буду вам признательна, если мы не станем поднимать данный вопрос при личной встрече. Благодарю вас еще раз за вашу дружескую записку. Искренне ваша, мисс Фанни Прайс».

Последние слова получились совсем неразборчивыми, потому что, именно в этот момент Фанни оглянулась и увидела, что мистер Кроуфорд приближается к ней, широко улыбаясь. Рука у Фанни задрожала еще сильней.

– Нет‑ нет, не подумайте, что я хочу поторопить вас, – замотал головой Генри, наслаждаясь видом ее тонких пальцев, которые поспешно складывали записку. – Умоляю вас, не торопитесь. У меня и в мыслях не было напомнить вам о времени.

– Правда? – испуганно произнесла Фанни и попыталась улыбнуться в ответ. – Но ничего страшного, я как раз уже закончила. Одну секунду, я уложу свое послание в конверт… Вот, теперь все готово. Передайте это, пожалуйста, вашей сестре.

Она вручила ему конверт и, не поднимая глаз, засеменила к камину, чтобы присоединиться к тетушкам и сэру Томасу. Генри ничего не оставалось, как откланяться.

Уже поздно вечером, вспоминая минувшие события, мисс Прайс вынуждена была признать, что ни один день не принес ей столько волнений, как радостных, так и огорчительных. Но хорошая весть не кончалась вместе с этим днем. Пройдут не одни сутки, и не один месяц, а Фанни сможет каждое утро, просыпаясь, радоваться тому, что брат у нее уже офицер флота Ее Величества. А разговор с Генри постепенно забудется, и тогда боль уйдет окончательно. Правда, теперь ей было совестно за свою жалкую писанину. Но, каков бы, ни был стиль, она от всей души надеялась, что сумела изложить свои мысли на бумаге, может быть, и далеко не изящным слогом, но вполне понятно и обоснованно. Впрочем, она успокаивала себя тем, что теперь ни мистер Кроуфорд, ни Мэри не смогут даже предположить, что Фанни довольна предложением Генри и готова принять его. И удовлетворенная тем, что она сделала все возможное в данном положении, Фанни заснула в своей маленькой комнатке на чердаке.

Глава 32

Фанни, разумеется, не забыла визита мистера Кроуфорда, когда проснулась на другое утро. Но она помнила и содержание своей записки, и была настроена довольно оптимистично, как, впрочем, и ровно сутки тому назад. Она утешала себя тем, что мистер Кроуфорд должен на днях уехать и забрать с собой свою сестру. Фанни прекрасно помнила слова Мэри – Генри возвратился в Мэнсфилд специально лишь затем, чтобы проводить сестру в Лондон. Только почему он не сделал этого до сих пор, оставалось пока что для мисс Прайс загадкой. Она не забыла, что мисс Кроуфорд признавалась ей, будто изнывает от тоски в Мэнсфилде после того, как все разъехались в разные стороны и теперь только ждет не дождется своего братца, чтобы и самой побыстрее уехать туда, где всегда смех, веселье и масса развлечений. Весь вчерашний вечер Фанни наделась на то, что Генри заговорит о своем отъезде и назовет конкретный день. Но ее ожиданиям не суждено было сбыться. Мистер Кроуфорд только однажды вскользь упомянул, что они с сестрой собираются отправиться в Лондон, но что касается числа, почему‑ то умолчал.

Фанни немного успокоилась, сочтя, что Кроуфорды, внимательно перечитав ее послание, поймут, что Генри надеяться не на что. Фанни даже похвалила себя за то, что решилась сразу поставить все точки над «i» в отношении его матримониальных планов. Возможно, это было несколько жестоко с ее стороны, но, по здравому рассуждению, она не могла поступить иначе.

Каково же было ее изумление, когда, подойдя к окну, чтобы полюбоваться красотой зимнего парка, она увидела, что мистер Кроуфорд спешит по дорожке к парадному подъезду их дома в столь же ранний час, как и вчера. Возможно, его визит был вовсе не связан с ней, но только на этот раз мисс Прайс твердо решила не встречаться с ним и не спускаться вниз, пока он не уйдет. Она приготовилась ждать. Теперь она просидит в своей комнате, сколько понадобится, если, конечно, за ней не пришлют слугу, чтобы попросить ее выйти. Девушка тешила себя еще и тем, что так как в доме сейчас гостила миссис Норрис, то вряд ли сама Фанни могла кому‑ нибудь понадобиться.

Некоторое время она просидела на чердаке, волнуясь, дрожа и ожидая в любой момент услышать шаги поднимающейся к ней служанки. Но так как пока что все было тихо, она перебралась в Восточную комнату, где могла развлечь себя чтением. Здесь она почувствовала себя более уверенно, поскольку знала, что без ее особого разрешения сюда никто бы никогда не вошел.

Прошло полчаса, и Фанни, увлеченная книгой, забыла о своих тревогах. И в этот момент до нее донесся звук приближающихся шагов. Но это оказалась не служанка. Фанни хорошо знала, как голос, так и поступь сэра Томаса. Именно он и должен был сейчас войти к ней и нарушить ее уединение. Фанни не могла даже предположить, с какой целью он поднимался к ней, но, тем не менее, она снова задрожала, потому что уже предчувствовала, что разговор в любом случае не мог оказаться для нее приятным.

Не прошло и полминуты, как дверь тихонько отворилась, и на пороге появился сам баронет. Он осведомился, тут ли Фанни и можно ли ему войти к ней. Девушке почему‑ то припомнилось, как он входил сюда, когда она была еще совсем крошкой, и ей стало страшно, будто он и сейчас собирался проверить, как она выучила английский и французский.

Фанни тут же вскочила со своего места и быстро подвинула ему стул, совершенно позабыв, как выглядит сейчас ее комната. Сэр Томас, внимательно осмотревшись, вдруг нахмурился и самым серьезным тоном спросил:

– А почему ты не зажигаешь сегодня камин?

На дворе лежал снег, и Фанни сидела на стуле, закутавшись в теплую шаль.

– Мне не холодно, – неуверенно начала она. – Я не бываю здесь подолгу в это время года, сэр…

– Правда? Но в принципе тут камин работает? Ты его зажигаешь?

– Нет, сэр.

– Как же так? Это какая‑ то ошибка. Если я правильно понял, эту комнату предоставили в твое распоряжение для того, чтобы тебе было удобно. Я знаю, что в твоей спальне невозможно разжечь огонь, это верно. Видимо, кто‑ то что‑ то неправильно понял. В таком случае эту ошибку необходимо немедленно исправить. Даже если ты будешь заходить сюда на полчаса в день, комната должна быть прогрета. Ты у нас и без того не пышешь здоровьем. Да посмотри на себя – ты же вся продрогла! – возмущался баронет. – Не может быть, чтобы твоя тетушка знала об этом. Она бы уж давно навела тут порядок!

Фанни хотела промолчать, но теперь, чтобы встать на защиту своей любимой тетушки Бертрам, она не смогла сдержаться и начала что‑ то невнятно бормотать. Из ее ответа сэр Томас смог разобрать лишь два слова: «миссис Норрис».

– Все понятно, – оборвал племянницу сэр Томас, не желая больше ничего слышать. – Я всегда знал, что твоя тетушка Норрис была не столько сторонницей спартанского воспитания юного поколения, сколько самой заурядной жадиной. И в данном случае, как мне кажется, она зашла чересчур далеко. Она и сама старается обходиться минимумом удобств, это известно всем, а следовательно, становится более требовательна и к окружающим. Возможно, в другом случае я смог бы ее понять, но только когда речь идет о моей племяннице, ее чрезвычайная скупость неуместна. В некоторых случаях, конечно, тетушка может быть права, и я вполне с ней согласен, но как можно лишать тебя огня в такую холодную погоду!.. Если ты вспомнишь тех, кто старался подготовить тебя к самостоятельной жизни, ты поймешь, что мы старались сделать все, чтобы ты могла жить, как и остальные. Я никогда не позволял ни собственным детям, ни тебе, излишеств и ненужной роскоши. Но тетушке Норрис, видимо, показалось, что раз бедность была тебе предназначена судьбой с самого начала, то ни к чему тебе привыкать и к сладкой жизни. Однако, лишения, которые ты испытывала, теперь прекратятся. Не сомневайся в этом. Я только надеюсь, что ты не станешь слишком сильно сердиться на миссис Норрис. Она, в общем‑ то, не имела в мыслях ничего плохого… Но хватит об этом. Присядь, пожалуйста, вот сюда, моя дорогая. Я хочу с тобой немного поговорить. Не беспокойся, я не задержу тебя надолго.

Фанни молча повиновалась, опустив глаза и зардевшись. Сэр Томас, едва сдерживая улыбку, начал разговор издалека.

– Ты, наверное, даже не знаешь, что у меня сегодня утром был один посетитель, так сказать, гость. Я как раз находился в своем кабинете, куда отправился сразу после завтрака, и через пару минут мне сообщили, что меня хочет срочно видеть мистер Кроуфорд и его тут же проводили ко мне. Может быть, Фанни, ты уже догадываешься о причине его раннего визита?

Девушка покраснела до корней волос. Баронет тут же смекнул, что Фанни сейчас настолько растеряна, что не в состоянии не то что отвечать, но даже просто поднять глаза. Поэтому он деликатно отвернулся в сторону и продолжал рассказывать о визите мистера Кроуфорда.

Итак, Генри объявил баронету о том, что влюблен в Фанни Прайс и просит у дядюшки ее руки, поскольку сэр Томас выполняет роль отца. При этом мистер Кроуфорд вел себя настолько тактично, что баронет не удержался и начал пересказывать эту беседу в подробностях, обращая внимание Фанни на те изысканные и идеально подобранные выражения и фразы, которые так сильно запали в душу самого сэра Томаса. Сейчас он не интересовался тем, что происходит в душе у племянницы, а с наслаждением вспоминал разговор с Генри. И так он излагал суть дела в течение нескольких минут, а Фанни не осмеливалась перебить его. Впрочем, ей сейчас было не до того. Она ерзала на стуле и, глядя в окно на заснеженный двор, слушала дядюшку в волнении, граничащем с ужасом.

Наконец он замолчал, но Фанни в это время так погрузилась в свои мысли, что даже не заметила этого. Громкий голос дядюшки вывел ее из оцепенения.

– Итак, Фанни, я передал тебе самую главную часть нашей беседы, – торжественно произнес он и встал со стула. – Теперь, я полагаю, ты достаточно подготовлена к тому, чтобы спуститься со мной вниз, где тебя с нетерпением ждет тот, кто будет гораздо более красноречив, нежели я. Как ты уже догадалась, я не мог так просто отпустить мистера Кроуфорда. Он сейчас по‑ прежнему находится в моем кабинете. Вставай, дорогая моя, и пойдем к нему.

Фанни испуганно взглянула на сэра Томаса и непроизвольно вскрикнула, чем очень удивила дядю. Но еще больше его изумили слова, произнесенные племянницей с таким пылом, что он вынужден был снова в растерянности опуститься на стул.

– Нет! Нет, сэр, простите меня, но я не могу пойти туда с вами. И мистер Кроуфорд знает это – он должен был все понять. Ведь я разговаривала с ним не далее, как вчера вечером. Он тоже мне все рассказал, и я честно и открыто призналась, что, к сожалению, никогда не смогу ответить ему той же страстью и любовью, которые он, судя по его словам, испытывает ко мне.

– Подожди‑ ка, – перебил ее сэр Томас и жестом заставил замолчать. – Что‑ то я не улавливаю твою мысль. Не сможешь ответить ему на любовь? Я знаю, что вы вчера долго беседовали, но как я представлял себе, ты дала ему понять, что только приветствуешь его ухаживания, как и полагается любой здравомыслящей молоденькой женщине. Потом я с удовольствием наблюдал за вами весь вечер, и остался вполне удовлетворен. Теперь же, когда он все поведал мне, что ты от него хочешь еще?

– Да нет же, вы ошиблись, сэр, – чуть не плача, выкрикнула Фанни, не помня себя от страха. – Вы совершенно не так все поняли. Как же мистер Кроуфорд мог так себя вести после всего, что я сказала ему? Мне вовсе не понравились его ухаживания. Напротив, я ясно дала ему понять (разумеется, я точно не могу вспомнить своих слов), что не хочу и не могу его больше выслушивать, что все это мне крайне неприятно, и попросила больше никогда не затрагивать эту тему. Я уверена, что все это я ему сказала, и он тоже не станет отрицать, что я предупредила его обо всем заранее. Правда, я не думала, что он объясняется мне в любви совершенно серьезно. Я рассчитывала, что он сразу бросит все свои притязания и не станет страдать от того, что я отвергла его.

Фанни задыхалась, больше она ничего не могла сказать, а только умоляющими глазами смотрела на дядю в ожидании ответа.

– Если я правильно воспринял твою речь, – медленно начал сэр Томас после небольшой паузы, – ты отказываешь мистеру Кроуфорду?

– Да, сэр.

– Отказываешь?!

– Да, сэр.

– Но почему? Что тебя не устраивает?

– Я… Я не люблю его, сэр. Я не смогу выйти за него замуж.

– Все это более чем странно, – холодно ответил сэр Томас, не зная, как реагировать на слова племянницы. – Очевидно, тут есть что‑ то, что просто выходит за рамки моего понимания. Тебе предлагает руку и сердце весьма симпатичный молодой человек, да и не только это. Он состоятелен, имеет завидное положение в обществе, обладает прекрасным характером и изысканными манерами. Кроме того, он искренне влюблен в тебя, и он не какой‑ нибудь первый встречный – вы ведь достаточно давно знаете друг друга. Помимо всего прочего, его сестра – твоя хорошая приятельница. А может быть, ты уже забыла, что он сделал для твоего брата? И тоже только из‑ за того, чтобы угодить тебе. Кстати, я вовсе не был уверен, что у меня получилось бы помочь Уильяму, а Генри постарался для тебя и, как видишь, у него все это вышло. Это ли не лучшая рекомендация для жениха?

– Конечно, – еле слышно проговорила Фанни и, опустив глаза, покраснела. Ей стало стыдно за себя, так красноречиво сэр Томас расписал заслуги мистера Кроуфорда. Девушке было неловко, что она не могла ответить Генри взаимностью и постараться полюбить его.

– Ты же должна была заметить, – продолжал сэр Томас, – просто обязана была заметить, что мистер Кроуфорд к тебе неравнодушен. И поэтому я не поверю, если ты скажешь, что его признание было для тебя полной неожиданностью. Он за тобой ухаживал какое‑ то время, и ты не собиралась останавливать его. Во всяком случае, со стороны казалось, что все это тебе по душе. Нет, это вполне естественно, и я ни в коем случае не намерен осуждать тебя за то, что ты вполне адекватно относилась к его знакам внимания. Я считаю, Фанни, что ты еще не до конца разобралась в собственных чувствах и еще не знаешь точно, чего же ты все‑ таки хочешь.

– Я знаю, сэр, я все знаю, – взмолилась девушка. – Его внимание ко мне всегда было мне неприятно.

Сэр Томас с удивлением оглядел свою племянницу и только вздохнул.

– Нет, мне все это недоступно, – подытожил он. – Твое поведение требует объяснения. Ты же здесь никого не видишь, кроме своих кузенов. Как же ты можешь делать вывод о том, кто тебе нравится, а кто – нет?

Баронет замолчал, пристально глядя на Фанни. Ей захотелось возразить ему, рассказать о том, какие чувства она испытывала к Генри и как на самом деле относилась к Эдмунду, но она стояла перед ним, потупив взгляд и раскраснелась так, что, казалось, поднеси к ее лицу спичку, и та вспыхнет. Но сэр Томас понял это по‑ своему. Ему подумалось, что эта невинная девушка действительно пока что не уверена в своих чувствах, поскольку такое признание Генри было для нее ударом. Еще бы! Ведь никто раньше не признавался ей в любви и тем более не делал серьезных предложений. Баронет остался удовлетворен своими выводами и поэтому поспешил добавить:

– Ну хорошо, не надо ничего отвечать. Я считаю, мы уже достаточно поговорили на эту тему. Давай немного помолчим, чтобы ты побыстрее успокоилась.

На несколько минут в комнате воцарилась тишина. Сэр Томас погрузился в раздумья. Фанни же твердо решила про себя бороться до последнего. Но она не могла сказать дядюшке правду, нет, она скорее бы умерла, но не стала раскрываться, а тем более, очернять мистера Кроуфорда и обеих своих кузин. Она готовилась к тому, чтобы дать отпор его вопросам и мысленно продумывала, что еще может интересовать сэра Томаса и как лучше ему ответить.

– Кроме того, что мистер Кроуфорд решил выбрать именно тебя, – сдержанно заговорил, наконец, баронет, – в том, что он женится в столь юном возрасте, он мне еще более приятен. Дело в том, что я сам сторонник ранних браков. Я считаю, что если у молодого человека есть достаточное состояние, то жениться можно уже и в двадцать четыре года. Таково мое мнение. Теперь ты понимаешь, как я расстраиваюсь, когда смотрю на своего старшего сына, а твоего кузена, мистера Бертрама. Мне кажется, что он вовсе не намерен жениться в ближайшие годы, поскольку брак никак не вписывается в его планы и настроения. А жаль! Мне бы хотелось, чтобы он побыстрее остепенился и начал добропорядочную жизнь. – Он взглянул на Фанни. – Что же касается Эдмунда, то за него я спокоен. Этот как раз найдет себе подругу, не дожидаясь, пока совсем состарится. Мне даже кажется, что Эдмунд уже подыскивает себе спутницу жизни. И я уверен, что он ее вскоре найдет, чего не скажешь о старшем сыне. Я прав? Ты согласна со мной, моя дорогая?

– Да, сэр.

Это было произнесено мягко и нежно, и сэр Томас успокоился, глядя на Фанни. Однако девушку перемена темы, напротив, взволновала еще сильнее. Баронет некоторое время помолчал, а потом принялся ходить взад‑ вперед по комнате. Он нахмурился, и теперь Фанни не смогла определить, что доставило ему большее неудовольствие – то ли ее строптивость, то ли взбалмошное поведение его старшего сына, о котором они только что говорили. Она не в силах была смотреть в глаза дяде, чтобы понять, отчего он сейчас так сердится. Наконец, сэр Томас остановился посреди комнаты и произнес:

– Дитя мое, признайся, может быть, тебе не нравится характер мистера Кроуфорда?

– Нет, сэр, характер у него самый обыкновенный.

Фанни хотела добавить, что ей совсем не нравятся его жизненные принципы, но побоялась. Она только представила себе, что за одной‑ единственной фразой сразу последует долгая и изнурительная дискуссия. Ей придется объяснять все по порядку и неизвестно, сможет ли она убедить дядю в своей правоте. Тем более, что в основном девушке не нравилось поведение Генри по отношению к ее кузинам, а она дала себе слово не расстраивать сэра Томаса и не говорить ничего про ухаживания мистера Кроуфорда одновременно за Марией и за Джулией. Особенно могло это навредить Марии, а Фанни никогда не позволила бы себе сделать нечто такое, что пошло бы во вред ее кузинам. Но если не упоминать их, то и разговора не получилось бы. Мисс Прайс наивно считала, что для такого прозорливого, чуткого и умного человека, как ее дядя, будет достаточно услышать только то, что Генри ей не по душе. Но, к несчастью, она горько разочаровалась в своем предположении.

Сэр Томас подошел к столу, за которым сидела и дрожала несчастная Фанни и ровным голосом произнес:

– Как я полагаю, разговаривать с тобой долее просто бесполезно. Наступило время подвести итоги и закончить эту обоюдно неприятную и болезненную процедуру. Я не могу больше заставлять ждать мистера Кроуфорда. Но в заключение я хочу сказать, что поведение твое в высшей степени эгоистично. Ты очень сильно разочаровала меня сегодня, совсем не то я ожидал услышать от тебя. Потому что, как ты заметила, я стал о тебе весьма высокого мнения, когда вернулся в Англию и своими глазами увидел все положительные перемены, которые произошли с тобой за время моего отсутствия. Я‑ то думал, что у тебя нет того самомнения и болезненного пристрастия к независимости, которые преобладают сейчас у молодых женщин. Кстати сказать, такие девицы не слишком‑ то популярны в свете. Но ты сейчас доказала, что можешь быть своенравной и упрямой, что ты возомнила себе, будто все будешь решать сама. В тебе не осталось ни капли уважения к твоему дяде. Ты не подумала о том, что мы тоже имеем какое‑ то право решать, каким будет твое будущее. Но ты предпочитаешь сама разбираться в своих проблемах. Ты ведь даже не сочла нужным сначала посоветоваться со мной или попросту пожаловаться, если уж мистер Кроуфорд тебе неприятен. Да, мне грустно сознавать, что я так жестоко ошибся.

Более того, у тебя даже и тени сомнения не мелькнуло, что этот брак, скорее всего, будет весьма выгоден и твоей семье – и родителями, и братьям, и сестрам. Нет, о них ты вообще вряд ли когда‑ нибудь задумывалась. Зачем? Ты ведь привыкла думать только о себе. И лишь из‑ за того, что этот достойный во всех отношениях юноша не совсем похож на твоего сказочного принца, о котором мечтают все девушки, ты готова ему отказать. Ты даже не попросила у него времени все тщательным образом обдумать. Нет, ты сразу отказываешься, даже не имея в мыслях трезво оценить обстановку. Тебе предлагают все – и поместья, и деньги, и положение в обществе! А ведь такие женихи на дороге не валяются. Вряд ли такой удобный случай подвернется тебе дважды.

Подумать только! Симпатичный молодой человек, образованный, настоящий умница, с прекрасными манерами, талантливый и обаятельный, предлагает ей руку и сердце, а она от него нос воротит. Фанни, поверь мне, старому и опытному человеку. Ты можешь прожить на свете еще восемнадцать лет и не встретить никого, кто заинтересовался бы твоей особой, а если такой и найдется, то вряд ли он будет владеть хотя бы половиной того состояния, что имеет мистер Кроуфорд, а что касается личных положительных качеств Генри, то такого человека вряд ли удастся найти.

С каким удовольствием я выдал бы замуж за него любую из своих дочерей! Правда, Мария тоже нашла себе неплохую партию, но если бы Генри попросил руки Джулии, то я бы с радостью согласился и отдал бы ее куда охотней, чем Марию мистеру Рашуорту. – Он немного помолчал и продолжал: – Я бы сильно удивился, если бы одна из моих дочерей, получив предложение от молодого человека, первым делом не бросилась бы ко мне за помощью и советом. К тому же я могу точно сказать, что бы я ни посоветовал, мои дочери не стали бы мне противоречить и доказывать с пеной у рта свою правоту. Мне было бы очень больно слушать их пререкания и недовольство. Я бы назвал такое поведение бесстыдным и позорным. Конечно, к тебе это не относится, поскольку ты не мой ребенок. Но, Фанни, как же сердце тебе не подсказывает, что нельзя быть такой неблагодарной…

Он не договорил, а только печально опустил голову и задумался. Фанни уже не старалась сдерживать слез. Она открыто рыдала и сэр Томас, увидев, как расстроилась девушка, решил не продолжать этот разговор, чтобы не взволновать ее еще сильнее и не рассердиться самому. Сердце Фанни разрывалось на части. Ведь дядюшка сейчас так расписал свою племянницу, обвинив ее во всех смертных грехах, что ей нечего было добавить в свое оправдание. Самонадеянная, эгоистичная, упрямая и неблагодарная особа! Она разрушила возлагаемые на нее надежды, и теперь мнение дяди о ней резко изменилось. Как же ей жить дальше?

– Простите меня, – всхлипнула мисс Прайс. – Пожалуйста, простите…

– Простить! Да, тут есть за что просить прощения. Я думаю, что позже ты все же осознаешь, насколько была неправа.

– Если бы у меня был другой выход! – продолжала сквозь слезы девушка. – Но поймите, я же знаю, что никогда не смогу сделать его счастливым, да и сама буду чувствовать себя несчастной рядом с ним.

Она снова разрыдалась, но на этот раз, видя ее безутешное горе, сэр Томас немного смягчился. Он даже не обратил внимание на то, что теперь Фанни умоляла его не продолжать разговор, явно давая понять, что будет «несчастна» с мистером Кроуфордом, и это должно было задеть его за живое. Баронет же подумал, что лучше всего, если сам молодой человек попросит ее быть к нему немного благосклоннее. Сэр Томас прекрасно знал, что Фанни – девушка нервная, но, в то же время и легко поддающая постороннему влиянию. Мистеру Кроуфорду надо проявить немного терпения, немного надавить на нее, где‑ то попросить, а где‑ то наоборот, выказать твердость, короче говоря, изобрести этакую смесь настроений, как это принято у влюбленных. А там, глядишь, со временем дело пойдет на лад. Не надо было только торопиться. Если юноша настойчив, вернее, если его любовь настолько сильна, что он может быть настойчивым и упорным, тогда, по мнению сэра Томаса, никакие препятствия ему не страшны.

– Хорошо, – наконец произнес баронет серьезным тоном, в котором, однако, уже не слышалось ни гнева ни раздражения, – перестань плакать и утри слезы, дитя мое. Слезы делу не помогут, да и нервы надо успокоить. Собирайся, и пойдем вместе вниз. Мистер Кроуфорд и без того уже заждался. Ты должна сама предстать перед ним и все объяснить. Он имеет на это право, как я полагаю. Во всяком случае, я не собираюсь передавать ему твои слова. Это, как ты справедливо считаешь, только ваше личное дело. И заодно объясни ему, что ты никогда не потворствовала его ухаживаниям и не давала повода думать, что относишься положительно к его притязаниям. Все это ты должна высказать мистеру Кроуфорду сама, тем более, как мне кажется, он воспринял твои вчерашние слова несколько по‑ иному.

Услышав все это, Фанни сжалась в комочек. Она выглядела до того беспомощной и несчастной, что сэр Томас, с жалостью взглянув на это безобидное запуганное создание, решил все же проявить свою снисходительность. Конечно, ему было горько сознавать, что Фанни настроена категорически против Генри, но он продолжал лелеять надежду на то, что времени у мистера Кроуфорда впереди вполне достаточно, и упрямство мисс Прайс может быть сломлено. Однако именно сейчас, посмотрев еще раз на ее припухшие и красные от слез глаза, он решил, что пока не стоит показывать Генри племянницу, ибо такая встреча вряд ли принесет пользу хоть одной из сторон. Махнув рукой, он пробормотал что‑ то невнятное и вышел из комнаты, оставив Фанни совершенно одну. Как только дверь за ним закрылась, девушка опять расплакалась, теперь уже во весь голос, не стесняясь того, что ее могут услышать даже внизу.

Мысли Фанни путались, и ей никак не удавалось сосредоточиться. Прошлое, настоящее, будущее – все теперь смешалось и, казалось, не было выхода из этого положения. Но самое страшное – это те слова, которыми охарактеризовал Фанни ее родной дядюшка. Эгоистичная и неблагодарная! Теперь никогда ей не вернуть душевного покоя. И никого сейчас не было рядом, с кем Фанни могла бы поделиться своим горем и посоветоваться, как поступать дальше. Ее единственный друг был далеко. Возможно, ему удалось бы смягчить отца и убедить его, что она совсем не бессердечная и уж назвать ее неблагодарной никак нельзя. Но теперь ей придется смириться с этими упреками, заново переживать их каждый день. Даже когда сэр Томас не будет говорить об этом вслух, каждый раз, глядя на него, Фанни станет вспоминать этот страшный разговор. Девушка чувствовала, что уже начинает ненавидеть мистера Кроуфорда – если он действительно любит ее, то почему хочет сделать такой несчастной? Неужели он не понимает, что самое лучшее сейчас для них обоих – это его немедленный отъезд из поместья?

Прошло минут пятнадцать, и сэр Томас вернулся в Восточную комнату. При виде дядюшки Фанни едва не лишилась чувств. Но он заговорил с ней спокойно, от строгости не осталось и следа, и постепенно девушка ожила. В голосе баронета звучало участие.

– Мистер Кроуфорд только что ушел, – начал он. – Я думаю, не стоит передавать тебе подробно содержание нашей беседы. Наверное, тебе хватит пока что собственных переживаний, и я не стану рассказывать тебе о его состоянии. Достаточно заметить, что он вел себя так, как и подобает настоящему джентльмену. Теперь я убежден, что мы с ним прекрасно понимаем друг друга. Лишь только я сообщил ему, что ты сейчас находишься в растерянности и не можешь к нему спуститься, он тут же раскланялся, заметив, что не имеет никого права тревожить тебя, и ушел домой.

Фанни быстро взглянула на дядюшку и тут же снова опустила глаза.

– Разумеется, – продолжал баронет, – он хотел повидаться с тобой, чтобы окончательно все решить. И просил он всего пять минут. С моей стороны было жестоко отказывать ему в такой малости. Но, конечно, только не сегодня. Возможно, он вернется сюда завтра, когда ты окончательно успокоишься и придешь в себя. В настоящий момент тебе надо как можно быстрее взять себя в руки. И перестань плакать – эти слезы только выматывают из тебя всю душу. Если ты хочешь доказать мне, какая ты послушная и собранная, то немедленно прекратишь реветь. В самом деле, нельзя же так давать волю своим чувствам! Я бы посоветовал тебе сейчас немного прогуляться, свежий воздух быстро приведет тебя в норму. Походи часок по парку, тебе пора немного пройтись – по‑ моему, ты уже засиделась в четырех стенах… И еще одно. Прости, что я возвращаюсь к старому разговору… Я никому внизу не стану говорить о том, что сегодня произошло. Никому, даже твоей тетушке Бертрам. Не надо расстраивать ни ее, ни кого бы то ни было. Только и ты меня не подводи и тоже молчи, будто ничего не было. Договорились?

Фанни радостно закивала. Эту просьбу она не только с радостью бы выполнила, но и сама мечтала, чтобы грустные события, имевшие место сегодня утром, не стали достоянием всего семейства. Девушка прекрасно понимала, что сэр Томас сейчас идет ей навстречу, и от всего сердца оценила его доброту и тактичность. Теперь ее не страшили бесконечные упреки тетушки Норрис. Баронет вышел из комнаты, оставив племянницу немного приободрившейся. Она могла снести все на свете, но только не едкие и злобные замечания миссис Норрис. Сейчас бы она согласилась даже встретиться с мистером Кроуфордом, но не выслушивать занудливые и несправедливые замечания тети.

Фанни сделала все, как посоветовал сэр Томас. Она вытерла слезы и тут же отправилась в парк. Пока она бродила на свежем воздухе, любуясь природой, она, сама того не замечая, успокоилась и чувствовала себя куда уверенней, чем сидя в полном одиночестве в Восточной комнате.

Девушка раздумывала теперь над тем, как бы ей вернуть доброе расположение дяди, как доказать ему, что она вовсе не такая, какой он ее представил. Правда, баронет попросил ее никому ничего не рассказывать. Пусть это будет ее первым испытанием на пути к восстановлению взаимопонимания. Ведь для молоденькой девушки такая задача вовсе не проста – ничего не говорить о своих сердечных делах. К тому же по внешнему виду Фанни, по ее возбужденному состоянию и душевному дискомфорту, ясно отражающемуся на ее лице, со стороны можно было догадаться, что тут происходит что‑ то неладное. А Фанни теперь не могла даже допустить того, чтобы тетушка Нориис что‑ то заподозрила. Значит, надо было собраться и не подавать виду, что на душе у нее скребут кошки.

Когда девушка вернулась домой, она тут же направилась снова в Восточную комнату. Каково же было ее изумление, когда, открыв дверь, она увидела, что в камине пылает яркий огонь. И это еще раз подчеркивало доброе снисходительное отношение к ней сэра Томаса. Сейчас она ощущала такое чувство благодарности к своему дяде, что у нее даже защемило сердце. Она не могла даже представить себе, что баронет удосужился вспомнить о таком пустяке, как камин. Когда же в комнату вошла служанка, чтобы проверить, все ли в порядке, она тут же рассказала Фанни, что сэр Томас приказал протапливать «Восточную» каждый день.

– Я, наверное, и в самом деле глупая и неблагодарная скотина! – сказала вслух Фанни, когда служанка ушла. – Господи, но это же не так!

Больше Фанни никого не видела до самого обеда. За столом шла самая обыденная беседа, и дядюшка ничем не выказывал своего раздражения или недовольства. Если уж он решил скрыть все от своей жены и миссис Норрис, то у него это получалось просто исключительно. Несколько раз Фанни казалось, что он ведет себя довольно скованно, но ее сомнения вскоре рассеялись, и она поняла, что уж слишком пристально смотрит на него и от этого ее фантазия просто начинает излишне бурно работать.

Вот тетушка Норрис, как всегда, нашла какой‑ то пустяковый повод, чтобы привязаться к Фанни и начать ее терзать прямо за обеденным столом. На этот раз миссис Норрис возмущалась непростительным поведением Фанни, которая, оказывается, посмела выйти в парк, не упредив об этом свою тетушку. Да какое она имела право! Фанни молча выслушивала упреки и даже не пробовала защищаться. Во‑ первых, она знала, что сделала это с согласия самого сэра Томаса, а во‑ вторых, не считала нужным вступать в спор со вздорной тетушкой. Тем более что ее высказывания по сравнению с гневом дяди были сущим пустяком.

– Да если бы я знала, что ты собираешься погулять, – бушевала миссис Норрис, – я бы дала тебе пару поручений. К тому же ты могла бы зайти и ко мне домой, а я бы предварительно тебе сказала, что передать Нэнни. Так вот, вместо этого, мне пришлось самой туда идти! Ты доставила мне массу неудобств, своим дурным поведением. Ты ведь прекрасно знаешь, что у меня нет ни единой свободной минутки, и ты могла бы вместо меня сходить в Белый дом. Так нет же! Оказывается, ты даже не сочла нужным предупредить меня о том, что уходишь. И уж говорить не приходится, что ты просто обязана предлагать свои услуги, когда куда‑ то собираешься. Я думаю, ты не преследовала никакой цели, выходя из дома, и какая тебе разница, в конце концов, в какую сторону идти, если ты все равно шатаешься без дела!

– Это я порекомендовал Фанни прогулку по парку, – вступил в разговор сэр Томас. – Поскольку там самое сухое место, и она могла бы подышать свежим воздухом, не боясь при этом простудиться.

– Неужели? – удивилась миссис Норрис и тут же широкая улыбка озарила ее лицо. – Как это мило и трогательно, сэр Томас. Но вы просто не знаете, что до моего дома тоже ведет сухая тропинка. И там вовсе не сыро. Ничего страшного не случилось бы, если наша Фанни прогулялась бы до моего дома и выполнила кое‑ какие поручения. Я была бы ей так обязана! Это она виновата, что мне пришлось бежать туда самой. Ну почему она нам ничего не сказала? – возмущалась миссис Норрис. – Нет, я давно уже замечаю за Фанни, что она становится какой‑ то эгоистичной. Она перестает слушаться, делает все сама, и именно так, как ей больше нравится. И попробуй возразить – она тут же начинает огрызаться. Вот и сегодня, вы только подумайте, пошла гулять и никому ничего не сказала. Что‑ то больно независимая она у нас стала последнее время. Фанни, я посоветовала бы тебе как можно скорее отделаться от своей никому не нужной самостоятельности.

Сэр Томас, который только сегодня утром говорил племяннице примерно то же самое, немного смутился и постарался побыстрее сменить тему разговора. Однако, это ему удалось не сразу, потому что тетушка Норрис уже достаточно разошлась, чтобы переключиться на что‑ либо другое. Она продолжала всячески поносить племянницу, одновременно успевая превозносить младших Бертрамов, всячески ставя их в пример мисс Прайс. Успокоить миссис Норрис казалось делом безнадежным и половину всего времени, отведенного на обед, она вспоминала недобрым словом несчастную Фанни, отважившуюся на прогулку «без спроса».

Но вскоре обед закончился, а вечером мисс Прайс почувствовала значительное облегчение. Весь день у нее не задался, и она была выбита из колеи с самого утра. Теперь же, ближе к ночи, все вокруг понемногу угомонились, и настроение у девушки улучшилось. Она считала, что поступила вполне справедливо, рассказав сэру Томасу все начистоту, и была искренне уверена в своей правоте. К тому же она надеялась, что гнев дядюшки вскоре пройдет, что он уже начал постепенно стихать, а потом, трезво оценив обстановку, сэр Томас, будучи человеком рассудительным, сам придет к заключению, что его племянница была права, потому что, никакой брак без любви не может быть счастливым. А она знала, что баронет желает ей только счастья, и особенно, в семейной жизни.

Когда состоится та самая встреча Фанни с мистером Кроуфордом, которой дядюшка уже успел запугать племянницу, то все должно было, по расчетам Фанни, встать на свои места. Поняв, что ему не добиться взаимности, Генри не станет более откладывать свой отъезд из Мэнсфилда. А когда он перестанет напоминать о себе своим присутствием, то и сам вопрос о его свадьбе с Фанни отпадет сам по себе, и в скором времени все позабудется. Мисс Прайс была совершенно уверена в том, что ее отказ не слишком огорчит мистера Кроуфорда, так как он не был одним из тех однолюбов, которые, лишившись своей пассии, готовы горевать всю оставшуюся жизнь. Он должен был утешиться очень скоро, тем более, что Лондон представлял лекарство для исцеления сердечных ран в больших количествах. И мистер Кроуфорд, очутившись в столице, скоро сам начнет посмеиваться над своим увлечением, да еще скажет спасибо Фанни, что она ему отказала. Иначе могло совершиться непоправимое.

Вскоре после того, как со стола убрали чайную посуду, к сэру Томасу подошел слуга и тихо что‑ то шепнул ему. Баронет удалился. Но это случалось в доме настолько часто, что Фанни не придала событию никакого значения, полностью погрузившись в свои мечты и надежды. Каково же было ее изумление, когда спустя десять минут все тот же слуга подошел к ней и, поклонившись, тихо произнес:

– Сэр Томас просит вас пройти к нему в кабинет, мэм. Он хочет поговорить с вами.

Фанни, застигнутая врасплох, побледнела. В ее голове проносились самые отчаянные предположения. Она тут же вскочила со стула, и хотела было уже идти, как ее остановила миссис Норрис.

– Постой‑ ка, Фанни, куда это ты собралась? Не спеши, детка. Тут какая‑ то ошибка. И зачем бы ты понадобилась сэру Томасу? Скорее всего, он имел в виду меня. Бэдли, – обратилась она к слуге, – а ты уверен, что баронету нужна именно Фанни? Ты его правильно расслышал? Ты, скорее всего все не так понял. Сэр Томас имел в виду меня. Так вот, я уже иду.

– Нет, мэм, – твердым голосом повторил слуга. – Сэр Томас просил прийти к нему в кабинет мисс Прайс. Я уверен в том, что не ослышался. – На лице Бэдли появилась язвительная улыбка, которая могла означать лишь одно: «По такому вопросу, который будет обсуждаться в кабинете сэра Томаса, тебя, старая карга, никто бы тревожить и не подумал».

Миссис Норрис только презрительно фыркнула и снова занялась своим вышиванием. Фанни послушно последовала за слугой, трепеща от волнения, и через минуту оказалась в кабинете дядюшки один на один с мистером Кроуфордом.

Глава 33

Встреча продолжалась гораздо дольше, чем рассчитывала Фанни, и оказалась довольно бестолковой. Генри Кроуфорда не так‑ то легко было удовлетворить. Он продолжал упорно добиваться от девушки хоть какой‑ то взаимности, на что, впрочем, рассчитывал и сэр Томас, пригласив Фанни в кабинет. Во‑ первых, Генри считал, теша свое самолюбие, что мисс Прайс без ума от него, хотя, возможно, еще сама этого не осознает. А во‑ вторых, он был абсолютно уверен в том, что под его внимательным наблюдением ее чувства смогут стать еще более нежными и глубокими, а поэтому отчаиваться он просто не видел смысла.

Сам Генри был безумно влюблен, и уже не замечал того, как к нему на самом деле относится девушка. Он упивался своими собственными чувствами, а каким образом он собирался добиваться взаимности, его мало интересовало в данный момент. Главное, что сейчас он был счастлив независимо от ответа Фанни.

Но он не отчаивался и не собирался отказываться от своего выбора. У него было достаточно оснований, чтобы не расстраиваться и продолжать упорствовать. Генри надеялся, что его любовь растопит сердце Фанни, и ее равнодушие пока что только будоражило его воображение и подтверждало его уверенность в то, что за такую девушку стоило бороться. Ему было невдомек, что это сердце уже давным‑ давно отдано другому. Мистер Кроуфорд даже и подозревать не мог, что это уже свершилось задолго до его появления в Мэнсфилде. Он наивно полагал, что Фанни просто никогда не сталкивалась ни с чем подобным, а так как любовное увлечение для нее в новинку, то вполне естественно и то, что она сейчас растерялась и ведет себя несколько странно. Она, по мнению Генри, была еще слишком молода, чтобы суметь вот так сразу разобраться в своих чувствах. К тому же Фанни всегда отличалась скромностью, и видимо, это еще больше мешало ей понять самое себя. В общем, по рассуждениям мистера Кроуфорда, Фанни надо было временно оставить в покое, и дать ей шанс не спеша проанализировать, что же творится в ее душе.

Отсюда следовало, что как только Фанни осознает, что ее действительно любит такой человек, как Генри, она без памяти влюбится и сама. В этом он даже не сомневался. Еще бы! Генри был о себе весьма высокого мнения и считал, что не ответить на его страсть просто невозможно, а раз это только дело времени, то тут уж придется немного подождать. Успокоив себя таким образом, он теперь не слишком переживал, что Фанни еще не пришла в себя от его признания и не успела ответить на его чувства. Генри не боялся сложностей, а уж такой пустяк, как ожидание, и вовсе мог пережить. Напротив, некоторые осложнения в романе с мисс Прайс даже возбуждали в нем некий азарт, сравнимый, пожалуй, с охотничьим. Он привык к легким победам, но сейчас приходилось стараться заслужить любовь этой милой сумасбродки. «Что ж, так даже интересней», – рассуждал он.

Однако для Фанни, которая всю жизнь сталкивалась с препятствиями и ограничениями, такой вид спорта оказался непонятным. К ее великому удивлению, девушка вскоре поняла, что Генри не намерен сдаваться. Казалось, она так красноречиво описала свои чувства, что любой другой давно бы махнул рукой на свою нелепую затею. Но только не Генри. Напрасно Фанни распространялась о том, что не любит его и никогда не полюбит, что никаких перемен в ее отношении к нему не предвидится, поскольку ей даже больно и неприятно думать об этом. Она умоляла мистера Кроуфорда не упоминать больше о взаимности и о своих чувствах. Она просила его немедленно оставить ее в покое, добавив, что лучше всего было бы, если б он вообще никогда не появлялся в ее жизни.

Когда же мистер Кроуфорд ответил, что это, увы, не в его силах, мисс Прайс принялась объяснять, что слишком уж разные у них взгляды на жизнь, и что они никак не совместимы, потому что отличаются и образованием, и привычками, и манерой держаться в обществе. Короче говоря, Фанни пыталась доказать, что сама природа против их союза – настолько уж они несхожи характерами.

Выслушав внимательно предмет своего обожания, изредка при этом кивая, Генри вздохнул и решительно произнес:

– Мисс Прайс, вы же сами не станете отрицать, что мы с вами прекрасно понимаем друг друга, что мы отлично проводим время вместе. У вас нет никакого отвращения ко мне. Значит, вы просто еще не привыкли к моему обществу и вам немного боязно довериться собственному сердцу. Что ж, время покажет, кто из нас прав. Тем не менее, любовь моя к вам не угаснет, как, впрочем, и надежда на взаимность.

Фанни знала, чего она хочет, но не понимала, что ее мягкость и нежность в отношении окружающих создают неверное впечатление о ее чувствах. Разумеется, она была приветлива со всеми обитателями Мэнсфилда, и поскольку никогда никому не перечила и старалась ни с кем не ссориться, отсюда Генри и сделал вывод, что он ей приятен. Или, по крайней мере, вовсе не противен. Правда, излишняя стеснительность Фанни граничила с самоотречением, что доставляло самой девушке немало неудобств.

Сейчас мистер Кроуфорд в ее глазах выглядел несколько иначе, нежели летом и осенью. Тогда он казался ей предателем, тайным и коварным почитателем Марии. Она питала к нему отвращение и наделяла всеми существующими пороками. И если даже у Генри были хорошие качества, она их не замечала. Сейчас перед ней стоял совсем другой мистер Кроуфорд. Это был страстно влюбленный юноша, согласный отдать ей все свое состояние, человек, который видел свое счастье только в браке с мисс Прайс. Он без конца мог говорить о своих возвышенных чувствах, и речи его были настолько приятны, что их можно было слушать в течение долгого времени и не уставать. И в довершение всего, он сделал для Уильяма то, что не смог бы никто другой – этого Фанни тоже не могла забыть.

Да, мистер Кроуфорд сильно изменился. Разумеется, Фанни имела полное право презирать его таким, каким он проявил себя и в Сотертоне, и в Мэнсфилдском Парке во время постановки спектакля. Но те времена прошли. И сейчас он, казалось, полностью исправился, и Фанни была обязана изменить свое отношение к этому молодому человеку. Она должна была проявить сочувствие и симпатию к нему, осознать, как высоко он ставит ее и ценит ее характер, и в конце концов, девушка понимала, что остается у него в неоплатном долгу за назначение Уильяма.

Поэтому слова путались у нее в голове, и Фанни как‑ то неубедительно говорила о своем безразличии, тут же вплетая в свою речь слова о бесконечной благодарности мистеру Кроуфорду. Поэтому ее доводы, во всяком случае, для тщеславного Генри, показались довольно слабыми. Искра надежды вспыхнула с новой силой и мистер Кроуфорд, удовлетворенный, закончил разговор на весьма оптимистичной ноте, заверив Фанни, что согласен ждать сколь угодно долго окончательной перемены ее настроения.

Генри отпустил Фанни с неохотой, тогда как для нее окончание этой беседы явилось невыразимым облегчением. Однако в глазах мистера Кроуфорда не было и намека на отчаяние. Видимо, он вознамерился добиться ее любви, что полностью подтверждало его пламенное признание.

Мисс Прайс сердилась. Она негодовала и удивлялась, как же можно так упорствовать. Он опять показался ей чересчур назойливым. Фанни не могла понять, как можно так приставать и твердить одно и то же, когда она явно отказывает ему и просит оставить ее в покое. Но разговор шел о его собственном благополучии и удовольствии, а это, видимо, было для Генри самым главным, и он становился слепым по отношению к настроениям Фанни. Но возможно, она была в этом немного виновата сама. Ведь если бы она открыла ему свои сердечные тайны, то он, скорее всего, отступился бы от нее. Но девушка, к своему великому сожалению, не могла доверить Генри свои секреты.

Фанни размышляла над этим, уютно устроившись в Восточной комнате у камина, который теперь зажигали каждый день по приказу сэра Томаса. Она думала о своем прошлом и настоящем, представляла будущее и не могла понять, что же с ней произойдет. Но что бы ни случилось, она верила, что обстоятельства не могут сложиться таким образом, что ее отношение к Генри Кроуфорду перерастет в любовь.

Пока что она наслаждалась теплом огня и тем, что у нее по крайней мере была своя комната, где она могла бы посидеть в одиночестве и порассуждать о своей судьбе.

Сэр Томас счел разумным не присутствовать при разговоре Фанни и Генри. Он тактично удалился из кабинета еще до того, как туда вошла племянница, и теперь с нетерпением ожидал результата их встречи. Как только беседа закончилась, Генри разыскал его и дал полный отчет о происшедшем. Поначалу баронет расстроился. Он считал, что час уговоров такого красноречиво человека, как мистер Кроуфорд, несомненно, положительно повлияет на решение мисс Прайс. Но потом, увидев, что Генри настроен оптимистично и даже не думает отступать, сэр Томас немного повеселел. Уверенность мистера Кроуфорда была настолько заразительной, что теперь и сам баронет уверовал в успех.

Со своей стороны сэр Томас обещал всяческую поддержу. Он по достоинству оценил и упорство Генри, и мягкость Фанни, и таким образом их союз продолжал оставаться самым желанным для баронета. Он повторил мистеру Кроуфорду, что его присутствие в Мэнсфилдском Парке всегда будет только радовать его обитателей, и что Генри может приезжать сюда в гости так часто, как посчитает необходимым. Взяв на себя ответственность высказать мнение других, сэр Томас подтвердил, что все родственники и друзья Фанни желают того же.

Баронет приободрил молодого человека, тот остался доволен обещанной помощью, и оба джентльмена, расставаясь, пожали друг другу руки, как лучшие друзья.

Сэр Томас был вполне удовлетворен словами Генри и, окрыленный новой надеждой, посчитал, что не стоит сейчас быть чересчур навязчивым и приставать к племяннице с расспросами. Он справедливо считал, что с ней надо вести себя как можно мягче и добрее – только тогда можно чего‑ то добиться. Он подумал, что одобрение такого брака со стороны семейства Прайсов в данном случае могло подстегнуть Фанни и поторопить ее с решением вопроса. Баронет не сомневался, что если родители Фанни узнали бы о предложении Генри, они были бы в восторге и со своей стороны постарались бы уговорить непокорную дочь согласиться выйти замуж за мистера Кроуфорда. Однако этот вопрос еще надо было тщательно продумать. Теперь же, теша себя мыслью, что пока не все потеряно, сэр Томас, встретившись с племянницей, тут же расплылся в улыбке и заговорил самым дружелюбным тоном:

– Ну что ж, Фанни, я виделся с мистером Кроуфордом и он рассказал мне все, о чем вы говорили в моем кабинете. Это удивительный человек. Ты должна понимать, какие чувства ты смогла разбудить в этом юноше! Так уж получилось, что в наш век любовь стала мимолетна, она проходит, не успев даже по‑ настоящему задеть сердца молодых людей. Здесь же чувства весьма серьезные. Генри не отчаивается, его любовь настолько сильна, что даже твой отказ не может убить ее. Его можно только уважать за такое постоянство, ведь сегодня это большая редкость. Но он сделал правильный выбор – ты вполне достойна настоящей искренней любви.

– Мне очень жаль, сэр, – ответила Фанни, – что мистер Кроуфорд никак не может отказаться от меня. Я понимаю, что это делает мне честь и я весьма благодарна за теплые чувства. Но дело в том, что я убеждена в себе, ведь я ему сказала, что не в моих силах…

– Дорогая моя, – перебил сэр Томас, – не надо так торопиться. Мне известны твои чувства, так же как тебе – мои сожаления по этому поводу и мои тайные мечты относительно устройства твоей судьбы. Больше ни ты, ни я пока что не можем сделать, поэтому не надо и лишних слов. С данного момента давай с тобой договоримся больше не разговаривать на эту тему. Тебе не придется ни волноваться, ни бояться, что я вернусь к этому разговору. Как ты понимаешь, не в моих интересах уговаривать тебя выйти замуж помимо твоей доброй воли. Мне важно только, чтобы ты была счастлива и жила в достатке. Что касается мистера Кроуфорда, то все, что он затеял, остается на его усмотрение и на его же собственный риск. Никто тебя не станет принуждать поступать так, чтобы тебе это было противно. Я разрешил ему приезжать к нам в гости, на что имею, я думаю, полное право. Для тебя он будет простым гостем, мы будем принимать его, как и прежде, все вместе, так что неприятные воспоминания можешь позабыть. Он ведь уезжает из Нортгемптоншира, поэтому, я думаю, мы можем себе позволить пойти на такую маленькую жертву, верно? Неизвестно, что будет потом. Ну а теперь, милая Фанни, кажется, я сказал все, что хотел. Больше мы к этому вопросу возвращаться не будем.

Больше всего воодушевило девушку сообщение дяди о том, что мистер Кроуфорд в ближайшем будущем уедет из Мэнсфилда. Однако он был так вежлив и так добр, что Фанни подумала: «Интересно, как бы он себя вел, если узнал хотя бы половину правды о поведении Генри в свое отсутствие. Наверняка бы позаботился о том, чтобы и духу его не было вблизи Парка».

Впрочем, сэр Томас прекрасно видел, как относится Мария к мистеру Рашуорту, и тем не менее преспокойно выдал ее замуж. Так что не дядюшке было судить о прелестях романтической любви!

Но Фанни было всего восемнадцать лет, и она искренне верила в то, что Генри Кроуфорд не будет любить ее вечно. Получая каждый раз равнодушие в ответ на свои пылкие признания, он со временем должен был остыть и перестать надеяться на чудо. Правда, сколько недель или даже месяцев должно пройти, прежде чем он охладеет к ней, Фанни не могла даже предположить. Было бы нечестно рассуждать об этом, поскольку длительность влюбленности мистера Кроуфорда находилась в прямой зависимости от совершенства самой мисс Прайс.

Несмотря на свое обещание, сэр Томас был все же вынужден еще раз вернуться к теме брака Фанни и Генри. Получилось это не по его воле. Он сдержал свое слово и никому ничего не рассказывал, но только сам мистер Кроуфорд не стал держать в тайне от окружающих своих планов и имел на это полное право. Он и не думал скрывать своего отношения к прелестной мисс Прайс. Каждый раз, возвращаясь в дом Грантов после встречи с Фанни, он любил разговаривать со своими сестрами о будущем, видя его не иначе, как совместно с мисс Прайс.

Когда сэр Томас узнал об этом, он счел необходимым тут же все поведать и своей супруге, и миссис Норрис. Правда, последней он признался с большой неохотой, заранее представляя себе, какой неприятный разговор получится у нее с Фанни. Разумеется, он уже предчувствовал, что тетушка Норрис отреагирует пусть бурно, но при этом еще и достаточно несправедливо, чем нанесет Фанни очередную душевную травму. И хотя он понимал, что тетушка будет руководствоваться самыми чистыми намерениями, но все, как обычно, закончится тем, что ее благородные побуждения обернутся упреками и осуждением провинившегося.

Но на этот раз, к радости сэра Томаса, все вышло по‑ другому. Он потребовал не обсуждать эту тему с племянницей, не особенно надеясь на то, что тетушка Норрис послушается его, но она, как ни странно, не только обещала, но и выполнила его просьбу. Разумеется, новость поразила и рассердила ее. Но только миссис Норрис больше огорчилась не тому, что Фанни отказала мистеру Кроуфорду, а тому, что она вообще получила от него предложение руки и сердца. По ее мнению, это было оскорблением для Джулии, которая по всем признакам должна была стать избранницей Генри. Но, по этой же причине, тетушка не стала ничего говорить мисс Прайс, а просто смотрела на нее с нескрываемым неприятием.

Кроме того, помня о приказе сэра Томаса, миссис Норрис сдерживала себя. Для Фанни это было облегчением. Она могла сколь угодно долго выдерживать взгляды тетушки, лишь бы только не слышать ее нравоучительных речей на темы морали.

Леди Бертрам восприняла это событие по‑ другому. Она считалась в молодости красавицей, и для нее красота и богатство были теми единственными двумя критериями, которыми определялось уважение окружающих и положение в обществе. Известие о том, что Фанни получила предложение от такого состоятельного человека, как мистер Кроуфорд, тут же подняло в ее глазах племянницу на недосягаемую высоту. Теперь леди Бертрам убедилась в том, что мисс Прайс действительно симпатична и, кроме того, раз уж она удостоилась такой чести от Генри, то теперь тетушка успокоилась, что имеет такую незаурядную племянницу.

– Ну что ж, Фанни, – заговорила леди Бертрам, как только они остались вдвоем. (Этого момента тетушка ждала с нетерпением). – Сегодня мне твой дядюшка поведал кое о чем, и я осталась весьма довольна этой новостью. Правда, он просил меня не говорить с тобой об этом, но я выпросила разрешение один раз все же обсудить с тобой данную тему. Только один раз, Фанни, а потом все будет забыто. Что ж, ты меня в каком‑ то смысле порадовала… – Тетушка немного помолчала и вдруг добавила. – Что ни говори, а семья наша всегда славилась красивыми женщинами!

Фанни покраснела, смутилась и не знала, что отвечать, но потом решила задеть самую чувствительную душевную струну тети.

– Дорогая тетушка, – тихо начала она. – Мне кажется, что вы вполне согласились бы с моим решением. Вы же не захотели бы, чтобы я дала свое согласие? Ведь если бы я вышла замуж, то тотчас бы уехала из Мэнсфилда, и вы бы без меня скучали. Я уверена в том, что вы бы очень переживали, если меня не будет рядом…

– Нет, милая, тут ты ошибаешься. Если бы ты вышла замуж за такого состоятельного юношу, я уж как‑ нибудь справилась бы и без тебя. И никакой жертвы с моей стороны тут бы не было. Ты должна понять, Фанни, что такие предложения делаются, может быть, только раз в жизни, и не следует ими пренебрегать. Это должна помнить каждая молодая женщина.

Пожалуй, это был единственный совет, который Фанни получила от тетушки в течение восьми с половиной лет пребывания в Мэнсфилдском Парке. Девушка не стала отвечать. Она прекрасно сознавала, что если и это не подействовало на тетушку, то дальнейшие убеждения тоже ни к чему не приведут. А леди Бертрам хотелось поговорить еще немного.

– Вот что я тебе еще скажу, Фанни, – продолжала она. – Я уверена, что он влюбился в тебя на балу. Точно. Это произошло именно в тот вечер. Ты прекрасно выглядела, и это отметили все гости. Даже сэр Томас мне об этом сказал. Но ты же помнишь, что одеваться тебе помогала миссис Чепмен. Я так рада, что мне пришла в голову мысль прислать к тебе свою служанку. Надо будет обязательно рассказать сэру Томасу о том, что Генри влюбился в тебя именно в тот вечер. – Улыбнувшись своей идее, она поспешно добавила: – И еще одно, Фанни. Я тебе сделаю такой подарок, который от меня даже Мария никогда бы не получила. Когда у мопса будут щенки, я одного из них отдам тебе!

Глава 34

Когда Эдмунд вернулся в Мэнсфилд, его ждали сюрпризы. Первой неожиданностью оказалось появление мистера Кроуфорда и его сестры. Они шли, держась за руки, по деревне, и Эдмунд увидел их еще издали, как только подъехал к родным местам. Это приятно удивило мистера Бертрама, поскольку он считал, что Кроуфорды к этому времени должны были быть уже далеко, где‑ нибудь в столице. Первоначально Эдмунд планировал отсутствовать в течение двух недель, но позже передумал и намеренно задержался у приятеля, чтобы только не встречаться с мисс Кроуфорд перед ее отъездом.

Молодой священник возвращался в Мэнсфилд в полной уверенности, что теперь его дни будут заняты печальными воспоминаниями о приятных встречах, как вдруг Мэри Кроуфорд собственной персоной предстала перед его глазами. Генри от неожиданности выпустил ладонь сестры, а она только всплеснула руками от удивления и так дружелюбно поприветствовала мистера Бертрама, что тому захотелось тут же выяснить – не снится ли ему сейчас эта прекрасная дама, которая в настоящий момент, по всем расчетом, должна быть где‑ то милях в семидесяти по крайней мере от Мэнсфилда (имеется в виду только расстояние, что же касается их планов на будущее, то Эдмунду казалось, что пропасть между ними не измерить ни в каких милях).

Но о такой теплой встрече Эдмунд даже не мог мечтать, если бы и предполагал, что все же увидится с мисс Кроуфорд по приезде. Ведь теперь, когда он стал священником, он никак не рассчитывал на ласковые слова и нежный взгляд. Но теперь этого оказалось вполне достаточно, чтобы сердце его радостно забилось, и он заметно повеселел.

Но на этом сюрпризы не кончились. Как только он переступил порог дома, Фанни, обрадованная приездом кузена, тут же выложила ему новости о назначении Уильяма во всех подробностях. Эдмунд был так счастлив своему возвращению, что, очутившись, наконец, в родном доме за столом, весь день шутил и смеялся.

После обеда отец позвал сына в кабинет, и там они беседовали с глазу на глаз довольно долгое время. Сэр Томас полностью поведал Эдмунду о том, что произошло в Мэнсфилде во время его отсутствия, и в частности, рассказал о Фанни, мистере Кроуфорде и об их романе.

Мисс Прайс давно уже предчувствовала, что дядюшка не станет скрывать от сына ничего. Уж слишком долго они беседовали, и девушка справедливо полагала, что речь сейчас идет о ней. Когда же, наконец, настало время вечернего чая, и Фанни за столом встретилась взглядом с Эдмундом, она тут же потупила взор и покраснела, словно стыдясь того, как она поступила с Генри. Кузен подошел к ней, сел рядом и, взяв ее руку в свои ладони, крепко сжал ее. Девушка не могла сдержать эмоций, и на глазах ее выступили слезы блаженства.

Однако этим жестом Эдмунд вовсе не хотел показать, что разделяет ее убеждения и полностью стоит на стороне кузины. Нет, он никоим образом не одобрял поведения Фанни и того решения, о котором ему только что сообщил отец во время их конфиденциальной беседы. Он просто хотел подчеркнуть, что его интересует буквально все, что имеет отношение к самой Фанни и к ее планам на будущее. Однако он, если даже и сочувствовал в чем‑ то кузине, тем не менее, все же разделял точку зрения отца по этому вопросу.

Эдмунда не слишком сильно удивил отказ Фанни выйти замуж за Кроуфорда, поскольку он чаще наблюдал их вдвоем и мог составить более правильное представление об их отношениях, нежели сэр Томас. Но, несмотря на это Эдмунд, как и его отец, смотрел на предложение Генри как на очень выгодную партию для Фанни. Он немного пожурил девушку за ее поспешное решение, однако, отдав при этом должное и ее сдержанности. Ведь если она не питала никаких чувств к мистеру Кроуфорду, она обязана была отказать ему. При этом Эдмунд не скупился на слова, и даже сэр Томас, наверное, не смог бы так отчитать свою племянницу, как сумел его младший сын. Но мистер Бертрам, тем не менее, искренне верил в то, что этот роман рано или поздно все же закончится браком. Это будет идеальная пара, объединенная взаимной любовью, поскольку, как казалось Эдмунду, молодые люди словно были созданы друг для друга, и временное безразличие Фанни не стоило принимать всерьез.

Очевидно, Кроуфорд слишком стремительно пошел в наступление. Он не дал мисс Прайс времени на размышление. Она не успела даже разобраться в своих чувствах. Короче говоря, Генри просто начал не с того конца. Но учитывая такую страстную натуру, как у мистера Кроуфорда, а также нежность и покорность Фанни, все должно было закончиться благополучно для обеих сторон. А пока что, заметив чрезмерное смущение кузины, Эдмунд подумал, что для первого раза ей будет вполне достаточно, и решил пока что не тревожить ее ни строгими взглядами, ни колкими словами.

Кроуфорд пришел в Парк на следующий день, чтобы повидаться с Эдмундом, и сэр Томас посчитал необходимым пригласить Генри к обеду, чтобы молодые люди смогли немного пообщаться перед тем, как расстанутся – на это раз уже надолго. Мистер Кроуфорд с удовольствием принял приглашение, и теперь у Эдмунда появилась прекрасная возможность еще раз понаблюдать за Генри и кузиной со стороны, чтобы сделать объективные выводы о том, насколько у Кроуфорда продвигается дело и каковы его успехи в завоевании сердца кузины. Однако Фанни, словно, и не замечала его, и Эдмунд был поражен упорством Генри. Ему самому такая затея показалась бы невыполнимой. Сам мистер Бертрам, разумеется, не стал бы проявлять столько настойчивости, если бы ему отказали. Да на свете не было, очевидно, другой такой же девушки, за которую можно было бы так отчаянно и самозабвенно бороться. Но игра стоила свеч, и Фанни, безусловно, была достойна усилий, которые прилагал Генри для того, чтобы добиться ее расположения.

Под конец обеда Эдмунду даже стало немного жаль мистера Кроуфорда. Он удивлялся своему приятелю – неужели тот ослеп от любви и ничего не замечает? В общем, Эдмунд остался недоволен тем, что увидел и во время обеда, и после того, как со столов убрали приборы и посуду.

Однако чуть позже Эдмунд все же отметил кое‑ что, что, по его мнению, должно было сдвинуть дело с мертвой точки. Когда они с Генри перешли в гостиную, то застали Фанни и леди Бертрам сидящими за рукоделием. Обе дамы так погрузились в вышивание, что, казалось, не интересовались тем, что происходило в комнате рядом с ними. Генри тут же определил, что им, вероятно, немного скучновато проводить вечер в полной тишине, о чем он тут же сообщил во всеуслышание.

– Да нет же, мы не молчали все это время, – пояснила леди Бертрам. – Фанни мне читала вслух, она только что отложила книгу, когда услышала, что вы идете сюда. – На столе и в самом деле лежала книга, брошенная, по всей вероятности, наспех. Это оказался том Шекспира. – Фанни мне частенько читает по вечерам, она как раз дошла до середины очень красивого монолога… я забыла, как звали того героя. Фанни, будь так добра, напомни мне, – обратилась леди Бертрам к племяннице.

Кроуфорд шагнул вперед и взял книгу в руки.

– Позвольте мне продлить вам удовольствие. Сделайте одолжение, разрешите мне дочитать для вас этот монолог, – попросил он. – Я быстро найду нужное место.

И не давая леди Бертрам времени, чтобы опомниться и принять какое‑ то решение, он очень быстро наугад раскрыл том и попал почти на нужную страницу. Во всяком случае, так сказала сама хозяйка дома, как только он произнес первую фразу, в которой упоминалось имя кардинала Уолси. Фанни даже не взглянула на него и не думала прийти на помощь. Она упорно молчала, разглядывая свое вышивание. Казалось, что она еще больше углубилась в работу. Но она слишком сильно любила Шекспира, и теперь ее разбирало любопытство. Фанни прекрасно помнила еще во время постановки спектакля, каким чудесным голосом обладал Генри и как великолепно он играл. Сейчас же ему снова представилась возможность блеснуть своим талантом.

В следующие пять минут Фанни, сама того не сознавая, погрузилась в прекрасный мир шекспировских героев. Реальность для нее перестала существовать, и она переживала все события пьесы вместе с ее персонажами. Она наслаждалась чтением мистера Кроуфорда и сумела оценить декламируемые стихи. Ее дядюшка прекрасно читал, возможно, не хуже его читали и ее кузены, но Генри, безусловно, превзошел их всех. Перед глазами Фанни словно проходили сначала король, за ним королева, герцог Бэкингемский, Уолси, Кромвель – герцог Эссекский – и все они оживали, приобретали характеры и голоса. Используя свое изумительное умение, мистер Кроуфорд тут же интонацией и тембром голоса наделял каждого героя своими качествами. Он искусно передавал любое душевное состояние персонажей, будь то самомнение или гордость, нежность или раскаяние, неважно, что именно – все у него получалось великолепно. Казалось, Генри был прирожденным драматическим актером. Ведь именно смотря на его игру, Фанни получала истинное наслаждение от спектакля, и теперь, когда он начал читать пьесу, она с таким же благоговением слушала его, а может быть, с еще большим, нежели осенью. Во‑ первых, потому, что все это произошло так неожиданно, а во‑ вторых, конечно, из‑ за того, что сейчас она могла позволить себе полностью расслабиться и не нервничать, как это происходило всегда на репетициях их домашнего театра, когда Генри выходил на самодельные подмостки вместе с Марией Бертрам.

Эдмунд с удовольствием наблюдал за Фанни. Она словно растворилась в блаженстве. Сначала пальцы ее замерли, а потом вышивание выпало из рук. Работа, которой так увлеклась девушка, сейчас казалась ей самой ненужной и даже просто лишней. Мисс Прайс сидела, боясь шелохнуться. Она смотрела на того, чьего взгляда избегала весь день, смотрела пристально, словно пожирая его глазами. Но вот Генри заметил это, захлопнул книгу и замолчал. И в этот же момент очарование исчезло, словно его и не было никогда.

Фанни смутилась, покраснела, подняла упавшую ткань и иглу и принялась с удвоенным усердием вышивать затейливый узор. Но Эдмунду было вполне достаточно того, что он успел заметить. Теперь он понял, что его приятель имеет реальные шансы на успех. Он оценил еще одну скрытую сторону увлечений своей кузины, которой мог вполне использовать при случае и мистер Кроуфорд.

– Наверное, это ваша любимая пьеса. Я угадал? – поинтересовался Эдмунд. – Вы великолепно читали.

– С этого часа она станет действительно любимой, – улыбнулся мистер Кроуфорд. – К своему стыду должен признаться, что последний раз брал в руки Шекспира, когда мне было лет пятнадцать. Один раз я даже видел постановку «Генриха VIII» на сцене. Или, может быть, мне о ней рассказывал кто‑ то из друзей, сейчас уже трудно вспомнить. Но любовь к Шекспиру возникает как‑ то стихийно. Она, как мне кажется, является, чуть ли не частью нашей конституции. Его талант не может не затронуть сердца англичанина – это всеобщее достояние целой нации. И читая его пьесы, человек как бы проникается духом времени и начинает сопереживать героям. По‑ моему, это только естественно.

– Без сомнения, – подтвердил Эдмунд. – Ведь мы знакомимся с Шекспиром в самом детстве. Вспомните, сколько крылатых фраз из его пьес мы произносим. А иногда сами начинаем говорить его языком и употреблять его неповторимые сравнения… Но вы сегодня превзошли самого себя. Знать его творчество – не слишком большая заслуга, знать его досконально – достойно уважения, но уметь так искусно декламировать его – это уже редчайший талант.

– Я весьма польщен вашим замечанием, – самым серьезным тоном произнес Генри и тут же весело улыбнулся.

Оба джентльмена взглянули на Фанни, ожидая и от нее услышать слова похвалы, хотя оба прекрасно знали, что девушка промолчит. Лучшей оценкой, которой она наградила Генри за чтение отрывка из пьесы, было ее пристальное внимание, и мистер Кроуфорд должен был довольствоваться лишь этим.

Леди Бертрам, однако, не стала скрывать своего восхищения.

– У меня создалось такое впечатление, что я побывала в настоящем театре! – восторженно воскликнула она. – Как жаль, что сэр Томас не слышал вас сейчас, мистер Кроуфорд.

Генри довольно улыбнулся. Уж если такая безразличная к искусству дама, как леди Бертрам, сумела оценить его способности, то, что же испытала Фанни?..

– У вас большие способности к актерскому мастерству, – продолжала леди Бертрам после небольшой паузы. – Мне кажется, что рано или поздно вы организуете свой домашний театр в Норфолке. Ну, когда окончательно туда переберетесь, разумеется. Думаю, ваш театр будет пользоваться большим успехом у друзей и соседей.

– Неужели? – оживился Генри и тут же осекся, краем глаза посмотрев на Фанни. – Нет‑ нет, ни в коем случае. Вы ошибаетесь. Никогда и ни за что! – Он улыбнулся и бросил на мисс Прайс такой взгляд, словно хотел добавить: «Эта леди никогда не разрешит мне устраивать спектакли в поместье».

Эдмунд прекрасно понял своего приятеля. Более того, судя по едва заметной реакции Фанни, он догадался, что девушка тоже оценила возражения Генри. Мистер Бертрам счел это замечание мистера Кроуфорда также хорошей предпосылкой к укреплению его отношений с кузиной.

Но тема ораторского искусства на этом не иссякла. Молодые люди, устроившись в креслах возле камина, принялись обсуждать недостатки современного образования. Они ругали его за то, что в школах недостаточное внимание уделяется чтению. Именно декламация сильно влияет на способность правильно донести свою мысль до собеседника. Очень важно и то, какое слово в предложении следует выделить, как расставить эмфатические ударения в своей речи. Фанни внимательно слушала их и так увлеклась их беседой, что снова забыла про свое рукоделие.

– Даже говоря о моей профессии, – улыбнулся Эдмунд, – следует заметить, что пока я учился, я понял, что искусство риторики почти не преподается будущим священникам. Правда, в последнее время на него стали обращать больше внимания, но все равно этого не достаточно. Особенно увлеклись ораторством за границей. Но если посмотреть на священников, которые получили духовный сан лет двадцать или тридцать назад, то созается очень невыгодное впечатление. Кажется, что они считают чтение вслух художественного произведения и проповеди диаметрально противоположными. А ведь совершенно очевидно, что провозглашая прописные истины, священник обязан произносить слова твердо и отчетливо, причем довольно энергично. Ведь недаром многое зависит от того, как именно читается проповедь – она может создать хорошее настроение у прихожан, а может, наоборот, привести их в полное уныние, если не сказать, отчаяние. Если читать неубедительно, то кто же поверит такому служителю Господа?

Эдмунд к этому времени уже успел один раз отслужить обедню, и как только он поведал об этом мистеру Кроуфорду, тот сразу же накинулся на приятеля с массой вопросов. Как прошла служба? Какие ощущения испытывал сам Эдмунд? Каково было настроение его прихожан? Как они отнеслись к новому священнику? И многое, многое другое.

Генри совершенно искренне интересовался успехами мистера Бертрама. Он выслушивал ответы с самым серьезным видом и не думал даже подшучивать над приятелем или, что еще хуже, высмеивать его. Он прекрасно понимал, как это может задеть Фанни. Эдмунд же, польщенный вниманием к своей особе, довольно пространно и красочно отвечал на любой вопрос. После этого друзья снова заговорили о важности уметь правильно произнести свою речь. А в таком деле, как чтение проповеди, это умение играло решающую роль. Но мистер Бертрам радовался еще и потому, что такое внимание Генри к его работе тоже давало мистеру Кроуфорду большой плюс на пути к завоеванию сердца кузины. Ей было недостаточно только галантности, ума и простого дружелюбия. Сюда надо было обязательно добавить чувственности и серьезного отношения к серьезным вещам. Поэтому Эдмунд с удовольствием рассказывал Генри обо всем, что произошло во время его первой службы.

– Наша литургия, – заметил мистер Кроуфорд, – настолько красива, что ее трудно испортить даже неряшливым чтением. И одновременно с этим там можно встретить немало излишеств и повторений. Вот именно здесь и требуется показать свое умение и сделать все так, чтобы прихожане не заметили некоторых оплошностей в тексте. Что касается лично меня, то должен сознаться, что я недостаточно внимателен к молитвам. Мне пока еще требуется читать их вслух самому себе, чтобы лучше уловить те многочисленные нюансы, над которыми необходимо задуматься. – Он замолчал и, поднявшись с кресла, шагнул в сторону Фанни. – Простите, вы что‑ то сказали? – мягко поинтересовался он.

– Нет, – коротко ответила девушка.

– Вы уверены? – продолжал Генри. – Мне кажется, я заметил, как у вас зашевелились губы. Мне почудилось, что вы специально это сделали, чтобы проверить мою внимательность, а то мысли у меня начали разбредаться. Я прав?

– Да нет же. Вы все верно сказали. И к тому же, кто я такая, чтобы указывать…

Фанни смутилась и замолчала. Она уже ругала себя за то, что начала говорить что‑ то совсем лишнее. Время шло, но она решительно не знала, как исправить свою оплошность. Так и не дождавшись вразумительного ответа, Генри снова уселся в кресло и продолжал ровным голосом, словно и не было никакой паузы в его речи.

– Прекрасно поданная проповедь, между прочим, явление еще более редкое, чем правильно прочитанная молитва. Но хороших проповедей довольно много. Однако сочинять самому или просто читать, как вы понимаете, – вещи разные. Когда мне удается выслушать безукоризненно построенную проповедь, я ощущаю чувство восторженности и восхищения. Таких священников не только хочется уважать. Они подают заразительный пример, что многие прихожане начинают мечтать о том, чтобы самим со временем принять духовный сан. Честь и хвала таким священникам, которые владеют красноречием и не теряют его, взойдя на кафедру проповедника. Мне бы тоже хотелось стать таким богослужителем, которому подвластны все умы. Подумайте, какая пестрая толпа народа приходит в церковь, и всех их надо увлечь. А люди разные, вот и попробуй найти ко всем один ключик. Нет, тут решительно нужен недюжинный талант!

Эдмунд засмеялся.

– Возможно, вы будете именно таким незаурядным священником, – заметил как бы между прочим Генри. – Честно говоря, когда я слушал известных проповедников, я всегда им чуточку завидовал. Но чтобы самому стать таким, надо искать себе место в Лондоне, не меньше. И, конечно же, продолжать собственное образование. К тому же я не знаю, стоит ли мне вплотную заниматься чтением проповедей. Ну, весной, конечно, это необходимо, но в общей сложности, их было бы не больше пяти‑ шести в год, как мне кажется. Нет, в постоянную практику превращать это я не стал бы.

При этих словах Фанни, внимательно прислушивающаяся к разговору молодых людей, покачала головой, и Генри, снова вскочив с кресла, подошел к ней и поинтересовался, что именно она хотела сказать. Фанни смутилась, но Эдмунд, заметив и оценив старания Генри, специально отодвинул свое кресло поближе к огню и, взяв со стола газету, углубился в чтение. В то время, как мистер Кроуфорд пытался выведать у мисс Прайс, что же все‑ таки обозначало это покачивание головой, Эдмунд, чтобы не мешать влюбленному юноше и не смущать кузину, время от времени принялся произносить вслух отдельные фразы из рекламных объявлений, имитируя свою исключительную заинтересованность в имениях, выставленных на продажу.

– «Самое желанное поместье в Южном Уэльсе»… «Рекомендуем родителям и опекунам»… «Для любителей охоты»…

Фанни снова отругала себя за то, что не смогла удержаться и, если не словами, то жестом опять‑ таки выдала себя. Теперь она судорожно придумывала, как бы найти выход, чтобы отделаться, наконец, от расспросов назойливого мистера Кроуфорда. Она сердилась и на Эдмунда, который красноречиво отвернулся в сторону, будто судьба кузины его вовсе не волновала. Нечего было и думать, что он придет на помощь и выручит ее, заняв Генри какой‑ нибудь беседой. А тем временем мистер Кроуфорд продолжал добиваться ответа от своей возлюбленной.

– Так что же вы хотели нам поведать, когда покачали головой? – допытывался он. – Что вы имели в виду? Свое неодобрение, как я полагаю? Но вот только относительно чего именно? Что же я такого мог сказать, что вы так расстроились? Может быть, вам почудилось, что я слишком легко рассуждаю на такую серьезную тему? Откройтесь мне, и я тут же исправлюсь. Нет, я вынужден умолять вас. Мисс Прайс, отложите на секунду свое рукоделие и объясните мне: что же все‑ таки означал ваш жест?

Тщетно пыталась Фанни отбиться от неугомонного мистера Кроуфорда. Несколько раз она неуверенно повторила: «Прошу вас, сэр, не надо… мистер Кроуфорд, я очень прошу…». Он не отступал, а снова и снова требовал, чтобы она высказала, наконец, свое мнение. Девушка разволновалась и начинала уже совершенно серьезно злиться на Генри.

– Как же так можно? – негодовала она. – Вы меня просто удивляете. Мне непонятно, как же так…

– Я вас удивляю? – переспросил Генри. – Неужели вам действительно невдомек, чего от вас добиваются? По‑ моему, я говорю довольно простыми словами. Ну что ж, если вы предпочитаете отмалчиваться, тогда позвольте мне самому судить о ваших мыслях. Я буду говорить вместо вас. Хорошо?

Фанни промолчала, хотя не смогла при этом сдержать улыбку.

– Вы покачали головой, когда я сказал, что смог бы прочитать пять или шесть проповедей в году, но не больше. Вы были недовольны тем, что я не в состоянии стать священником, то есть, постоянно читать проповеди. Да, это действительно так, и я готов повторить свои слова еще раз. Но, что же в этом тревожного?

– Возможно, сэр, – осторожно начала Фанни, поняв, что ей рано или поздно все равно придется заговорить, – мне стало вас немного жаль за то, что вы не совсем уверены в себе и еще, наверное, точно не решили, чего же вам хочется от жизни.

Кроуфорд, обрадованный тем, что все же сумел вызвать девушку на разговор, тут же придвинул поближе к ней свое кресло и приготовился говорить дальше. Напрасно Фанни тешила себя тем, что, ответив ему на наболевший вопрос, сумеет этим остановить мистера Кроуфорда.

Но теперь, когда его любопытство было удовлетворено, в голове его уже вертелось с полдюжины подходящих тем, чтобы продолжить беседу. Ему захотелось вернуться к вопросу об их отношениях, ведь тогда, в кабинете сэра Томаса, они практически так ничего и не решили, а до отъезда из Мэнсфилда у Генри оставалось не так‑ то много времени. Леди Бертрам сидела по другую сторону стола и к этому моменту успела задремать, так что ее в расчет принимать не приходилось. Эдмунд же, казалось, полностью погрузился в изучение рекламных объявлений и дошел только лишь до половины первой страницы.

– Ну что ж, – произнес Кроуфорд после того, как успел задать девушке с десяток вопросов на самые разные темы и получить краткие, но вполне исчерпывающие ответы, – я чувствую себя более счастливым, чем вчера, поскольку, как мне кажется, начал лучше понимать ваше отношение к себе. Вы, вероятно, считаете меня непостоянным, вам думается, что меня можно легко сбить с пути, что я человек настроения. Ну что ж, посмотрим, кто из нас прав. Пока что я не могу чего‑ либо отрицать, это должно доказать время. Я попытаюсь убедить вас, что вы несправедливо считаете меня ветреным. За меня будет говорить мое поведение, и кроме того, время, расстояние и просто мое отсутствие. Вы сами поймете, что я вполне заслуживаю вас. Конечно, мне никогда не сравниться с вами по количеству положительных качеств. Что же касается добродетели, то вы вне всяческой конкуренции. Вы обладаете такими чертами характера, о которых я раньше мог читать только в книгах. Мне даже иногда кажется, что к вам в раннем детстве прикоснулся ангел своим крылом. И все равно я не намерен отступать. Я знаю, что ваше сердце можно завоевать не одним только количеством добродетелей. Я уверен, что вы полюбите того человека, который будет беззаветно предан вам. И в этом я черпаю свою уверенность в победе. Я убежден в том, что я имею право рассчитывать на вашу взаимность и не теряю надежды, что это произойдет несколько раньше, чем я полагаю. Да, моя дорогая, милая Фанни… – Увидев, как недовольно поморщилась девушка, услышав такое обращение, Генри смутился. – Простите меня, эти слова сами как‑ то вырвались, понимаете?.. Возможно, я пока что не имею права называть вас так. Но тогда, как же мне к вам обращаться? Неужели вы думаете, что в своих мечтах я пользуюсь стандартным и официальным «мисс Прайс»? Нет, и день и ночь, я думаю только о «своей Фанни»! Это имя очень подходит вам – оно такое же нежное и светлое, как и вы сами.

Девушка не знала, куда деваться и что предпринять, чтобы прекратить эту пытку. Она уже была на грани того, чтобы сорваться со своего места и убежать в Восточную комнату, и только жесткие правила этикета не позволяли ей уйти из гостиной. Но на счастье в этот момент раздались шаги прислуги, которых она с нетерпением ждала. Наступала пора пить чай, и Фанни показалось, что время, которое словно специально остановилось, чтобы поиздеваться над ней, снова пошло вперед.

В дверях показалась целая чайная процессия, возглавляемая стариком Бэдли. Служанки несли чайники и кофейники, чашки, блюдца и подносы со всевозможными пирогами, плюшками и пирожными. Фанни облегченно вздохнула, почувствовав, что ее страданиям настал конец. Мистеру Кроуфорду пришлось подняться с кресла и уступить дорогу слугам. Фанни была освобождена.

Эдмунд отложил газету в сторону и теперь снова был готов подключиться к любой беседе. Однако, посмотрев в глаза Фанни, он понял, что сейчас лучше всего отправиться в столовую и выпить чашечку кофе. Впрочем, судя по тому, сколько времени успели проговорить друг с другом Генри и Фанни, мистер Бертрам сделал вывод, что наверняка Кроуфорд сумел воспользоваться моментом и хоть чуть‑ чуть поднялся в глазах его кузины.

Глава 35

В тот же день Эдмунд решил для себя, что больше первый никогда не начнет с Фанни разговор о Кроуфорде. Он считал, что это ее личное дело и ему не стоит вмешиваться. Если кузина захочет, она сама заведет беседу, и тогда, если ей понадобится его совет, он будет рад помочь. Но, однако, этому благородному плану не суждено было сбыться. Прошло всего два или три дня, в течение которых Фанни так и не заговорила о Генри, как сэр Томас вызвал к себе в кабинет младшего сына и снова затронул отношения племянницы и мистера Кроуфорда. Ему хотелось не только услышать мнение Эдмунда. Он прекрасно знал, что тот дружит с Фанни и имеет на нее определенное влияние, и теперь, с помощью собственного сына, баронет намеревался ускорить события.

К этому времени Кроуфорды уже назначили день своего отъезда, и сэр Томас справедливо подумал, что молодому человеку следовало бы предоставить еще одну возможность встретиться с Фанни перед тем, как он распрощается с Мэнсфилдом. Обещание верной любви и клятвы – это замечательно, но сэру Томасу все же хотелось, чтобы и со стороны племянницы наметилось хоть какое‑ нибудь подтверждение ее расположения к Генри. На то, что она сжалится над бедным воздыхателем под напором Эдмунда и рассчитывал сэр Томас.

В отношении мистера Кроуфорда баронет не сомневался уже ни минуты. Этот юный джентльмен выглядел в глазах хозяина Мэнсфилдского Парка настоящим идеалом и объектом для подражания всех молодых людей в округе. Самое главное, сэр Томас считал Генри образцом постоянства, однако, ему при этом хотелось, чтобы Фанни не откладывала своего решения, поскольку неловко было так долго держать мистера Кроуфорда в неведении относительно его собственного будущего.

Эдмунд не отказался употребить свое влияние на кузину. Кроме того, ему самому хотелось узнать, что же на самом деле испытывает теперь Фанни к его приятелю. Она всегда в трудные моменты приходила к нему за помощью или просто добрым советом. И сейчас Эдмунд не видел никаких препятствий, чтобы она не смогла снова довериться ему. Он искренне желал поговорить с ней по душам и справедливо полагал, что кроме него у Фанни не было сейчас ни души на всем белом свете, кому она могла бы открыться. Если даже ей сейчас не нужны были советы, то дружеская беседа с глазу на глаз все равно никак не могла повредить. Наоборот, девушка быстрее успокоилась бы и, сосредоточившись, сумела бы принять правильное решение. Сейчас же Фанни словно сторонилась его, она была сдержана и молчалива, чего раньше Эдмунд никогда за ней не замечал. Надо было разрушить эту невидимую стену отчуждения, возникшую между ними. Возможно, Фанни и сама хотела этого, но не решалась сделать первый шаг.

– Хорошо, я поговорю с ней, как только представится такая возможность, – охотно согласился помочь Эдмунд, как только выслушал длинную речь отца. Когда же баронет добавил, что именно сейчас Фанни совершенно одна разгуливает по парку, он не стал ждать и решил воспользоваться благоприятным моментом. Юноша тут же оделся и вышел на улицу. Он отыскал Фанни на центральной аллее, где она бесцельно прохаживалась, наслаждаясь свежестью зимнего дня.

– Я решил подышать воздухом вместе с тобой, – начал Эдмунд. – Можно? По‑ моему, мы давно с тобой не гуляли вместе.

Девушка только кивнула в знак согласия, но ничего не ответила. По всему было видно, что настроение у нее отвратительное.

– Знаешь, Фанни, – продолжал Эдмунд, – чтобы такая прогулка действительно принесла удовольствие, недостаточно просто идти рядом, бездумно скрипя гравием. Надо еще о чем‑ то разговаривать. Мне кажется, что на душе у тебя сейчас тяжело и тебе надо выговориться. Я прекрасно понимаю, о чем ты думаешь. Не считай меня совсем уж толстокожим. Но все, что я узнаю о тебе, каждый раз исходит из посторонних уст. Почему бы мне не узнать правду от тебя самой?

Фанни сразу съежилась и чуть слышно ответила:

– Ну что ж, кузен, если тебе приходится выслушивать других, то ты, наверное, знаешь уже все, и мне тем более нечего добавить.

– Я не имею в виду факты, Фанни. Мне важны твои чувства. А о них известно только тебе. Но только не подумай, что я собираюсь пытать тебя и насильно заставлять говорить, нет. Если хочешь, можешь не отвечать. Но мне почему‑ то кажется, что, поговорив со мной, тебе станет легче. Вот увидишь.

– Боюсь, что уж слишком разные у нас мнения по этому вопросу, так что об облегчении и говорить не приходится, – мрачно заметила девушка и печально вздохнула.

– Почему сразу «разные»? – обиделся Эдмунд. – Я пока что не имею ни собственного мнения, ни тем более чувств, относительно того, что хотел бы обсудить с тобой. Но уверен, что если мы поделимся мнениями, то они окажутся весьма схожими. Так было всегда, неужели ты забыла? А если говорить начистоту, то подумай сама: предложение Кроуфорда весьма выгодно, если, конечно, ты сможешь ответить взаимностью на его любовь. Вполне естественно, что вся наша семья желает тебе счастья и поэтому надеется, что все у вас будет хорошо. Но если он тебе неприятен, то, разумеется, ты и не могла поступить по‑ другому… Что ты скажешь теперь? Слишком разные у нас мнения?

– Конечно, нет! Но мне показалось, что ты обвиняешь меня в том, что я была жестока и несправедлива к Генри. Более того, я была просто убеждена, что ты, как и все остальные, осуждаешь меня. Теперь же, когда я услышала твои слова, я поняла, что мы снова вместе, мой милый кузен! Я чувствую, как на душе у меня становится спокойней.

– Ты могла бы успокоиться гораздо раньше, если бы первая решилась поговорить со мной, – пожурил кузину Эдмунд. – Но неужели ты и в самом деле могла предположить, что я не встану на твою сторону? Как ты могла даже вообразить, что я буду приветствовать брачный союз без взаимной любви? Пусть даже я иногда казался безразличным в таких вопросах, но это случалось, когда тема обсуждалась, так сказать, теоретически. Сейчас же, когда речь идет о тебе, когда ставкой становится твое счастье и твоя жизнь, мне уже далеко не все равно.

– Мой дядюшка, к сожалению, этого не понимает. Я очень расстроилась после разговора с ним. А так как он и с тобой долго беседовал, то я поняла, что ты с ним заодно, как и положено отцу и сыну…

– В какой‑ то мере я с ним согласен, – кивнул Эдмунд. – Но лишь отчасти, а именно в том, что этот брак был бы прекрасным союзом для вас обоих. Но поскольку ты не любишь Генри, по крайней мере сейчас, то вопрос сам собой отпадает. Было бы крайне несправедливо заставлять тебя насильно выходить замуж за человека, к которому ты, в лучшем случае, относишься просто безразлично.

Давно Фанни не чувствовала себя так спокойно и уверенно.

– До сих пор твое поведение было безупречным, и обвинять или изобличать тебя не в чем, – подтвердил кузен. – К тому же, никто и не опасался, что ты проявишь какое‑ то упрямство и своеволие. Но на этот раз дело осложняется. Кроуфорд не просто так принял решение жениться, чтобы отступить при первой же трудности. Он вознамерился держаться до конца. Много времени пройдет, прежде чем что‑ то начнет вырисовываться в отношении вашей дальнейшей жизни. Но, Фанни, – Эдмунд нежно улыбнулся, – пусть он все‑ таки победит. Это будет нескоро, как я понимаю, но только не лишай его этой возможности. Ты уже всем доказала, какая ты прямолинейная и бескорыстная, теперь докажи, что ты вдобавок еще благодарная и мягкосердечная. Вот тогда ты станешь идеальной женщиной, о которой только приходится мечтать. Ведь, поверь, я не сомневался, что если такая существует на свете, то это ты.

– Никогда! Никогда он не добьется моего расположения! – закричала девушка и сама испугалась собственного громкого голоса, встревожившего даже птиц в парке. Они поднялись в небо и долго кружили, не понимая, что случилось там, внизу. Фанни посмотрела на кузена и по его взгляду догадалась, что сейчас, наверное, выглядит очень глупо. Она никогда не позволяла себе таких вспышек гнева, но сейчас девушке было трудно сдержаться. Слишком многое пришлось пережить за последние дни, и нервы ее были уже на пределе. Фанни смутилась, покраснела, и, опустив глаза, зашагала быстрее.

– Ну, я хотела сказать… – уже тише заговорила она, немного успокоившись, – что вряд ли в обозримом будущем я смогу действительно полюбить его. Во всяком случае, мне так кажется. Хотя я не могу отвечать за будущее, как, впрочем, и никто другой.

– А я все равно надеюсь на лучшее, – приободрил кузину Эдмунд. – Правда, я знаю тебя лучше Кроуфорда и уверен, что для того, чтобы добиться твоей любви, молодому человеку потребуется проделать весьма тяжелую работу. Ведь ты практически всю сознательную жизнь провела здесь, в Мэнсфилде. У тебя сложилось свое миропонимание, свои привычки и привязанности. Ты свыклась с тем, что будешь жить здесь всегда, и что тебе будет очень трудно привыкнуть к другому месту. И прежде чем завоевывать твое сердце, твоему кавалеру придется изрядно потрудиться, чтобы разорвать все эти связи, причем сделать это надо очень аккуратно, чтобы не доставить тебе излишнего беспокойства и волнений. Как ты понимаешь, необходимость уехать из поместья сама по себе настраивает тебя против замужества. Жаль, что он начал вести себя слишком уж активно. К тому же, ты не станешь оспаривать тот факт, что он практически не знает тебя, а если и знает, то в любом случае гораздо хуже, чем я. Может быть, мне стоит прийти к нему на помощь? Если бы мы взялись за дело вместе, то победа была бы обеспечена. Только вообрази, какие горы мы в состоянии свернуть, если соединить мой теоретический опыт с его практическим! Я бы разрабатывал план действий, а он претворял бы его в жизнь. Но мне кажется, что он обойдется и без меня, хотя в этом случае ему потребуется для достижения цели больше времени. Но все равно, в конце концов, Генри должен быть вознагражден за свое упорство и искреннюю любовь. Я не сомневаюсь, что ты всем сердцем хочешь его полюбить, ведь ты же очень благодарная девушка. Просто у тебя это пока что не очень хорошо получается. И тебе наверняка неловко за то безразличие, которое сейчас всецело захватило твое сердце в отношении бедного мистера Кроуфорда.

– Мы с ним очень разные, – издалека начала Фанни, словно боялась называть вещи своими именами, – мы отличаемся буквально всем – и характером, и темпераментом, и манерами поведения, и мыслями, в конце концов! Трудно представить себе, что две таких противоположности могли бы быть счастливы под одной крышей. Даже если вообразить, что он мне понравится рано или поздно, жить с ним я все равно не смогу. Нет на земле двух более не подходящих друг другу людей. Поэтому наш брак был бы не только сам по себе мезальянсом, но и недоразумением, которое сломало бы сразу две судьбы!..

– Да нет, Фанни, ты снова ошибаешься, – вставил Эдмунд. – Эти различия не так уж серьезны, как это может показаться на первый взгляд. Напрасно ты пытаешься меня в этом убедить. Поверь – со стороны виднее. Вот, например, вкусы у вас одинаковые. Вы оба интересуетесь литературой и получаете от книг большое удовольствие. А что касается морали, то, я думаю, ты не далее, как вчера, была свидетельницей того, что говорил по этому поводу Генри. Разве ты не думаешь точно так же? У вас обоих добрые благородные сердца. А как он читал тебе Шекспира! Мне было приятно на вас смотреть. Разве после этого ты сможешь отрицать, что у вас много общего? Да, внешне ваше поведение заметно отличается. Он беззаботный и веселый, а ты – серьезная и задумчивая. Я допускаю это. Но так даже лучше! Ты частенько преувеличиваешь возникающие трудности и склонна впадать в уныние по малейшему поводу. Его жизнерадостность будет как бы противовесом этому. Он, мне кажется, вообще ни в чем не видит сложностей, и его, иногда может быть, излишняя веселость будет способствовать поднятию твоего настроения. И то, что в этом вы отличаетесь, вовсе не означает, что вы не можете быть счастливыми. Не надо сгущать краски. Лично я считаю это благополучным обстоятельством. Я всегда полагал, что именно такое, на первый взгляд, противоречие и служит гармонии в отношениях между людьми. А в браке просто необходимо, чтобы один был молчаливым, а другой – говоруном, один серьезным, а другой – весельчаком. Конечно, я не имею в виду исключительные случаи, когда излишне веселый нрав граничит с фиглярством, а серьезность – с угрюмостью. Все хорошо в меру. Но то, что вы будете как бы компенсировать недостатки друг друга, пойдет только вам на пользу.

Фанни уже догадывалась, о чем сейчас рассуждает кузен. Видимо, он снова вспомнил мисс Кроуфорд и теперь, говоря о кузине и Генри, мысленно сравнивал эту пару с собой и Мэри. Он думал о ней постоянно и как только вернулся в Мэнсфилд, без конца твердил о ней всем окружающим. Напрасно он считал, что сможет избежать встречи с мисс Кроуфорд. Он не выдержал и суток, и уже на другой день отправился обедать к Грантам.

Позволив ему немного помечтать о своей возлюбленной, Фанни некоторое время молчала, но потом снова вернулась к прерванному разговору.

– Нет, Эдмунд, я считаю, что не только его характер не устраивает меня, хотя это тоже немаловажно для полного понимания друг друга. Его чрезмерная беззаботность и беспечность иногда даже раздражают меня. Но есть и еще кое‑ что, с чем я никогда не смогла бы смириться. Его взгляды на жизнь противоречат моим принципам. Все началось после поездки в Сотертон, а потом, как только вы начали постановку спектакля, к сожалению, я получила еще одно подтверждение его лицемерия и непорядочности. Да ты и сам все прекрасно помнишь. Мне теперь легко говорить об этом, потому что все уже в прошлом. Ты только вспомни, как бессердечно он вел себя по отношению к несчастному мистеру Рашуорту! Ему было буквально наплевать на чувства Джеймса. Не больше он заботился и о репутации Марии, а на репетициях позволял себе такое, о чем я до сих пор не могу вспоминать без содрогания.

– Моя дорогая Фанни, – смутился Эдмунд, почти не слушая кузину, – давай забудем все это. Если тебе не изменяет память, когда мы придумали этот домашний театр, мы все немножечко сошли с ума. Мне самому неприятно обсуждать даже мое собственное поведение в те дни. На нас что‑ то нашло, причем на всех сразу, так что судить о ком‑ либо по тем дням было бы до последней степени несправедливо. Мария была неправа, так же, как и Кроуфорд, впрочем, как и все остальные. Но больше всех, конечно, я сам. По сравнению со мной, другие кажутся мне невинными овечками. Я был слепым дураком, если не сказать больше.

– Мне со стороны все это было виднее, – согласилась Фанни. – И я прекрасно замечала, как ревнует и мучается мистер Рашуорт.

– Вполне возможно, – кивнул Эдмунд. – Неудивительно. Надо было прекратить эту самодеятельность в самом начале. Я был просто в шоке, когда смотрел на Марию и Генри. Но раз уж она начала играть и при этом согласилась на такую роль, то уже было примерно ясно, чем все это закончится…

– Да, но это было уже потом. А еще до того, как вы начали свою постановку, Джулия находилась в полной уверенности, что мистер Кроуфорд ухаживает именно за ней!

– Джулия? – искренне удивился кузен. – Я и раньше слышал от кого‑ то, что Генри, якобы, влюблен в Джулию, но сам лично ничего подобного и предположить не мог. Но тут важно помнить еще вот что. Конечно, я ничего плохого о сестрах говорить не хочу, но вполне возможно, что им самим хотелось, чтобы Кроуфорд действительно поухаживал за ними. А ты ведь знаешь, какими кокетливыми становятся женщины, чтобы привлечь внимание мужчин. Со стороны могло показаться, что они сами увлечены предметом своей охоты и устроили нечто вроде соревнования. Я хорошо помню, что им обеим нравилось его общество. Тогда получается, что, поощряя его знаки внимания, они сами заманивали его в ловушку. Но ничего позорного нет в том, что Джулия, например, позволила бы кому‑ то пофлиртовать с собой. Кроме того, любой джентльмен обязан ухаживать за дамами и проявлять рыцарство в любом поступке. Тем более, что у Кроуфорда не было никаких серьезных намерений относительно Джулии. Теперь мы все прекрасно знаем, что его сердце было свободно и не принадлежало никому. Он как будто предвидел, что не стоит попусту растрачивать своих чувств, а следует приберечь их для тебя, Фанни. Именно это и подняло его в моих глазах, причем довольно значительно. Его поведение делает ему честь. Значит, Кроуфорд неплохо представляет себе, что такое семейная жизнь, и какая девушка идеально для нее подходит. Это доказывает также и то, что его дяде‑ адмиралу с его отношением к браку, так и не удалось испортить своего племянника.

– Тем не менее, я была убеждена в том, что он не замышляет ничего серьезно. И сейчас все закончилось бы точно так же, как и летом с Джулией, – возразила Фанни.

– Лучше скажем, что раньше ему просто не приходилось серьезно задумываться над своей жизнью. Он был беззаботным молодым человеком, хорошо образованным и избалованным имеющимся у него большим состоянием. К чему ему погружаться в какие‑ то размышления, когда веселая жизнь и удача сами ему сопутствуют? Тем более, дядюшка его всегда был против ранних браков. Так с кем же ему можно было посоветоваться? Генри оставалось руководствоваться лишь своими чувствами. К счастью, эти чувства всегда оказывались добрыми. Я думаю, что ты станешь для него настоящей наградой – женщина, твердая как скала в своих жизненных принципах и при этом с нежным и преданным сердцем! Не часто встретишь такую! Он сделает тебя счастливой, Фанни, я больше чем уверен в этом. Но сначала ты тоже должна для него кое‑ что сделать.

– Нет! – воскликнула Фанни. – Я никогда бы не осмелилась взять на себя такую ответственность!

– Ну вот, как всегда, – расстроился Эдмунд. – Ты постоянно считаешь, что ты недостойна лучшей жизни. Тебе все время кажется, что все для тебя и так слишком хорошо. Ты привыкла принижать свои достоинства. Ну что ж, я не буду навязывать тебе своего мнения. Что касается меня, то мне все равно, каким состоянием владеет Кроуфорд и каковы его личные качества. Я лицо незаинтересованное, как ты сама прекрасно понимаешь. Мне только важно, чтобы была счастлива ты сама.

Фанни была уверена в этом почти с того момента, когда очутилась в Мэнсфилде. Теперь молодые люди замолчали и несколько минут шли рядом, не произнося ни слова. Первым тишину нарушил Эдмунд.

– Я был приятно удивлен вчера ее словами и тем, как она тактично об этом говорила, – прервал мистер Бертрам (имея в виду мисс Кроуфорд) собственные рассуждения. – Вот уж никогда бы не подумал, что даже в таком деле, которое касается ее родного брата, она будет так объективна. Я знаю, что вы прекрасно ладите друг с другом, но, тем не менее, она, по моим понятиям, должна была бы сожалеть о выборе Генри. Мне почему‑ то казалось, что она мечтает, чтобы он женился на состоятельной женщине из богатой титулованной семьи. Так обычно бывает в наше время, полное условностей и предубеждений. Но она заговорила о тебе, Фанни, с такой любовью, что я не мог не восхититься ее речью. Она ждет этого брака так же, как и твой дядюшка, как и я сам. Мы долго обсуждали с ней эту тему. Честно говоря, я бы не стал начинать первым, но когда я явился к ним на обед, не прошло и пяти минут, как она первая стала рассказывать мне о своих переживаниях. В этом снова проявилась ее чистосердечность, доверчивость и расположение к тебе. Даже миссис Грант рассмеялась над ней за такую поспешность.

– Так что же, выходит, миссис Грант слышала всю вашу беседу? Она тоже была в комнате?

– Да, когда я вошел в дом, обе сестры сидели в гостиной, и мы практически сразу же начали разговор. Признаться, мы даже не успели все толком обсудить, как к нам присоединились Генри и доктор Грант.

– Я уже больше недели не виделась с мисс Кроуфорд, – неожиданно вспомнила Фанни.

– Да, она жаловалась мне на это, – кивнул Эдмунд. – Но, правда, сейчас вам было бы лучше, при сложившихся обстоятельствах, некоторое время побыть врозь. Тем не менее, ваша встреча неизбежна. Она собирается сама прийти к тебе, чтобы попрощаться перед отъездом. Мисс Кроуфорд очень сердится на тебя, Фанни, так что будь к этому готова. Впрочем, это только она говорит, что сердится. Ты прекрасно понимаешь, что такое нежное существо не умеет злиться. То, что она испытывает сейчас, можно назвать разочарованием и горьким сожалением. Ей обидно за брата, Фанни. Она ведь считала его исключительным юношей, который имеет полное право выбрать себе в жены такую женщину, как ты, и получить согласие в ту же секунду. Но ты ему отказала. Я думаю, что как сестра, она права. И ты бы точно так же обиделась за Уильяма, верно? Тем не менее, она продолжает горячо любить и уважать тебя.

– Я знала, что она рассердится, – вздохнула Фанни.

– Дорогая моя, – взволнованно произнес Эдмунд, сжимая руку кузины, – не стоит так переживать. Она больше говорит о том, что сердита. Но ведь это только слова, а на деле, ты увидишь, все будет по‑ другому. Ее сердце создано для любви и заботы о ближнем, а не для злобы и негодования. Но ты бы видела, как сияло ее лицо, когда она хвалила тебя, как она упорно продолжает верить в то, что ты, все же, станешь женой Генри, потому что достойна этого больше, чем все остальные. И я обратил внимание на то, что она называет тебя не иначе как «Фанни», ведь раньше, до моего отъезда, такого не было. А в ее устах это звучит так нежно, словно она говорит о своей родной сестре.

– А что же миссис Грант? – поинтересовалась девушка. – Как она отреагировала на это? Что сказала? Она все время была там, рядом с вами?

– Да, и она во всем соглашалась со своей сестрой, полностью разделяя ее точку зрения. Удивление, вызванное твоим отказом, было безграничным. Казалось, твое поведение никак не укладывается в рамки их понимания. Я, конечно, пытался защищать тебя, как только мог и сказал в твой адрес немало теплых слов. Но они обе заявили, что ты в корне неправа и должна изменить свое решение. На меньшее они не согласны… Ну‑ ну, не надо, Фанни. Не отворачивайся от меня. Я тебя расстроил? Все. Больше я ничего говорить не буду, – пообещал Эдмунд и послушно замолчал.

– Мне казалось, – задумчиво произнесла Фанни после некоторого раздумья, – что женщина должна быть готова к тому, что близкий ей мужчина – брат, сын или племянник – может быть отвергнут другой женщиной, каким бы прекрасным он ей самой ни казался. Пусть даже он действительно обладает массой положительных качеств. Но ведь отсюда вовсе не следует, что его готова полюбить каждая женщина, которой он только вздумает сделать предложение.

Ну, пусть даже будет так, как считает мисс Кроуфорд. Допустим, против очарования Генри не сможет устоять никто. Но откуда она взяла, что я должна сразу же, броситься к нему на шею с признанием в любви? Для меня его слова были полной неожиданностью. Он даже не дал мне времени опомниться. Мне и в голову не приходило, что он имеет какие‑ то серьезные намерения, и я смотрела на его ухаживания сквозь пальцы. К тому же до последнего времени я не слишком‑ то и замечала его интереса к себе. А что касается меня самой, то с моей стороны было бы очень самонадеянно считать, что мистер Кроуфорд когда‑ нибудь обратит на меня внимание. Я думаю, если бы он мне не признался, его собственные сестры до сих пор считали бы, что он волочится за мной от скуки и еще потому, что в Мэнсфилде сейчас просто больше нет никого подходящего.

Что же они хотят от меня? Чтобы я влюбилась в него в тот момент, когда он мне открылся? Я не могу приказывать своему сердцу и заставлять его питать нежные чувства по заказу. Так что его сестры должны отнестись ко мне чуточку внимательнее и, может быть, снисходительнее. Ведь чем выше его заслуги, тем меньше у меня было шансов рассчитывать на его расположение ко мне. Кроме того, мне кажется, мы немного по‑ разному понимаем женскую натуру. Интересно, а сами‑ то они смогли бы полюбить за один час? А за один день? Я не говорю о любви с первого взгляда, такое, наверное, встречается. Я имею в виду ту ситуацию, когда знаешь человека сравнительно долго и, не питая к нему никаких чувств, вдруг резко меняешься только оттого, что он вдруг изменил свое поведение.

– Ну вот, милая моя Фанни, наконец‑ то, кажется, я и докопался до истины. Я верил, что добьюсь твоего признания. Я всегда знал, что твои чувства достойны уважения. Без сомнения, и миссис Грант, и твоя подруга остались бы довольны, если бы услышали наш сегодняшний разговор, хотя Мэри все равно переживала бы за брата – уж слишком сильно она привязана к нему. Я пытался объяснить им, что ты, как никто другой, являешься рабой своих привычек. Тебя страшат всяческие новшества. Ты пугаешься того, что может нарушить твой привычный образ жизни, поэтому и признание Генри было для тебя как гром среди ясного неба. Все, что слишком ново и неизведанно, ты бессознательно отталкиваешь. Именно это и произошло с чувствами мистера Кроуфорда. Ты не умеешь сразу смириться с тем, что для тебя непривычно. Мисс Кроуфорд рассмешила нас, когда предложила какие‑ то планы, чтобы немного приободрить Генри. В этом он как раз нуждается меньше всего. Энергии и напора у этого юноши хватит на десятерых. В конце концов, Мэри сдалась, но то, что она предложила потом, было еще более смехотворным. Она сказала, что пока что можно жениться и просто так, а потом, со временем, ты все равно полюбишь ее брата, и тогда, после десятилетнего брака, вы станете по‑ настоящему счастливыми.

Фанни с трудом восприняла эту шутку и улыбнулась только из вежливости. Внутри у нее все кипело. Она чувствовала, что говорит слишком много и, пытаясь избавиться от одной неприятности, сама заставляет Эдмунда продолжать разговор, тем самым извлекая на поверхность следующую проблему. Теперь ей было неприятно слушать от кузена похвалу в адрес Мэри, а то, что мисс Кроуфорд позволила себе даже шутить на такую серьезную тему, понемногу начинало раздражать девушку.

От взгляда Эдмунда не ускользнуло расстроенное выражение лица Фанни. Он понял, что кузина уже порядочно устала и дальнейшая беседа могла только испортить с трудом восстановленное доверие, поэтому тут же решил замолчать и даже не упоминать имени «Кроуфорд», если это не будет связано с какими‑ нибудь приятными воспоминаниями. Через некоторое время он заметил:

– Они уезжают в понедельник. Мне кажется, что твоя подруга навестит тебя завтра, в крайнем случае – в воскресенье. Представляешь, они действительно решили уехать! А я чуть не остался у приятеля до понедельника и даже почти пообещал погостить еще. Если б я не вернулся вовремя, то сожалел бы об этих днях потом всю жизнь!

– Так ты хотел задержаться?

– И даже очень. Меня об этом просили все, и я чуть не согласился. Если бы вы прислали мне письмо из Мэнсфилда и подробно рассказали, что у вас тут происходит, я бы, возможно, не спешил сюда. Но вестей не было, а оставлять родных на такой длительный срок я не могу. Ведь я отсутствовал целых две недели – мало ли что могло тут случиться без меня!

– Тебе понравилось в гостях?

– Да, конечно. Меня встретили очень приветливо и все были довольны. Однако, я чувствовал там себя немного неуютно, так как меня не покидало ощущение, что тут, в Мэнсфилде, происходит что‑ то тревожное. И пока я не очутился в родных краях, волнение меня не оставляло. Может быть, это немного испортило мою поездку. Мне неприятно сознавать, что я мог передать свое настроение такой гостеприимной семье. Надеюсь, этого не случилось.

– А как тебе понравились сестры Оуэн?

– Прелестные девушки. Веселые, жизнерадостные и очень искренние. Но я уже испорчен, Фанни, и такое общество открытости и простоты меня больше не прельщает. К тому же, мне вполне хватает тебя и мисс Кроуфорд.

Но даже эти слова не приподняли настроения мисс Прайс. Эдмунд прекрасно понимал, что кузину сейчас не отвлечь от грустных размышлений никакими разговорами. Он не стал навязываться и молча проводил ее до дверей дома, держа под руку, как добропорядочный опекун и наставник.

Глава 36

Теперь Эдмунд считал себя вполне удовлетворенным. Он знал все, о чем думала Фанни и какие чувства испытывала сейчас по отношению к мистеру Кроуфорду. Если они о чем‑ то и недоговорили, то мистеру Бертраму не составило большого труда догадаться о ее сокровенных мыслях. Или, по крайней мере, он так полагал. В общем, он оказался прав. Генри действительно поспешил со своим признанием, а также с тем, что потребовал молниеносной реакции со стороны такой скромной и сдержанной девушки, как мисс Прайс. Ему следовало постепенно приучить ее к своему обществу, не торопясь, шаг за шагом приближаясь к заветной цели. Он же предпочел идти напролом, и поэтому пока что потерпел фиаско. Фанни должна сначала привыкнуть к тому, что ее любят, и тогда мистер Кроуфорд мог рассчитывать на ее расположение, мало‑ помалу превращающееся в настоящую любовь.

Все это и объяснил Эдмунд, когда пришел к отцу и рассказал ему о своей беседе с Фанни. Он попросил сэра Томаса оставить пока что все, как есть, и не надоедать мисс Прайс уговорами и упреками. Сейчас больше никто ничего не смог бы сделать. Остальное зависело как от настойчивости и упорства мистера Кроуфорда, так и от естественного хода событий и умозаключений самой Фанни.

Баронет немного воспрянул духом, выслушав сына, и тут же пообещал ему больше не вмешиваться в личную жизнь своей племянницы, во всяком случае, пока она сама этого не попросит. Сэр Томас поверил Эдмунду, поскольку его слова звучали довольно убедительно. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что Фанни потребуется слишком много времени для того, чтобы свыкнуться с мыслью о замужестве. Видимо, ее привычки и в самом деле слишком глубоко укоренились, накладывая свой отпечаток на сущность ее натуры. Теперь дядюшка боялся, как бы и сам мистер Кроуфорд не остыл до того времени, как Фанни созреет для того, чтобы, наконец, принять его предложение. Но так как другого выхода не было, приходилось только ждать и надеяться на лучшее.

Предстоящий визит «подруги», как назвал Эдмунд мисс Кроуфорд, страшил Фанни. Она находилась в постоянном напряжении и вздрагивала при любом звуке, который напоминал ей скрип открывающейся парадной двери. Мисс Прайс с ужасом ожидала встречи с этой рассерженной и пристрастной сестрицей. Ее недовольство и незваное вторжение в душу никак не радовали несчастную Фанни. Девушка надеялась лишь на то, что когда Мэри заявиться к Бертрамам, в доме будет еще кто‑ нибудь, чтобы разговор получился нейтральным – без упреков и унизительных объяснений. Фанни целенаправленно старалась все время находиться рядом с леди Бертрам, обходила стороной Восточную комнату, а что касается прогулок, решила в эти дни обойтись и без них, если ей не представлялась возможность найти себе спутника, чтобы вдвоем путешествовать по аллеям парка.

Пока что ей это удавалось. Во время завтрака мисс Прайс чувствовала себя в полной безопасности рядом с леди Бертрам. Именно в этот момент и нагрянула мисс Кроуфорд, чтобы выразить свое почтение ближайшим соседям и попрощаться с Фанни. Но так как подруга сейчас была не одна, то беседа не удалась. Мэри пришлось просто говорить о каких‑ то несущественных пустяках. Фанни стала постепенно успокаиваться. Ей даже показалось, что то, чего она так боялась, может пройти весьма гладко – ей придется только оставаться в некотором напряжении каких‑ нибудь полчаса. Но здесь уповать на расчет было неуместно, поскольку мисс Кроуфорд была не из тех девушек, которые полагаются на случай и даже зависят от него. Она пришла для того, чтобы откровенно поговорить с Фанни и не намеревалась уйти просто так, не выполнив своей миссии. Поэтому очень скоро Мэри наклонилась к Фанни и тихонько произнесла:

– Мне надо кое‑ что сказать вам с глазу на глаз. Где это можно сделать?

Именно эти слова и боялась больше всего услышать Фанни. Они ей мерещились даже ночью, ей даже казалось, что они повторяются в ее мозгу, отдаваясь в голове назойливым, протяжным гулом. Отказывать же Мэри было ни в коем случае нельзя. Фанни привыкла угождать и повиноваться, и поэтому, лишь только выслушав просьбу подруги, тут же вскочила со своего стула и направилась к выходу, увлекая мисс Кроуфорд следом за собой. И хотя ноги отказывались служить ей и казались сейчас ватными, девушка прекрасно понимала, что разговора начистоту избежать уже не удастся.

Как только они вышли из столовой, мисс Кроуфорд тут же стряхнула с себя всю официальность и чопорность и превратилась снова в милую и открытую девушку. Правда, она пыталась строго смотреть на Фанни, но во взгляде ее чувствовалась привязанность к мисс Прайс, и ругать ее она уже не могла. Она взяла подругу за руку, и некоторое время пристально глядела на нее, не произнося ни слова, а потом покачала головой и тихо проговорила:

– Как же мне грустно, дорогая моя! Лучше бы я вас сейчас просто по‑ человечески отчитала!

Фанни смутилась, и они в тишине продолжили свой путь, чтобы устроиться поудобней в Восточной комнате, где им уже никто не смог бы помешать. Тем более, что сейчас, когда это помещение стали прогревать, в нем можно было находиться сколь угодно долго. Открывая дверь, Фанни почувствовала, как сжалось ее сердце: она вспомнила репетиции спектакля и то, как Мэри пришла сюда сама искать ее помощи и совета. Видимо, Мэри подумала о том же, и ожившие впечатления на время отодвинули на второй план нравоучительную речь, заранее приготовленную для Фанни.

– Что такое?! – вскрикнула мисс Кроуфорд, и глаза ее радостно заблестели. – Неужели я снова здесь? Мне посчастливилось побывать тут лишь однажды, но я все прекрасно помню. – Она огляделась и прошлась из угла в угол, улыбаясь, время от времени своим чувствам, которые эта комната воскресила в ее памяти. – А вы не забыли об этом? – обратилась она к Фанни. – Я приходила сюда к вам с книгой пьес. А потом явился ваш кузен, и мы устроили здесь самую настоящую репетицию! Надо сказать, это была одна из наших лучших репетиций. Нет, лично мне этого не забыть никогда… Вот здесь стояли вы, тут – я, а вон там – Эдмунд… Мы еще использовали стулья вместо декораций… Ну почему такие вещи запоминаются надолго?..

К счастью для Фанни, вопрос был чисто риторическим. Сейчас мисс Кроуфорд полностью погрузилась в милые сердцу воспоминания, и собеседник ей был не нужен.

– А сцена, которую мы тогда решили отрепетировать, – продолжала Мэри, – была и в самом деле восхитительна! Сюжет там был такой… Как бы мне получше объяснить?.. В общем, Ангальт объяснялся в любви Амелии и делал ей предложение руки и сердца, если вы помните. Ваш кузен сейчас представляется мне как живой. Он тогда смущался и старался быть надменным и холодным, как и полагалось по замыслу драматурга. У него было два длинных монолога в той сцене… – Она наморщила лоб, вспоминая слова: – «Когда два симпатизирующих друг другу сердца встречаются, только тогда брак можно назвать счастливым». Мне кажется, эта фраза так глубоко запала в мою душу, что я буду помнить ее всегда, равно как и взгляд и жесты Эдмунда. Тогда мне казалось, что я не смогу произнести и реплики со сцены, во всеуслышание. Странно, почему именно мне и ему досталась эта сцена?

Если бы меня попросили назвать самую интересную, захватывающую дух и будоражащую кровь неделю во всей моей жизни, я бы, не сомневаясь ни минуты, указала бы именно ту, когда мы были заняты постановкой пьесы с утра и до позднего вечера. Вы можете поспорить со мной, Фанни, но я действительно никогда не испытывала больше такого удовольствия и наслаждения. А сколько понадобилось сил и энергии, чтобы сломить его упорство! Зато потом, я надеюсь, он и сам не сожалел о том, что присоединился к нам. Но, увы! Вечер того же самого дня, когда я пришла в эту комнату, и свел на нет всю нашу бурную деятельность. Помните, именно тогда и вернулся ваш дядюшка. Ах, сэр Томас, ну что вам стоило задержаться еще на недельку на ваших чудесных островах? Нет, Фанни, не подумайте, что я неуважительно отношусь к вашему дядюшке, но признаюсь, что после того случая я готова была возненавидеть его. Только спустя несколько недель я поняла, как он был прав. Я прекрасно к нему отношусь – именно таким и должен быть настоящий джентльмен и глава большого семейства. Теперь, когда я нахожусь одна и подолгу размышляю над своей жизнью, я начинаю верить в то, что люблю буквально всех членов вашей семьи. – Сказав это, Мэри отвернулась, но Фанни успела заметить, что на глазах у подруги выступили слезы. Такой сентиментальности она раньше за мисс Кроуфорд не замечала. – Вы, наверное, обратили внимание, что на меня повлиял даже сам вид этой комнаты, – призналась Мэри и виновато улыбнулась. – На меня что‑ то нашло. Но ничего страшного, все уже позади. Теперь давайте устроимся поудобнее. Я собиралась немного поругать вас, Фанни, хотя у меня к этому, честно говоря, уже и сердце не лежит. – Девушка снова расчувствовалась и, шагнув к Фанни, тепло обняла подругу. – Милая моя, нежная Фанни! Как только я подумаю о том, что мы уже не скоро встретимся, а когда точно – не знаю сама – я ничего не могу с собой поделать, как только прижаться к вам и выразить свою искреннюю любовь!

Мисс Прайс была поражена. Уж никак она не ожидала таких признаний от мисс Кроуфорд. Она не любила прощаться и мысль о предстоящей разлуке тоже болью отозвалась в ее сердце. Фанни почувствовала, как у нее самой комок подступил к горлу, и она, не в силах сдерживаться долее, горько расплакалась. Заметив это, Мэри еще крепче сжала девушку в объятиях, а потом, проводив до стула, усадила ее и присела рядом.

– Как мне не хочется оставлять вас здесь! Там, куда я поеду, нет и наполовину такой же доброй и заботливой подруги. Кто может отрицать, что мы с вами – будто две родные сестры? Мне давно казалось, что мы с вами очень похожи. И наши слезы служат тому красноречивым доказательством.

Фанни вытерла глаза платком и, переведя дыхание, заметила:

– Но вы ведь поедете в гости, в прекрасную компанию. Я думаю, ничего страшного не случится. Просто от одних друзей вы уезжаете к другим. Да и при том, не к незнакомому человеку, а к своей приятельнице.

– Да, это так, – согласилась Мэри. Мы дружны с миссис Фрейзер в течение многих лет. Но у меня, как ни странно, нет такого жгучего желания сблизиться с ней. Для меня не будет никого дороже вас, сестры и всех без исключения Бертрамов. Вы все такие сердечные и гостеприимные, что, мне кажется, общаясь с вами, сама становишься лучше и чище душой. Вы возрождаете в человеке чувство доверия, на вас можно положиться, а в наш век это большая редкость. Вы никогда не предадите и не измените своим идеалам. Я очень хотела немного отложить свою поездку, хотя бы до Пасхи, когда и погода будет благоприятствовать путешествию, но к сожалению, мне неудобно дольше отказывать. Я и без того достаточно задержалась здесь. Но потом, когда я погощу у нее, мне придется повидаться и с ее сестрой, леди Сторнауэй. В общем‑ то, из двух сестер как раз она и является моей подругой, а миссис Фрейзер просто хорошей знакомой. К тому же я не видела ее вот уже около трех лет. Впрочем, если говорить откровенно, мне было как‑ то все равно, увижусь я с ней или нет – слишком уж много всего произошло в моей жизни, чтобы постоянно вспоминать бывших друзей и печалиться о разлуке с ними.

После этих слов обе девушки задумались – каждая о своем – и просидели в тишине несколько минут. Фанни размышляла о том, сколько же разновидностей дружбы должно существовать в понятиях мисс Кроуфорд, а та мечтала о чем‑ то своем, гораздо более приземленном. Первой заговорила Мэри.

– Мне сейчас припомнилось, – усмехнулась она, – как в тот вечер я хотела найти вас. Вы мне просто были необходимы. И вот я отправилась путешествовать по дому, не имея ни малейшего понятия о том, где находится «Восточная комната» и что это вообще такое. Я прекрасно вижу, как вхожу сюда, вернее, сначала только аккуратно заглядываю, боясь, что вы меня сейчас прогоните из своих владений. Но очень скоро я успокаиваюсь, увидев, что вы читаете и настроены очень доброжелательно. А как тогда удивился ваш кузен, когда тоже пришел сюда и увидел нас вдвоем! И в заключение всего приехал ваш дядюшка. Вот это выдался денек!

Мэри засмеялась, а потом снова погрузилась в размышления. Но на этот раз ненадолго. Очень скоро она стряхнула с себя паутину воспоминаний и вернулась к первоначальной теме, решив все же высказать то, зачем она, собственно, и пришла к Бертрамам.

– Я вижу, Фанни, что вы тоже думаете о чем‑ то приятном. Не сомневайтесь, он тоже постоянно думает о вас. Если бы я только могла ввести вас в круг наших столичных знакомых, вы бы очень скоро поняли, как там ценят Генри. Вам бы завидовали десятки или даже сотни молоденьких привлекательных девушек. А когда бы они прослышали про вашу реакцию на его предложение, то, скорее всего, просто бы не поверили. Я вам признаюсь: Генри считается одним из самых завидных женихов. Его называют самым благородным юношей, в общем, настоящим рыцарем. И он упивается такой славой. Вернее, это было раньше, – тут же спохватилась мисс Кроуфорд, искоса взглянув на Фанни: не слишком ли она перехваливает своего брата? – Вы должны непременно приехать в Лондон, чтобы по достоинству оценить вашу победу над гордецом Генри. Если бы вы знали, как его там обхаживают! Да и мне достается множество комплиментов и масса внимания только потому, что я – его сестра, и по этой же причине меня наперебой всячески ублажают. Теперь, конечно, я понимаю, что миссис Фрейзер расстроится, узнав о том, что Генри выбрал себе невесту. Как только я ей расскажу, что сердце моего брата уже занято и занято навсегда, она решит (а если не скажет вслух, то уж точно подумает), что мне самая прямая дорога назад в Нортгемптоншир. Дело в том, что у мистера Фрейзера есть симпатичная дочь от первого брака, которую они хотят побыстрее выдать замуж и более желанной кандидатуры, чем Генри, не представляют. О, как она бегала за ним! Как старалась привлечь его внимание к себе!

Вот вы, Фанни, сидите себе спокойно на стуле и даже не можете себе представить, какая шумиха начнется в Лондоне, как только я заявлю, что мой брат сделал предложение девушке из провинции. Сколько возникнет вопросов! И мне уже будет не отбиться от любопытных – придется рассказывать о вас во всех подробностях. Но меня это не страшит. Я очень вас люблю и расскажу всем желающим чистую правду. Я уже предвкушаю, как миссис Фрейзер начнет интересоваться цветом ваших глаз, волос, а потом перейдет к прическе и после еще двух‑ трех десятков вопросов закончит тем, что выпытает у меня имя вашего башмачника.

Фрейзеры плохо живут вместе, как и большинство супружеских пар, но, тем не менее, мне все же хочется, чтобы Маргарет побыстрее вышла замуж, чтобы не доставлять лишних хлопот отцу и мачехе. Правда, когда Жанет вступала в брак, она не представляла себе, чем это все закончится. Мы тогда так радовались за нее! Она не могла отказать ему – мистер Фрейзер был богат, а у нее ничего не было. Но потом выяснилось, что у него скверный характер и ему просто хотелось иметь рядом с собой красивую молодую жену, как украшение дома. Ей тогда было двадцать пять лет. Теперь она не знает, как обуздать его раздражительность и брюзгливость. По сравнению с ними семейная жизнь Грантов теперь кажется мне настоящей идиллией. Даже доктор Грант проявляет некую симпатию к моей сестре и считается с ее мнением. Ничего подобного в семье Фрейзеров, увы, нет.

Для меня, Фанни, дни, проведенные в Мэнсфилде, останутся самыми дорогими воспоминаниями. Хочешь знать мои представления об идеальном муже и жене? Так вот. Я не видела послушней супруги, чем моя сестра миссис Грант, а женщинам я бы пожелала иметь такого же спутника жизни, как сэр Томас. Бедняжке Жанет не повезло. Однако в этом есть доля и ее вины. Ее никто не торопил со свадьбой. Она размышляла целых три дня и, чтобы не ошибиться, спрашивала совета у всех подруг и знакомых. Моя же покойная тетушка, которая, как полагали, имела большой жизненный опыт и неплохо разбиралась в людях, целиком и полностью одобрила этот брак. Вот и верь после этого «опытным» женщинам! Мне начинает казаться, что удачный брак – это дело случая. Тут советчиков не может быть.

То же самое произошло и с моей подругой Флорой. Она бросила симпатичнейшего молодого человека, который долго за ней ухаживал, только для того, чтобы выйти замуж за лорда Стронауэя. Этот господин, Фанни, еще глупее, чем мистер Рашуорт, но при этом он еще и уродлив, да и имеет характер отпетого негодяя. Я с самого начала была против ее выбора, как и большинство наших общих знакомых. Мы сразу увидели, что в нем нет ничего от настоящего джентльмена. Мне кажется, что она теперь и сама понимает, что поторопилась. Флора была сильно влюблена в Генри с тех пор, как впервые появилась в свете… – Мэри внезапно рассмеялась. – Но если я начну тебе рассказывать обо всех женщинах, которые были влюблены в Генри, то нам потребуется слишком много времени. Ты единственная девушка, которая смогла устоять против его чар, Фанни. Но неужели ты и в самом деле такая бесчувственная, какой хочешь казаться?.. Да нет же, конечно, нет!

Мисс Прайс зарделась, и Мэри сейчас могла бы отнести это даже на счет ревности к бывшим поклонницам своего брата.

– Какое же вы все‑ таки восхитительное создание, Фанни! – продолжала мисс Кроуфорд. – Ну хорошо, больше я не буду вас поддразнивать. Пусть все идет своим чередом. Тем не менее, вы должны признаться, что откровение Генри не было для вас полной неожиданностью, как уверяет ваш кузен. Вы же чуткая девушка и должны были догадываться о намерениях моего брата. Он ведь, сколько дней подряд не отходил от вас ни на шаг и пытался проявлять знаки внимания при каждом удобном случае. Вспомните хотя бы бал. А еще раньше, до бала, – вы не забыли то самое золотое ожерелье? Вы же сами выбрали его, потому что не могли ошибиться. Это ли не доказательство вашего подсознательного желания быть всегда вместе с ним?

– Вы хотите сказать, что ваш брат знал все про это ожерелье? И вы мне ничего не сказали? Но, это же нечестно!

– Знал? Милая моя, он специально купил его для вас, но только не мог себе представить, как вам его вручить и предложил мне такой необычный план. Я бы сама ни за что не догадалась, но сразу же согласилась, чтобы доставить радость и вам, и ему одновременно.

– Честно говоря, я и сама подумывала над этим, – созналась Фанни. – Но мне потом показалось невероятным, чтобы вы смогли так обманывать меня. Нет, потом это впечатление сгладилось, но поначалу все было именно так… Если бы вы рассказали все еще тогда, в доме у Грантов, я ни за что бы, не приняла этого подарка. Что же касается поведения вашего брата, то я и в самом деле заметила его привязанность ко мне. Но только опять же, в самом начале. Потом я успокоилась и посчитала, что такова его манера поведения в обществе, что он привык постоянно за кем‑ нибудь ухаживать, а так как кузин в доме нет, он решил, за неимением лучшего, обратить свое внимание на меня. Мне и в голову не могло прийти, что все это настолько серьезно! Я же не слепая, мисс Кроуфорд, и прекрасно видела все, что происходило у нас летом и осенью. Конечно, это не мое дело и поэтому я молчала, но и другие, казалось, не придают этому никакого значения. По‑ видимому, он привык быть в центре внимания женщин, и с его точки зрения, подобные ухаживания с его стороны вовсе не обязательно должны были закончиться браком, а являлись попросту, неким обязательным ритуалом.

– Да, в этом я не могу с вами не согласиться! – огорчилась Мэри. – Он действительно немного легкомысленен. Сначала бегает за девушкой, а потом охладевает к ней, совсем не заботясь о том, что может разбить чье‑ нибудь сердце и оставить душу несчастной полностью опустошенной. Я часто ругала его и буквально мучила нравоучениями, но тут уж он неисправим. Пожалуй, это его единственный недостаток. А в защиту брата могу сказать только одно. Сейчас, согласитесь, стало слишком много вертлявых пустых девиц, которые тоже способны пару недель принимать всяческие знаки внимания своего кавалера и потом так же спокойно сменить одного ухажера на другого, не выказывая при этом ровным счетом никаких эмоций. Но вы только подумайте, Фанни: сколько девушек сгорало от любви к Генри, а он выбрал одну‑ единственную. Остальные – не в счет, это только мимолетные увлечения, которые продолжались не больше месяца в лучшем случае. На вашем месте, я думаю, любая женщина гордилась бы такой победой.

– Я не считаю достоинством мужчины устанавливать рекорд по количеству завоеванных сердец. Человеческие чувства не могут стать предметом азарта, сродни карточному. И к тому же, после такого жестокого вида спорта остается очень много израненных душ. Гораздо больше, чем вы думаете.

– Я не собираюсь оправдывать его, – смутилась Мэри. – Я оставляю его полностью на ваше милосердие. А уж когда он увезет вас к себе в поместье, там вы, Фанни, будете сколь угодно долго воспитывать и совершенствовать его. Но я замечу вот еще что. Если у него и есть такая привычка – влюблять в себя девушек, то это не так уж и страшно. Самое главное, что при этом он сам остается совершенно безразличным к своим объектам. Никогда он ни в кого не влюблялся, можете мне поверить. Я же знаю его с детства, мы всегда жили вместе. Будьте уверены, Фанни, если он говорит, что любит вас, это вполне серьезно. Он человек упрямый и обязательно добьется своего. Если на свете есть верные мужчины, то их очень немного, и Генри, несомненно, один из них.

Фанни молчала, но на губах ее появилась улыбка.

– Я не могу вспомнить, чтобы Генри был так счастлив, как тогда, в день присвоения вашему брату офицерского чина, – напомнила Мэри.

Удар был рассчитан верно.

– Да‑ да, конечно! – тут же воскликнула девушка. – И я так благодарна ему за это! Он очень добр к нам.

– Вы даже не представляете, скольких трудов и напряжения все это ему стоило. Я‑ то знаю, кого ему пришлось потревожить, чтобы дело было улажено, – хладнокровно продолжала мисс Кроуфорд. – Адмирал ненавидит всяческие родственные протекции и тем более не любит просить своих знакомых об одолжениях и поблажках ради малознакомых или вовсе чужих ему людей. К тому же, таких просьб он получает довольно много. Уильяму здорово повезло! Хотелось бы мне на него сейчас поглядеть…

Бедная Фанни снова загрустила. Назначение Уильяма было самой чувствительной струной в ее отношениях с Генри. Она опять (уже в который раз! ) почувствовала себя бессердечной и неблагодарной особой. Мисс Прайс задумалась и опустила глаза, в то время как мисс Кроуфорд уже успела мысленно куда‑ то перенестись. Из состояния безнадежного уныния Фанни вывел бодрый голос подруги.

– Ну ладно, все это, конечно хорошо! – проворковала Мэри. – Я могу здесь сидеть с вами хоть до самого вечера. Но не надо забывать, что внизу меня ждут дамы. Я должна попрощаться и с ними тоже. Вам же я могу сказать «до свидания» прямо здесь. Не стоит спускаться со мной вниз, я сама найду дорогу. Итак, до свидания, моя дорогая, моя нежная и любимая Фанни! Я надеюсь, что когда мы встретимся в следующий раз, мы будем чувствовать себя гораздо раскованнее, и у нас не будет повода вспоминать печальные события прошлых дней. Договорились?

И произнеся это, она тепло и по‑ дружески обняла мисс Прайс.

– С вашим кузеном я увижусь в Лондоне, – продолжала Мэри. – Он мне говорил, что собирается в скором времени навестить столицу. А сэр Томас приедет туда по делам весной. Том Бертрам частый гость в Лондоне. А миссис Рашуорт и Джулия сами живут пока что там. Так что у меня есть возможность повидать их всех. Всех, кроме вас, моя милая Фанни… На прощание я хочу попросить вас о двух услугах. Первое: обещайте мне писать почаще, а второе – заходите в гости к миссис Грант. Я представляю, как ей теперь станет одиноко без меня. А вы смогли бы вполне компенсировать ей эту потерю, да и вам самой, наверное, будет веселее. Хорошо?

Фанни с удовольствием бы воздержалась от переписки с мисс Кроуфорд, но отказать было, разумеется, не в ее силах. Тем более что Мэри сильно переживала предстоящую разлуку. Впрочем, Фанни сама уже успела привязаться к ней. Не привыкшая к такому доброму и ласковому обращению, она сейчас готова была согласиться на любые просьбы мисс Кроуфорд. Мисс Прайс чувствовала теперь значительное облегчение, когда разговор с глазу на глаз, наконец, завершился. Она, правда, ожидала худшего исхода.

Итак, девушки расстались. Фанни была довольна тем, что Мэри не стала ругать и осуждать ее, да и к тому же самой мисс Прайс не пришлось объяснять свое поведение и открывать свою тайну.

Вечером зашел попрощаться и мистер Кроуфорд. Он некоторое время просидел со всеми вместе в гостиной. Вид у него был печальный. Видимо, ему тоже не хотелось расставаться с гостеприимным Мэнсфилдом. И теперь, смотря на его уставшее, измученное лицо, Фанни от всей души посочувствовала молодому человеку. Тем не менее, она все же была довольна, что он уезжает, и теперь надеялась больше с ним не увидеться или, по крайней мере, встретить его только тогда, когда он уже успеет на ком‑ нибудь жениться.

Когда мистеру Кроуфорду пришло время уходить, он взял руку Фанни и поцеловал ее. В этом она не имела права ему отказать. Но при этом Генри ничего не сказал, а если и прошептал какие‑ то слова, то Фанни их не расслышала. И все равно ей было приятно, что они расставались друзьями.

На следующее утро Кроуфорды уехали в Лондон.

Глава 37

Когда мистер Кроуфорд уехал, у сэра Томаса появились новые заботы. Теперь ему надо было сделать так, чтобы племянница заскучала бы без Генри. Он надеялся, что очень скоро Фанни и сама почувствует, что ей не хватает его общества и что теперь она с радостью восприняла бы ухаживания этого джентльмена, тогда как раньше считала их неприятными и назойливыми. Сэр Томас полагал, что настанет такой момент, когда Фанни затоскует и, проснувшись в один прекрасный день, осознает, как она сожалеет по поводу своего скоропалительного решения.

Каждое утро, встречаясь в столовой за завтраком с племянницей, сэр Томас внимательно вглядывался в ее глаза, надеясь обнаружить в них тоску и страдание, но ничего подобного не находил. А когда он пытался анализировать ее поведение, то вынужден был признаться самому себе, что так и не понял – изменилось оно или нет. Девушка оставалась вежливой и сдержанной, впрочем, она никогда не выражала своих эмоций на людях. Так и не разобравшись в настроении Фанни, сэр Томас наконец решился искать помощи у Эдмунда. Он вызвал сына к себе и попросил его выведать у мисс Прайс, как она себя чувствует после отъезда из Мэнсфилда мистера Кроуфорда и его сестры – лучше или хуже.

Эдмунд со своей стороны не видел никаких перемен в поведении Фанни. Он лишь неопределенно пожал плечами и заверил отца, что было бы смешно и наивно считать, что ее печаль проявится уже на третий день разлуки.

Однако его самого удивляло, что Фанни совершенно не скучает без Мэри. Казалось, они за эту зиму так сдружились, что были почти неразлучны. Лишь в последнее время по известным причинам мисс Прайс избегала общества мисс Кроуфорд. К тому же Фанни сама первая не подходила к Эдмунду и не жаловалась ему, что ей скучно без подруги.

На самом же деле именно эта девушка, сестра Генри, а ее хорошая знакомая или, может быть, действительно подруга, и причиняла Фанни такую сердечную боль. Мисс Прайс вовсе не была уверена, что Мэри, как и обещала, надолго уехала из Мэнсфилда. Это были лишь слова. И хотя мисс Кроуфорд сама заявила, что ее судьба отныне никак не будет связана с Нортгемптонширом, как и судьба ее брата, Фанни недоверчиво отнеслась к таким высказываниям. Напротив, теперь она считала, что у мисс Кроуфорд появилось гораздо больше шансов завоевать Эдмунда и не исключено, что их свадьба состоится в ближайшем будущем.

Со стороны кузена это намерение оставалось достаточно сильным, со стороны же мисс Кроуфорд – уже более отчетливым, нежели прежде. Мэри оставила свое тщеславие и амбиции, Эдмунд же начисто позабыл обо всех мешающих ему обстоятельствах, и все это произошло без видимых причин. Скорее всего, их чувства постепенно росли и укреплялись. Все их отрицательные черты характера уступали место любви, и любовь должны была соединить их сердца.

После того, как Эдмунд закончит оформлять бумаги на владение поместьем Торнтон Лейси, ему предстояло отправиться в Лондон по делам. Это должно было произойти недели через две. Каждый раз, встречаясь с кузиной, Эдмунд не забывал напомнить о предстоящей поездке. Ему нравилось говорить об этом, и Фанни с грустью осознавала причину такой радости. Она представляла себе встречу Эдмунда и Мэри и понимала, что его предложение и ее согласие были естественны и неизбежны.

В последнем разговоре Фанни и Мэри, мисс Кроуфорд, несмотря на то, что была настроена чрезвычайно дружелюбно, все же оставалась прежней мисс Кроуфорд, немножко странной и непредсказуемой. Возможно, она и любила Эдмунда, но в любом случае не была достойна его. Кроме этой взаимной страсти и них не было ничего общего, и Фанни полагала, что мисс Кроуфорд не изменится уже никогда. Тщетно будет пытаться Эдмунд как‑ то сломить ее буйный характер, проживи они вместе хоть десять лет.

Правда, женщинам свойственно иногда соглашаться с мнениями любимого и уважаемого мужчины, но только у мисс Кроуфорд пока что было маловато жизненного опыта для того, чтобы привыкнуть к запросам Эдмунда. Тем не менее, для Фанни было чрезвычайно болезненно одно воспоминание о Мэри Кроуфорд, как о сопернице, стоящей между Эдмундом и ей.

Тем временем сэр Томас продолжал свои наблюдения. Дни шли, а строптивая племянница пока что и не думала проявлять тоски и уныния по поводу разлуки с мистером Кроуфордом и не жаждала его возвращения. Впрочем, в Мэнсфилде вскоре появился совсем другой гость, и Фанни заметно повеселела. Уильям получил десятидневный отпуск, и ему было разрешено провести его в Нортгемптоншире. Он спешил к своим родственникам – наверное, самый счастливый офицер флота Ее Величества, чтобы поделиться своей радостью и рассказать, как выглядит его новая форма.

Итак, он приехал в Мэнсфилд. Уильям с удовольствием покрасовался бы этой формой перед Фанни, но строгие правила разрешали носить ее только во время службы. Итак, новенькая форма осталась в Портсмуте и Эдмунду показалось, что в тот момент, когда Фанни сможет полюбоваться ею, она будет уже поношенной и полинявшей, а сам Уильям к тому времени станет настоящим морским волком. И тогда уже мистер Прайс будет прятать ее по выходным дням в старый сундук, потому что нет ничего печальней, чем видеть, как каждый год товарищи по службе получают повышения, а ты так и остаешься лейтенантом. Так рассуждал Эдмунд, пока отец не посвятил его в свои планы, в соответствии с которыми Фанни могла увидеть своего брата при полном параде и в новенькой форме.

А план был таков. Фанни должна была по окончании отпуска Уильяма сопровождать его назад в Портсмут и погостить немного в своем собственном доме у родителей. Такая мысль промелькнула у сэра Томаса во время его очередных размышлений о судьбе Фанни, однако он не рискнул воплощать все это в реальность, не посоветовавшись прежде с младшим сыном. Эдмунд тщательно все продумал и пришел к выводу, что план был превосходен. К тому же Фанни он наверняка бы тоже понравился. Этого для сэра Томаса было достаточно и со словами «Да будет так! » он закончил короткое обсуждение с сыном дальнейших действий.

Правда, отсылая Фанни домой, хитрый и прозорливый баронет преследовал свои цели. Ему было наплевать, когда Фанни увидится с родителями, а также со своими братьями и сестрами. Ничуть не более его волновали и их чувства. Конечно, она должна была уехать добровольно, но при этом сэру Томасу очень надеялся, что еще до окончания срока пребывания в Портсмуте, ей безумно захочется вернуться назад, в Мэнсфилд. Баронет намеренно решил оставить ее у родителей подольше, чтобы роскошь поместья Бертрамов заставила ее серьезно призадуматься о дальнейшей жизни. Видимо, эта девушка не умеет еще ценить богатства, в котором живет, и тех благ, которые это богатство предоставляет. И если она пробудет в Портсмуте пару месяцев, то поймет, что существовать без постоянных, ставших привычными удобств, она уже не сможет.

Визит в родной дом должен был исцеляюще повлиять на настроения племянницы. То, что она пробыла в Мэнсфилде уже около девяти лет, несомненно, избаловало Фанни. Ей стало трудно судить о том, чего она лишает себя, отказавшись от предложения Генри. Пребывание в Портсмуте должно было бы научить ее ценить доходы дядюшки, и сделать из мисс Прайс рассудительную и умудренную опытом женщину. Баронет искренне верил в положительный результат своего отчаянного эксперимента.

Услышав, что ей предстоит испытать в скором времени, Фанни обрадовалась. Восторгу ее не было предела. Еще бы! Скоро она увидит родителей, братьев и сестер, с которыми была разлучена на срок, равнявшийся половине ее жизни. К тому же ей представлялась возможность подольше побыть с Уильямом – до того самого момента, когда он ступит на палубу своего корабля. Если бы это была какая‑ нибудь другая девушка, то она, наверное, завизжала бы от радости и долго бы бегала по дому, прыгая и хлопая в ладоши. Но Фанни привыкла довольно сдержанно воспринимать все события, как радостные, так и печальные. Не будучи разговорчивой от природы, она только скромно поблагодарила сэра Томаса, хотя в душе у нее все ликовало.

Немного позже, свыкнувшись с предстоящей перспективой, она уже более подробно поговорила об этом с Эдмундом и Уильямом, но беседы эти также оказались немногословными. Она переживала свою радость одна, и чувство нежности к родным не могла, да и не хотела выказывать при посторонних. Она вспоминала свое детство и боль, которую испытала в первый момент, когда ее забрали из Портсмута. Теперь ей казалось, что как только она очутится среди своих родных, она излечится от всех неприятных воспоминаний, которые мучили ее во время разлуки. Ей было отрадно думать, что скоро она окажется среди тех, кто любит ее, о ком она так часто думает по вечерам, оставшись совсем одна… Фанни предвкушала момент, когда она будет свободна от разговоров о Кроуфордах, от упреков тетушки Норрис… Короче говоря, Фанни почувствовала себя вполне счастливой.

Разлука в Эдмундом на два месяца (а может быть, и на все три, как намекнул дядюшка) также должна была благотворно повлиять на девушку, как она рассчитывала. На таком большом расстоянии она уже не станет так страдать, постоянно искать с ним встречи или ловить его взгляд. Она перестанет думать о его сердечных проблемах, у них не будет возможности откровенно разговаривать друг с другом, и там, в Портсмуте, она разберется, наконец, со своими чувствами. А он пусть спокойно едет в Лондон и устраивает свои дела. То, что она с трудом переносила в Мэнсфилде, в Портмуте окажется сущим пустяком.

Единственное, что огорчало Фанни, так это мысль о том, как же без нее будет справляться тетушка Бертрам. Больше мисс Прайс никому не была так сильно нужна, и без нее вполне могли обойтись. Даже для сэра Томаса это обстоятельство поначалу казалось серьезной проблемой, и он задумался было, стоит ли назначать такой долгий срок пребывания в Портсмуте для своей племянницы.

Но он был полновластным хозяином Мэнсфилдского Парка, и если уж что‑ то задумал, то делал все возможное, чтобы осуществить свои планы. Сейчас же, после долгих уговоров и бесед с леди Бертрам, он почти что убедил ее в том, что Фанни должна выполнить свой дочерний долг и повидаться с родителями. Хотя сама леди Бертрам, похоже, так и не поняла необходимости поездки своей племянницы в Портсмут. Но все же, под натиском мужа вынуждена была дать свое согласие на двухмесячную разлуку. Размышляя в своей роскошной комнате об отъезде Фанни, леди Бертрам, вспоминая слова сэра Томаса и пожимая при этом плечами, никак не могла взять в толк, зачем он все это задумал. Ведь родители Фанни прекрасно чувствовали себя без дочери вот уже, без малого девять лет. Они, видимо, уже и позабыли, как выглядит их Фанни. Здесь же, в Мэнсфилде, девушка была ей нужна почти постоянно. Для того чтобы подтвердить свою правоту, леди Бертрам решила посоветоваться и с тетушкой Норрис.

Сэр Томас призывал к совести и благородству своей супруги. Он называл это жертвой с ее стороны и клялся, что Фанни оценит доброту своей тети, и девушка после возвращения станет еще больше любить ее. Однако миссис Норрис избрала совсем другую тактику. Она тут же заявила, что леди Бертрам прекрасно обойдется и без Фанни, добавив знаменитое изречение о том, что незаменимых людей в природе не существует. Она заметила, что ради такого дела готова пожертвовать своим свободным временем и на эти два месяца практически переехать жить к Бертрамам. В общем, из ее слов выходило, что Фанни в доме не очень‑ то и нужна.

– Возможно, ты и права, сестрица, – томно ответила леди Бертрам, – но только мне кажется, что я все равно буду сильно скучать без своей племянницы и с нетерпением ждать ее возвращения каждый день.

Следующим шагом на пути к осуществлению «коварного» замысла сэра Томаса было отправить письмо в Портсмут. Фанни написала пространное послание и вскоре получила от матери ответ. Хотя это была лишь короткая записка, тем не менее, в каждой строчке девушка почувствовала тепло и заботу. Ей еще больше захотелось поскорей увидеться с этой женщиной, которая и была ее настоящей матерью, и если так долго не вспоминала ее и не просила встречи, то в этом, возможно, были виноваты в равной степени они обе. Возможно, Фанни сама старалась не думать о том, что постепенно начинает забывать своих близких, и любовь ее ослабевала с каждым годом. Но происходило это, скорее всего из‑ за сознания собственной беспомощности. Теперь же, когда она поняла, что повзрослела и стала нужной другим, а ее братья и сестры тоже давно выросли из пеленок, у Фанни и миссис Прайс появлялась прекрасная возможность восстановить прежние добрые отношения, как и полагается матери и взрослой дочери.

Услышав о поездке в Портсмут вместе с сестрой, Уильям обрадовался не меньше, чем сама Фанни. Он с восхищением представлял себе, что сестра будет рядом с ним до последней минуты, а потом, когда он будет возвращаться из плавания, возможно, она встретит его прямо на берегу. Кроме того, он уже давно мечтал показать сестре «Дрозда», который по праву считался лучшим шлюпом во всем королевском флоте. Верфь тоже сильно изменилась с тех пор, как Фанни уехала из родного города, и ее тоже не мешало бы навестить.

– Ты не представляешь, как тебе обрадуются дома! – мечтал Уильям. – Мне кажется, что эта поездка доставит тебе массу удовольствия… Не знаю, как тебе это получше объяснить, – вдруг смутился он. – Но мне бы хотелось, чтобы ты повлияла каким‑ то образом и на отца. В доме постоянно творится неразбериха. Я уверен, что когда ты приедешь, все сразу же встанет на свои места. Да и матери стоило бы кое‑ чему у тебя поучиться. Я уж не говорю о Сьюзен и Бетси – эти две будут в полном восторге от своей старшей сестры. А еще я попрошу тебя заняться с мальчиками – это же настоящие разбойники! Они носятся по дому и шумят так, что от них никакого спасу нет… В общем, я надеюсь, что твое появление в доме сразу все изменит в лучшую сторону.

Когда пришел ответ миссис Прайс, до отъезда оставалось всего несколько дней, и надо было решать, каким транспортом Фанни будет добираться до Портсмута. Миссис Норрис всячески пыталась уговорить сэра Томаса сэкономить деньги и отправить ее на перекладных. Но баронет и слышать ничего не хотел, а решил нанять приличный экипаж, чтобы племянница не терпела никаких неудобств во время столь длительного путешествия. Когда этот вопрос был решен и сэр Томас передавал деньги для расплаты с кучером Уильяму, миссис Норрис внезапно осенило. Она прекрасно сообразила, что в экипаже остается свободное место, и поэтому тут же вознамерилась присоединиться к молодым людям, и отправиться вместе с ними, повидать свою родную сестрицу, с которой они были разлучены вот уже более двадцати лет. Не помня себя от радости за свою находчивость, миссис Норрис тут же выложила перед присутствующими свой грандиозный план.

– Это же гениально! – воскликнула она. – И как я раньше не додумалась? Вот ведь недотепа! А когда мне еще представится такая возможность? Ведь я практически еду бесплатно, поскольку сэр Томас оплачивает экипаж не для меня, а для Фанни. Подумать только! Мы же с миссис Прайс совсем забыли друг друга. К тому же я не буду в тягость молодым людям во время путешествия, скорее наоборот, ведь всегда приятно иметь рядом кого‑ нибудь из старших. Я буду давать им советы и смотреть за тем, чтобы вся поездка прошла без происшествий. К тому же и сама миссис Прайс не простила бы мне того, что я не воспользовалась таким удачным стечением обстоятельств…

Услышав это слова, Уильям и Фанни остолбенели от ужаса, не в силах что‑ либо сказать.

Вся поездка и удовольствие от путешествия шли насмарку. Брат и сестра обменялись многозначительными траурными взглядами. Они пребывали в таком подвешенном состоянии в течение целого часа. Никто не стал ни уговаривать тетушку остаться, ни убеждать в ее правоте принятого решения. Ей было предоставлено самой обдумать, как следует поступить, чтобы всем было хорошо.

И тут миссис Норрис спохватилась. К счастью и великой радости племянника и племянницы, она неожиданно вспомнила, что сейчас никак не может покинуть Мэнсфилд даже на неделю по той простой причине, что обязана остаться с леди Бертрам и сэром Томасом, поскольку они не могли без нее обойтись. Поэтому миссис Норрис жертвовала собой и ее поездка в Портсмут временно была отложена.

Кроме того, миссис Норрис прикинула, что даже если дорога в гости обойдется бесплатно, то на обратный путь ей все равно придется раскошеливаться. Поэтому бедная миссис Прайс могла уже не рассчитывать на встречу со своей сестрицей, и с этого момента начинался, очевидно, второй двадцатилетний период разлуки.

Отъезд Фанни из поместья повлиял некоторым образом и на планы Эдмунда. Тот намеревался вскоре сам покинуть Мэнсфилд и отправиться в Лондон. Теперь же юноша осознал, что не стоит бросать родителей в столь трудный момент, когда все обитатели Парка, близкие и нужные им дома, разъехались кто куда. Немного опечалившись этим обстоятельством, он тем не менее без особой сердечной боли также отложил свою поездку в Лондон еще на пару недель, надеясь, что за это время родители постепенно успокоятся и привыкнут обходиться без Фанни. Сам же Эдмунд теперь жил в предвкушении собственного счастья, потому что в первый же день своего пребывания в столице намеревался навестить мисс Кроуфорд, чтобы окончательно решить с ней проблему брачного союза.

Обо всем этом Эдмунд и поведал Фанни в тот же день. Девушка ничему не удивилась, поскольку все, что ей рассказал кузен, она уже давно подозревала сама. Они опять говорили о Мэри, и мисс Прайс грустно размышляла о том, что это, может быть, их последняя беседа, когда Эдмунд называет свою возлюбленную «мисс Кроуфорд», поскольку она еще не замужем за ним.

Потом, когда Фанни готовилась к отъезду, Эдмунд намекнул ей, что она не ошиблась в своих предположениях, и он действительно собирается сделать Мэри предложение. Вечером леди Бертрам попросила Фанни писать ей чаще, и со своей стороны обещала исправно отвечать на каждое письмо. А Эдмунд, дождавшись удобного момента, когда леди Бертрам куда‑ то отлучилась, произнес вполголоса:

– А я напишу тебе, Фанни, когда у меня появятся новости и надеюсь, что эти новости будут весьма важными. Верю, что ты порадуешься за меня. Однако всему свое время. Сейчас пока что я большего сказать не могу.

Именно этого письма и боялась теперь Фанни больше всего. Вот уж никогда не могла девушка представить себе такое, чтобы письмо от кузена стало для нее страшнее смерти. Она только надеялась на то, что перемена обстановки благоприятно подействует на нее и она не так болезненно воспримет новость, которую Эдмунд собирался сообщить ей в скором времени.

Бедная Фанни! Хотя она уезжала из поместья по собственной воле и желанию, последний вечер в Мэнсфилде стал для нее настоящей пыткой. Она слишком сильно переживала разлуку со своими близкими. Мисс Прайс бродила по дому и плакала в каждой комнате. Ей было даже тяжелее прощаться с самим домом, нежели с его обитателями.

Потом Фанни повисла на шее у тетушки Бертрам и разрыдалась, представив, как несчастная леди будет справляться здесь без нее. Она поцеловала руку дядюшке и всхлипнула, вспомнив, как она расстроила его своим поведением. Когда же наступила пора прощаться с Эдмундом, Фанни стояла молча и не шевелилась, не в силах произнести ни слова. Как сквозь туман она увидела, что его губы шевелятся, но ничего не слышала. Только по его жестам девушка поняла, что кузен желает ей приятного путешествия.

Наступила ночь. Путники должны были отправиться в Портсмут рано утром. И когда весьма немногочисленное общество обитателей Мэнсфилда собралось за завтраком, о Фанни и Уильяме говорили так, словно бы они уже уехали.

Глава 38

Приятное путешествие с любимым братом вскоре развеяло тоску Фанни. Мэнсфилд остался позади, и девушка наслаждалась прекрасными видами, открывавшимися из окошка экипажа, предоставленного в их распоряжение самим сэром Томасом. Когда они доехали до станции, где должны были пересесть в почтовый дилижанс, Фанни уже почти без всякого сожаления попрощалась со старым кучером и велела ему передавать наилучшие пожелания всем Бертрамам.

В дороге мисс Прайс без устали говорила с братом – при этом темы для разговора находились сами по себе. Уильям пребывал в прекрасном настроении, постоянно шутил и смеялся. О чем бы ни хотела услышать Фанни, он каким‑ то хитрым образом аккуратно переводил тему разговора на рассказы о своем корабле. А так как мисс Прайс практически ничего не знала о флоте, получалось, что она за время поездки узнала много нового для себя. Уильям фантазировал. Он представлял себе, что когда‑ нибудь станет капитаном корабля, перебирал в памяти товарищей и жаловал их разными званиями, комплектуя себе таким образом команду. При этом он не забыл списать на берег первого лейтенанта, которого недолюбливал.

После этого Уильям начал представлять себе, как он распорядится полученными деньгами и как распределит их в семье. Юноша был достаточно щедрым, и всегда отдавал жалованье матери. Даже мечтая о крупных суммах, он в уме откладывал лишь небольшую часть жалованья для себя и Фанни, чтобы приобрести небольшой коттедж, где он и намеревался жить с сестрой вдвоем до глубокой старости.

Как только Уильям заговорил о будущем, Фанни пригорюнилась, потому, что сразу же вспомнила мистера Кроуфорда. Однако этот вопрос не обсуждался между братом и сестрой. Уильям знал, что произошло между Фанни и Генри, и от всей души жалел, что сестра не согласилась выйти замуж за человека, которого сам мистер Прайс считал своим благодетелем. Но Уильям был молод и прекрасно понимал, что означает любовь в таком возрасте. Поэтому он тактично молчал, не желая огорчать сестру своими размышлениями по этому поводу.

Фанни имела все основания полагать, что мистер Кроуфорд так и не забыл ее и не оставил надежду на лучшее. Прошло уже три недели, как Кроуфорды уехали их Мэнсфилда и в конце каждого письма от Мэри, Генри своей рукой дописывал несколько строчек – таких же решительных и нежных, какими были его речи. Переписка оказалась настолько же неприятной, как Фанни это и предчувствовала. Хотя Мэри писала о своей привязанности к подруге, тем не менее, мисс Прайс вовсе не радовали такие новости, потому что каждый раз Эдмунд просил прочитать ему то, что хотела сообщить Мэри, а для мисс Прайс это всегда отдавалось болью в сердце. После прочтения большей части послания, Фанни молча выслушивала, как восхищается кузен стилем и языком своей возлюбленной.

Каждый раз Мэри вспоминала Мэнсфилд, описывая самые разные события, которые происходили в поместье летом и осенью, до последних мелочей, словно ей больше и сказать было нечего. Фанни чувствовала, что эти письма больше предназначались Эдмунду, нежели ей самой. Короче говоря, никакого удовольствия Фанни от этой переписки не получала. С одной стороны, ей было неприятно читать о чувствах Генри, которого она совсем не любила, а с другой стороны, девушка была вынуждена читать их для кузена, что было для нее не менее мучительной процедурой. Однако она верила, что ее отъезд в Портсмут, несомненно, повлияет и на переписку с Мэри. Узнав, что Фанни больше не живет под одной крышей с Эдмундом, мисс Кроуфорд стала бы реже писать мисс Прайс и, таким образом, их переписка потихоньку сошла бы на нет.

Размышляя над этой проблемой и над сотней других, Фанни продолжала свое путешествие холодным февральским днем. Вскоре дилижанс проехал через Оксфорд, и Фанни успела мельком взглянуть на колледж, где учился Эдмунд. К вечеру они достигли Ньюбери, где остановились в довольно приличной гостинице. Там их ждал роскошный обед или, вернее, ужин. Подкрепившись, путники, утомленные длительным переездом, расположились на ночлег.

Проснувшись рано утром, Фанни и Уильям, без промедлений, сели в дилижанс и продолжили путешествие. До окрестностей Портсмута они добрались еще засветло, и Фанни с удивлением рассматривала новые дома, выросшие с тех пор, как она оставила свои родные места. Когда они въехали в город, наступали сумерки. Теперь Уильяму приходилось подсказывать кучеру дорогу и очень скоро они очутились в небольшом переулке перед дверью маленького домика, который в настоящее время занимало семейство Прайсов.

Фанни почувствовала, как вся дрожит в предвкушении встречи с родными. Как только дилижанс остановился, девушка заметила на пороге вульгарно и довольно неряшливо одетую служанку, своим видом больше напоминающую дешевую портовую проститутку. Увидев Уильяма, она тут же шагнула вперед, словно ждала его здесь весь день и вместо того, чтобы помочь, тут же принялась докладывать о последних новостях.

– А «Дрозд» вышел из гавани, сэр, – затараторила она. – Вы только послушайте, сэр, и к вам сюда даже приходил один офицер…

Однако ей не удалось договорить до конца. В этот момент из дома пулей вылетел мальчик лет одиннадцати и, грубо оттолкнув служанку в сторону, подскочил к Уильяму, открывавшему дверь дилижанса.

– Ты как раз вовремя! – сообщил мальчуган. – Мы уже полчаса на дорогу смотрим! «Дрозд» вышел из гавани сегодня утром, я сам видел. Знаешь, как красиво было наблюдать! Мистер Кэмпбелл приходил сюда за тобой в четыре часа. У него есть катер, он поплывет догонять «Дрозда» в шесть и очень надеется, что ты прибудешь к этому времени и отыщешь его.

Когда Уильям помогал Фанни выходить из дилижанса, мальчонка смотрел на нее, вытаращив глаза, но ничего при этом не сказал. Правда, он не стал уворачиваться, когда сестра поцеловала его, но на этом их приветствие и закончилось. После того, как формальности были завершены, мальчик снова принялся рассказывать подробности о «Дрозде». Впрочем, это было и понятно, потому что он сам уже выбрал профессию моряка и проходил практику именно на этом корабле.

Через несколько секунд Фанни вошла в узкую дверь и попала прямо в объятия матери. Ее красивые добрые глаза пристально разглядывали девушку. Фанни покраснела от смущения. Мать нравилась ей – она была очень похожа на любимую тетушку Бертрам. Рядом с матерью стояли две сестры Фанни – Сьюзен, девочка лет четырнадцати и пятилетняя Бетси – самая младшая в семье. Они с восхищением смотрели на старшую сестру и указывали ей, куда идти дальше. Правда, они не бросились ей на шею, но Фанни этого и не ожидала.

«Главное, чтобы мы все любили друг друга, а манеры поведения и проявление эмоций – дело второстепенное», – решила Фанни и шагнула вперед.

Ее провели в гостиную, и Фанни, привыкшая к громадным размерам комнат в Мэнсфилде, подумала, что это только лишь небольшой проход и остановилась, не зная, куда идти дальше. Через пару секунд, поняв, что это обычная жилая комната, она устыдилась собственных мыслей, и ей даже стало немного горько, что такая большая семья живет в тесноте. Она озиралась вокруг, как зверек, загнанный в угол, и теперь только надеялась, что мать не поймет ее растерянности и не примет это на счет убожества своего дома.

Однако миссис Прайс сейчас было не до этого. Оставив дочь в гостиной, она снова заспешила ко входной двери, чтобы как следует поздороваться с Уильямом.

– Уильям, сынок, как я рада тебя видеть! – донеслось до Фанни с улицы. – Ты уже слышал о «Дрозде»? Он сегодня вышел из гавани, а мы ничего и не знали. Нам сообщили в последнюю минуту, как всегда! Теперь я не знаю, успею ли собрать вещи для Сэма, надо кое‑ что подштопать, а времени не остается. Может быть, «Дрозд» уже завтра получит приказ выйти в море. Тебе тоже надо торопиться. К нам заходил Кэмпбелл, он спрашивал тебя. Что же ты теперь собираешься делать? Я думала, что мы вместе посидим сегодня, скоротаем вечерок, а оказывается, видишь, как все сразу навалилось…

Уильям расцеловав мать и весело заявил, что ничего страшного в этом нет, такова уж жизнь моряка. Сегодня на суше – завтра в море.

– Конечно, лучше бы «Дрозд» стоял по‑ прежнему в гавани, – вздохнул Уильям, – я бы и сам с удовольствием посидел с вами за чашкой чая. Но раз у Кэмпбелла есть катер, то времени терять нечего. Кстати, куда направляется шлюп?.. Впрочем, неважно, я сам скоро все выясню. И почему мы стоим здесь, в то время как Фанни там, в комнате, одна? Ну‑ ка, матушка, пойдем скорее к ней. Мне кажется, что ты ее толком еще и не разглядела…

Они оба вошли в дом. Очутившись в гостиной, миссис Прайс снова поцеловала Фанни, оглядела ее и, отметив не без удовольствия, что девушка сильно выросла и похорошела, принялась суетиться с ужином.

– Бедняжки мои! – восклицала она. – Как вы, наверное, измотались в дороге! Что же вам приготовить? Мне уже начинало казаться, что вы застряли где‑ то на половине пути и никогда не приедете. Мы с Бетси все глаза проглядели. Когда же вы ели? Что мне вам подать? Может быть, обойдемся чаем или приготовить что‑ нибудь посущественней? Хотите отбивные? Я просто боюсь не успеть сделать жаркое, потому что Кэмпбелл может снова заявиться к нам в любую минуту. И здесь на всей улице нет ни одного приличного заведения, где можно было бы заказать готовые блюда. Прежний дом мне нравился куда больше. Давайте пока что попьем чайку, ладно?

Фанни и Уильям в один голос заявили, что большего им и не надо.

– Вот и отлично, – обрадовалась мать. – Бетси, милая, сбегай на кухню и посмотри, поставила ли Ребекка чайник. И скажи ей, чтобы принесла нам чашки и блюдца…

Бетси с чувством собственной незаменимости посмотрела на старшую сестру и улыбнулась.

– У нас колокольчик сломался, – пояснила мать, как только девочка бросилась на кухню выполнять поручение. – Но я пока что обхожусь без него. Бетси у нас настоящий чертенок – носится по квартире так, что никаких колокольчиков не надо… Боже мой! – спохватилась миссис Прайс, посмотрев на камин. – Огонь‑ то почти потух! А вы, наверное, продрогли в почтовой карете. Дорогая моя, подвинь стул поближе к камину. О чем только думает Ребекка! Я еще полчаса назад попросила ее принести угля. Сьюзен, почему ты не проследила, чтобы камин был в порядке?

– Я же была наверху, мамочка, у себя в комнате, – принялась оправдываться девочка. При этом голос ее звучал твердо, она не собиралась извиняться и чувствовала свою правоту. Фанни даже вздрогнула, не ожидая услышать такой смелый тон. – Ты ведь только перед приездом Фанни сказала, что мы с ней будем жить вместе в моей комнате, поэтому я там передвигала мебель и немножко прибралась. Я попросила Ребекку помочь, но она от меня только отмахнулась.

На этом разговор прервался. Пришел кучер и потребовал оплаты за свои услуги, потом началась шумная перебранка между Сэмом и Ребеккой. Мальчик никак не хотел отдавать служанке чемодан своей сестры и кричал во всю глотку, что он уже достаточно сильный и донесет его сам. В довершение всего в гостиную вошел мистер Прайс собственной персоной. Вернее, прежде послышался его громкий голос, а потом уже появился сам хозяин дома. Мистер Прайс весьма сочно выругался, пнув ногой попавшийся на пути чемодан сына, а потом чуть не споткнулся о шляпную картонку дочери, сопроводив это еще одним столь же крепким выражением. Отец потребовал, чтобы принесли свечу. Однако никто не двинулся с места, и он, чертыхаясь, шагнул в комнату.

Фанни хотела сначала подойти к нему, чтобы поздороваться, но тут же отпрянула в сторону. Во‑ первых, в гостиной было так темно, что отец все равно не мог ее разглядеть, а во‑ вторых, ему, похоже, сейчас было не до нее. Он пожал руку Уильяму и тут же возбужденно заговорил:

– Ну, привет! Рад видеть тебя снова дома, сынок. Ты, надеюсь, уже слышал новости? «Дрозд» сегодня утром вышел из гавани. Вот это да! Так что ты как раз вовремя прибыл, клянусь Богом! Ваш корабельный врач приходил уже сюда. У него есть катер, он в шесть часов поплывет догонять «Дрозда». Тебе бы лучше прямо сейчас бежать к нему, чтобы не опоздать. Как ты считаешь? Не удивлюсь, если вы уже завтра выйдете в море. Правда, если вы поплывете на запад, то при таком ветре, наверное, придется еще немного подождать. Я справлялся у капитана Уэльша, он говорит, вроде, на запад. Слухи ходят самые разные. Ну что ж, тебе‑ то, наверное, все равно – был бы приказ. Жаль, что ты опоздал и не видел, как «Дрозд» выходил из гавани. Я бы и тысячи фунтов не пожалел, чтобы еще раз посмотреть на это зрелище. За мной приятель забежал во время завтрака и вытащил меня прямо из‑ за стола. И я не пожалел, что пошел с ним. Мы вовремя успели – «Дрозд» только‑ только отдал швартовы. А как я бежал! Я прыгал через две ступеньки, сынок… А там, на пристани, простоял целых два часа, любуясь «Дроздом»…

– Ну что ж, – отозвался сын, – отпуск закончился, скоро опять в море… А вот и Фанни, отец, – спохватился Уильям и подтолкнул сестру к проходу, туда, где было побольше света. – Тут так темно, что тебе ничего и не видно…

Кашлянув от смущения за то, что увлекся рассказом о корабле и позабыл про собственную дочь, мистер Прайс обнял девушку и, потрепав ее по щеке, произнес:

– Смотри‑ ка, вымахала как! Да тебе скоро, глядишь, жениха надо будет подавать!

И произнеся эти слова, тут же снова забыл о существовании Фанни.

Девушка снова уселась на стул. Ей было неприятно слышать эту грубую речь и чувствовать запах перегара, распространившегося по всей комнате при появлении отца. Мистер Прайс разговаривал только с Уильямом, и единственной темой для него был «Дрозд». Тщетно Уильям пытался напомнить отцу о Фанни, о том, что ее долго не было в родном доме, и она очень хочет принять участие в беседе.

Через некоторое время принесли свечу. Бетси вернулась с кухни и сообщила, что чай будет готов еще нескоро. Уильям решил пойти к себе в комнату и переодеться, поскольку у него оставалось уже слишком мало времени. Юноша справедливо подумал, что попьет чай с родными уже в форме и полностью готовый отправиться с корабельным врачом вдогонку за «Дроздом».

Как только он вышел из гостиной, в комнату тут же влетели два мальчика лет восьми‑ девяти, разрумянившиеся, оборванные и чумазые. Они только что вернулись из школы и сразу бросились в гостиную, чтобы посмотреть на свою старшую сестру и рассказать Уильяму, что «Дрозд» уже вышел из гавани сегодня утром. Младший, Чарльз, родился почти сразу после того, как Фанни уехала в Мэнсфилд, а второго мальчика, чуть постарше, Тома, Фанни помогала пеленать и убаюкивать. Она сразу же вспомнила, как тяжело ей приходилось тогда: постоянно кого‑ то качать, кормить или менять пеленки. Однако теперь эти далекие воспоминания казались ей такими милыми, что она готова была повторить свою жизнь сначала. Фанни поцеловала обоих мальчиков, но теперь ей захотелось, чтобы Том немножко побыл с ней. Девушка пыталась найти в нем черты того младенца, которого она укачивала на своих руках, ей хотелось поговорить с ним и рассказать ему, каким он был тогда, почти что девять лет тому назад. Однако Тому такая перспектива вовсе не улыбалась. Он пришел домой не для того, чтобы стоять перед старшей сестрой как истукан и выслушивать всякую белиберду. Ему надо было двигаться, носиться по комнатам, создавая шум и грохот, гоняться за Чарльзом, а потом и самому убегать от него. Оба мальчика переглянулись и, как по команде, выбежали из комнаты. При этом Том так громко хлопнул дверью, что у Фанни заломило в висках.

Теперь она увидела всех, кто жил здесь, в Портсмуте. Оставалось еще два брата, которые были чуть моложе ее, но они уже работали. Один служил клерком в Лондоне и снимал комнату там же, в столице, а другой выбрал ремесло моряка и сейчас находился в плавании на борту корабля «Индиец». Но хотя Фанни уже действительно всех повидала, она еще даже не могла себе представить, какой шум способна производить эта семейка. Следующие пятнадцать минут показали девушке, на что горазды горластые Прайсы.

Уильям почти сразу же начал кричать с площадки второго этажа, зовя к себе на помощь мать и Ребекку. Как оказалось, он не мог найти в своей комнате какие‑ то вещи, которые клал туда перед отъездом. Помимо всего прочего, куда‑ то запропастился ключ от гардероба, а когда его отыскали, то выяснилось, что Бетси в суматохе села на фуражку брата.

Когда же Уильям вернулся в гостиную, на него было жалко смотреть. Оказывается, никто так и не удосужился за все время его отсутствия выкроить несколько минут свободного времени, чтобы подогнать форму по его фигуре.

Миссис Прайс, Ребекка и Бетси говорили одновременно, сваливая вину друг на друга, причем Ребекка орала громче всех. Но теперь надо было побыстрее накрыть стол к чаю, а от этой орущей и размахивающей руками толпы толку было пока маловато. Уильям тщетно пытался отправить Бетси вниз или, по крайне мере, как‑ то успокоить, чтобы она не мешала старшим. Все двери в доме были распахнуты и до ушей Фанни, кроме всего прочего, доносились крики Сэма, Тома и Чарльза, которые носились по лестнице, гоняясь друг за другом. Иногда крики сменялись звуком падающих тел и отчаянным визгом.

Фанни сидела, пораженная тем, что увидела и услышала. Стены в доме оказались такими тонкими, словно их и не существовало. Уставшая от путешествия девушка теперь только и мечтала о том времени, когда все угомонятся и настанет пора ложиться спать. Уильям вернулся к себе, Сьюзен умчалась за матерью на кухню, и в гостиной пока что было относительно тихо, поскольку рядом с Фанни остался один отец. Он взял газету, которую регулярно одалживал у соседа, и погрузился в чтение, словно забыв о только что прибывшей издалека дочери. Он поставил свечу перед собой, ничуть не заботясь о том, удобно ли это будет для Фанни. Но свет ей как раз был не нужен. Голова у девушки раскалывалась, и она даже обрадовалась, что сидит незамеченная в полутьме, полностью разбитая с дороги и огорченная таким «гостеприимством».

Итак, Фанни приехала домой. Но, увы! Она была крайне расстроена – совсем не так представлялась ей первая встреча с родными. Правда, подумав немного, Фанни пришла к выводу, что не имела никакого права требовать от них большего. Ведь она для них теперь была почти посторонней – они не видели друг друга целых девять лет! Наверное, кроме Уильяма, она и не нужна была здесь никому. Но с братом у нее всегда были прекрасные отношения. Еще в детстве они дружили друг с другом и смогли пронести эти отношения через года.

Однако Фанни стало обидно за то, что никто не поинтересовался тем, как она живет в поместье, ее никто не спросил о Мэнсфилде и его обитателях. Но и тут Фанни быстро нашла оправдание своим родным. Теперь для них самым главным событием было отправление «Дрозда» из гавани. Все остальное в расчет не принималось. Возможно, через день‑ другой все наладится, и она будет с радостью подолгу и интересно рассказывать о Мэнсфилдском Парке. Может быть, она сама виновата в том, что ее так встретили? Фанни снова задумалась, но потом пришла к выводу, что в Мэнсфилде все было бы по‑ другому. Там считаются с каждым человеком и соблюдают правила этикета. Там приехавшего издалека, засыпали бы вопросами и каждый старался бы ему угодить…

Так рассуждала девушка и уже начала успокаиваться, как вдруг вздрогнула, услышав резкий крик отца. Вернее, это был не просто крик, а какое‑ то завывание, сливающееся с воплями мальчишек в коридорах.

– Проклятые щенки! – бушевал мистер Прайс. – Кто‑ нибудь может заткнуть им глотки? Что они там так разорались? А Сэм, кажется, у меня сегодня еще и ремня получит! Этому шельмецу наверняка быть боцманом, чтоб я сдох! Эй, Сэм, заткни пасть, а не то…

Эта угроза была проигнорирована, и хотя уже через пять минут запыхавшиеся и взмыленные драчуны ввалились в гостиную и расселись на стульях, Фанни поняла, что все это было сделано не из‑ за страха перед отцом, а просто потому, что мальчики к этому времени уже выдохлись. Об этом говорили их разрумянившиеся лица и усталый вид. Тем не менее, даже сидя на стульях, они продолжали пинать друг друга по лодыжкам.

В этот момент распахнулась дверь, и к удовольствию Фанни, Сьюзен внесла на подносе чашки и блюдца. Несчастная девушка, к тому времени, уже отчаялась дождаться обещанного чая. За Сьюзен шествовала служанка с таким же подносом, на котором стоял чайник. Фанни печально посмотрела на служанку и поняла, что та вульгарная девица, которую она встретила у дверей дома, была, видимо, главной, потому что эта выглядела еще хуже. Сьюзен опасливо поглядела на старшую сестру, пытаясь угадать ее реакцию. С одной стороны, девочке было приятно помогать по дому и чувствовать себя нужной, а с другой, она немного побаивалась, что сестра не одобрит ее рвения – ведь подавать на стол должны только слуги!

– Я решила подсобить Салли, – как бы оправдываясь, начала она. – Я сделала тосты и намазала их маслом… Я подумала, что ты, наверное, с дороги захочешь перекусить…

Фанни была благодарна ей. Увидев, что сестра ничуть не огорчилась, Сьюзен принялась ловко накрывать на стол, одновременно обращаясь к мальчикам, чтобы те вели себя потише. Фанни немного приободрилась и уже после первой чашки чая почувствовала себя куда лучше. Ей понравилась Сьюзен – у девочки было открытое лицо и добрые глаза, совсем как у Уильяма, и Фанни показалось, что они очень быстро поладят друг с другом.

Вошел Уильям, сопровождаемый матерью и Бетси. Теперь форма сидела на нем идеально. Уильям показался Фанни выше и стройнее, и выглядел, как настоящий офицер флота. Девушка поднялась ему навстречу, восхищенная и пораженная его видом и, подойдя ближе, бросилась брату на шею, не в силах словами выразить своих чувств.

Через минуту, устыдившись столь бурного проявления эмоций, Фанни снова присела на стул и вытерла слезы. Она принялась рассматривать новенькую форму Уильяма, а он, в свою очередь, пообещал приходить домой каждый вечер, пока не поступит приказ о выходе в море.

Очень скоро дверь распахнулась, и в гостиную вошел мистер Кэмпбелл – корабельный врач. Сьюзен успела подсуетиться и принесла ему стул из своей комнаты. Тут же нашли еще одну чашку с блюдцем, и молодой человек присоединился к компании за столом. Он тут же обратился к Уильяму, и они принялись обсуждать свои дела. Через пятнадцать минут Кэмпбелл и Уильям поднялись, сказав, что им пора уходить. Фанни не успела сообразить, что произошло, как в гостиной снова воцарилась тишина. Трое мальчиков отправились провожать старшего брата и врача, а отец пошел к соседу, чтобы вернуть газету.

В доме осталась лишь женская половина семьи. Ребекка унесла посуду на кухню, а мать, вооружившись иглой и ниткой, принялась штопать одежду Сэма, жалуясь при этом, что у нее осталось слишком мало времени до того, как «Дрозд» получит приказ выйти в море. Фанни справедливо надеялась, что хоть теперь отдохнет от шума. Как только мужчины ушли, в доме стало намного спокойней. Мать, устроившись поближе к старшей дочери, начала, наконец‑ то, задавать вопросы о тех, кого так недавно покинула Фанни. Однако это продолжалось недолго, потому что очень скоро миссис Прайс переключилась на свою самую наболевшую проблему.

– Как же справляется сестра Бертрам со своими слугами? – поинтересовалась мать. – И где она их нашла? Ты знаешь, у нас в Портсмуте это просто какая‑ то беда. Невозможно отыскать нормальную, работящую служанку!

На этом разговор о Мэнсфилде прекратился, и миссис Прайс принялась ругать всех слуг в своем городе. Она жаловалась на их неуправляемый характер, не забыв сказать дочери, что две самые паршивые и строптивые девицы, разумеется, достались ей. Миссис Прайс начисто забыла о Бертрамах. Вместо этого она поведала Фанни, что Сьюзен и даже маленькая Бетси справляются с домашними делами куда лучше, чем эта негодная прислуга. Особенно негодовала мать, рассказывая обо всех многочисленных недостатках Ребекки, и Фанни поняла, что мать собирается отделаться от нее даже раньше, чем это было оговорено в самом начале, не дожидаясь окончания срока найма.

– Я больше не выдержу общества этой лентяйки! – возмущалась миссис Прайс. – Договор подписан на год, то есть до ноября, но до тех пор она меня сведет в могилу! У нас в Портсмуте нет таких слуг, которых хозяева продержали бы более полугода, моя дорогая. И я не исключение. Меня страшит только то, что стоит мне расстаться с Ребеккой, как ей на смену появится нечто еще более неприемлемое. Но почему? Не такая я уж и привередливая, и угодить мне ничего не стоит. Кроме того, мои дочки всегда приходят на помощь служанкам, да и я никогда не сижу без дела – все верчусь по дому, ищу какую‑ нибудь работенку…

Фанни молчала. Но теперь она почти не слушала мать. Она смотрела на Бетси и вспоминала другую свою сестренку, которой тоже было лет пять в то время, когда Фанни уехала в Нортгемптоншир. Но та девочка умерла. Фанни очень любила ее, даже больше, чем Сьюзен, и когда весть о ее смерти достигла Мэнсфилда, девушка долго переживала эту потерю. И теперь, глядя на маленькую Бетси, Фанни вспоминала Мэри. Однако она не стала говорить об этом матери, чтобы не бередить старые раны. Бетси, заметив, что старшая сестра не сводит с нее глаз, юркнула в угол, а потом появилась снова, держа что‑ то в руках. Ей хотелось, чтобы этот предмет, зажатый в кулачок, увидела только Фанни. Девочка пыталась показать его, одновременно второй ладошкой закрывая его от Сьюзен.

– Что у тебя там, крошка? – ласково спросила Фанни. – Подойди ко мне и покажи.

Бетси подбежала к сестре и раскрыла ладошку. На ней лежал небольшой серебряный перочинный ножичек. Сьюзен тут же вскочила со своего места и хотела отобрать ножик у Бетси, но та проворно выскользнула из ее рук и спряталась за стулом матери, чувствуя себя здесь в полной безопасности. Теперь Сьюзен оставалось только укорять сестренку. Однако она сделала это как можно тактичней, не желая, чтобы Фанни плохо о ней подумала.

– Это мой ножик! – обиженно произнесла Сьюзен. – Мой! Мне его отдала Мэри, когда умирала. Я была у ее кровати до последней минуты, и она сказала, чтобы я оставила ножик себе. А мама мне его не дает, – пожаловалась девочка. – Она только Бетси разрешает держать его. А Бетси его испортит, я же знаю. Мама обещала мне, что никогда больше не даст его ей…

Фанни была поражена. Ей стало жаль несчастную Сьюзен, но больше всего ее удивил ответ матери.

– Перестань сейчас же! – донеслось до Фанни. Миссис Прайс продолжала штопать, даже не взглянув на дочерей. – Как ты можешь так сердиться? Вы постоянно ссоритесь из‑ за этого ножика. Бедная моя маленькая Бетси! Сьюзен у нас такая злая! А зачем ты сама взяла его? Ты же знаешь, что Сьюзен этого не любит. Ну ничего, Бетси, я перепрячу этот ножик. Бедняжка Мэри и подумать не могла, что этот предмет станет для вас яблоком раздора, когда ее душу призвал к себе Господь. Несчастная девочка! Когда она умирала, я помню, что она сказала: «Мамочка, отдай этот ножик Сьюзен, когда я умру, и меня похоронят»… Ты знаешь, Фанни, Мэри так любила этот ножик, что все время держала его у себя в кровати под подушкой, пока болела. Она не расставалась с ним ни на минуту. Это был подарок от ее крестной, старой миссис Максуэлл, за полтора месяца до смерти моей дочурки. Бедная моя крошка! Ну что ж, зато теперь она не чувствует ни боли, ни страха… Малышка моя, дорогая Бетси, – мать приласкала девочку, и та прижалась к ее ногам. – Тебе не повезло с крестной так, как Мэри. Тетушка Норрис живет очень далеко и ей некогда думать о тебе.

Фанни и в самом деле нечего было передать Бетси от ее крестной, кроме пожеланий расти большой и послушной. Правда, перед самым отъездом тетушка Норрис расщедрилась и обещала купить крестнице молитвенник, но больше она об этом не вспоминала. И хотя немного погодя, она отыскала два старых молитвенника своего покойного супруга, но при тщательном осмотре обеих книг, еще щедрость моментально канула в небытие, уступив место ее своеобычной скупости. Выяснилось, что в одной книге шрифт был слишком мелким для пятилетней девочки, а вторая оказалась слишком громоздкой и тяжелой. Миссис Норрис это показалось достаточным обстоятельством, чтобы навсегда забыть о своем обещании.

К этому времени Фанни до того устала от всех дневных переживаний, что с радостью приняла предложение пойти отдохнуть. Когда она выходила из гостиной, то услышала, как Бетси раскричалась, прося у матери дополнительный час, чтобы посидеть вместе со взрослыми, что миссис Прайс уже якобы обещала ей накануне, «в честь приезда старшей сестры». Из кухни доносились крики мальчиков, просящих тосты с сыром, из комнаты отца доносились не менее устрашающие вопли – папаша требовал свой ром, разбавленный водой. А Ребекки, разумеется, поблизости не оказалось, и где она теперь находилось, было известно одному Господу Богу.

В тесной каморке, скудно обставленной старой потрепанной мебелью, ничто не радовало глаз Фанни. И это убогое жилище она должна была еще делить с Сьюзен! Узкие лесенки и крошечные комнатушки произвели на Фанни неизгладимое впечатление. Она оценила сейчас даже свою спальню в Мэнсфилде, которую там, в том доме, считали довольно маленькой и по этой причине, не совсем удобной.

Глава 39

Если бы сэр Томас увидел хоть одну комнату в доме Прайсов, он бы понял, что послал племянницу погостить к родителям не напрасно, и сразу бы удивился своей мудрости. А если бы он ощутил те чувства, которые переполняли Фанни в эти дни, он бы догадался, что шансы мистера Кроуфорда возрастают с каждым часом.

Однако Фанни, разумеется, не стала описывать всего того, что ее окружало, и в первом же послании тетушке Бертрам в Мэнсфилд говорила только о приятном. Она прекрасно выспалась и, проснувшись рано утром, сразу же взяла перо и бумагу и принялась сочинять письмо. В доме было сравнительно тихо: Том и Чарльз ушли в школу, Сэм умчался по своим делам, а отец, как всегда, прохлаждался в кресле с очередным номером свежей газеты, одолженной у соседа. Фанни, ожидая приятной встречи с Уильямом, излагала на бумаге впечатления от путешествия, стараясь ненароком не выдать своего разочарования от поездки.

Не успела закончиться первая неделя пребывания девушки в Портсмуте, как она полностью осознала, что ее ждут весьма трудные дни. Во‑ первых, уже через четыре дня ветер поменялся, и «Дрозду» был отдан приказ выйти в море. За это время Фанни видела Уильяма только два раза, да и то как‑ то мельком, когда ему приходилось сходить на берег с какими‑ то поручениями. Все, о чем они мечтали по дороге домой, откладывалось на неопределенный срок – и долгие прогулки по крепостным валам, и экскурсии на верфь, и знакомство с самим «Дроздом». Все то, приятное, что они планировали, пока что отодвигалось. Оставалась только нежность и привязанность Уильяма, которых, впрочем, Фанни теперь тоже лишалась. Выходя из дома, брат обратился к матери со словами:

– Береги Фанни, мама. Она очень чувствительная, совсем не такая, как мы все. Будь с ней поаккуратнее, пожалуйста.

Уильям попрощался с остальными и ушел. Дом, в котором он оставил Фанни (и она этого не скрывала), представлял собой полную противоположность тому, что она ожидала здесь увидеть. Тут царили шум, полный беспорядок и неразбериха. Ни одно дело не делалось правильно, и каждое действие сопровождалось истошными воплями. Вещи постоянно терялись, никто и ничто не имело своего определенного места.

Фанни признавалась себе в том, что она не могла даже питать уважения к собственным родителям. Смотря на отца, она предавалась унынию, поскольку надежды на его исправление не было ни малейшей. К тому же он оказался намного грубее, чем предполагала девушка, и представлял из себя типичного пьяницу.

Отец ни к чему не стремился, ничем не интересовался, кроме своего ремесла. Основным его занятием было чтение газет, в основном посвященных флоту, говорить же он мог только о гаване, доках и верфи. Он постоянно пил и сквернословил, носил грязное белье и не следил за своими манерами. Правда, девушка не могла вспомнить ничего приятного, связанного с отцом, даже в детские годы. У нее осталось только впечатление грубости и наказаний. Сейчас же отец вел себя так, словно не замечал присутствия Фанни, но когда все же она попадалась ему на глаза, то моментально становилась объектом его пошлых, а иногда и просто жестоких шуток.

Что же касается отношений с матерью, то здесь девушку постигло разочарование, не меньшее, пожалуй, чем впечатление, производимое мистером Прайсом‑ старшим. Она рассчитывала на более теплый и душевный прием со стороны миссис Прайс, но ее ожидания оказались беспочвенными. Та была настолько увлечена бестолковыми хлопотами по дому, что практически совсем не уделяла внимания дочери, которую не видела так долго. Фанни была разочарована. Разумеется, она не могла упрекнуть мать в излишней черствости, но до сих пор лишь первый день возвращения юной мисс Прайс домой был овеян по‑ настоящему душевным теплом. Природный инстинкт материнства был удовлетворен, а для других чувств, в сердце миссис Прайс не было места.

Обычный семейный быт, постоянная возня со служанками занимали все ее время, и до Фанни ей не было никакого дела, как впрочем, и до остальных дочерей. Со стороны казалось, что ее вообще не интересовали их нужды. Не считая Бетси, которая пользовалась особым расположением матери, будучи самой младшей в семье, вся нежность миссис Прайс была обращена на сыновей. Ее мальчики, а Уильям в особенности, – лишь они были предметом ее гордости и забот, так что внимание матери было поделено поровну между ними и хлопотами по дому. Что же касается остальных, то места для них не оставалось.

Все, что происходило в доме – будь то суматоха, неожиданно сменяющаяся приступами лени и апатии, перебранка со служанками или попытки навести хоть какое‑ то подобие порядка, – все это выглядело неестественно. Ведь, невзирая на все старания миссис Прайс, это не приводило ни к каким улучшениям. Хотя в доме постоянно царила суета, сопровождаемая шумом и криками, хозяйке и служанкам никогда не хватало времени довести начатое дело до конца. Взявшись за что‑ либо, они через несколько минут забывали о цели поднятого переполоха и переключались на другую, так же, не особо заботясь о результате. Миссис Прайс все время укоряла нерадивых служанок, но, тем не менее, не пыталась шевельнуть и пальцем, дабы хоть что‑ то изменить. Фанни с горечью отметила, что ее мать, хотя и была хозяйкой в доме, не пользовалась ни каплей уважения со стороны Ребекки и Салли. Эти девицы с внешностью портовых потаскух ни в грош ее не ставили.

По складу характера миссис Прайс представляла из себя некий гибрид: нечто среднее между флегматичной леди Бертрам и шумной, суетливой и своенравной миссис Норрис. Что касается последней, то та, наряду с неукротимым прожектерством, проявляла и чрезмерно бурную деятельность, что для миссис Прайс было явно недостижимо. Она довольствовалась лишь какими‑ то туманными планами, никогда, впрочем, не стараясь их реализовать. Любое дело, поначалу представлявшееся ей неотложным и важным, могло быть брошено в любую минуту ради еще более неотложной и важной мысли, внезапно пришедшей ей в голову. Все это накладывало своеобразный отпечаток, как на дом, так и на отношения проживавших в нем людей.

Но частенько мать напоминала Фанни вечно скучающую и праздную леди Бертрам. Девушка невольно думала о том, что ее матери лучше всего подошла бы обстановка богатого и обширного поместья: с правильно ведущимся хозяйством, вышколенной прислугой и массой свободного времени, которое она, может быть, смогла бы посвятить воспитанию детей. Фанни не исключала того, что на характер матери, таким образом, повлияло ее неудачное замужество. Все ее старания и волнения, граничащие с самоотречением, не приносили, к сожалению, никаких плодов. Сопровождаемые шумом и отчаянными криками хлопоты производили впечатление, скорее имитации какой‑ то деятельности, нежели саму деятельность.

Сравнивая мать и ее двух сестер, Фанни неожиданно пришла к интересному умозаключению. Окажись, например, миссис Прайс на месте тетушки Бертрам, из нее получилась бы образцовая хозяйка образцового имения. Что же касается миссис Норрис, то с ее напором и постоянной жаждой наведения порядка и экономии (кстати сказать, довольно последовательной и результативной) она бы стала и уважаемой матерью девяти детей, и грозой для нерадивой прислуги. Уж она бы не потерпела ни малейшего неповиновения или, не дай Бог, оплошности в ведении хозяйства. Даже располагая скромными средствами, она сумела бы в самый короткий срок расставить все по своим местам.

Размышляя обо всем этом, Фанни поняла, что мать сама виновата в том, что ее дом и семья являют собой столь неприглядное зрелище. Миссис Прайс никогда ничему не училась, да и не желала учиться. То, что дети и служанки были образцом неряшливости, было целиком «заслугой» этой женщины. Она не обладала, ни даром убеждения, ни минимальными способностями воспитательницы, ни даже хоть какими‑ то качествами рачительной хозяйки. Все вышеперечисленное наталкивало Фанни на мысль о том, что ей не стоит искать сближения с матерью, как и не стоит рассчитывать на потепление отношения к старшей дочери со стороны миссис Прайс.

Фанни от всей души хотела бы помочь матери, но опасалась, что ее искреннее желание может быть расценено как снисходительность. Она боялась, что полученное ей утонченное образование, ее манеры и умение держать себя на высоте, могут быть истолкованы окружающими неверно. Сварливые и по натуре недалекие, они могли попросту возненавидеть Фанни. С другой стороны, девушка не могла сидеть сложа руки, наблюдая происходящую в родном доме бестолочь. Вооружившись нитками, иголками и наперстком, она сперва принялась за одежду Сэма, со всем умением и старанием, которые приобрела долгими вечерами, занимаясь рукоделием вместе с леди Бертрам.

Буквально за несколько дней она привела гардероб братишки в порядок, и того можно было со спокойной душой отправить на «Дрозда», где Сэм проходил обучение морскому делу. Фанни была очень довольна тем, что проявила себя, доказав свою полезность семье. Ее удивляло только одно: как же они могли обходиться без нее столько времени. Девушке казалось, что живи она с ними, все в доме было бы по‑ другому.

Фанни сожалела о том, что Сэму надолго предстоит покинуть семью. Хотя он был криклив и своенравен, причиной чему был тяжелый удел судового юнги, тем не менее, через показную грубость явно просвечивали незаурядный ум, сообразительность и даже зачатки благородства.

Что же касается Сьюзен, то первые попытки Фанни привить ей основы нормального поведения, поначалу натолкнулись на отчаянный протест, граничащий с презрением. Привыкнув к устоявшимся в их семье отношениям, Сьюзен отвергала все то, что вело к их изменению. Но понемногу теплота и нежное участие Фанни взяли свое. Девушка поняла, что именно таким способом можно завоевать любовь и доверие своей младшей сестры.

Том и Чарльз, братья‑ сорванцы Фанни, были еще слишком малы и, естественно, искали общество сверстников, отнюдь не желая променять его на общение со старшей сестрой. Поскольку круг их интересов был весьма ограничен, как это и свойственно их возрасту, Фанни, на первых порах, пришлось отступиться. Она прекрасно понимала, что никаким вниманием и заботой не привлечет к себе этих маленьких непосед. Как только они приходили из школы, весь дом сразу же наполнялся их топотом и криками, а самим братьям ни до кого не было дела. Иногда только строгий окрик отца заставлял их на минуту затихнуть, но потом все начиналось по‑ новому. Фанни с ужасом ожидала наступления субботы, а вслед за ней и выходного. В воскресенье эти шалопаи были предоставлены сами себе, и с раннего утра в доме начинался кавардак.

Бетси тоже была далеко не идеальным ребенком. Избалованная и испорченная, она прекрасно знала, как любит ее мать, и беззастенчиво этим пользовалась. Самым ее злейшим врагом был алфавит, и она предпочитала не заниматься, а околачиваться на кухне со служанками. Впрочем, миссис Прайс относилась к этому благосклонно, так как чтобы ни обсуждали между собой Ребекка и Салли, ей сразу же становилось известно благодаря острому слуху Бетси, которая не упускала случая наябедничать. Наблюдая за ней, Фанни пришла к выводу, что ее старания в отношении самой младшей сестры натолкнутся на такое же противодействие, как и со стороны ее братишек.

Фанни не могла привыкнуть к постоянным ссорам, претензиям и крикам, которые другим членам семьи казались вполне естественными. Они настолько адаптировались к этой, ими самими созданной среде, что вмешательство Фанни ни к чему бы не привело. Все это так выматывало девушку, что ни о каком отдыхе в родительском доме не могло быть и речи.

Эти впечатления должны были заставить Фанни начисто забыть и Мэнсфилдский Парк, и семейство Бертрам, а в особенности, Эдмунда. Но этого не произошло, напротив, тишина тенистых аллей Мэнсфилда, спокойные вечера у камина, беседы с леди Бертрам и дядюшкой Томасом, представлялась ей теперь сказочным сном. Она постоянно возвращалась воспоминаниями к прожитым в Парке дням, которые своей гармонией отношений и размеренностью жизни являлись разительным контрастом с суетой и шумом портсмутского обиталища семьи Прайс.

Нервная и утонченная натура – Фанни, которая была всегда склонна к размышлениям и уединению, положительно страдала, оказавшись в подобной обстановке. Она ничего н могла с собой поделать. В Мэнсфилде никогда не было столько шума, хотя по временам беседы и различные затеи молодежи становились весьма эмоциональными. Тем не менее, они были лишены грубости и бестактности, которые царили в доме родителей Фанни. Даже постоянные придирки и брюзжание миссис Норрис, иногда переходящие в откровенную занудливость, теперь казались девушке сущим пустяком по сравнению с тем, что ей довелось выслушать в родном доме.

Фанни раздражало и то, что все разговоры в семье Прайс постоянно велись на повышенных тонах, какой бы вопрос ни обсуждался. Если кому‑ то что‑ то вдруг понадобилось, он давал об этом знать криком всему дому. Даже служанки, отвечая, что поняли какое‑ либо поручение, данное им, и те орали во весь голос. Постоянно хлопали двери, по лестнице непрерывно стучали чьи‑ то каблуки – словом, весь дом гремел, звенел и сотрясался. Никто ни минуты не сидел на одном месте, все куда‑ то, сломя голову, мчались, короче говоря, привлечь чье‑ то внимание в этой суматохе казалось занятием безнадежным. Возвести труба Архангела Судный День – и это, наверняка, не положило бы конец этому безумному круговороту.

На память Фанни пришло изречение доктора Самюэля Джонсона о браке и безбрачии. Как говорил сей достопочтенный господин: «В браке много боли, зато в безбрачии мало удовольствия». Как казалось девушке, это было вполне применимо, если сравнивать Мэнсфилдский Парк и дом в Портсмуте.

Глава 40

Фанни оказалась права, когда посчитала, что теперь Мэри Кроуфорд будет писать ей гораздо реже, нежели раньше, когда рядом был Эдмунд. Переписка действительно стала не такой активной, как прежде. Но Фанни наивно полагала, что отсутствие писем от Мэри принесет ей облегчение. Странно, но именно этот маленький конверт из Лондона очень обрадовал девушку. Фанни сама удивилась, как может повлиять на человека простая смена обстановки. Еще несколько дней назад она и слышать не хотела о Мэри Кроуфорд, а теперь дрожащими пальцами вскрывала конверт, чтобы побыстрее узнать новости.

Теперь, когда мисс Прайс считала себя сосланной на край света и изолированной от приличного общества и всего того, что ей было дорого, письмо от прежней подруги, написанное с искренней теплотой, было сейчас для нее как нельзя кстати, и дороже всего на свете.

В самом начале Мэри пространно извинялась за свое длительное молчание, объясняя это тем, что у нее накопилось много неотложных дел и встреч.

«А теперь, – продолжала Мэри, – поскольку уж я решилась все‑ таки написать вам, признаюсь, что ничего особенного на этот раз вы здесь для себя не найдете. Не будет в конце письма тех нескольких строчек любви и надежды, к которым вы, как я полагаю, уже привыкли. Увы! Ваш преданный и верный Генри уехал в Норфолк. Ровно десять дней назад его вызвали туда депешей. Впрочем, я лично ее не видела, поэтому он мог меня и обмануть, дабы найти отговорку, чтобы я не приставала с расспросами. Мне кажется, что никаких таких срочных дел у него в поместье нет, а просто ему захотелось попутешествовать. Тем более, что раз он теперь живет только мечтой о вас, значит, он хочет испытывать те же ощущения, что и вы. Раз его возлюбленная сейчас не дома, то и он счел необходимым оставить меня на некотрое время одну. Может быть, именно потому, что его сейчас нет в Лондоне, я как‑ то завертелась и забыла вам написать. Когда Генри рядом, он постоянно терзает меня вопросами: „Мэри, когда ты будешь писать Фанни? А не пора ли нам дать о себе знать нашей милой мисс Прайс? “ и так далее. Это меня подстегивает, и частенько только под его напором я сажусь за стол.

Наконец‑ то, после нескольких неудачных попыток, мне удалось повидаться с вашими кузинами – Джулией и миссис Рашуорт. Они не далее как вчера сами пришли ко мне. Мы искренне обрадовались друг другу, вернее, так могло показаться со стороны. А может быть, тут и была некая доля истины. Все же мы довольно долгое время дружили, а такое не забывается. У нас было много чего рассказать друг другу. Хотите знать, какое впечатление произвело на миссис Рашуорт одно только упоминание вашего имени? Я почему‑ то всегда считала, что самообладания ей не занимать, но теперь резко изменила свое мнение. Короче говоря, Джулия выглядела куда спокойней, когда мы заговорили о вас. Миссис Рашуорт же побледнела и вела себя довольно сдержанно, почти не поддерживая при этом беседы, как только я назвала вас „Фанни“. Я до сих пор считаю, что вы моя сестра.

Но у миссис Рашуорт будет еще немало шансов, чтобы развеселиться. Мы получили приглашение к ней на бал двадцать восьмого. Там она, конечно, будет на высоте. Многие ей завидуют. Еще бы! Мистер Рашуорт недавно приобрел дом на Уимпол стрит, причем один из лучших! Я была в этом „дворце“ два года назад, когда он принадлежал еще леди Лашель. В общем, думаю, что не ошибусь, если скажу, что Мария получила все, чего желала, и, если она мечтала о богатстве, то ее надежды оправдались полностью.

Разумеется, Генри не смог бы себе позволить купить такой дорогой особняк ради удовольствия супруги. Мария должна осознать это и быть довольна своим мужем. Что ж, теперь она станет настоящей королевой в этом доме. Правда, король у нее стоит на заднем плане, но это уже не наше дело. И чтобы не раздражать ее больше, я решила никогда не упоминать вашего имени в ее присутствии. Надеюсь, она постепенно успокоится.

Насколько мне известно, мистер Йейтс, наш дорогой барон Уильденгейм, продолжает активно ухаживать за Джулией. Правда, я не знаю, насколько это приятно вашей кузине. Джулия сама должна решить, стоит ли ей поощрять его. Ни о какой страсти с ее стороны, разумеется, не может быть и речи.

Я вспоминаю, как он отчаянно завывал в Мэнсфилде, когда репетировал свои монологи! А как шумно вздыхал на сцене! Если бы его доходы были такими же впечатляющими, как эти вздохи, то Джулию можно было бы понять.

Ваш кузен Эдмунд не торопится к нам, видимо, у него много забот в приходе. По‑ моему, он собирался нанять какую‑ то старушку, чтобы та помогала ему по хозяйству в Торнтон Лейси. Это немного успокаивает. Я бы не вынесла, если б он взял себе молоденькую служанку!..

Письмо получилось довольно длинным, поэтому пора закругляться. На этом разрешите попрощаться с вами, моя милая Фанни. Напишите мне в ответ и порадуйте чем‑ нибудь Генри. Он обязательно спросит о вас, когда вернется. Если можно, обязательно расскажите мне о всех очаровательных молоденьких капитанах, которыми кишит Портсмут, но которых вы тем не менее отвергаете ради нашего Генри».

Прочитав внимательно письмо, Фанни поняла, что в нем описано много событий, над которыми стоит задуматься. Правда, размышления эти грозились стать весьма неприятными. И все равно ей было отрадно получить весточку от девушки, которую она когда‑ то считала своей подругой. Она узнала новости о тех, кто был ей близок, какими бы невеселыми ни были эти строки. Оторванная от привычного окружения, Фанни жила теперь только перепиской и готова была отвечать всем, кто только помнил о ней. Но кроме Мэри она получала корреспонденцию только от тетушки Бертрам.

Что касается общества в Портсмуте, то тут Фанни снова постигло разочарование. Среди знакомых отца и матери не нашлось таких, с кем она могла бы свободно общаться и ходить в гости. Она не нашла достойных людей, ради которых могла бы постараться преодолеть собственную скромность и замкнутость. Мужчины казались ей чересчур грубыми, женщины – развязными и дерзкими, и всем им не хватало хорошего воспитания. Тщетно пыталась Фанни найти себе новых знакомых, да и общение со старыми не доставляло ей удовольствия. Поначалу местные девушки относились к ней с некоторым благоговением, узнав, что в город приехала их землячка из семьи баронета. Но очень скоро они разочаровались в ней. Оказывается, Фанни не умела играть на фортепьяно, не носила длинных мантилий и, соответственно, не могла пользоваться их уважением.

Вскоре Фанни получила некоторое утешение в семье, где, как она считала раньше, ее ожидали только неприятности и хлопоты, и не с кем было поговорить по душам. Мисс Прайс заметила, что Сьюзен нужна ее помощь, и их отношения можно укрепить и постепенно превратить в прочную дружбу. В общем, Сьюзен вела себя по отношению к старшей сестре довольно доброжелательно, но поведение ее, тем не менее, тревожило Фанни. Однако прошло целых две недели, прежде чем она решила повнимательнее понаблюдать за девочкой, чтобы понять, почему она совсем не похожа не нее, Фанни.

Сьюзен прекрасно понимала, что творится в доме, считала, что так нормальные люди жить не должны и от всей души желала исправить существующее положение вещей. Однако ей было всего лишь четырнадцать лет, и, не имея жизненного опыта, девочка могла либо все напортить, либо ее влияние оказалось бы просто недостаточным для того, чтобы в доме произошли какие‑ то перемены к лучшему. Но Фанни хватило и этого, чтобы убедиться в незаурядности натуры своей младшей сестры. Сьюзен пыталась помочь там, где у нее только хватало умения и сноровки. Где другие могли просто уклониться от работы или отговориться, ссылаясь на недомогание или нехватку времени (а на самом деле причиной всему была самая заурядная лень), к делу подключалась Сьюзен. Она умела уступать, и Фанни с грустью осознала, что если в доме и так все было перевернуто с ног на голову, то без Сьюзен это жилище превратилось бы в больничные палаты, где содержат буйных умалишенных безо всякого присмотра. Сьюзен часто приходилось выполнять работы за служанок, и это спасало последних от упреков и выговоров хозяйки дома.

Никогда не ведавшая материнской ласки, Сьюзен выросла грубоватой девочкой. Она не питала ни любви ни привязанности к матери – короче говоря, отвечала ей взаимностью. Девочке не за что было благодарить или уважать миссис Прайс, и поэтому, не имея никакой сердечной отдушины, она болезненно воспринимала все тяготы жизни и окружающие ее зло и равнодушие.

Все это стало очевидно для Фанни, после того как она внимательно проследила истоки такой озлобленности своей сестры. Тогда девушка поняла, что Сьюзен необходима настоящая подруга, которая относилась бы к ней со смешанным чувством уважения, сострадания и искренней любви. Лексикон у Сьюзен был отвратительный, а меры, которые она принимала для того, чтобы навести в доме порядок, выбирались неправильно. Она не старалась под кого‑ то подделаться и действовала большей частью напрямик, отчего и получала частенько отпор. Ей не хватало нежности и утонченности, но Фанни считала, что с этим можно бороться и девочку еще не поздно исправить. Фанни заметила, что Сьюзен частенько поглядывает на старшую сестру, как бы ожидая с ее стороны поддержки и поощрения. Этим она и решила воспользоваться, чтобы приучить девочку к себе и серьезно заняться ее воспитанием и образованием. Во всяком случае, Фанни считала, что вполне может передать сестре собственные знания.

Ее влияние началось с того момента, когда Фанни пересилила себя и решила проявить свою доброту и щедрость, как бы трудно ни было ей с собой справиться. Для начала Фанни подумала, что надо раз и навсегда решить проблему с серебряным ножиком. Разговоров о нем было больше, чем ножик того стоил, причем каждый раз дело заканчивалось ссорой и обидами. У Фанни было десять фунтов, которые дал ей в дорогу сэр Томас, и этих денег оказалось вполне достаточно, чтобы купить для Бетси точно такой же перочинный ножик, а старый оставить в вечное владение Сьюзен, как того и хотела покойная Мэри.

Самое трудное заключалось в том, как преподнести этот незначительный презент сестренке. Фанни не привыкла делать подарков, а если кому‑ то помогала или давала деньги, то это были лишь подаяния беднякам. Бетси же нищенкой никак нельзя было назвать, и от этого Фанни становилось не по себе – она боялась, что девочка откажется от ножика или, чего доброго, подумает, что Фанни так поступила из жалости. Мало ли чего может взбрести в голову этой маленькой взбалмошной девчонке!

Но все закончилось счастливо к радости Фанни. Младшая сестренка с удовольствием приняла подарок. Маленький новый ножичек так ярко сверкал в лучах солнца, что понравился Бетси куда больше потускневшего старого. Правда, озорная проказница все равно успела съязвить, что тот, старый, ей никогда не нравился, а она мечтала именно о таком, который ей подарила старшая сестра. Но и Сьюзен ничуть не обиделась на эти слова и теперь по праву владела тем самым ножом, который завещала ей Мэри. Больше всех, наверное, радовалась мать, и Фанни только удивлялась, почему взрослая разумная женщина до сих пор не могла так просто решить этот спор, длившийся месяцами и доставляющий так много неприятностей.

Этот незначительный, казалось бы, поступок Фанни сослужил огромную службу. В доме наконец‑ то прекратились ссоры из‑ за ножа, и сердце Сьюзен было теперь полностью открыто для старшей сестры. Оказалось, что эта девочка не так уж груба и неотесанна, как кажется на первый взгляд. Когда надо, она могла становиться нежной и внимательной. Теперь же она только боялась, что старшая сестра сердится за нее, поскольку была вынуждена потратить свои деньги на покупку ножа, а значит, сестры довели ее до предела своими перебранками.

Фанни поняла, что Сьюзен достойна лучшей доли – любви, дружбы и всего того, что дорого человеку. Постепенно сестры стали сближаться. Младшая тянулась к старшей, как росток к свету. Она ценила ее мнение, стала прислушиваться к советам. Оказалось, что Сьюзен – нежная, полная любви и понимания девочка, которой так недоставало верной подруги и семейного тепла. Фанни относилась к Сьюзен с осторожностью, стараясь поменьше критиковать ее и ни в коем случае не насмехаться над ней. Теперь, поняв свою сестру, она как можно тактичней объясняла ей самые простые правила жизни, которые успела усвоить сама.

Фанни оказалась чрезвычайно талантливой учительницей, порой проявляя поистине завидное терпение, и никогда при этом не стремилась подчинить себе девочку. Одновременно с этим девушка выяснила для себя, что они в чем‑ то схожи с Сьюзен и удивилась, как мог вырасти настолько справедливый ребенок в семье, где царило полное невнимание к детям. Ведь родители совсем не заботились о воспитании своих отпрысков, а у Сьюзен не было рядом кузена Эдмунда, который мог бы прийти на помощь в любую минуту, и если надо – что‑ то подсказать и чему‑ то научить. Она была лишена даже старшего брата, поскольку Уильям ушел в море совсем еще мальчиком…

Эта дружба сестер пошла на пользу обеим. Они любили подолгу просиживать в своей небольшой комнатке наверху долгими зимними вечерами и, таким образом, не принимали участия в вечных перебранках, царящих внизу. Фанни, привыкшая к тишине и покою, была благодарна Сьюзен, что та не противилась их общению и с удовольствием составляла компанию своей старшей сестре.

Камина в комнате не было, но к такому лишению была привычна даже сама Фанни, хотя и жившая в семье баронета. Однако девушка не чувствовала неудобства и где‑ то в глубине души немножко радовалось этому – теперь небольшая каморка ей чем‑ то напоминала Восточную комнату. Правда, это было, к сожалению, единственное сходство. Что же касается размеров, освещения, и мебели, то здесь Фанни должна была признаться, что Восточная комната уж очень сильно выигрывала. Иногда девушка грустно вздыхала, вспоминая свои книги и полку с милыми сердцу безделушками, по которым искренне тосковала.

Большую часть своего досуга сестры отдавали беседам, не забывая при этом заниматься какой‑ нибудь интересной работой, особенно рукоделием. Но тоска по книгам с течением времени все более охватывала сердце Фанни и в конце концов та поняла, что без своих старых молчаливых друзей ей не обойтись. Отец не держал книг в доме, но Фанни быстро нашла выход и очень скоро стала посещать местную библиотеку. Она даже удивилась своей сообразительности и, став регулярной читательницей, втайне гордилась собой. Еще бы! Она теперь имела право сама выбирать книги, которые ей нравились. Но не только это радовало девушку. Ведь младшая сестра доверяла ее выбору и читала именно то, что предлагала Фанни, а значит, с ее помощью расширяла свой кругозор, постоянно узнавая что‑ то увлекательное, а порой и вовсе новое для себя. Сьюзен никогда не читала раньше, и теперь Фанни хотелось, чтобы сестренка ощутила тот же восторг, что испытала когда‑ то она сама, когда увлеклась поэзией. Так и получилось. Теперь Сьюзен могла подолгу не расставаться с книгой, сидя в маленькой комнатке и при свете одинокой, потрескивающей свечи погружаться в мир поэтических иллюзий.

Сама же Фанни радовалась тому, что чтение отвлекло ее о печальных воспоминаний о Мэнсфилде. Ведь раньше, когда были заняты лишь ее руки, она постоянно обращалась к мыслям об Эдмунде. Сердце ее ныло, поскольку в последнем письме от тетушки Бертрам та сообщила, что ее младший сын уехал в Лондон. А что могло из этого последовать, было известно одному лишь только Господу Богу.

Фанни, углубившись в чтение книги, забывала о своем кузене и Мэри Кроуфорд, но каждый раз, когда внизу раздавался стук почтальона, нервно вздрагивала. Какие вести может принести он в следующем письме?..

Глава 41

Прошло уже около недели с тех пор, как Эдмунд должен был приехать в Лондон, но Фанни пока не получила от него ни строчки. Девушка долго раздумывала над его молчанием и пришла к неутешительным выводам. Причин могло быть три. Или кузен вновь отложил поездку из‑ за каких‑ либо неизвестных обстоятельств, или он еще не виделся с Мэри Кроуфорд, или они так счастливы вдвоем, что ему нет времени написать ей.

Минуло уже более четырех недель с тех пор, как Фанни уехала из Мэнсфилда. Она считала каждый день разлуки со ставшим ей родным домом и с нетерпением ждала возвращения в Нортгемптоншир. Как‑ то утром, когда она и Сьюзен после завтрака уже собирались уединиться наверху, чтобы немного почитать, до их ушей донесся стук в дверь. Сестры сразу поняли, что этого утреннего посетителя придется, видимо, принять им самим, поскольку уже с большим рвением к дверям вылетела Ребекка. Эта неугомонная служанка почему‑ то считала своей единственной обязанностью интересоваться именно теми, кто приходит к хозяевам.

В дверях послышался мужской голос. Этот голос несчастная Фанни узнала бы из тысячи. Она побледнела, и в ту же секунду перед ней предстал мистер Кроуфорд собственной персоной.

В самые критические моменты Фанни научилась владеть собой. Будучи весьма сообразительной девушкой, она моментально вышла из положения, хотя в первую секунду ей показалось, что она не сможет выговорить ни слова, а будет стоять как в столбняке в прихожей, пока Генри сам не обратится к ней.

Собравшись с духом, Фанни вежливо поклонилась джентльмену и, представляя его матери, объявила как ни в чем не бывало:

– Приятель Уильяма, мистер Кроуфорд, если не ошибаюсь…

Когда все присутствующие были также представлены друг другу, семейство Прайсов и Генри расселись в гостиной. Фанни с ужасом думала о том, что может произойти в результате столь неожиданного визита мистера Кроуфорда и чем обернется ее почти невинная ложь. Теперь ей показалось, что как только начнется беседа, она просто потеряет сознание.

Пока девушка пыталась собраться с мыслями, Генри, который поначалу стал разговаривать с ней, как со старой знакомой, тоже проявил тактичность и старался не глядеть в сторону своей избранницы. Вместо этого все его внимание было отдано миссис Прайс. С манерами человека, часто бывающего в обществе, он осведомился о здоровье всех членов семьи Прайсов, о погоде в Портсмуте и местных городских новостях.

К удивлению Фанни, ее мать также оказалась на высоте. Поведение ее на этот раз не вызывало нареканий, будто ей то и дело приходилось общаться чуть ли не с членами королевской семьи. Обрадовавшись столь вежливому гостю, да еще и увидев, с каким важным господином дружит ее сын, она стала рассыпаться в комплиментах, со своей стороны также проявляя живейший интерес к здоровью и делам мистера Кроуфорда.

– К сожалению, мистера Прайса‑ старшего в настоящее время нет дома, – печально кивнула хозяйка. – Он был бы несказанно счастлив также познакомиться с вами, мистер Кроуфорд.

Правда, Фанни отнюдь не разделяла сожаления матери по столь «печальному» поводу. Напротив, она боялась, что отец, не дай Бог, сейчас заявится домой, и вот уж тогда Генри увидит родителя свой любимой во всей красе! Девушке и без того было стыдно за убогую обстановку в доме, где она родилась и провела свое детство. Напрасно она пыталась убедить себя, что ей нечего стесняться, потому что бедность жилища вовсе не является признаком душевной нищеты. Она молчала и чувствовала, как лицо ее заливает пунцовая краска.

Через несколько минут мистер Кроуфорд и миссис Прайс заговорили об Уильяме. Для хозяйки дома эта тема была поистине неисчерпаемой. Генри очень лестно охарактеризовал своего друга, наделяя его при этом буквально героическими чертами. Сердце матери было растоплено столь блистательным отзывом о ее сыне.

Миссис Прайс неожиданно почувствовала, что никогда ранее ей не приходилось встречать столь воспитанного, умного и благородного джентльмена. Она даже подумала, что наверняка этого человека пригласил в Портсмут какой‑ нибудь знатный вельможа для решения дел государственной важности – таким значительным показался ей Генри.

Мистер Кроуфорд объяснил (не уточняя, правда, цели своего приезда), что прибыл в город накануне поздно вечером и намеревался пробыть здесь еще один или два дня. Генри уточнил, что остановился в отеле «Корона», не забыв похвалить при этом гостеприимство местных жителей. В отеле он случайно встретил одного из знакомых морских офицеров, который и подсказал ему, где можно найти Уильяма, если тот, конечно, не вышел в море на шлюпе.

К тому времени, когда беседа об Уильяме иссякла и мистер Кроуфорд еще раз высказал свое сожаление по поводу того, что не смог увидеться со своим закадычным другом, оставалось вполне разумным переключить тему разговора на других членов семьи отважного мореплавателя. Генри посмотрел на Фанни, но она, тут же опустила глаза и покраснела.

– Мисс Прайс, – начал мистер Кроуфорд, – перед отъездом из Лондона я навестил свою сестру и попросил у нее выкроить для себя хоть полчаса ее драгоценного времени. Смею уверить вас, – продолжал он, – что мисс Мэри сейчас действительно очень занята. Она просила передать вам привет. Мэри помнит вас и очень любит. А еще она просила сказать, что извиняется за то, что вот уже столько дней не может найти и минутки, чтобы написать вам хоть пару строк… Вы знаете, мисс Прайс, честно говоря, я и сам в последнее время чересчур занят. После возвращения из Норфолка я пробыл в Лондоне лишь сутки и едва нашел время поговорить с собственной сестрой. И вот, как вы сами видите, мне снова пришлось отправиться в путь, чтобы уладить кое‑ какие дела.

Что касается вашего кузена Эдмунда, – как бы невзначай обронил Генри, – то мне говорили, будто он сейчас находится в Лондоне. Тем не менее, мне, как вы уже, наверное, поняли, не удалось с ним повидаться. – Услышав эти слова, Фанни зарделась. – Но сестра поведала мне, что в Мэнсфилде все ваши родные находятся в полном здравии. Жаль, конечно, что я не слышал этого из уст самого Эдмунда, иначе я бы мог вам рассказать о них подробнее…. Тем не менее, я уверен, что Мэри в самом ближайшем будущем напишет вам, по крайней мере, о вашем кузене, когда все устроится… Я же знаю, как вам хочется узнавать обо всем, что происходит в Мэнсфилде или просто связано с достопочтенным семейством Бертрамов…

Фанни внимательно слушала мистера Кроуфорда. Однако ни капли облегчения не почувствовала. Между тем при словах Генри «когда все устроится» девушка вздрогнула. «Что устроится? – думала она, хотя прекрасно сознавала, что имеет в виду этот джентльмен. – Разумеется, он сейчас хочет намекнуть мне о предстоящей свадьбе своей сестры…».

Поговорив еше немного о Мэнсфилде и его обитателях, что было особенно приятно Фанни, Генри начал поглядывать в окно. Погода выдалась прекрасная, и молодой джентльмен решил каким‑ нибудь образом выманить свою любимую на улицу, хотя бы и вместе с остальными членами ее семейства. Маленькая гостиная начинала ему надоедать. К тому же больше тем для беседы у них не находилось, а во время прогулки они могли бы возникнуть сами по себе. Вместе с этим Генри продолжал лелеять надежду, что там, в переулках Портсмута, ему как‑ нибудь удастся все же остаться с Фанни наедине.

– Нет, вы только посмотрите, как сегодня пригревает солнышко! – воскликнул Генри. – Миссис Прайс, согласитесь со мной, что для этого времени года такая погода совсем не обычна. Нельзя терять ни минуты. Я бы посоветовал каждому жителю вашего прекрасного города сегодня выйти на улицу и подышать свежим весенним воздухом!

Однако эти намеки никак не доходили до сознания миссис Прайс, которая лишь кивала и улыбалась в ответ. Но Генри не отчаивался и теперь перешел в атаку, начав совсем уж непрозрачно предлагать свою компанию для прогулки.

– Что вы скажете на то, уважаемая миссис Прайс, – вежливо произнес он, – чтобы и нам с вами прогуляться недолго по вашему чудесному городу? Разумеется, мы не оставим ваших милых дочерей здесь в доме, а все вместе составим великолепное веселое общество, радующееся жизни и погожему деньку.

На этот раз хозяйка дома поняла своего гостя. Однако миссис Прайс неохотно выходила из дома и делала это лишь в исключительных случаях, например, по воскресеньям, когда надо было посетить церковь. Объясняла она это тем, что женщине, имеющей такое большое хозяйство на своих плечах и многочисленную семью незачем праздно шататься по улицам и глазеть на давно знакомые места. Не размышляя ни секунды, она снова улыбнулась и отказалась, ссылаясь на легкое недомогание.

– Как жаль, – сочувственно вздохнул мистер Кроуфорд. – Может быть, в этом случае ваши дочери захотят немного проветриться? А я бы с удовольствием присоединился к ним.

– Конечно‑ конечно, – встрепенулась миссис Прайс, счастливая оттого, что ей как‑ то удалось ублажить гостя, при этом, ничуть не утруждая себя. – Мои дочери будут очень вам обязаны. Понимаете, дорогой мистер Кроуфорд, Портсмут – это такое скучное место, что мы редко выходим. А если что‑ то и заставляет нас пойти в город, то разве что необходимость… Кстати, Фанни, я совсем забыла, раз уж ты пойдешь погулять, то я дам тебе несколько поручений. Думаю, наш гость не обидится на тебя, если ты заглянешь в пару магазинов…

Фанни не успела ничего толком возразить, как уже через десять минут очутилась на улице в компании Сьюзен и мистера Кроуфорда.

Вскоре, к несчастью Фанни, ее ждал неприятный сюрприз. Лишь только они прошли полквартала, как из‑ за угла навстречу им появился сам мистер Прайс. Внешность его была ничуть не лучше из‑ за того, что на улице стояла прекрасная погода, и был субботний день. Заметив своих дочерей в сопровождении незнакомого ему господина, мистер Прайс остановился, но уже через секунду подошел ближе, и тут Фанни поняла, что ей не остается ничего другого, как представить отца и Генри друг другу.

Девушке захотелось провалиться сквозь землю, ибо вид у отца был отнюдь не джентльменский. Фанни могла легко представить себе, что именно подумал сейчас мистер Кроуфорд и о ней самой, и о ее отце. Наверняка это была брезгливость, смешанная с жалостью. Скорее всего, теперь‑ то он оставит всяческие попытки добиваться ее руки. «Что же я так переживаю? – мелькнуло в голове у Фанни. – Не этого ли я хотела сама? » Однако она должна была тут же признаться самой себе, что нет ни одной дамы во всей Англии, которая могла бы снести такой позор. Подумать только! Жених, пусть даже нежеланный и противный сердцу, отказался от невесты из‑ за того, что счел ее семейство недостойным себя! Нет, такого не смогла бы вынести ни Фанни, ни любая другая девушка.

Генри, разумеется, составил свое мнение о внешнем облике своего возможного будущего тестя, и мнение это было далеко не лестным. Тем не менее (как отметила это и сама Фанни) ее отец внезапно преобразился. Хотя он не блистал безупречной одеждой, манеры его изменились как по мановению волшебной палочки. Это был уже совсем не тот мистер Прайс, которого привыкла видеть дома Фанни. В отношении респектабельного незнакомца он повел себя, как и подобает джентльмену, и теперь девушка удивлялась, почему отец не считает свою собственную семью достойной такого же уважения, которое сейчас он всячески выказывал мистеру Кроуфорду, которого видел в первый и, может быть, в последний раз.

Хотя сейчас манеры мистера Прайса все же нельзя было назвать идеальными, они, во всяком случае, были вполне сносными. Стороннему наблюдателю, случайно ставшему свидетелем их разговора, мистер Прайс в эту минуту показался бы внимательнейшим и любящим отцом, для которого нет ничего важней родной семьи и дома, а Фанни в этом ряду стояла, безусловно, на первом месте. Его низкий голос разносился в свежем воздухе и звук этот казался сейчас сладкой музыкой, завораживающей и увлекающей. И – как ни странно! – Фанни не услышала сейчас от своего вечно сквернословящего отца ни одного неприличного выражения. Видимо, мистер Кроуфорд понравился ему с первого взгляда, и Фанни стала понемногу успокаиваться.

Джентльмены, как и положено, немного поговорили о погоде и новостях в государстве, после чего мистер Прайс предложил мистеру Кроуфорду прогуляться к пристани и посмотреть на верфь. Генри не мог отказаться, как бы ни хотелось ему остаться с Фанни и Сьюзен. Составить компанию мистеру Прайсу отнюдь не входило в планы настойчивого жениха, но отделаться от любезнейшего «тестя», казалось, было уже невозможно. Фанни же, напротив, такая перспектива устраивала больше.

– С удовольствием пройдусь вместе с вами, мистер Прайс, – притворно улыбнулся Генри. – Хотя я и бывал там неоднократно. Но только мне кажется, что ваши дочери устанут. Если я не ошибаюсь, верфь находится довольно далеко, а мне известно, что мисс Прайс довольно слаба, чтобы пройти пешком такое расстояние… Мисс Прайс, – обратился он к девушке, – вы не утомитесь, если мы все же предпримем подобное путешествие?

– Нет‑ нет, – тут же отозвалась Фанни, счастливая хоть тем, что с ними теперь будет еще и отец. – Мы с семьей не раз ходили туда, и мне было вовсе не трудно.

– А ваша маленькая сестра? – попробовал зайти Генри с другого конца. – Мне не придется нести ее на руках? – пошутил он.

Но Сьюзен лишь отрицательно покачала головой.

Как ни старался хитроумный мистер Кроуфорд отказаться от путешествия к пристани, вернее, от компании мистера Прайса, ему это не удалось. Он даже припомнил, что миссис Прайс дала дочерям какие‑ то поручения, и они трое должны непременно зайти в несколько магазинов. Мистер Прайс лишь рассмеялся.

– Ну что вы, мистер Кроуфорд! Об этом можете даже не беспокоиться. Уж что‑ что, а время сходить в магазин женщины всегда найдут. Мне не терпится поскорее показать вам верфь. Хоть вы и бывали в наших местах, вы непременно должны посмотреть, как тут все изменилось. Пойдемте же!

«Вот и отлично! – рассуждала Фанни. – Теперь мы с Сьюзен поплетемся сзади, пока отец будет рассказывать о достопримечательностях Портсмута. По крайней мере, у мистера Кроуфорда не останется ни минуты, чтобы снова завести со мной разговор на сердечные темы…».

Итак, все четверо отправились в путь. Мужчины шли впереди, девушки – сзади. Мистер Прайс действительно успевал по дороге рассказывать обо всем, мимо чего они проходили, одновременно напоминая гостю, какой он заботливый отец. Поминутно оборачиваясь, он ласковым голосом произносил:

– Фанни! Сьюзен! Девочки мои, не отставайте! Да будьте поосторожней, смотрите, не оступитесь!.. Здесь внимательней!.. Догоняйте нас!..

Вскоре они дошли до пристани, где мистер Прайс начал распространяться о кораблях, как вдруг навстречу им появился еще один морской офицер – приятель мистера Прайса и такой же бездельник, который пришел сюда из праздного любопытства узнать, что новенького происходит в мире. Завидев его, отец Фанни справедливо счел давнего товарища куда более предпочтительным собеседником, нежели новоявленный мистер Кроуфорд и, не раздумывая ни минуты, оставил Генри на попечение дочерей, а сам отошел поговорить с приятелем. Оба достойных портсмутца стали возбужденно что‑ то обсуждать и Генри понял, что времени у них предостаточно. Фанни утомилась и хотела куда‑ нибудь присесть. Они нашли аккуратно сложенные доски у самого причала, на которых все трое и расположились.

Как ждал Генри этого момента! Как он мечтал, когда же мисс Прайс, наконец, устанет и попросит немного передохнуть. Но вот беда! Теперь рядом с ними была Сьюзен, а девочка такого возраста все воспринимает очень быстро. От ее острых глаз и ушей уже ничего не скроешь. Худшего варианта мистер Кроуфорд не мог себе и представить. Он вздохнул, вспомнив сонную леди Бертрам, при которой можно было говорить о чем угодно и при этом не быть услышанным.

Несчастному Генри ничего не оставалось, как заговорить о Норфолке и немного о своих делах, да время от времени бросать на Фанни многозначительные взгляды, которые та, однако, никак не хотела понимать. Рассказывая о том, что происходит в его собственном поместье, мистер Кроуфорд старался, как и подобает джентльмену, заинтересовать и Сьюзен. Для девочки все это было довольно ново, и поэтому она с удовольствием слушала о том, как ее новый знакомый занимается переустройством поместий.

Для Фанни, однако, этот разговор был менее интересен. В такое время года было странным посещать поместье, тем более, что там не было никаких развлечений. Девушке показалось неестественным то, что Генри решил оставить Лондон с его бесконечными балами и вечеринками только для того, чтобы поехать в Норфолк. Однако мистер Кроуфорд объяснил, что ему надо встретиться с управляющим лично и разобраться кое в каких документах. Дело было достаточно важным, и поэтому Генри решил не поручать это своему поверенному, а обсудить все самостоятельно при личной встрече.

Мистер Кроуфорд говорил, что он согласился на аренду для некоторых несостоятельных лиц, что и повысило его авторитет, и при этом не сказалось отрицательно на его доходах. После этого он достаточно красочно описывал дома, расположенные в его поместье, и Фанни понимала, что все это он рассказывает не для того, чтобы развлечь Сьюзен, а для нее, Фанни.

Генри объяснил, что строит маленькие домики для небогатых семей, а сдает их внаем практически бесплатно. И это тоже возымело свое действие на Фанни. Как сейчас высоко он поднялся в ее глазах! Ведь Генри хочет помочь обедневшим людям, а с его деньгами заниматься благотворительностью было ему совсем не в ущерб, и к тому же положительно влияло на общественное мнение. И девушка нежно посмотрела на мистера Кроуфорда, вполне оценив его благородство и широту души. И тут же вздрогнула, как только он добавил:

– Единственное, чего я жду – чтобы в поместье появилась хозяйка, и тогда оно будет по‑ настоящему согрето добротой и теплом!

Фанни отвернулась. Ей не хотелось больше слушать его. Она начинала понимать, что он, весьма положительный человек, и просто хотела дать ему понять, что ценит его, но только между ними не может быть более ничего. Они слишком не подходят друг другу. Он, разумеется, найдет себе достойную леди, но только пусть это будет не она, не Фанни Прайс.

Заметив смущение девушки, мистер Кроуфорд тут же извинился за то, что слишком долго рассказывал о своих делах и собственных имениях и предложил вспомнить Мэнсфилд. Лучшего он не мог придумать, поскольку теперь снова и внимание, и взгляд Фанни был прикован только к нему.

Разлученная с родными, пусть и ненадолго, Фанни теперь с благодарностью внимала каждому слову Генри. Для нее было дорого все, связанное с Мэнсфилдом, и поэтому сейчас голос Генри казался голосом старого друга. Он вспоминал красоты Мэнсфилдского Парка, описывал свои чувства, которые вызывали в нем тенистые аллеи и прохладные беседки, он буквально упивался своей речью, прекрасно сознавая, что это приятно его собеседнице, а вернее, слушательнице. Начав с природы, он постепенно перешел к обитателям Парка и снова выразил свое восхищение перед благородством и мужеством дядюшки Фанни, равно как и перед милым и добрым сердцем ее тетушки леди Бертрам.

– Я предан всей душой и сердцем Мэнсфилду, – искренне рассказывал Генри, прижимая руку к груди, – я вспоминаю прошедшее лето и осень с такими теплыми чувствами, что мне непременно хочется вернуться в ваши места. Да‑ да, мисс Прайс, и вы прекрасно знаете, почему. Думаю, что этим летом мне обязательно удастся осуществить свою мечту. Мы непременно еще увидимся в дорогом для меня Нортгемптоншире. Но только на этот раз у нас будет еще более интересное общество, – с неподдельным восторгом произнес он. – Вы только представьте себе сами: Мэнсфилд, Сотертон, Торнтон Лейси – вообразите, какая веселая компания у нас набирается! А возможно, мне удастся взять в аренду небольшой охотничий домик поблизости от ваших мест – в Майкелмсе. Это было бы чудесно! Что же касается предложения вашего кузена Эдмунда жить вместе с ним в Торнтон Лейси, как вы помните, то, увы, я вижу сразу две причины, по которым никак не смогу принять его любезное приглашение.

Фанни замерла, но мистер Кроуфорд сразу почему‑ то переключился на другую тему. А ей так важно было узнать эти две причины. Она корила себя за то, что не может сейчас заставить Генри каким угодно способом разговориться о состоянии отношений мисс Мэри и Эдмунда. Может быть, ей тогда все сразу бы стало ясно. Может, она напрасно надеется на что‑ то… А вдруг, напротив, он обнадежит ее? С этой минуты Фанни дала себе слово научиться спокойно говорить и о кузене, и о мисс Кроуфорд, будто их отношения ее вовсе не касаются. Иначе червь сомнения вконец источит ее и без того измученное сердце.

Она уже пыталась, собравшись с духом, вернуть Генри к интересующему ее предмету, но к этому времени вернулся мистер Прайс, распрощавшийся, наконец‑ то, со своим приятелем.

Генри и семейство Прайсов осмотрели все, что хотели и вскоре решили отправиться домой. Мистер Кроуфорд, разумеется, вызвался проводить двух юных леди и их достойного родителя. По пути он все же умудрился отозвать Фанни в сторонку на пару минут, чтобы раскрыться ей в своем маленьком обмане.

– Мисс Прайс, – осторожно начал он, – вы не будете меня ругать за то, что я сказал вам неправду относительно моих срочных дел? Вернее, мои проблемы, конечно, остаются со мной, но только в Портсмуте я оказался исключительно ради того, чтобы повидаться с вами. Я останусь здесь, наверное, еще на день. А случилось это лишь потому, что я больше не в силах был переносить нашу разлуку…

Фанни вздохнула. Лучше бы он этого не говорил. И, тем не менее, перемены в нем произошли. Теперь мистер Кроуфорд казался ей добрее, заботливей и намного приятней, чем там, в Мэнсфилде. Возможно, он поумнел за это время, или же сама жизнь преподала ему урок. Фанни понравилось и то, как вежливо и почтительно он вел себя с ее отцом, как заботливо присматривал за Сьюзен, стараясь одновременно с этим и развлечь ее, чтобы девочка не чувствовала себя лишней в компании взрослых. Нет, Генри решительно исправляется. Правда, было бы лучше, если бы он уехал домой прямо сейчас, но после разговора о Мэнсфилде, Фанни немного смягчилась и готова была простить Генри даже то, что он нагрянул к ней в гости без всякого с ее стороны приглашения.

Перед прощанием, уже на пороге дома, Фанни пережила еще один неприятный момент. Отец решил пригласить мистера Кроуфорда на обед, заявив, что сегодня у них приготовлена отменная баранина. Несчастная девушка с замиранием сердца ждала приговора, но услышав слова Генри, была бесконечно ему благодарна.

– К сожалению, должен вас огорчить, дорогой мистер Прайс, – вздохнул Генри, – и извинить меня за то, что не смогу к вам присоединиться. Как я уже говорил вашей супруге, я встретил в «Короне» старинного приятеля и уже обещал отобедать у него. Отказа он не принял бы. Тем не менее, благодарю вас за приглашение от всего сердца и надеюсь, что в следующий мой приезд в Портсмут обязательно навещу вас еще раз и уж тогда… и так далее и тому подобное.

Фанни трудно было себе представить, что случилось бы, если бы мистер Кроуфорд все же принял бы это приглашение, пусть даже из простой вежливости. Он, воспитанный в роскоши и привыкший к хорошим манерам, увидел бы и всю нищету их трапезы и то, как отвратительно готовит Ребекка и то, как непростительно беспардонно ведет себя за столом Бетси. Поэтому услышав отказ Генри, она облегченно вздохнула, улыбнулась ему на прощание, и семья Прайсов вошла в дом.

Глава 42

Когда на следующий день все Прайсы собиралась в церковь, внизу вновь появился мистер Кроуфорд, но вовсе не для того, чтобы отведать знаменитой обещанной баранины. Он узнал, что семья отправляется в часовню Гаррисона и тут же заявил, что мечтал посетить это место всю свою сознательную жизнь. Генри испросил разрешения составить компанию и тут же получил его от самого хозяина дома.

По воскресеньям все семейство наряжалось в лучшие платья. И без того не оделенные красотой, теперь и дети, и их родители выглядели просто великолепно. Именно поэтому Фанни и любила воскресенья больше всего. Мать теперь действительно можно было назвать достойной сестрой самой леди Бертрам. Фанни частенько задумывалась над тем, как несправедливо обошлась судьба с этими двумя женщинами. Ведь миссис Прайс была так же красива, как и леди Бертрам, и при этом на несколько лет ее моложе, но только обстоятельства сложились так, что одевалась она всегда неряшливо и практически не следила за собой, от чего складывалось впечатление, что именно она – старшая сестра, причем намного старше жены баронета.

Однако по воскресеньям она словно преображалась. Теперь на нее было приятно посмотреть – это была благородная мать семейства, отдыхающая от будничных забот, спокойная и невозмутимая миссис Прайс. И если что тревожило ее сейчас – так это только то, не попадут ли случайно заигравшиеся мальчики под проезжающий экипаж.

В часовне группе пришлось разделиться, однако мистер Кроуфорд постарался сделать так, чтобы остаться вместе с женской половиной семейства. После службы все направились к крепостным валам, и Генри снова изъявил желание составить Прайсам компанию на прогулке.

Миссис Прайс имела привычку посещать это место каждое воскресенье после церкви, если, конечно, тому благоприятствовала погода, и оставалась там вплоть до обеденного времени. Здесь она встречалась со своими знакомыми, сплетничала о городских новостях, ругала с подругами всех портсмутских служанок, таким образом, заряжая себя впечатлениями на последующие шесть дней – вплоть до следующего воскресенья.

Именно туда сейчас и отправилась вся компания. Каким‑ то образом за разговорами изворотливый мистер Кроуфорд умудрился занять место между Фанни и Сьюзен, и вскоре им волей‑ неволей пришлось взять его под руки. Фанни сердилась, но ничего с этим поделать уже не могла. Сначала она чувствовала себя довольно неудобно, но постепенно смирилась, тем более, что утро выдалось замечательное и она наслаждалась прекрасной погодой.

А день действительно был великолепен, и хотя по календарю еще не кончился март, но в воздухе уже чувствовалось теплое дуновение апреля. Да и не только в самом свежем воздухе, а и в легком ветерке, время от времени нагонявшем облачка на пригревающее землю солнце, и в море, переливавшемся всеми оттенками лазури.

Фанни радовалась всему, что окружало ее. Конечно, в отсутствие Генри она получила бы от прогулки куда больше удовольствия, но вскоре поняла, что опираясь о его руку, ощущает себя гораздо уверенней. После недельного пребывания в доме она стала быстро утомляться на воскресных прогулках и теперь с отрадой вспоминала Мэнсфилд, где имела возможность ходить по парку сколь угодно долго и даже ездить верхом каждый день. Правда, красота дня на этот раз немного отвлекала девушку и она старалась не подавать вида, что уже не чует под собой ног от усталости.

Мистер Кроуфорд восхищался величественностью крепостного вала и наслаждался погожим днем почти так же, как и сама Фанни. Время от времени они останавливались, оглядывая мощные стены. Вскоре по выражению лица Генри мисс Прайс поняла, что этот молодой человек, как и Эдмунд, умеет ценить красоту и не скрывает этого. Однако теперь, когда она сравнивала мистера Кроуфорда с кузеном, то стала вспоминать, как они с Эдмундом любовались природой в окрестностях Мэнсфилда. От этих воспоминаний у Фанни стало тепло на сердце, и она нежно улыбнулась, почти совсем уже не обижаясь на Генри за его назойливое присутствие. Однако, несмотря на обворожительную улыбку, цвет лица девушки оставлял желать лучшего.

Генри заметил это и не преминул высказать своего опасения относительно здоровья мисс Прайс. И оказался прав – Фанни тосковала по Мэнсфилду и ей, конечно, не хватало свежего воздуха.

– Так сколько же вы пробыли здесь, в Портсмуте? – поинтересовался мистер Кроуфорд. – Если мне не изменяет память, прошел уже целый месяц, если не больше.

– Нет, немного меньше, – быстро ответила девушка, точно не помня дня своего прибытия в родной город. – По‑ моему, завтра будет только четыре недели.

– Вы считаете каждый день, насколько я понял, – улыбнулся Генри.

Фанни промолчала.

– Насколько мне известно, вы собирались здесь пробыть еще месяц? – уточнил Генри.

– Да… То есть, дядюшка сказал, что я погощу у родителей два месяца. Думаю, что никак не меньше…

– А как вы собираетесь отправиться назад в Мэнсфилд? Кого за вами пришлют?

– Не знаю, – робко призналась Фанни. – Тетушка пока что об этом ничего не писала. Возможно, мне даже придется задержаться здесь еще на некоторое время. Я думаю, что будет не совсем удобно присылать за мной экипаж, точно день в день.

Мистер Кроуфорд задумался, а потом снова заговорил, но уже совсем серьезно, без тени улыбки на лице.

– Я считаю, что знаю Бертрамов достаточно хорошо и представляю себе, как они к вам относятся. Довольно того, что они совсем позабыли о вас, а в дальнейшем может произойти и еще нечто более худшее. Мисс Прайс, вы для них все же не самое родное дитя, поймите это. Я почему‑ то уверен, что будет проходить неделя за неделей, а у них каждый раз найдутся дела, чтобы не вспомнить о вашем возвращении. Сэр Томас, я думаю, не станет приезжать сюда сам – он слишком занятой человек. Еще сложнее прислать служанку вашей тетушки. Значит, надо составлять какие‑ то планы, а у вашего дяди в голове совсем другие проблемы. Так может пройти и вся весна. Дело плохо. Два месяца здесь вы еще выдержите, может быть, даже два с половиной. И этого уже будет достаточно, чтобы свалить вас в постель.

Он повернулся к Сьюзен и теперь уже обратился к ней. – Я очень беспокоюсь о здоровье вашей сестры, – пояснил Генри. – Воздух Портсмута ей не подходит. Ей нужно жить среди зелени и постоянно двигаться. Я считаю, что знаю ее лучше, чем вы, и поверьте, вашу сестру нельзя лишать свежего воздуха и возможности прогуливаться по тенистым аллеям парка каждый день. – Он снова повернулся к Фанни. – Так знайте же: если вы только почувствуете, что ваше здоровье начинает ухудшаться или что‑ то происходит неладное, и вы посчитаете, что вам надо немедленно вернуться в Мэнсфилд, дайте знать об этом моей сестре. Поверьте, для этого вовсе не надо ждать, когда закончатся эти назначенные два месяца. Не сомневайтесь, для меня не составит ни малейшего труда вернуть вас в Нортгемптоншир. К тому же вы доставите мне этим огромное удовольствие. Я всегда рад помочь вам.

Фанни поблагодарила его, но попыталась как‑ то отшутиться, чтобы не портить настроения, ни себе, ни Сьюзен.

– Я это вам серьезно говорю, – прервал ее Генри. – Впрочем, вы и сами все прекрасно понимаете. И надеюсь, что вы не будете скрывать в письмах того, что происходит с вами здесь. – Тут он мягко улыбнулся и добавил. – Хотя у вас все равно ничего не получится. Вы же не умеете лгать. И если вы будете сообщать Мэри «Я жива и здорова и со мной все хорошо», значит, так оно и есть на самом деле. Даже если вам это будет только казаться.

Фанни снова поблагодарила его за заботу, но на сердце у нее скребли кошки. Пожалуй, впервые она серьезно задумалась о том, не может ли действительно произойти того, о чем только что так уверенно поведал ей мистер Кроуфорд. Она не смогла привести больше никаких возражений и на этом разговор прекратился.

Прогулка подошла к концу. Генри проводил семью до самого порога дома и, поскольку подошло время обеда, снова вежливо отказался от приглашения принять в нем участие, сославшись на обещание навестить очередного старинного приятеля.

– Мне очень жаль, что вы так устали, – печально вздохнул Генри, задерживая Фанни в дверях после того, как все семейство направилось в дом. – Мне очень больно видеть, что вы так ослабли здесь, в Портсмуте. Может быть, я смог бы вам чем‑ нибудь помочь? Мне скоро снова предстоит отправиться в Норфолк. Понимаете, мне очень не хочется расставаться со своим управляющим, но чудится мне, что он где‑ то меня обманывает, поэтому я снова обязан навестить поместье. Но, с другой стороны, он служит мне уже много лет. Не может ли получиться так, что верный и преданный человек вдруг находит какую‑ то причину и начинает лукавить? Как вы считаете? Стоит ли мне поехать?

– Конечно, – кивнула Фанни. – Ведь лучше вас самого никто ничего не сможет решить.

– Тогда я так и поступлю. Я знаю, что вы не можете ни в чем ошибиться. И если таково ваше мнение, значит, я его полностью разделяю.

– Не надо так говорить! – снова расстроилась Фанни. – Я думаю, что каждый человек обязан иметь свое собственное мнение, а не просто слепо соглашаться с другими, даже если он им и доверяет… Ну что ж, прощайте, мистер Кроуфорд. Желаю вам приятного путешествия.

– Но все же, мисс Прайс, подумайте хорошенько, не могу ли я все‑ таки быть хоть чем‑ нибудь полезен вам?

– Нет, благодарю вас.

– Может быть, вы хотите передать кому‑ нибудь привет в Лондоне?

– Конечно. Скажите вашей сестре, что я ее по‑ прежнему люблю. И еще… – Тут Фанни замялась, но очень быстро взяла себя в руки и ровным голосом продолжала: – Если вы увидитесь с моим кузеном Эдмундом, передайте ему, что я очень жду от него весточки.

– Разумеется. А если он так ленится писать письма, то вы позволите мне ответить за него и извиниться…

Больше он ничего не смог добавить, поскольку Фанни заторопилась в дом. Он сжал ее ладонь, заглянул в глаза, но она, отняв руку, в тот же миг, скрылась за дверью. Генри направился в гостиницу, где его ждал старый приятель и самый роскошный обед, который только могли предложить в Портсмуте. А Фанни же поднялась наверх, чтобы вскоре приступить к куда более скромной трапезе.

Если бы только мистер Кроуфорд знал, что сейчас Фанни была лишена не только свежего воздуха, но и многого другого, ставшего для нее привычным, он бы удивился, как она вообще продолжает жить. Но Генри не видел ни пудинга, приготовленного Ребеккой, ни полупрожаренного фарша, подаваемого в грязных тарелках, к которым прилагались не менее грязные вилки и ножи. И все это приходилось выносить, поэтому Фанни старалась поменьше есть, так как один вид такой еды вызывал в ней брезгливость. Но она была воспитана в лучших традициях Мэнсфилда, и переучивать ее на новый лад в Портсмуте было уже поздновато.

Если бы только сэр Томас узнал, что его драгоценная племянница буквально голодает у своих родителей и день ото дня чахнет от тоски, он бы наверняка прекратил свой жестокий эксперимент, опасаясь не только за здоровье Фанни, но и за саму ее жизнь.

Весь остаток дня для девушки был безнадежно испорчен. Хотя она знала, что ей больше не придется встречаться с мистером Кроуфордом, настроение ее от этого ничуть не улучшилось. Напротив, ей показалось, что ее покинул друг, и теперь она осталась здесь совершенно одна. А когда она подумала, что скоро Генри приедет в Лондон, где сможет видеться и с Мэри, и с Эдмундом, ей стало просто невыносимо плохо.

Ее уныние ничуть не уменьшалось от того, что в этот день даже вечером в доме было довольно спокойно. Отец пил либо у друзей, либо приводил их по воскресеньям к себе. В этот день его дома не оказалось, поэтому снизу не доносились звуки шумной попойки. Но Фанни не заметила бы даже того, если бы отец и привел сейчас хоть половину своих собутыльников.

Фанни вернулась мыслями к мистеру Кроуфорду. Да, в нем произошли перемены, и эти перемены положительно повлияли на его характер. Он изменился даже в мелочах. Ей припомнилось, как он заботился о ее здоровье. Если он так внимателен в самом малом, может быть, он, наконец, поймет ее и в главном, перестав, наконец, настаивать на своем?..

Глава 43

Мистер Кроуфорд уехал в Лондон на следующее же утро. У Прайсов он больше не появлялся, и уже через два дня Фанни получила письмо от его сестры. Она вскрыла его дрожащими пальцами и с большим волнением принялась читать.

«Должна поставить вас в известность, моя дорогая Фанни, что Генри уезжал в Портсмут специально, чтобы повидать вас. В субботу, как он мне рассказывал, вы совершили с ним восхитительную прогулку на верфь, а на другой день прекрасно провели время у крепостного вала.

Воздух лился бальзамом, море переливалось всеми возможными красками, и ваши милые слова и нежные взгляды гармонировали с самой природой. Впечатления остались незабываемые и способны приводить его в восторг даже сейчас, стоит моему брату только вспомнить о его коротком визите к вам.

Вот, вообщем‑ то, и все, что он мне рассказал о своей поездке. Он буквально заставляет меня писать вам, хотя, честно говоря, я даже не знаю, что мне еще сообщить, кроме вышеуказанного визита к вам и этих двух восхитительных прогулок. Может быть, еще стоит добавить, что Генри был представлен вашей семье, и в частности, вашей прелестной сестре, девочке лет пятнадцати, которая вместе с вами ходила на прогулку, где, как я понимаю, впервые смогла наблюдать за поведением влюбленного юноши.

К сожалению, у меня, как всегда, не слишком много времени для того, чтобы писать письма, однако раз уж я начала, то должна дописать его до конца, верно?

Милая Фанни! Если бы вы только были здесь рядом, в Лондоне, с каким удовольствием я бы поговорила с вами! Вы бы слушали меня до тех пор, пока не свалились бы от усталости, а потом я бы стала просить ваших советов, чем утомила бы, наверное, еще больше. Но вся беда в том, что мне не уложить и одной сотой доли моих мыслей на бумаге, поэтому и не стоит начинать. Можете думать, что хотите, и строить по этому поводу любые догадки.

Для вас у меня нет никаких новостей. Конечно, здесь происходят самые различные увеселительные балы, но я думаю, что не стоит забивать вам голову всяческими неизвестными для вас именами, равно как и сообщать о том, где я бываю. Это так же неинтересно, как заниматься политикой.

Правда, я, конечно, должна была подробно описать вам, как прошел первый бал у вашей кузины, но, во‑ первых, я ленива для таких „подвигов“, а во‑ вторых, это было достаточно давно и первые яркие впечатления, разумеется, уже потускнели. Могу только отметить, что все прошло, как того и следовало ожидать, а ваша кузина была в таком роскошном платье, на которое заглядывалось все общество. Это, конечно, делает ей честь. Она прекрасно держится, следит за собой, чем и вызывает всеобщее восхищение.

Моя подруга миссис Фрейзер просто с ума сходит по дворцу, которым теперь владеет миссис Рашуорт. Впрочем, что касается меня, я бы, наверное, не стала покупать такой большой дом. Но это, разумеется, дело вкуса…

После Пасхи я буду гостить у миссис Сторнауэй. Она сейчас находится в прекрасном настроении и вполне довольна жизнью. По‑ видимому, лорд С. все же не такой уж отвратительный тип, каким его представляют в обществе. Во всяком случае, в кругу своей семьи он кажется почти что идеальным мужем. Так что встречаются джентльмены и гораздо хуже этого господина. Разумеется, он не идет ни в какое сравнение с Эдмундом. Ну, раз уж я заговорила о нашем герое, что мне еще добавить? Если бы я вообще не упомянула его имени, вам это, наверное, показалось бы более чем странным. Он навещал нас два или три раза и могу заметить, что все мои знакомые были поражены его неординарной внешностью.

Кстати, миссис Фрейзер (а на ее мнение можно смело положиться) считает, что во всей столице найдутся лишь двое‑ трое молодых людей, которых можно было бы сравнить с вашим кузеном по росту, статности и выражению лица. Признаюсь, что когда он остался с нами на обед, он выглядел куда симпатичнее остальных джентльменов, которые сразу же поблекли на фоне такого красавца (а их было шестнадцать человек! ). К счастью, сейчас никто не смотрит на отличия в костюме. И все же… Остается слишком много „но“, моя милая Фанни!

Искренне ваша Мэри.

Да, совершенно забыла сообщить вам еще об одном! (В этом виноват только Эдмунд – у меня в голове нет других мыслей как только о нем! ). Генри мне много говорил о своей поездке и о том, что вам, по всей вероятности, нужно будет поскорее вернуться в Нортгемптоншир. Милая моя маленькая подруга! Не стоит оставаться так долго в Портсмуте, если это отрицательно сказывается на вашей внешности и здоровье! Мне хорошо известно, что морской ветер старит кожу и вообще плохо действует на весь организм. Моей бедной тетушке приходилось всегда жить рядом с морем, и она частенько жаловалась на недомогание. Правда, адмирал никогда ей не верил, но я‑ то видела и понимала, что это именно так.

Я всегда к вашим услугам, так же, как и Генри. Мы с удовольствием заедем за вами, но только потом сделаем небольшой крюк и посетим поместье Генри, чтобы показать его вам, хорошо? А может быть, вам еще захочется посмотреть Лондон, это тоже в наших силах. Только я попрошу вас в это время не встречаться с вашим кузеном Эдмундом, потому что мне это будет очень тяжело, и я стану буквально разрываться между вами.

Какое длиннющее письмо у меня получилось! Еще пару слов – и все! Генри говорит, что у него есть кое‑ какие дела в Норфолке, о которых он вам рассказал и получил от вас одобрение относительно предпринимаемых им действий. Но он сможет выехать туда не раньше следующей недели, значит, за вами мы приедем где‑ то после 14‑ го. Кроме того, в этот день у нас будет бал, а без него вечеринка просто потеряет очарование. Кстати, мы приглашены к Рашуортам. Мне не терпится снова посмотреть на вашу кузину. Думаю, что Генри тоже это покажется занятным, хотя он пойдет туда весьма неохотно. Тем не менее, мне самой будет интересно понаблюдать, как они отреагируют друг на друга».

На этом письмо заканчивалось. Фанни медленно перечитала его, но не нашла в нем ответа на самые важные для нее вопросы. Наоборот, все становилось еще неопределенней. Единственное, что успокаивало девушку, так это сознание того, что Эдмунд пока что не принял никакого окончательного решения. Скорее всего, он еще не говорил серьезно с Мэри. К какому же выводу пришла сама Мэри после того, как рассталась с Эдмундом, переживала ли она о том, что так поспешно уехала, сожалела ли, что не согласилась сразу жить в Торнтон Лейси и каково ее мнение насчет будущих отношений с кузеном – Фанни решительно не знала. От того, что она перебирала в голове всяческие варианты, и мучила себя самыми нелепыми предположениями, ответа не находилось.

Самым печальным для мисс Прайс был бы тот факт, что мисс Кроуфорд, приехав в Лондон, утешила собственное самолюбие и немного поостыла в столице. Здесь в разлуке с Эдмундом Мэри смогла оценить его по достоинству и теперь, скорее всего, она согласится на все его условия. Конечно, она покажет это не сразу. Она немного поиздевается над ним, помедлит с ответом, чтобы потешить свое честолюбие, но, в конце концов, уступит. К такому заключению чаще всего приходила бедняжка Фанни.

Итак, сейчас, анализируя письмо мисс Кроуфорд, Фанни пришла к выводу, что шансы ее несчастного кузена обрести достойную подругу жизни ухудшаются с каждым днем. Подумать только! Она пишет о своем любимом и упоминает при этом только его внешний вид. Как это недостойно! А что еще хуже – она ценит мнение какой‑ то старой сплетницы миссис Фрейзер и полностью зависит от ее суждений, возможно, порой и неверных. А ведь мисс Кроуфорд сама была довольно близко знакома с Эдмундом целых полгода! Неужели за это время нельзя разобраться в человеке? Для Фанни все это оставалось и непонятным, и возмутительным. Она сердилась, она негодовала, ей было стыдно за ту девушку, которую она когда‑ то считала почти ближайшей подругой, чуть ли не сестрой.

Потом она еще раз перечитала ту часть письма, где Мэри говорила только о себе и Генри. Какое дело Фанни до их балов и развлечений! И, при чем тут четырнадцатое число? Если ему надо уезжать в Норфолк, пусть едет, и она, Фанни, никоим образом не будет этому препятствовать или становиться для него помехой или обузой. А то, что мисс Кроуфорд задумала встречу Генри и миссис Рашуорт было наиболее омерзительно. Фанни только надеялась, вспоминая, как изменился мистер Кроуфорд, что тот, скорее всего, и сам откажется от этого, по меньшей мере, сомнительного по нравственности свидания, найдя любой мало‑ мальски достоверный предлог. Наверняка ему это не по душе, так зачем еще его собственная сестра старается всколыхнуть его былую ветреность, старые ошибки, в которых он, быть может, не раз уже раскаялся в душе?!

Как ждала Фанни следующего письма из Лондона! Как нетерпеливо она бросалась к почтальону, чтобы получить заветный конверт. Что там у них в столице? Как идут дела? Что происходит? Девушка была настолько взволнована, что ее уже не успокаивало ни чтение, ни разговоры с Сьюзен. Даже та заметила, что старшая сестра стала более напряженной и частенько задумывалась над своими мыслями, не слыша, как к ней обращаются другие. Она не могла уже ни на чем сосредоточиться. Мистер Кроуфорд не мог забыть ее просьбы передать Эдмунду поскорее написать ей! Фанни прекрасно помнила, что Генри обещал в любом случае как‑ то дать знать о том, как поживает в Лондоне ее кузен и как идут его дела. Но дни шли, а ответа из Лондона по‑ прежнему не было. Фанни не находила себе места и стала издерганной, замученная вопросами, на которые не было пока ответов.

Но, в конце концов, ее самообладание и долготерпение восторжествовали. Фанни еще раз перечитала письмо от Мэри и строго‑ настрого запретила себе изматывать свой организм понапрасну. Бессонница начинала сказываться на ее здоровье, а Сьюзен никак не могла понять, что случилось с ее сестрой, и почему их только что начавшаяся дружба стала постепенно увядать. Но Фанни поняла, что ей стоило еще поберечь нервы, а так как оставалось лишь ждать и от нее самой ничего не зависело, она понемногу успокоилась и снова обратила всю свою нежность на младшую сестру.

Сьюзен к этому времени привыкла к чтению и очень полюбила его. Если раньше она постоянно суетилась по дому и удержать ее на одном месте больше пяти минут, было делом довольно сложным, то теперь она с удовольствием изучала книги, которые предлагала ей Фанни, а потом внимательно слушала, что расскажет ей старшая сестра. Фанни стала для нее почти святой. Ее дополнения и объяснения были очень важными, а иногда Сьюзен и сама задавала вопросы, когда встречала в книге что‑ то непонятное для себя. Девочка полюбила историю, и старшая сестра с удовольствием рассказывала ей о событиях дней давно минувших, причем говорила она просто и понятно, совсем не так, как ученые‑ историки в своих мудреных фолиантах.

Правда, далеко не всегда они беседовали о таких возвышенных и серьезных проблемах, как история. Их увлекало решительно все. Особенно любила Фанни рассказывать о своей жизни в Мэнсфилдском Парке. Она вспоминала то, что было близко и дорого ей, а Сьюзен внимала и мысленно сама переносилась в поместье. Заполучив столь благодарную слушательницу, Фанни теперь могла говорить на любимую тему сколь угодно долго, описывая любую мелочь в таких подробностях, что вряд ли кто другой смог бы так терпеливо выдержать все это до конца. Фанни только надеялась, что поступает так не напрасно, что таким образом обучает сестру правильной, с ее точки зрения, жизни, и что когда придет время и, может быть, дядюшка пригласит ее к себе в Мэнсфилд, ей, Фанни, не придется краснеть за свою сестру и ученицу.

Но пока что девушке временами становилось грустно от сознания того, что сама она вскоре уедет из Портсмута, а Сьюзен, которая тоже не слишком приспособлена для такой грубой жизни, царившей здесь, пока что, вынуждена будет остаться. И это, конечно, немного омрачало радость Фанни, когда та считала дни, оставшиеся до ее «освобождения» из этого дома и из этого города.

Иногда Фанни мечтала о том, что если бы у нее был свой домик, куда она могла бы забрать сестренку, каким бы счастьем это обернулось для них обеих! Потом она вспомнила мистера Кроуфорда и его домики для бедных семей. Как сейчас ей хотелось уединиться в таком коттедже с сестрой, чтобы не думать больше ни о чем плохом…

Глава 44

Заканчивался уже второй месяц пребывания Фанни в Портсмуте, когда, наконец, в ее руках оказалось то самое долгожданное письмо от Эдмунда, отправленное из Мэнсфилдского Парка. Когда она вскрыла конверт, то первым делом посмотрела, сколько написал ей кузен и, убедившись, что послание достаточно длинное, приготовилась узнать о той счастливице, которая стала избранницей ее любимого кузена. Она устроилась поудобнее, так, чтобы ее никто не беспокоил, и принялась читать.

«Моя дорогая Фанни!

Прости меня за то, что не смог написать раньше. Мистер Кроуфорд передал мне, что ты просила послать весточку прямо из Лондона, однако я был не в состоянии исполнить твое желание и думаю, что ты вполне поймешь мое затянувшееся молчание.

Будь в моей власти передать тебе хоть какое‑ то радостное известие, я бы не стал с этим медлить и минуты. Но, увы! Ничего подобного пока что не произошло. Итак, я вернулся в Мэнсфилд, в состоянии еще большей растерянности, чем то, в котором я пребывал, покидая поместье. Надежда моя постепенно ослабевает. Я думаю, тебе уже самой кое‑ что об этом известно. Поскольку мисс Кроуфорд буквально без ума от тебя, я полагаю, в своих письмах она частенько изливает свою душу. Тем не менее, я хочу все изложить тебе сам. Впрочем, в нашей любви к тебе мы с ней схожи полностью. В этом есть что‑ то успокаивающее – только представить, что у меня и у нее одна и та же подруга, и как бы ни расходились наши взгляды во всем остальном, здесь мы едины – мы любим тебя.

Теперь позволь мне рассказать немного о себе и моих планах, если таковые, конечно, у меня вообще есть. Я вернулся домой только в субботу. В Лондоне я пробыл целых три недели и частенько навещал там мисс Кроуфорд. Между прочим, Фрейзеры очень внимательно изучали меня при каждом моем визите, и гораздо внимательнее, чем мне бы этого хотелось. Я не был настолько наивен, что смог предположить, будто в Лондоне царят такие же правила, как и у нас в Мэнсфилде. И если бы мисс Кроуфорд в столице вела себя по‑ другому, я не смел бы пожаловаться. Это было бы вполне естественно. Но дело в том, что она буквально изменилась!

После самой первой нашей встречи мне захотелось немедленно покинуть Лондон. Но я не расположен сейчас вдаваться в подробности. Ты сама прекрасно знаешь слабые стороны ее характера, так что можешь себе представить, какими словами она меня встретила. Это стало настоящей пыткой. Тем более, что я попал к ней именно в тот момент, когда она была окружена своими обожателями и поклонниками.

Миссис Фрейзер мне сразу не понравилась. Это пустая, недалекая женщина, которая вышла замуж исключительно по расчету. И хотя она совершенно очевидно несчастлива в браке, она относит свою неудачу на счет бедности. Миссис Фрейзер страшно завидует своей сестре, миссис Сторнауэй, которой удалось выйти замуж за богача, и поэтому теперь приветствует все, что связано с получением выгоды, неважно какой ценой.

Мне очень жаль, что у мисс Кроуфорд есть две такие подруги, и она считает их своими лучшими советчицами. Мне кажется, под их влиянием, и складывались взгляды самой Мэри в течение долгих лет. Если бы только возможно было вырвать ее из их окружения! И, тем не менее, я не отчаиваюсь. Кстати, они очень привязаны к мисс Кроуфорд, но смею тебя уверить, что тебя, милая Фанни, Мэри любит и ценит куда больше! Когда я подумаю о ее рассудительности, мне начинает казаться, что она должна все же опомниться. Ведь Мэри, как ты помнишь, способна и на благородные поступки. Это вовсе не потерянная девушка, и я не могу просто так отказаться от нее.

Это единственная женщина в мире, о которой я думаю, как о своей будущей жене, Фанни. Если бы я не чувствовал, что нравлюсь ей, я бы не смел и мечтать об этом. Но дело в том, что я это чувствую всем сердцем. И я уверен, что в глубине души она уже отдала предпочтение именно мне. Тем не менее, она зачем‑ то окружает себя всевозможными кавалерами и искателями любовных приключений. Нет, ни к кому из них я ее не ревную. Скорее всего, здесь виновато общество и устоявшиеся столичные традиции.

Я боюсь, что у нее стали появляться замашки избалованной богачки в самом плохом смысле этого слова. У Мэри зарождаются такие мечты и требования, которые я никогда не смог бы воплотить в реальность – у меня для этого просто не хватит средств, даже если к ним прибавить ее собственный капитал. Но и в этом есть свой плюс. Лучше я потеряю ее, потому что недостаточно богат, нежели из‑ за того, что выбрал профессию священника. Заодно уж это докажет, что привязанность ее не настолько сильна, чтобы она могла пойти на жертвы ради меня. Впрочем, я ничего и не прошу.

Возможно, Фанни, ты найдешь в моем письме много противоречий, что ж, я допускаю, что это так. Просто я записываю свои мысли в том порядке, в каком они приходят мне в голову. Раз уж я решился рассказать тебе обо всем, то теперь мне доставляет удовольствие поделиться с тобой тем, что наболело.

Я не могу отказаться от мисс Кроуфорд. Если я откажусь от нее, я потеряю очень многое. Я потеряю друга, к которому смог бы обратиться за утешением в трудный момент. Понимаешь, вы все для меня теперь представляетесь только вместе, и потеря Мэри означала бы одновременно потерю и Генри Кроуфорда и тебя, моя дорогая Фанни.

Если бы я получил прямой отказ, если бы она приняла окончательное решение, тогда я бы знал, что мне надо смириться с этим и как‑ то пережить мое горе, и тогда, по прошествии лет, может быть… но что такое я пишу? Я имел в виду, что если бы она все сказала мне прямо в лицо, мне было бы проще. Но пока этого не произошло, я должен продолжать бороться за нее. Единственный вопрос: КАК ЭТО СДЕЛАТЬ? Какие средства для этого избрать?

Иногда мне хочется поехать в Лондон, и думаю, что после Пасхи я именно так и поступлю. А временами я считаю, что лучше подождать, пока она сама приедет в Мэнсфилд. Даже сейчас она с большим удовольствием говорит о том, что в июне уже собирается к нам в Нортгемптоншир. Но до июня еще очень много времени, и мне кажется, что лучше всего пока что просто написать ей письмо.

Никаких других конкретных мыслей у меня нет. Думаю, что именно в письме я сумею выразить все то, что не смог бы высказать ей при личной встрече. Тем более, что таким образом я предоставляю ей некоторое время на обдумывание ее решения. Мне было бы больно выслушать ее немедленный ответ – ведь тогда она могла бы сказать мне что‑ то не подумав, в порыве минутного настроения. Единственное, что страшит меня, так это то, что за советом она опять обратится к миссис Фрейзер, а я в это время буду слишком далеко, чтобы как‑ то воспрепятствовать этому. Слабая сторона переписки именно в этом и заключается. А кто знает, какой совет может получить мисс Кроуфорд от своей подруги, и не будет ли она потом жалеть о том, что послушалась ее? Надо будет еще раз тщательно продумать, стоит все же писать Мэри или пока подождать.

Я думаю, что такое длинное письмо, наверное, уже утомило тебя. В таком случае я рискую потерять дружбу своей маленькой верной Фанни.

Мистера Кроуфорда последний раз я видел на балу у миссис Фрейзер. Он мне нравится все больше и больше. Генри становится настоящим мужчиной. О нем стали положительно отзываться и в обществе. Он прекрасно понимает, чего хочет, и действует строго в соответствии со своими желаниями и намерениями. Правда, мне было довольно неприятно видеть его вместе с моей старшей сестрой в одной комнате. Я вспомнил все то, что ты мне когда‑ то говорила. Думается, что теперь они встретились далеко не как просто старые близкие друзья. С ее стороны я заметил прохладное отношение к Генри. Они почти что не разговаривали. Он старался не подходить к ней, а она, как мне показалось, относилась к нему с пренебрежением. Жаль, что теперь миссис Рашуорт совсем не напоминает нашу прежнюю мисс Бертрам.

Наверное, тебе хочется узнать, как себя чувствует Мария в роли супруги. Никакого неудовольствия или несчастья в ее настроении я не заметил. Надеюсь, что Рашуорты прекрасно ладят друг с другом. Я дважды был приглашен к ним на обед. Мог бы приходить туда и чаще, но мне очень тяжело общаться с мистером Рашуортом, а тем более сознавать, что он стал моим близким родственником.

Джулия в восторге от Лондона и живет там полной развлечений жизнью. Для меня, разумеется, ничего веселого там не было, а здесь, в Мэнсфилде, стало еще хуже. Нам очень тоскливо без тебя. Я скучаю по тебе, Фанни, так, что не могу передать словами. Моя мать посылает тебе свое благословение и привет и надеется, что ты вскоре вернешься в Мэнсфилд. Она вспоминает тебя почти каждый час, а я с ужасом думаю, сколько недель еще пройдет, прежде чем мы, наконец, снова увидимся. Отец хочет сам лично приехать за тобой, но это будет, к сожалению, только после Пасхи, когда дела потребуют его непременного присутствия в Лондоне.

Надеюсь, что ты чувствуешь себя в Портсмуте прекрасно, но только твое пребывание там не должно слишком уж затягиваться. Мне хочется поскорее видеть тебя здесь. Кстати, я хотел бы поинтересоваться твоим мнением и относительно Торнтон Лейси. У меня не лежит сердце переделывать там что‑ либо до тех пор, пока я не буду уверен, что в доме появится настоящая хозяйка.

Гранты уезжают в Бат, это уже решено. Мэнсфилд они покидают в понедельник, и я рад этому обстоятельству. Твоя тетушка очень сожалеет по тому поводу, что эту весть сообщаю тебе именно я, а не она. Ты ведь знаешь, ей хотелось бы быть первой, чтобы рассказывать тебе обо всем, что происходит у нас здесь, в Мэнсфилде.

Всегда твой, моя милая Фани».

Фанни закончила читать, и ей стало нестерпимо больно. «Нет, никогда больше я не буду так ждать писем! – решила она про себя. – Какой в них толк? Одна лишь тревога и разочарование. Только после Пасхи! Как мне это вынести? А тетушка вспоминает обо мне каждый час! »

Девушка задумалась. Как же может ее любимый дядюшка так жестоко поступать по отношению к ней и к тете? Что же касается основной части письма, то и там не нашлось строк, которые смогли бы хоть как‑ то умерить раздражение Фанни. Теперь она сердилась на всех, даже на Эдмунда.

– Какой смысл так долго ждать? – произнесла она вслух. – Почему нельзя все устроить поскорее? А кузен слеп, и ничто не сможет открыть ему глаза, раз уж он так долго был не в состоянии раскусить Мэри. В конце концов, он женится на ней и будет несчастлив до конца своих дней. Дай‑ то Бог, чтобы она не повлияла на него настолько, чтобы он потерял уважение к себе!

Фанни снова сердито взглянула на письмо.

«Оказывается, она меня любит! – злилась девушка. – Чепуха все это! Никого она не любит, кроме себя и собственного братца. А подруги на нее плохо влияли много лет! Надо же! Может быть, это она на них плохо влияла? А скорее всего, они просто взаимно портили друг друга. Но, если они ее любят больше, чем она их, так они наверняка запутали ее своими безудержными похвалами и подхалимством! »

«И он думает о ней, как о будущей жене, – бушевала в душе Фанни. – Ну что ж, в это я охотно поверю. Видимо, эта его привязанность продлится до скончания века. Принятый или отвергнутый, он всегда будет принадлежать ей. И как он мог написать, что потеряв Мэри, потеряет и Генри, и особенно меня!!! Эдмунд, ты просто меня не знаешь! Эти семьи никогда не имели между собой ничего общего, что роднило бы их, а все зависит только от тебя. Пиши ей, пиши! Надо же, наконец, решить все окончательно! Я не могу больше находиться в этом подвешенном состоянии. Пиши ей письмо и подписывай себе приговор. Решать тебе! ».

Впрочем, именно такие ощущения и испытывала Фанни, произнося свои пространные монологи сама себе вот уже многие дни. Вскоре она, как это бывало и раньше, успокоилась и немного смягчилась. Забота Эдмунда, его нежные обращения к ней и его доверие, как к кузине и другу мало‑ помалу сделали свое дело. Он просто старался угодить сразу всем, и был чересчур уж терпимо настроен, что впрочем, весьма характерно для лица, принявшего духовный сан. В результате Фанни вынуждена была сознаться, что это письмо было ей все‑ таки бесконечно дорого, и она мечтала именно о таком. На том все и закончилось.

Все, кто любит писать письма даже тогда, когда и сообщить нечего (а это относится большей частью к женской половине человечества), разумеется, от души посочувствуют леди Бертрам. Надо же! Такая важная весть, как отъезд Грантов из Мэнсфилда была сообщена не ею лично, а ее неблагодарным сыном, да притом еще он сумел вложить все в одну короткую фразу и в довершение всего сообщить о ней в самом конце письма, как о чем‑ то незначительном! Сама же леди Бертрам, разумеется, расписала бы это событие, как минимум, на страницу, а то и более, украшая его бесчисленными подробностями.

Тетушка Фанни всегда преуспевала в эпистолярном жанре. Она рано вышла замуж, а так как сэр Томас частенько отсутствовал по своим парламентским делам, ей не оставалось ничего другого, как заниматься перепиской с подругами. Если учесть, что в их тихом поместье практически ничего не происходило, то она очень быстро научилась писать «ни о чем», да так пространно и ловко, что у нее могли бы поучиться многие графоманы. В конце концов, это вошло у нее в привычку, и уже когда сэр Томас находился рядом с ней, она продолжала свою пустую и никому не нужную переписку, не в силах отказаться от такого удовольствия.

Сейчас же ей оставалось лишь сожалеть о том, что она не успела рассказать в длинных посланиях племяннице о приступах подагры доктора Гранта и о том, как к ней по утрам приходила его супруга, чтобы пожаловаться на его состояние.

Тем не менее, Фортуна оказалась благосклонна к тетушке, и уже через несколько дней после того, как Фанни получила письмо от Эдмунда, почтальон вручил ей еще одно, на этот раз от самой леди Бертрам. Начиналось оно так:

«Моя дорогая Фанни!

Я берусь за перо, чтобы сообщить тебе весьма тревожные вести, которые, я не сомневаюсь, сильно взволнуют тебя…»

Разумеется, это было намного важнее, чем хвататься за перо лишь с тем, чтобы подробно описывать предстоящий отъезд Грантов. А причиной тому, чтобы отправить послание Фанни, послужили действительно тревожные и неприятные события, а именно – опасная болезнь старшего сына, о которой леди Бертрам узнала только за несколько часов до того, как села писать племяннице.

Том с несколькими приятелями уехал из Лондона в Ньюмаркет, где он с ними и пропьянствовал некоторое время. В результате он умудрился простудиться, да так сильно, что когда компания собралась разъезжаться, он не смог встать с постели. Впрочем, друзья не слишком сильно переживали за него и не придумали ничего лучшего, чем бросить больного Тома одного в домике, принадлежавшем какому‑ то очередному собутыльнику. Впрочем, там были слуги, это они и взяли на себя труд переслать его письмо в Мэнсфилд после того, как Том понял, что дела его идут вовсе не на поправку, а напротив, болезнь усиливается.

«Такие печальные новости, как ты можешь себе представить, – писала леди Бертрам, – очень сильно взволновали нас всех. Мы теперь ужасно переживаем за нашего милого больного сына и теряемся в догадках, почему же его там оставили одного. Сэр Томас боится, что положение может стать критическим. Эдмунд был так обеспокоен, что предложил немедленно поехать по адресу, указанному Томом, чтобы доставить его сюда. Но я счастлива и тем, что сэр Томас оказался настолько мил, что обещал мне не покидать меня ни на минуту в тот момент, когда нас постигло такое несчастье. Я полагаю, что теперь для всей семьи начнутся очень трудные времена.

Мы будем очень скучать без Эдмунда и переживать за него, однако надеемся, что к тому времени Том уже не будет в таком угрожающем состоянии здоровья, как мы все этого опасаемся. Я надеюсь, что наш бедный Том сумеет благополучно перенести поездку сюда, поскольку ему необходимо до полного выздоровления находиться именно здесь, в Мэнсфилде.

Я не сомневаюсь, моя дорогая Фанни, что ты очень сочувствуешь нам всем и будешь ждать дальнейших новостей, поэтому обещаю написать тебе в самом ближайшем будущем».

Чувства и переживания Фанни были гораздо более естественны, чем писанина ее тетушки. Она действительно была вне себя от горя и отчаяния. Только представить себе: Том тяжело и серьезно болен, Эдмунд уехал, чтобы привезти его назад в Мэнсфилд, а те, кто остался в поместье, переполнены всевозможными опасениями. Фанни подумала о том, успел ли Эдмунд написать Мэри Кроуфорд до того, как они получили это тревожное письмо от Тома или нет, но тут же отбросила эти эгоистические мысли.

Леди Бертрам сдержала свое слово: она писала Фанни снова и снова. Пока что было решено не перевозить Тома, так как состояние его было очень тяжелым. За братом ухаживал Эдмунд и постоянно писал в Мэнсфилд, а его отчеты, уже измененные до неузнаваемости, передавала леди Бертрам в Портсмут. Тетушка пересыпала свои письма надеждами, страхами и верой, в результате чего Фанни приходилось перечитывать ее сочинения по нескольку раз, чтобы хотя бы приблизительно вникнуть в их суть.

Впрочем, тетушка пока что сама не видела Тома, а могла только давать волю своей фантазии, и это продолжалось до тех пор, пока старшего сына не доставили, наконец, в Мэнсфилд, и тогда леди Бертрам смогла своими глазами лицезреть, во что превратился ее умирающий «ребенок». Вот тогда изменился и стиль ее писем. Теперь она действительно встревожилась и писала так, словно разговаривала с Фанни с глазу на глаз.

«Его только что привезли, дорогая моя Фанни, и отнесли наверх. Я была так потрясена, что не нахожу слов. Болезнь его намного серьезней, чем я могла предположить. Бедный Том! Я так переживаю, что мне становится даже страшно. Сэр Томас тоже перепуган не на шутку. Как жаль, что тебя нет сейчас с нами рядом! Ты наверняка смогла бы хоть немного успокоить и приободрить всех нас. Сэр Томас чувствует себя совсем разбитым, но надеется, что завтра ему будет лучше и говорит, что пора подумать о том, чтобы поскорее забрать тебя домой».

Теперь в леди Бертрам проснулась настоящая материнская забота. Однако Том поторопился с переездом. Он понадеялся, что дом и семья помогут ему быстрее окрепнуть и встать на ноги, а получилось все наоборот, и болезнь стала прогрессировать. В течение целой недели его била такая лихорадка, что леди Бертрам всерьез стала опасаться за его жизнь. Она писала племяннице каждый день, и Фанни теперь только и жила ожиданием этих писем, сопереживая все то, что сейчас творилось в Мэнсфилде. И хотя сама Фанни никогда не питала особой любви к старшему кузену, ее доброе сердце было переполнено сочувствием. Но она с печалью думала и о том, насколько бесцельно и бесшабашно проходила вся жизнь Тома и как трагически она (возможно) заканчивается.

Единственная, кто почти так же переживал болезнь Тома, была Сьюзен. Фанни читала ей вслух письма тетушки Бертрам, и та искренне жалела своего далекого неведомого кузена. Остальным же членам семейства Прайсов в общем‑ то не было никакого дела до больного, тем более, что жил он где‑ то совсем уж далеко и был недосягаем. Только иногда миссис Прайс, заметив письмо в руке дочери, спрашивала, как идут дела, а потом добавляла: «Представляю себе, сколько сейчас хлопот у моей сестрицы Бертрам! »

Разлученные в течение долгих лет и слишком уж разнящиеся по положению, сестры перестали чтить, какие бы то ни было, родственные узы. Если и раньше между ними не замечалось особенной привязанности, то теперь их не объединяло ровным счетом ничего. Впрочем, в таком прохладном отношении они были виноваты обе, и если миссис Прайс не слишком интересовалась здоровьем Тома, то и о леди Бертрам можно было бы с полной уверенностью сказать то же самое в отношении детей своей сестрицы. Если бы трое или четверо Прайсов погибли, не считая, конечно, Фанни и Уильяма, то леди Бертрам так ничего бы и не узнала, да и, узнав, не стала бы сильно переживать. Что касается миссис Норрис, то та, возможно, уронив пару скупых слезинок, заметила бы, что это, с другой стороны, все же является некоторым облегчением для их бедной сестрицы Прайс, несущей столь тяжкое бремя, как многодетная семья.

Глава 45

Через неделю после того, как Тома доставили в Мэнсфилд, его лихорадка прошла. Теперь леди Бертрам понемногу начала успокаиваться. Если перед этим она казалась безутешной, наблюдая за своим беспомощным сыном, то сейчас и сама почувствовала значительное облегчение, как только было установлено, что непосредственная опасность для жизни Тома миновала. Получив такое известие, Фанни немного повеселела.

Однако ее радость длилась недолго, потому что вслед за этим письмом пришло и другое, совсем коротенькое, от Эдмунда. Кузен в нескольких строках сообщал, что лихорадка у Тома действительно прошла, а так как это она в основном доставляла ему беспокойство, то теперь, когда он тихо лежал в кровати, мать сочла, что Том пошел на поправку. На самом же деле все оказалось гораздо сложнее. Семейный доктор рассказал сэру Томасу и Эдмунду, что у Тома проявились симптомы чахотки, но джентльмены решили ничего не говорить об этом леди Бертрам, чтобы снова не вводить ее в панику. Однако Эдмунд счел своим долгом сообщить кузине всю правду. Теперь врач серьезно опасался за легкие Тома.

Эти несколько строчек раскрыли Фанни весь ужас положения. Она сразу словно увидела и комнату, где лежал измученный Том, и его самого – больного и немощного. В двух словах Эдмунд смог донести до нее больше, чем сумела леди Бертрам своими пространными излияниями. Самое страшное заключалось в том, что сама тетушка сейчас была не в состоянии ничем помочь своему сыну. Она лишь изредка тайком заглядывала к нему, разговаривала или читала ему по его просьбе. Но в основном за братом ухаживал Эдмунд. Он же и проводил с ним почти все время. Тетушка лишь надоедала своей излишней заботой, сэр Томас оказался вообще не у дел – он не умел говорить тихо и сам чувствовал себя довольно неважно, поэтому все тяготы ухода за больным пали на Эдмунда.

Фанни прекрасно понимала все это и знала, что у ее любимого кузена все получится прекрасно – ведь он умеет и приободрить в нужную минуту и найти те единственные слова, которые помогут Тому поддерживать силы. Но внимание его было направлено не только на то, чтобы побыстрее поставить на ноги брата, заботы требовали все – слишком уж много нервов было потрачено в эти тревожные дни всеми обитателями Мэнсфилдского Парка.

В семье Бертрамов не было ранее случаев туберкулеза, и поэтому Фанни надеялась, что Том вскоре выздоровеет. Единственное, что ее тревожило – так это Мэри Кроуфорд. Фанни считала ту счастливицей, а если так, то удача должна была повернуться к Мэри снова таким образом, чтобы Эдмунд оказался единственным сыном в семье баронета.

Даже когда Эдмунд находился у постели больного брата, он не забывал о своей Мэри. В конце письма Фанни он приписал: «Что касается моих личных дел, то я начал было писать мисс Кроуфорд, как внезапно мне пришлось прервать это занятие из‑ за болезни брата. Потом, немного поразмыслив, я решил, что не стоит этого делать, поскольку мне слишком неприятна миссис Фрейзер, как наперсница Мэри. Я решил, что как только Том поправится, я сам поеду в Лондон».

Таково было положение дел в Мэнсфилде и оно практически не претерпело изменений даже к Пасхе. Несколько строчек, приписанных в конце писем леди Бертрам, подсказывали Фанни, что Том идет на поправку удивительно медленно.

Но вот наступила и Пасха. Фанни показалось, что в этом году она пришла чересчур поздно – до того томительно тянулись для девушки дни и недели в Портсмуте. Однако и этот праздник не принес Фанни никаких радостных новостей. В письмах по‑ прежнему ничего не говорилось не только о ее возвращении, но даже и о том, что сэр Томас собирается в Лондон по своим делам. Тетушка частенько вспоминала о том, как хорошо было бы увидеть Фанни снова в Мэнсфилде, однако этим все и заканчивалось. Никаких указаний со стороны баронета не следовало, а ведь все зависело только от него. Фанни считала, что ее отъезд откладывается из‑ за того, что сейчас сэр Томас просто не может оставить своего сына, но, тем не менее, полагала, что с его стороны это было чрезвычайно жестоко и несправедливо по отношению к ней самой.

Заканчивался третий месяц ее пребывания в Портсмуте вместо двух обещанных. Теперь Фанни рассматривала это как самое страшное наказание и не понимала, отчего она заслужила его при всей своей искренней любви к Бертрамам.

Когда Фанни отправлялась в Портсмут, она считала, что едет погостить домой, ей нравилось повторять это слово «дом». Впрочем, она и сейчас постоянно твердила его про себя, но только оно относилось вовсе не к Портсмуту, а к Мэнсфилду. Портсмут оставался просто Портсмутом, а Мэнсфилд был домом, куда Фанни и стремилась сейчас всей своей душой. Так считала втайне девушка и с удовольствием отмечала, что ее мнение полностью разделяла тетушка Бертрам. Она писала:

«Мне очень жаль, что в такие тяжелые для нас минуты ты находишься вдали от дома, мне от этого становится просто не по себе… Я надеюсь и верю, что больше никогда тебе не придется находиться так долго вдалеке от дома».

Однако Фанни была довольно тактична по отношению к собственным родителям и всегда следила за собой. Поэтому, говоря о доме своего дядюшки она обычно употребляла такие фразы: «Когда я приеду в Мэнсфилд» или даже «Когда я буду в Нортгемптоншире». Но дни шли и как‑ то Фанни, забыв о своей осторожности, начала говорить именно так, как и думала: «Вот когда я вернусь домой, то сделаю то‑ то и то‑ то». Она даже не успела осознать свою ошибку, но слова уже сорвались с ее уст. Потом она, конечно, корила себя за такую опрометчивость, она покраснела, глядя на мать и отца, хотя, как выяснилось позже, все это было излишним. Родители даже не заметили ее «оговорки», а если бы даже и заметили, то им было все равно, считает ли она своим домом жилище в Портсмуте или же особняк там, в Мэнсфилде.

Грустно было сознавать Фанни, что она проводит такую чудесную весну в опостылевшем портовом городе, а не наслаждается чудесной природой Нортгемптоншира. Никогда раньше не думала она, что именно в тот момент, когда распускаются первые листочки, ей придется просидеть в унылом городском доме и не видеть, как пробуждается парк, не наблюдать радости бушующей зелени, скинувшей бремя холодов.

Весна всегда умиротворяюще действовала на Фанни. Ей доставляло истинное наслаждение наблюдать за тем, как постепенно покрываются нежной зеленью окрестные поля, лужайки и поляны Мэнсфилдского Парка и даже далекие холмы изменяют свою окраску в радостных лучах весеннего солнца. Хотя в это время погода бывала переменчивой, тем не менее, легкие весенние дожди и туманы ничуть не нарушали гармонии вновь воскресающей после холодной зимы природы. С восторгом следила девушка за появлением первых цветов, возле которых кружили очнувшиеся от спячки пчелы, как постепенно одевались листвой деревья парка и как в дядюшкином цветнике набирали силу ростки цветов, которые в недалеком будущем должны были украсить усадьбу своей чудесной гаммой.

Эти воспоминания иногда угнетающе действовали на Фанни. Ей поневоле приходилось отказываться от живописных норгемптонширских просторов, променяв их на унылое прозябание в скучном и каком‑ то грязном Портсмуте. Мало того, что она была лишена свежего воздуха, столь необходимого ей сейчас, дело усугублялось еще и тем, что Фанни прекрасно осознавала, насколько сейчас нуждается в ней леди Бертрам.

Девушка интуитивно чувствовала, что ее присутствие необходимо всем обитателям Мэнсфилда, и то, что она оставалась пока не у дел, тяжким бременем ложилось на ее сердобольную и отзывчивую душу. Она буквально разрывалась от сознания собственной бесполезности здесь и острой необходимостью присутствия там. Не говоря уже о том, что ей хотелось быть поближе к Эдмунду, она смогла бы прекрасно успокоить тетушку, поухаживать, в случае надобности, за Томом и, наверное, даже приободрить своим присутствием старого баронета. Десятки раз Фанни как наяву представляла себе, как она будет читать или заниматься рукоделием с леди Бертрам, помогать, как обычно, по хозяйству, но в глубине души она надеялась также, что у нее появится возможность вновь испытать искреннюю радость от неторопливых прогулок с Эдмундом, по которому она так стосковалась. В этих размышлениях, однако, она не чужда была и некоторой корысти. Где‑ то глубоко внутри она чувствовала, что ее присутствие сможет удержать Эдмунда от того рокового шага, на который тот был, по‑ видимому, уже готов.

Фанни неприятно поражало то, что сестры Тома преспокойно оставались, предаваясь развлечениям, в Лондоне, хотя было известно, что тот уже несколько недель находился между жизнью и смертью. Не только сестринский, а даже просто христианский долг, повелевал им, бросив все, мчаться в Мэнсфилд. То, что они не сделали этого, было непостижимо для такой склонной к самопожертвованию натуры, как Фанни. Тем более, думала девушка, что ее кузины, в силу своего богатства и общественного положения, уж никак не были стеснены в средствах и возможностях, как она. Им ничего не стоило в любой день отправиться в Парк, но, по‑ видимому, им это в голову даже не приходило. Конечно, от туповатого мистера Рашуорта трудно было ожидать подобного поступка, но сестры, хотя бы по отношению к своей матери, повели себя просто недопустимо. В одном из писем леди Бертрам упомянула, что Джулия как‑ то предлагала свою помощь, если в ней окажется необходимость, но этим все и ограничилось.

Невольно Фанни пришла в голову мысль, что жизнь в Лондоне сильно влияет на характер людей вообще. До поездки в столицу ее знакомые были совершенно другими. Наверное, обстановка большого города и постоянное общение с массой людей как‑ то притупляют те чувства, которые кажутся естественными на фоне пасторальной провинциальной жизни. Свидетельством тому были перемены, произошедшие с ее кузинами и Мэри Кроуфорд. Не последнюю роль в этом, конечно, играло и их окружение, но здесь, по‑ видимому, ярче проявились до сих пор скрываемые черты характера, им присущие.

Если раньше, когда Фанни еще оставалась в Мэнсфилде, мисс Кроуфорд не могла прожить без нее и дня, то здесь эта пылкая дружба и любовь, в которой так горячо уверяла ее Мэри, сошла на нет. Сначала письма приходили все реже и реже, а потом и вовсе прекратились, хотя уж об отъезде Генри Кроуфорда в Норфолк Мэри должна была сообщить, тем более, что сама первая предложила Фанни ехать вместе, чтобы осмотреть поместье брата, да и, если будет желание, доставить ее в имение Бертрамов. Фанни пребывала в обычных своих невеселых размышлениях, как вдруг пришло письмо от мисс Кроуфорд:

«Простите меня, моя дорогая Фанни, за то, что, что я так долго молчала. Надеюсь, вы меня поймете, так что буду писать вам, словно вы и в самом деле меня извинили. Я в этом даже не сомневаюсь, потому что вы такая хорошая и всегда относились ко мне даже лучше, чем я того заслуживала. Но теперь я попрошу вас еще об одном – ответьте мне сразу же, как только получите это послание. Мне очень важно знать обо всем, что сейчас происходит в Мэнсфилдском Парке, а я думаю, что вы, безусловно, полностью в курсе всех событий, поскольку, как я знаю, переписываетесь с леди Бертрам. Я очень переживаю за всех ваших родственников – ведь им приходится сейчас так тяжело!

Я слышала, что у Тома Бертрама, к сожалению, слишком мало шансов на выздоровление. Поначалу я почти что ничего не знала о его болезни. Мне казалось, что он просто хандрит, а все вокруг него носятся, чтобы ублажать его, потому что он мне казался каким‑ то несерьезным. Но мне случайно удалось краем уха услышать, что недуг его действительно опасен и дела пошли на ухудшение. Во всяком случае, об этом знают некоторые члены его семьи. Я думаю, что вы как раз входите в их число и поэтому сообщите мне, насколько эти слухи верны.

Я буду чрезвычайно рада узнать, что тут произошла какая‑ то ошибка, однако у меня есть все основания доверять тем лицам, которые сообщили мне эти грустные новости. Поверьте мне, милая Фанни, я постоянно нахожусь в страхе и вся буквально трепещу. Только представить себе, чтобы такой молодой человек угас в самом расцвете сил! Бедный сэр Томас, наверное, этого не переживет. Мне действительно становится не по себе при одной мысли о таком трагическом исходе. Милая Фанни, я почти вижу, как вы улыбаетесь, читая эти строки, но поверьте мне: я человек неискушенный, поскольку никогда в своей жизни не обращалась к врачам и поэтому не смыслю в болезнях ровным счетом ничего. Бедный юноша! Если он умрет, то в мире станет еще двое несчастных молодых людей. Но я могу смело заявить, что его богатство и титул попадут как раз к тому, кто этого заслуживает.

Конечно, я и предположить не могла, что он серьезно болен, но дело в том, что позолота и внешний блеск иногда скрывают пятна ржавчины, что потом может проявиться, и буквально в течение нескольких дней. Разумеется, это будет серьезная потеря для всех нас.

Я прошу вас еще раз, моя дорогая Фанни, напишите прямо сейчас, пока вы еще держите это письмо в своих руках. Не откладывайте с ответом, поймите мое нетерпение и не шутите со мной. Сообщите мне всю правду, поскольку вы ее знаете наверняка. И только называйте вещи своими именами, давайте не стесняться наших чувств, ведь все это только естественно. Мне кажется, что „сэр Эдмунд“ будет звучать достойно, как это и положено наследнику семейства Бертрамов.

Если бы Гранты до сих пор находились в Мэнсфилде, я бы конечно не стала вас тревожить, но вы остались единственной, к кому мне можно обратиться с подобной просьбой, поскольку сестры Тома находятся вне моей досягаемости. Миссис Рашуорт уехала на Пасху к друзьям в Твикенгем (я думаю, вы знаете и об этом) и пока что не вернулась, а Джулия сейчас гостит у кого‑ то из своих кузенов, но я, к сожалению, не помню их имен и адресов.

Признаюсь, правда, что если бы даже я могла связаться с кем‑ нибудь из них, то я все равно предпочла бы вас. Мне непонятно, как они могут продолжать веселиться в такой тяжелый для семьи час и закрывать глаза на горькую правду. Хотя у миссис Рашуорт остается немного времени для веселья, поскольку ее супруг уехал за матерью в Бат. Не представляю себе, как Мария сможет ужиться в одном доме с этой старой дамой, неизвестно еще, каким характером обладающей!

Генри сейчас нет поблизости, поэтому ничего не могу передать вам от него. Кстати, вам не кажется, что Эдмунд не приезжает в Лондон только из‑ за болезни брата? …

Всегда ваша Мэри.

Я уже запечатывала конверт, когда вошел Генри, однако, он не принес мне никаких новостей, и я все‑ таки вынуждена послать это письмо. Миссис Рашуорт подтвердила, что здоровье Тома продолжает ухудшаться, Генри виделся с ней сегодня утром. Мария сегодня же возвращается к себе на Уимпол‑ стрит, и вскоре приезжает старая миссис Рашуорт. Только не подумайте про него ничего плохого, потому что он провел несколько дней в Ричмонде. Он ездит туда каждую весну. Будьте уверены, что он думает только о вас. Вот сейчас он мне говорит, что мечтает снова повидаться с вами, только не знает, не будете ли вы сами против этого. Он повторяет свою готовность увезти вас домой в любую минуту, и я всем сердцем присоединяюсь к его желанию.

Дорогая Фанни, напишите немедленно и потребуйте, чтобы мы за вами приехали. Все только выиграют от этого, поверьте. Кстати, мы с Генри могли бы снова поселиться в доме, где жили Гранты, поэтому никаких неудобств в Мэнсфилде мы не доставим. Я бы с удовольствием повидала всех своих старых знакомых, думаю, что и им сейчас не мешало бы пообщаться с кем‑ нибудь, чтобы хоть чуточку развеяться. Я же знаю вас прекрасно и чувствую, что вы душой рветесь туда, чтобы быть полезной дома, но просто сейчас у вас нет такой возможности.

Заканчиваю это письмо. Нет времени передать все то, что хочет сказать вам Генри, а если в двух словах, то это, как всегда, его неизменная любовь к вам».

Трудно передать отвращение, которое испытывала Фанни, читая это письмо, насквозь лживое и циничное по форме и невразумительное по содержанию. Оскорбленная в своих лучших чувствах, она оказалась как бы на перепутье. С одной стороны, ей безумно хотелось попасть обратно в Мэнсфилд, а с другой – появление в Парке Мэри с ее недвусмысленными поползновениями никак не могло обрадовать Фанни. Особенно ее покоробили рассуждения о возможном «сэре Эдмунде». Сразу было видно, что этой лицемеркой движет не совсем бескорыстное чувство. И действительно, скорбя чуть ли не у одра умирающего Тома, Мэри пускается в отвлеченные рассуждения относительно открывающихся перед Эдмундом перспектив, а также явно жаждет развлечений, которым так рьяно предавалась минувшим летом.

Хотя возможность попасть в Мэнсфилд в течение ближайших трех дней и казалась весьма соблазнительной, Фанни охватывала нервная дрожь при мысли о том, в какой компании ей придется путешествовать и каким людям она будет обязана.

События последних дней и особенно размышления и сопоставления некоторых фраз в полученных письмах вдруг натолкнули Фанни на мысль, что, возможно, Генри не так уж чистосердечен, постоянно взывая к ее чувствам. Девушка поняла, что общение мистера Кроуфорда с миссис Рашуорт – это отнюдь не безобидные посещения последней, тем более в отсутствие мужа. Тот образ, который сложился у нее после его недолгого посещения и совместной прогулки с ее семьей постепенно стерся, и все те положительные черты, которые она приписывала ему, оказались безжалостно перечеркнуты реальностью.

Но тут Фанни вспомнила, что сэр Томас сам обещал приехать за ней или прислать экипаж, и ослушаться дядюшку питавшая к нему безграничное уважение девушка не могла. Это и послужило принятию окончательного решения отказать Кроуфордам в том, чтобы сопровождать их в Норфолк, а затем в Мэнсфилд. Всесторонне обдумав это, Фанни, в письме к Мэри, изложила все, что она решила в отношении своего отъезда, опустив, разумеется, свои рассуждения относительно порядочности брата и сестры Кроуфорд. Если бы ее услуги были действительно необходимы сэру Томасу, добавила Фанни, он давно бы прислал за ней. К тому же не испытывая недостатка в средствах, ему самому было вполне по силам окружить больного Тома самым тщательным уходом и заботой.

Не особо вдаваясь в подробности, она поспешила уверить мисс Кроуфорд в том, что в данный момент жизни Тома Бертрама ничто непосредственно не угрожает.

Возвращаясь к размышлениям Мэри об Эдмунде, как о возможном наследнике, Фанни подумала, что все останется на своих местах, если, по воле Божьей, в чем она была уверена, Том поправится. В случае такого исхода, Эдмунд так и остается небогатым сельским священником, что никак не сможет устроить тщеславную мисс Кроуфорд, которая уже заранее начала возводить свое благополучие на чужой могиле.

Глава 46

Фанни не сомневалась, что ее письмо разочарует мисс Кроуфорд. Однако, зная характер Мэри, она была уверена, что та вскоре вновь повторит свою просьбу, и поэтому каждый день ожидала очередного послания из Лондона. Но прошла целая неделя, прежде чем почтальон действительно вручил ей конверт из столицы от мисс Кроуфорд.

Фанни вздохнула. Она уже предчувствовала, что в этом письме, вернее, короткой записке, Мэри лишь проинформирует ее в деловом стиле о том, что они сегодня же будут в Портсмуте вместе с Генри с тем, чтобы, наконец, увезти ее назад в Мэнсфилд. Теперь девушка лихорадочно соображала, как ей следует себя повести, лишь только экипаж Кроуфордов появится у подъезда. Однако, ее ждал небольшой сюрприз. Как только она прочитала записку, у нее немного отлегло от сердца. Оказывается, никто и не думал пока что за ней заезжать и, таким образом, заставлять ее нарушить распоряжение дядюшки. Мэри писала:

«Только что до меня дошли какие‑ то жуткие скандальные слухи, поэтому я спешу сообщить вам, Фанни, чтобы вы ни в коем случае не верили им, если вдруг что‑ то станет известно и в вашем городе. Мне кажется, тут произошла некая чудовищная ошибка, но уже через день‑ два все прояснится. Во всяком случае, я уверена, что Генри совершенно невиновен и думает только о вас несмотря ни на что. Ни с кем ничего не обсуждайте, не теряйтесь в догадках и не мучайте себя. Не верьте сплетням, скоро я вам обо всем напишу подробно. Я уверена, что пересуды стихнут и выяснится, что это какая‑ то глупая выдумка Рашуорта. Если они и уехали, то я готова поклясться, что не далее, как в Мэнсфилдский Парк, прихватив с собой и Джулию.

Почему вы не хотите, чтобы я за вами приехала? Как бы вам потом не пришлось пожалеть об этом! Подумайте еще раз.

Ваша Мэри ».

Фанни перечитала записку и только пожала плечами. Поскольку никаких скандальных слухов до нее не докатилось, она не могла взять в толк, о чем ей так срочно пытается сообщить мисс Кроуфорд. Ей оставалось только догадываться, что это связано с Уимпол‑ стрит, а также с Генри Кроуфордом. Видимо, там произошла какая‑ то неприятная история, которая может вызвать ревность Фанни и которая уже стала достоянием если не широкой общественности, то, во всяком случае, определенного круга лиц.

Однако мисс Кроуфорд незачем было беспокоиться за Фанни. Девушка только могла пожалеть обитателей Мэнсфилдского Парка, если такие уж слишком неприятные слухи докатятся и до их мест, хотя она всей душой желала, чтобы этого не случилось. Если же Рашуорты действительно выехали в Мэнсфилд, как явствовало из письма, значит, ничего такого чересчур страшного или позорного произойти не могло. По крайней мере, так считала Фанни.

Что же касается мистера Кроуфорда, то это должно было послужить ему хорошим уроком. И если уж он не может быть настолько постоянным, чтобы любить одну‑ единственную женщину, то должен, наконец, перестать домогаться ее, Фанни, и оставить ее в покое.

Однако, как странно все повернулось! Мисс Прайс почти уже поверила, что Генри любит ее, причем любовь его необычна по своей силе. Да и сестра его продолжает писать о том, что он думает только о ней. Тем не менее, наверняка он обращал внимание и на ее старшую кузину, и это было не просто внимание, а нечто большее, иначе Мэри не стала бы упоминать об этом, да еще писать такое срочное послание…

Фанни чувствовала себя довольно неуютно. Что‑ то тревожило ее, но она так и не смогла понять, что же именно, и поэтому решила дождаться следующего письма от мисс Кроуфорд, чтобы все, наконец, прояснилось. Однако проклятая записка не выходила у девушки из головы и, что еще хуже, ей не с кем было обсудить ее или посоветоваться относительно столь странного ее содержания. Мисс Кроуфорд не следовало бы ограничиваться лишь намеками, а стоило быть более откровенной и довериться Фанни, чтобы у той не оставалось уже никаких сомнений.

Прошел день, но писем пока что больше не было. Фанни почувствовала легкое разочарование. За завтраком она по‑ прежнему не могла думать ни о чем другом. Но разъяснения заставляли себя ждать. Когда же днем пришел отец с одолженной у соседа газетой, девушка даже не обратила на него внимания и на время забыла о своих проблемах.

Ее мысли теперь были направлены на нечто другое. Она вспомнила самый первый вечер, который провела здесь, в гостиной. Точно так же сюда вошел отец и тоже с газетой. Правда, тогда он попросил свечу, а сейчас было достаточно светло, и он мог обойтись без нее… Девушка с грустью осознала, что с того первого вечера прошло уже целых три месяца, как она томится здесь. Солнечные лучи проникали в комнату, но они не радовали ее, а напротив, вводили в тоску, поскольку уж слишком сильно отличался солнечный свет здесь, в пыльном городе и там, среди зелени парка. Здесь солнце скорее просто слепило и сверкало, отчего становилось только хуже, потому что, оно высвечивало грязные пятна на мебели и потеки на стеклах. От его лучей не становилось веселей на душе, не хотелось выйти на улицу и немного погреться…

Фанни сидела в кресле, освещенная солнцем. Комната давненько тщательно не убиралась, и поэтому пылинки, потревоженные платьем девушки, когда она вошла сюда, окружали ее как бы золотистым ореолом. Здесь было душно, но Фанни не обращала на это внимания, бесцельно скользя взглядом по убогой обстановке: по засаленным обоям, давно неметеному полу и старому обшарпанному столу, вся поверхность которого была изрезана ее сорванцами‑ братишками. Чайный сервиз был в таком состоянии, что, невзирая на яркое освещение, даже не блестел, весь покрытый засохшими пятнами от кофе и молока.

Невеселые размышления Фанни были прерваны криками матери, которая вдруг увидела, в каком ужасном состоянии пребывает ковер. Как только эта мысль посетила миссис Прайс, она тут же громогласно стала призывать Ребекку, чтобы та незамедлительно занялась его починкой. Отец, до сего времени молча читавший газету и не обращавший ни на кого внимания, неожиданно оторвался от своего занятия и окликнул Фанни. Это было весьма необычно для него, тем не менее, после секундного замешательства, пришла в себя.

– Как там фамилия твоей знаменитой кузины, Фэн? – поинтересовался мистер Прайс в своеобычной грубой манере.

– Рашуорт, – тихо ответила Фанни.

– Они, случаем, живут не на Уимпол‑ стрит?

– Да, – так же тихо и односложно отозвалась девушка.

– Тогда полюбуйся, что творится в этой якобы благородной семейке. – С этими словами он брезгливо протянул дочери газету. – Судя по всему, отношеньица там хоть куда, коли дело попало даже в газеты. Могу себе представить, какой удар это нанесет сэру Томасу, как придворному и истому джентльмену. Я бы на его месте … (тут последовало несколько соленых выражений)… я бы… да черт с ним, муж – не муж, а взял бы веревку и всыпал бы и ему, и своей доченьке, чтобы не позорили отца на старости лет!

Фанни начала читать:

«Наша газета, всегда свято отстаивающая честь и мораль общества, с прискорбием вынуждена поведать читателям о семейном скандале, разыгравшемся в семье мистера Р. с Уимпол‑ стрит. Красавица миссис Р., совсем недавно подписавшая брачный контракт с мистером Р. и обещавшая в самый короткий срок стать одной из законодательниц моды в столице и примером для подражания, неожиданно оставила кров своего мужа. Скандальность происшедшего заключается в том, что вышеупомянутая миссис Р. сбежала с близким другом мужа мистером К., известным в определенных кругах обольстителем и сердцеедом. О цели их путешествия не известно ни их ближайшему окружению, ни редакции».

– Здесь какая‑ то ошибка, – пробормотала Фанни, огорошенная подобным известием. – Этого не может быть. Скорее всего, это какие‑ то другие люди.

Девушка говорила это весьма убежденно, но это свидетельствовало лишь о том, что ее мысли разбегались, и ей было необходимо какое‑ то время, чтобы привести их в порядок. Ее смутные подозрения неожиданно получили столь ужасное и скандальное подтверждение.

Мистер Прайс немного подумал и уже флегматично заявил:

– А может, и вранье. Хотя, черт его знает, ведь полно развелось богатых девиц, пускающихся вдруг на поиски приключений. Да и чему удивляться, если в самой столице такие нравы!

На минуту бросив заниматься руганью с Ребеккой, миссис Прайс соизволила с унылой миной произнести:

– Да, весьма жаль, если это окажется правдой. Как это ужасно. Полюбуйтесь! Десятый раз говорю Ребекке, что надо починить ковер (подтверди, Бетси! ), а она и ухом не ведет.

На этом обсуждение газетной статьи в семействе Прайсов было успешно завершено, и Фанни вновь могла вернуться к своим мыслям.

Некоторое время она находилась как бы в столбняке, но постепенно ее разум оживился и принялся анализировать это беспрецедентное по своей сути происшествие. Фанни была теперь полностью уверена в том, что сообщение газеты правдиво. Записка мисс Кроуфорд, о которой часто задумывалась девушка, получила страшное тому подтверждение. Мэри, безусловно, старалась выгородить брата в глазах Фанни, надеясь, что скандал в семье Рашуортов не получит широкую огласку. Но тщетно. Уж коли об этом напечатала уважаемая газета, редактор которой никогда бы не рискнул опубликовать простую сплетню, это событие сразу перестало быть только семейным делом и наверняка теперь обсуждалось всей столицей.

Со свойственным ей лицемерием Мэри пыталась изобразить все это в глазах Фанни пустяком, не стоящим беспокойства. Теперь мисс Прайс поняла, что имела в виду мисс Кроуфорд под словами «они уехали». Фанни поначалу подумала, что речь идет о чете Рашуорт, а на поверку выходило, что в неизвестном направлении отбыли как раз Мария и Генри.

Эта новость настолько поразила Фанни, что она всю ночь не могла сомкнуть глаз. Ее бросало то в жар то в холод, она вся содрогалась от ужаса и отвращения. «Боже мой! Не прошло и полгода с тех пор, как Мария приняла предложение мистера Рашуорта и стала его женой! – думала несчастная девушка. – Генри Кроуфорд, который не давал мне покоя, постоянно преследуя меня своими уверениями и клятвами в любви и преданности! Еще когда Генри ухаживал сразу за обеими сестрами – вот когда он показывал свое истинное лицо волокиты и искателя развлечений, а вовсе не тогда, когда как настоящий джентльмен распространялся передо мной о своих чувствах и рассказывая о своей благотворительной деятельности. Каким страшным ударом это будет для леди Бертрам и сэра Томаса, которые всегда были образцом нравственности и добропорядочности! »

Фанни также задавалась вопросом, каковы могут быть последствия столь громкого скандала. Особенно она беспокоилась за Эдмунда, поскольку будучи священнослужителем, он должен был быть примером для паствы, а теперь неразумный поступок его сестры мог стоить ему репутации. В результате все семейство Бертрам, доселе жившее в тишине и покое Мэнсфилда, оказалось предметом насмешек и порицания всего света.

Утром Фанни поднялась совершенно разбитой. Она ожидала дальнейшего развития событий, но пока что ничего не происходило. Судя по тому, как отец читал газету, никаких новых комментариев или опровержения опубликовано не было. Особенно взволновало девушку то, что почта не принесла ничего нового от Мэри Кроуфорд, да и из Мэнсфилдского Парка, куда эти вести уже должны были дойти. «Весьма зловещий признак, » – думала Фанни.

Лишь спустя три дня измученная ожиданиями девушка получила письмо Эдмунда, отправленное из Лондона. С трепетом она вскрыла конверт и прочла следующее:

«Дорогая Фанни!

Ты, наверное, уже знаешь о несчастье, постигшем нас. Я молю Бога, чтобы он дал тебе силы все это вынести. Мы находимся в столице уже два дня, но ничего выяснить до сих пор так и не удалось. Никто не знает, куда они направились. Может быть, ты еще не слышала самую последнюю новость – Джулия тоже сбежала со своим возлюбленным. Они уехали с мистером Йейтсом в Шотландию буквально за несколько часов до того, как мы прибыли в Лондон. В любое другое время это показалось бы мне тяжелым ударом, но при нынешних обстоятельствах является лишь небольшой помехой. Силы отца иссякают. Мы больше ничего не можем сделать, но он все еще надеется хоть что‑ либо выяснить. Я пишу сейчас по его личной просьбе.

Сэр Томас хочет, чтобы ты вернулась домой. Твое присутствие необходимо в Мэнсфилде ради моей матери. Я прибуду в Портсмут на следующее утро после того, как ты получишь это письмо. Надеюсь, к этому времени ты уже будешь готова к отъезду. Отец приглашает Сьюзен погостить у нас несколько месяцев. Это я оставляю на твое усмотрение, действуй по собственному разумению, как посчитаешь нужным. Думаю, что ты все же сможешь оценить доброту моего отца в такой трудный для всех нас момент! Пожалуйста, поступай по справедливости. Не обращай внимания на то, если в письме найдешь какие‑ то странности. Ты должна все это простить, учитывая мое душевное состояние. Мне кажется, что наше семейство вступило в полосу невезения. Увидимся утром.

Твой Эдмунд ».

Фанни почему‑ то захотелось выпить чего‑ нибудь крепкого. От чтения этих строк у нее закружилась голова. Завтра! Завтра она уезжает из Портсмута! Она была настолько счастлива, что ей стало не по себе – ведь вокруг столько беды и горя, а она ликует! Случилось непоправимое зло, но она, получается, только выигрывала от этого. Когда, казалось, всяческая надежда начала затухать в ее сердце, вдруг такая радость неожиданно идет сама ей навстречу. Вернуться в Мэнсфилд! Как добр сэр Томас! Он не просто позаботился о ее удобстве, он решил послать самого Эдмунда, да еще приглашает и Сьюзен.

Однако Фанни решила немного успокоиться и обдумать все более тщательно. Нельзя было слепо предаваться своему восторгу, когда вокруг творилось такое! Итак, Джулия тоже скрылась. Но это событие не слишком сильно взволновало Фанни, и хотя оно, разумеется, тоже потрясло девушку, она не могла уже долго и мучительно думать об этом побеге. Фанни сознавала, что предательство Джулии в столь трудные времена для семьи было, несомненно, тяжелым ударом, но тут же ловила себя на мысли, что она уже не в состоянии думать о чем‑ то плохом, когда хорошие новости затмили все остальное.

Любое занятие, даже самое незначительное, способно рассеять тоску и облегчить горестное состояние души. А Фанни теперь предстояло успеть сделать очень многое. И эта приятная суматоха вытеснила из ее сознания даже страшную историю о миссис Рашуорт и Генри Кроуфорде.

Теперь у Фанни просто не оставалось времени на то, чтобы молча сидеть и размышлять над тем, как она несчастна и как переживают свое горе все обитатели Мэнсфилдского Парка. Уже завтра утром ее больше не будет в этом доме. Она должна успеть переговорить с отцом и матерью, подготовить Сьюзен к поездке и приготовиться самой. Начиная что‑ то делать, она вспоминала и о других, пусть самых незначительных делах, а день казался теперь таким коротким! Если раньше время тянулось бесконечно, скрашиваемое лишь беседами с Сьюзен, то теперь минуты летели стремительно.

Хорошее настроение, как известно, легко передается окружающим, и поэтому радость, лишь немного омраченная предыдущими событиями, вскоре охватила и все семейство Прайсов. Особенно приятно было узнать эти новости Сьюзен. Восторгу девочки не было предела, и, глядя на нее, Фанни улыбалась, а на душе у нее постепенно теплело.

Горе семейства Бертрамов больше не обсуждалось. Миссис Прайс поговорила о своей несчастной сестрице не более минуты, а потом спохватилась: куда же складывать одежду Сьюзен? Ведь несносная Ребекка, как всегда, перепортила все коробки в доме! И миссис Прайс отправилась на поиски какого‑ нибудь сундучка или чемодана.

Сама же Сьюзен была вне себя от счастья. Она сопереживала Бертрамам, но поскольку сама не видела ни Марию, ни других своих родственников, то это чувство участия у нее носило весьма относительный характер. Впрочем, четырнадцатилетней девочке это вполне простительно и еще более понятно, что теперь она была целиком и полностью занята сборами в дальнюю дорогу, о чем втайне давно мечтала, увлеченная рассказами Фанни о Парке.

Тем не менее, обе путешественницы были собраны уже к вечеру. Правда, и Фанни, и Сьюзен были настолько возбуждены, что напрасно дали себе слово хорошенько выспаться перед поездкой – из этого у них ничего не получилось, и они очень долго разговаривали уже после того, как легли в постель, хотя обе прекрасно знали, что кузен приедет за ними рано утром.

Ровно в восемь часов Эдмунд вошел в дом Прайсов. Фанни услышала его голос из своей комнаты и тут же поспешила вниз. Ей захотелось немедленно увидеть его и броситься к нему в объятия, но, вспомнив, в каком душевном состоянии сейчас находится кузен, девушка попыталась утихомирить свои чувства. Сейчас ей надо было быть более сдержанной в проявлении собственных эмоций. Да, он был совсем рядом, но он сейчас был, пожалуй, одним из самых несчастных людей на земле. Входя в гостиную, Фанни почувствовала, как у нее подгибаются колени.

Эдмунд стоял один, поскольку Ребекка, открывшая ему дверь, уже удалилась. Он сам протянул ей руки и Фанни, не в силах сдержать себя, прижалась к его груди.

– Моя Фанни… – чуть слышно прошептал Эдмунд. – Моя единственная сестра… Мое единственное утешение …

Прошло уже несколько минут, а они так и стояли, прижавшись друг к другу, не в силах что‑ либо говорить или шевелиться.

Эдмунд пришел в себя первым. Он отвернулся, чтобы собраться с мыслями, а когда снова заговорил, Фанни почувствовала, что голос у него немного изменился. Однако кузен старался произносить слова четко и спокойно, чтобы не выдавать невероятного напряжения, царившего в его душе вот уже столько времени.

– Вы уже завтракали? – поинтересовался он. – Когда вы будете готовы? Сьюзен поедет с нами?

Эдмунда не особенно даже интересовали ответы на вопросы, поскольку он был весь во власти одного желания – как можно скорее отправиться в путь. Он сказал, что экипаж будет подан через полчаса, на что Фанни ответила, что они с сестрой уже позавтракали и полчаса им будет вполне достаточно на окончательные сборы.

Кузен отказался от угощения и решил немного прогуляться, чтобы хоть как‑ то отвлечься от мрачных мыслей. От проницательного взгляда Фанни не укрылось, каким потрясением явилась для Эдмунда семейная трагедия, что, естественно, наложило отпечаток на его лицо.

Подъехал экипаж. Поскольку Фанни покидала Портсмут с облегчением, а ее домочадцы никогда и не были подвержены проявлению родительских чувств, то прощание не затянулось. Смело можно сказать, что для Фанни последний день в родительском доме стал точно таким же, как и первый: никаких слез радости, ставший уже привычным, беспорядок и та же оставляющая желать лучшего еда, до которой, впрочем, ни Фанни, ни Сьюзен, не дотронулись.

Зацокали копыта, и лошади повлекли экипаж к выезду из Портсмута. Трудно описать чувства Фанни, которая ощущала себя выпущенным на свободу узником. Что же касается Сьюзен, то та была в полном восторге, который и не пыталась скрывать.

Путешествие обещало быть довольно молчаливым. Эдмунд изредка тяжело вздыхал, безучастно поглядывая в окно. Будь они с Фанни наедине, возможно, он и поделился бы с ней наболевшим, но присутствие Сьюзен сдерживало его. Они обменивались лишь короткими, ничего не значащими репликами, которые, однако, так и не переходили в настоящую беседу.

Лишь изредка Фанни ловила взгляд кузена или мимолетную улыбку, что действовало на нее успокаивающее. В первый день путешествия он так и не заговорил о предмете их забот и печалей.

На следующий день, собираясь отправляться из Оксфорда, у них выдалось время поговорить. Пользуясь тем, что Сьюзен увлеченно наблюдает за семьей, которая съезжала из гостиницы и была обременена массой вещей, Эдмунд и Фанни отошли к камину. Некоторое время они стояли молча. Потом Эдмунд, как прежде, взял кузину за руку и посмотрел в ее светящиеся добротой и состраданием глаза.

– Я понимаю, Фанни, как должно быть тебе тяжело… – вздохнул он. – Как мог человек, клявшийся тебе в любви, решиться на такую жестокую измену? Теперь ты можешь разделить и мои чувства. Представляешь себе, что переживаю я после всего того, что было между мной и мисс Кроуфорд… – Тут он немного помолчал, сдерживая себя, затем продолжил:

– А ты изменилась, как‑ то повзрослела, что ли… Да, всех нас изменило происшедшее…

Если первый день путешествия выбил Фанни из колеи, поскольку она так долго никуда не выезжала, то второй прошел намного легче. Сознание того, что до Мэнсфилдского Парка осталось рукой подать, словно вдохнуло в нее новые силы. Она наслаждалась открывающимися из окна видами и предвкушала вскоре увидеть столь дорогие ее сердцу места. Лошади в Оксфорде прекрасно отдохнули, так что к окрестностям Мэнсфилда экипаж прибыл еще засветло.

Сьюзен и Фанни были возбуждены, правда, это чувство имело у них различную почву. Девочка радовалась новым местам и свободе, а что касается Фанни, то та еще не представляла себе, как она встретится с леди Бертрам в минуту такого ее унижения, вызванного постыдным поведением дочерей.

Сьюзен немного побаивалась первой встречи со своими далекими родственниками. Сейчас она старалась припомнить все то, чему ее обучала в Портсмуте старшая сестра, чтобы быть на высоте и за столом, и на прогулке. Теперь для нее раскрывался новый мир. Ей предстояло позабыть все те дурные привычки и наклонности, которые были, пожалуй, неотъемлемой чертой семьи Прайсов, за исключением лишь Фанни. Мысленному взору девочки уже рисовались серебряные ложки и вилки, салфетки и даже хрустальные чаши для ополаскивания пальцев после десерта, что, впрочем, было больше навеяно прочитанными ею книгами, которые старшая сестра читала вместе с ней.

Фанни заметила, как сильно изменились окрестности Мэнсфилда с февраля, но как только они въехали в Парк, восторгу ее не было предела. Три месяца, целых три месяца она не видела этих мест. Зима уже кончилась, прошла весна и лето полностью уже вступило в свои права. Девушку переполняли самые радостные чувства, когда ее взору открылись любимые места. Она повернулась к Эдмунду, но тут же потупила глаза, поскольку увидела, что кузен отнюдь не разделяет ее ликования. Напротив, он был мрачен и, видимо, сама обстановка подействовала на него угнетающе.

Фанни как бы очнулась. Уныние Эдмунда передалось и ей, и она внезапно почувствовала, что за всем этим великолепием скрывается атмосфера безрадостной тоски и напряжения.

Разделяя душевную тоску кузена, девушка с тревогой ожидала увидеть внешние проявления горя, поразившего обитателей столь любимого ей Мэнсфилдского Парка – самых близких ей людей.

Когда они подъехали к крыльцу, и Фанни вышла из экипажа, она увидела торжественную вереницу лакеев, выстроенную ей навстречу. Все они хранили гордый и величавый вид. Поднявшись по ступеням, она была встречена самой леди Бертрам, которая, позабыв чопорность, упала в ее объятия и сквозь навернувшиеся слезы произнесла:

– Моя дорогая Фанни! Наконец‑ то ты приехала! Теперь все будет в порядке…

Глава 47

В Мэнсфилдском Парке Фанни ожидало общество из трех человек, каждый из которых считал себя самым несчастным из этой жалкой троицы. Но больше всех страдала, разумеется, миссис Норрис, ведь Мария была ее любимицей, самой дорогой и обожаемой племянницей. Миссис Норрис сама всячески содействовала заключению брака с Рашуортом и каждый раз при случае любила этим прихвастнуть. Разве могла она знать, как печально оборвется этот брачный союз!

Теперь тетушку нельзя было узнать. Из властной дамы она превратилась в забитое, словно поглупевшее и ничего не понимающее существо, равнодушное ко всему происходящему вокруг. Теперь, когда на ее попечении остался больной племянник и сестра, да еще и все хозяйство впридачу, она не знала, с чего начать. Миссис Норрис сама теперь нуждалась в уходе, и нечего было говорить о том, что она смогла бы справиться с такой сложной задачей, которую хотя бы на время возложил на ее плечи сэр Томас. Столкнувшись с настоящей бедой, тетушка растерялась настолько, что оказалась абсолютно бесполезной как помощница. Ни племянник, ни сестра не получали от нее поддержки ни словом, ни делом. Впрочем, Том и леди Бертрам очень быстро поняли это и всеми силами старались не дать угаснуть друг другу. Но и они представляли собой довольно печальное зрелище – двое несчастных, слабых людей, полностью упавших духом. Теперь же, когда прибыла реальная помощь, ненужность и бесполезность миссис Норрис стали совсем уж очевидными.

Том с радостью встретил Эдмунда, так же как леди Бертрам – свою незаменимую Фанни. Тетушка Норрис, вместо того, чтобы обрадоваться поддержке родственников, стала еще более раздражительной. Фанни она теперь воспринимала, как врага всего семейства и считала чуть ли не источником всех бед. По ее мнению выходило, что если бы Фанни приняла предложение мистера Кроуфорда, самого большого несчастья можно было бы избежать.

Сьюзен тоже не понравилась миссис Норрис с первого взгляда. Она считала ее шпионкой, бедной племянницей, приехавшей обобрать своих богатых родственников, и то и дело бросала на, и без того, перепуганную девочку злобные взгляды. Леди Бертрам приняла племянницу со свойственной ей добротой. Конечно, сейчас она не могла проводить с ней много времени или подолгу разговаривать, но она сразу восприняла ее, как сестру своей любимой Фанни, от души расцеловала и произнесла несколько ободряющих добрых слов. Для Сьюзен этого оказалось вполне достаточно. Что касается тетушки Норрис, то девочка просто перестала обращать на нее внимание и относилась как к неизбежному злу. Она не стала сильно переживать о том, что миссис Норрис невзлюбила ее. Кроме того, Сьюзен выросла в довольно сложной семейной обстановке: за свою короткую жизнь она успела привыкнуть и к озлобленности, и к безразличию со стороны взрослых, поэтому ей не составило большого труда просто проигнорировать эту вечно чем‑ то недовольную даму.

Первые дни Сьюзен была предоставлена сама себе. Ей разрешили самой осмотреть дом и усадьбу, чтобы дать побыстрее привыкнуть к новым местам. Девочка ничуть не обиделась на то, что ей здесь никто не занимается – она прекрасно понимала, что взрослые пока что очень нужны друг другу. Эдмунд целыми днями просиживал рядом с братом, а Фанни посвятила себя целиком и полностью леди Бертрам. Она, как и прежде, стала для нее незаменимой помощницей, и даже радовалась тому, что может быть полезной своей тетушке, которую так безгранично любила.

Леди Бертрам находила утешение в долгих разговорах с Фанни. Они могли беседовать часами, при этом тетушка без конца обсуждала одну и ту же проблему, жаловалась на жизнь и таким образом начинала понемногу успокаиваться. Большего ей и не надо было – только получить возможность высказаться и услышать в ответ добрые слова сочувствия и понимания. По‑ другому ее утешить было бы невозможно. И хотя леди Бертрам не отличалась большим умом, но, выслушав сэра Томаса, она, все же, смогла понять, что ее собственная дочь опозорила всю их семью. От Фанни же теперь требовалось только выслушивать, насколько несчастна сама леди Бертрам, не вдаваясь при этом ни в какие комментарии и не высказывать собственных суждений, что девушка и делала.

Однако уже через некоторое время Фанни стала стараться как‑ то отвлекать тетушку и уводить разговор на другие темы, пусть даже самые обыденные и неинтересные. Постепенно леди Бертрам разговорилась и почувствовала интерес к другим жизненным проблемам. Однако время от времени она снова поднимала наболевший вопрос, и тогда выводы были жестокими – для нее поступок Марии означал потерю дочери и несмываемое пятно позора на всем роду Бертрамов.

От тетушки Фанни узнала некоторые подробности печального события. Правда, леди Бертрам нельзя было назвать последовательной рассказчицей, но, прочитав несколько писем от сэра Томаса и сопоставив детали происшествия, которые ей уже были известны, девушка попробовала самостоятельно воспроизвести полную картину событий.

Миссис Рашуорт уехала праздновать Пасху в Твикенгем, к друзьям, с которыми успела достаточно хорошо сблизиться. Это были веселые, жизнерадостные и гостеприимные люди, которых, как выяснилось, неплохо знал мистер Кроуфорд и также был вхож в их дом. Фанни уже знала, что в это время он как раз и отдыхал неподалеку от тех мест. Именно в эти же дни мистер Рашуорт уехал в Бат, чтобы пробыть несколько дней со своей матерью, а потом вместе с ней вернуться в Лондон.

Мария, пока что оставалась, предоставлена самой себе. С друзьями она чувствовала себя полностью свободной, тем более что Джулия за две или три недели до этого уехала с Уимпол‑ стрит к каким‑ то дальним родственникам сэра Томаса. Сейчас и баронет, и его супруга считали, что младшая дочь поступила так специально для того, чтобы ей было проще встречаться с мистером Йейтсом.

После того, как Рашуорты вернулись на Уимпол‑ стрит, сэр Томас получил тревожное письмо от своего старинного лондонского приятеля, который намекал баронету, что тому пора было самому наведаться в столицу, дабы серьезно поговорить с дочерью и как‑ то повлиять на нее, иначе ее подозрительные свидания с мистером Кроуфордом становятся неприятны и ее супругу, и всем окружающим, и якобы по Лондону уже пошел о ней нехороший слушок.

Сэр Томас начал потихоньку собираться в дорогу, однако, никому из родных при этом, не раскрыв содержания письма. И в это время ему пришло второе послание от того же приятеля, который на сей раз поведал о событиях поистине трагических. Миссис Рашуорт сбежала из дома мужа, тот же пребывает в ярости и не находит себе места. Друг сэра Томаса попытался как‑ то успокоить взбешенного супруга, в надежде, что миссис Рашуорт скоро вернется и все обойдется простой семейной ссорой или незначительным скандалом. Но основную шумиху как раз подняла мать мистера Рашуорта и ее служанка, в результате чего замять происшествие уже не было никакой возможности.

Это послание баронет уже никак не мог скрыть от других членов семьи. Сэр Томас тут же отправился в столицу в сопровождении Эдмунда, остальные же остались дома в беспомощном неведении. Они уже не могли ничего предпринять, и им оставалось только ждать вестей от хозяина поместья из столицы. К этому времени новости уже стали известны широкой общественности. Всему виной послужила опять та же неугомонная служанка старой миссис Рашуорт, которая с помощью своей хозяйки растрезвонила о скандале на весь город. Видимо, мать Рашуорта сразу невзлюбила свою невестку. Ведь они общались столь непродолжительное время, что толком так и не сумели составить правильного мнения друг о друге. Тем не менее, озлобленная свекровь с таким удовольствием поведала свету о неверности Марии, словно позабыла о том, как это повлияет на ее сына, и какие будет иметь последствия для него самого.

Так или иначе, но остановить ее не смогли. Но, если бы она вела себя потише, и не стала распространяться о случившемся на всю округу, все равно вряд ли что‑ нибудь удалось бы выяснить, поскольку Мария с тех пор так дома и не появилась. Исчез и мистер Кроуфорд. В тот же день он покинул дом своего дядюшки, якобы, с целью путешествия, и отбыл в неизвестном направлении, как раз в то же самое время, как пропала миссис Рашуорт.

Сэр Томас однако решил подольше задержаться в городе, все еще не теряя надежды что‑ то выяснить и в случае возвращения беглецов как‑ то поддержать Марию, чтобы гнев мужа не был столь жестоким, как того жаждала его мать.

Фанни с трудом представляла себе, что именно должен был испытывать сейчас несчастный баронет. Только один из его детей сейчас вроде бы не доставлял ему душевной боли. Услышав о поступке сестры, Том был настолько потрясен, что состояние его здоровья резко ухудшилось. Он стал чаще жаловаться на боли, и леди Бертрам снова встревожилась за него, пораженная тем, как подействовало на сына безобразное поведение его сестры.

В довершение всего в Лондоне сэра Томаса ждал последний удар – бегство Джулии с любовником. И хотя это событие было слишком незначительным по сравнению с тем, зачем он, собственно, и прибыл в столицу, баронет только поначалу не отреагировал на него должным образом, но потом, все тщательно взвесив, он сильно переживал предательство младшей дочери. Обо всем этом Фанни узнавала из писем, которые давала ей читать леди Бертрам, считая сейчас Фанни самым близким для себя человеком.

Джулия прекрасно знала, что отец в любом случае не одобрил бы ее выбора – он недолюбливал мистера Йейтса, и имел на это весомые основания. Но это было бы еще полбеды. Самое страшное заключалось в том, что она тайно сговорилась с ним о побеге, не дав об этом знать никому из друзей, да еще выбрала для своего поступка самый неподходящий момент. Все это, разумеется, накладывалось одно на другое, и в общем представляло весьма скверную картину. Баронет только сказал, что Джулия выбрала плохого партнера, плохой момент и уж совершенно неприемлемый способ доказать свою привязанность. И хотя ее «грех», конечно, не шел ни в какое сравнение с тем, что натворила Мария, тем не менее, сэр Томас, поразмыслив, счел, что сестрички не очень‑ то далеко ушли друг от друга, и со временем Джулия, может быть, и переплюнет свою старшую сестру.

Фанни от всей души сочувствовала своему дядюшке. Один лишь Эдмунд оставался утешением старости баронета, тогда как остальные дети разбили его сердце. Теперь уж сэр Томас должен был простить Фанни ее неповиновение, вылившееся в отказ от брака с мистером Кроуфордом. Девушка была уверена, что отныне между ней и дядюшкой не возникнет никаких противоречий, а она со своей стороны, сделает все, чтобы утешить сэра Томаса и леди Бертрам, так неожиданно потерявших своих детей, за исключением Эдмунда.

Но Фанни была не совсем права. Баронет сильно переживал за младшего сына. Конечно, эта было не так болезненно, как все прочее, но все же… Сэр Томас был склонен взваливать всю вину за происшедшее на негодного брата Мэри, без сомнения, подавшего пример сестре, в то время как баронет всегда считал мисс Кроуфорд наилучшей партией для Эдмунда. И вот теперь эти мечты пошли прахом.

Когда сэр Томас с сыном находились в Лондоне, от отца не укрылось, насколько тяжелым ударом для Эдмунда была измена его избранницы. После мимолетной встречи с Мэри накануне отъезда в Портсмут его младший сын находился в еще более угнетенном состоянии. От природы добродушный и доверчивый, Эдмунд с большим трудом сдерживал себя, чтобы не впасть в черную меланхолию. Только болезнь брата, да состояние матери удерживали молодого священника от того, чтобы полностью отдаться только своим переживаниям. Как человек высоконравственный, как пастырь, он ставил на первое место страдания и нужды ближнего, являя пример поистине христианского самоотречения. Да, паства Торнтон Лейси могла по праву гордиться своим священником.

Фанни со своей стороны очень хотелось откровенно поговорить с Эдмундом, но пока она не решалась на это. Без сомнения, возврата кузена к Мэри Кроуфорд нечего было и ожидать, но, с другой стороны, девушке хотелось услышать это из уст самого Эдмунда. Только тогда она смогла бы почувствовать себя спокойно и уверенно. За время пребывания в Мэнсфилде у Фанни ни разу не было возможности остаться с кузеном наедине: то его окружали люди, то сама Фанни была занята с леди Бертрам или Сьюзен. У девушки даже мелькнула догадка, что Эдмунд умышленно избегает ее общества, чтобы не начинать откровенного разговора, пока его сердечные раны еще свежи. А хитрить, как Мэри Кроуфорд, или проявлять настойчивость, было отнюдь не в характере Фанни, которая всегда с нежностью относилась к любимому кузену. Она с благодарностью вспоминала, чем обязана Эдмунду с первого своего появления в семье Бертрамов. С сожалением Фанни думала, что должно пройти немало времени, прежде чем само имя Мэри Кроуфорд навсегда сотрется в памяти Эдмунда. Ну что ж, терпения ей не занимать… Но тяжело было видеть любимого человека, стоящего на пороге отчаяния.

Как‑ то раз, дождливым воскресным вечером, возможность для откровенного разговора наконец‑ то представилась. После вечерней проповеди, которая растрогала леди Бертрам до слез, Эдмунд и Фанни остались наедине. Уснувшую тетушку в расчет принимать не приходилось. После долгого молчания Эдмунд, собравшись с духом, обратился к кузине:

– Фанни, дорогая моя, можешь ли ты уделить мне несколько минут своего времени?

– Да, разумеется, – тихо ответила девушка, не ожидавшая, что кузен все‑ таки осмелится первым предложить открыть свою душу.

– Понимаешь, я так долго молчал… Мне было очень тяжело, – продолжал Эдмунд, с трудом подбирая слова. – Но сейчас мне кажется, что я готов побеседовать с тобой. Мне очень нужна твоя поддержка, Фанни… Не беспокойся, я не стану злоупотреблять твоим терпением, но мне сейчас как никогда, нужно твое сочувствие и понимание.

– Хорошо, – еще тише проговорила Фанни и приготовилась выслушать все, что накопилось в душе ее любимого кузена.

Девушка была вся внимание. На лице ее отображались то озабоченность, то любопытство, то боль, то восхищение. Она не сводила взгляда с кузена, стараясь уловить каждую нотку его голоса. Итак, он все же действительно виделся с мисс Кроуфорд. Его пригласили на встречу с ней. Он получил записку от леди Сторнауэй, которая просила его срочно прийти, хотя бы в последний раз. Она пояснила, что сестра Генри сейчас находится в состоянии полной растерянности, и непонимания происходящего и было бы неплохо навестить ее. Разумеется, Эдмунд не смог отказать девушке, которую постигло такое несчастье, как предательство собственного брата, поэтому он решил на прощанье заглянуть к ней хотя бы на несколько минут.

Услышав эти слова, Фанни немного испугалась. Неужели он до сих пор питает к ней нежные чувства, даже после того, что случилось? Но Эдмунд продолжал свой рассказ, и страхи Фанни постепенно растаяли.

– Она встретила меня у дверей, – продолжал кузен. – Я заметил, что мисс Кроуфорд действительно была чересчур возбуждена и выглядела довольно расстроенной. Но прежде чем я успел раскрыть рот, чтобы как‑ то утешить ее, она заговорила сама, да так, что я был буквально поражен.

«Я слышала, что вы приехали к нам в Лондон, – заявила мисс Кроуфорд, как будто речь шла о чем‑ то повседневном, – и мне захотелось повидаться с вами. Давайте обсудим эти печальные события. Что может быть ужасней глупости двух наших родственничков? »

– Я не мог отвечать, Фанни, настолько меня поразила сама суть ее речей. Видимо, выражение моего лица выдало меня, потому что мисс Кроуфорд тут же все поняла и моментально изменила тактику. Как же она иногда умеет все схватывать буквально на лету! Тут же Мэри приняла трагическую позу и замогильным голосом продолжала:

«Разумеется, я не собираюсь оправдывать Генри и утверждать, что его соблазнила ваша сестра, хотя могла бы»… Представляешь, Фанни, это была только первая фраза! Думаю, нет смысла пересказывать тебе всю ее речь, ибо она была ужасна даже для меня. А твоя тонкая натура, наверное, не вынесла бы и половины такого монолога. Не хочу вспоминать ее слова, хотя несколько выражений надолго застрянут у меня в памяти. Короче говоря, она злилась на Генри за то, что моя взбалмошная сестра каким‑ то образом вскружила ему голову, хотя ему было на нее ровным счетом наплевать. И из‑ за своей прихоти он потерял женщину, которую обожал и превозносил до небес. А что касается Марии – то эта бедная дурочка возомнила себе, будто ее любит тот, кто уже давно показал по отношению к ней свое полное безразличие… Фанни, ты можешь себе представить мои чувства в тот момент? Ей показалось, что Мария и Генри просто совершили какую‑ то глупость, так сказать, «взбрыкнули». Подумаешь, дескать, какое несчастье! Пройдет их дурь, и все будет снова хорошо… Ни тени ужаса в глазах, ни волнения, ни переживаний! Вот что сделал с мисс Кроуфорд Лондон и ее ужасные подруги! Она испорчена, Фанни, и испорчена навсегда!..

Эдмунд перевел дыхание и продолжал уже более спокойным, рассудительным тоном:

– Мне нужно высказаться, Фанни, раз и навсегда. Больше я не буду вспоминать об этом. Мэри считала брата и миссис Рашуорт виноватыми только в том, что их, в конце концов, разоблачили. Оказывается, им надо было действовать поаккуратнее, и тогда все сошло бы с рук. Ты не поверишь, но она действительно считает, что они погорели из‑ за собственной глупости! Слишком уж прозрачной оказалась поездка Генри в Ричмонд, пока Мария гостила у своих приятелей в Твикенгеме. И вот из‑ за собственной неосторожности и неосмотрительности теперь ее милый братец потерял такую выгодную для себя партию, как мисс Прайс! Вместо того чтобы продолжать ухаживать за тобой, Фанни, он был уже вынужден сбежать вместе с моей сестрой!

Эдмунд снова замолчал, не в силах продолжать.

– Но что ты мог сказать на это? – изумилась Фанни.

– Ничего. Впрочем, она все равно ничего бы не поняла, даже если бы я и попытался ее вразумить. Я по‑ прежнему стоял в прихожей, не в силах шелохнуться. Мне показалось, что все это страшный сон, и я должен проснуться, чего бы это ни стоило. А потом… Потом она заговорила о тебе, Фанни. Она очень сожалела, что теперь‑ то наверняка потеряет тебя… Но тут надо отдать ей должное. Здесь она была почти искренна и очень аккуратна в выборе выражений… Впрочем, она всегда хорошо к тебе относилась. Она сказала:

«Он бросил такую женщину, которой ему больше никогда не встретить. Только она могла бы повлиять на него и сделать из него человека. С Фанни Генри был бы по‑ настоящему счастлив»…

Милая Фанни, может быть, я делаю тебе сейчас больно, делясь своими воспоминаниями, но пойми, это нужно. И нужно для нас обоих. Ты ведь не хотела бы, чтобы я все это держал внутри себя, верно? Но если тебе неприятно, только скажи, и я замолчу.

Но Фанни не стала ничего говорить ему.

– Слава Богу, – вздохнул Эдмунд. – Кстати, мы всегда считали, что сердце, не знавшее коварства, не знает и страданий. О тебе, Фанни, она говорила довольно тепло, и мне поначалу даже показалось, что это было искренне и шло от чистоты чувств. Но даже и здесь она осталась верной себе, это было не восхищение, а какая‑ то смесь зависти и злобы. Забыв обо всем, она вдруг выкрикнула:

«Почему Фанни не вышла за него замуж? Она одна во всем виновата! Простофиля! Я ей никогда этого не прощу. Если бы она дала свое согласие, то Генри бы сейчас уже готовился к свадьбе, и ему было бы не до пустых романов и ухаживаний! Тогда ни к чему ему было бы волочиться за миссис Рашуорт. Все бы закончилось счастливо, и он позволял бы себе приударять за ней раза два в году – в Сотертоне и у себя в Норфолке. А это вполне можно вытерпеть! »

– Жестокая! – воскликнула Фанни. – Какая она жестокая! В такой момент она еще могла шутить! Или это были вовсе не шутки?..

– Вот именно, – грустно подтвердил Эдмунд. – Я считаю, что она вообще не намеревалась обидеть меня или оскорбить. Все, о чем она говорила, казалось для нее вполне естественным – в порядке вещей. Именно этим она и страшна. Мэри настолько испорчена, что не понимает всего ужаса случившегося. Она говорит об этом так, словно ее вообще не касается чужая боль, будто она услышала от кого‑ то давно забытую старую историю. Но она чересчур расчетлива. Вряд ли она стала бы вести себя жестоко по отношению к человеку, который все‑ таки может ей пригодиться. Во всяком случае, в отношении меня она старалась быть осторожнее. Хотя у нее это не слишком получалось. Но теперь мне стало полегче, Фанни, и я, уже ни о чем не сожалею. Лучше было один раз пережить то, что мне довелось, и потерять ее навсегда, чем обманывать себя и закрывать глаза на ее характер и взгляды на жизнь. Я ей так и сказал обо всем.

– Правда?

– Да, когда я уходил, то на прощанье сказал ей все именно так.

– Так сколько же ты пробыл у нее?

– Ровно двадцать пять минут, хотя это время показалось мне вечностью. А еще она говорила о том, что теперь самое главное – добиться того, чтобы Генри и Мария поженились. И снова она произносила слова твердо и спокойно, будто и не случилось ничего особенного. Я был поражен… – Эдмунд замолчал. Ему надо было сосредоточиться и собраться с силами, чтобы продолжить свой невеселый рассказ. – Она прямо так и заявила:

«Мы должны все вместе убедить Генри, что ему надо теперь жениться на Марии. К сожалению, ему надо будет еще вбить в голову, что о Фанни и думать больше нечего. Но так как он скомпрометировал замужнюю женщину, то теперь Марию, разумеется, кроме него, никто и не возьмет. Поэтому, я думаю, тут у нас больших сложностей не предвидится. Я имею на Генри достаточно сильное влияние, поэтому со своей стороны обещаю поддержку.

Семья у вас респектабельная, поэтому уже через пару лет, когда острота событий сотрется, я думаю, можно будет понемногу подумывать и о восстановлении связей. В некоторые круги ее, разумеется, никогда больше не допустят, но что касается людей не слишком значительных, то тут она может кое на что и рассчитывать. Тем более, если будет сама давать обеды и вечеринки – всегда найдутся такие любители бесплатных развлечений, которые составят круг ее новых знакомых.

Я могу посоветовать вам только одно. Следите, чтобы ваш отец вел себя потише. Пусть не вмешивается в их дела, чтобы не испортить все окончательно. Скажите ему, пусть успокоится и пустит это дело на самотек. Если он постарается разлучить их и заберет Марию к себе, то шансов на их брак не останется никаких. Я прекрасно знаю своего брата. Стоит ему выпустить женщину из поля зрения, как она перестает для него существовать. Пусть сэр Томас положится на его честность и привязанность – вот тогда все закончится благополучно. А если он отнимет у Генри свою дочь, то таким образом оставит ее навсегда без мужа».

Рассказав это, Эдмунд опустил голову и показался Фанни таким несчастным, что она уже пожалела о том, что согласилась выслушать его, и таким образом вновь всколыхнула затихшую было боль. Некоторое время они сидели молча, и девушка ждала, когда кузен заговорит снова.

– Ну вот, Фанни, – наконец произнес он, – я поведал тебе практически обо всем, что произошло. – Осталось совсем немного. Честно говоря, когда я входил к ней в дом, я был в таком состоянии, что считал, будто еще хуже мне уже никто сделать не может. Оказалось, что я жестоко ошибся. Она добивала меня каждой своей фразой. Для меня это было тяжелым испытанием. Конечно, я считал, что неплохо знаю Мэри, и прекрасно сознавал, что мы с ней сильно отличаемся в некоторых вопросах и во многих точках зрения. Но я и предположить не мог, чтобы это отличие было столь значительным. Меня просто потрясло то, как она трактовала преступление, совершенное моей сестрой и ее братом (я сейчас не хочу говорить о том, кто из них в этом больше виноват). Ее волновали только последствия. Она полностью оправдывала их и старалась не разрушить этот порочный союз, не отвернуться от них, а напротив, поженить их. Да еще подумала, будто я, как брат Марии, должен буду этому всячески содействовать.

Анализируя все это, я понял, что, оказывается, никогда и не понимал мисс Кроуфорд. Как же я мог быть таким недальновидным, как мог так ошибаться в течение полугода! Ну что, поделом мне. Теперь я навсегда распрощался и с прошлой дружбой, и со своими чувствами и с надеждами на будущее. Но в глубине души мне бы хотелось, чтобы все то хорошее, за что я полюбил мисс Кроуфорд, все‑ таки возобладало в ее душе над пороками, и тогда я со спокойной совестью мог бы с нежностью вспоминать свои несбывшиеся мечты. Даже если она и никогда не принадлежала бы мне, все же я хотел бы сохранить в сердце ее, когда‑ то дорогой мне образ.

Собственно, все это я и высказал ей, пусть не так спокойно и последовательно, как сейчас тебе, Фанни. Она была удивлена, даже больше, чем просто удивлена. Представь себе, какую смесь чувств она должна была испытывать! Могу признаться, что где‑ то внутри у меня еще тлел уголек надежды, но, к сожалению, из всей этой бури чувств, бушевавших в душе мисс Кроуфорд, победило одно – пренебрежение. Если бы она смогла, она бы рассмеялась мне в лицо. Впрочем, ее ответ прозвучал настоящей издевкой:

«Вы что, мистер Бертрам, репетируете передо мной часть своей очередной проповеди? Да, ваши устаревшие аскетические взгляды, конечно, принесут вам неувядаемую славу в каком‑ нибудь глухом приходе вроде вашего Торнтон Лейси. Могу себе представить, как будут довольны вами все старые девы и ханжи. Вы, безусловно, достойны стать главой общества методистов или же ваш дар найдет себе применение в какой‑ нибудь миссии. Да‑ да, возможно, вас пошлют в качестве миссионера в одну из наших колоний».

Она всеми силами пыталась скрыть под напускным безразличием и насмешками те чувства, которые на самом деле испытывала, но ей это плохо удавалось. Я со своей стороны, совершенно успокоившись, пожелал ей всяческого добра и выразил надежду, что когда‑ нибудь она научится правильно понимать и привязанность, и порядочность, и чувство долга. Но заметил при этом, что жизнь – учитель жестокий. С этими словами я откланялся и покинул ее.

Не успел я сделать и нескольких шагов, как она окликнула меня. Я обернулся, все еще надеясь на что‑ то, но натолкнулся на ее улыбку – улыбку развращенной кокетки, так неподходящую к серьезности того, что произошло между нами. Улыбка была игривой и какой‑ то призывной, и чисто инстинктивно какая‑ то часть моей души устремилась к Мэри, но я взял себя в руки и пошел, уже не оборачиваясь. Вот и все, Фанни, вот чем закончилось для меня то, что длилось более полугода. Какие мечты, какие надежды – и такой безрадостный финал!.. Ну что ж, спасибо за то, что ты терпеливо выслушала меня. Теперь, когда я выговорился, мне стало намного легче.

Рассказ Эдмунда произвел на Фанни такое впечатление, что несколько минут она не могла вымолвить ни слова. Потом вздохнула, посмотрела на Эдмунда и по обоюдному молчаливому согласию этот тяжелый разговор прекратился. Только Эдмунд сказал напоследок, что больше к этой теме они возвращаться не будут.

Но занятые разговором, они не заметили, что леди Бертрам, до тех пор мирно дремавшая в кресле, проснулась и невольно стала свидетельницей окончания их беседы. Уловив слова «мисс Кроуфорд», она сочла нужным включиться в разговор.

– Да, – меланхолически произнесла она, – мисс Кроуфорд – чудесная девушка, щедро наделенная красотой. Выйди она замуж за достойного джентльмена, способного обуздывать ее порывы, из нее бы получилась замечательная спутница жизни. Как жаль, что этого не произошло!

Она даже не обратила внимания, как подействовали ее слова на Эдмунда. Но тут вмешалась Фанни, которая теперь могла вступать в разговор по своему усмотрению и постаралась перевести беседу в другое русло, напомнив тетушке, что у них сейчас самая главная задача – это поставить на ноги Тома, а не обсуждать недостатки и достоинства мисс Кроуфорд. При этом она посмотрела на Эдмунда, как бы надеясь на его молчаливую поддержку. Поскольку леди Бертрам редко подолгу интересовалась посторонними, а дома сейчас хватало более неотложных дел, сразу согласилась с этим.

Собравшись с духом, Эдмунд сказал, что отныне леди Бертрам и Фанни – единственное женское общество, в котором он нуждается. У него есть любящая мать и заботливая кузина, а этого ему вполне достаточно. На этом разговор и прекратился.

Глава 48

Мое перо не в силах дальше описывать несчастья, неудачи, печальные события и семейные неурядицы. Пусть другие следуют этим путем, а мне пришла пора рассказать о том, что было дальше, воздать всем по заслугам, всех примирить и всех, в допустимых пределах, оправдать перед людьми и Богом…

Моя Фанни, как я отмечаю с чувством глубокого удовлетворения, наконец‑ то получила достойную ее чудесного сердца награду и счастлива тем более, какие невзгоды и волнения пришлось ей пережить в Мэнсфилдском Парке. Поначалу ее успокаивало и воодушевляло то, что она наконец‑ то вернулась в дом, который считала своим, ощутила постоянную в себе необходимость и любовь всех окружающих. Она перестала ощущать себя бедной родственницей и приживалкой. Прекрасные отношения, которые у нее установились со старшим из братьев Бертрам, которого она с самого начала немного дичилась, тоже немало тому способствовали.

Сэр Томас после своего возвращения из Лондона вновь вернул племяннице свою любовь и благосклонность, которых, впрочем, и не лишал ее, а просто хотел поставить на место и заставить прислушиваться к старшим, когда она отказалась от брака с Кроуфордом. Что касается последнего, то Фанни была по‑ настоящему счастлива, так как навсегда избавилась от назойливого ухажера, который, делая ей предложение и еще не получив согласия, уже искал развлечений на стороне. Поистине то, что случилось с Генри, послужило к вящему удовлетворению юной мисс Прайс.

Вместе с тем то, что Эдмунд наконец‑ то вырвался из тенет, расставленных достойной сестрицей Генри и покинул мир иллюзий, самим им созданный, – все это подействовало на Фанни наилучшим образом, чего нельзя сказать о самом Эдмунде. Еще долгое время его лицо носило печать пережитых страданий, в мыслях он часто возвращался к счастливым временам, которые оказались столь скоротечны, а как показала жизнь, являлись сплошным обманом. Фанни, конечно, от всей души жалела кузена, но в ее жалости было больше радости и торжества, чем печали и сочувствия. Она прекрасно понимала, что Эдмунд, даже добившись вожделенной Мэри Кроуфорд, в самое короткое время испытал бы, наверное, еще большие невзгоды. По мнению Фанни, лучше было мужественно и навсегда уничтожить в себе это чувство, чем потом расплачиваться за ошибку всю жизнь.

Бедный сэр Томас признавал свои ошибки в воспитании детей и поэтому страдал дольше всех. Он понимал, что не должен был допускать брака Марии с Рашуортом, ведь он прекрасно видел, что у дочери не было к Джеймсу никаких чувств, и он должен был воспрепятствовать этому союзу. Но он преспокойно разрешил ей выйти замуж, подумав, что этот брак принесет всем только выгоды. Сам же он руководствовался здесь собственными эгоистическими побуждениями, ничуть не беспокоясь о последствиях.

Чтобы такое сильное чувство вины стерлось, потребовалось немало времени, хотя сама миссис Рашуорт практически не ощутила на себе того несчастья, которое навлекла на всю семью. Единственной отрадой для баронета оставался Эдмунд, да еще Том, на которого болезнь неожиданно повлияла положительным образом. Что же касается Джулии, то ее брак оказался не такой уж большой авантюрой, какой представлялся сэру Томасу вначале. Джулия, вышедшая замуж за мистера Йейтса, умоляла отца простить ее, и тот, наконец, смягчился. Тем более, что мистер Йейтс зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Хотя он был еще несколько непоседлив, что характерно молодости, но баронет был приятно удивлен, узнав, что Джон не только владеет обширным поместьем, но и весьма разумно им управляет. Он не был обременен долгами, как ранее слышал сэр Томас, а скорее, наоборот, располагал значительным состоянием. Узнав мистера Йейтса поближе, баронет стал относиться к нему все лучше и лучше, и, наконец, мистер Йейетс был принят в семью как полноправный член.

Что же касается Тома, то после выздоровления он повзрослел и остепенился. От его юношеских порывов и безрассудства не осталось и следа. Создавалось такое впечатление, что страдания телесные излечили его душу от тяги к шумным компаниям и различным безумствам. К тому же он чувствовал себя косвенно причастным к тому, что произошло на Уимпол‑ стрит, так как именно он вселил в сестер (в частности, в Марию) тягу к интимным приключениям, когда занимался постановкой спектакля. Теперь же он решил, во искупление грехов молодости, во всем помогать отцу и вместе с ним взял на себя управление имением. Убедившись в том, что Тому можно доверить распоряжаться финансами, сэр Томас понял, что у него вырос достойный наследник и сам он мог посвятить остаток дней своим любимым цветам.

Такие отношения в семье не замедлили сказаться и на Эдмунде. Поначалу мрачный и задумчивый, он постепенно оттаивал, прогуливаясь по парку, подолгу беседуя с Фанни и помогая отцу.

Эта почти идиллическая обстановка была целебной для сэра Томаса, который иногда все‑ таки укорял себя за то, что не смог должным образом заботиться о воспитании детей. До конца своих дней он так и не сумел избавиться от чувства вины, которое, впрочем, справедливости ради, следовало бы разделить на троих: его самого, леди Бертрам и, конечно, тетушку Норрис, с ее безудержной лестью в адрес племянниц, которых она постоянно ставила в пример Фанни.

Недостатки воспитания Марии не замедлили сказаться. Некоторое время она жила с мистером Кроуфордом, лелея надежду стать его женой, но время шло, а Генри никаких шагов к тому, чтобы узаконить их союз, не предпринимал. Мало того, постепенно выяснилось, что они друг другу совершенно не подходят и их совместная жизнь превратилась в ад. Мария упрекала Генри в том, что он охладел к ней, на что мистер Кроуфорд неизменно отвечал обвинениями в том, что она соблазнила его и разрушила его счастье с Фанни, в которую, по его словам, он был безумно влюблен. Это привело к тому, что они вконец рассорились и разошлись, навсегда позабыв друг друга.

Мистер Рашуорт со временем успокоился и, обладая большим состоянием и огромными связями, без труда расторг опозоривший его брак. Тем более, что общественное мнение было на его стороне. Оказалось, что мистер Рашуорт прекрасно знал, что жена его не любит и пользуется малейшей возможностью поиздеваться над ним в кругу своих друзей. Хоть и недалекий по натуре, но, тем не менее, истый джентльмен, он не выносил «сор из избы» лишь потому, что радел о доброй славе своей фамилии. Потосковав некоторое время, он вновь женился, хотя прекрасно понял, что до конца своих дней обречен вызывать у женщин лишь корыстный интерес, так как ни внешностью ни умом привлечь их не мог. Он женился на довольно симпатичной веселой девушке, и дальнейшая его судьба читателя, наверное, не занимает.

Некоторое время семья Бертрам обсуждала судьбу Марии. На защиту своей любимицы встала миссис Норрис, которая с пеной у рта доказывала, что раскаявшуюся неверную жену надо пожалеть и простить. Защищая бывшую миссис Рашуорт, тетушка Норрис во всем обвиняла бедную Фанни, прибегая порой просто к оскорблениям. Это не могло продолжаться долго, и баронет, в весьма решительных выражениях, пресек попытки миссис Норрис навязать семье свое решение. Со всей непреклонностью он дал понять, что, конечно, обеспечит своей дочери безбедное существование, но на большее она может не рассчитывать, к каким бы заступникам та ни обращалась. Рана, нанесенная ему дочерью, оставила шрам на всю жизнь, и он не склонен был простить ее и относиться к ней по‑ прежнему. Поведение тетушки Норрис также дало сэру Томасу повод поговорить с ней серьезно, да так, что той пришлось задуматься о своем будущем.

Миссис Норрис приняла экстравагантное решение покинуть Мэнсфилдский Парк, чтобы посвятить себя заботе о «несчастной» Марии. Она собиралась уехать вместе с ней куда‑ нибудь, пусть даже в другую страну, где жить уединенно, ни с кем не общаясь. Учитывая характер обеих дам, можно смело сказать, что это было для обеих достойной карой за все те беды, которые они принесли семейству Бертрам.

Сэр Томас с огромным облегчением, если не сказать, с удовольствием, воспринял это известие. Со дня возвращения с Антигуа его отношения с сестрой жены, и без того не слишком теплые, день ото дня становились все более прохладными. Лишь врожденное благородство баронета не позволяло этим отношениям перерасти в открытую ссору. Он терпел ее в доме, как неизбежное зло, и был обрадован тому, что не ему самому пришлось принимать такое решение, время для принятия которого, уже давно наступило. От тетушки Норрис не было решительно никакой пользы – она только вносила нервозность в любой разговор, чего бы он ни касался, а ее отношение к Фанни, которую очень любил сэр Томас, явилось последней каплей, заставившей баронета не препятствовать миссис Норрис в исполнении ее решения. Дело в том, что после бегства миссис Рашуорт характер ее стал просто невыносимым, и никто в Мэнсфилдском Парке не сожалел о том, что она их покидает. Даже Фанни, которая привыкла к миссис Норрис с детства, ни чуточки не переживала.

Джулия, несколько обделенная повышенным вниманием миссис Норрис, всегда чувствовала себя на вторых ролях по сравнению с Марией, которая была любимицей тетушки. Может быть то, что миссис Норрис сосредоточила всю заботу на Марии, Джулия избежала печальной участи последней. Она не была так высокомерна и надменна, как ее сестра, избалованная постоянными восторгами тетушки.

После «театральных» приключений летом, когда Генри Кроуфорд пытался ухаживать за обеими сестрами, а потом переключился на Марию, Джулия нашла в себе силы не страдать и не убиваться по нему. Напротив, даже когда Генри начал захаживать на Уимпол‑ стрит к Рашуортам, Джулия предпочла больше не жить в доме сестры, а переехала к дальним родственникам. Это не имело никакого отношения к мистеру Йейтсу, как это пыталась представить Мэри Кроуфорд.

Дело в том, что скандал, который по представлениям Джулии, неминуемо должен был разразиться, испугал девушку. Будучи по натуре эгоистичной, как и ее сестра, она предпочла остаться в стороне от скандала и поэтому покинула Лондон. Конечно, она опасалась гнева отца, но совершенно правильно рассчитала, что на фоне бегства законной жены от мужа, ее поступок будет выглядеть невинной шалостью. А эгоизм ее проявился в том, что она не подумала даже о больном брате, а беспокоилась только о собственном благополучии.

Генри Кроуфорд с ранних лет был избалован богатством и перспективой неограниченных возможностей, которую сулили огромные связи его родственников. В результате он вырос тщеславным, самоуверенным, самовлюбленным, короче, смотрел на жизнь как на весьма забавную игру. А состояние, которым владела семья, делало любой проигрыш в этой игре не более чем мелкой неприятностью, которую можно легко забыть. Даже в отношениях с женщинами он вел себя, как за карточным столом, находя удовольствие не столько в выигрыше, сколько в том, чтобы пощекотать нервы, да понаблюдать за смятением соперника.

Возможно, конечно, чувства, которые он испытывал к Фанни, и были искренни, но ему приходилось ждать, а ждать, как известно, он не любил. Если бы Фанни ответила ему взаимностью, как знать, не исключено, что характер Генри мало‑ помалу начал бы исправляться. Правда, верится в это с трудом. Как только мистер Кроуфорд стал вхож в лондонский дом Рашуортов, в нем наверняка, при взгляде на Марию, вновь проснулись чувства игрока. Он не мог допустить, чтобы какой‑ то туповатый увалень увел у него выигрыш из‑ под самого носа. Несомненно, он приложил определенные усилия – чему результатом стал позорный бракоразводный процесс Рашуортов. Но мне кажется, даже учитывая написанное выше, что Фанни, в случае ее согласия на брак с мистером Кроуфордом, также ждала незавидная судьба.

Действительно, человек, управляемый лишь своими страстями, не может составить счастье другого, особенно такой утонченной и ранимой натуры, какой была Фанни. Уехав из Портсмута в Лондон, он тут же забыл свои клятвы и благие намерения, о которых говорил мисс Прайс, и, падкий на лесть, принял первое же приглашение на вечеринку, которую давала миссис Фрейзер. Там он встретил достаточно холодный прием со стороны миссис Рашуорт, чему был несказанно удивлен и, увлекаемый азартом, мигом забыл и свои обещания, и дела в Норфолке, одержимый одной мыслью – победить. К чему привела эта победа, читатель имел возможность видеть.

Доктор Грант к тому времени уже получил сан каноника в Вестминстере. Это было прекрасно, потому что после случившегося мирное сосуществование семьи Бертрам и семьи Грантов представлялось не то что проблематичным, а скорее невозможным. Так что отъезд их из Мэнсфилда позволил избежать нежелательных эксцессов, если бы таковые возникли.

Единственный, кто по‑ настоящему выигрывал от этого переезда, была миссис Грант. Конечно, ей было жаль расставаться с людьми, к которым она привыкла и где‑ то полюбила. Но обладая от природы жизнерадостным характером, она тут же нашла в этом и положительные стороны. Еще бы! Променять захолустье на Лондон! А поскольку они с сестрой решили жить вместе, то по всему было видно, что скучать им не придется. Мало того, что круг знакомых мисс Кроуфорд был достаточно велик, новое назначение доктора Гранта на весьма высокую должность обещало еще более его расширить.

Через некоторое время доктор Грант скончался от удара. Но надо сказать, что траур был недолог, и вскоре в доме миссис Грант подобралась великолепная компания. Она сама, мисс Кроуфорд и ее достойный братец. В доме было всегда полно гостей, так как мисс Мэри Кроуфорд помимо красоты обладала еще и значительным состоянием, так что от претендентов на ее руку и сердце не было отбоя. Можете себе представить, какая веселая атмосфера окружала отныне вдову Грант. Столь бурная жизнь и восторг поклонников вскоре начисто вытеснили воспоминания об Эдмунде Бертраме из и, без того ветреной головы красавицы Мэри.

Сам же Эдмунд находился в наивыгоднейшем положении. Как только мысли об утрате мисс Кроуфорд окончательно покинули его, он совершенно успокоился и стал по‑ прежнему веселым и очаровательным. Пребывая отныне в прекрасном расположении духа, он вдруг по‑ новому, совсем другими глазами взглянул на свою верную и любящую кузину. Он был поражен! Такая великолепная девушка, мечта, все это время была рядом с ним, а он практически не замечал ее, прибегая к ней лишь как к утешению в своих печалях. Теперь же Эдмунд увидел перед собой (а до сих пор он относился к Фанни так же, как и в первые дни их знакомства) очаровательную молодую женщину, которая к тому времени расцвела как цветок. Отныне не Фанни ждала от Эдмунда ласкового слова или взгляда, а он сам жадно ловил ее улыбки и малейшие проявления любви к нему.

Я умышленно не воспроизвожу эти события хронологически точно. Пусть каждый читатель по своему разумению определит время дня, месяца или года, когда Богу было угодно соединить эти два сердца, как будто созданные друг для друга. Со всем пылом нерастраченных чувств Эдмунд обратил всю отпущенную ему природой любовь и нежность на свою прекрасную кузину. Она, впрочем, отвечала ему взаимностью, так как (если читатель помнит) Эдмунд всегда был для нее самым дорогим и любимым человеком – мечтой и грезой ее девичьих снов.

Ореол невинности и беспомощности, окружавший ее, постепенно рассеивался и перед глазами Эдмунда была уже не та девчушка, к которой он так привык, нет. Она стала для него желанней всех на свете, в ней воплотилось самое светлое, самое доброе, самое дорогое. С десятилетнего возраста Эдмунд оберегал и защищал ее, был для маленькой Фанни не только другом, но и внимательным и заботливым учителем. Нужно ли удивляться, что теперь, когда Фанни выросла, она отвечала ему самой трогательной любовью и преданностью? Можно сказать, что труды Эдмунда не пропали втуне – он сам вырастил для себя эту прекрасную орхидею.

Учитывая все это, читатель, наверное, догадался, что Эдмунд определил свой дальнейший жизненный путь рука об руку с Фани, и с этого пути его уже было не свернуть. Трудно найти двух других людей в Мэнсфилде, которые бы так заслуживали обоюдного счастья. Будучи знакомы столько лет, они должны были и дальше прошествовать по жизни в полной гармонии. И, как оказалось, сэр Томас признался впоследствии, что он не желал для своего Эдмунда лучшей избранницы, чем его любимая Фанни – девочка, превратившаяся в невесту буквально на его глазах и в его семье, благодаря, к тому же, заботам его сына.

Оглядываясь назад, баронет ловил себя на мысли, что больше всего на свете ему хотелось бы иметь такую дочь, как Фанни. Это была бы поистине гордость семьи Бертрам, чего девушка, безусловно, заслуживала. Но сэр Томас был не в проигрыше – он получил чудесную невестку, которая была украшением его дома и утешением его старости. Мысль о том, что именно он сделал детство бедной девочки по возможности счастливым, он испытывал затаенное чувство радости и гордости.

Молодая пара обосновалась в Торнтон Лейси, что было весьма удобно. Они имели и свой дом и в любое время были желанными гостями в доме сэра Томаса.

Единственным, пожалуй, человеком, возражавшим поначалу против этого брака, была леди Бертрам, которая настолько привыкла за эти годы к Фанни, что и мысли не могла допустить остаться без своей любимой племянницы. Но видно отныне сама судьба благоволила обитателям Мэнсфилдского Парка. За всеми последними заботами и хлопотами в доме Бертрамов как‑ то упустили из виду Сьюзен. Кроме Фанни на нее практически не обращали внимания и настолько привыкли к ней, что она стала уже заранее, почти что членом семьи. Теперь леди Бертрам могла быть спокойна, история повторялась – место одной дочери миссис Прайс заняла другая. Сьюзен, хотя и не напоминала Фанни в детстве, поскольку была очень веселой, подвижной и шумноватой, но все равно ее обаяние молодости покорило сердце леди Бертрам, и она ничуть не возражала против такой замены. К тому же Фанни, общаясь с сестрой, многому научила ее, сама Сьюзен привыкла работать еще в доме матери, частенько заменяя собой служанок, так что, и с этой стороны все было в порядке. Почитать книгу, заняться рукоделием или накрыть стол к чаю – все это Сьюзен делала с удовольствием и очень ловко. Словом, леди Бертрам не было оснований пожаловаться. Через некоторое время они уже души не чаяли друг в друге.

Мистер Уильям Прайс, лейтенант флота Ее Величества, тоже благоденствовал, и являлся для сэра Томаса образцом порядочного человека и офицера. Баронет даже подумывал о том, что если под руководством Фанни выросла такая прелесть как Сьюзен, то почему такой человек, как Уильям, не может стать примером для своих младших братьев. Словом, сэр Томас размышлял…

Кончина доктора Гранта позволила юной чете Бертрам с помощью сэра Томаса купить ранее принадлежавший ему дом приходского священника, так как баронет считал, что лучше, если молодые люди будут жить поблизости. Да и сам дом был очень удобен и красив. Поначалу, правда, он вызывал у Фанни грустные воспоминания, но постепенно спокойная и счастливая жизнь сделала свое дело и Фанни полюбила свое новое владение точно так же, как и весь, обожаемый с детства, чудесный Мэнсфилдский Парк.

* * *