Два года спустя 20 страница

Никто из этих людей не обратил на меня внимания, что, я считаю, оказалось для нас благом. Они были слишком заняты поисками. Трудно сказать, что мужчины с оружием искали в могиле, но они все копали и копали. Таиб склонил голову к земле, словно молился. Его страж курил, и табачный дым спиральной струйкой уходил в закатное небо.

Наконец главный что-то сказал, и подчиненные отложили лопаты в сторону.

— Похоже, вы сказали нам правду, — неохотно заявил он мне.

На французском этот тип говорил гнусаво, с сильным африканским акцентом. В его речи не было той беглости и лоска, которые можно получить, обучаясь в марокканской школе или совершая частые поездки во Францию. Значит, родом он был откуда-то с юга.

— Теперь вставайте и топайте к своей машине.

Я с трудом поднялась на ноги и спросила:

— А как же Лаллава? Вы что, так и оставите ее здесь на съедение шакалам?

— Мы не дикари, — коротко ответил он и отдал приказание подчиненным еще раз захоронить бедную женщину.

Я медленно заковыляла к нашему «туарегу» и уселась рядом с Таибом. Охранник, стоявший неподалеку, наблюдал за мной сквозь узенькие щелки глаз. Ему вряд ли стукнуло больше двадцати, кожа его была чиста, покрыта нежным пушком, между бровями виднелась глубокая складка и еще одна в уголке рта. Когда он глубоко затягивался дымом своей сигареты, лицо будто проваливалось в эти морщины. Так человек исчезает в яме. Увидев, что я гляжу на него, он подтянул тагельмуст и прикрыл рот, словно мне довелось поймать его за каким-то постыдным занятием.

Таиб взял меня за руку, обнаружил амулет, зажатый в ней, и сразу нахмурился.

— На вашем месте я надел бы его и спрятал под одеждой, — тихо сказал он, и я немедленно послушалась. — Ничего не бойтесь.

— Кто это такие? Чего они от нас хотят?

Он неопределенно пожал плечами.

— Контрабандисты. А может, и не только. Скоро узнаем.

Мне подумалось, что для человека, которого только что изо всей силы треснули по башке прикладом, он ведет себя довольно непринужденно. Вон на лбу у него какая ссадина, да и шишка тоже немаленькая, словно рог растет.

Я осторожно прикоснулась к нему пальцем и поинтересовалась:

— Как вы себя чувствуете?

— Нормально. — Он кивнул, провел рукой по лицу, коснулся пальцами губ и груди. — Алхамдулиллах.

— Салам, [63] — тихо отозвался молодой человек с автоматом.

Я не знала, как это понимать, все больше чувствовала себя здесь чужой европейской дамочкой, которая вторглась сюда непрошеной и стала свидетельницей некоей североафриканской драмы. Вместе с тем этот обмен непонятными репликами несколько успокоил меня. Я стала смотреть, как люди с оружием снова укладывают бедную Лаллаву в могилу, и удивленно заметила, что делают они это осторожно и аккуратно, выравнивая лопатами днище и стенки ямы, разглаживая песок руками, они обращались с телом так, будто эта женщина все еще дышала. Их главный собственноручно расправил на ней складки савана точно так, как это делал Таиб. Теперь ткань облегала тело Лаллавы совершенно ровно, без единой морщинки, и все свободные концы были аккуратно подоткнуты. Потом он склонил голову и коснулся пальцами лба и сердца. Вдруг из песков дунул прохладный ветерок, шевельнул платками этих людей и донес до меня их неясное бормотание. Потом они засыпали могилу песком и снова положили сверху камни. Лаллава теперь была погребена гораздо лучше и даже глубже, чем это сделали мы с Таибом. Несколько секунд все они молча стояли вокруг могилы, словно размышляли о чем-то, а может, просто молились про себя. Я вдруг подумала, какой торжественный почетный караул выстроился сейчас вокруг умершей Лаллавы. Она, наверное, уже не так обижается на то, что ее выкапывали из могилы и хоронили еще раз.

Когда эти люди наконец стали грузиться по машинам, было уже почти темно. При их приближении Таиб вышел из «туарега». Я с удивлением обратила внимание на то, что он уже успел перемотать свой тагельмуст так, что тот почти полностью закрывал лицо, оставив только узкую щелку для глаз. Вожак контрабандистов насмешливо посмотрел на него, что-то сказал, и остальные расхохотались. Таиб выпрямился и что-то ответил. Его поза говорила о том, что он вроде бы пытался защититься. Было сказано что-то еще, кажется, уже не так враждебно. Я заметила, что теперь эти люди закинули свои автоматы за спину и никто больше не тыкал в нас стволами. Неужели они нас отпускают? Я едва дышала, чтобы как-нибудь ненароком не нарушить сложившееся хрупкое равновесие. Потом один из них что-то сказал, и Таиб ответил ему очень сердито, почти закричал. Я взяла его за руку, желая успокоить, но он стряхнул ее, как надоедливую муху.

— В чем дело? — испуганно спросила я. — Что они говорят?

Но ответил мне не Таиб, а главный контрабандист:

— Вы поедете с нами.

— Куда?

— В наш лагерь.

— Но зачем? Неужели вы не можете нас просто отпустить? В конце концов, кто вы такие?

Таиб повернулся ко мне и жестом приказал заткнуться.

Контрабандист остановил на моей персоне свой загадочный взгляд, такой же глубокий и невозмутимый, как водоем, под зеркало которого не проникает ни единый лучик света.

— Кто мы такие, вас не касается. Зато нам интересно, даже очень, кто такая вы, мисс Изабель Треслов-Фосетт.

Он проговорил это так, что я не поняла почти ни единого слова.

— Сядьте в машину, — приказал этот тип и открыл заднюю дверь нашего «туарега».

Но я не торопилась и полюбопытствовала:

— А где мой паспорт?

Совершенно нелепый вопрос, очень по-английски, абсолютно идиотский в данной ситуации. Но, как ни странно, никто даже не засмеялся.

Вожак похлопал себя по нагрудному карману, потом повернулся к Таибу, что-то повелительно пролаял, и тот беспрекословно отдал ему ключи от машины.

— Садитесь в машину, Иззи, — спокойно сказал Таиб. — У нас нет выбора.

Глава 25

После нападения на селение прошло пять месяцев. Мариата мало что помнила о том, как они перебрались из Адага в Имтегрен. Боль в груди была так сильна, что она почти ничего не замечала вокруг. Они пересекли долину Азауаг, вошли в Тамесну и направились к северу. Все это время Мариата не притронулась к пище и только отворачивалась, когда ей что-то предлагали. По ночам она с открытыми глазами лежала на одеяле, постеленном прямо на земле, смотрела на звезды, прижав к сердцу маленький обрывок порыжевшей от крови ткани цвета индиго. Утром братья находили ее все в том же положении, и им становилось страшно. Они творили заклинания против дурного глаза, когда думали, что отец их не видит, боясь, что он их за это отшлепает.

— Если ваша мачеха увидит, что вы ведете себя как невежественные бродяги, то выгонит нас всех из дому. Мы теперь должны быть людьми современными, так что привыкайте заранее.

Впрочем, когда они пересекали пески и началась буря, которая вполне могла поглотить их всех, сыновья слышали, как отец бормотал заклинания, пытаясь умилостивить джинна.

Мариата не произвела благоприятного впечатления на свою новую семью. Болезненно-бледная, прихрамывающая, черные глаза потускнели, как прогоревшие угли. Она выглядела так, будто в любой момент готова была отправиться в мир иной. По правде говоря, ей самой этого хотелось. Молодой женщине казалось, что из нее безжалостно выдрали душу, оставив лишь пустую телесную оболочку. День за днем она проживала как живой труп, могла только непрерывно оплакивать Амастана, и лишь беспокойный сон давал ей некоторую передышку.

— Ну и что ты собираешься с ней делать, Усман? — ворчала на него новая жена. — Ты говорил, что твоя дочь будет помогать мне по хозяйству, станет присматривать за мамой Эркией, а она, смотри, целыми днями сидит во дворе, уставившись в стену, и я не могу загнать ее в дом. Кажется, девчонка боится лестницы. Ты можешь поверить в этакую чушь?! Представляешь, как трудно будет найти ей хорошего мужа. Все кругом только и твердят, что она сумасшедшая, вдобавок стоит одной ногой в могиле!

— Я уже говорил, моя дочь благородных кровей, принцесса народа кель-тайток. Я привез ее сюда не для того, чтобы выдавать замуж. Здесь она в безопасности.

Айша злобно посмотрела на него, вскинув вверх элегантно подведенную бровь. Она еще не совсем привыкла к своему новому мужу, не была уверена в том, насколько он способен терпеть ее сварливый нрав.

«Но погоди, — думала Айша. — Придет время, и ты получишь свое».

Когда он уходил на работу — Усман, его сыновья и тесть строили новый магазин. — Айша вместе с мамой Эркией и младшей сестрой Хафидой выходили во двор и принимались донимать Мариату — им плевать было, что она принцесса.

— Ну-ка, вставай, лентяйка, деревенщина ты этакая! — кричала Эркия, но Мариата только молчала в ответ.

— Да что с ней говорить, она ж идиотка. Ее укусила какая-то блоха. Посмотрите, расселась, как побирушка на базарной площади, только и знает, что спит круглые сутки, — презрительно кривя губы, говорила Айша.

— Да, на таких, как она, облавы устраивают и травят на скотобойне. У нас и так проходу нет от их мерзких ублюдков, — кивала головой Хафида.

Ей повезло. Прежде у нее никогда не было столь прекрасной возможности безнаказанно травить других людей. Она с удовольствием плевалась в неподвижно сидящую Мариату финиковыми косточками и злорадно смеялась, когда они прилипали к ее синему запыленному платью.

— Эту вот тоже надо сдать на скотобойню. Вы только посмотрите на нее. Грязная тварь, весь двор от нее провонял! — жалобно причитала мама Эркия.

У нее было морщинистое, иссохшее коричневое лицо, беззубый рот. Она очень походила на старую обезьяну из тех, которых держат в клетках на базарной площади.

— Кочевники, поди ж ты! Варвары! Все они дикари!

— Нет, некоторые мужчины-кочевники очень даже ничего себе, — возражала Хафида. — Они благородные и интересные, особенно когда закутаны в свои платки цвета индиго.

Она завидовала сестре, поскольку Усман был очень красив, необычно одевался и обладал туарегскими ухватками благородного жителя пустыни. Ее же собственный жених отличался толщиной, невоспитанностью и грубостью, вдобавок оказался в два раза старше невесты.

— Это верно, на Усмана я не могу пожаловаться, — соглашалась Айша. — У него изысканные манеры, он ведет себя со мной так, будто я королева. Вот только бы ему почаще мыться. Но каковы женщины! Бесстыжие, ходят по городу с неприкрытыми волосами. Каждый мужчина может сколько угодно разглядывать их, а глазки у всех такие наглые, так и стреляют во все стороны. Сама видела: останавливает мужчину прямо на улице и начинает с ним разговаривать!

— Прямо сучки во время течки! — шамкала ртом мама Эркия. — Перед каждым в темном переулке готовы задрать юбку. А мужчины бегают за ними, как кобели с торчащими шишками. Ни стыда ни совести, никаких моральных устоев! В мечети ни одной из них ни разу не видела.

— С этой тварью все будет по-другому, даю слово, — сказала Айша, со значением глядя на Мариату. — Я виделась с Лаллой Зохрой и попросила ее зайти к нам на следующей неделе.

— К нам придет мааллема? [64] — От страха и благоговения глаза Хафиды округлились.

— Этой девушке нужно преподать хороший урок. Надо же научить ее, как следует себя вести приличной молодой женщине, если она не хочет опозорить нас всех.

Лалла Зохра, огромная женщина, с ног до головы одетая в черное, явилась с собственным Кораном, правой рукой прижимая его к груди. В левой же она держала длинный хлыст, который обычно гулял по рукам нерадивых юных особ, не уделявших должного внимания заветам пророка, вышиванию или урокам нравственности. Все девочки в Имтегрене носили на тыльных сторонах ладоней видимые знаки ее дисциплинарных взысканий в виде бледных серповидных рубцов, а также невидимые, но не менее болезненные отметины в своих душах.

Хафида до сих пор боялась мааллему, перед ее приходом придумала себе какое-то срочное дело в другом конце города и убежала, чем окончательно испортила Айше настроение. Перспектив поднять его, похоже, не предвиделось.

— Салам алейкум.

Мааллема ждала ответа, но Мариата молчала.

Тогда Лала Зохра оглянулась, посмотрела на Айшу и спросила:

— Она что, разговаривать не умеет?

— То-то и оно, что не умеет так, как положено всем нормальным цивилизованным людям, — ответила Айша и недовольно поджала губы.

Тогда мааллема пересекла дворик, подошла к молодой женщине и заявила:

— Так вот, Мариата, меня зовут Лалла Зохра. Я пришла сюда донести до твоих ушей слова пророка и свет Аллаха, чтобы ты смогла примириться с ним, со своей семьей и вести себя так, как подобает всем людям. Мир тебе.

Под вскинутыми ресницами навстречу старухе сверкнули яростью черные глаза, полные вызова и отчаяния.

За свою долгую жизнь мааллема видала всякие виды. Ее нельзя было испугать столь откровенным высокомерием и нахальством.

— Когда старшие или вышестоящие приветствуют тебя, девочка моя, тебе самой будет лучше, если ты вспомнишь о хороших манерах, — строго сказала она. — Давай-ка попробуем еще раз. Салам алейкум, Мариата. Повторяй за мной. Вахаи алейкум эссалам.

Она снова стала ждать, но в ответ получила только враждебное молчание.

В воздухе вдруг взметнулся хлыст, раздался свист, и он больно щелкнул Мариату по руке. Та зарычала, как волчица, которую загнали в угол, и оскалила на мааллему зубы.

Лалла Зохра схватила Мариату за руку, развернула ее перед Айшой и заявила:

— Посмотри, в каком она виде! Тебе должно быть стыдно, Айша Саари. Неужели вы с сестрой не могли убедить ее, что в порядочном мусульманском доме надо быть чистой?

— Как же, заставишь ее! Она даже в дом не желает войти, — сердито ответила Айша. — Всю жизнь прожила в шатрах и боится крыши и лестницы.

— Если кто-то ведет себя как дикарь, это не значит, что ты должна позволять ему так делать дальше. Твой долг доброй мусульманки и новой матери этой бедной девушки научить ее быть учтивой и богобоязненной.

— Матери! Да она мне в сестры годится! А я говорю, что если уж эта девчонка решила жить как дикий зверь, то я и относиться к ней стану соответственно.

Глаза мааллемы засверкали. Она выпрямилась, уперла руки в мощные бедра и заявила:

— Пророк учит нас, что тот, кто проявляет милосердие к тварям Божьим, добр и к самому себе. Благой поступок по отношению к дикому зверю ценится так же, как если бы он совершался ради человека. То же можно сказать и о жестокости. Я хорошо помню, что учила тебя этим хадисам. [65] Кроме того, я постоянно вбиваю в головы всем своим ученицам, как важна чистота. Тахара, Айша. Тахара! Стыдись! Аллах любит тех, кто постоянно обращается к нему и содержит себя в чистоте и непорочности. Как только ты позволила ей оставаться в таком отвратительном виде? Ну-ка, сейчас же принеси полотенца, мочалку и мыло. Мы немедленно отведем ее в хаммам! [66]

Мариата молча шагала между двумя пленившими ее женщинами, довольная хотя бы тем, что ее не потащили в дом. Имтегрен — городишко малоинтересный, серый и пыльный. Немощеные улицы, в воздухе постоянно висит песчаная пыль. Невозможно поверить, что когда-то он был частью огромного средневекового торгового города под названием Сиджилмаса, на базарах которого торговали эбеновым деревом, слоновой костью, пряностями, маслом, благовониями, рабами и золотыми украшениями Сонгайской империи, стекавшимися сюда по пути в Марракеш, Мекнес и Фес, в порты Средиземноморья и северные королевства. Теперь же здесь всюду пахло козьим пометом, прогорклым маслом и выхлопными газами дизельных двигателей. Мариата широко раскрытыми глазами смотрела на незнакомые ей средства передвижения, тарахтящие моторами на запруженных людьми улицах и оставляющие после себя черный дым, и еще крепче сжимала в руке свой амулет. Меж куч кухонных отбросов на перекрестках бродили тощие овцы и козы. В тени домов и деревьев лежали стаи бездомных собак. Такие же беспризорные кошки, улучив момент, когда псы на них не смотрели, выскальзывали из укромных уголков и крались к мусорным бакам в надежде поживиться объедками. На улицах было полно народу. Здесь ходили невероятно толстые женщины в облегающих платьях, закутанные в платки, несмотря на зной и духоту, и худые мужчины с неприкрытыми лицами в полосатых халатах и желтых сандалиях — смотри, если хочешь. Мариате они казались глупыми и слабыми, больше похожими на мальчишек, чем на взрослых людей. Даже тот, кто отрастил бороду, закрывающую лицо, представлялся ей таким же ненормальным, как паршивая овца в стаде. В общем, на местных мужчин она смотрела пренебрежительно, зато они пялили на нее жадные глазки. Их толстые влажные губы кривились в похотливой улыбке, и ей приходилось с отвращением отворачиваться.

Стены старинной крепости, окружающей город, были выщерблены от выстрелов, сделанных во времена прежних войн, но Мариата не понимала, зачем кому-то хотелось захватывать этот городишко, как, впрочем, и защищать тоже.

«Да поглотит его пустыня», — думала она, и жить ей больше не хотелось.

Общественные бани располагались в самом центре города, сразу за базаром и лавками ремесленников, в тени высокого минарета центральной мечети.

— Раздевайся! — скомандовала Лалла Зохра, как только они вошли внутрь. — Снимай все до последней тряпки, да побыстрей!

Мариата, сложив руки на груди, смотрела на нее не двигаясь. Но мааллема не в первый раз имела дело с неповиновением и дерзостью. Она жестом призвала на помощь заведующую женским отделением бани. Если Лаллу Зохру называли женщиной крупной, то Хадиджа Шафни была необъятна, раза в два шире ее в бедрах и груди. Ее волосы, жесткие как проволока, были спрятаны под цветастой тряпкой, во рту торчали редкие, кривые зубы. Девушка из пустыни не ожидала такого оборота событий. Им вдвоем удалось сорвать с нее кожаную сумку с бахромой, подарок Таны, стащить платье, пусть и с трудом. Все это время Айша стояла в сторонке и со странной блуждающей улыбкой наблюдала за происходящим. С амулетом дело шло посложней. Наконец и он оказался у них в руках, но только после долгой и продолжительной борьбы, в результате которой все трое взмокли, а лица их покраснели.

— Ну и дикарка! — провозгласила Лалла Зохра, разглядывая свою разорванную джеллабу. [67]

Айша, не участвовавшая в схватке, взвесила на руке талисман со шнурком, унизанным бусами. Даже в полумраке раздевалки красные камни сердолика мерцали зловещим светом.

— Интересно, сколько Али даст за него, — прикинула она. — Чистое серебро, клянусь Аллахом.

Зохра погрозила ей пальцем.

— Ожерелье принадлежит этой девушке, несмотря на ее отвратительное поведение. Ты прекрасно знаешь, что говорится в Святом Коране о ворах и воровстве.

Айша недовольно надула губы и потихоньку сунула амулет в карман, туда, где лежали ее собственные украшения. Мол, чтобы не пропал. Она спокойно сняла платье и повесила его на обычный крючок. По очереди держа Мариату за руки, Зохра и Хадиджа Шафни тоже разделись. Не веря глазам своим, Мариата изумленно смотрела на этих трех женщин. Она никогда еще не видела обнаженного женского тела.

— Пойдем со мной, моя милая, — сказала Хадиджа Шафни. — Мы сейчас тебя вымоем чисто-чисто. Тебе покажется, что ты заново родилась. — Она обернулась к Зохре. — Аллах, как от нее дурно пахнет. Где вы ее нашли? Она что, спала вместе с верблюдами?

— Почти. Девчонка из кочевого племени, всю жизнь жила в пустыне, — усмехнувшись, ответила Айша. — Туарегская принцесса, говорят, или что-то в этом роде.

Хадиджа покачала головой и поцыкала кривыми зубами.

— Ох уж эти девушки из пустыни. Они совсем не моются, некоторые даже воды боятся. Говорят, что в ведре с водой сидит джинн, вы представляете? Такой шум поднимают, просто ужас. Можно подумать, что быть чистой — это не удовольствие, а страшная мука.

— Не только удовольствие, но и наш священный долг, — строго напомнила Лалла Зохра.

Как Мариата ни сопротивлялась, они потащили ее в мыльную. Здесь крики бедняжки звучали еще громче, отражаясь эхом от блестящего кафеля стен и каменного пола. Куда она ни бросала взгляд, везде были лоснящиеся от пота и воды голые женские тела, лишь слегка прикрываемые черными волосами, сбегающими по спинам и грудям. Как это странно! Неужели они — те же самые женщины, которых она видела в городе, закутанные с головы до ног. Тогда у некоторых были видны только глаза… А вот теперь они оголились друг перед другом, нагло выставили напоказ даже самые интимные части тела, с которых были удалены волосы, все до единого. Мариата не могла не заметить этого. Женщины ее народа ходили с непокрытой головой и открытым лицом, но такое откровенное бесстыдство считалось бы у них позором.

Она все еще изумленно оглядывалась по сторонам, как вдруг Айша опрокинула ей на голову целое ведро воды, от которой валил пар. Едва не задохнувшись от нехватки воздуха, Мариата с размаху отвесила ей оплеуху и закричала во всю мощь легких. Когда банщица своими огромными толстыми ручищами попробовала потереть ее большим куском черного мыла, сваренного из мякоти оливок и глины, она стала яростно отбиваться.

— Прекрати сейчас же! Прямо как ребенок малый! — с досадой ворчала Лалла Зохра, крепко держа Мариату за руки.

— Я взрослый человек, оставьте меня в покое! — кричала Мариата, сверкая глазами от возмущения.

Это были первые слова, которые они от нее услышали. Пораженные женщины на мгновение утратили бдительность.

Первой опомнилась Лалла Зохра.

— Если хочешь, чтоб мы обращались с тобой как со взрослой, ты должна вести себя соответственно. Вот, возьми и начинай мыться. Да смотри, делай это как следует. — Она протянула Мариате мыло.

Та нерешительно стала тереть руку черным куском. На ощупь мыло было противное и скользкое, как лягушачья икра. Как вещество столь черное и омерзительное способно сделать тебя чистой? Это противоречит всякому разуму.

— А теперь три посильней! — Зохра дала ей веревочную мочалку и внимательно стала смотреть, как Мариата осторожно провела ею по намыленной коже. — Еще крепче!

— Смотри, вот так. — Хадиджа положила свою громадную ручищу поверх ладони Мариаты, нажала посильней и водила вверх и вниз, пока кожа не загорелась. — Видишь? — Она широко улыбнулась. — Грязь отходит. Смотрите! — Женщина повернулась и кивком подозвала местных жительниц. — Смотрите! Вы когда-нибудь видели столько грязи? Да ведь она слоями с нее сходит, в шарики скатывается! Под нею наша детка будет белая, как настоящая арабка!

Все смотрели и смеялись, довольные, что их любопытство наконец-то удовлетворено.

Мариата злобно оглядела их.

— Что глаза вытаращили? Чего тут не видели? На себя посмотрите. Все бледнокожие, дряблые и жирные, как черви!

Одну женщину, которая подошла слишком близко, она с силой двинула кулаком в огромный живот, потом оскалила зубы, увидела, что все в испуге отпрянули, потонули в облаках пара, и засмеялась.

— Что, боитесь, укушу? Люди пустыни кусаются как Кель-Асуф! Да, мой народ — народ пустыни, и я горжусь этим!

С этими словами она вскочила, выбежала из мыльной, не вытираясь, оделась, схватила платье Айши, сумку с бахромой и бегом покинула хаммам. Только длинные черные косы хлестали ее по спине, словно скользкие угри.

Усман нашел ее, когда солнце уже садилось, на дороге, ведущей к югу, в сторону Эрфуда, за которым начиналась Сахара.

Он остановил рядом с ее верблюдом свой видавший виды джип, опустил запыленное стекло и спросил:

— Ты что это надумала?

— Я не останусь с этими людьми.

— А куда же ты направляешься?

— В пустыню.

— С пустыми руками, без еды и питья?

— Вода у меня есть, — ответила она, указывая на древний гербер, бурдюк из козьей кожи, висящий у нее за плечами. — Еда тоже. — Мариата похлопала по мешку, в котором лежали куски черствого хлеба. — Кроме того, мне теперь все равно, жива я или умерла, знаю лишь, что не останусь с этими отвратительными людьми. — Дочь вскинула голову, и серебряный амулет сверкнул в лучах заходящего солнца.

Усман вышел из машины и медленно обошел вокруг верблюда мавританской породы, крупного, бурого и довольно грязного. Он ткнул кулаком в дряблый горб и ощупал торчащие ребра, потом схватил за повод, опытной рукой заставил его поднять губы и обнажить огромные нечистые зубы. На столь бесцеремонное обращение верблюд ответил неодобрительным ревом. Усман посмотрел ему прямо в глаза, и тот затих, но, когда мужчина зашел ему за плечо, чтобы осмотреть шею, голова животины угрожающе повернулась, губы раскрылись, и мстительная тварь уже готова была куснуть его. Не оборачиваясь, Усман проворно и сильно ударил верблюда кулаком прямо по морде, и тот от неожиданности издал удивленный булькающий звук.

Отец поднял голову и посмотрел на Мариату.

— Дочка, если ты задумала бежать в пустыню, так хотя бы делала это на верблюде, который не позорил бы доброе имя народа покрывала. Зубы у него гнилые, запас жира кончается, шея облысела, видать, на нем много ездили верхом. Ему, должно быть, лет девять, если не больше. У кого ты купила этот ходячий мешок с костями?

Мариата посмотрела на него почти так же мрачно, как и ее верблюд.

— У одноглазого.

— Это же всем известный жулик! — покачал головой Усман. — Да всякий дурак знает, что верблюд, не проданный к концу торгового дня, годится только в котел! Сколько ты за него заплатила?

Отвечать она не захотела. Усман стукнул верблюда несколько раз, и тот опустился на колени. Потом, не обращая внимания на крики и отчаянное сопротивление, грубо стащил дочь со спины животного и засунул в джип. Отец привязал повод к заднему бамперу, поднял все стекла, чтоб Мариата не смогла выпрыгнуть, и очень медленно поехал обратно в Имтегрен.

Доставив Мариату домой, он запер ее в комнате с железной решеткой на единственном маленьком окошке. Она слышала, как повернулся в замке ключ, подбежала к окну и увидела, что отец выходит из дома и решительным шагом ведет куда-то ее верблюда. Вернулся он без него, когда муэдзин уже призывал правоверных к пятой молитве.

Приглушенный разговор в соседней комнате зазвучал теперь в полный голос. Мариата прижала ухо к двери.

— Бессовестная девчонка! — возмущалась Айша пронзительным голосом. — Она сделала так мне назло! Эти украшения — твой свадебный подарок. Она знала это, а в хаммаме оставила меня совсем голой, в одном белье. Какой стыд! Мне пришлось взять джеллабу Хадиджи Шафни, и теперь эта жирная свинья будет вечно попрекать меня тем, что сделала мне великое одолжение. Тьфу! Ну и сучка!.. Она будет проклинать тот день, когда…

Усман что-то отвечал очень ровно и так тихо, что Мариата не могла разобрать слова. Но она улыбнулась в первый раз с тех пор, как погиб ее Амастан.

Глава 26

За похищение украшений мачехи, лишь половину которых Усману удалось выцарапать из лап одноглазого торговца верблюдами, Мариата, конечно, понесла наказание, но не сразу за все, а каждый день за ту или иную вещь в отдельности. По утрам к ней стала приходить Лалла Зохра, чтобы читать Коран. Сначала Мариата противилась, но потом, к собственному удивлению, ей понравились истории, содержавшиеся в нем. Слушая их, она даже порой забывала о кровавой бойне, разыгравшейся в ее селении. Кроме того, они заполняли собой пустоту одиночества, поселившуюся в ее душе. Но Айша, похоже, быстро догадалась, что это наказание недостаточно строгое для Мариаты, и стала нагружать ее ежедневной и тяжелой рутинной работой. Мариате приходилось стирать каждую завалящую тряпку в доме, чистить щеткой одежду. Скоро пальцы ее рук огрубели и стали красными, а спина постоянно болела. Она перестирала все белье, даже то, что никогда прежде не покидало своих сундуков. Во всяком случае, так ей казалось. Когда эта работа была сделана, Айша притащила еще несколько охапок каких-то ковриков и одеял, покрывал и подушек, кухонных полотенец, тряпок для обметания пыли и чайных салфеток. Все это Мариата должна была тоже выстирать или выбить. Она занималась работой, даже не думая о том, что делает, словно в каком-то трансе. Физический труд отвлекал ее, она уже не так остро чувствовала поселившийся в ее душе мрак, да и Айша меньше ворчала.

Однажды Азаз, брат Мариаты, вышел во двор и увидел, как она низко склонилась над тазиком и что-то стирала, яростно отплевываясь от едкого моющего средства. Молодая женщина прополоскала и выжала что-то очень большое и белое, похожее на штаны, и повесила на веревку.

— Что это такое?

Он стащил штаны с веревки и поднял перед собой, как бы примеряя. В них могли бы влезть двое таких, как он.

— Шаровары мамы Эркии, — со вздохом ответила Мариата. — Она носит их под платьем. Они все тут так ходят, сам знаешь.

Но Азазу еще не представилось случая получить такую информацию. Девочки Имтегрена, похоже, не обращали на него внимания, а когда он сам пытался с ними заигрывать, сердито покрикивали на него и дрались. Они были совсем не похожи на девушек из пустыни.

Азаз скорчил гримасу, быстро повесил шаровары обратно и заявил:

— Старая ведьма! Почему ты стираешь ее грязное белье? Ты же из народа кель-тайток, это унизительно для тебя!

— Ты думаешь, я этого не знаю? — На лице Мариаты появилась слабая, усталая улыбка.

— Я все расскажу отцу. Они не должны так обращаться с тобой!

— Ничего хорошего из этого не выйдет, — отвернувшись, произнесла Мариата.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒