ЧАСТЬ ВТОРАЯ 4 страница

– Я думаю, в разгар позднего сенокоса нелегко нанять лошадь и повозку?

– Я изумилась, узнав, какое это вызвало недовольство. Мне казалось, здесь сколько угодно лошадей и повозок, и я велела своей горничной с кем-нибудь сговориться; ведь стоит мне выглянуть в окошко из моей туалетной, и я вижу Деревенский двор, а гуляю в аллее – непременно пройду мимо другого двора, вот я и подумала, стоит спросить – и повозка к твоим услугам, и еще жалела, что не всем смогу предоставить такой выгодный случай. Вообразите же мое удивленье, когда оказалось, что просьба моя самая неразумная и невозможная на свете, что я провинилась перед всеми арендаторами, всеми работниками, перед самим сеном во всем приходе. А уж что до управляющего доктора Гранта, я чувствую, от него мне надобно держаться подальше. И даже мой брат, который вообще сама доброта, когда узнал, что я затеяла, посмотрел на меня довольно хмуро.

– От вас нельзя было ожидать, чтоб вы подумали об этом заранее, но теперь, когда вы уже задумались, вы должны понять, как важно убрать сено. Должно быть, нанять повозку в любое время не так легко, как вы полагаете, у наших арендаторов не в обычае отдавать их на сторону, а в страду им, верно, никак не обойтись без лошади.

– Со временем я пойму все ваши порядки. Но я приехала сюда с бесспорным лондонским правилом, что за деньги можно получить все, и поначалу была несколько смущена стойкой независимостью здешних обычаев. Однако же завтра арфу мне привезут. Генри само добросердечие, и он предложил привезти ее в своем ландо. Не правда ли, она будет доставлена с почетом?

Эдмунд сказал, что арфа – его любимый инструмент и он надеется, что в скором времени ему позволят ее послушать. Фанни вовсе никогда не слышала арфу и тоже очень хотела послушать.

– Я буду счастлива поиграть вам обоим, – отвечала мисс Крофорд, – по крайней мере столько, сколько вы пожелаете слушать, возможно, даже много больше – ведь я сама горячо люблю музыку, а когда слушатели от природы наделены тонким вкусом, исполнителю много приятней. Пожалуйста, мистер Бертрам, если вы пишете своему брату, прошу вас заверить его, что моя арфа прибывает, он столько слышал, как я по ней тоскую. И если вам не трудно, можете сказать, что из состраданья к его чувствам я приготовлю к его возвращению самые грустные пиесы, ибо я знаю, что его лошадь потерпит пораженье.

– Если буду писать, скажу все, что вы пожелаете; но пока я не предвижу такого случая.

– Да нет, вероятно, даже если б он уехал на год, будь ваша воля, ни вы бы ему, ни он вам ни разу не написали. Предвидеть такой случай поистине невозможно. Что за странные создания братья! Пока не возникнет самая настоятельная необходимость, вы нипочем не напишете друг другу; а когда вам все-таки приходится взять в руки перо, чтобы сказать, что такая-то лошадь заболела или такой-то родственник умер, вы стараетесь обойтись самым малым числом слов. У вас у всех одна манера письма. Я прекрасно ее знаю. Вот Генри во всем остальном самый образцовый брат, он любит меня, советуется со мною, доверяет мне и готов разговаривать со мною часами, и однако, он ни разу не написал мне более одной странички, а часто всего лишь – «Дорогая Мэри, я только что приехал. В Бате, кажется, полно народу, и все здесь как обыкновенно. Искренне твой». Такова чисто мужская манера, таков законченный образец братского письма.

– Когда они вдали от всей семьи, они пишут и длинные письма, – сказала Фанни, зардевшись при мысли об Уильяме.

– У мисс Прайс брат в море, – сказал Эдмунд, – он безупречный корреспондент, и это внушает ей мысль, что вы чересчур сурово о нас судите.

– В море, вот как?.. Конечно, в военном флоте?

Фанни предпочла бы, чтобы историю Уильяма поведал Эдмунд; но его решительное молчание вынудило ее самое рассказать о положении брата; говоря о его профессии и о чужеземных городах и странах, где он побывал, она оживилась, но стоило ей помянуть, сколько лет прошло с той поры, как он покинул родные края, и в глазах у ней заблестели слезы. Мисс Крофорд любезно пожелала ему скорейшего продвижения по службе.

– Вы ничего не знаете о капитане моего кузена? – спросил Эдмунд. – Капитан Маршалл?

Сколько я понимаю, у вас широкое знакомство среди морских офицеров?

– Достаточно широкое среди адмиралов, но среди младших офицеров мы мало кого знаем, – сказала она надменно. – Капитаны, должно быть, превосходные люди, но они не нашего круга. Я могу много порассказать о разных адмиралах, и о них самих, и об их флагманских кораблях, и о том, У кого какое жалованье, и об их мелких ссорах и зависти. Но вообще могу вас заверить, что их всех обходят по службе и со всеми очень скверно обращаются. Жизнь в доме дяди, конечно же, свела меня с кругом адмиралов. Я много видела и контр-адмиралов и вице-адмиралов.

Эдмунд вновь стал серьезен и ответил только:

– Это благородная профессия.

– Да, профессия неплохая, но при двух условиях: если она дает возможность разбогатеть и если человек умеет не сорить деньгами. Иными словами, она не из любимых моих профессий. Мне она никогда не была по сердцу.

Эдмунд опять заговорил об арфе и о том, с какой радостью он предвкушает возможность услышать игру мисс Крофорд.

Меж тем остальные все еще рассуждали о переустройстве парка; и миссис Грант не могла не обратиться к брату, хоть и отвлекла этим его внимание от мисс Джулии Бертрам.

– Генри, дорогой, а тебе нечего сказать? Ты ведь сам занимался переустройством, и, сколько я слышала, Эврингем может соперничать с лучшими усадьбами Англии. Его природные красоты несравненны. Мне и прежде казалось, Эврингем само совершенство: там такие волнистые земли и такие леса! Чего бы я не отдала, чтобы вновь его увидеть!

– Мне чрезвычайно приятно твое лестное мнение о нем, – отвечал Генри. – Но, боюсь, ты несколько разочаруешься. Он не будет соответствовать твоим нынешним вкусам. Там и земли-то всего ничего… Ты удивишься, как он мал, а что до переустройства, там почти ничего нельзя было сделать, сущие пустяки… Я предпочел бы заниматься этим куда долее.

– Вы любите подобные занятия? – спросила Джулия.

– Безмерно. Но при столь благоприятном ландшафте, когда даже самому неопытному глазу было заметно, что там оставалось сделать совсем немногое, и при вытекающих из этого моих намерениях Эврингем стал таким, каков он теперь, уже через три месяца после того, как я вступил в совершеннолетие. План переустройства возник у меня еще в Вестминстере, кое-что я, пожалуй, изменил, будучи в Кембридже, и двадцати одного года привел его в исполнение. Я склонен завидовать мистеру Рашуоту, у него впереди столько радости. А радость, которая предстояла мне, я вкусил в один краткий миг.

– Кто быстро понимает, тот быстро решает и быстро действует, – сказала Джулия. – Вот уж у вас никогда не будет недостатка в занятиях. Чем завидовать мистеру Рашуоту, помогите ему советом.

Миссис Грант услышала последние слова Джулии и горячо к ней присоединилась, заверяя всех, что никто не разумеет в подобных делах лучше ее брата; а поскольку мисс Бертрам тоже загорелась этой мыслью и полностью ее поддержала, заявив, что, по ее мнению, куда лучше искать совета у друзей и бескорыстных советчиков, чем сразу же отдать все в руки специалиста, мистер Рашуот исполнился желания прибегнуть к помощи мистера Крофорда; и мистер Крофорд, как требовали приличия, заверив, что способности его весьма скромные, заявил, что он весь к его услугам и рад быть полезен. Тогда мистер Рашуот стал просить мистера Крофорда оказать ему честь пожаловать в Созертон и погостить там; а меж тем миссис Норрис, будто читая в умах своих племянниц, вовсе не пришедших в восторг от такого плана, ибо он лишал их общества мистера Крофорда, внесла свою поправку:

– Без сомненья, мистер Крофорд охотно поедет. Но почему не поехать и еще кое-кому из нас? Почему нам не составить ему компанию? Тут многим интересны ваши нововведения, дорогой мистер Рашуот, и многим хочется услышать мнение мистера Крофорда прямо на месте, и может быть, их мнения тоже вам сгодятся; а что до меня, я давно желаю снова нанести визит вашей почтенной матушке; моя невнимательность вызвана единственно отсутствием собственных лошадей; а теперь я могла бы поехать, и, пока все остальные ходили бы да судили-рядили, я бы посидела часок-другой с миссис Рашуот, а после мы все могли бы вернуться сюда к позднему обеду или, если то будет удобно вашей матушке, пообедать в Созертоне и в свое удовольствие прокатиться домой при луне. Я полагаю, мистер Крофорд посадит в свое ландо моих двух племянниц и меня, Эдмунд может поехать верхом, сестра, а Фанни останется с тобою дома.

Леди Бертрам возражать не стала, а все, кому предстояло ехать, поспешили выразить свою готовность, один только Эдмунд, все выслушав, не произнес ни слова.

Глава 7

–Скажи, Фанни, а как тебе теперь нравится мисс Крофорд? – спросил Эдмунд на другой день, после того, как сам поразмыслил об этом. – Как она понравилась тебе вчера?

– Понравилась… даже очень. Мне нравится, как она разговаривает. Ее интересно слушать, и она необыкновенно хорошенькая, просто удовольствие смотреть на нее.

– Наружность ее поистине очень привлекательна. У нее на редкость выразительное лицо! Но в ее словах, Фанни, тебя ничто не покоробило?

– Да, правда! Ей не следовало так говорить о своем дяде. Я очень удивилась. Она жила у дяди столько лет, и, каковы бы ни были его недостатки, он так любит ее брата и, говорят, обращается с ним как с родным сыном. Я просто не поверила своим ушам!

– Я так и думал, что тебя это покоробит. Не годится так говорить… некрасиво.

– И по-моему, сущая неблагодарность.

– Неблагодарность – весомое слово. Не знаю, есть ли у ее дяди хоть какое-то право ждать от мисс Крофорд благодарности; у жены его, без сомнения, было такое право; и как раз сердечное тепло и уважение к памяти тетушки сбили ее с толку. Она оказалась в трудном положении. С таким горячим сердцем и живой душой, должно быть, нелегко отдать должное своему чувству к миссис Крофорд, не бросив при этом тень на адмирала. Не берусь судить, кто больше повинен в их раздорах, хотя нынешнее поведение адмирала, пожалуй, склоняет к тому, чтобы занять сторону его жены; и то, что мисс Крофорд полностью ее оправдывает, только естественно и привлекательно. Я не осуждаю ее мнения, но высказывать их прилюдно, право же, неуместно.

– А не кажется тебе, – спросила Фанни, немного поразмыслив, – что эта неуместность бросает тень на саму миссис Крофорд, ведь племянницу полностью воспитала она? И, видно, не сумела внушить ей верное понятие о том, чем она обязана адмиралу.

– Справедливое замечание. Да, недостатки племянницы нам следует отнести на счет тетушки; и тогда еще понятней, в каких она росла неблагоприятных условиях. Но ее нынешний дом должен принести ей пользу. Миссис Грант всегда держит себя безупречно. Приятно слушать, с какой любовью мисс Крофорд говорит о своем брате.

– Да, только недовольна, что он пишет ей такие короткие письма. Она меня насмешила. Но я не могу так уж высоко ценить любовь и доброту брата, который не дает себе труда написать сестре, когда они в разлуке, ничего достойного внимания. Уж конечно, Уильям никогда, ни при каких обстоятельствах так со мною не обошелся бы. И какое у ней право думать, что и ты, если уедешь, не станешь писать длинных писем?

– Право живого ума, Фанни, который ловит всякий повод, лишь бы позабавиться или позабавить других. Это вполне позволительно, когда не сдобрено дурным настроением или грубостью. А ни в наружности, ни в манерах мисс Крофорд нет и тени этого – ничего резкого, кричащего, вульгарного. Она на редкость женственна, за исключением тех частностей, о которых мы говорили. Тут ей нет оправданий. Я рад, что в этом мы с тобою единодушны.

Годами Эдмунд формировал ум Фанни, снискал ее привязанность, и не удивительно, что она переняла его образ мыслей; правда, теперь появилась опасность, что в эту пору и по этому поводу они разойдутся во взглядах, так как восхищение Эдмунда новой соседкою могло завести его туда, куда Фанни не в состоянии была за ним последовать. Очарованье мисс Крофорд не ослабевало. В придачу к ее прелести, остроумию и неизменно хорошему настроению прибыла арфа, и, стоило только попросить, мисс Крофорд играла с величайшей охотою, с выражением и вкусом, что необыкновенно ей шло, и после каждой пьесы находилось несколько к месту сказанных слов. Ради удовольствия послушать свой любимый инструмент Эдмунд бывал в пасторате всякий день; каждое утро он получал приглашенье на завтрашнее утро, ибо мисс Крофорд приятно было иметь слушателя, и в скором времени все пошло так, как и следовало ожидать.

Молодая девица, хорошенькая, живая, с арфой, столь же элегантной, как она сама, подле окна, выходящего на газон, окруженный кустами в пышной летней листве, – этого было довольно, чтобы покорить сердце любого мужчины. Время года, место, сама атмосфера, все располагало к нежным чувствам. Миссис Грант со своими пяльцами тоже была им не без пользы; все сливалось в гармонии; а так как когда рождается любовь, ей способствует всякая малость, то заслуживало внимания даже и блюдо с сандвичами, которым оказывал честь доктор Грант. Не обдумывая происходящее, не зная, к чему стремится, Эдмунд, однако же, за неделю подобных встреч был уже порядком влюблен; и, к чести мисс Крофорд, надобно прибавить, что, хотя не был он ни светским человеком, ни старшим братом, хотя не владел искусством лести или занимательной светской беседы, он становился ей мил. Она это чувствовала, хотя никак не предвидела и едва ли могла понять; ведь приятен он был не на общепринятый лад – не болтал всякий вздор, не делал комплименты, в мнениях своих был непоколебим, внимание свое выражал спокойно и просто. Быть может, в его искренности, твердости, цельности было некое очарование, которое мисс Крофорд, вероятно, оказалась способна почувствовать, хотя и не умела отдать себе в нем отчет. Она, однако же, не слишком много размышляла о том: Эдмунд был ей приятен, ей нравилось его присутствие, довольно и этого.

Фанни не удивлялась, что каждое утро Эдмунд проводит в пасторате; она и сама была бы рада бывать там, будь у ней возможность являться без приглашений и никем не замеченной, единственно чтобы послушать арфу; не удивлялась она и тому, что, когда после вечерней прогулки оба семейства вновь расставались, Эдмунд считал уместным провожать миссис Грант с сестрою до их дома, меж тем как мистер Крофорд всецело посвящал себя дамам из усадьбы; но обмен этот она полагала весьма неравноценным, и если бы так было и за столом и Эдмунд не смешивал ей вино с водою, она предпочла бы вовсе обходиться без вина. Она несколько недоумевала, что он мог проводить столько часов с мисс Крофорд и не видеть притом недостатков, схожих с теми, которые уже заметил и о которых ей самой что-нибудь непременно напоминало почти всякий раз, как она оказывалась в обществе этой особы; но так уж оно было. Эдмунд любил говорить с нею о мисс Крофорд, но ему, казалось, довольно и того, что дядюшке адмиралу от нее уже больше не доставалось; и Фанни не решалась делиться с ним своими наблюдениями, опасаясь показаться недоброжелательной. Первая истинная боль, испытанная ею по вине мисс Крофорд, была следствием желания той научиться, по примеру молодых обитательниц усадьбы, ездить верхом, которое возникло у ней вскоре после приезда в Мэнсфилд и которое Эдмунд поддержал, когда их знакомство стало более тесным, и для первых попыток предложил свою спокойную кобылу как самую подходящую из всех имеющихся в обеих конюшнях. Однако ж этим предложеньем он вовсе не думал причинить боль или огорченье своей кузине: ее это не должно было ни на день лишить прогулки верхом. Кобылу станут забирать в пасторат лишь за полчаса до того, как мисс Крофорд вознамерится сесть в седло; и когда Эдмунд впервые предложил это, Фанни вовсе не почувствовала себя уязвленной, напротив, исполнилась благодарностию, ведь он спросил у ней разрешения отпустить кобылу.

Первое испытание мисс Крофорд выдержала с честью и не доставила Фанни никаких неудобств. Эдмунд, который привел кобылу и всем распоряжался, воротился с нею вовремя, еще до того, как Фанни и степенный старый конюх, сопровождавший ее всякий раз как она ехала верхом, без своих кузин, были готовы отправиться в путь. Назавтра все прошло не столь безупречно. Мисс Крофорд получала такое удовольствие от верховой езды, что попросту не могла остановиться. Неугомонная и бесстрашная, и хотя небольшого роста, зато крепкого сложения, она, казалось, нарочно создана была стать наездницей; и к чистой и неподдельной радости, какую она получала от самих уроков верховой езды, что-то, вероятно, прибавилось от присутствия и наставлений Эдмунда, да еще от уверенности, что своими редкостными успехами она превосходит возможности, отпущенные природой женщине, и потому ей никак не хотелось спешиваться. Фанни была готова и ждала, и тетушка Норрис уже принялась распекать ее за то, что она мешкает, а ни лошади не было и в помине, ни Эдмунд не объявлялся. Чтобы избавиться от тетушки и поискать Эдмунда, Фанни вышла в парк.

Оба дома, хотя и разделенные едва ли полумилей, не были в пределах видимости друг друга; но если пройти от парадных дверей полсотни шагов и посмотреть вдоль парка, открывался вид на пасторат и все его угодья, полого поднимающиеся за сельской дорогой; и на лугу доктора Гранта Фанни тотчас всех увидела – Эдмунд и мисс Крофорд ехали бок о бок верхами, а доктор, и миссис Грант, и мистер Крофорд с двумя или тремя грумами стояли неподалеку и наблюдали. Ей показалось, что все они в наилучшем настроении, все исполнены интереса к одному и тому же, все, без сомненья, превеселы, ибо веселый шум достигал и до нее. А вот ее этот шум совсем не порадовал; подумалось, что Эдмунд, верно, забыл об ней, и вдруг больно сжалось сердце. Она не могла отвести глаз от луга, не могла не смотреть на все, что там происходит. Сперва мисс Крофорд и ее спутник шагом, по кругу, объехали поле, совсем не маленькое; потом, явно по ее предложенью, пустились галопом; и Фанни, при ее робкой натуре, поражалась, как ловко та сидит на лошади. Через несколько минут они остановились, Эдмунд был рядом с мисс Крофорд, что-то говорил, похоже, учил обращаться с поводьями, держал ее руку в своей; Фанни видела это, а быть может, дорисовала в своем воображении то, чего увидеть не могла. Ей не следует всему этому удивляться; что может быть естественней для Эдмунда, он ведь всегда старается каждому помочь, он со всеми и каждым неизменно добр. Но она невольно подумала, что мистер Крофорд вполне мог бы избавить его от беспокойства, что брату особенно пристало и прилично было бы взять такую заботу на себя; однако мистер Крофорд, при всем его хваленом добросердечии и при всем его уменье управляться с конем, вероятно, оказался бы тут профаном, и далеко ему было до деятельной доброты Эдмунда. Ей пришло на ум, что кобыле нелегко служить двум всадницам: уж если забыли о второй всаднице, должны бы подумать о бедняге лошади.

Вскоре, глядя на всадников, Фанни несколько успокоилась, так как общество на лугу рассеялось и мисс Крофорд, все еще верхом, но в сопровожденье пешего Эдмунда проехала через калитку в аллею, в парк, и направилась к месту, где стоял она. Теперь она была в страхе, как бы не показаться грубой и нетерпеливой, и пошла им навстречу, горячо желая избежать этого подозрения.

– Дорогая мисс Прайс, – сказала мисс Крофорд, едва подъехала настолько, чтобы ее можно было услышать, – я еду, чтоб самой принести извинения за то, что заставила вас ждать… но мне решительно нечем оправдаться… я знала, что уже поздно и что я веду себя весьма дурно. И потому очень вас прошу, вы должны меня простить. Эгоизм, знаете ли, всегда должно прощать, ведь его не вылечишь.

Фанни ответила чрезвычайно учтиво, и Эдмунд прибавил, что ей, конечно же, некуда спешить.

– Право, времени более чем достаточно, чтобы моя кузина могла успеть дважды проехать то расстояние, какое обыкновенно проезжает, – сказал он, – и, помешав ей выехать на полчаса ранее, вы избавили ее от неудобства: сейчас натянуло облака, и она уже не будет страдать от жары. Надеюсь, вы сами не утомились от столь долгой тренировки. Я бы предпочел, чтоб вам не надо было возвращаться домой пешком.

– Уверяю вас, меня только и утомляет, что необходимость спешиться, – сказала мисс Крофорд, спрыгнув на землю с его помощью. – Я очень крепкая. Меня никогда ничто не утомляет, кроме того, что мне не по вкусу. С очень большой неохотою уступаю вам место, мисс Прайс, но искренне надеюсь, что вам предстоит приятная прогулка и что я услышу одно только хорошее об этой милой, восхитительной, красивой лошади.

Старый конюх, который ждал поодаль со своей лошадью, теперь подошел к ним, подсадил Фанни в седло, и они тронулись в противоположную сторону парка; и на душе у ней нисколько не полегчало, когда, оборотясь, она увидела, что мисс Крофорд и Эдмунд спускаются с холма по направлению к деревне; не порадовал ее и конюх своим разговором об том, как ловко мисс Крофорд ездит верхом, за чем он наблюдал почти с таким же интересом, как сама Фанни.

– Одно удовольствие глядеть, когда миледи так лихо ездит верхом! – говорил он. – Ни в жисть не видал, чтоб кто лучше сидел в седле. У ней вроде и в мыслях того нет, чтоб бояться. Совсем не так, как вы, мисс, когда впервой начали, на Пасху тому будет шесть лет. Господи помилуй! Да как же вы дрожали, когда сэр Томас велел посадить вас на лошадь!

В гостиной тоже превозносили мисс Крофорд. Сестры Бертрам полностию оценили ее достоинства – прирожденную силу и храбрость; она, как и они, получала удовольствие верховой езды, как они, обладала редкостными способностями к этому искусству, и они расхваливали ее с величайшим удовольствием.

– Я так и знала, что она будет хорошо ездить верхом, – говорила Джулия, – у ней для этого подходящее сложение. Фигура такая же складная, как у брата.

– И она тоже всегда хорошо настроена, и такая же деятельная, – прибавила Мария. – Поневоле думаешь, что искусство верховой езды во многом зависит от состояния духа.

Когда вечером они расходились, Эдмунд спросил Фанни, собирается ли она завтра кататься верхом.

– Нет, не знаю, если тебе нужна лошадь, то нет, – ответила она.

– Мне самому она вовсе не нужна, – сказал он, – но когда бы тебе ни пришла охота остаться дома, я думаю, мисс Крофорд была бы рада воспользоваться ею на более долгий срок… иными словами, на все утро. Она непременно желает доехать до Мэнсфилдского выгона, миссис Грант говорила ей, что оттуда открываются замечательные виды, и я нисколько не сомневаюсь, что ей вполне это по силам. Но для этого подойдет любое утро. Она была бы чрезвычайно огорчена, если бы помешала тебе. И это вправду было бы очень дурно… Ведь она катается единственно ради удовольствия, а ты ради здоровья.

– Завтра я определенно не поеду, – сказала Фанни. – Последнее время я каталась очень часто и охотнее останусь дома, ты ведь знаешь, я достаточно окрепла, и теперь вполне могу прогуливаться пешком.

Эдмунд был явно доволен, что должно было послужить утешением для Фанни, и конная прогулка к Мэнсфилдскому выгону состоялась на другое же утро; поехали все молодые люди, кроме нее, все получили большое удовольствие и во время поездки и еще того больше вечером, когда со вкусом ее обсуждали. Удавшийся замысел подобного рода обыкновенно рождает новый замысел, и, проехавшись к Мэнсфилдскому выгону, они все склонны были завтра же ехать куда-нибудь еще. Вокруг много было красивых видов, которыми стоило полюбоваться, и, хотя погода стояла жаркая, куда бы они ни поехали, всюду находились тенистые дорожки. Для молодого общества всегда найдется тенистая дорожка. Четыре погожих утра одно за другим они провели подобным же образом, показывая Крофордам окрестности и по-хозяйски знакомя их с самыми живописными уголками. Все шло как нельзя лучше; все были отменно настроены и веселы, а жара докучала лишь настолько, чтобы можно было с приятностью об этом поговорить – и так шло вплоть до четвертого дня, когда радость одной из участниц этих развлечений была сильно омрачена. То была мисс Бертрам. Эдмунда и Джулию пригласили на обед в пасторат, а ее – нет. Миссис Грант сделала это движимая самыми добрыми намерениями, имея в виду мистера Рашуота, которого отчасти ожидали сегодня в усадьбе; но мисс Бертрам восприняла это как жесточайшую обиду, и, пока не оказалась дома, ее умение вести себя, скрыть овладевшие ею досаду и гнев подверглось суровому испытанию. А мистер Рашуот не приехал, и оттого обида стала еще горше, и не было у ней даже того облегченья, чтобы показать свою власть над ним; ей только и оставалось, что сердиться на маменьку, тетушку и кузину и по мере возможностей омрачать их обед и десерт.

Между десятью и одиннадцатью в гостиную вошли Эдмунд и Джулия, бодрые от вечернего воздуха, сияющие и веселые, полная противоположность тому, какими они застали сидящих там трех дам, ибо Мария едва подняла глаза от книги, леди Бертрам пребывала в полудреме, и даже тетушка Норрис, расстроенная дурным настроением племянницы, задав два-три вопроса об обеде, на которые не тотчас получила ответ, казалось, чуть ли не дала себе зарок не произнести более ни слова. Первые несколько минут брат и сестра слишком рьяно восхваляли вечер и превозносили звезды, чтобы подумать о чем-то, что было выше их самих, но при первой же паузе Эдмунд огляделся по сторонам и спросил:

– А где же Фанни?.. Уже пошла спать?

– Нет, во всяком случае, я этого не знаю, – отвечала тетушка Норрис. – Она только что была здесь.

Тут с другого конца предлинной комнаты донесся мягкий голосок Фанни; оказалось, что она на диване. Тетушка Норрис принялась ее бранить.

– Это прескверная привычка, Фанни, весь вечер бездельничать на диване. Почему не подойдешь, не сядешь здесь и не займешься делом, как все мы?.. Если у тебя нет своей работы, я могу тебя снабдить из корзинки для бедных. Там есть новый миткаль, который принесли на прошлой неделе, к нему еще никто не прикоснулся. Я вся измучилась, кроивши. Надобно тебе научиться думать о других. Верь моему слову, для молодой девицы отвратительная привычка – вечно валяться на диване.

Тетушка еще и половины всего этого не сказала, а Фанни уже вернулась на свое место за столом и вновь взялась за рукоделье; и Джулия, отменно настроенная после развлечений этого дня, отдала Фанни должное, воскликнув:

– Могу сказать вам, тетушка, что Фанни менее всех в доме рассиживается на диване.

– Фанни, – сказал Эдмунд, со вниманием глядя на нее, – по-моему, у тебя болит голова?

Отрицать это она не могла, но сказала, что боль не очень сильная.

– Не верится мне, – возразил он. – И слишком хорошо знаю выраженье твоего лица. Давно она началась?

– Незадолго до обеда. Это просто от жары.

– Ты в жару выходила?

– Выходила, а как же, – сказала тетушка Норрис. – А ты хотел бы, чтоб она в такой прекрасный день сидела дома? Все мы выходили, разве нет? Даже твоя маменька провела на воздухе более часу.

– И правда, Эдмунд, – прибавила ее светлость, полностью пробудясь, когда миссис Норрис стала сердито выговаривать Фанни. – Я провела на воздухе более часу. Три четверти часа сидела в цветнике, а Фанни тем временем срезала розы, и, поверь, было очень приятно, только очень жарко. В беседке было довольно тенисто, но, скажу тебе, необходимость дойти до дому привела меня в совершеннейший ужас.

– А Фанни срезала розы, да?

– Да, боюсь, нынешний год это уж последние. Бедняжка! Ей так было жарко, но розы совсем распустились и долее ждать было нельзя.

– Право же, ничего нельзя было поделать, – теперь уже мягче поддержала тетушка Норрис. – Уж не тогда ли у ней и заболела голова, сестра? Ничто так этому не способствует, как пребыванье на жарком солнце, да еще склонившись. Но, мне кажется, к завтрему все пройдет. Ты бы дала ей понюхать ароматический уксус, вечно я забываю наполнить свой флакончик.

– Уксус у ней, – сказала леди Бертрам, – он у ней с тех пор, как она второй раз воротилась из твоего дому.

– Как! – воскликнул Эдмунд. – Она не только срезала розы, но и ходила по этой жаре через парк к вашему дому, сударыня, да еще дважды?.. Не удивительно, что у ней болит голова.

Миссис Норрис разговаривала с Джулией и не слыхала его слов.

– Я боялась, что ей будет трудно, – сказала леди Бертрам. – Но когда розы были собраны, твоя тетушка захотела поставить их у себя дома, и тогда, сам понимаешь, надобно было их отнести.

– И роз было так много, что ей пришлось ходить дважды?

– Нет, но их надобно было оставить в свободной комнате сохнуть, и, к сожаленью, Фанни забыла замкнуть дверь и принести назад ключи, так что пришлось ей идти опять.

Эдмунд встал и зашагал по комнате.

– И неужто некого было послать с этим порученьем, кроме Фанни? – сказал он. – Право слово, сударыня, в этом деле вы очень скверно распорядились.

– Вот уж не знаю, как тут можно было поступить лучше? – вскричала миссис Норрис, не в силах долее оставаться глухой, – разве только пойти мне самой. Но я не могу быть в двух местах разом, а в это самое время я по желанию твоей маменьки разговаривала с мистером Грином об ее скотнице и обещала Джону Груму написать миссис Джефферис об его сыне, и бедняга ждал меня уже полчаса. Я думаю, никому не придет в голову обвинять меня, будто я когда-нибудь себя щажу, но, право же, не могу я все делать сразу. А что Фанни ради меня прошлась до моего дому, так тут не многим более четверти мили, и я не думаю, чтоб моя просьба оказалась чрезмерной. Как часто я хожу туда и назад по три раза на дню, ранним утром и поздним вечером, да в любую погоду, и слова не говорю.

– Я хотел бы, чтобы у Фанни было хотя бы вполовину ваших сил, сударыня.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒