Лариса П. Соболева 6 страница

– Кое‑ что шьет портниха, кое‑ что достаю.

– Вот‑ вот, – закивала Вера, радуясь, что Параська пошла на контакт. Она огляделась, приблизила губы к уху соседки: – Не подскажете, где достать нарядное платьице?

– Вам пошить? Исключительно дорого берут.

– А так, чтоб готовое? Деньги у меня есть... если, конечно, цена умеренная.

Парася колебалась, но искушение было велико.

– Попробую достать... А вы, Верочка... вы уж никому! Наши соседи – люди говнистые, обязательно за‑ явят в милицию.

– Будьте покойны, Парася Назаровна, я глубокая могила.

На следующий вечер Парася принесла три платья, мерила Вера в ее комнате, напичканной статуэтками, вазочками, коробочками, флакончиками, салфеточками с вышивкой ришелье. Все это создавало завидный уют, однако Вера строго сказала себе: мещанство.

В это же время Николай стоял у бильярдного стола, следя за игроками и игрой. Что такое бильярд, он, разумеется, знал, а тонкости познавал на месте. В общем‑ то, ничего сложного, надо в лузу попасть, ударив кием по шару. Необходимо лишь рассчитать силу удара, угол, под которым следует бить, расстояние до лузы и еще учесть некоторые нюансы. На кон ставились большие деньги – от пятисот до тысячи рублей, расплачивались игроки друг с другом после игры. У Николая таких денег не было, но он решился сыграть. Риск небольшой: в крайнем случае, побьют и выставят за неуплату. Когда один худосочный молодец со всеми признаками жулика выиграл три раза подряд и спросил, кто еще хочет, – желающих не нашлось. Еще бы, он одним ударом по два шара загонял в разные лузы! Николай снял куртку:

– Я побьюсь.

Украдкой следя, как партнер натирает мелом кий, он тщательно обрабатывал свой. Первым бил партнер, и весьма удачно. Настала очередь Николая, он выбрал позицию, согнулся над столом, уложив кий на пальцы, и уставился на шар. В это время партнер с самодовольной ухмылкой, поглядывая на зрителей, сделал замечание:

– Пардон, неправильно киек держишь.

– Мурик, закрой амбразуру, – вяло, с позиции бывалого человека бросил через плечо Николай.

Он сосредоточился только на шаре, по которому должен ударить. Шар – это деньги, а деньги – поход в ресторан, а ресторан – среда, куда ему надо попасть. В общем, на том столе лежала его жизнь. Он легонько толкнул кончиком кия по шару, тот попал по другому шару, шар покатился к лузе, задержался, будто раздумывая, падать ему или нет, и упал в лузу.

– Рахманно! – похвалил партнер.

Не расслабляясь от успеха, Николай нашел еще одну удобную позицию, ударил – шар упал в лузу! Со всех сторон слышались советы, видно, партнера Николая недолюбливали за искусство гонять шары. А Николай не торопился, потому что хорошо представлял себе конечную цель, не имел права на ошибку. Размеренно обходя стол, Николай забрасывал и забрасывал шары в лузу. Один раз на секунду задумался, что играет первый раз в жизни, и... промахнулся. Досада. Оказывается, нельзя думать, мысль спугнула руки. Но, увидев, как нервно забегал вокруг стола партнер, Николай усмехнулся: когда человек входит в раж, у него все идет наперекосяк. И точно, партнер проиграл, а тысячи рублей хватит...

– Может, еще партию? – предложил проигравший, отдавая деньги.

Забрав банкноты, Николай заглянул в сверкающие азартом глаза и понял: контроль потерян. Согласился. Выиграл. Партнер распалился, предложил сыграть третий раз, в зале все следили за ними, но Николай, пряча деньги, сказал:

– Тебе не светит сегодня.

Не откладывая, в ресторан пошли на следующий день, а именно в воскресенье. Тарас восхитился Майкой и Верой – действительно они выглядели неподражаемо. Он посоветовал накраситься более ярко, да Николай воспротивился. И – о ужас! – в «Гильдии» не было мест. Выручила Майка, переговорила со швейцаром, потом повела Николая и Веру к черному ходу:

– Дала червонец, по‑ другому никак не вышло б.

Зал ресторана был заполнен, однако свободный столик нашелся. В воздухе висел табачный дым, люди здесь поражали беззаботностью и веселостью, певец с черными и блестящими от бриолина волосами исполнял лирическую песню сладким тенорком, стоял гомон. Официант принес меню, но Николай задержал его за коротенький фартучек:

– Для начала шампанское, водку и все, что к этому полагается.

И сунул в карман фартука чаевые, которые, будучи буржуазным пережитком, с успехом воцарились в советском обществе.

– Что‑ то мне здесь не нравится, – произнесла Вера, исподтишка исследуя глазами зал.

– Брось, Верка, мы знали, куда идем, – сказала Майя. – Я раз в год бываю в ресторане, для меня это праздник.

Майка с Верой ели все подряд, что подносил официант. Еда и так вкусная, когда ее приготовит кто‑ то другой, а ресторанная кухня вдвойне вкусней, потому что такие блюда дома не сделаешь – не из чего. Николай присматривался к окружению. На первый взгляд люди как люди, правда, немного вульгарные, немного развязные, вместе с тем в этом гадюшнике они прижились, что было заметно по тому, как обслуживали официанты, знавшие клиентов по именам. Острый глаз Николая заметил, что его не обошли пристальным вниманием, исподволь за их столиком наблюдали. Не заставил себя ждать и приставала, который сидел за столом с двумя буйволами, явно откалиброванными в местах за Уралом. Он склонился к Майе, протянув руку, вежливо сказал:

– Разрешите?

Майя и Вера получили инструкции: молчать, будто глухонемые, что и было выполнено. За подругу ответил Николай:

– Сквози на салазках, мои прищепки по бацалкам не топчутся. (Уходи, мои дамы не танцуют. )

– Не понял. Я с тобой брякаю? (Я с тобой говорю? )

– Тебе клюкало начистить или в рюкзак бросить, чтоб по тебе Шопен спел? (Тебе в рожу дать или в гроб уложить, чтоб похоронный марш сыграли? ) – протянул Николай.

– Шо, шо, шо? – сморщился приставала, словно не расслышал. Затем вразвалочку, как морячок на палубе при морской качке, подкатил к Николаю. – Не понтуйся, фраерок захарчеванный. (Не ври, выдаешь себя не за того. )

Николай положил салфетку на стол, развернулся к нему и небрежно ударил под дых. Вера с Майкой не заметили, как он это сделал, лишь обе вздрогнули, когда приставала упал мордой на стол, а Николай зашипел ему в ухо:

– Укроп, я с тобой баланду травить не буду. (Дурак, я попусту говорить не буду). Не поканала масть – закрой амбразуру и дуй на базу. (Не получилось – закрой рот и иди на место. ) Это правило.

Зал затих в провокационном ожидании, приставале нельзя было снести обиду, он выпрямился, зарычав:

– Ну, ты, падло батистовое!..

Кулак Николай поймал, сжал со всей силы и вывернул кисть бандита к его плечу, приставала бухнулся на колени, заскрежетав от боли. Разумеется, бросить товарища два буйвола не имели права, ринулись на Николая. Женщины с визгом разбежались к стенам, Майка и Вера кинулись к черному ходу, через который вошли, но задержались, следя за дракой. Звякала посуда, летали стулья, отъезжали столы. На сторону Николая стали трое мужчин, но и противоположная сторона получила подкрепление из нескольких человек. Драка не продлилась долго, кто‑ то заорал во всю глотку:

– Теща! (Милиция! )

Потасовка прекратилась, как по волшебству. За считаные секунды столы и стулья очутились на местах, за ними расположились клиенты, будто ничего не произошло. Николай рванул к Вере и Майке, за ними увязался паренек, скрылись в коридоре, ведущем к черному ходу. Что бы ни было, а тех, кто бежит от «тещи», не сдадут – это тоже правило. Их выпустил швейцар, который перебежал к запасному выходу, зная, что кому‑ то неохота встречаться с милицией.

– Держи петуха, – протянул пятерню Николай парню, который стал на его сторону в драке. – Тебя как?

– Фургон, – пожал тот руку Николая. Фургон – это кепка с козырьком, значит, парню дали кличку за любовь к кепкам. – А тебя?

– Викинг. Ты‑ то чего деру дал?

– С тещей здороваться нет резона. У меня же поселуха (условное наказание), а намедни посол приходил, зовут на свиданку (приносили повестку, вызывают в милицию). Я тебя еще днем срисовал, здорово шары катаешь. А ты чего сбег?

– Привычка.

– Коль нужда будет, найдешь меня на байдане (на вокзале), спросишь любого спирьку (мальчишку), меня знают.

– Найду. Ну, бывай.

Николай подхватил под руки Майку с Верой и запел:

– О, голубка моя...

– Я не предполагал, в какой смертельный капкан лезу, – сказал Линдер. – Но тогда для меня страшнее было обвинение в убийстве Пахомова и Нюши...

Объявили посадку, самолет стал снижаться.

Арина вошла в палату, оперлась спиной о стену и наблюдала за Милой во время беседы с психиатром, не вникая в то, что говорила врач, ее интересовала несостоявшаяся мать. Признаков умственного расстройства, агрессивности или хотя бы нервозности не наблюдалось. Кроме одного: Мила Чибис упорно утверждала, будто умерший ребенок не ее. Подобного казуса в роддоме не случалось, Арина чисто из профессионального любопытства не могла отмахнуться от Милы, как отмахивались остальные врачи, мол, слегка тронулась, со временем пройдет. Младенцы, конечно, погибают, особенно у матерей, ведущих разнузданный образ жизни во время беременности, но никто еще не утверждал, что ребенка случайно перепутали.

– Я закончила, – сказала психиатр, поднимаясь.

– Подождите меня в кабинете, – попросила Арина. Она начала осмотр пациентки, измерила давление, прослушала сердце, легкие Милы, при этом непринужденным тоном говорила: – Ваше самочувствие удовлетворительное, через два‑ три дня мы вас выпишем, но вам необходимо...

– О каком самочувствии вы говорите? – перебила Мила.

– Я имела в виду общее самочувствие.

– Зачем же тогда меня пытала психиатр?

– Мы всегда приглашаем психиатра в подобных случаях, вы ведь получили травму...

– Послушайте... – Мила придвинулась к ней ближе. – Я вижу, меня проверяют, не сумасшедшая ли я. Но это был не мой ребенок, понимаете? У меня не будет к вам претензий, если мне отдадут моего, ведь не исключена ошибка. Со мной рожали еще две женщины, я допускаю, что нечаянно детей перепутали.

– Это невозможно, – мягко и вместе с тем убежденно сказала Арина.

– Да почему вы все так уверены? – слегка вскипела Мила. – Разве человек не может допустить ошибки?

– Может, – согласилась Арина, чтобы пациентка успокоилась. Однако та еще больше напряглась, упрямо наклонила голову и сжала челюсти. – Но не у нас. Когда рождается ребенок, ему на ручки надевают бирочки, где написано время рождения, число, фамилия матери. У нас с этим как нигде строго.

– Хорошо, поставим вопрос иначе. – Мила вышла из состояния сдерживаемого гнева, повела диалог с рассудочной холодностью: – От чего умер тот ребенок?

– Когда ребенок рождается с множеством патологий, он не выживает.

– А как мог не выжить мой сын? Беременность проходила прекрасно, у меня даже токсикоза не было. Все уверяли, что он здоров.

– Видите ли... – Ох, как трудно разговаривать с матерью! – Скрытые формы патологий очень сложно установить. Если вы настаиваете, я сделаю выписку...

– Я настаиваю.

Мила с минуту неприязненно разглядывала врача, было видно, чего ей стоило не выплеснуть миллион ругательств. Тем не менее для «тронутой» она великолепно владела собой, правда, выдвинула новое предположение:

– Вы исключаете и намеренную подмену?

– То есть... вашего ребенка отдали кому‑ то другому? – уточнила Арина. Мила не подтвердила абсурдное предположение ни кивком головы, ни глазами, она просто в упор смотрела на нее, не мигая. – Люди у нас работают давно, подозревать их в преступлении, простите, несправедливо.

Арина была уверена в том, что говорила, но, черт возьми, не сомневаются безнадежные тупицы. Что, если действительно произошел из ряда вон случай, замешенный на больших деньгах? Но кто захочет связываться со свекровью Милы? Экспрессивную даму Терезу успели неплохо узнать в роддоме за тот срок, что здесь лежала Мила. Нет‑ нет, любой другой ребенок – да, но не этот. И все же Арина посчитала нужным спросить не как врач, а как сочувствующая женщина:

– Скажите, почему вы так настаиваете, что тот ребенок не ваш?

– У вас есть дети? – озадачила она Арину.

– Пятилетний сын.

– Неужели вы не узнали б его среди других младенцев?

Да, это заблуждение, будто младенцы все одинаковы, тем не менее различить их крайне трудно, даже мамаши путают.

– Вы заметили на его теле какие‑ то приметы? – поинтересовалась Арина.

– Н‑ нет, – протянула Мила, ложась на кровать. Перемена в ней поразила врача, Мила успокоилась, даже улыбнулась. – Наверное, вы правы, я просто не хочу смириться... Да, вы правы. Больше не стану настаивать.

Одновременно она дала понять, что разговаривать на эту тему не хочет. Арина вышла из палаты, неторопливо направилась в кабинет. Шла и думала: почему эта женщина, метавшаяся по роддому в поисках сына, не желавшая слушать никаких доводов, неожиданно согласилась с ней? Неужели Арина так легко смогла ее убедить? Психиатр, в общем‑ то, успокоила:

– По‑ моему, Арина Валерьевна, причин для беспокойства нет. А ее утверждения... Поймите, сейчас море дурацких слухов о пропаже детей из роддомов, будто бы младенцев продают то приемным родителям, то на органы...

– О господи! Я такого не слышала. Наверное, мало телевизор смотрю.

– И не надо смотреть. Матери, проносившей девять месяцев ребенка, с трудом родившей, нелегко принять его смерть, она цепляется за любую бредовую идею...

– Я‑ то как раз понимаю, – не дослушала Арина. – Но ваш визит не бесполезный, Чибис смирилась с потерей... во всяком случае, так сказала.

– Искренне рада за нее.

Но Арина осталась в некотором недоумении.

Ехать всего ночь. Сон не приходил, а очень нужен – убил бы ночное время. В купе два пассажира похрапывали, тогда как Далила вертелась на полке, изредка выходя покурить в тамбур. А ведь хотела бросить курить, да только с такими событиями начнешь и к рюмке прикладываться. У Далилы устала спина от бессмысленного лежания, она накинула спортивную куртку и вышла из купе. Болтало страшно, но Далила добралась до тамбура, там стоял молодой мужчина пятьдесят шестого размера с круглой, как шар, головой без шеи и с бутылкой пива. Далила встретила его уже третий раз, не удивилась, что он не спит, сама мается. Она прижалась плечом к вагонной двери, прикурила от зажигалки. Холодно. Грохот колес бомбил уши и мозги.

Молодой человек допил пиво, открыл противоположную дверь настежь и выкинул бутылку. Далила невольно обратила внимание на то, что дверь так легко открылась.

– Закройте дверь, – потребовала она.

– Чего? – не расслышал он, двинувшись к ней.

– Дверь закро...

Внезапно парень схватил ее клешнями и резким движением потянул к выходу. Далила уцепилась рукой за ручку двери перехода из одного вагона в другой, зашипев ему в рожу:

– Ты больной?! Пусти...

А он, пыхтя и сопя, тянул ее к черному проему. Понял, что тетка держится намертво, сцапал за кисть руки и дернул. Далила, естественно, оказалась слабее. Не успела опомниться, как амбал кинул ее к выходу. К великому счастью, Далила не вылетела, а упала на спину, на лету схватилась за поручень одной рукой. Голову ее и плечи обдавало ледяным ветром. Когда поняла, что ублюдок не шутит, не пугает, а выбрасывает ее из вагона на полном ходу, разъярилась до звериного состояния:

– Ах ты, скотина!

Она боролась, собрав все силы, не отпуская поручень – ее спасение. Свободной рукой Далила уперлась ему в грудь, а он бил ее по лицу, одновременно выталкивая из вагона. Да она вылетит сейчас, как недавно вылетела бутылка пива! Расстегнулась блузка, внезапно амбал уставился на грудь Далилы, временно прекратив выталкивать ее. Неужто женская грудь поразила его воображение и он теперь начнет насиловать?

И вдруг!.. Далила увидела: ее кулак уперся в грудь придурка, а между пальцами зажата сигарета! И огонек не сбит, сигарета ярко тлела от ветра. Какой рефлекс сработал, почему не выпустила ее? Наверное, не выпустила потому, что до последнего не верила в происходящее. Когда негодяй протянул руку к шее Далилы, она воткнула сигарету ему в глаз.

– Воу‑ у‑ у!

Всего на мгновение он потерял способность к атаке, а ей хватило времени оттолкнуть его и очутиться у противоположной двери, где курила. Нет, чтоб сразу в вагон рвануть, поднять крик, позвать на помощь, но поздно пришла мысль. Амбал поднялся, прижимая к глазу ладонь, развернулся... Далила поняла: теперь он точно выкинет ее из вагона. Она вжалась спиной в угол, а он пошел на нее с яростным сопением. Далила шепотом, ибо голос куда‑ то делся, произнесла:

– Помогите... Помогите...

И когда он был уже близко, всего в метре от нее, она собрала оставшиеся силы, вложив их в обе руки, кинулась к нему с ревом, который оказался шипением. Далила протаранила негодяя, закрыв глаза, так бы и неслась вперед, но остановил ее удаляющийся крик. Она открыла глаза и едва не вывалилась в темный проем, однако, еще ничего не соображая, интуитивно вцепилась в поручни.

Секунда прошла, другая, третья... А может, это были не секунды, а минуты, но Далила поняла, что одна в тамбуре. Одна. А где тот, что выталкивал ее из вагона? Постепенно приходило осознание, что он‑ то как раз и выпал. А помогла ему выпасть... она! У Далилы подкосились ноги, она сползла по стене, если б не ледяной ветер, наверняка потеряла бы сознание.

– Господи... – прошептала. – Я же убила его...

Ее затрясло, затрясло так сильно, что зуб на зуб не попадал. Просто колотило, будто держалась за оголенный электрический провод. Все же удалось достать из кармана спортивных брюк сигареты. Далила щелкала зажигалкой, а огонек потухал и потухал. Она сообразила, что сидит возле раскрытой двери, с трудом поднялась на ватные ноги и захлопнула ее. Стало потише. Далила снова опустилась на пол и заревела. Она ревела долго и даже не смогла бы объяснить – почему. То ли от пережитого ужаса, то ли оплакивала смерть идиота и собственную вину, то ли от радости, что осталась жива.

После истерики наступает спад, внутреннее затишье, которое с полным основанием можно назвать пофигизмом. Если б сейчас пришел еще один идиот и решил выкинуть Далилу из вагона, вряд ли она оказала бы сопротивление. В таком состоянии она выкурила две сигареты подряд.

Неизвестно, сколько времени она бы еще так просидела, но поезд стал тормозить и наконец остановился. В этой почти нереальной тишине снова представлялась картина смертельной борьбы, оказавшейся фатальной не только для выпавшего амбала, но и для нее, ведь убила же. Убила сволочь и негодяя, но убила! Что она ему сделала? Почему он хотел выбросить ее? Далила вспомнила недавние события, произошедшие одно за другим. Настасья... Наезд на Далилу автомобиля... Глыба льда... И вот теперь... До сознания Далилы дошло окончательно:

– Боже мой... Меня же пытаются убить.

Она чувствовала полнейшую беспомощность, достала телефон, Игорь не отвечал. Он спит, надо звонить, звонить, пока не возьмет трубку. А к кому еще обратиться, кому она не безразлична?

– Далила, ты? – сонно произнес Игорь. – Что случилось?

– На меня напали в поезде.

А голоса нет, один шип да хрип.

– Что‑ что? Я не понял. Говори громче.

– Не могу, – на пределе голосовых связок сказала она, но голоса не появилось. Тогда стала разделять слова: – Игорь, на меня напали. В тамбуре. Меня хотели выкинуть из вагона...

– Выкинуть?! – наконец‑ то он услышал.

– Игорь, приезжай, пожалуйста, приезжай. Только на машине. Игорь, я боюсь. Я, кажется, убила человека. – И снова разревелась.

– Сейчас выезжаю. Не бойся. Где тебя найти?

– Буду на вокзале в зале ожидания.

– Я выезжаю. Жди.

Поезд медленно, тягуче скрипя колесами, тронулся.

Арина сделала утренний макияж, засмотрелась в зеркало, но не на свое отражение, а вообще. Настроение неважное, косметика его не скрыла. Мама позвала завтракать, Арина очнулась, пришла на кухню, вяло принялась за гречневую кашу с молоком. Завтрак проходил в молчании, мама спросила:

– Ты неразговорчивая, неулыбчивая. Что‑ то на работе?

– Да так... – кисло протянула Арина, вздохнула. Она и сама не понимала своего состояния. – У нас родила богатыря одна женщина, ребенок не выжил. Кстати, крупные дети должны не гордость вызывать, а опасения. Так вот, мамочка утверждает, что умер не ее ребенок. Высказала абсурдную мысль, будто сына перепутали, а потом и вовсе такое несла, что у меня голова пошла кругом.

– Что ж она несла?

– Якобы ее сына намеренно подменили мертвым ребенком. Как тебе?

– Ого! А что, такое бывает?

– Мама, это чушь! Ну кто, скажи, решится на подмену? Ты не видела ее свекровь. Цветущий кактус. Выглядит потрясающе, а характер... одни колючки! Она обещала нам устроить проверку квалификации. Ну кто, зная эту фурию, захочет связываться с ней?

– Да не переживай ты.

– Хм, – усмехнулась Арина. – Просто неприятно.

– Воспитательница жаловалась на Петьку, говорит, перецеловал всех девочек в детском садике.

– Ух ты! – рассмеялась Арина. – Настоящий мужик растет.

– Угу, как его отец, – нахмурилась мама. – Иди, все будет нормально с твоей мамочкой.

Далила приехала рано утром, выбрала в зале ожидания кресло. Здесь людно, никто не решится ее убить. Чувство, что за ней ведут наблюдение, не проходило, она затравленно озиралась. Какие там астральные силы! Это обыкновенные люди, или необыкновенные, ведь убивать могут только ненормальные (по ее мнению). Но от данного факта не отмахнешься, он очевиден. Несколько раз звонил Игорь, она просила его ехать осторожно по скользким дорогам. Иногда покупала кофе в буфете, чтоб согреться. Дрожь не проходила. Это было самое тягостное ожидание в ее жизни, время уже подползло к часу дня. О, какую радость она испытала, увидев Игоря. А сил встать ему навстречу не было. Он присел рядом, заглянул в напуганные глаза:

– Далила, объясни толком, что произошло?

– Давай сначала устроимся в гостинице? – хриплым шепотом предложила она. Голос пока не вернулся.

– Ты не у зятя остановишься?

– Нет. Теперь нет. Но это потом... потом объясню.

– Идем, – взяв вещи, сказал Игорь.

В двухместном номере он выслушал невероятный рассказ о нападении в тамбуре, надолго задумался. Далила занервничала. Почему он молчит – не понимала. Игорь должен что‑ то сказать, как‑ то успокоить, за этим Далила позвала его. Неужели не верит или сомневается в том, что кому‑ то приспичило ее укокошить? После длительной паузы она напомнила:

– Убили Настасью, а должны были меня... Ты и теперь будешь отрицать, что это так?

– А причины? Ну хоть самые невероятные? – Далила пожала плечами. – Они должны быть.

– Понимаю. Причин нет. Подозреваемый есть. Роман.

– Не знаю, что тебе сказать... Роман? Если на тебя было четыре покушения, то это выглядит заказным убийством, так?

– Разумеется.

– За такие убийства платят. И платят много. У твоего мужа есть деньги, чтоб заплатить киллеру?

– Откуда я знаю! Думаешь, он меня посвящал, сколько получает? Это я, как дура, все в семью тащила, а он скирдовал, выдавал с гулькин нос и отчета требовал, куда потратила. Но раз Рома – директор паршивой обувной фабрики, думаю, деньги у него есть. Уж кто себя не обидит, так это директор.

– Надо написать заявление в милицию.

– Ой, меня засмеют, – не согласилась она. Подумала, и в глазах ее блеснули слезы страха. – А что говорить про того... в поезде? Я же убила его.

Она расплакалась, Игорь обнял ее, утешая:

– Ну‑ ну, Далила. Неизвестно, погиб он или в сугроб упал. Вдруг выжил, а? И потом, ты же оборонялась...

– Да? – взвилась она. – Попробуй докажи это в наших дерьмовых судах! Нет, Игорек, не стану писать заявление. С Романом сама разберусь.

– И сделаешь ошибку. Он другого киллера наймет.

– Пусть попробует, змей, – разъярилась Далила. – Я его по пояс в землю закопаю, а от пояса краской покрашу!

– Когда навестишь Милу?

– Я вообще теперь думаю, что мне не нужно видеться с ней. Ты разве не понял – за мной следят. Вдруг и на Милу нападут?

– У тебя отсутствует логика. Ты подозреваешь Романа, но разве он станет убивать свою дочь? Это первое. Второе: приставленный к тебе киллер выпал из вагона, его нет в этом городе, следить за тобой некому.

– Верно. – До нее дошло, что бояться нечего.

– Ну у тебя и лицо... – покачал он головой.

– Что с ним? – Далила метнулась в ванную, глянула на себя в зеркало и разозлилась. – Вот сволочь! Испоганил мое красивое лицо! Как я такая покажусь Миле? И вообще, как ходить с этими синяками?

– Скажешь, попала в небольшую аварию, – показался в дверном проеме Игорь. – Я куплю в аптеке примочки.

– Уговорил, пойду. Но не сегодня. Меня трясет после всего...

Надо сказать, совсем не жарко. Ветер. Вячеслав ходил по берегу, пока старик отдыхал, все же возраст взял свое. От Майами ожидал большего. Пустынные пляжи похожи на последствия цунами: накрыло волной и всех смыло. Зато таких длинных волн Вячеслав никогда не видел или не обращал внимания раньше. По сравнению с порывистым ветром они катились лениво, тяжело и, только врезаясь в берег, обретали мощь и скорость.

Побродить наедине с собой под рокот волн, брызги которых попадали на лицо, без спешки подумать, – редкая роскошь, Вячеслав не помнил, когда последний раз позволял ее себе. Дома случалось такое. Особенно на рыбалке, хотя поплавок на глади воды его не занимал никогда, как и улов. А посидеть ранним утром в лодке, отрешившись от всего, ни о чем не думать, лишь созерцать – любил. Но сейчас Вячеслав думал: зачем старик Линдер рассказывает ему свою биографию? Обычно люди стремятся забыть тяжелые периоды, особенно благополучные люди, каким является Николас Линдер ав Сварто. И не было ответа. Но тут позвонил господин Линдер, сообщил, что ужин заказал к себе в номер. Поднимаясь в лифте, Вячеслав поймал себя на том, что распухает, видя, как вокруг него вертится обслуга отеля, уже кажется, что так было всегда. Чертовски приятно, когда тебя облизывают, словно ты особь королевских кровей.

– Я на свой вкус выбрал блюда, – сказал Линдер, садясь за стол. – И заказал водку. Любите водку?

– Какой же русский не любит водку? – потирая руки, произнес Вячеслав с улыбкой. Немного раздражал бой (черный, как уголь). Вячеслав предложил, кивнув в сторону афроамериканца: – Господин Линдер, давайте отпустим этого? Если что, я смогу и налить, и нарезать.

– Вы так думаете? Я согласен.

Бой не сразу убрался, сначала зажег пять свечей в канделябре, и сделал это неторопливо, ответственно, потом плавно покинул апартаменты. Вячеслав налил водки, чокнулся с Линдером и вытаращил глаза: старик коротко выдохнув, хлопнул рюмку одним глотком. И не поморщился. Вячеславу все больше нравился Линдер и своей простотой, которая при этом не позволяет собеседнику переступить границы, и трогательным рассказом, и жизненной силой, которая угадывалась даже в его возрасте.

– Чтобы не подвергать Веру опасности, я попросил ее пожить у родителей, – между тем рассказывал Линдер. – Но ей неловко было объясняться с ними, она устроилась у Майки, там мы и встречались. А Фургон оказался байданщиком, вокзальным вором. Мастер был на все руки. Работал и с росписью – резал одежду, и по тихой – у зевак обчищал карманы. То один, то отверталой – то есть во время кражи отвлекал внимание жертвы. Он был с хорошими человеческими задатками, с доброй душой, да и внешне симпатичный – высокий, только худой, с темными каштановыми волосами и живыми серыми глазами. Но бесшабашный. Босяк, одним словом. Я прикинулся поляком, на воровском жаргоне это вор‑ одиночка, подружился с Фургоном, а как подступить к нему с расспросами, не знал. Однажды прогуливались по городу перед ноябрьскими праздниками, кругом кумачовые флаги, музыка из репродукторов, Фургон с барышнями заигрывал, а я озабоченно хмурился. Заглянули в «Гильдию» – это ж святое дело, деньги у меня уже водились, наловчился шары катать, но и проигрывал. Выпили водки...

Фургон заметил:

– Викинг, чего в рот воды набрал?

Николай уложил локти на стол и свесил голову:

– Мне нужен шварц‑ вайс (бланк паспорта). Не знаешь, где достать?

– Ты разве нелегал (без документов)?

– Да нет, с этим пока тип‑ топ. – Николай выдержал многозначительную паузу, так ведь и шел он ва‑ банк: сдрейфит Фургон, придется искать другой путь. – Ладно, скажу. Подставили меня крупно, Фургон. Как бы не пришлось нитку рвать (бежать за границу).

– Иди ты! – ужаснулся тот. – И кто падлой поработал?

– Не знаю. Искал паскуд, да не нашел. Я ж человек здесь новый, считай, никого не знаю.

– Как подставили‑ то? – Фургон придвинулся ближе.

– А ты никому не дунешь (не выдашь)?

– Не задышу! Воркуном не работал и не буду. Хочешь, побожусь?

Николай налил водки в рюмки, выпил, за ним хлопнул свою рюмку Фургон, зажевал куском селедки с луком и приготовился слушать.

– У меня был друг... – начал Николай. – Профессор, между прочим.

– По чем бегал (какими кражами занимался)? – заинтересовался Фургон, так как большую часть «образованных» воров знал лично, а «профессор» на фене и есть образец воровской образованности.

– Настоящий профессор, – ухмыльнулся Николай. – Ученый букварь, с моим отцом дружил. Когда я вернулся из лагеря, он меня пристроил, в общем, решил я начать новую жизнь. Однажды засиделись мы у него, он пошел проводить меня, я вышел на клеть, а меня абакумычем погладили (ломом ударили). Очнулся в квартире, а профессор... Его посадили на пику, домработнице повесили галстук (профессора зарезали, домработницу задушили). А мне финак в руку сунули. И выходит, Фургон, я их...

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒