Даниил Гранин 13 страница

Впервые Лосеву вспомнилась тесная передняя у Ольги Серафимовны, как они стояли перед картиной и то вещее предупреждение ее, произнесенное глуховатым нездешним голосом.

Лосев встряхнулся, отгоняя от себя дурное предчувствие, и стал успокаивать Аркадия Матвеевича с самым беспечным видом. В конце концов, об чем речь? Ну откажут, ну выговор дадут, выговор – не туберкулез; если уж на то пошло, то Лосев никогда не держался за свое место. Ни сна, ни отдыха измученной душе от мелких, нудных забот, которым нет конца. Что у него в голове сейчас – люк сломанный увидел, – не забыть.

Тут не было притворства, он бранил свою работу от души, считал, что нет ее хуже – отвечаешь за все, а можешь так мало, и все над тобою хозяева.

Говорил, говорил, стараясь успокоить не только Аркадия Матвеевича, но и себя.

Парень был полузнакомый, из района, приехал на областное совещание дорожников. Доброта так и лучилась с его пышущего румянцем лица, медали на нем блестели, все на нем сияло начищенное, выскобленное. Увидев в вестибюле гостиницы Лосева, он кинулся к нему как к родному, затряс руку и сразу предложил зайти в бар, тут же на втором этаже, добавить. Добавить Лосеву хотелось. Именно прибавить к своему состоянию грамм сто, не больше. Может, Лосев и дрогнул бы, но вспомнил, какой завтра предстоит день трудный – визит к Уварову. В этот момент в толпе у дверей в ресторан, откуда неслась музыка, мелькнуло что‑ то знакомое. Он сообразил, что это Тучкова, когда она уже исчезла. Она была в вечернем длинном темно‑ зеленом платье, шла с какой‑ то компанией. Почему она здесь? Не показалось ли ему? Парень тем временем рассказывал, как он третий день в городе, наглядеться не может, давно тут не был, какая реконструкция во всем… Чего‑ то он еще строчил быстро, взахлеб. Лосев не слушал, а услышал про неразгаданные сны и про то, как ему снится марксизм.

– Марксизм? Это как же? – заинтересовался Лосев. – В виде чего?

Парень засмеялся совсем по‑ детски и объяснил, что снится в виде счастья; руками двигал, изображал, наверное вспоминал свои сны, и Лосев подумал, что если вспоминал – значит, видел, а может, и сейчас мысленно видит.

– Везет тебе, – сказал Лосев.

Пройти в ресторан он не решился.

– Везет, – согласился парень, – я везучий, хочешь моей везухи половину? Даю!

– Спасибо, да только мне половинка ни к чему. Мне много надо, чтобы крупно повезло.

Где‑ то из ночи ему услышался перестук надвигавшегося завтрашнего дня: тревожное предчувствие снова шевельнулось, но он придавил его. Когда‑ то он был похож на этого парня и сияющие глаза его фортуны то и дело откликались ему своим теплом. Он узнавал ее среди встречных женщин, он слышал запах ее духов, шелест ее платья. Он был уверен, что она неотступно следит за ним, заботится, выручает – Судьба, Звезда, Фортуна. Потом он потерял ее.

Засыпая у себя в номере, он попробовал припомнить, как это получилось, куда она делась. Виделась ему при этом женщина в зеленом длинном платье, темная волна волос падала ей на глаза… Он знал, что это не та. Ту он не потерял, а забросил. С тех пор как стал выдвигаться, он уже не ловил ее взгляда, не благодарил ее… У него все складывалось логично, согласно его заслугам, достижениям, выполнению задании, он не зависел от судьбы или удачи, он в них не нуждался, он считал, что он обязан самому себе, своей работоспособности и умению делать…

В семнадцать ноль пять Лосев вошел в приемную, поздоровался с Александрой Андреевной. Он специально пришел пораньше поболтать с ней. Она работала в исполкоме в этой приемной пятнадцать лет, помнила Лосева мелиоратором, в полушубке и валенках с калошами. С тех пор сохранял он к ней то же уважительное отношение, так же, входя, здоровался за руку, сообщал лыковские новости, рассказывал, что за дела у него к начальнику. За высокой обитой дверью кабинета люди менялись, Александра Андреевна оставалась, и он приходил не только к ним, но и к ней. Часто, будучи в исполкоме, заглядывал просто к ней, проведать ее, и она это ценила.

В семнадцать пятнадцать голос Уварова в селекторе произнес: «Сергей Степанович, пожалуйста». Тут же дверь отворилась и из кабинета вышел Сечихин. Он поздоровался с Лосевым радушно, как бы обрадованно, но не протягивая руки.

– Как головка? – спросил он, подмигивая.

Лосев вяло усмехнулся в тон ему и тоже подмигнул. Зачем он это сделал, он и сам не понимал. Думал, что возненавидел, что с трибуны еще скажет про сечихинское хамство, и вот ничего, оказывается, не осталось, разрядилось, ушло, и будет здороваться, как ни в чем не бывало.

– И что же, приняли ее? – спросил он окончание истории, которую рассказывала Александра Андреевна про свою дочь. Александра Андреевна заторопилась, поглядывая на селектор, Лосев же слушал спокойно, раздумывая над тем, что Тучкова, та не слушала бы про дочь, а выложила бы про Жмуркину заводь Александре Андреевне и всем другим секретаршам и машинисткам, кому угодно, без различия должностей.

С этой досадной мыслью он вошел в кабинет Уварова, и непредвиденное это чувство помешало ему.

Хорошо, что имелся план разговора, продуманный Аркадием Матвеевичем. Сперва об одной давней просьбе Уварова – подключить дом отдыха строителей к городской электросети. Просьба была несрочная, дом отдыха второй год питался по времянке и еще бы мог подождать. Перед отъездом Лосев вызвал энергетиков, они упирались, они всячески вынуждали строителей возвести коробку подстанции, но Лосев поднажал и заставил их выкроить мощность и подключить дом отдыха без всяких условий.

Уваров одобрительно кивнул. Мягкие округлые морщины на его одутловатом бледном лице чуть раздвинулись. Уяснил, что все это время Лосев помнил его просьбу, хотя Уваров ни разу не повторил ее.

Уваров откинулся на спинку кресла, позволяя себе расслабиться. Он был старше Лосева года на два, но с тех пор, как переместился в этот кабинет, различие увеличилось, и в последнее время Лосев воспринимал его как человека значительно старшего по возрасту.

Коротко обстриженная, лобастая голова Уварова подвижно сидела на поджаром крепконогом теле, хорошо приспособленном к хождениям по стройплощадкам, шатким лесам, езде по глинистым проселкам на вездеходах, к спускам в каменные карьеры, многочасовому вышагиванию по цеховым пролетам, эстакадам, путям… В нем не было ничего лишнего, движения его были чуть замедленны, но точны.

Говорил он короткими фразами, без междометий, кряканий, без туманных или общих слов, которые понимай как хочешь.

Слегка затемненные очки мешали видеть выражение его глаз, стекла скрадывали оттенки, оставалось лишь бесстрастное внимание, устремленное на собеседника. С ним было приятно иметь дело и опасно. Не в пример своему предшественнику, он не тянул, не уклонялся от ответа, было замечено, что он старается решить вопрос по возможности сразу и окончательно. Если он откладывал на неделю, то ровно через неделю он звонил и говорил да или нет. Работоспособностью он обладал неслыханной, приезжая в Лыков, после целого дня хождений, совещаний, вечером у себя в номере он просматривал бумаги, изучал сводки, диктовал письма. Он ввел копировальные аппараты, на которых между прочим, иногда приказывал размножать для всеобщего сведения безграмотные докладные некоторых работников, собственноручно подчеркивал ошибки и нелепости. Первым в области он стал работать с диктофоном, первым научился пользоваться карманным компьютером, который купил, будучи в Штатах.

– Значит, дом отдыха можно подключать к городской сети, – для проверки повторил Уваров и тут же включил селектор, передал это в отдел. Снял очки, потер глаза: – Спасибо тебе, – глаза у него были водянистые, холодные. – Дальше.

Второе дело было о новых машинах для дорожников. В последний момент выделенные машины область передала на строительство автомагистрали. Лосев, будто ни о чем не зная, напомнил обещание Уварова.

– Обещал, – подтвердил Уваров. – Мне тоже обещали, однако отобрали. Автострада не местного значения, ты что, не знаешь? – некоторое подозрение сквозило в его вопросе. Лосев был на хорошем счету, а хорошему руководителю полагается знать обстановку и выдвигать требования реальные.

Однако уклониться Уварову не удалось, дело обстояло сложнее. В свое время, пообещав машины, Уваров попросил дать дорожникам склады у пристани, поскольку часть магистрали пройдет по Лыковскому району в пяти километрах от города. Лосев помог, предоставил, что, между прочим, было ему не просто, и на сессии исполкома сказал о дорожных машинах, катках, асфальтоукладчиках, грейдерах. Вдвое больше улиц можно будет заасфальтировать.

– Да‑ а, влип я, – уныло сказал Лосев, напомнив все это. – Понадеялся. Привык, что раз с вами уговорено, – все равно, что в кармане.

Грубоватый прием, но по правилам, честный: он смотрел на Уварова без осуждения, с покорностью обманутого подчиненного.

– Хорошо хоть, на вас не ссылался, – добавил Лосев. – Имени не назвал.

Уварову должно было быть неловко.

– Что делать, – сказал он. – Одно начальство предполагает, а другое располагает.

Лосев не ответил. Он захлопнул папку и удрученно молчал. Пауза затягивалась. Лосеву надо было, чтобы Уваров заговорил первый. Он мог сказать: «Все у тебя? » Или свое: «Дальше». Но Уваров все же захотел загладить неловкость.

– Роддом у тебя отличный. Мне докладывали. Молодцы вы. Как там с койками, пробили?

Насчет коек Лосеву еще предстояли хлопоты. Тем не менее он сказал без интереса:

– С койками сами дожмем.

Возникло новое молчание. Лосев все еще сидел, опустив голову.

Когда‑ то, придя сюда с завода, Уваров, принимая посетителей, демонстративно включал секундомер. Толстая луковица старого спортивного секундомера лежала на столе и звонко тикала. Многие возмущались. Уварову осторожно указали, что это не помогает, а мешает, угнетает людей, вместо выигрыша времени получается черт знает что. Секундомер исчез, но какое‑ то тиканье в кабинете Уварова осталось.

Лосев смотрел на носки своих новых туфель.

– Может, что еще надо? – примирительно спросил Уваров. Формально вопрос относился к роддому. Добиться такого вопроса от Уварова было победой, редкой удачей. Уваров почти никогда не позволял себе такого невыгодного жеста.

Фактически можно было попросить помимо коек, то есть спецкроватей, машину для вывоза мусора или автобус. Деньги на освещение. Штатную единицу инженера. Пионерский стадион. Чутье подсказывало ему готовность Уварова дать, и дать с лихвой, не тот человек Уваров, чтобы оставаться в долгу.

Можно было закинуть насчет прохудившегося моста, о котором давно шли хлопоты.

А крыши!..

При мысли о крышах сразу же заломило в затылке. От одной мысли про крики, скандалы, просьбы, какие были и какие ждали его к осени. Из‑ за какой‑ нибудь сотни листов железа. Всюду текло, всюду надо было менять, все срочно, все аварийно, не хватало железа, не хватало шифера, сантехники, труб…

Начальники служб, замы, измученные бесконечными прорехами изношенного городского хозяйства, если б они узнали, что он откажется от такой счастливой возможности получить… Что никому из них ничего не отколется, они б ему не простили.

Уваров ждал. Пока что Лосев вынудил его отступить на эту невыгодную позицию, и больше нельзя было медлить. Перед Уваровым лежал большой открытый на чистой странице блокнот, сверху крупным расплюснутым почерком «Лосев 18/8», и лежала черная паркеровская ручка, до которой Уваров еще не дотронулся.

Если затея со Жмуркиной заводью сорвется, тогда Лосев останется у разбитого корыта. Но мысль об этом лишь укрепляла его решимость. Другое его останавливало. В последнюю минуту ему вспомнилась Любовь Вадимовна, в куртке, враждебный ее взгляд из‑ под надвинутого платка. Вместо железа или машины для мусора он сейчас мог попросить повысить оклад библиотекарям, перевести библиотеку в другую категорию, ходатайство об этом лежало у него в папке. Конечно, Уварову легче было дать машину, дать деньги на стадион, чем увеличить оклад лыковской библиотекарше на каких‑ нибудь двадцать рублей в месяц. Но Лосев знал и то, что сейчас Уваров пошел бы на это. Но знал Лосев и другое, что нельзя ни на что отвлекаться, что если он хочет выиграть бой за Жмуркину заводь, он должен пожертвовать всеми другими своими просьбами и бить в одну точку. Было стыдно перед Любовью Вадимовной, именно перед ней, как будто она заранее знала об этой минуте, когда он снова переступит через нее.

Из‑ за нее Лосев и сбился. Ему бы не сразу, порциями: «Да вот хотел насчет филиала», запинаясь: «На другое место его перетащить», – как бы безо всякого желания, вынужденно: «Советовались мы…» Так, чтобы Уваров сам вытягивал и чтобы не оборвал неторопливо: «Ближе к сути».

Вместо этого Лосев разом, с разбегу, изложил все подряд, правда без вводных, которых Уваров терпеть не мог и сразу обрывал: «Вы с середины попробуйте, авось поймем».

О самой картине сказал кратко, как о явлении известном в истории искусства; в связи с картиной горожане просят сохранить Жмуркину заводь – традиционное излюбленное место, народ настаивает, были даже случаи открытого возмущения, так что нельзя ли, учитывая эстетическую ценность… и прочее, согласно формуле Аркадия Матвеевича.

– Перенести? Чего ж ты раньше думал?

Вопрос был неизбежный, Лосевым предусмотренный. Со дня согласования прошло два года. Это раз. Многое изменилось. Обстоятельства меняются быстро, не так ли?.. Прежнее место застройки оказалось неудачным, ничего страшного, город дает такое же, еще лучше. Это два.

– За такие сюрпризы кто‑ то отвечать должен.

И к этому Лосев был готов. Если это ошибка, то прежде всего его самого, Лосева, никого другого.

– Да при чем тут ты… – с какой‑ то излишней досадой перебил его Уваров, задумался на мгновение, но больше ничего не сказал и пробарабанил по столу.

– За все надо платить, – сказал Лосев.

– Это верно, да цена‑ то подскочила, – усмешливо ответил Уваров и посмотрел на Лосева с интересом. – Ты что же выговор просишь, приносишь себя на алтарь?.. Ну что ж, выговор не судимость. Был выговор и нет выговора, – он тянул, проясняя для себя ситуацию. – У нас выговоры даются иногда для покрытия расходов. Получил выговор и чувствуешь себя в расчете. Грехи отпущены. Епитимья наложена.

Улыбка молодила Уварова, улыбался он редко, большинство дел не нуждалось в улыбке. Да и сейчас улыбался он не Лосеву, а своей мысли, на Лосева же он был сердит, правда какой‑ то неопасной сердитостью, которая позволяла продолжать разговор.

– Ты зря набиваешься, Сергей Степанович. Выговор тебе сейчас ни к чему.

– Выговор всегда ни к чему, – подождав, ответил Лосев, не поняв, что имел в виду Уваров, а понимая лишь, что Уваров начинает вести свой разговор. Тогда он сказал:

– Наседают на меня. Народ недоволен. Могут начать писать. И вам, и выше.

– Такая, значит, причина, – сказал Уваров весело. – А ты им разъясняй. Не надо сразу лапки кверху. Свое, мнение надо уметь отстаивать, и не только перед начальством, а и перед народом.

– Я ведь не согласен был с самого начала.

– Был не согласен, стал согласен.

– Подчинился.

– Или согласился? Убедили? Теперь уже не восстановишь. Часто ты меняешь свою точку зрения.

– Речь не обо мне. Что я могу людям разъяснить? Кругом шумят об охране природы, об охране памятников. Спрашивают, почему не хлопочете? Поливанова знаете?

Уваров кивнул.

– Вот он… Когда Каменев приезжал, его тоже атаковали, он на вас откинул да на меня. Я‑ то на вас ссылаться не могу.

– Правильно, – сказал Уваров. – Начальство надо защищать грудью. А твоя‑ то позиция какова?

– Я за то, чтобы сохранить Жмуркину заводь.

– А филиал? О филиале ты думаешь? Ты понимаешь, что такое филиал такой фирмы для тебя, для города, для всей области? Ты что, забыл, как мы боролись за этот филиал, сколько претендентов было? Филиал для тебя опора. Выход на важнейшую отрасль! На ведущие министерства! Отчисления! Да ты лучшее место должен им выделить. Ты в этом предприятии заинтересован больше всех! Мы бы нашли, кому отдать, любой район у тебя оторвет…

– Я за филиал, разве я против…

Лосев встал, зайдя за стол, развернул перед Уваровым заготовленную схему, стал пояснять, показывая выгоды нового участка.

– Что там за дом стоит у твоей заводи, напомни, – попросил Уваров.

Лосев и это предусмотрел, достал из папки цветные фотографии Жмуркиной заводи, что сделал директор леспромхоза. Фотографию картины он оставил в конверте, но Уваров цепко высмотрел ее и стал рассматривать на вытянутых руках, сличая.

Поразился.

Хмыкнул от удивления.

Лосев стоял не шевелясь.

– Занятно, – сказал Уваров. – Что‑ то тут есть. Конечно, городить из‑ за этого сыр‑ бор не стоит. Представляешь, сколько пейзажей написано, разве их все сохранишь… А так – любопытно…

– Да у нас‑ то он один, пейзаж, – не выдержал Лосев.

– И филиал у тебя один. И возможность у тебя одна, – строго отозвался Уваров. – Ты знаешь, что значит задержать начало строительства? Со всеми ассигнованиями, планами. А задержка при переносе обязательно будет. Для обоснования нужны чрезвычайные обстоятельства…

– Дмитрий Иванович…

– Пейзаж как пейзаж, не вижу я тут проблемы. Чего ты расстраиваешься? Если дом этот с медной крышей имеет историческую ценность – перенесем его. Это не вопрос. Есть такая необходимость?

– Не в этом дело, не в доме…

– Ну видишь, значит, не имеет ценности. Все дело для тебя в средствах! Базу надо иметь. Промышленность. Будет у тебя промышленность, будут отчисления, сможешь эстетику наводить. Базис, базис заводи! Искусство хорошо смотрится тогда, когда у людей жизнь устроена. Нам с тобой удобства для людей надо делать. Вот ты роддом построил, это нужней картинной галереи…

– Роддомы в Москве еще лучше. Кто у меня жить останется, если красоты не будет? Нам свое преимущество надо иметь. За деньги не все купишь. Средства у меня будут, а Жмуркиной заводи не будет. Да и сколько она стоит…

– Между прочим, это вопрос, сколько она стоит! – заинтересовался Уваров, прерывая Лосева. Мягкий свой голос он редко напрягал, уверенный, что его услышат. – При сегодняшней технике, дай мне средства – я тебе любой пейзаж построю. И рощи будут, и горы с водопадами, не Кавказские, конечно, так, наши, среднерусские. Моря строим, так что реки, ручейки и заводи запросто.

С годами Лосеву все больше нравился Уваров. Стиль его работы был прост и в то же время практически недостижим. Были случаи, когда Уваров ошибался, но и тогда он успевал увидеть свою ошибку раньше других и первым анализировал ее, если, конечно, в этом была необходимость. От него передавалось ощущение хозяина, то есть здравого смысла, с понятной для всех заботой о выгоде для области, для людей, с подсчетом каждой копеечки, с присмотром, с размахом… Все это носило отпечаток личности Уварова, деловой, суховатой, нещадной к пустым обещаниям, к лести, к лжи. Сегодня впервые Лосев слышал от Уварова какие‑ то общие размышления, и Лосеву приятно было это доверие, и сами мысли Уварова увлекали, внушая Лосеву лестную веру в собственное могущество.

Колонны оранжевых экскаваторов, бульдозеров с блестящими ножами, краны, самосвалы, бетоновозы, тягачи… Рычащие колонны, окутанные угарно‑ синеватым дымком, могли двинуться по указанию Уварова, сносить, воздвигать, – за его словами стояла реальная сила.

– …Красота, – Уваров помахал фотографиями перед собою. – А ты можешь показать мне – в чем тут красота?

Лосев пожал плечами.

– Красоту чувствовать надо.

– Вот и неверно, – сказал Уваров спокойно. – Нам на экскурсии в Ленинграде архитектурные ансамбли показывали. Точно показывали, где тут красота, в каких пропорциях, какое решение у автора… Показали, и я увидел. Без них не увидел бы. А цены на картины как, по‑ твоему, назначают? Можно, следовательно, определить, сколько в каждой красоты и таланта? Я не про ваши картины, я в международном масштабе. Так что ты не позволяй себя сбивать этими разговорчиками. Ты всегда требуй доказательств…

В это время приоткрылась дверь и в кабинет вошел Пашков. Бесшумно двигаясь, он подошел к Уварову с другой стороны и, раскрыв папку, положил перед Уваровым какую‑ то срочную бумагу. Затем он кивнул Лосеву, посмотрел на разложенные фотографии и понимающе улыбнулся. Надписав резолюции, Уваров захлопнул папку, Пашков взял папку, придвинул на прежнее место сдвинутые фотографии.

– Знакомые места, – сказал он.

Уваров взглянул на него, привлеченный его тоном, что‑ то означающим.

– Да, да, ведь ты же отсюда… Вот Сергей Степанович хлопочет за Жмуркину заводь. Готов перенести филиал, лишь бы не трогать эту красоту.

Пашков посмотрел на Лосева, глаза его весело сузились и тяжелое, отвисшее книзу лицо обрело памятное Лосеву с детства торжествующее выражение мучителя.

– Да какая там красота? Нашли что беречь. Слыхали – покровитель искусства. Филиал из‑ за этого сдвигать? – он засмеялся нелепости этой мысли, затем добавил протяжно: – Не знаю, ой не знаю.

– За что ж вы так, Петр Георгиевич, не любите родные места свои? – сказал Лосев.

– Все это прошлое, Сергей Степанович, надо о будущем заботиться, чтобы до вашего медвежьего угла дошла научно‑ техническая революция.

– Прошлое тоже забывать не стоит, – сказал Уваров. – Но ведь все можно подсчитать. И красоту, и пользу ее. Мне жалуются, что лес в Ерыгине рубят. А я говорю: подсчитайте. Мне сегодня нужен лес для мебельной фабрики. Немедленно. За эти три года я столько получу, что смогу посадить вдвое больше леса, и все леса привести в порядок. Возмещу все порубки. Если они эту Жмуркину заводь не могут тебе доказать, подсчитать убытки, можешь послать их подальше.

Почему‑ то он упорно выводил Лосева как бы за скобки, был непонятно терпелив, не торопил, посматривал выжидающе, как бы приглашая Лосева высказаться до конца.

– За филиал тебе обеими руками надо держаться. И никому не позволяй противопоставлять интересы города интересам стройки. Производство не химическое, от него ни дыма, ни грязи. Мы охрану среды учитываем. Современное здание в центре украсит город. Снос дома строители компенсируют. Город получит метраж в новом благоустроенном доме. Если недостаточно – добавим. Что еще? Как у вас используется эта заводь?

Пашков не удержался, нарушил этикет.

– Центр по ковырянию в носу! Используют только для точения ляс!

Уваров продолжал смотреть на Лосева.

Давнее желание шевельнулось у Лосева, как всегда пугая и забавляя своей доступностью, желание, которое появлялось посреди какого‑ нибудь бесцельного совещания: встать на четвереньки и, подвывая, побежать по проходу. Лосев забавлялся, представляя, как растеряется председатель. Добежать до дверей, встать и откланяться. Нашлись бы приятели, которые, может быть, поняли бы его. Было порой ощущение, что сидишь на заседании, которое идет второй, третий год, люди сменяются, уходят на пенсию, а здесь звучат те же требования и те же возражения… Побежать, куснув по дороге Пашкова за икру. Он улыбнулся, представив себе его вскрик, а вот реакцию Уварова представить не мог.

– А между прочим, надо иметь такое местечко в центре, ничего плохого в этом нет, – сказал он с вызовом.

Пашков захохотал над его словами, затем сказал с видом величайшего убеждения в преданности:

– Глупость это все; абсолютно и безусловно правильно, что современное здание в этом месте украсит город.

Получилось у него приторно и грубо, но Уваров кивнул: слыхал, что народ говорит.

Допустить при Пашкове свое поражение Лосев не мог.

– Нет, не безусловно, – с силой, резко сказал он, глядя прямо на Пашкова и чувствуя холодок в груди. – Тебе, конечно, спорить не приходится, Петр Георгиевич, не положено, а я уж поспорю… – он замолчал, потому что Уваров поднялся, прошелся вдоль желтого полированного стола заседаний, похлопывая рукой спинки стульев. Потом пошел быстрее, крупно зашагал из конца в конец, и они молча следили за ним.

– Так, так, – сказал он, как будто что‑ то подсчитал, остановился, ни на кого не глядя. – Вы свободны.

Лосев не двинулся, а Пашков подобрался, прижал папку к бедру, шел он медленно, в дверях обернулся, ожидая чего‑ то. Уваров, однако, ничего не сказал. Когда они остались вдвоем, Лосев оробел. Понял, что все, конец, ничего не вышло. Он наклонился над столом, собрал фотографии. Итак, при помощи Пашкова его добили, бесславно и тихо. В результате он ничего не достиг, вообще ничего, остался у разбитого корыта; вспомнил он о Любови Вадимовне и скривился от досады на себя. Фотографии показались блеклыми, краски неестественными. Вчера Аркадий Матвеевич восхищался ими, здесь же, в кабинете Уварова, они не выглядели, что‑ то в них исчезло. Речка, заводь, дом – все стало обыкновенным, ничем не лучше тех, что печатают в «Огоньке», что висят на выставках, в музеях, сотни и тысячи пейзажей.

– Фотография, конечно, не передает, – пробурчал он.

Что? – не расслышал Уваров.

Лосев ничего не ответил, положил фотографии в конверт. Паркеровская ручка так и лежала на открытой незаполненной странице. Лосев повел пальцем по желтой полированной столешнице, по изгибам древесных узоров, они сгущались и разрежались, сходились и расходились. Он стоял молча, забыв об Уварове, уставясь в стол, соображая, что это те же годовые кольца, и все эти красивые линии – итоги прожитых лет. Он подумал об этом безрадостно, снова вспомнил про Любовь Вадимовну, про потный, липкий свой стыд на берегу перед ней.

– Нет, так нельзя! – вдруг сказал Лосев, поднял голову и еще смелее повторил: – Нельзя!

То, что он не позволял себе в разговорах у Поливанова и в горисполкоме, и с Анисимовым, все, что скопилось, – все вдруг безудержно хлынуло, понеслось без всякого порядка, и его самого закрутило, повлекло так, что он не слышал себя, только чувствовал, как дрожало в глубине горла. Никогда еще он не произносил таких слов, совершенно непривычных слов для него и для этого кабинета. Когда‑ то от Тучковой он слыхал, что бесполезно передавать картину словами, невозможно было рассказать про то рассветное утро, туман над Плясвой, босые ноги мальчишки‑ удильщика… Но ему было наплевать, что невозможно, он рассказывал, он видел, как на одутловатом лице Уварова поднялись брови, и не обратил на это внимания, ни на какие движения его лица, он не боялся Уварова, он ничего сейчас не боялся, он взмыл, освобождаясь от своих расчетов и уловок.

Резиновый моторчик раскручивался, пропеллер вертелся быстрее, быстрее, наступил миг, когда модель надо было отпускать, она оставалась одна в воздухе и летела, летела, а они бежали за ней, подняв головы. Так и у него – слова срывались, и он бежал за ними, поэтому он сравнил талант художника с самолетом; живопись помогает увидеть природу иначе, открывает красоту, как открывается земля с самолета в совершенно иной, беззащитной красоте. Он говорил о проекте Ивана Жмурина, какой привлекательный можно сделать из Лыкова городок русской старины, провинциального быта, не изгонять этот быт, не уничтожать его, а сохранить…

Сохранить порядок домов на набережной, за ними встанут новые дома. Пристань, павильоны, играет духовой оркестр, сияет медная крыша кисловского дома. Висят старые вывески. Мастерские, где шорники шьют упряжь, в кузне куют крюки, ручки, бондари делают бочонки, кадушки, свистульки, все изделия тут же продаются.

Отчаяние воодушевило его и вызвало сладостное чувство неразумности. То, что он говорил, уже не могло помочь делу, разве что окончательно испортить, все это было сыро, непродуманно. Не мудрено, что он запутался, сбился, он же не привык говорить без плана, а тут у него не было подготовлено, было лишь счастье выговориться, душу отвести.

Пропадай моя телега!..

Давно Уваров должен был его прервать, вместо этого слушал бесстрастно.

А Лосеву все было нипочем. Он вспомнил Костика с его чечеткой и рассмеялся.

Брови Уварова сдвинулись; он тихо сказал:

– Далеко ты зашел. Когда это ты успел…

От этого тихого предостережения тот, прежний, Лосев опомнился, с тоской подумал: «Что я говорю? Зачем?.. » Понял, что все идет к концу, и это придало ему новую храбрость.

– А что, не прав я? – с дерзостью сказал он. – Из нашего города можно сделать отличный туристский центр. Это тоже наша индустрия. Население занять в сфере обслуживания, восстановим Петровскую крепость, поставим пушки, рядом будет мотель. Затраты окупят себя быстро, знаете когда?

Появилась Александра Андреевна, поставила поднос с кофе и печеньем. Налила в чашечки. Как и когда ее вызвал Уваров, Лосев не заметил, понял лишь, что, значит, еще есть какое‑ то время.

Уваров прохаживался с чашечкой в руках, пил маленькими глотками. Одутловатое лицо его с высоко поднятыми бровями смотрело откуда‑ то издалека, недоступно и без отклика. Слова Лосева падали в пустоту, не вызывая ни противодействия, ни сочувствия. Но его слушали. Микрофон был включен.

– Это что, у тебя обговорено с горкомом?

– Нет. Я вам первому… решился.

Сглотнул приторную сладость этой фразы. И подивился неожиданной своей чувствительности. Не такое ведь произносил.

Идею же свою Лосев вынашивал давно и кое с кем проверял. В план следующей пятилетки включил гостиницу. Заказал прикинуть проект кемпинга. Автобусную линию уже подготовил. Запроектировал три маленьких ресторанчика. Один уже построил. Уварову до времени не открывался, боялся, чтобы тот не поломал своей логикой.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒