Часть третья 6 страница

– Это всего лишь подвальчик, – пояснил он. – Но в последнее время здесь стало модно появляться. Мы увидимся там с некоторыми моими друзьями.

Около клуба была огромная толпа, и снова некий пиратский фотограф щелкнул Джан и Майкла прежде, чем привратник провел их внутрь. Некоторые женщины в очереди начали называть имя Майкла, но больше всего Джан удивило то, что люди обращали на нее почти столько же внимания, сколько и на него. Клуб был больше, чем она ожидала, и, похоже, все столики были заняты. Однако метрдотель провел их через комнату к сцене, и словно из воздуха возникли маленький столик и стулья.

– Кевин Лир здесь, – проговорил Майкл, помахав через зал знаменитому актеру. – Он со своей последней пассией, Феб Ван Гелдер.

– И Крайстал Плинем на самом виду, – подхватила Джан, кивнув головой в направлении актрисы, которая сыграла Джилл, еле сдерживая смех.

– Вы знакомы? Хотите, я вас представлю?

Джан покачала головой, стараясь при этом не выдать своего замешательства. Она ничего не имела против Кевина Лира, но, несомненно, не хотела встречаться с Крайстал Плинем. «Конечно, теперь у меня своя успешная карьера», – напомнила она себе, но почувствовала себя неловко.

– Этот клуб – самая нижняя ступенька среди тех, где показывают комедийные сценки, – пояснил Джан Майкл. – Здесь выступают только истинные новички, у которых нет никакого опыта. Спустя некоторое время они переходят работать в другие клубы, но здесь от них ожидают, что они будут работать и официантами, в награду за что у них есть право два‑ три раза за вечер пользоваться микрофоном. Мне нравится заглядывать сюда раза два в месяц. Обычно серая масса не очень‑ то хороша, и я не раз видел, как их освистывают и сгоняют со сцены. Но время от времени попадаются настоящие артисты. Здесь есть один полоумный со злым монологом. Злым, но забавным.

Джан видела все это сотни раз в Нью‑ Йорке. Она лишь улыбнулась и просидела два нудных, совершенно не смешных выступления, замечая при этом, что становится уже поздно. Представление было скорее унижением выступающих, чем развлечением публики, но, возможно, развлечение в этом‑ то и заключалось. Выступающие были настолько плохи, что Джан было больно за них.

И снова Майкл, казалось, был совершенно созвучен ее настроению.

– Еще один, и мы пойдем, это один из тех, о ком говорят и ради которого я привел вас сюда.

Конферансье, очевидно, тоже из официантов, вышел на сцену, чтобы объявить следующего выступающего. Ему не стоило называть имени. Как только Джан увидела его, проходящего через зал и вспрыгивающего на сцену, она сразу же все поняла.

Это был Нейл! Нейл Морелли! Джан попыталась осознать это, но Нейл уже был готов к выступлению. О Боже! Нейл на нижней ступеньке в вечернем клубе Лос‑ Анджелеса! И официант! Официант, который ждет до последнего, чтобы выступить. И все же, несмотря на свой ужас, Джан стала вживаться в его конферанс.

Нейл уже говорил, и речь его была еще более тороплива, если это возможно, чем в Нью‑ Йорке.

– Сегодня здесь присутствует парочка знаменитостей! – Нейл приложил руку козырьком к глазам и уставился в темноту. – Вот, скажем, Кевин Лир, дамы и господа. Я имел честь обслуживать его сегодня вечером. Благодарю за баксы, Кевин. Теперь, если бы моя мать жила в Лос‑ Анджелесе, я бы смог позвонить ей по телефону.

Публика рассмеялась, но Джан почувствовала, что бледнеет. Нейл оглядывал зал и внезапно остановился, словно его что‑ то поразило.

– О, Боже мой! Да это же Майкл Маклейн. И – да, так и есть – он с какой‑ то восходящей звездой! Верно, кто бы мог подумать? Он здесь с актрисой, исполняющей главную роль в шоу «Трое на дороге», Джан Мур!

Из‑ за шока, который она пережила, обнаружив Нейла в таком месте, Джан не была готова к тому, чтобы он признал ее в этом качестве. Ей потребовалось несколько секунд и толчок от Майкла, чтобы встать, затем она быстро села, ноги не держали ее.

– Всем известна склонность Майкла к езде. Я хочу сказать, к езде на мотоцикле.

Умеренное одобрение слушателей. Джан онемела. Нейл работает на публику? Глупые, плоские шутки? Это не его стиль.

– Хорошо, может быть, я кого‑ то упустил? – Нейл сделал паузу. – Есть здесь какие‑ нибудь Фонды? Нет? Ну, а как насчет Коппол? Они есть везде. Вы уверены? Посмотрите вокруг себя, чтобы увериться, ибо я хочу сказать вам нечто важное, но сначала убедитесь, что этих людей нет среди вас. – Теперь он почти шептал в микрофон настойчивым голосом. – Никаких Каррейденсов? Бриджес? Арназесов? Ладно, наконец, нет ли в публике Тори Спеллинга? – Когда никто не ответил, Нейл начал говорить в другом тоне, чуть громче, но еще более заговорщически. – Прошу вас, последите за дверью и сообщите мне, если кто‑ нибудь из них появится. – Несколько секунд Нейл оглядывал комнату, затем остановил свой взгляд на Джан. Он выглядел еще тоньше, чем всегда, почти отощавшим, и в глазах его был параноический блеск. – Мисс Мур, извините меня, но чем занимался ваш отец?

Джан почувствовала, что леденеет.

– Мой отец работал на правительство.

– Дипломат?

– Нет, почтальон. Нейл засмеялся:

– Вот в этом я и хотел убедиться. Не как у вашей напарницы Лайлы Кайл, верно? Ее мать – Тереза О'Доннел, а отец – Керри Кайл. А теперь скажите мне, мисс Мур, насколько трудно было Лайле Кайл получить свою роль? Ей ведь пришлось гораздо труднее, чем вам? Как вы полагаете, тот факт, что ваш отец – почтальон, а ее – приносящий огромную прибыль идол утренних спектаклей, ничего не значил для продюсеров вашего шоу? Нет, нет, не отвечайте. Я не собираюсь ловить вас на слове. – Нейл начал обрабатывать другую сторону зала. – О, совершенно случайно Лайла Кайл ходила в школу Вестлэйк с Тори Спеллингом. Их было всего около ста человек во всей школе. Посмотрим, – проговорил Нейл, делая вид, что пытается что‑ то выяснить. – В моей школе Ивандер Чайлдс, это в Бронксе, было до четырехсот выпускников в год и ни одного, ни одного, кто попал бы в крупное телешоу. Правда, ведь трудно поверить? Ну и стадо недоделок! А из Вестлэйка вышло двое. Вот какое великое обучение! К тому же то, что их мамы и папы владеют этой отраслью, не слишком им мешает, – проговорил Нейл и покачал головой. Раздались смешки. – Понимаете, люди, становится все яснее и яснее, что единственный путь чего‑ то добиться в этом бизнесе – это быть членом семьи, лидирующей в шоу‑ бизнесе, членом одной из его династий.

Вид у Нейла был дикий, злобный, ожесточенный и резкий. Джан поняла, что он перешел к старой нью‑ йоркской рутине, но в нем появилось нечто новое. И оно было подлее прежнего.

Джан не могла оторвать глаз от Нейла.

– Я не говорю о выступлениях братьев и сестер. Как, например, Пенни и Гарри Маршаллы и Ренди и Деннис Кейд. – Теперь Нейл говорил все громче и громче. Он почти визжал. – Нет, когда близнецы помогают друг другу, все о'кей. Я выручаю свою сестру Бренду. Но единственное, что я отвергаю, это то, что Тори Спеллинг совершенно случайно оказалась ведущей в телешоу. Шоу, которое совершенно случайно поставил ее отец. А о чем же это шоу, мальчики и девочки? О богатом отродье с Беверли‑ Хиллз в средней школе. Ну так что же, собственно, Тори играла? – Публика захохотала. – Она будет следующей Сигурни Вивер. Что, неужели вы не знали? – спросил Нейл, удивленно поглядев на публику. – Да, отец Сигурни был крупным калибром в телесети. Вы этого не знали? Сигурни я бы назвал одним из скрытых. Это те, чьи семейные связи не легко можно узнать, как у этих Шин и Фонд. Я только что услышал, что Сеймур Ле Вайн, сын Боба Ле Вайна, вы знаете, того, что возглавляет Международные студии, только что стал ассоциированным продюсером. Многие ли знают, что значит «ассоциированный продюсер»? Я скажу вам, как это объяснил Фред Аллен: «Ассоциированный продюсер – это единственное в Голливуде лицо, которое ассоциируется с продюсером».

Остаток выступления Нейла был совсем таким, каким Джан помнила его по Нью‑ Йорку, только острее, жестче, отчаяннее. «О, Нейл, что же с тобой случилось?! » Он всегда был склонен к крайностям, но сейчас стал просто жутким.

– Кровь сильнее таланта, – проговорил он. – Я украл эту строчку у кого‑ то. Но плевал я на это – ведь эти подонки украли мои роли. – Нейл чуть передохнул. – Знаете, кто в этом городишке играет свои собственные роли? Воры автомобилей и шлюхи.

Наконец‑ то это, слава Богу, кончилось. Но прежде чем сойти со сцены, Нейл произнес свой обычный призыв создать Лигу антинепотизма и предложил изгнать из бизнеса всех этих Тори и Лайл. Джан стало плохо.

– Не пойти ли нам домой, Майкл? – тихо спросила она. Вернувшись в машину, она почувствовала себя еще хуже, у нее закружилась голова. Нейл казался злобным и свихнувшимся, как побитый пес. Ее вновь охватило жуткое чувство одиночества.

– Мне кажется, тебе это не понравилось, – проговорил Майкл, когда они ехали по Ла Сьенега. – Извини, может быть, это возместит неприятности.

Он остановил машину на обочине, достал из ящика для перчаток коробочку и протянул его Джан. – Это тебе.

Джан секунду собиралась, посмотрела на Майкла, взяла подарок и развернула его. Майкл тихо сидел рядом. Джан открыла черный бархатный ящичек и на мгновение замерла, затем вынула ожерелье. Это были три звезды с бриллиантом в центре той, что посредине. Звезды свисали на тоненькой, как паутина, золотой цепочке.

– Какая прелесть! – воскликнула Джан. – Разве можно принимать такие подарки, Майкл? Как это можно?

– Очень просто, – ответил он, забирая ожерелье у нее из рук и застегивая на ее шее. – Вот ты и приняла его.

Джан была тронута. В тот момент, когда она чувствовала себя такой одинокой, такой обделенной, он предложил ей это свидетельство его доброты и щедрости. Никогда еще Джан не получала от мужчины такого дорогого подарка. Никогда у нее не было бриллианта, хотя теперь она могла себе это позволить. Вся пустота, которую она ощущала в начале дня, весь ужас от выступления Нейла, казалось, покинули ее. Глаза Джан наполнились слезами, и боль была мгновенно смыта. Как этому человеку удалось так тронуть ее?

Но Майкл смог. Растрогать и сделать счастливой.

– Звезды сами говорят за себя, Джан. Ты как раз восходишь и, когда однажды взойдешь, вспомнишь обо мне и об этом вечере, и коснешься этих звезд. Я надеюсь на это.

Затем они поехали к Майклу. Он принял ванну, помог вымыться ей, словно она была маленьким ребенком, словно он знал, как бедствовала Джан и как она была выбита из колеи. Затем Майкл завернул ее в полотенце и отнес в свою спальню. Он поднял ее, словно Джан была невесома или, как говорит клише, «как пушинка».

Занятие любовью стало для нее облегчением, Джан ни о чем не думала, а только откликалась. После поцелуев и поглаживаний, когда она почувствовала, как хочет его, Майкл поднял ее за плечи и удерживал над собой. Он дразнил ее, позволяя опускать только лицо, чтобы поцеловать, а затем вновь отталкивая. Но вот он опустил ее на свой член, толкнул вниз, поднял, повторяя так раз за разом, без усилий, превращая все в шутку.

Майкл заставил ее почувствовать себя легкой, маленькой и женственной, двигаясь с ловкостью, силой и умением.

– Спасибо, – бормотала Джан. – Спасибо. – Она чувствовала на своей шее драгоценное ожерелье, стонала от удовольствия оргазма.

– Как это тебе удается? – спросила она потом, лежа рядом с ним в постели.

– Это требует времени, но стоит того, – ответил он, ухмыльнувшись.

– Ты напомнил мне старый библейский вопрос: «Сколько ангелов может танцевать на булавочной головке? » – хихикнула Джан.

– Эй, здесь нет булавок! – возразил Майкл.

– Да, но и я не ангел, – заявила Джан и прикрыла ему рот губами. Кровь стучала у нее в ушах, и слава Богу, поскольку это не позволяло ей слышать слабое жужжание скрытой видеокамеры.

Покуда Нейл Морелли приходил в себя после своего монолога, а Джан спала в объятиях Майкла, Сэм Шилдз вышагивал взад‑ вперед по плиточному полу своего офиса, усыпанному десятками разорванных и скомканных листов бумаги. Этот чертов сценарий никак не продвигался. Может, потому, что мелодрама безнадежно устарела, а может, потому, что он сам был уже устаревшим, безнадежно мелодраматическим сценаристом, но как бы там ни было, ничего не клеилось. Но поскольку Голливуд заключил с ним контракт, этого для старины Сэма было достаточно, чтобы пребывать в уверенности, будто работа имеет значение, персонажи должны обладать характерами, а все составные части должны стать единым целым.

Он провел пальцами по спутанным волосам, развязал шнурок, которым их подвязывал, и распустил. Сэм поймал свое отражение в зеркале, висевшем на двери офиса. Выглядел он как сумасшедший. Что ж, Сэм и был сумасшедшим. Cinema verite. [3] Он вернулся к своему столу и вперился взглядом в текст на экране компьютера. О Боже, это было еще ужаснее, чем он предполагал. Но все же Сэм сделал распечатку, дабы увидеть все написанным черным по белому. Господи Иисусе! На бумаге это выглядело еще хуже! Он скомкал страницу и швырнул ее к ногам, в кучу таких же скомканных и разорванных бумаг.

Сэм задыхался. Как Карим Абдул Джабар, который мог сделать любую постановку, но из него нельзя было вытянуть ни слова, если на него давить. Однако кто давил на Сэма? Ему легко было оставаться смелым, когда нечего было терять. Но теперь он уже не был новичком с маленьким бюджетом. Теперь он был Сэмом Шилдзом – удачливым постановщиком «Джек, Джилл и компромисс», но вместо того чтобы чувствовать себя увереннее, он чувствовал, что может потерять все.

Как могло случиться, что он не учел тех опасностей, которые встали на его пути к дальнейшему успеху? Если Эйприл не понравится сценарий, все пропало. Если Боб Ле Вайн не даст зеленый свет, все пропало. Если они станут снимать и не войдут в смету, или если Эйприл отменит смету, все пропало. И если даже ему удастся дописать сценарий, поставить фильм, войти в смету и справиться со всем, но публика не пойдет смотреть, все пропало. Столько шансов на неуспех и такая жалкая надежда на успех – не удивительно, что Сэму не спалось.

Ему вспомнился совет отца: «Никогда ничего не бери в голову».

«Что ж, папочка, я стараюсь. Вот если бы вы только с мамочкой оставили мне что‑ нибудь для начала карьеры. Жаль, что вы ни разу не подумали обо мне, направляясь в винную лавку».

Он с раздражением пнул ногой кучу смятой бумаги. Самое ужасное – при всем том ему следовало сохранять вид, будто все в порядке. Это ведь Голливуд. Никогда не показывай, что ты голоден, зол, одинок или устал. А главное, никогда не показывай, что испугался. По вечерам Сэм встречался с Эйприл, и ему уже осточертело делать вид, что все идет как надо, и внушать ей это. Если бы он мог почувствовать себя равным ей, поведать ей о своих проблемах и страхах, он смог бы двигаться дальше, но Эйприл была не Мери Джейн Морган.

Сэм вздохнул, вспомнив, как в те дни Мери Джейн могла терпеливо выслушивать, как он жалуется на свои неудобства и проблемы. Она знала, когда можно дать ему совет, а когда лучше предоставить ему самому все решить. Наверное, потому у них так и клеилась работа, что она имела к нему подход и они работали в таком тесном сотрудничестве.

Сотрудничестве? Нет, это уж он хватанул. Эта работа вся принадлежала ему. Мери Джейн разве что и умела, так это выслушивать его.

Сэм знал, что ему нужно. Ему нужно расслабиться, найти какое‑ нибудь сексуальное приключение. Джан казалась Сэму не просто одной из хорошеньких девиц. Он много думал о ней. Джан притягивала его к себе так, будто ее тело обладало магнитными свойствами, а он был сделан из железа. Она выглядела так молодо, так свежо. И у нее был этот голос, который актерам приходится изображать и который так очаровывал его. Сэму казалось, что Джан тоже будет для него хорошей слушательницей.

Сейчас ему нужна была хорошая слушательница. Он нуждался в том, чтобы поведать кому‑ либо о своих замыслах, кто не преуменьшит их значение, не обесценит их. Потому что он был сейчас обременен одним замыслом, и этим замыслом была, как он уже видел, собака. Как можно возродить старый, признанный классическим фильм, сделать его современным, не утратить его классического очарования, если вы не привлечете к нему старую публику и не вызовете интереса у новой?

Сэм разлегся на диване. В этой истории было что‑ то, что имело до сих пор смысл: удачливый мужчина наблюдает, как его женщина превосходит его на закате его карьеры. Тема соперничества, ревности и любви. Но как, черт возьми, сделать из этого новый сценарий?

Сэм вскочил с дивана и вновь принялся расхаживать. В конце недели будет собрание по поводу начала работы, и нельзя, чтобы он пришел на это собрание с куском дерьма в руке. Со вздохом, который, казалось, поднялся откуда‑ то из глубины его печени, Сэм снова сел за письменный стол.

– Ну, давай. Все пойдет, – сказал он громко вслух. – Никогда ничего не бери в голову.

Работая до поздней ночи, съемочная группа едва поспевала за «Тремя четвертями», и все были в скверном расположении духа. Как ни странно, первоначальный успех постановки не принес ее участникам успокоения и веселья, как это обычно бывает. Напротив, они, казалось, стали еще более напряжены. Мне не приходилось слышать от них ни о чем другом, кроме как о заботах, а трое из них постоянно меня огорчали. Теперь они с трудом возились с весьма сложно устроенным кронштейном. Несколько несчастных ублюдочных операторов напрягались, работая на этом девяностофунтовом монстре, двигаясь вслед за тремя исполнительницами главных ролей по ступенькам здания, закамуфлированного под чикагский Центр собраний. Они жаловались, что до невозможности трудно было следовать за девушками, поскольку они добились в исполнении своих ролей такого прогресса, что часто импровизировали, и камера выезжала не туда, куда надо.

Это был шестой дубль. Проблема состояла в том, что Лайла по‑ прежнему свински вела себя по отношению к остальным. Мне напоминало это старую историю, как во время съемок «Волшебника страны Оз» Лев и Страшила без конца изводили Дороти. Бедная маленькая Джуди.

И Шарлин продолжала забывать текст. Вдобавок им постоянно не хватало света. А как только его становилось недостаточно, все до единого – от чернорабочих до представителя «Фландерс Косметикс» – выказывали желание плюнуть на все и разъехаться по домам. Но Марти должен был сделать постановку как надо – эту огромную, растекающуюся во все стороны постановку.

– О'кей, давай спустим все сверху, – сказал Марти, пытаясь улыбнуться и указывая на верхние ступени.

Парень снова полез на кронштейн, медленно, с тяжелым вздохом, ни на что не жалуясь. Как ни крути, он был специалистом с почасовой оплатой. О чем ему было волноваться? Марти уже бухнул тридцать пять тысяч долларов на съемку этого эпизода – ему нужно было снять их лица, их волосы и груди, самих девушек, спокойно спускающихся вниз по лестнице, а сзади них – озлобленную толпу. Мягкость против ожесточенности. Две минуты. Может быть, даже девяносто секунд. И уже тридцать пять тысяч баксов.

Теперь, перед началом съемки, Марти следовало приструнить Лайлу. С измотанным видом он поднялся по ступенькам.

– Ты стоишь в самом центре, – сказал он Лайле. – Ты стоишь впереди остальных. Но ты не должна оставаться в кадре одна. Ты в центре всей группы, старайся не отрываться, чтобы девочки тоже попадали в кадр.

Лайла поправила прическу. После неудавшегося ужина она все время держалась с Марти холодно.

– Вовсе я не отрываюсь от них, – фыркнула она в ответ. – Я что, виновата, что они не успевают за мной?

Марти вздохнул. Иногда Лайла становилась просто невыносимой, но здесь – в интерьере, весьма приблизительно изображающем библиотеку Пасадены, она была невыносимо прекрасна.

Марти посмотрел на Джан и Шарлин. Их припудривали.

– Вы готовы? – спросил он.

Шарлин кивнула, но Марти видел, что она не в своей тарелке. Он снова вздохнул. Марти нужно было сегодня закончить эпизод – он уже вышел из бюджета и больше не мог нанимать на следующий день безбожно дорогую подвижную съемочную установку.

– Ты выглядишь великолепно, Шарлин. Теперь просто спустись по ступеням, а когда окажешься внизу, повернись в мою сторону и скажи свой текст. О'кей?

Шарлин молча кивнула.

Лайла с недовольством посмотрела на постановщика. Зачем он так цацкается с Шарлин? Марти целиком принадлежал Лайле, и странно, что время от времени он уделял слишком много внимания и кадров Шарлин и Джан. Лайла понимала, что после того ужина ей необходимо наладить обычный порядок вещей. Пригрозить чем‑ то Марти или, напротив, пообещать что‑ то – короче, дернуть его за поводок. Марти слишком терпеливо относился к тому, что Шарлин постоянно не так, как надо, произносила свой текст. Лайла должна была показать Марти, что с ней нужно считаться. Напомнить ему, какое вознаграждение он может получить, если целиком посвятит себя ей. Если хотя бы постоянно будет уделять ей внимание.

– Когда же наконец эта деревенщина перестанет путать текст? Из‑ за нее мы не можем пойти домой! – громко сказала Лайла. – У меня, например, назначена встреча.

Она посмотрела, как Марти проглотит ее слова, но он словно не слышал ее замечания и терпеливо обратился к Шарлин:

– Помни обо всех ремарках, о'кей?

– И все из‑ за того, что Шарлин блондинка, – сказала Лайла, все больше наглея. – Перекрасить ее в шатенку, и тогда все увидят, что это такое.

Всем уже до чертиков надоели бесконечные придирки Лайлы к Шарлин. Но лишь оператор подвижной съемочной установки, новичок в съемочной группе, как‑ то отреагировал, очень выразительно посмотрев на Лайлу.

– Довольно искусно изображаешь наличие ума, – сказала ему Лайла и расхохоталась.

Наконец, когда сегодняшняя съемка была закончена, Лайла нетерпеливо направилась к своему автомобилю. Как и следовало ожидать, Шарлин один раз перепутала текст, один раз случились неполадки со светом, и конец эпизода нужно было переносить на завтра. Лайла улыбалась. Она не думала о том, как ей придется ехать из Пасадены в Малибу, не думала о предстоящей встрече. Но ей следовало бы подумать об этом. Ведь тот, с кем она сегодня назначила свидание, должен был раззадорить Марти. В конце концов, Лайла полагала, что именно так нужно воздействовать на мужчин.

Лайла не любила задумываться о том, что все мужчины, среди которых она выросла, были гомосексуалистами. Гомосексуалистом был и ее отец, или бисексуалом… или даже омнисексуалом, если только можно так выразиться. Его правилом было: трахни все, что движется. Лайла знала о его связи с тринадцатилетней девочкой. Правда, это было до того, как она появилась на свет. К тому же Лайла очень мало общалась с отцом, он развелся с Терезой, когда она только‑ только появилась на свет. В конце концов, Лайла даже не знала точно, был он гомо или нет.

Зато она знала Робби, знала многих других, таких, как он, знала парикмахера Джери, знала бизнес‑ менеджера Терезы, Сэмми Брадкина, ее второго бизнес‑ менеджера Бобби Мейзера, и третьего бизнес‑ менеджера Рона Вудроу, и Алена по кличке Ни‑ то‑ ни‑ се – совершенно беспомощного кинооператора, и еще одного фотографа, которого она уже не помнила по имени, и конечно же, еще она знала Кэвина. Как все они были омерзительны!

Один из них достался ей в наследство – Робби ушел к ней от Терезы. Он просто был не чем иным, как отъявленным наркоманом, и Лайла знала об этом. Но она с трудом удерживала его от вмешательства в ее дела. Робби уже взял себе за привычку всюду говорить «мы», рассказывая об участии Лайлы в постановке. Как будто это он всего добился для нее. Кроме, как затащив ее к себе в постель, как иначе он повлиял на ее карьеру? Может быть тем, что отправил ее к Джорджу? Или тем, что унижал перед Арой? Что, черт побери, он сделал для нее? Да ничего. Ровным счетом. Лайла всего добилась сама. Робби запутался и сделался для Лайлы огромной обузой. Но она знала, что стоит ей бросить его, как он тотчас вернется к Терезе, и не могла доставить мамаше этого удовольствия.

Итак, Лайла пришла к выводу, что выросла в целом кусте гомосексуалистов. И все они были «дядей» Джери, «дядей» Бобби, «дядей» Ни‑ то‑ ни‑ се, кроме, разумеется «тетушки» Робби, который в большей степени был «она», чтобы позволять называть себя «дядей». Не удивительно, что это были люди, с которыми она лучше всего себя чувствовала. Она полагала, это из‑ за того, что она ответила согласием Кэвину: на том уровне, о котором только она знала.

Этого она не одобряла. Все эти педики только и думали, только и говорили, что о сексе. Господи Боже, как это было утомительно! Она не любила думать о сексе и еще меньше любила говорить о нем. Лайла считала, что это одинаково отвратительно и смешно. Неужто и впрямь можно думать о том, как столбик одной плоти вкладывается в канал другой плоти?! Она содрогнулась. Лайла знала, что единственное, о чем ей мечталось, это то, чтобы выглядеть сексуальной, но меньше всего ей мечталось о занятии сексом. А у педиков секс был главным смыслом жизни.

Все это она знала уже с одиннадцатилетнего возраста. Лайла надеялась, что все кончится, как только она вырастет и у нее появится свое жилье. Но теперь, оказавшись в составе съемочной группы, среди гетеросексуальных мужчин, она не видела большой разницы между ними и педиками. Конечно, они по‑ другому предавались сексу, но они тоже только и думали, что о трахании. Единственная разница, что эти хотели спать только с ней.

Лайла все время видела это в их глазах. Она делила гетеросексуальных мужчин на две категории. К первой относились такие, как Марти и Майкл Маклейн, которые очень любили женщин, хотели женщин и замечали все, что касается женщин: как они одеваются, как улыбаются, как двигаются, даже как они думают. Насколько она знала, мужчины, относящиеся к этому типу, тоже могли быть гомо. Ее тошнило от них. Но был и другой тип – парни, похожие на Сая Ортиса и этого жирного червя Пола Грассо, которые тоже любили рассуждать о сосках и прочих интимных женских местах, но на самом деле больше предпочитали дела и выпивку в мужской компании. Если честно, то и они бывали гомо. Все мужчины в Голливуде были гомо.

Если Лайла подолгу об этом раздумывала, у нее начинала раскалываться голова от жуткой мигрени. И она не задумывалась, потому что знала одну истину: по большому счету мужчины бесполезны и их нужно ненавидеть. Она ненавидела педиков и нормальных, ненавидела, как они разговаривают, как ходят. Она ненавидела их волосатые тела, их самомнение, их приставания, она ненавидела их за то, что они так ее хотели, а она при этом оставалась равнодушна. Лайла не верила им. Она боялась их. И ненавидела их всех, даже Робби, даже Марти. Особенно Марти. Ни тени сомнения не оставалось в ее душе: она ненавидела мужчин.

Но это еще полбеды. Независимо от того, насколько Лайла ненавидела мужчин, гораздо больше она ненавидела женщин.

Конечно, больше всех – свою мать. Трудно выразить эту ненависть! Но сейчас, участвуя в постановке, фокус ее ненависти значительно сместился. Ежедневная практика работы с Джан и Шарлин была практикой ненависти к женщинам. До этой постановки у Лайлы и не было‑ то особых взаимоотношений с женщинами. Тереза, если можно так выразиться, не была женщиной для женщин и не имела подруг. Но если рассмотреть самцов, которыми она себя окружала, то Тереза не была и женщиной для мужчин.

Так что не трудно понять, кем была Лайла – одиночкой, вечно никем не понятой. Да и как могло быть иначе? Лайла до сих пор ненавидела Кенди и Скинни. Эстрелла была единственной настоящей женщиной, которую Лайла знала в детстве, живя в доме Терезы, но она не в счет – мексиканка, служанка.

Теперь у Лайлы были две близко знакомые женщины ее возраста. Она на дух не выносила женщин, каждый день пялящихся на ее красоту. Это выводило ее из себя. Это злило ее. Джан и Шарлин стали ее действительностью; действительностью, которую все видели, принимали во внимание, оценивали. А если кто и был в счет, так это Марти, при том, что и он ерунда. Не говоря уж об остальных.

Слава Богу, Марти уделял Лайле достаточно внимания. Да, но по‑ другому и быть не могло. Насколько она понимала, две другие дурехи должны были вообще быть предоставлены самим себе.

Во время съемки эпизодов, в которых участвовала только Лайла, она знала, что все глаза вокруг были обращены на нее. Но во время групповых эпизодов, когда все три женщины находились в кадре, Лайла чувствовала, даже слышала, как перемещается пространство, переводя внимание с Лайлы то на Шарлин, то на Джан, как будто камере было недостаточно одной Лайлы.

Итак, Марти, как постановщик, был основой всего. Лайла была не в состоянии уследить за глазами всех присутствующих, но могла проследить за линзой камеры, внимательно наблюдая за Марти.

Это было не слишком трудно. Лайла знала с той ночи, когда она встретилась с ним и Полом Грассо, что двигало Марти. Разумеется, красота. И талант, но не в такой степени, как красота. Что имело значение для Марти, что подчиняло себе Марти и на чем играла Лайла – это неутолимость: всегда быть немного недотрогой, обещай, но не подпадай под власть. Это ли не создает красоту? Лайла обладала секретом, о котором не знали Шарлин и Джан. Он заключался в умении дразнить, которое беспроигрышно действовало на Марти, как на любого другого мужчину. Этим секретом владела Мерль Оберон и все остальные старомодные актрисы, которых Марти – Лайла знала это точно – обожествлял. Дженнифер Джонс. Полетта Годар. И Тереза О'Доннел. Лайла знала, что они собой представляли.

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒