ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 5 страница

По ощущенью всех присутствовавших встреча оказалась весьма приятная; собралось как раз столько, сколько надобно, любителей поговорить и любителей послушать, а что до самого обеда, он, как всегда у Грантов, был изыскан и обилен, совершенно таков, к каким все привыкли, и потому ни у кого, кроме тетушки Норрис, не вызвал никаких чувств, она же не могла спокойно видеть множество кушаний, которыми был уставлен огромный стол, поминутно ждала какого-нибудь подвоха от слуг, проходящих у ней за спиною, и вынесла некое весьма свежее убежденье, что при таком множестве блюд какое-нибудь уж непременно остынет.

Как заранее предполагали миссис Грант и ее сестра, вечером, когда составилась партия в вист, осталось достаточно народу для какой-нибудь карточной игры, где каждый играет за себя, и, как всегда в подобных случаях, все с готовностию согласились, поскольку иного выбора у них не было. Недолго думая, решили играть в «спекуляцию»; и леди Бертрам скоро оказалась в тяжелейшем положении, поскольку ей предложили самой выбрать, во что она хочет играть, предпочтет ли вист или нет. Она заколебалась. По счастью, рядом был сэр Томас.

– Чем мне заняться, сэр Томас? Вистом или «спекуляцией» – что меня более развлечет?

На миг задумавшись, сэр Томас присоветовал «спекуляцию». Сам он собирался играть в вист и, должно быть, почувствовал, что, имея ее партнером, не очень и развлечется.

– Прекрасно, – ответила ее светлость, очень довольная. – Тогда, пожалуйста, «спекуляция», миссис Грант. Я совсем ее не знаю, но Фанни меня научит.

Тут, однако ж, вмешалась Фанни, с тревогой объявив о своем полном неведении: она в жизни не играла в эту игру и не видела, как в нее играют; и леди Бертрам опять было заколебалась, но все принялись ее уверять, что нет ничего проще, что это самая простая карточная игра, а Генри Крофорд самым серьезным образом стал просить у ней позволения сесть между ее светлостью и мисс Прайс и учить их обеих, и тогда все образовалось; сэр Томас, миссис Норрис, доктор и миссис Грант – само превосходство ума и чувство собственного достоинства – сели за один стол, а оставшихся шестерых мисс Крофорд рассадила за другим. Генри Крофорд, к его удовольствию, был посажен подле Фанни и оказался занят по горло, поскольку должен был распоряжаться картами двух игроков, как, разумеется, и своими собственными, ибо, хотя Фанни в первые же три минуты отлично овладела правилами игры, ему надо было еще ободрять ее, разжигать в ней жадность, ожесточать сердце, что было нелегко, в особенности же когда ей предстояло играть против Уильяма; а что до леди Бертрам, ему пришлось весь вечер быть в ответе за ее репутацию и удачу; в самом начале игры он успел помешать ей заглянуть в ее карты, и уже до самого конца ему пришлось каждый раз подсказывать ей, что с ними делать.

Он был отменно настроен, действовал со счастливой легкостью и превосходил всех прочих живостью, находчивостью и игровой дерзостию, что делало честь игре; и круглый стол был весьма отраден своим несходством с чопорной сдержанностью и степенной молчаливостью игроков в вист.

Дважды сэр Томас справлялся, довольна ли и успешно ли играет его благоверная, но тщетно: никакой паузы не могло хватить для его обстоятельной манеры разговора; и об успехах леди Бертрам мало что было известно до тех пор, пока после окончания первого роббера миссис Грант не подошла к ней и не поинтересовалась:

– Надеюсь, ваша милость довольна игрою.

– О да, конечно! Право, очень занимательно. Престранная игра. Я так и не знаю, в чем она состоит. Я только не должна заглядывать в свои карты, а все остальное делает мистер Крофорд.

– Бертрам, – сказал Крофорд немного погодя, улучив минуту затишья в игре. – Я вам еще не рассказал, что со мной произошло вчера, когда я возвращался домой. – Накануне они вместе охотились, и в разгар гона, на изрядном расстоянии от Мэнсфилда, когда оказалось, что его лошадь потеряла подкову, Генри Крофорд был вынужден прервать охоту и постараться доехать до дому. – Я вам говорил, что, проехав старую крестьянскую усадьбу, где растут тисы, я заблудился, а все оттого, что терпеть не могу спрашивать дорогу; но я вам не говорил, что мне, по обыкновению, повезло, – со мною всегда так: стоит мне в чем-то промахнуться, и промах непременно обернется выигрышем, – ехал я, ехал, и приехал как раз туда, где мне давно любопытно было побывать. Поворотил я за край бугристого поля и очутился посреди уединенной деревушки; вокруг пологие холмы, путь мне преграждает узкий ручей, который надобно перейти вброд, справа, на эдаком пригорке, стоит церковь, для подобного места поразительно большая и внушительная, и никакого дома вроде господского, только вблизи того пригорка с церковью виднеется один – скорее всего пасторат. Короче говоря, я оказался в Торнтон Лейси.

– Похоже на то, – сказал Эдмунд. – Но в какую сторону вы поворотили, когда миновали усадьбу Сиуэла?

– Никогда не отвечаю на такие коварные неуместные вопросы, но. даже если б я и стал отвечать на все, о чем вы могли бы спрашивать добрый час. все равно вы б мне не доказали, что это не Торнтон Лейси. потому что это был именно Торнтон Лейси.

– Значит, вы кого-то спросили?

– Нет, я никогда не спрашиваю. Но я сказал какому-то человеку, который чинил живую изгородь, что это Торнтон Лейси, и он согласился.

– У вас хорошая память. Я и забыл, что так много рассказывал вам об том месте.

В Торнтон Лейси ему предстояло вскорости поселиться, как было отлично известно мисс Крофорд; и она тем усиленней заинтересовалась покупкою билета Уильяма Прайса.

– И как же вам понравилось то, что вы увидели? – продолжал Эдмунд.

– Очень даже понравилось. Счастливчик вы. Там хватит работы на пять лет, до того, как он станет пригоден для жилья.

– Нет-нет, все совсем не так плохо. Скотный двор необходимо перенести, согласен. Но больше, по-моему, ничего не надобно. Дом совсем неплохой, и, когда скотный двор не будет его загораживать, к нему откроется вполне приемлемый подъезд.

– Скотный двор надобно убрать и на его месте насадить деревья, чтоб не видна была кузница. Фасад дома следует повернуть с севера на восток, чтобы главный вход и основные комнаты обращены были на восток, где вид и вправду прелестный. Это, без сомненья, можно сделать. Вот с той стороны и должен быть подъезд, через теперешний сад. А на теперешних задах дома надобно насадить новый сад – он будет очень красив, будет полого спускаться на юго-восток. Склон этот как будто нарочно для того и предназначен. Я проехал пятьдесят ярдов по аллее от церкви к дому, хотел все получше рассмотреть, и представил, как это можно переустроить. Нет ничего проще. Луга за будущим садом и за теперешним, что тянутся вдоль аллеи, на которой я стоял, и, изгибаясь, поворачивают к главной дороге, идущей через деревню, их все, конечно же, надобно объединить; луга прелестные, красиво перемежаются купами деревьев. Они, верно, принадлежат приходу. А если нет, вам следует их приобрести. Теперь о ручье – что-то с ним надобно делать, но что, я пока не решил. Есть у меня две-три идеи.

– Есть и у меня две-три идеи, – сказал Эдмунд. – И одна из них, что лишь очень немногое из того, что вы предложили касательно Торнтон Лейси, претворится в жизнь. Мне следует удовольствоваться куда меньшей красотою и украшением. Я думаю, дом и прилегающие к нему земли можно сделать удобными и придать им вид жилища джентльмена без особых затрат, и этого должно быть довольно; и, я надеюсь, этого будет довольно всем тем, кому я дорог.

Тон Эдмунда и мимолетный взгляд, брошенный на мисс Крофорд, когда он выразил эту надежду, вызвал у ней подозренье и досаду, и она поспешно закончила сдавать Уильяму Прайсу и, за чрезмерно дорогую цену оставив у себя валета, воскликнула:

– Вот, ставлю на карту последнее, как и положено решительной женщине. Холодная рассудительность не для меня. Я не из тех, кто сидит сложа руки. Если я проиграю игру, так не оттого, что не боролась за победу.

Она выиграла, но заплатила за победу слишком дорого. Вновь начали сдавать карты, и Крофорд опять заговорил о Торнтон Лейси.

– Мой план, возможно, не самый лучший. У меня недостало времени. Но сделать там надобно немало. Торнтон Лейси того заслуживает, и, если вы сделаете много меньше того, что можно было бы там сделать, вы будете не удовлетворены. (Простите, ваша милость, вам не следует заглядывать в карты. Вот так, пусть просто лежат перед вами. ) Дом того заслуживает, Бертрам. Вы говорите, ему надобно придать вид усадьбы джентльмена. Этого можно достичь, избавившись от скотного двора, потому что, если б не эта чудовищная помеха, я в жизни не видел, чтоб от подобного дома исходило бы такое благородство, чтоб он так выгодно отличался от обыкновенного пастората, от жилища людей с доходом в несколько сотен в год. Не какие-нибудь отдельные комнатушки с низкими потолками, где крыш столько ж, сколько окошек, – не стиснутый по-плебейски квадратный арендаторский дом, нет, это дом просторный, он весь составляет единое целое, видом своим напоминает особняк, жилище почтенного семейства, которое живет в нем из поколения в поколение, по крайней мере, лет двести и сейчас располагает двумя-тремя тысячами в год. – Мисс Крофорд слушала, а Эдмунд согласно кивнул. – И потому, что там ни делай, он все равно будет выглядеть жилищем джентльмена. Но он может стать значительнее, лучше. (Дай-ка я взгляну, Мэри. Леди Бертрам дает дюжину за эту королеву. Нет-нет, дюжины она не стоит. Леди Бертрам не дает дюжину. Ей нечем будет ответить. Продолжайте, продолжайте. ) Усовершенствованиями, которые я предложил, его можно еще более облагородить (я вовсе не настаиваю, чтоб вы следовали моему плану, хотя, между прочим, сомневаюсь, что кто-нибудь придумает лучший). Его можно превратить в настоящий загородный дом. Благодаря разумным усовершенствованиям он из жилища джентльмена станет жилищем человека образованного, современного, со вкусом, с хорошим знакомством. Все это может отпечататься на нем; и дом приобретет такой вид, что каждый проезжий станет почитать его хозяина крупным землевладельцем, тем более что нет поблизости настоящей дворянской усадьбы, которая могла бы с ним соперничать; обстоятельство, которое, между нами говоря, делает тем драгоценней такое местоположение с точки зрения привилегий и независимости. Вы-то, надеюсь, согласны, – сказал он мягче, поворотясь к Фанни. – Вы там были?

Фанни ответила коротким «нет» и попыталась прикрыть свой интерес к сему предмету пристальным вниманием, с которым стала следить за братом, а он изо всех сил старался навязать ей невыгодную сделку, провести ее, но Крофорд продолжал:

– Нет, нет, вам не следует расставаться с королевой. Вы дали за нее слишком большую цену, а ваш брат предлагает вам меньше половины. Нет-нет, сэр, руки прочь, руки прочь, ваша сестра не отдает королеву. Она уже решила. Вы выиграете, – продолжал он, снова поворотясь к Фанни, – без сомненья, выиграете.

– А Фанни предпочла бы, чтоб выиграл Уильям, – сказал Эдмунд, улыбнувшись ей. – Бедная Фанни! Ей не дали сплутовать не в свою пользу, а ей так хотелось!

– Мистер Бертрам, – сказала мисс Крофорд несколько минут спустя, – Генри такой превосходный советчик по части усовершенствований, что, если вы станете затевать что-нибудь такое в Торнтон Лейси, вам без его помощи не обойтись. Только подумать, как он оказался полезен в Созертоне! Только подумать, какие там затеяли огромные перемены благодаря тому, что он поехал с нами туда однажды жарким августовским днем, чтоб осмотреть парк, – только вспомнить, как заиграл всеми красками его талант. Мы съездили туда и воротились домой, а уж что там было придумано, никакими словами не передать!

Взгляд Фанни, печальный, даже укоризненный, на миг обратился на Крофорда, но, встретясь с ним взглядом, она тотчас отвела глаза. Что-то поняв, он посмотрел на сестру, покачал головою и со смехом ответил:

– Не так уж и много в Созертоне было придумано, но день был такой жаркий, и мы все ходили в поисках друг друга, сбитые с толку. – Как только он смог укрыться за общим говором, он прибавил тихонько, обращаясь к одной только Фанни: – Мне было б жаль, если б вы судили о моих способностях строить планы по тому дню в Созертоне. Сейчас я все вижу по-иному. Не думайте, будто я такой, каким представился вам тогда.

Тетушка Норрис услыхала слово «Созертон» в минуту счастливого отдыха после решающей взятки, которая ей досталась благодаря их с сэром Томасом искусной игре против козырей, находящихся на руках у доктора и миссис Грант, и, весьма тем обрадованная, воскликнула:

– Созертон! Да, вот это усадьба так усадьба, чудо что за день мы там провели. Тебе очень не повезло, Уильям, но когда приедешь в следующий раз, я надеюсь, дорогие наши мистер и миссис Рашуот будут дома и, уж будь уверен, оба примут тебя как нельзя любезней. Твои кузины не из тех, кто забывает родных, а мистер Рашуот такой душенька. Они ведь сейчас в Брайтоне, живут в самом наилучшем доме, как оно и следует при богатстве мистера Рашуота. Не знаю в точности, каково там расстоянье, а только когда поедешь назад в Портсмут, ежели это не очень уж далеко, надобно тебе засвидетельствовать им свое почтение. И я тогда передам с тобою посылочку, которую хотела б переправить твоим кузинам.

– Я бы с превеликим удовольствием, тетушка, но Брайтон чуть не у мыса Бичи-Хед, и, если б я даже мог сделать такой крюк, где мне надеяться, что в таком роскошном месте будут рады захудалому, бедному гардемарину вроде меня.

Тетушка Норрис принялась было горячо его заверять, что он может рассчитывать на приветливость Рашуотов, но ее остановил сэр Томас.

– Не советую тебе ехать в Брайтон, Уильям, – веско произнес он. – Я полагаю, в скором времени тебе представится более удобный случай встретиться с ними, но мои дочери всегда и везде были бы рады своим кузенам. И ты увидишь, что мистер Рашуот самым искренним образом расположен относиться ко всем нашим родным, как к своим собственным.

– Лучше б ему быть личным секретарем первого лорда Адмиралтейства, – только и ответил на это Уильям, да и то вполголоса, чтоб это не достигло ничьих ушей, и на том разговор окончился.

Пока что сэр Томас не заметил в поведении мистера Крофорда ничего такого, что бы его заинтересовало; но, когда после второго роббера партия в вист была окончена и, оставив мистера Гранта и миссис Норрис за обсужденьем последней игры, он стал наблюдать за другим столом, он увидел, что его племянница пользуется благосклонностью и к ней обращены даже некие знаки особого внимания.

Генри Крофорд был увлечен своим новым планом преобразования Торнтон Лейси и, так как Эдмунд его не слушал, с весьма серьезным видом подробно излагал этот план своей милой соседке. Он задумал зимою снять этот дом, дабы иметь здесь по соседству свое жилище, и не для того только, чтоб располагаться в нем во время охотничьего сезона (как объяснил он ей в ту минуту), хотя и по этим соображениям тоже, поскольку, несмотря на всю любезность доктора Гранта, он чувствует, что, поставив в докторову конюшню своих лошадей, конечно же, обременяет хозяина; но его приверженность к здешним краям не ограничивается развлеченьем, одним сезоном в году: он всем сердцем желает обрести здесь приют, в любое время располагать небольшой усадьбой, где можно было бы проводить все свободное время, чтоб продолжать, углублять, всемерно совершенствовать ту дружбу и близость с обитателями Мэнсфилд-парка, которая с каждым днем становится ему все дороже. Сэр Томас слушал и не находил в словах молодого человека ничего обидного. В них не было недостатка в уважении; и Фанни слушала его так благонравно, скромно, спокойно, безо всякой игривости, что ее не в чем было упрекнуть. Она говорила мало, лишь время от времени соглашалась с Крофордом, и ничем не показывала, будто склонна отнести хотя бы часть его похвал на свой счет, никак не укрепляла его в намерении обосноваться в Нортгемптоншире. Увидев, кто за ним наблюдает, Генри адресовался с тем же к сэру Томасу тоном не столь приподнятым, но по-прежнему исполненным чувства.

– Хочу заделаться вашим соседом, сэр Томас, вы, должно быть, слышали, как я говорил об этом мисс Прайс. Могу я рассчитывать на ваше согласие и на то, что вы не станете отговаривать вашего сына от такого арендатора?

Учтиво кивнув, сэр Томас отвечал:

– Это единственное качество, сэр, в каком я не желал бы видеть вас своим постоянным соседом. Но я надеюсь и верю, что Эдмунд сам поселится в своем доме в Торнтон Лейси. Эдмунд, я не слишком много на себя беру?

Только при этом обращении отца Эдмунд впервые услышал, о чем идет речь, но, поняв вопрос, не растерялся:

– Разумеется, сэр, я непременно там поселюсь, другого у меня и в мыслях не было. Но хотя я отказываю вам как арендатору, Крофорд, приезжайте ко мне как друг. Каждую зиму считайте дом наполовину своим, и мы увеличим конюшни по вашему новому проекту, со всеми новшествами вашего проекта, какие придут вам в голову нынешней весною.

– Мы окажемся в проигрыше, – продолжал сэр Томас. – Его отъезд, хотя и всего за восемь миль, нанесет непоправимый урон нашему семейному кружку, но я был бы глубоко огорчен, если б мой сын мог примириться на меньшем. Вполне естественно, что вы не задумались об этом всерьез, мистер Крофорд. У прихода существуют нужды и потребности, которые могут стать известны лишь пастырю, живущему там постоянно, и никакое доверенное лицо не в силах удовлетворить их в той мере, как он сам. Эдмунд мог бы, так сказать, исполнять свой долг перед Торнтоном, то есть читать молитвы и проповеди, не покидая Мэнсфилд-парк; он мог бы ездить туда верхом по воскресеньям, в дом будто бы обитаемый, и отправлять богослужение, он мог бы быть торнтонским священником каждый седьмой день три-четыре часа, если б это его удовлетворило. Но не удовлетворит его это. Он знает, что человеческой натуре недостаточно того урока, который она получит во время воскресной службы, и что, если он не живет среди своих прихожан и постоянным вниманием не проявляет себя их доброжелателем и другом, он делает слишком мало и для них и для себя.

Крофорд кивком выразил свое согласие.

– Повторю снова, – прибавил сэр Томас, – я был бы счастлив видеть мистера Крофорда живущим в любом доме в нашем краю, только не в Торнтон Лейси.

Мистер Крофорд поклонился в знак признательности.

– Сэр Томас, без сомненья, понимает обязанности приходского священника, – сказал Эдмунд. – Будем надеяться, что его сын сумеет доказать, что и ему они известны.

Как бы ни подействовала в самом деле маленькая речь сэра Томаса на мистера Крофорда, она привела в замешательство двух самых внимательных его слушательниц – мисс Крофорд и Фанни. Одна из них, до сих пор не знавшая, что Торнтон Лейси так скоро и так бесповоротно станет для Эдмунда домом, опустив глаза, задумалась о том, каково будет не видеть его всякий день; а другая пробудилась от приятных фантазий, которыми до того тешила себя, представляя картину будущего Торнтона, убедительно нарисованную братом, и уже не могла долее закрывать глаза на церковь и священника и видеть лишь достойную, изящную, перестроенную на современный лад усадьбу обеспеченного человека, куда он порою наезжает, – и потому воспылала к сэру Томасу доподлинной неприязнью, почитая его разрушителем сей картины, и страдая всего более оттого, что его характер и поведение обязывали поневоле к сдержанности, да еще оттого, что не могла она позволить себе высмеять все это и тем дать выход своему разочарованию.

Всем ее приятным размышленьям пришел конец. Раз настал час поучений, пора кончать с картами, и она рада была, что ей вздумалось и удалось переменить место и соседа, чтоб воспрянуть духом.

Самые солидные особы собравшегося нынче общества в беспорядке расположились у камина в предвидении близкого расставанья. Уильям и Фанни оказались поодаль от всех. Они только вдвоем остались за опустевшим карточным столом и мирно разговаривали, не думая обо всех прочих, пока кое-кто из прочих не подумал о них. Первым пододвинул к ним свой стул Генри Крофорд и несколько минут молча наблюдал за ними, а за ним самим тем временем наблюдал сэр Томас, который стоя беседовал с доктором Грантом.

– Сегодня у нас бал, – сказал Уильям. – Будь я в Портсмуте, я б, наверно, пошел.

– Но ты не жалеешь, что ты не в Портсмуте, Уильям?

– Нет, Фанни, нисколько. Мне еще хватит и Портсмута и танцев, когда я не смогу быть с тобою. Да и что за радость идти на бал, ведь у меня скорей всего не будет дамы. Портсмутские барышни воротят нос ото всех, кто еще не произведен в офицеры. В их глазах гардемарин ничто. Он и вправду ничто. Помнишь барышень Грегори, они стали на редкость хорошенькие, но меня едва замечают, потому что за Люси, видите ли, ухаживает лейтенант.

– Стыд и срам! Но не огорчайся, Уильям. (А у самой от возмущения на щеках вспыхнул румянец. ) Тут нечего огорчаться. Ведь дело не в тебе, так или иначе в свое время через это прошли все величайшие адмиралы. Помни об этом, постарайся утвердиться в мысли, что это одна из тягот, какие выпадают на долю каждого моряка, вроде плохой погоды и жизни, полной трудностей и лишений, только с тем преимуществом, что этому придет конец и наступит время, когда ничего такого тебе уже сносить не придется. Едва ты станешь лейтенантом!.. Только подумай, Уильям, едва ты станешь лейтенантом, тебе и дела не будет до такого вздора.

– Мне уже начинает казаться, Фанни, что я никогда не стану лейтенантом. Всех, кроме меня, производят в офицеры.

– Уильям, дорогой, не надо так, не падай духом. Дядюшка ничего не говорит, но он, без сомненья, сделает все, что в его силах, чтоб тебя произвели в офицеры. Он знает не хуже тебя, как это важно.

Она замолчала, вдруг увидев, что дядюшка куда ближе к ним, чем ей казалось, и каждый счел необходимым перевести разговор на другое.

– А ты любишь танцевать, Фанни?

– Да, очень… только я быстро устаю.

– Хотел бы я пойти с тобою на бал и поглядеть, как ты танцуешь. А у вас в Нортгемптоне балов не бывает? Хотел бы я поглядеть, как ты танцуешь, хотел бы потанцевать с тобою, если ты не против, ведь здесь никому не известно, кто я, а мне хотелось бы еще раз оказаться твоим партнером. Прежде мы ведь часто с тобой плясали, верно? Когда на улице играла шарманка? Я на свой лад неплохой танцор, но, надо думать, ты лучше меня. – И, поворотясь к дядюшке, который теперь стоял совсем рядом, Уильям прибавил: – Не правда ли, сэр, Фанни отлично танцует?

В смятении от такого неслыханного вопроса, Фанни не знала, куда и смотреть, как перенести ответ, который сейчас последует. Серьезнейший упрек или по меньшей мере весьма холодное безразличие, какого она ждала, огорчат брата, а сама она сгорит от стыда. Но, напротив, в словах дядюшки не было ничего похожего:

– К сожалению, я не могу ответить на твой вопрос. С тех пор, когда Фанни была малым ребенком, я не видел, чтоб она танцевала. Но, я думаю, нам обоим можно не сомневаться, что, когда мы все-таки увидим это, а я полагаю, нам вскорости представится такой случай, она, как и подобает девушке нашего круга, не ударит в грязь лицом.

– Я имел удовольствие видеть, как ваша сестра танцует, мистер Прайс, – сказал Генри Крофорд, наклонясь вперед, – и готов ответить на все ваши вопросы по этому поводу к полнейшему вашему удовольствию. Но мне кажется, – он заметил, что Фанни огорчена, – лучше сделать это как-нибудь в другой раз. Одному из присутствующих неприятно, когда говорят о мисс Прайс.

Он и вправду однажды видел, как Фанни танцует, и сейчас непременно ответил бы, что танцевала она легко и плавно, со спокойным изяществом и в согласии с музыкой, однако ж в действительности ни за что бы не вспомнил, как она танцевала, и скорее считал само собой разумеющимся, что она там была, чем удержал в памяти хоть что-то касающееся до нее.

Однако же его сочли поклонником ее искусства танцевать; а сэр Томас, вполне довольный таким мнением, продолжал беседу о танцах вообще, увлекся описанием балов на Антигуа и рассказами племянника о разных танцах, какие ему довелось увидеть, и даже не услышал, как объявили, что его экипаж подан, и догадался об том лишь по суете, которую подняла миссис Норрис.

– Едем, Фанни; Фанни, да что ж это ты? Мы уезжаем. Ты разве не видишь, что твоя тетушка уезжает? Да поторапливайся же. Терпеть не могу заставлять доброго старого Уилкокса ждать. Всегда надобно помнить про кучера и лошадей. Любезнейший сэр Томас, мы условились, что экипаж вернется за вами, за Эдмундом и Уильямом.

Сэру Томасу нечего было на это возразить, ведь он сам так распорядился, посоветовавшись прежде с женою и ее сестрой; но миссис Норрис, видно, забыла про то и вообразила, что это она обо всем позаботилась.

Последнее, что почувствовала Фанни во время этого визита, было разочарование, ибо ее шаль, которую Эдмунд собрался взять у слуги, чтоб накинуть ей на плечи, перехватила быстрая рука мистера Крофорда, и Фанни оказалась обязанной его более подчеркнутому вниманию.

Глава 8

Желание Уильяма видеть Фанни танцующей запомнилось его дядюшке. Надежда на такую возможность, поданная тогда сэром Томасом, была подана не для того, чтоб о ней более не думать. Он по-прежнему склонен был вознаградить столь привлекательное чувство, вознаградить и любого другого, кто желает видеть Фанни танцующей, и вообще доставить удовольствие молодежи; и, обдумав это, сэр Томас в покое и без всяких помех принял решение, которое стало известно утром за завтраком, когда, помянув и похвалив вчерашние слова племянника, он прибавил:

– Не хотелось бы мне, Уильям, чтоб ты уехал из Нортгемптоншира, не получив такого удовольствия. Мне приятно было бы увидеть, как вы оба танцуете. Ты говорил о балах в Нортгемптоне. Твои кузины иной раз бывали на них, но теперь нам это совсем не подойдет. Для твоей тетушки это будет слишком утомительно. Я полагаю, нам нечего и думать об нортгемптонском бале. Было бы желательней устроить танцы у нас дома, и если…

– Ах, любезнейший сэр Томас, – прервала его тетушка Норрис, – я так и знала, к чему вы клоните. Так и знала, что вы скажете. Если б дорогая наша Джулия была дома или дражайшая миссис Рашуот – в Созертоне, у вас был бы случай соблазниться такой мыслью – устроить в Мэнсфилде танцы для молодежи. Уж в этом я не сомневаюсь. Вот кто бы украсил бал, и, окажись они дома, был бы у нас на Рождестве бал. Поблагодари дядюшку, Уильям, поблагодари дядюшку.

– Моим дочерям хватает удовольствий в Брайтоне, – веско произнес сэр Томас. – И, надеюсь, они счастливы. А бал, который я намерен дать в Мэнсфилде, – будет для их кузины и кузена. Если б мы могли собраться все вместе, наша радость, без сомненья, была бы полней, но отсутствие одних не должно лишать удовольствия других.

Тетушке Норрис нечего было на это возразить. По лицу сэра Томаса она поняла, что он исполнен решимости, и пришлось ей умолкнуть, пока она не одолела удивление и досаду. В такое время устраивать бал! В отсутствие дочерей! и даже не посоветовавшись с нею! Скоро, однако, она нашла чем утешиться. Все заботы она возьмет на себя; леди Бертрам, конечно же, должна быть избавлена ото всех усилий и хлопот, и все выпадет на ее долю. На балу она будет исполнять обязанности хозяйки; эта мысль тотчас вернула ей хорошее настроение, так что она смогла присоединиться к остальным еще до того, как они высказали всю свою радость и благодарность.

В предвкушении обещанного бала Эдмунд, Уильям и Фанни, каждый на свой лад, так обрадовались, так радостно благодарили сэра Томаса, что большего он и желать не мог. Эдмунд радовался за Фанни и Уильяма. Никогда еще ни одна любезность отца, ни одно доброе дело не доставляли ему такого удовлетворения.

Леди Бертрам, безмятежно спокойная и всем довольная, не имела никаких возражений. Сэр Томас постарался никак ее не взволновать, и она заверила его, «что нисколько не боится никаких волнений, потому что откуда ж им взяться».

Тетушка Норрис уже рассудила, какие комнаты присоветовать сэру Томасу как более всего подходящие для этого события, но оказалось, у него все уже предусмотрено; и когда она порешила и намекнула ему, в какой день быть балу, то убедилась, что он уже и день назначил. Он все основательно продумал, и, как только она будет готова терпеливо его выслушать, он прочтет ей список семейств, которые намерен пригласить, и, неизбежно принимая в расчет, что предупреждены все будут так незадолго, все же надеется собрать довольно молодежи, чтоб составилось двенадцать – четырнадцать пар; и может также разъяснить, по каким соображениям он полагает именно двадцать второе число самым подходящим днем. Уильяму требуется быть в Портсмуте двадцать четвертого, таким образом, двадцать второе будет его последним днем в Мэнсфилд-парке; но, раз впереди так мало времени, назначать более ранний день было бы неразумно. Тетушке Норрис пришлось удовольствоваться тем, что она совершенно с этим согласна и сама тоже готова была предложить как раз двадцать второе.

Итак, бал непременно будет, и еще до наступления вечера о нем было объявлено всем, до кого это касалось. Приглашения были отправлены с нарочным, и многие девицы, как и Фанни, отправились спать переполненные радостными заботами. А у Фанни в иные минуты заботы даже заслоняли радость, ибо, юная и неопытная, имея столь небольшой выбор и не доверяя собственному вкусу, она мучительно сомневалась, «как же следует одеться», а более всего огорчало ее единственное украшение, очень красивый янтарный крестик, который Уильям привез ей из Сицилии, потому что не было у ней для него никакой цепочки, только ленточка, и хотя однажды она уже так eго надевала, позволительно ли это на сей раз, когда все прочие девицы будут красоваться в роскошнейших драгоценностях? Однако ж и не надеть его нельзя! Уильям хотел купить к нему золотую цепочку, но это оказалось ему не по средствам, и оттого, не надев крестик, она жестоко его обидит. Вот что мучило Фанни и заглушало ее радость оттого, что предстоящий бал затеян более всего ради ее удовольствия.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒