Мятный снѣгъ. (рассказъ, мартъ 2015 года)

Мятный снѣ гъ

-ВЛАДИСЛАВЪ РУССКIЙ-

(рассказъ, мартъ 2015 года)

- Да, - вовремя подобрав окончание замысловато длинной, ныне уже не ничего не значащей предыдущей фразы, произнесла она. – У тебя проницательный и довольно тяжелый взгляд. – Но когда ты улыбаешься, он смягчается…

- Ну, спасибо! Наверное… – с деланной смущенностью произнес он, клюнув губами стопку текилы и с каким-то остервенелым фатализмом запрокидывая голову, этим манером отправляя шот ароматной кактусовой самогонки вдогонку за порядочно истерзанным кусочком лайма.

А вообще недурно совсем, недурно, особливо принимая во внимание то чудесное обстоятельство, что это…какой там по счету стопарь? Дабы сохранить верность статистике, разгорячёнными пальцами он разгладил податливый кассовый чек и поставил загодя выпрошенным у официанта карандашом очередную короткую палочку, ознаменовавшую успешно проведенный шестой рюмочный залп.

- Всегда пожалуйста! – как-то слишком легко согласилась она, одним махом опустошив свою стопку текилы и довольно эротично слизнув подкисленную бразильским лимоном соль с текущей ложбинки между указательным и большим пальцем изящной руки с коротким французским маникюром.

Удовлетворённо кивнув головой, он нарисовал еще одну карандашную насечку в чек. Этиловый счет сравнялся, или, проще говоря: шесть – шесть. Но сегодня ничья его не устраивала, а в колотящейся на износ груди тем временем созревал такой знакомый и очень приятный холодок – верный предвестник будоражащих амурных приключений. Шестью – шесть – тридцать шесть!? Да легко! А чего, собственно говоря, не выжрать им сегодня, хотя бы до состояния приподнятой невесомости? Почек-то хотя бы две, а печень – зараза – одна…ладно, была, значится, не была! Чтоб не надеялась скучная печёнка, что здесь ее кто-то жалеть собирается! Не бывать этому!

- Прошу прощенья! – окликнул он проходящего мимо их столика официанта.

- Еще текилы? – со скучающей вежливостью спросил официант, брезгливенько покосившись на раструбную рюмочную батарею, словно бы это не он, зараза, ее собственноручно сюда притащил.

- Еще столько же! – нетерпеливо отрезал он. – Того же самого!

- Значит, двенадцать? – словно эхо его совести не преминул уточнить официант. – Из провинции…

- Да, да! – снова перебил его он. – И еще соли и лаймов!

- Из еды ничего не выбрали? – вежливо-разводяще поинтересовался официант, словно зацикленный маятник, переводя взгляд то на него, то на нее. – Наши лепешки мексиканские с начинкой клиенты очень хвалят…

- Спасибо, нам ничего больше не надо! – так же твердо отрезал он.

Ну вот еще! Красть градус от благородного напитка какой-то дурацкой, слабоаутентичной и к тому же еще чересчур дорогой закуской! Он был готов спорить, что разница между оригиналом и репликой вторично впариваемой несчастной лепешки, будет в лучшем случае, как между переваренной рисовой кашей с разбухшими крысиными хвостиками и технологически правильным ароматным восточным пловом.

***

Седьмой шот! Уже не очень бодрый, почти убивающе-безвкусный и еще более пьяный, чем шестой. Хорошо, не на понижение градуса они вместе пьют. Денщика-то ведь при их «высокоблагородиях» не наблюдается, выходит, что и тащить их на горбе вдвоем, совсем получается некому.

Когда она приблизила свою рюмку ко рту, он обратил внимание на практически идеальную форму ее губ. Если бы он был пластическим хирургом, а она внезапно пришла бы к нему на прием, разумеется, при этом с инфантильной слезливостью канюча до упора накачать эти прекрасные губки какой-нибудь токсичной и весьма новомодной дрянью, то он, конечно же, наотрез отказался бы портить этот генетический шедевр.

Нет, ну грудь, ясный пень, совсем другое дело. Тут и до состояния призовой дыньки-колхозницы любой уважающей себя Барби раздуться там, где есть активный социальный спрос, явно не помешало бы. При мысли об этом он сразу же ярко представил себе мнимые вздыбленные кулачки и выдуманные искаженные злобой рты феминисток, шовинисток, принципиально неудовлетворённых и прочих мужененавистниц различного толка; их злобные гнусавые крики: «Долой скотнический, домостройный мужской сексизм! » и следом такое же фантазийное: «Доколе! » и также мысленно, неумолимо и даже с некоторым садистским удовольствием показал этим дурындам вздыбленный средний палец. Ну, а что? Получается, судить отдельно взятого мужика по толщине его кошелька, ширине литых автомобильных дисков, крутизне занимаемой жилой, а также нежилой, находящейся в уверенной собственности, площади, а также, пардон, размеру его достоинства им, бабам, можно, а нам, мужикам, таперича и грудь-цветочек аленькой теперь уже и пожелать нельзя? Пустячок ведь такой, в самом-то деле!

Он опять улыбнулся, и она не преминула это ему заметить:

- Ну, вот! – сказала она, в свою очередь очаровательно и плавно растянув свои хорошенькие губки. – Ты опять улыбаешься, и тебе это очень идет…

- Я рад, что тебе нравится! – в ответ усмехнулся он и аккуратно положил свою правую ладонь ей на талию.

Не робко и безосновательно, будто бы случайно, а твердо и уверенно, словно привычно оборачивая свою ладонь вокруг спортивного кожаного руля любимого авто.

Почти не смутившись, она придвинулась к нему поближе и внимательно посмотрела ему в глаза.

- А еще у тебя глаза цвета мятного снега…ты знал об этом? – серьезно спросила она.

Язычок у нее стал не то, чтобы заплетаться, этим в основном мужики в сильном подпитии страдают, а как-то наоборот, необычайно расцвел метафорами. Дело все в том, что мужчины с детства учатся подбирать в разговоре правильные слова, а в случае ошибки имеют увесистый шанс быть хорошо простимулированными по башке, как какая-нибудь подопытная лабораторная крыса. С годами на это вырабатывается устойчивый рефлекс, вследствие чего мозг, пребывающий в благостном состоянии этилового отравления, правильные слова фильтрует с технологическим тормозком. В отличие от мальчиков, девочек с младых ногтей поощряют к скорострельной болтовне, наказывают их значительно реже, поэтому и мозговое сито у наших прекрасных, чудесных и удивительных дам куда жиже мужеского.

Так о чем это мы, о снеге? Снег, значит снег!

Он быстро притянул ее талию оттенка алого бархата к себе и немедленно впился в ее уста своими губами. Она с удовольствием ответила на его поцелуй, будто только и ждала этого момента. Они оба его ждали. Так, в движении рук, сплетенных во рту языков и первых, неустойчивых, прощупывающих почву объятиях, прошло несколько совсем незаметных минут.

- А ты быстрый! – нехотя освободившись от него и мигом переведя дух, наконец, произнесла она.

***

Тринадцатый шот остался позади несколько изрядно затянувшихся мгновений.

Теперь они стояли посреди пешеходного Кузнецкого моста, пятничного, сырого, почти бесснежного, ярко бликующего сказочным голубоватым заревом пока еще неубранной снежинчато-новогодней подсветки. Слева и справа их огибали разномастные людские ручьи, особенно шумные и многочисленные по случаю торжествующего наступления уикенда.

Это была уже их третья остановка, если считать от скоропостижного исхода из Текилы-бара. Страстно прижимаясь, они вновь и вновь жадно овладевали губами друг друга, не замечая, или почти не замечая обволакивающую толпу вокруг, кошмарно похожую на ночные отголоски по-разному одетых теней.

Время вновь приобрело для них весьма условное течение. Человеческая масса осторожно клубилась вокруг, вмиг идентифицируя и исторгая их как чужеродный себе организм, словно превосходящие по силе и количеству лимфоцитарные клетки иммунной системы, которые опасливо прощупывают органический код бинарного болезнетворного вируса, запрограммированно стараясь поглотить иное, то есть из ряда вон счастливое.

Наконец, оторвавшись друг от друга, они снова нырнули в толпу, успев добрести до самого ее хвоста этой суетливой человеческой химеры с ее типичными представителями: тусующимися студентами, надеющимися с помощью минимальных финансовых вливаний коллективно словить бесшабашный пятничный кайф, взаимно поднадоевшими молодыми и не очень молодыми парочками с глазами, остекленевшими от пронизывающей все и всех скуки, осторожными конторскими и прочими служивыми людьми с невидимым, но не смываемым штампом на лицах, которых, как всегда, полно в напичканном административными учреждениями центре и даже бездельниками с воинствующе-вегетарианской философией, которые, несмотря на столь поздний час, агрессивно и не в такт размахивали бубнами и почти дармовыми книгами про веселых восточных божков. В общем, все те же, озабоченные очередными манифестациями вечного кризиса, люди.

Сквозь приглушенный шелест затихающего антропологического многоголосья, слившегося для них в потусторонний, ничего не значащий гул, нежно проступали звуки игры одинокого уличного трубача.

Ах, этот безошибочно узнаваемый всеми рожденными в СССР, мотив!

«Есть только миг, между прошлым и бУУдущИИИм, имЯЯннА ООн, назывААется жизнь», - жалостно и дежурно, как раз так, как необходимо для сцеживания подачки, выводила труба, отзываясь свербящим рефреном у него на сердце.

- А ведь именно так! – словно отвечая на заданный самому себе вопрос, произнес он, обнимая ее за плечи и пожирая ее красивое лицо глазами. – Только ведь миг, да? Ослепительный миг?

Она уткнулась носом ему в плечо и ничего отвечать не стала.

И опять этот унылый полуавтоматический вой трубача, навязчиво и сердито, словно блокадный стук метронома, напоминающий о том, что счастье – лишь миг, скоротечное мгновение, а прочее…прочее в эту секунду казалось ему лишь серым тленом, находящимся в состоянии перманентного полураспада.

***

Десятый шот. Жутко колючий, на удивление мерзкий, нескладно и запоздало спасаемый пересоленным лимонным соком. Эту стопку он пил один, в гордом, непререкаемом одиночестве. Вообще потрясающе, как быстро между людьми, вроде бы секунду назад испытывавшими по отношению друг к другу влечение и даже симпатию, может так внезапно вырасти высокая, почти непреодолимая стена.

- Почему ты мне раньше не сказал? – с выбивающейся помимо ее воли дрожью в голосе воскликнула она, без пяти минут срываясь на крик. – Почему?

- Прости, - на автомате ответил он, стараясь не смотреть ей в глаза.

Не то, чтобы стыдно было, а как-то не сильно что-ли приятно?

Он успокоительно провел ладонью по столу, где рассыпанные тюбики сахара, соли, и перца скоропостижно поженились со смятыми салфетками и даже содержимым частично выпотрошенной женской сумочки.

Между прочим, ее работа! Отчасти скатализированная сильной эмоциональной реакцией на заданный напрямую вопрос, отчасти высококачественным крепким алкоголем, многократно помноженным на психоэмоциональный тип и скромный по девичьим меркам вес. В любом случае, нет ничего такого, чтобы не могли одномоментно решить неоправданно конские чаевые, равные или превышающие относительно немаленькую сумму итогового счета.

Проходившая мимо официантка с нейтрально-раскосыми глазами безмолвно подняла с пола ее паспорт и аккуратно просунула его ему под ладонь…

ЭПИЛОГ С ТЕКИЛОВЫМ ПОСЛЕВКУСИЕМ, НЕЛОГИЧНО СЛЕДУЕМЫЙ ЗА НЕЗАБЫВАЕМЫМИ КАТАНИЯМИ ВВЕРХ И ВНИЗ НА ЛИФТЕ

Влажные гроздья февральского снега звучно пересыпались о потемневшие оконные проемы. Сквозь нервозную, синусообразную, постоянно прерывающуюся полудрему, сознание то и дело взрывалось очередной раскатистой грозовой канонадой. Сиреневые молнии буйно хозяйничали в набухшем иссиня-чугунном, обложенном безнадежно распухшими, погрузневшими тучами, небе. Желтый искусственный ток столбовых электрических фонарей снаружи, обычно такой успокоительный и мирный, в одну микросекунду сливаясь с отблеском природного змеиного электричества, теперь несказанно раздражал, злил и будоражил. И он лишь втайне надеялся, что этот фальшивый свет не сумеет дожить до утра…

Он встал с кровати и сделал несколько шагов к забрызганному, нещадно моргающему оконному проему. Легкий сквозняк холодил его босые стопы, ровно как и внезапно прояснившееся, излишне четкое сознание, словно на его глаза вдруг снизошла пугающе вычерченная, чересчур прорисованная резкость.

И опять, как и шесть лет назад, его тело полнокровно наливалось полузабытым ощущением дрожащего тока и физиологической созвучности всех телесных молекул всему, в том числе и сокрушающемуся сейчас за окном, и, кажется, что и в его голове, мирозданию…