Джордж Панков. «ПАРАЛИЧ». третий кусок из жизни

Джордж Панков

«ПАРАЛИЧ»

или

третий кусок из жизни

Тишина. Лишь только слабое завывание ветра за окном. Очередное морозное утро и пустые карманы брюк навивают тоску. Я стою, лениво потягиваюсь и увлеченно изучаю снежные узоры на стекле. Это просто шедевр изобразительного искусства, который сотворила сама природа. Пальцы нащупали в кармане единственную помятую сотенную купюру и надоевшая мысль о том, что надо устраиваться на работу, зашевелилась в мозгах. Ох, уж эта работа! Но почему так устроен мир? И главное, я еще не осознал, кем и куда мне пойти работать. Вернее, уже давно осознал, что работать я вообще не хочу, но денег-то нет. Небольшие криминальные доходы и наваривание мелочевки на торговле наркотиками уже опостылели, а пустые карманы и голодный желудок намекают на глобальный вывод о том, что пора кем-то становиться.

И вот уж настало время

Пришел черед выбирать

Куда направить идеи

И кем мне все-таки стать

Врачом, моряком, шахтером,

Минером - снаряды взрывать.

А может мне стать альпинистом

Вершины гор покорять.

А может пойти учиться

Науки гранит разгрызать.

А может стать добровольцем

За коммунизм погибать.

Но что за глупые мысли

В башке, как песок скрипят.

Я должен, как штык, быть острым

И мне нельзя умирать.

А может мне стать индейцем

Из племени Жуй-Хуй-Лать

Поехать на лето в Канаду

И дротики там метать

Но как же мне выбрать путь свой

И кем же мне все-таки стать,

А может ветеринаром

Спасать от чумки крольчат.

Нет, все ни то, ни это

Искусство - вот мой конек

Я должен объездить мир весь

Вдоль, вокруг, поперек.

Я должен стать акушером

Новые мысли рожать

Я должен творить для народа

Я должен стихи сочинять

Петь песни свои я буду.

И новые книги писать

В общем, я буду без башни

Вот кем хочу я стать!

Эти стихи, которые я написал на прошлой неделе, вывели меня из состояния оцепенения и я помчался вперед - навстречу миру.

- Хэй, Джордж!

- Хай Гитлер! Немцы бы тебя расстреляли, Серега, за твою непунктуальность в первый же день.

- Кто бы это говорил. Первый раз в жизни, наверное, пришел вовремя, - отмазался Серега и, достав из кармана забитый косячок, блеснул голливудской улыбкой. - Пойдем во двор пыхнем и заскочим в РЭУ на пять минут.

- Что такое РЭУ и что ты там забыл?

- Это долго объяснять, ты все равно не поймешь.

- Почему ты так думаешь? Ты обо мне плохого мнения, - сказал я обиженным тоном и поплелся вслед за Сержем.

Анаша придала нам силы и настроения. На бодряках мы залетели в грязное мрачное здание и Серж, сняв шапку и оправившись, как конченый пижон, осторожно постучал в дверь. Но дверь была закрыта. Я расхохотался, увидев перекошенную от досады физиономию Сереги, и толкнул следующую дверь, которая сразу же распахнулась и проскрипела на несмазанных петлях: " Добро пожаловать". Кабинет был пуст, и я уже собрался уходить, когда мне на глаза попалась женская сумочка, робко лежавшая на стуле, словно пушистый котенок. Хозяйке котенка не повезло, он был сразу засунут за пазуху, и мы, воровато оглядываясь, незамедлительно покинули помещение. Свернув в первый же двор, мы, как хищные звери, распотрошили свою добычу и закинули ее на балкон к новым владельцам, живущим на втором этаже. Я надеюсь, они не будут такими растяпами, как прежняя хозяйка. Мы же стали владельцами симпатичного кошелечка с восемью тысячами рублей, общей проездной карточки на следующий месяц и модной косметички с женскими погремушками. Миллионерами мы, конечно, не стали, но и на том, что есть - спасибо. Какие все-таки добрые люди живут в нашей стране. Через несколько минут наши пустые карманы заполнились красно-белыми пачками сигарет " Winston" и " Marlboro", а на зубах приятно заскрипели сладкие батончики «Mars». Жизнь прекрасна! Довольные удачно начавшимся утром, мы спустились в метро. Проезд в метро дорожаете каждым месяцем, но нам до этого по фигу. Вовремя подставленные проворные руки с лихвой заменяют жетоны. Можно было бы и заплатить, но мы не стали лишать себя удовольствия в очередной раз обмануть государство. Вроде бы мелочь, но как приятно. Мы вошли в вагон и как только за нашими спинами захлопнулись двери, я проворно извлек из кармана пузырек с красной краской, которой мой покойный папик раньше красил самодельные рыболовные поплавки, и маникюрной кисточкой начал вдохновенно писать на стекле название нашей группы. Получилось очень ништячно: " Не прислоняться. Паралич! " На следующей остановке мы вышли и заскочили в следующий вагон, где проделал и ту же процедуру. За этим занятием мы довольно таки быстро домчались до " Петроградской" и, выйдя на улицу, зажмурились от яркого солнца. Снег сверкал в его лучах, серебрился и резал глаза. Мне на глаза попалось интересное объявление. Начиналось оно надписью, сделанной крупными буквами: " Желающие похудеть! " Буквы " п" и " д" были старательно зачириканы, а ниже для всех любителей охуевать был дан конкретный адрес и телефон. Объявление подействовало на нас возбуждающе.

Мы протопали мимо ДК " Ленсовета", заглядывая в кооперативные ларечки. Перед нами шуршали по снегу побитыми крысами два парня и тоже кидали жадные, сверлящие взгляды на ларьки. Дырявые джинсы, кожаные потертые куртки, сутулые спины, острые капюшоны кенгурушек, как у куклуксклановцев, унитазные цепочки - все в них кричало о том, что это панки. Ну, вот они остановились. На витрине, прикрепленные лейкопластырем, висели пятикубовые одноразовые шприцы. Посаженный зрак наших попутчиков заблестел радостью и счастьем. Мы не могли пройти мимо этих голимых чернушников, не поинтересовавшись на счет готового. Обломившись, но, не сильно расстроившись, мы почапали дальше. Недавно Галька мне поведала одну народную пословицу, гласящую о том, что сопливые все счастливые. Ну, так вот, я являюсь обладателем огромного количества счастья. В моем кармане покоится носовой платок, полностью набитый счастьем. Он уже засох и одеревенел, поэтому я не пользуюсь им, а раскидываю счастье по сторонам путем выдыхания воздуха через нос, зажав при этом пальцем одну ноздрю. Потом я затыкаю другую ноздрю, и счастье летит в противоположную сторону. Собирайте его, несчастные мира сего. Так я и иду, словно сеятель счастья.

Найдя нужный нам дом, мы взорвали в парадняке очередной косячок и нажали на жуткий, словно милицейская сирена, звонок.

- Салют, Игорюха!

Заходите, ребята. Чего вы опаздываете? - На пороге стоял молодой человек, лет двадцати пяти, в клетчатой фланелевой рубашке и обиженным лицом.

Возникли небольшие проблемы, и пришлось задержаться, - скинув свои хайки и куртки, мы проскочили в комнату, где сразу же начали изучать музыкальную аппаратуру. Большой компьютер с дисплеем, бобинный магнитофон " Ростов-101-стерео", хороший усилитель с двумя огромными девяностоватовыми колонками - все это располагало к качественному звуку и полному кайфу. Игорь без промедлений включился в работу, предлагая нам на выбор всевозможные звуки, выдаваемые компьютером. Мы были огорошены и ошарашены огромным набором прикольных звуков.

- Вот этот оставь! И вот этот! И это тоже! - кричал возбужденно Серега, потерявшись в удивительных звуках, как в дремучем лесу. Я отстукивал ладонью по коленке различные ритмы, а Игорь закладывал их в компьютер. Переливчатые свисты и мелодичные мелодии сменялись сумасшедшими бас-бочками и пронзительными сиренами, которые в свою очередь плавно переходили в булькающие и хлюпающие звуки со всевозможными стонами, лаем собак, завыванием ветра и электронными голосами. В горле пересохло от избытка информации, и я попросил Игоря сходить за водой.

Может, грохнем его, - прошептал я, как только он вышел на кухню.

Да, да, - усиленно закивал головою Серж, - дадим ему по башке, вызвоним Вадика с машиной и все вывезем загород. Здесь же на миллионы!

Словно учуяв что-то неладное, в приоткрытую дверь ворвалась большая восточно-европейская овчарка и начала рычать на нас, злобно скаля зубы. От варианта с кидаловым пришлось отказаться.

- А ну, пошел вон, - прибежал взволнованный Игорь, расплескивая из кружки воду на пол, - это соседский пес, он не любит чужих и может покусать.

Промочив глотки водой и вытерев испарину со лбов, мы продолжили наше творение. Сделав четыре конкретных наброска, Игорь сказал, что на сегодня хватит и, вытащив из-под стола новенький " Фэндер", попросил нас показать, что мы собираемся играть на гитарах. Гитара была классная, а большая самопальная приставка еще круче. Она включала в себя и драйв с дисторшеном, и хорус с ревером, и компрессор, и флэнжер, и еще что-то, чего я никогда не слышал. А какой чистый звук, полностью отсутствие фона - просто мечта гитариста. Во мне заворочалась черная зависть и бессилие что-либо сделать. Серж сидел и скрипел зубами от желания иметь такой инструмент.

Пересыщенные музыкой с безумными ватными головами, мы попрощались с Игорем и ушли с непокидающей наши сердца надеждой все-таки когда-нибудь его кинуть. Запарившись и обезумев окончательно, мы направились к дому. Голова распухла и вздулась, как испорченная протухшая консервная банка. Все плыло, как в тумане, а дома противно впячивались в глаза. Дорога была длинной и нудной, но я все-таки добрался до цели. Я не стал бороться с поехавшей крышей, а уселся на койку, скрестив по-турецки ноги и положив под спину подушку, начал созерцать. Объектом созерцания я выбрал электрическую лампочку, уныло светившуюся под розовым абажуром. Стеклянная колбочка в форме груши, внутри которой находится тоненькая металлическая пружинка, нагретая до предела - и вся комната освещена. Все-таки, как богат наш человеческий мозг на всевозможные изобретения и открытия. Поймав себя на том, что я увлекся пришедшей мыслью, я резко встряхнул головой и, по-новой, направил свой взгляд на лампочку. Через несколько секунд напряженного взгляда я заметил, что нить накаливания стала разгораться все больше и больше. Она начала разгораться с двух противоположных концов, медленно продвигаясь к середине и через несколько минут уже пылала вся. Белое теплое световое пятно постепенно росло, пока не заполнило всю емкость стеклянной колбы. Сухой неприятный комок подкатился к горлу, и мне пришлось откашляться. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы пятно исчезло. Я по-новой начал свое созерцание. Перед глазами вновь загорелась ломаная кривая нити накаливания, излучающая яркие и тонкие, как волосок, световые лучи, которыми я и увлекся на этот раз. Сначала они были редкие, но со временем их количество увеличилось и они образовали светящийся тоннель, на одном конце которого сияла ломаная кривая, а на другом - мое лицо. По всему телу начало растекаться приятное спокойствие. Этот тоннель сыграл роль генератора, преобразующего световую энергию лампочки в мою личную энергию. Я славненько подзарядился! Усталость, как рукой сняло. Я удобно устроился в кресле-качалке и стал дочитывать последние тридцать страниц пятого тома Карлоса Кастанеды " Сказки о силе". Я до того увлекся, что даже не замечал, как переворачивал страницы. А может быть я их и не переворачивал? Может быть, это и не книга вовсе, а чужая жизнь? А впрочем, почему чужая. Все мы в каком-то роде братья. Все мы составляем одно целое, огромное, и все же каждый из нас индивидуален. В каждом из нас таится что-то свое, неповторимое. В каждом живет свое я. У одного оно толстое и большое, у другого - теплое и мягкое, а у третьего - пьяное и безголовое. Интересно, а какое оно у меня? А впрочем, какая разница, оно мое и этим все сказано. Но сказано - это еще не сделано. А что, в принципе, должно быть сделано и кто должен делать? И вообще, кто я есть на самом деле? Может я вовсе и не человек, а какой-нибудь гриб? А почему бы и нет. Кто мне докажет, что я не гриб? Тишина... Молчание - знак согласия. А это изречение кто придумал? Цицерон или Архимед? А может быть Карл Маркс или Фидель Кастро? Да, какая разница, соглашаться все равно некому. Я один в пустой квартире. О, боже, как я устал. Откинув книгу в сторону, я подошел к окну. Тьма поглотила улицы. Черные маги надели на город холщовый мешок, но он оказался дырявым. Фонари и свет в окнах доказывали это как не прописную истину. Вдали мерцали огни аэродрома. Плохо-понятный летающий объект мигал красным огоньком и заходил на посадку. Грустные воспоминания нахлынули на меня. Я вспомнил, как неделю назад расстался с Ленчиком. С любимым Ленчиком. Год назад я расставался с ней месяца на четыре, но в этот раз это, по-моему, навсегда. Вот я перевернул еще одну страницу, а может даже сразу несколько страниц из моей жизни, объединенные вечной и великой темой " любовь". В жизни, бывает, ветер перемен переворачивает страницы назад, но я никогда не зачитываюсь ими, как прежде, а быстро пробегаю глазами. Но Ленчик - это, по-моему, не та страница, которую можно по-быстрому пробежать глазами, на ней невозможно не остановить свой взгляд. Хоть она и эгоистична; даже еще больше, чем я, но такая красивая и сексуальная, что эгоизм и упрямство меркнут в этих лучах. К тому же она далеко не глупа и целеустремленно идет по жизни. Удачи тебе, маленькая! Пусть счастье озаряет твой путь. Мою душу охватила невыносимая тоска. Я закурил сигарету и начал расхаживать по комнате из угла в угол. Поймав себя на том, что нервничаю, я плюхнулся в кресло. Пальцы судорожно затушили тлеющий фильтр. Я невольно взглянул в автомобильное зеркало заднего вида, привинченное к шкафу напротив кресла, и прочел скуку на своем лице. Она была написана мелким шрифтом на синих подтеках под глазами, убористым почерком на сморщенном лбе и серо-землистыми красками на небритых щеках. Она затаилась в глазах злобным огоньком и нашептывала раздраженному мозгу черные заклинания. Глаза, отраженные в зеркале, умоляли меня, чуть не плача: " Джордж, мы не можем больше смотреть на этот мрачный, грязный мир, погрязший в дерьме и идиотизме. Верни нам, пожалуйста, краски! Ты знаешь, как это сделать. Ты можешь". Мозг, поддавшись всеобщему чувству, вторил глазам, словно эхо: " Джордж, дай мне пространство для мыслей. Я задыхаюсь! Открой дверь. У тебя есть ключ к другим мирам". Я решительно поднялся, достал из тумбочки заветную баночку и выбрал ее содержимое в новенькую двухкубовую машинку. Пустой пузырек из-под клипа полетел в открытую форточку. Счастливого полета! На столике лежало два с лишним куба кислотно-калипсольного коктейля. Мозг Требовательно отдал приказ телу: " Пора! Настал момент такой! " Я не спеша засучил рукав и перетянул ремешком руку чуть выше локтя. Вены, словно почувствовав угрозу их неприкосновенности, спрятались вглубь и не хотели показываться. Они молча просили: " Джордж, не делай нам больно. Мы боимся иглы". Поздно было что-то менять. Их немые просьбы остались без внимания. Несколько сжимающих движений пальцами заставили их показаться наружу. Еще пару движений и они набухли и вздулись.

- Потерпите еще разок, мои милые. Я постараюсь все сделать быстро и безболезненно, - сказал я про себя и погладил их свободной рукой. Отбросив жалость в сторону, я решительно взял машинку и вогнал иглу в вену. Взяв контроль и отпустив ремешок, я стал медленно давить на поршень. Вогнав все до последней капельки, вынув иглу и оттянув кожу, я уселся на кровать. Но сидеть мне не пришлось, буквально через мгновение меня понесло неизвестно куда. Я стал кувыркаться на кровати словно зубр, пытающийся почесать недосягаемую спину. Я творил немыслимые выкрутасы, словно дрессированный медведь на арене цирка. Блестящие полированные дверцы шкафа и обнаженные женщины на красочных плакатах были немыми свидетелями моего безумства. Полеты закончились довольно-таки быстро, хотя впечатлений было море. Но они всего лишь только были. Были и умерли. Остались только мысли и Солнце. Я сидел на кровати, раздевшись по пояс. Свитер и тельняшка вместе с покрывалом скорчились на полу. Пододеяльники простыня были скомканы и пузырились вокруг меня. На них сверкали красные пятна.

- Что это? Откуда? Как появилось? Может это глюки? А может быть это Они? Надо их потрогать.

Я протянул руку к самому крупному пятну и тут же прозрел. Из дырочки в вене струилась кровь. Нет, она уже не струилась. Она свернулась и начала подсыхать. Она уже умерла, оставив свой след на руке и отпечаток в мозгу. Все мы когда-нибудь умрем и оставим свой след в этом мире. А впрочем, почему умрем? Не знаю, может быть и нет, но натоптать в этом мире будет не лишним. Я свернулся калачиком, подставив спину под теплые солнечные лучи. Я почувствовал себя счастливым мартовским котом, греющимся на солнышке. Вот только откуда оно взялось? Ведь сейчас зима и за окном ночь. И вообще где оно? Я его не вижу, но чувствую всеми фибрами души. Оно есть! Оно греет меня. Оно прекрасно! Оно живет и не знает смерти. Я хочу быть солнцем!

* * * * * *

- Вставай, Юра. Долго не валяйся, уже без десяти восемь, - услышал я сквозь сон мамин голос и промычал ей по инерции в ответ что-то невнятное. Дверь закрылась, и я начал раздирать слипшиеся веки. Гнусное, но необходимое занятие. А стоило ли их раздирать? Первым, что я увидел, был белый скучный потолок. Как он гадок в своей белизне. Надо срочно достать где-нибудь голубую нитро краску и попросить Черта нарисовать доброе голубое небо и желтое счастливое Солнце. Чудная идейка! Вот только где купить краску? А для начала, где найти деньги? Какое мерзкое утро. Ни Денег, ни сигарет, ни наркотиков - ничего нет и никаких перспектив. Ну что ж, этим мрачным случаем надо воспользоваться и прочистить печень по Малахову. Для начала надо составить план действий, как учит доктор Папюс. Я по-турецки уселся на кровати, укутавшись одеялом, а на голову накинул шерстяной плед. Итак, с сегодняшнего дня я больше не курю, завязываю на время со спиртным и наркотиками и перехожу на строгую диету. А не многовато ли все сразу? Нормально. Только так и никак не по-другому.

- Ты что, с ума сошел? Уже двадцать минут девятого! Ты окончательно сдурел, наркоман несчастный, - нарушили ход моих мыслей мамины выкрики.

- Встаю, встаю, - я откинул в сторону одеяло, влез в джинсы и отправился в ванную. Умылся, почистил зубы и начал по- быстрому одеваться.

- Ты куда, а завтракать?

- У меня диета, я учусь Магии, - протараторил я, одевая черную шерстяную вязаную шапочку, в которой я становлюсь похожим на кислотный гриб. Мама открыла рот, но я вовремя ее остановил.

- Если ты будешь кричать, я превращу тебя в лягушку, моя маленькая, - с этими словами я выскочил из квартиры. Лифт оказался сломанным, электричка ушла перед самым носом - сплошная непруха. Пока я стоял на перроне и ждал следующую электричку, в голову смертоносным ураганом ворвались стихотворные ритмы. Мозги, словно маленький компьютер, молниеносно все перерабатывали и укладывали в ячейки памяти, а уже в электричке я всю эту информацию зарегистрировал в конспекте по психологии. В итоге получилось вот такая штучка.

Я гриб

Я здесь расту

Я корни пустил

И шляпка моя на боку

Под шляпкой сушняк

Дайте воды

Вгоните скорее

Куб кислоты

Как боги стоят

Грибки—корешки

В головках у них

Звенят пяточки

И слюни текут от счастья

По тоненьким ножкам

Течет кислота

Звонко стучат

Молодые сердца

И печень больная ревет

Солнечный луч

Как игла от шприца

Проткнула насквозь

Мою шляпку до дна

Я кислотообильный

Грибница, как сети

А я, как паук,

Сижу заблудившийся

В множестве рук

Тянущихся к горлу

Тянущихся к сердцу

Сжимающих мозги

Жаждущих смерти

Рыгающих желчью

Блеющихся плотью

Харкающих кровью

Наслаждающихся болью.

Я гриб

Моя шляпка в морщинах

В венах тромбы стоят

Нет кислот и по этой причине.

Ножка сохнет моя на глазах

Не дайте погибнуть

Не дайте засохнуть

В 25 на корню

Достаньте кислоты

Други родные

Лечите скорее

Душу мою

Я гриб!

Я кислотообилен!

С огромным удовольствием в конце последней строчки я поставил гигантский восклицательный знак как раз в тот момент, когда электричка остановилась на Балтийском вокзале. Опять опоздал на занятия на полчаса, но все до того привыкли к моим ежедневным опозданиям, что никто не обратил внимание на это. Мне даже стало чуть-чуть обидно, и я с досады плюхнулся в кресло и вытянул ноги, растянувшись как червяк. По классу вместе с затхлым запахом летала пыль и профессиональная информация об обязанностях проводника, о колесных парах, об муфтах, буксах, тормозных башмаках и прочей дребедени. Зычный голос преподавателя и шепот со всех сторон звучали в унисон, создавая полную гармонию. Лежа читал очередной детективчик, Петров загадочно ковырял в носу, Игорюха с Димкой сражались в морской бой, сосед по парте рисовал поезд невероятной конструкции, девочки на задней парте спали, славно посапывая в рукава своих кофт и платьев. Толик, укурившись вусмерть анашой, валялся дома на тахте с, якобы, больными ногами и внимательно изучал потолок - все вроде как при делах, один только я сижу и бездельничаю, как трутень. Нет, так больше продолжаться не может. Я исправлю ошибку, закинув в рот пластик клубничной жвачки, и мое чавканье идеально вливается в гармонию класса. Теперь я занят делом - я жую и чувствую себя полноправным членом коллектива. Вот она, идиллия, о которой можно только мечтать. Прислушайтесь внимательно! Вот она, клокочет и ревет жизнь группы номер 20. А если еще и присмотреться. Пристально вглядеться в эти разные, угрюмые и веселые, жалкие и суровые, кислые и злые, мечтательные и добрые лица - тут уж, мама, не горюй!

Ну вот, что это? Класс пришел в движение. Девочки подняли свои сонные личики, Леха аккуратно сложил книгу в мешок, сосед поставил жирный крест на своем паровозе, Петров закинул финальную козявку на потолок, Игорюха метко подбил последний Димкин однотрубник, только голос преподавателя, да мое чавканье осталось от той идиллии ученичества, царствующей в аудитории. Звонок на перемену. Голос учителя утонул в звуке топающих ног, выбегающих из кабинета. Основная масса ломанулась курить. Вот, дурни, пошли травить свои организмы. Взбодрившись этой идейкой, я отправился в другую аудиторию.

- Джордж, ты что, курить бросил? Начал голодание, что ли? - Закинули свои тела за парту Игорь с Димкой.

- Да, вроде как бросил на время.

- Зря ты, батенька, такими вещами не бросаются, - проголосил Димка с ехидной улыбочкой на лице, а Игорь задал коварный вопрос. - Но ответь мне, пожалуйста, зачем ты добровольно мучаешь себя?

- Да, я вовсе и не мучаюсь! Просто мне не хочется, - соврал я, не моргнув глазом.

- Врешь! Ведь ты не нас, а себя обманываешь.

Они даже не представляли, как были правы. На следующий же перемене я, поддавшись стадному чувству, полетел дышать никотином.

- Как же все-таки глупо врать самому себе, - подумал я, сделав первую затяжку, а после выкуренной сигареты у меня даже слегка поехала крыша. Третья пара уроков оказалась мрачной и нудной. Насытившись по горло этой тягомотиной, которую нам заливали в уши, и, узнав принеприятнейшую новость о том, что стипендию сегодня выдавать не будут, я свинтил с четвертой пары и поехал к Нильсу и Ольге, недавно возвратившихся из Краснодара. Леха встретил меня с распростертыми объятиями и забитым косячком Краснодарской шмали. Ольга радостно восприняла новость о чистке печени и, дав свое согласие на этот эксперимент, даже помогла мне с оливковым маслом.

Вернувшись домой, я ввязался в изнурительную борьбу с желудком. После анаши он протестовал и выл, требуя пищи. Исход борьбы решило появление Костика, Шурикам Вадика. Вот кого-кого, а Костика я никак не ожидал встретить. Приятная неожиданность. Полярный летчик был бодр и весел. Ничто не может сломить его боевой дух: ни тюрьма, ни ссылка, ни разлука. На стол сразу было высыпано куча шоколадок, коробок с соком, бутыль " Абсолюта" и какое-то приятное, как позже выяснилось, сухое винцо из Бундеса. Диету пришлось отложить до завтра. Я сидел, счастливый и довольный, слушал их речи и тосты, следил за жестами и мимикой, иногда даже вставлял какие-то фразы, был вроде бы здесь, вместе с ними и в тот же момент был один, пустой и голодный, не смотря на горячий кофе и шоколад. " Абсолют" приятно согревал организм, но противно действовал на мозги, которые тупились, как гвозди, отказываясь бороться с ним. Я находился в приятном безвоздушном пространстве, было тепло и уютно в присутствии друзей, но в тот же момент не хватало воздуха, чтобы вздохнуть полной грудью и наслаждаться жизнью. Покончив со спиртным, где-то в начале двенадцатого все разъехались, оставив меня в одиночестве. Убрав со стола, я включил кассету с записью " Dead Kennedys", разделся догола и нырнул в кровать, утопив свое тело в белых простынях.

- Сейчас бы понюшку кокаина, - блеснула добрая мысль у меня в голове, словно яркая молния на фоне абсолютно черного, как гуталин неба. Мысль была так желанна и в то же время так далека от истины, как голубая мечта детства, как несостоявшаяся личность, выброшенная в форточку в резиновом мешочке для члена с предупреждающим названием " Презерватив". Я закрыл веки, отдавшись на растерзание приятной мечте. Неожиданно накатившаяся волна с белыми барашками на своем гребне освежила мне мозги и тело. Одна задругой они накатывались на песчаный берег и исчезали между камушками и ракушками, оставляя после себя только пену и магический шепот в ушах. Стая черных птиц плавала вдали от берега, кувыркаясь в волнах, словно живой остров. Волнорезы уходили далеко в море. Плоский камушек, неумело запущенный моей, рукой, захлебнулся волной и пошел ко дну. И вдруг мои ноги побежали по гальке, ракушкам, сыпучему песку, выбежали на траву и остановились. Окружающая природа заколдовала меня. Высокие, стройные, словно уходящие в небо горные вершины, кипарисы, вечнозеленые магнолии с белыми гроздьями цветов, настоящие пальмы, словно большие кедровые шишки, обглоданные у основания голодными и дикими туристами-комсомольцами из города Москвы, удивительные плакучие ивы с опущенными вниз тонкими ветками, словно косичками на головах у туркменских и узбекских девочек. Все это бесподобно и невероятно. Это таит в себе какую-то добрую, сказочную тайну, которую мне удосужились показать во всех цветах радуги, которая живет и звучит миллионами звуков, которая до краёв насыщена ароматами, цветов, растений, моря и радости. Две девушки-мегрелки весело и непринужденно болтают между собой напротив фонтана. Южное солнце и отблески струящейся воды отражаются в их счастливых, добрых глазах. В кустах копошатся маленькие, не больше, чем с детский кулачок, птички, Где же я? Во сне или наяву? Реальность это или бред сумасшедшего?

Какая-то теплая жидкость вдруг начала выделяться из глубин моего организма и стала подниматься по пищеводу вверх к горлу. Она подступила к самому рту и стала противно булькать и хлюпать, готовая в любой момент вырваться горячей струей наружу. В левом ухе противно заскрежетало и заныло - это лишило меня на пятьдесят процентов радости слышать, и вообще левая сторона лица стала постепенно неметь. Миллиметр за миллиметром отмирала кожа, мышцы и чувства. Неожиданно закружилась голова, и все поплыло в белоснежном тумане. Стены, ковер, плакаты - превратились в движущую с нарастающей скоростью разноцветную стену, окружившую и сводящую меня с ума. Из этой стены вылуплялись, словно птенцы из яйца, безумные глаза. Розовые и слизкие глазные яблоки с черными вращающимися пимпочками посередине и аппетитные попки американских фотомоделей проносились вокруг меня с огромной скоростью, словно гоночные автомобили. Я хотел закричать, но вместо крика из горла выплеснулась теплая розовая жидкость. Согнувшись пополам, как надломленный стебель, и свесив голову, налившуюся свинцом, вниз, я направил струю на пол. Жидкость выходила толчками с невыносимыми болями в области надувшегося, как воздушный шарик, живота. Через несколько мгновений она покрыла всю площадь пола, только под креслом-качалкой оставался маленький, нетронутый островок лакированного паркета. В этой мерзкой розоватой субстанции плавали куски то ли печени, то ли селезенки, маленькие и большие со сгустками темно-красной запекшейся крови, словно заградительные буи на море для шаловливых купальщиков. Живот опустел, и его мышцы затягивались в прочный узел. Я попытался, превознемогая боль, воспротивиться этому, выпрямляя тело, но обломался. Резиновые мышцы вернули тело в исходное положение и стянулись еще крепче. Я свалился с кровати в омерзительную жижу и скорчился, словно согнутый пополам кусок медного провода. Мышцы больше не слушались приказов, отдаваемых мозгом, и силы покидали меня. Я чувствовал, как они уходили, словно испарялись из меня, но ничего не мог сделать. Было жутко одиноко. Вот и все, Юрашка! Это видимо ПАРАЛИЧ!

Неожиданный порыв ветра распахнул форточку, и розовый вихрь ворвался в комнату. Он вращался передо мной, как юла, и разбрызгивал ядовито-желтые капли во все стороны. Скорость вращения его, то замедлялась, то неожиданно нарастала, словно невидимая рука подкручивала его и не давала остановиться. Когда закончился этот танец вихря, перед моими глазами оказался маленький ангелочек с нежной, розовой кожей и желтыми, золотистыми волосами. Он стоял на детских кривеньких ножках и покачивался из стороны в сторону, словно Ванька-Встанька. Из-за гладеньких, атласных, кругленьких плечиков торчали в разные стороны серебристые, почти прозрачные, до того они были тонки и хрупки, крылья. Маленький курносый нос торчал из паралоновых щек, словно красный флажок. Лоб его избороздили глубокие морщины, и это придавало лицу старческий вид. Пухлыми ручонками ангелок вытащил из-за спины, как вытаскивают ниндзя свои кинжалы, маленькую расческу и прислонил ее к толстым, как у негра губам. Зазвучала знакомая мелодия. Это была последняя наша темка из технопроекта, которую мы с Сержем назвали " Sanitation music " - музыка канализации. Ангел играл красиво и вдохновенно. Он так темпераментно двигал расческой, что губы его задымились и обуглились. Из-под золотистых кудрей катились маслянистые капли пота. И вдруг он неожиданно вспыхнул ярким пламенем, как тополиный пух. Вспыхнул и тут же погас, оставив после себя только черное, обугленное пятно на паркете и гробовую тишину. Последним усилием воли я закрыл глаза.

Разбудил меня пронзительный непрекращающийся звонок. Откинув одеяло, я вскочил с кровати и пошел открывать дверь, по ходу продирая глаза.

- Здорово, Юрик. Купи у нас кассету нулевую за тонну, - пошатываясь, как два тополя на ветру, передо мной стояли Макар и Фома. Запах перегара ударил в нос.

- Нет, мужики, я на мели и мне не до кассет, - ответил я сонным голосом и поежился от налетевшего сквозняка.

- Выручай, Юрка, у нас сосед умер сегодня ночью от разрыва сердца. Надо помянуть его, а у нас тонны на бутылку не хватает, - пробубнил разбитыми черными губами Фома. - Представляешь, зашли час назад к Нему домой, дверь нараспашку, а он мертвый валяется в блевотине на полу.

От нарисованной картинки меня передернуло. Пришлось выпросить у мамы в долг тысячу рублей и отдать соседям. Захлопнув за ними дверь, я по-быстрому залез под одеяло. Черное обугленное пятно на паркете посреди пола путало и наводило на мрачные мысли, Я сгруппировался и отвернулся лицом к стене, на которой цветными карандашами были нарисованы мною огромные кислотные поганки.

* * * * * *

Проснулся от сильного толчка. Я едва не слетел со второй полки, успев в последний момент зацепиться рукой за стальной серебристый стержень над головой.

- Чикванто, наливанто, - послышались пьяные голоса снизу. Димка глушил водку с моим наставником Толиком. Я опустил ноги вниз, пытаясь нащупать что-нибудь твердое, на что можно встать. Поезд затормозил, и я свалился бы вниз, как куль с говном, если бы не Толик, вовремя подстраховавший меня, обхватив за талию. В этот момент дверь в купе проводника отъехала влево, и в проеме показался жизнерадостный " Бендер". Черные волосы игриво завивались и торчали из-под набекрень одетой фуражки. Грязная засаленная шинель была расстегнута нараспашку и блестящие пуговицы с железнодорожными молоточками сверкали на солнце.

- Куда это я попал? Никак в вагон-салон " Голубая устрица", - его добрые лучистые глаза ехидно сощурились. Черный короткий воровской мундштук с сигаретой " Ватра" переместился в правый угол рта. - Извините за беспокойство, дорогие педики, мне бы дровишек для титана.

- Пойдем, дорогой, сейчас ты вое получишь сполна, - решительно поднялся Толик. Его черные усы, видимо уже насквозь пропитавшиеся спиртом, свисали сосульками и топорщились одновременно, словно мокрая крыса. Он и удалились, взявшись под ручку, как два влюбленных.

- Давай бахнем, Джордж, пока их нет, - промямлил Димка невнятным голосом, и разлил водку по стаканам. Редкие, слегка вьющиеся волосы были зачесаны назад в виде кока, а широкие баки распушились, как павлиний хвост. Он сильно смахивал на героя детективного американского киносериала Луку.

- Да, ты никак уже пьян основательно?

- Ты что, Джордж, я трезв, как стекло.

- Как мутное стекло, - поправил его я, вылил содержимое стакана в раскрытый рот и, завязав не раз оборванными шнурками свои гады, вышел в рабочий тамбур.

- Бьется в тесной печурке Лазо, на поленьях глаза, как смола, - неокрепшим баритоном напевал Толик и проталкивал пикой отрезанную голову Бендера с пышной шевелюрой в маленькое окошко топки. Решив, что мне это показалось, я по-быстрому проскочил по откидным площадкам в следующий вагон. Я шел по плацкарту, слегка пошатываясь из стороны в сторону в такт качавшемуся, словно на волнах, вагону. - Мой взгляд упал на белую упругую грудь, смело торчавшую с нижнего бокового места. Розовый глаз с твердым, как пуля сосочком бесцеремонно уставился на меня. Студентки-художницы из Ростовского института с остервенением массажировали свои молодые тела. " Игрушка", натопив котел до предела, устроил в вагоне маленький Ташкент. Пот испарялся и оседал на холодные стекла, где вновь конденсировался и стекал ручейками на белоснежные бриски. Я уселся напротив Игоря, который развлекал девочек, играя на гитаре и напевая песенки Цоя. За окном простирались бескрайние украинские степи.

В руках неожиданно оказалась бутылочка, пива " Балтика" с надписью на верхней этикетке " особое", и особое оно не потому, что написано так, а потому, что пьется он по-особому. Оно, как капля росы в безжалостной пустыне, как глоток " Пепси-колы" после выпитой рюмки чистого спирта. От удовольствия я тут же одариваю одну из студенток счастливой укуренной улыбочкой. Взгляни мне в глаза, они ведь лучистые, разжуй мне, пожалуйста, тайну ядер абстрактных.

Нет, как все-таки здорово работать проводником. Слегка укуренный и слегка пьяный едешь себе на юг и горя не знаешь. Рядом девочки красивые улыбаются, а впереди долгожданное Черное море. Можно жахнуть еще грамм сто-двести и, чисто по-панковски, зажать какую-нибудь герлу в рабочем тамбуре, а можно еще курнуть папироску, проехаться основательно по ушам симпатичной студентке и кувыркаться с нею всю ночь в своем купе, а может быть лучше взять в руки гитару и сыграть им песенку про кота, забитого камнями у меня на глазах, что бы они все переблевались на ночь гладя. Даже не знаю, что же лучше. Я закрыл глаза и, наверное, заснул бы под монотонное пение Игоря, но прибежал пьяный Димка с известием о том, что пропал проводник тринадцатого вагона Захаркин Андрей по кличке " Бендер" и всех вызывают к бригадиру поезда. Отдав девчонкам гитару, мы посеменили на штабной вагон. Мимо проскочил нетрезвый Саша с беспечно-наглым выражением лица, неся на плече кучу одеял с вагона Захаркина. Шустрый народ проводники, до разочарования шустрый. Тут уж не щелкай клювом. Попал в стаю - будь волком, а не безобидным псом. Проходя через тамбур, я заглянул в топку и остолбенел от ужаса. В пламени огня на меня смотрели добрые лучистые глаза Бендера. Я почувствовал, как подкашиваются мои ноги, и прислонился к двери.

* * * * * *

Дверь неожиданно распахнулась, и я ввалился в коридор, где стоял Антон и смотрел на меня обезумевшими глазами. Редкая козлиная бороденка торчала, как пакля, и у меня возникло желание вырвать ее с корнем. Проскочив мимо него, даже не поприветствовав, я заглянул в комнату и оторопел от кошмарной картины. Посреди комнаты валялся мертвый, мертвее не бывает, Вэд, придавленный бас-гитарой. Последняя четвертая оборванная струна разбила стекло от очков и вонзилась ему в глаз, который вытек на ворсистый ковер, съедая пыль на своем пути. Второй глаз вылез от ужаса из орбит и уткнулся в уцелевшее стекло очков, прилипнув к нему, как к родному. Комната была залита солнечным светом, который отражался от душек очков, серебристых ладов " Музимы" и глянцевых обложек умных книг, расставленных по полкам. На диване перед Вэдом, словно в зрительном зале на первом ряду сидели Серж и Каша. Они сидели и молчали, лишь только треск работающего кинопроектора нарушал тишину и покой. В ладонях у них были зажаты использованные пятикубовые шприцы. Я заглянул в их лица и похолодел от безупречной белизны кожи, будто они умывались стиральным порошком " Ариэль".

- Передозировка, - прочел я последнюю мысль в их мертвых глазах. На самодельном экране, представляющем собой большой кусок ватмана, мелькали один за другим кадры из нашей безбашеной молодости. Я поднялся и вышел. На лестнице стоял Антон. Его хватил эпилептический удар. Трясясь, как лихорадочный, он свалился на пол и покатился вниз по ступенькам, выбивая башкой зловещий ритм. Лицо, ударяясь об бетонные ступеньки, постепенно превращалась в кусок кровавого фарша. Череп, не выдержав нагрузки, раскололся, как грецкий орех и из него потекли серые склизкие мозги. Я молча зашел в лифт и нажал кнопку первого этажа. Лифт со свистом стремительно помчался вниз. Через несколько мгновений я почувствовал толчок снизу и двери открылись. Я вышел и едва не оказался раздавленным проскочившим мимо поездом. Зеленые вагончики, стуча колесами, промчались мимо и поезд, словно большая гусеница, пополз по рельсам, оставляя меня в одиночестве. Над головою сверкала надпись: " Город-герой Севастополь". Здравствуйте, тетенька! Как я здесь оказался? Ответить мне никто не смог. Все люди, стоявшие на перроне, были парализованы какой-то неведомой силой природы. Они стояли, словно манекены, в ожидании то ли чуда, то ли следующего поезда, то ли весны или может быть героина. Магическая сила отключила их мозги и парализовала мышцы. Они были на редкость молчаливы. Их немота вывела меня из терпения и я, смачно харкнув от злости в восковое лицо толстощекого милиционера, отправился вглубь города. Холодное утро пробежало по телу мерзким ознобом, и кожа покрылась мурашками. Справа, по всему склону холма на маленьких ровных площадках красовались вперемежку деревянные, кирпичные и глиняные домики. Они были похожи на кучку альпинистов, штурмующих горную вершину. Узкие дорожки петляли и вились наверх. На одной из них навстречу мне подымался сутулый мужичок в сером поношенном плаще. Сердце запело от радости. Наконец-то живой человек. Я побежал навстречу, готовый обнять его и расцеловать. Увидев меня, мужик закричал что-то на украинском наречии, начал гримасничать и корчить противные рожи, как гороховый шут.

- Ты чего, дурик, паясничаешь? Сумасшедший что ли? - Схватив за грудки, я подтянул его к себе. Слюни текли из его потрескавшихся губ, маленькие глазки горели огнем сумасшествия, тонкие, как спички, руки, покрытые, язвами и нарывами, потянулись к моей шее. Я с отвращением оттолкнул эту мерзкую умалишенную тварь от себя пинком под задницу, придал ускорения. Разочарованию не было предела. Псих кубарем покатился вниз мимо ветхих заборов, мимо глиняных стен, мимо каменных глыб, готовых сорваться в любой момент, мимо застывших парализованных старух и молодых барыжниц, по булыжной мостовой, мимо фонтанчиков с питьевой водой, мимо черного бронепоезда с белой надписью: " Смерть фашизму", мимо газетных ларьков в сторону автовокзала. Удачи тебе, сумасшедший колобок!

Прикурив сигаретку, я направился в сторону порта. Слева по ходу движения я увидел застывший взвод матросов Черноморского Флота, которые стояли, как вкопанные, несмотря на настойчивые приказы обезумевшего мичмана. По всем его повадкам и выходкам было сразу ясно, что он лишен ума на двести с лишним процентов.

- Я вам сто двадцать первый раз приказываю - шагом марш! - вопил он осипшим голосом и размахивал руками. Похоже, в этом мире остались в живых только психи и сумасшедшие. Но почему же тогда я спокойно хожу по земле, и никакой паралич меня не берет? Может быть, я тоже сошел с ума? Нет, этому я не верю. Я живой, наверное потому, что я - гриб. Маленький живой кислотный гриб. Озадаченный этой мыслью, я не заметил фонарного столба и оказался сидящим на булыжной мостовой с разбитым лбом. Глаза застелил розовый туман. Что-то склизкое ручьями потекло по лицу. Я с усилием поднял слипшиеся от крови свинцовые веки и был весьма удивлен сменившейся обстановке. Я сидел в углу до боли знакомой комнаты, облокотившись спиной об исторический биллиардный стол. Рядом сидели старые друзья и как обычно пили, на этот раз водку " Зверь". Их разбил ПАРАЛИЧ как раз в тот момент, когда они оплакивали безвременно скончавшуюся Мануну. Бедная девочка отравилась " Красной шапочкой" - техническим спиртом в маленьких бутылочках с красными пластмассовыми пробками. А какие она делала минеты! Крупная слеза покатилась меня по щеке. Мануна лежала в кривом, наспех сколоченном, деревянном гробу в чем мать родила, а в руки, скрещенные на отвислых сиськах, был вложен большой, слепленный народными умельцами фаллос с огромной залупой из красного пластилина и одним яйцом. В этот траурный день собрались далеко не все самцы, доставлявшие покойнице радость и удовольствие, но эти были лучшими, любимыми и верными до последней минуты. Заправлял этим последним балом неутомимый Дюша, который хоть и начал потихоньку гнить, как снутри, так и снаружи, но продолжал улыбаться и радоваться жизни. Он застыл стоя со стаканом в руке, так и не договорив очередной тост. За столом, словно мумия, сидел " Безумный Бэтман", в одной руке держа стакан, а в другой - второе недостающее яйцо из зеленого пластилина. Ленька по кличке " Хромой" развалился в кресле, держа на коленках стальную арматурину, завернутую в газету, с которой он не расставался с тех пор, как попал в аварию на мотоцикле. Филя, совсем недавно переболевший гепатитом, стоял перед гробиком, и его длинные худые руки застыли на пути к открытым и холодным прелестям Мануны. Добрые большие глаза сверкали застывшим блеском, крича и выдавая его последнее желание трахнуть покойницу. Я налил себе полстакана и выпил, нарушая мертвую гробовую тишину глотающими звуками,

спустился вниз и вышел на проспект Ветеранов. На мертвый проспект Ветеранов. У светофора застыла в ожидании парализованная толпа разношерстных людей. Бедняги так и не дождались ярко горевшего зеленого цвета. Проспект был заполнен разбитыми автомобилями и перевернутыми автобусами. Бело-голубой троллейбус, врезавшийся в могучий КамАЗ, был похож на гармошку. Я перешел дорогу и подошел к призывающему к покупкам кооперативному ларьку " 24 часа". Стекло было сразу же разбито первым попавшимся под руку камнем. Бери - не хочу! Глаза разбежались по прилавку. Зацепив, имеющуюся в наличии выручку и упаковку баночного пива, я направился в магазин " Эльдорадо", где, растолкав окаменевших покупателей и забив до отказа карманы жвачками, леденцами, шоколадками и сигаретами, вышел на улицу, прихватив с собой японский плейер и бутылку итальянского шампанского. Перед входом стоял новенький, сверкающий в солнечных лучах, манящий к себе " Мерседес", и я в очередной раз проклял себя за то, что не научился водить машину. Пришлось довольствоваться велосипедом. Зацепив к багажнику пакет с пивом и шампанским и включив музыку на всю катушку, я помчался по разбитому шоссе к Шурику, надеясь застать его целым и здоровым. В наушниках надрывалась " Siouxsie & The Banshees", а мимо мелькали березовая роща, до боли знакомый пивняк на Ветеранов'69, Кировская больница, сберкасса, где я остановился на пять минут заполнить полиэтиленовый мешок хрустящими банкнотами, и наконец-то дом Шурика. Бросив велосипед во дворе, я с двумя пакетами под мышкой поднялся наверх. Дверь была открыта. Парализованный неведомой силой Шурик развалился на диване с отсутствующим видом. - Вот он и пришел, Апокалипсис! - прочел я в отрешенном взгляде. Надпись " No Future" сверкала яркими красными буквами на плакате с изображением Сил Вишеса, который, находясь в Наркотическом опьянении, зарезал свою герлу Нэнси Спанген, а спустя 4 месяца - 2 февраля 1979 года скончался от передозировки героина. Ручки полиэтиленового пакета оборвались под тяжестью напитков, и пивные банки раскатились по полу в разные стороны. Бутылка шампанского разбилась, распространяя по комнате приятный запах алкоголя. Я схватил Шурика за грудки и начал трясти, пытаясь его расшевелить, но напрасно. Пластилиновый друг не подавал признаков жизни. Захлебываясь слезами, я выбежал на улицу и, в истерике разорвав полиэтиленовый мешок, с яростным ревом начал расшвыривать деньги в разные стороны. Возле уха просвистел тяжелый камень. Я обернулся и увидел кучку сумасшедших людей в полосатых больничных халатах, бежавших на меня с дикими воплями, размахивая на ходу палками и дубинками. Они были похожи на стаю орангутангов во время охоты. Я метнулся к Шурику, быстро отыскал наган, спрятанный в потайной табуретке, и вернулся назад. Психи, дерясь между собой, хватали уже никому не нужные казначейские бумажки разного достоинства, витавшие в воздухе, как опавшие листья. Вот дерьмо поросячье! Я хладнокровно стал расстреливать их, как помойных котов. Они падали с искаженными от ужаса лицами, заливая асфальт кровью, которая стекала красными ручейками в канализационный люк. В ушах звучала " Sanitation music". В барабане нагана оставался последний патрон. Шесть сумасшедших трупов валялось передо мной, зарывшись в деньгах. Кому нужны деньги в этом страшном парализованном мире, где остались в живых только психи и умалишенные. Их искривленные больные мозги не поддаются никаким магическим силам. Спазм одиночества сдавил мне горло. По щекам потекли горячие соленые слезы. Зачем мне жить в таком мире? Зачем и для кого? Я направил дуло пистолета себе в сердце, и палец хладнокровно нажал на курок.

No Future, - как сказал Сид

И я уверен, он не пиздит

Апокалипсис - последний этап

Человек, ты грязный, вонючий раб

Я вне закона

Я ушел в аут

Оставьте меня

Get the fuck out!

В этот миг парализованные неведомой силой прохожие вдруг ожили и обернулись на звук выстрела в мою сторону. Дети закричали счастливыми голосами, Дюша наконец-то закончил прервавшийся траурный тост, а Филя дотянулся до заветной цели. В городе Севастополе в этот момент зацвел белыми цветами миндаль, и толстощекий милиционер вытер с лица зеленую харкотину грязным рукавом серой шинели, а взвод матросов Черноморского Флота зашагал по булыжной мостовой в сторону порта, назло повесившемуся на фонарном столбе тупорылому безумному мичману.