Уинстон Грум 6 страница

Как-то днем прихожу я с семинара, а Дженни сидит одна на кровати в полном одиночестве. Я спросил ее, а где Рудольф, а она говорит, что они «разошлись». Я спросил, почему, а она отвечает:

— Потому что он вонючий козел, как и все остальные мужики!

— Почему бы нам тогда не поужинать и не обсудить все это? — спрашиваю я.

Само собой, большую часть времени говорила она одна, и это была сплошная чернуха о мужиках. Она говорила, что все они «ленивые, безответственные, самовлюбленные, низкие типы». Так она долго говорила, а потом начала плакать. Я говорю:

— Ну же, Дженни, не плачь! Все это чепуха! Этот парень Рудольф вовсе не для тебя, все равно он все время сидел на полу, скрестив ноги.

А она отвечает:

— Да, Форрест, наверно, ты прав. Наверно, пора нам возвращаться домой.

Так мы и сделали.

А когда мы пришли домой, Дженни начала раздеваться. Она сняла все, кроме трусиков, а я сидел на кровати, стараясь не смотреть на нее. Но она подошла прямо ко мне и сказала:

— Форрест, я хочу, чтобы ты меня трахнул, прямо сейчас!

Я чуть под кровать не свалился! Но вместо этого так и остался сидеть, глядя на нее, разинув рот. Тогда она пристроилась рядом со мной, и начала возиться с моими штанами, а потом сняла с меня рубашку и начала меня целовать и все такое прочее. Сначала я ее стеснялся, странно было, что она со мной так поступает. Конечно, я только об этом давно мечтал, только не ожидал, что все вот так получится. А потом на меня что-то нашло, и мне стало все равно, что я думал, и я больше ни о чем не думал, и мы стали кататься по кровати, и она сняла с меня почти всю одежду, а потом стянула трусы и тут ее глаза округлились:

— Ого! Ничего себе, что ты тут себе завел!

А потом схватила меня, в точности как мисс Френч тогда, только она ничего не говорила мне, чтобы я закрыл глаза, и я их не закрывал.

В общем, в тот день мы делали массу всяких вещей, какие мне и в самых сладких снах не снились. Дженни показала мне такие позиции, какие мне бы и в голову не пришли — на боку, поперек, стоя, сзади, наклонившись. перегнувшись, шиворот-навыворот и сикось-накось — разве что последнее у нас не получилось. Мы перекатились из спальни в кухню, и посбивали всю мебель, сорвали занавески, а под конец даже как-то перевернули телевизор. Закончили мы в раковине, только не спрашивайте меня, как мы там оказались. Наконец, когда все кончилось, Дженни немного полежала там, потом посмотрела на меня и спросила:

— Форрест, черт побери, ГДЕ ты был всю мою жизнь?

— Я был неподалеку, — ответил я.

Само собой, после этого случая наши отношения с Дженни сильно изменились. Мы стали спать вместе, в одной постели, и сначала мне это казалось немного странным, но потом я привык. Когда мы выступали в клубе, Дженни часто проходила мимо и взъерошивала мне волосы или проводила ладонью по спине. Мне казалось, что вся моя жизнь переменилась, словно она началась заново. Я стал самым счастливым парнем во всем мире.

~ 11 ~

Настал день премьеры пьесы доктора Квакенбуша. Мы выбрали сцену, где король Лир и его шут оказываются в вереске, это что-то вроде нашего болота или пустоши, и потом буря загоняет их в какую-то хижину, называемую «шалашом».

В этом шалаше сидит Бедный Том, на самом деле Эдгар, замаскированный под чокнутого, потому что его затрахал его братец, настоящий подонок. К тому времени король полностью слетел с катушек, да еще Эдгар изображал из себя чокнутого, ну и шут, само собой, вел себя как идиот. Я же играл герцога Глочестера, отца Эдгара, единственного более-менее разумного человека среди этих чудиков.

Профессор Квакенбуш соорудил из старого одеяла нечто вроде шалаша, и еще достал огромный вентилятор с бумажными накладками на лопастях, чтобы показывать бурю. Ладно, появляется Элмер Харрингтон Третий, в роли короля Лира, одетый как идиот, с цилиндром на голове. Девушка, которую они назначили играть шута, где-то раздобыла настоящий костюм шута, с длинным колпаком с бубенчиками, и башмаками с изогнутыми носками, вроде тех, что носят арабы. Парень, что играл Тома, нашел себе парик под битла, и подобрал на барахолке какой-то хлам, а лицо размалевал какой-то грязью. Однако они воспринимали все всерьез.

Наверно, из них всех я выглядел приличней всего, хотя Дженни сшила мне костюм из простыни и наволочки, словно пеленки, а еще сшила из скатерти накидку, как у Супермена.

В общем, профессор Квакенбуш запустил свою ветряную машину, и распорядился начать с двенадцатой страницы, где Бедный Том излагает свою печальную повесть.

— Не дадите ли чего Бедному Тому? Нечистая сила его таскала по огню, по пламени, по броду, по омутам, по болотам, по трясинам…

А король Лир говорит:

— И дочери во всем этом виновны? Ты ничего не сохранил, все отдал?

А шут говорит:

— Нет, одеяло сохранил, а то пришлось бы со стыда сгореть.

В общем, вся эта хрень продолжается, а потом шут говорит:

— В такую ночь от холода мы все с ума сойдем.

И здесь этот шут оказался прав.

Как раз в этот момент я должен был войти в шалаш с факелом, который профессор Квакенбуш позаимствовал на театральном факультете. Шут восклицает:

— Смотри-ка! Там какой-то свет маячит!

Профессор Квакенбуш поджег мой фонарь, и я двинулся через комнату в шалаш.

— Это нечистая сила Флибберт-и-Джибберт! — говорит Бедный Том.

— Кто это? — спрашивает король.

А я отвечаю:

— Кто вы такой? Как вас зовут?

Безумец Том говорит, что он просто:

— Бедный Том. Он ест лягушек-квакушек, жаб, головастиков, ящериц полевых и водяных, — и прочую чушь, а мне полагается внезапно узнать короля и сказать:

— В какой компании вы, Государь!

А безумец Том отвечает:

— Ведь князь потемок — тоже дворянин. Модо зовут его и Маху.

Ветряная машина заработала на полную катушку, и мне кажется, что профессор Квакенбуш, когда сооружал клетку, просто не рассчитал, что я ростом шесть футов шесть дюймов, и языки пламени от факела начали лизать крышу.

Ну, Тому полагалось сказать:

— Бедный Том озяб!

Но вместо этого он сказал:

— Осторожнее с огнем!

Я посмотрел в книгу, чтобы найти соответствующую строку, а Элмер Харрингтон Третий тоже мне говорит:

— Осторожнее с факелом, идиот!

А я ему говорю:

— Наконец-то хоть раз в жизни не я идиот, а ТЫ! — и тут внезапно крыша шалаша вспыхнула, и парик безумца Тома тоже.

Кто-то закричал:

— Выключите же эту дурацкую машину! Но было слишком поздно — зал вспыхнул!

Том начал вопить и орать, король Лир схватил свой цилиндр и натянул его на голову Тома, чтобы погасить огонь. Народ начал прыгать, вопить, чертыхаться, а девушка, игравшая шута, впала в истерику, и начала кричать:

— Мы все погибнем!

И некоторое время казалось, что так все и будет.

Я обернулся — черт побери, и моя накидка тоже горела, и тогда я распахнул окно, схватил шутиху поперек туловища и прыгнул вниз. Мы были на втором этаже, и внизу были кусты, зато было как раз время обеда, и по площади слонялись сотни студентов. И тут появляемся мы, в дыму и пламени!

Из открытого окна аудитории вываливались клубы черного дыма, и оттуда внезапно появился профессор Квакенбуш, весь покрытый копотью. Он яростно размахивал руками.

— Гамп, идиот трахнутый, ты просто козел! Ты мне за это заплатишь!

Шутиха каталась по земле и вопила, ломая руки — но на самом-то деле с ней было все в порядке. И тогда я рванул — прямо через площадь, изо всех сил, а горящая накидка развевалась за моими плечами. Так, не останавливаясь, я добежал до самого дома, и когда я ворвался в нашу квартиру, Дженни воскликнула:

— Форрест, ну как? Наверно, это было просто великолепно! — Тут у нее лицо как-то странно переменилось?

— Слушай, кажется, от тебя пахнет паленым! — сказала она.

— Да, длинная история, — ответил я.

В общем, после этого случая я больше не ходил на семинар «Роль идиота в мировой литературе». Но я уже достаточно понял. Зато каждый вечер мы с Дженни играли с «Треснувшими яйцами», а днем занимались любовью, и устраивали вылазки на берег Чарльз-ривер. Это был рай. Дженни написала очень милую песню, «Сделай это быстро и сильно», где у меня была пятиминутная партия на гармонике. Так прошли весна и лето, а потом мы ездили в Нью-Йорк и записали там ленту, а через несколько недель мистер Фиблштейн позвонил и сказал, что скоро будет выпущен альбом. А еще через несколько недель телефон у нас будет разрываться от звонков и на деньги, полученные от мистера Фиблштайна мы купим автобус с постелями и местом для барахла и отправимся в путь.

В этот время случилось нечто важное для меня. Как-то вечером, после первого отделения в клубе, наш барабанщик, Мози, отвел меня в сторонку и тихо так говорит:

— Форрест, ты отличный парень, и хорошо играешь, но мне хочется, чтобы ты попробовал кое-что, отчего ты будешь играть еще лучше.

Я спросил, что это такое, и Мози ответил:

— Вот, — и дал мне маленькую сигарету. Я сказал ему, что не курю, но все равно благодарен ему за заботу, а Мози сказал:

— Это не обычная сигарета, Форрест. В ней есть кое-что, и это поможет тебе расширить горизонты сознания.

Я сказал Мози, что вовсе не хочу расширять свои горизонты. Но он продолжал настаивать.

— Ты только попробуй, — говорил он. С минуту подумав, я решил, что одна сигарета не повредит, и закурил.

Должен вам сказать вот что: мои горизонты действительно расширились.

Мне показалось, что все как-то замедлилось, и окрасилось в розовые тона. В тот вечер я играл, как никогда в жизни. Мне казалось, что я слышу все ноты в сто раз отчетливей, чем раньше. Потом Мози подошел ко мне и сказал:

— Форрест, если ты считаешь, что это ХОРОШО, ты ошибаешься. Попробуй эту сигарету, когда будешь трахаться!

Так я и сделал, и тут он тоже оказался прав. Ну, я накупил на свои деньги порядочно этой травки, и потреблял ее каждый день. Но главное, от нее я становился еще глупее. Теперь я каждое утро просыпался, закуривал один из этих джойнтов, как они их называли, и просто лежал так до вечера, когда нужно было играть. Дженни некоторое время ничего не говорила мне, потому что она и сама время от времени покуривала, но как-то она мне сказала:

— Форрест, тебе не кажется, что ты куришь слишком много травки?

— Нет, — отвечаю я. — А сколько это — слишком много?

— Вот сколько ты куришь, это и есть слишком много, — отвечала она.

Но я не хотел бросать. Каким-то образом это помогало мне избавится от всех тревог, хотя в то время их и так было не слишком много. В перерывах между отделениями я выходил на улицу и смотрел на звезды. А если звезд не было, я все равно смотрел на небо, и однажды Дженни тоже вышла наружу и обнаружила, что я смотрю на дождь.

— Форрест, тебе пора завязать, — сказала она, — я волнуюсь за тебя, потому что ты ничего не делаешь, а только лежишь и играешь на гармонике. Это вредно. Я думаю, тебе пора прекратить ненадолго. Послезавтра кончаются концерты в Провинстауне, и мне кажется, нам неплохо было бы устроит отпуск и уехать куда-нибудь. Например, в горы.

Я кивнул. Мне кажется, я тогда не расслышал, что она сказала.

На следующий день в Принстауне я нашел выход за кулисы и пошел закурить. Ну, сидел я там, курил себе, и вдруг подходят две девицы. Одна из них говорит:

— Эй, это не ты играешь на гармонике в «Треснувших яйцах»?

Я кивнул, а она вдруг раз! — и плюхнулась мне на колени. А другая начала визжать и вдруг сбросила блузку. А первая старалась расстегнуть молнию на моих брюках и задрала свою юбку. А я просто сидел и курил. Вдруг дверь открывается, и в ней появилась Дженни. Она начала говорить:

— Форрест, нечего сейчас… — и тут она посмотрела на нас, запнулась и потом сказала:

— О, черт! — и захлопнула дверь.

Я подпрыгнул, и девица, что устроилась на мне, свалилась на землю и начала ругаться, а я забежал внутрь и увидел, что Дженни плачет, прислонившись к стене. Я подошел к ней, а она мне говорит:

— Отойди от меня, ублюдок! Все вы такие, скоты — вам на всех наплевать!

Никогда мне не было так плохо. Не помню, как мы доиграли второе отделение. В автобусе Дженни ушла вперед и не разговаривала со мной. Ночью она перешла спать на софу, и сказала, что мне нужно найти свою собственную квартиру. Так что я собрал свои манатки и выкатился, низко опустив голову. Я ничего не мог ей объяснить. Вот так меня снова выкинули.

Дженни после этого куда-то исчезла. Я спрашивал всех, куда она делась, но никто не мог сказать. Мози сказал мне, что я могу пока пожить у него, но все равно я был слишком одинок. Так как в то время мы не играли, то делать было нечего, и я подумал, что неплохо было бы навестить мою маму… а может быть, даже начать заниматься креветками, там, где жил бедный старина Бабба. Наверно, не суждено мне быть рок-н-рольной звездой — не из того я теста. Наверно, я всего лишь бедный глупый идиот.

Но вот как-то Мози вернулся, и сказал, что был в баре на углу, и смотрел там новости по телевизору, и кого же там показали? Да Дженни Керран, собственной персоной!

Оказалось, что она в Вашингтоне, участвует в какой-то огромной демонстрации против войны во Вьетнаме, и Мози очень удивлялся, что она там делает, когда ей нужно было бы быть с нами и зарабатывать деньги.

Я сказал, что хочу повидаться с ней, а Мози и говорит:

— Черт побери, а ведь ты можешь вернуть ее назад! — Он сказал, что догадывается, где она может быть, потому что знает, где остановилась бостонская группа писников, участвующая в этой демонстрации.

Ну, я опять собрал свои манатки, все, что у меня было, поблагодарил Мози и отправился в путь. Вернусь я или нет — тогда я еще не знал.

В Вашингтоне все было в полном беспорядке. Повсюду была полиция, а люди на улицах кричали и швырялись всякими вещами. Полиция била тех, кто швырялся, по головам, и похоже, что ситуация выходила из-под контроля.

Я нашел то место, где должна была жить Дженни, но там никого не было. Я прождал на ступеньках почти весь день, и примерно часов в девять вечера подъезжает машина, из нее вываливает народ, а среди народа — Дженни Керран!

Я тут же поднялся и подошел к ней, а она, как меня завидела, побежала назад к машине. Остальные, два парня и девушка, сначала не знали, что делать, они меня не знали, а потом один из них говорит:

— На твоем месте я бы не стал допекать ее — она явно не в себе. — Я спросил, почему, а он отвел меня в сторонку и рассказал вот что: оказывается, Дженни только что выпустили из тюрьмы. Ее арестовали накануне, и она провела большую часть ночи в женском КПЗ, а утром, не успели ее еще оттуда вытащить, эти люди в тюрьме сказали, что у нее могут быть вши в волосах, потому что они слишком длинные, и они обрили ей голову. Теперь Дженни совсем лысая.

Ну, я подумал, что она не хочет, чтобы я видел ее в таком виде, потому что она залегла на заднем сиденье автомобиля, чтобы я не мог ее разглядеть. Тогда я встал на четвереньки, чтобы меня не было видно в окно, и подполз к автомобилю и сказал:

— Дженни, это я — Форрест!

Она ничего не ответила. Тогда я начал говорить ей, как сожалею о случившемся, и я сказал ей, что больше не курю травку, и не играю в группе, и все это из-за того, чтобы не поддаваться соблазну. И я сказал, что мне жаль, что у нее отрезали волосы. Потом я так же, на четвереньках, подполз к ступенькам, где лежали мои манатки, достал из мешка старую армейскую фуражку, подполз обратно к машине, и подал ее на палке Дженни через окно. Она надела ее, и вышла из машины, и говорит мне:

— Ладно, поднимайся, глупый пес, пойдем домой.

Там мы сели и разговаривали, и эти ребята курили травку и пили пиво, но я не пил и не курил. Они обсуждали, что делать завтра, потому что завтра намечалась большая демонстрация у Капитолия, и целая куча ветеранов войны во Вьетнаме должны была бросить свои медали на ступени Капитолия.

И тут Дженни говорит:

— А знаете ли вы, что у Форреста есть Почетная медаль Конгресса?

И тут все уставились на меня, а потом переглянулись, и один из них сказал:

— Иисус Христос послал нам чудо!

Ну, на следующее утро Дженни пришла в гостиную, где я спал на софе, и сказала:

— Форрест, я хочу, чтобы ты пошел сегодня с нами, и надел свою военную форму.

Я спросил, зачем? А она ответила:

— Потому, что ты должен сделать что-то, чтобы остановить эту войну во Вьетнаме! — И вот я надел мою форму, а Дженни пришла с кучей цепей, которые она купила в хозтоварах, и говорит:

— Форрест, обмотайся этими цепями.

Я снова спросил, зачем? А она говорит:

— Просто сделай то, что я сказала, потом узнаешь, зачем. Ты ведь хочешь меня порадовать, правда?

И вот мы поехали, я, в цепях и форме, и Дженни с этими ребятами. Стоял прекрасный летний день, и когда мы добрались до Капитолия, там уже собралась толпа репортеров с телекамерами и туча полиции. Через некоторое время, я заметил, что тут есть другие парни в форме, они подходили как можно ближе к ступеням Капитолия и бросали туда свои медали. Кое-кто хромал, у других не было руки или ноги, а некоторых вообще привозили в инвалидных креслах. Кто-то хлопнул меня по плечу и сказал, что моя очередь. Я повернулся к Дженни, она мне кивнула, и я пошел вперед.

Наступила тишина, потом кто-то по мегафону назвал мое имя, и что я собираюсь бросить на ступени Капитолия Почетную медаль Конгресса, в знак своего стремления прекратить войну во Вьетнаме. Все начали свистеть и аплодировать. Я увидел, что на ступенях лежит довольно много медалей, а вверху, на площадке, стоят какие-то люди, пара полицейских и какие-то люди в костюмах. Ну, тут я придумал, что я мне нужно сделать, и я снял медаль, посмотрел на нее с секунду, и тут вдруг припомнил Баббу и всех остальных, Дэна, и тут даже не знаю, что на меня нашло. Только я взял, размахнулся, и зашвырнул эту медаль как можно дальше. И вдруг через пару секунд один из парней в костюмах наверху почему-то опрокинулся. Оказалось, что моя несчастная медаль угодила ему прямо в голову!

И тут все словно взорвалось: полиция ринулась на толпу, а люди начали кричать, и вдруг пять или шесть полицейских накинулись на меня и начали лупить меня своими дубинками. Потом набежала еще полиция, и не успел я опомниться, как меня заковали в наручники и бросили в полицейскую карету, и отвезли прямо в вашингтонскую тюрьму.

В тюрьме меня продержали всю ночь, а утром меня отвели к судье. Тут я уже побывал.

Кто-то сказал судье, что я обвиняюсь в «нападении с применением опасного оружия — в виде медали — и оказании сопротивления полиции при аресте», и все такое прочее, и передал ему какую-то бумагу.

— Мистер Гамп, — сказал судья, вы понимаете, что вы угодили вашей медалью в голову Секретаря Конгресса?!

Я ничего не сказал, но подумал, что на этот раз я попал в серьезный переплет.

— Мистер Гамп, — снова сказал судья, — я не понимаю, как человек вашего положения, человек, который так прекрасно служил своей стране, мог оказаться заодно с этой шушерой, которая бросала свои медали. И вот что я решил — я прикажу, чтобы вас подвергли психиатрическому обследованию с целью установить, почему вы так поступили, зачем вы совершили этот идиотский поступок!

Потом они снова отвели меня в камеру, а потом посадили на автобус и отвезли в больницу для умалишенных Св. Елизаветы.

Вот так, наконец-то меня «посадили».

~ 12 ~

Вот это место оказалось действительно психушкой. Меня посадили в комнату с парнем по имени Фред, и он сидел здесь уже год. Он начал объяснять мне, с какими психами мне придется тут сталкиваться. Например, один парень отравил шестерых человек, а другой порезал на кусочки секачом свою маму. Остальные тоже натворили черт знает что — кто сидел за убийство, кто за изнасилование, кто за то, что объявил себя королем Испании или Наполеоном. Потом я спросил Фреда, за что сидит он сам, и он ответил, что он убил кого-то топором, но что через неделю его уже должны выпустить.

На второй день меня отвели к моему лечащему психиатру, доктору Уолтону. Доктор Уолтон, кстати, оказался женщиной. Она сказала, что сначала проведет небольшой тест, а потом подвергнет меня более серьезному обследованию. Для начала она посадила меня за стол, и показал мне какие-то картонки с чернильными пятнами, и спросила, что они могут значить. Я сказал, что это просто «чернильные пятна», и говорил так до тех пор, пока она просто из себя не начала выходить, и тогда мне пришлось что-то придумывать. Потом она мне дала длиннющий тест и сказала его выполнить. Когда я кончил с тестом, она мне говорит:

— Разденьтесь!

Ну, за одним-двумя исключениями, каждый раз, когда меня заставляли раздеться, из этого ничего хорошего не выходило. Поэтому я сказал, что не буду раздеваться. А она сделала какую-то пометку в блокноте и говорит, что либо я сделаю это сам, либо она позовет санитаров. Такая вот сделка.

Пришлось мне сделать это, и когда я разделся донага, она вошла в комнату и осмотрев меня с головы до ног, сказала:

— Ну и ну, вот это самец!

В общем, она колотила меня по коленке маленьким резиновым молоточком, как в университете, и заглядывала в разные места. Только наклоняться она мне не приказывала, за что ей большое спасибо. Потом она сказала, что я могу одеться и вернуться к себе в комнату. На обратном пути я проходил мимо комнаты со стеклянной дверью, за ней была куча ребятишек, они лежали на полу, кривляясь и дергаясь в судорогах, лупя по полу кулаками. Я некоторое время стоял и смотрел на них, мне было жаль их — они напомнили мне о временах школы для психов.

Через пару дней мне снова приказали явиться к доктору Уолтон. Кроме нее, там оказались еще два парня, одетых, как врачи — она сказала, что это доктор Дьюк и доктор Эрл, оба работают в Национальном институте психиатрии. И они очень заинтересовались мной, сказала она.

Эти доктора снова стали задавать мне вопросы — самые разные вопросы — и оба по очереди стукали меня по коленке молоточком. Потом доктор Дьюк сказал:

— Видите ли, Форрест, мы посмотрели ваш тест, и нам показалось, что вам поразительно удалась математическая часть. Поэтому мы решили подвергнуть вас другим тестам.

И они дали мне другие тесты, более сложные, чем первый, но мне кажется, что я выполнил их достаточно хорошо. Если бы я знал, что случится потом, черта с два я бы так старался!

— Форрест, — сказал, наконец, доктор Эрл, — это просто потрясающе. У вас не голова, а компьютер! Просто не понимаю, как вам удается с ней справиться — наверно, поэтому-то вы и здесь — но лично я никогда ничего подобного еще не встречал!

— Знаете, Джордж, — сказал ему доктор Дьюк, — это действительно феномен. Я некоторое время назад работал на людей из НАСА, и мне кажется, нужно послать его в Хьюстон, в Аэрокосмический центр, чтобы они его там проверили. Им как раз нужен такой парень.

И так они смотрели на меня и кивали головами, и снова стучали молоточком по коленям.

Они отвезли меня в Хьюстон, штат Техас, на большом самолете, где не было никого, кроме меня и доктора Дьюка, и все было бы отлично, разве что они приковали меня к креслу за руку и за ногу.

— Слушай, Форрест, — сказал мне доктор Дьюк. — Дело такое. Сейчас ты в полном дерьме, из-за того, что попал медалью в Секретаря Сената. За это тебя могут упечь лет на десять. Но если ты будешь сотрудничать с этими парнями из НАСА… то я лично позабочусь о том, чтобы тебя отпустили, идет?

Я кивнул. Я знал, что когда выйду из тюрьмы, то смогу разыскать Дженни. Мне ее страшно не хватало.

В НАСА я пробыл около месяца. Они всячески обследовали меня и задавали столько вопросов, что я уже решил, что мне придется участвовать в какой-то телевикторине.

Но я ошибся.

Однажды они завели меня в большую комнату и сказали, что они решили со мной сделать.

— Гамп, — сказали они, — мы хотим послать тебя в космос. Как справедливо указал доктор Дьюк, твой мозг работает как компьютер — и даже лучше. Если мы заложим в него правильную программу, то ты сможешь здорово помочь американской космонавтике. Что ты на это скажешь?

Я с минуту подумал, а потом сказал, что хотел бы посоветоваться с мамой, но они выдвинули более сильный аргумент — десять лет тюряги.

И тогда я согласился, и, как всегда, влип по уши.

Они придумали вот что — посадить меня в космический корабль и запустить меня на орбиту вокруг земли, примерно за миллион миль. Они уже посылали людей на Луну, только бестолку, потому что ничего там не нашли, и поэтому хотели дальше послать человека на Марс. К счастью для меня, эта идея появилась у них не сразу — сначала они решили устроить тренировочный полет, чтобы понять, какого типа люди более всего годятся для полета на Марс.

Кроме меня, они решили посадить в корабль еще женщину и обезьяну.

Женщину, довольно стервозного вида, звали майор Дженет Фрич, и она должна была стать первой женщиной-космонавтом Америки, только никто об этом не должен был знать — это была государственная тайна. Майор Фрич оказалась коротышкой с волосами, обрезанными под горшок, и толку от нее ни мне, ни обезьяне, похоже, не было.

Кстати, обезьяна оказалась вполне ничего. Это была большая самка орангутанга, по имени Сью, ее поймали на Суматре или где-то рядом. Выяснилось, что они поймали целую кучу этих обезьян и давно запускали их в космос, но Сью для нас просто подарок, потому, что она, во-первых женщина, и ласковей, чем самцы, а во-вторых, это ее третий полет в космос. Когда я об этом узнал, то здорово удивился — как же они собираются запускать нас туда, где побывали только обезьяны. Тут уж волей-неволей напряжешься, правда?

В общем, начали они нас дрессировать для полета: засовывали нас в циклотроны, и маленькие комнаты без силы тяжести и так далее. И целыми днями терзали меня какими-то программами, которые я должен был запомнить, например, как вычислять расстояние между точкой, где мы есть, и где нам нужно быть, всякими соосными системами координат и тригонометрическими расчетами, сфероидальной геометрией, булевой алгеброй, антилогарафимами, методом разложения Фурье, матричной алгеброй. Они сказали, что я буду «запасом» для запасного компьютера.

Я написал кучу писем Дженни Керран, но все вернулись с пометкой: «адресат неизвестен». Еще я написал маме, и она прислала мне длинное письмо, в том смысле, что «как ты мог поступить так со своей старой бедной мамой, которая сидит в доме для бедных, в то время как все, что у нее осталось, это сын? »

Я не стал писать ей, что мне грозила тюрьма, если я откажусь, поэтому просто написал ей, чтобы она не волновалась, потому что у нас очень опытный экипаж.

Наконец, настал великий день, и вот что я вам скажу — я вовсе не нервничал, я просто испугался до полусмерти! Хотя все это было государственной тайной, вся эта история как-то просочилась в прессу, и нас должны были показывать по телевизору и все такое прочее.

Утром нам принесли газеты и мы узнали, как мы прославились. Вот некоторые заголовки:

«Женщина, обезьяна и идиот — новая надежда американской космонавтики! »

«Странные посланцы Америки в полете к чужим мирам! »

«Баба, придурок и горилла стартуют сегодня! »

И даже в нью-йоркской «Пост» было написано:

«Они полетят — только кто будет командиром? »

Пожалуй, самый приличный заголовок был в «Таймс»:

«Состав нового космического экипажа довольно разнообразен».

Ну, и конечно, с утра началась суматоха и неразбериха. Мы пошли завтракать, а кто-то вдруг говорит:

— В день полета они не должны завтракать! — Потом кто-то еще говорит:

— Нет, должны!

А третий:

— Нет, не должны! — и так далее, пока мы не наелись этим по горло.

Потом нас нарядили в скафандры и повезли на стартовую площадку на маленьком автобусе, а Сью везли в клетке сзади. Космический корабль оказался примерно высотой в стоэтажный дом, и весь шипел и пускал облака пара и дыма, как будто он собирался съесть нас живьем! Нас доставили на лифте в кабину, где мы должны были лететь, и прицепили к креслам, в том числе и старину Сью. И мы стали ждать.

И мы ждали.

Ждали.

И еще ждали.

Наконец, корабль зашипел и зарычал еще громче. Кто-то объявил по радио, что на нас смотрят сотни миллионов человек. Наверно, им, беднягам, тоже пришлось подождать.

Ладно, примерно в полдень кто-то постучал к нам в дверь и сказал, что полет временно откладывается, пока они не приведут в порядок корабль.

Так что нам пришлось опять влезать в лифт. Только майор Фрич шипела и стонала, а мы со Сью даже обрадовались отсрочке.

Однако радоваться пришлось недолго — примерно через час кто-то ворвался к комнату, где мы сидели и уже собирались пообедать и заорал:

— Немедленно надеть скафандры! Они уже все сделали и готовы вас запустить!

Все начали кричать и бегать вокруг нас. Наверно, на телевидение было много недовольных звонков от зрителей, вот они и решили запустить нас невзирая ни на что. Ну, теперь-то это уже не важно.

В общем, посадили нас снова в автобус, и привезли к ракете, и только мы наполовину поднялись на лифте, как кто-то завопил:

— Господи, а обезьяну забыли! — и он стал кричать по рации парням на земле, чтобы они подняли старину Сью.

Нас снова пристегнули к сиденьям, и начался обратный отсчет от сотни, и тут в кабину притащили Сью. Мы напряглись, потому что отсчет достиг цифры десять, и тут за моей спиной, где была Сью, послышалось какоето рычание. Я повернулся, насколько это было возможно, и — о Боже! — там оказалась вовсе не Сью, а какая-то другая обезьяна, огромный САМЕЦ, грызущий пристежные ремни и готовый вот-вот вырваться на волю!

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒