Брюс Стерлинг 7 страница

Они направились в стеклянную трубу поезда и уселись на заднее сиденье. Ульрих явно не собирался платить.

– Лучше побыстрее оставить место преступления, – пробормотал он, взял сумку Майи, раскрыл ее и вытряхнул туда содержимое из украденной сумки, постаравшись прикрыть эту операцию собственным рюкзаком с большими карманами. – Вот, – сказал Ульрих, отдав ей сумку, – теперь это все ваше. Посмотрите, чем здесь можно воспользоваться.

– Ведь это преступление.

– Это вы преступница, Майа. Вы иностранка, нелегально путешествующая без ID, – заявил Ульрих. – Вы готовы стать честной и вернуться домой? Вы хотите честно взглянуть в глаза людям, от которых сбежали?

– Нет-нет, ни за что. Я не хочу этого.

– В таком случае вы уже нарушили правила. И вам придется нарушить еще больше этих дурацких правил. Без ID вы не получите никакой нормальной работы. Вы не получите рецепты на лекарство, вы не получите страховку. Если полицейские зададут вам формальные вопросы, то стоит им взглянуть на ДНК, и они узнают, кто вы такая. Неважно, откуда вы приехали, хотя наш мир очень велик, неважно, кто вы на самом деле. Общественная медицинская база данных очень точна. – Ульрих потер свой подбородок. – Майа, вам известно, что такое «информационное общество»?

– Да, наверное. Я догадываюсь.

– Европа и есть настоящее информационное общество. Настоящее информационное общество, созданное информаторами. – Темные глаза Ульриха сузились. – Общество крыс. Стукачей. Иуд. Шпионов. Ну как, этот перевод передает мой пафос?

– Да.

– Значит, это отличный перевод. Он схватывает немецкие обороты и интонации. – Ульрих весело засмеялся и понизил голос: – В Мунхене легко спрятаться, потому что наши полицейские никогда не торопятся. Если вы ловкач и у вас хорошие друзья, вы можете жить в Мунхене, залечь на дно. Но если ищейки что-то заметят, они явятся и арестуют вас. Вам нужно с этим считаться.

– Ульрих, а вы тоже нелегал?

– Вовсе нет. Я немец и гражданин Германии. Мне двадцать три года. – Он потянулся и обнял ее за плечи. – Мне просто нравится такая жизнь. Это настоящий кайф. И еще по идеологическим причинам. Излишняя честность ни к чему, она скорее приносит вред.

Майа заглянула в свою сумку. Ей захотелось быть откровенной с ним, пожаловаться, но, увидев, сколько всего он сумел стащить, она предпочла промолчать.

Конечно, без своего владельца мини-банк был бесполезен, но в сумке нашлось несколько карточек с ерундовыми остатками наличности. А также билет на мунхенский поезд. Темные очки. Щетка для волос, расческа. Лак для волос. Губная помада (не ее цвета), увлажняющий ночной крем, жвачка со вкусом мяты. Минеральные таблетки для настоек, противовоспалительное средство, платки и бумажные салфетки, красивый маленький мобильный телефон. Скроллер и фотокамера.

Майа схватила камеру. Компактный туристический цифровой фотоаппарат. На ощупь камера показалась ей очень приятной. Она пристально осмотрела линзы, потом обернулась, выбрала нужный ракурс и заключила лицо Ульриха в рамку. Он отпрянул и торопливо покачал головой.

Майа проверила информацию в памяти камеры и аккуратно очистила встроенный диск с фотографиями.

– Вы и правда хотите, чтобы я взяла все это?

– Эти вещи вам пригодятся, – ответил Ульрих по-английски.

– Отлично. – Она начала протирать камеру бумажной салфеткой.

– Я случайно заглянул в вашу сумку, – признался он. – Пока вы смотрели вверх на этих психов католиков. И увидел, что в ней ничего нет, кроме недоеденного бесплатного кренделя и трусиков со следами крысиного помета. Мне стало любопытно. – Ульрих вплотную придвинулся к ней. – Поймите, я не собирался пользоваться вашей сумкой, да и кому она нужна? Я подумал, что мог бы вам помочь, защитить как-нибудь. Не знаю, кто вы, маленькая калифорнийка. Но вы не от мира сего, уж это точно. Без поддержки вы в Мунхене долго не продержитесь.

Она ослепительно улыбнулась ему. Майа была счастлива и абсолютно уверена в себе.

– Итак, вы мой новый друг?

– Разумеется. Я из плохой компании. Как раз то, что вам нужно.

– Вы очень щедры. Во всем, что касается чужой собственности.

– Я был бы щедр и к своей, имей хоть что-нибудь. Если бы мне позволили. – Он взял ее руку и осторожно сжал ее. – Неужели ты мне не веришь? Ты можешь мне во всем доверять. Тогда мы классно проведем время. – Ульрих взял ее руку и легонько дотронулся пальцами до своих губ.

Майа высвободила руку и провела ладонью по его шее. Она наклонилась к нему. Их лица соприкоснулись. Их губы встретились.

Поцеловав его, Майа пришла в восторг. От замшевого воротника куртки шел жар, и казалось, что его стройную молодую шею окутало горячее облако. Запах мужского тела пробил плотную оболочку ее памяти, и она вспыхнула от пробудившегося желания. Майа почувствовала, что все ее нутро сжалось и будто взорвалось, а голова ни о чем не думала. Она стала крепко и страстно целовать его.

– Будь осторожна, моя мышка. – Со счастливым вздохом Ульрих вырвался из ее объятий. – За нами следят.

– Разве я не могу поцеловать парня в подземке? – удивилась она и вытерла рот рукавом. – Что тут плохого?

– Для нас ничего, – согласился он. – Но кое-кто может на нас обратить внимание. А это ни к чему.

Она оглядела вагон. На них уставились чуть ли не десяток мунхенцев. Поймав ее взгляд, немцы не стали отводить глаза. Они с большим интересом и без смущения рассматривали Майю и Ульриха. Она нахмурилась и прикрыла лицо камерой, пытаясь спрятаться от любопытных. Однако немцы заулыбались и помахали ей руками, весело кивая на фотоаппарат. Она неуверенно уложила его в сумку.

– Кстати, куда мы едем? Куда ты хочешь меня отвезти? Где мы заляжем на дно?

Ульрих от души рассмеялся:

– Так я и думал. Ты сумасшедшая.

Она ткнула его в бок:

– Только не говори, что тебе это не нравится. Слышишь, ты, жулик.

– Конечно нравится. Именно такую сумасшедшую я искал всю жизнь. Знаешь, ты очень хорошенькая. Правда. Но тебе стоит отрастить волосы.

– Я достану парик.

– Я принесу тебе семь париков, – пообещал Ульрих. Он опустил глаза, и она заметила, какие у него тяжелые веки. – По парику на каждый день недели. И добуду одежду. Ты же любишь хорошо одеваться, верно? По твоему жакету видно, что ты любишь хорошо одеваться.

– Я люблю яркие вещи.

– Ты убежала из дома, чтобы немного встряхнуться, получить впечатления, разве не так, моя мышка? С энергичными людьми можно классно оттянуться. – На мгновение она почувствовала его дыхание, но от поцелуев реакции Ульриха замедлились. Он утратил инициативу и с трудом мог контролировать свои жесты. – От объятий я всегда глупею, – заявил Ульрих и задумчиво погладил ее левое бедро. – Я собирался отвезти тебя в дешевенький отель, но потом решил, что тебя лучше спрятать в моей потайной берлоге.

– В потайной берлоге? Как это мило. Ну, и что мне еще нужно?

– Туфли получше, – очень серьезно посоветовал ей Ульрих. – Контактные линзы. Кредитные карточки. Парики. Пудра. Хоть какой-то немецкий. Карта города. Еда. Вода. Хорошая, теплая постель.

Они вышли из метро в Швабинге. Ульрих привел ее в полуподвал четырехэтажного дома двадцатого века, выстроенного из дешевого уродливого желтого кирпича. Кто-то аккуратно снял электропроводку, здание превратилось в развалины. Ульрих поднял масляную лампу со шнуром у входной двери.

– Ты не должна впускать в подвал санитарных инспекторов, – объяснил он ей. Они не стали подниматься на разболтанном лифте, а взобрались по темной, плохо пахнущей лестнице. – В службе социальной помощи работают упрямые скоты. Очень храбрые. А вот мунхенские полицейские хоть куда и потому ленивые. Хотят, чтобы машины работали за них. Но им трудно спрятать прослушки в подвале без электричества.

– А сколько человек живет в этой дыре?

– Человек пятьдесят. Приходят, уходят... Мы анархисты.

– И все молодые?

– Умираем к сорока годам, – сказал Ульрих по-английски и улыбнулся. – Они называют нас молодыми. Старикам подвалы не нравятся. Ни свобода, ни уединение им ни к чему. Они желают жить со своими воспоминаниями, пылесосами, креслами-качалками, наличностью, мониторами и охранной сигнализацией. Короче, им нужен комфорт. Настоящие старики никогда не живут в подвалах или в таких вот лачугах. Им это ни к чему. – Ульрих опасливо огляделся по сторонам. – Одна из многих потребностей, в которых они больше не нуждаются.

– Ульрих, у тебя есть родители?

– У каждого человека есть родители. Иногда мы от них сбегаем. Вольно или невольно. – Они добрались до площадки на третьем этаже, и он поднял шипящую лампу, чтобы получше рассмотреть ее лицо. Вид у него был озадаченный. – Не спрашивай меня о родителях, а я не стану спрашивать о твоих.

– Мои уже умерли.

– Тебе лучше, – отозвался Ульрих, продолжая взбираться по ступенькам. – Мне было бы тебя жаль, но я в этом не уверен.

Они поднялись на верхний этаж и отдышались. Вошли в прохладный холл с пустыми стенами, изрисованными граффити. Надписи были грубыми, вызывающими и весьма политизированными, написанными крупными аккуратными буквами. Многие были на английском. «Покупка новой машины сделает вас суперсексуальным». «Чем больше потратишь, тем больше получишь».

Ульрих открыл старый замок металлическим ключом. Дверь с громким скрипом отворилась. Комната была темной, промозглой, пахло какой-то дрянью. Ободранные стены завешаны одеялами. Вся обстановка свидетельствовала о полном запустении, здесь могли спокойно жить только мыши.

Ульрих захлопнул дверь и запер ее на засов.

– Разве это не роскошь? – воскликнул он, голос его эхом отозвался в пустом затхлом пространстве. – Настоящая берлога. Хотя, конечно, не совсем законная. Но здесь нас никто не обнаружит, это исключено.

– Тогда неудивительно, что тут так пахнет.

– Сейчас все будет в порядке, запах будет как надо. – Ульрих зажег несколько ароматических свечек. Комнату наполнил восковой привкус тропических фруктов – ананасов и манго. Майа усомнилась, пробовал ли Ульрих когда-нибудь ананасы и манго. Очевидно, отсутствие непосредственного опыта и придавало запахам столь манящую экзотичность.

Романтическое мерцание свечей позволило Майе разглядеть вонючие углы и закоулки.

– Да у тебя здесь целый склад электроники, даром что ты живешь без электричества.

– Все необходимое, – кивнул Ульрих. – Вышло так, что я обитаю в этом логове с тремя другими господами и у нас вкусы одинаковые. Мы решили, что этот склад нам пригодится.

На провод, свисавший с потолка, он повесил фонарь, и тот начал медленно раскачиваться. По стенам поплыли тени.

– Мы тут не живем. Нельзя же все это хранить у кого-то дома. Здесь надежнее. Ведь любая законная коммерческая операция усложняется из-за валюты, чья ценность зависит от времени вклада, сети информаторов, всеохватной системы наблюдения и других средств геронтократического подавления. Вот мы и пользуемся этой комнатой как общим складом. Иногда водим сюда девушек.

– Но здесь настоящий хаос! Просто фантастический! Я могу это заснять?

– Нет.

Она изумленно осмотрела безобразную груду вещей: сумки, обувь, спортивные принадлежности, магнитофоны, кое-как сложенная одежда, ворох туристского снаряжения, явно украденного.

– Это место – настоящий архив. У тебя есть какие-нибудь сенсорные наладонники, которые были бы способны распознать жестовый пароль и перенести меня во дворец памяти, построенный в шестидесятые годы?

– Прошу прощения, дорогая, – откликнулся Ульрих, – не понимаю, о чем это ты. – Он подошел к ней, раскрыв руки для объятия.

Они стали целоваться как одержимые. В комнате стало намного теплее, но не настолько, чтобы можно было рискнуть раздеться.

– А где бы мы могли лечь?

– Тут есть спальный мешок. Я стащил его у лыжника, он очень теплый. В нем хватит места для двоих.

– О'кей, – сказала она, высвобождаясь из его крепких объятий. – Я хочу это сделать, и ты знаешь, что я хочу это сделать. Но мне кажется, что ты-то к этому не слишком стремишься. Вот поэтому у меня есть несколько условий. Идет?

Ульрих приподнял дуги своих бровей:

– Условия?

– Да, Ульрих, условия. Условие первое: тебе обо мне ничего не известно – ни кто я, ни откуда приехала. И ты даже не станешь выяснять.

– Мне нравится твоя мысль об условиях, дорогая. В этом есть что-то забавное.

– Условие второе: ты не должен хвастаться обо мне своим чертовым дружкам. Ты вообще обо мне никому слова не скажешь.

– Очень хорошо. Я и правда не стукач. Таковы два правила, но... – Ульрих сделал паузу. – А ты быстро расширяешь концептуальное пространство.

– Третье условие. Я готова оставаться в этой дыре до тех пор, пока ты от меня не устанешь и не убедишься, что я не замерзла до смерти. Ты будешь следить, чтобы я нормально питалась.

– Лучше мы поработаем над этими предложениями потом, попозже, – произнес Ульрих. – Они довольно смелые. Но как бы то ни было, я способен выполнять не более двух правил сразу даже в самых благоприятных обстоятельствах.

Она подумала и поняла, что в сложившейся ситуации его слова вполне разумны. Майа забралась в спальный мешок вместе с ним. Они разделись и обнялись. Нежные ласки и поглаживания вскоре сменились решительными действиями. Казалось, что все это длилось и длилось, но в действительности прошло лишь восемь минут, которых хватило с лихвой.

Когда он кончил, она села, не вылезая из спальника. В украденном у лыжника мешке была пестренькая подкладка. В нем стало тепло, как в печке.

– Было очень приятно. Мне очень понравилось.

– Я тоже получил удовольствие, – галантно признался Ульрих. После того, что между ними произошло, он несколько сник и не мог прийти в себя, точнее, в то состояние, к которому отнюдь не стремились его гормоны.

У нее давно не было любовной связи с мужчинами, и она еще не знала, как он поведет себя в ее обществе. Зрелище оказалось трогательным и вроде бы знакомым. Много десятилетий тому назад ей удалось понять особенности мужской психики. Майа с удовольствием поцеловала бы его еще раз, но если он оправился от волнения, то, наверное, захочет сейчас же съесть сандвич или его сморит сон.

– Я принесу тебе что-нибудь вкусное, – предложил Ульрих. Он был точен и четок, как машина. – Что бы ты хотела съесть?

– Ну, что-нибудь коллоидное. Комплексное и с триптофаном.

– Прости меня, я не понял...

– Все что угодно, только не овощи и не мясо.

– О'кей. – Ульрих быстро оделся и задорно подмигнул ей: – Мне нравится, когда на девушке ничего нет, кроме наушников с переводом. От этого зрелища жизнь сразу становится лучше. – Он вышел. Майа услышала, как он закрыл за собой дверь.

Ее нисколько не смущало, что он запер ее в этом логове. Она тут же поднялась и энергично занялась уборкой. От беспорядка ей было очень плохо.

Майа приостановилась, обнаружив небольшой, конечно украденный, телевизор. Настоящие телевизоры, со множеством каналов, без клавиш и с непременным смешным пультом управления, давно стали диковинкой. Она сама долгие годы собирала такие забавные раритеты, роясь в огромных кучах отстоя телевизионной культуры двадцатого века. Но потом нашла для себя более нелепые си-ди-ромы и другие медийные средства.

Майа попыталась наладить телевизор. Однако внутри не было батареек.

Она принялась искать и вскоре поняла, что все устройства в этой комнате были без батареек. За исключением, конечно, недавно украденных, все еще лежавших у нее в сумке. Она вынула батарейки из трубки мобильного телефона, вставила их в интерфейс и включила телевизор. На экране появилась картинка немецкого ток-шоу. Его вел огромный сенбернар. Рядом с ним сидела актриса. Майа продолжала убирать комнату, одним глазом глядя в телевизор и слушая вполуха.

– У меня проблема с чтением, – пес легко и свободно говорил по-немецки. Это был настоящий сенбернар с бело-рыжей шерстью, элегантно одетый. – Научиться говорить лишь одна из проблем, и с ней при нормальной проводке справится любая собака. А вот чтение – совершенно иной уровень семантического познания. Спонсоры сделали все, что смогли, и тебе, Надя, это хорошо известно. Однако я должен признаться здесь, перед камерой, что чтение – очень серьезное испытание для любой постсобаки.

– Бедный малыш! – с искренним сочувствием воскликнула актриса. – Но стоит ли к этому стремиться? Ведь говорят, что мы, так или иначе, живем в постлитературную эпоху.

– Всякий, кто это утверждает, глубоко ошибается, – мрачно и с достоинством заявил пес. – Гёте, Рильке, Гюнтер Грасс, Генрих Бёлль. Достаточно назвать только эти имена.

Майю очаровал костюм актрисы: прозрачный военный мундир, прозрачная же зеленая пижама и парашютный сатиновый свитер. Ее четко очерченное лицо напоминало камею, но волосы были ужасны. Эти волосы заслуживали докторской диссертации по инженерному конструированию.

– Мы все живем в этой эпохе, – трагическим голосом произнесла актриса. – Когда думаешь, что они могут с нами сделать сейчас, сегодня, завтра, – эти зловещие духовные сферы, в которые они готовы поместить людей, чтобы устроить рейтинговое зрелище. Да к тому же весь этот сброд в Сети, эти вонючие папарацци... Но знаешь, Аквинат, я хочу сказать, – ты собака. Мне известно, что ты собака. Это не секрет. Но поверь, я не кривлю душой, именно на твоем шоу я чувствую себя счастливой.

Зрители дружно зааплодировали.

– Очень мило с твоей стороны, – отозвался пес и завилял хвостом. – Я ценю это больше, чем в силах выразить. Надя, расскажи нам об этой истории с Кристианом Манкузо. Что там случилось, как все было?

– Ладно, Аквинат, специально для тебя, – ответила актриса. – Я никому не хотела об этом говорить. Дело было так. Кристиану и мне уже за шестьдесят, мы отнюдь не молоды. Конечно, мы вместе работали над проектом для компании «Гермес-кино». У нас был контракт на шесть недель. Мы отлично сработались, я привыкла к его обществу, мы повсюду появлялись вместе, обедали, обсуждали сценарий. И как-то вечером Кристиан обнял меня и поцеловал! Это было так неожиданно для нас обоих. Хотя, конечно, очень приятно.

– Naturlich, – согласился пес.

– И в конечном счете мы решили пройти курс лечения гормонами. Но из-за секса возникли проблемы, и весьма существенные. Эксперимент оказался очень интересным и содержательным, можно было лишь изумляться. Теперь, когда все позади, признаюсь, лечение пошло мне на пользу. Оно помогло раскрыться моим творческим возможностям. Я была в восторге от этого. Ну, наверное, это слишком сильно сказано. Но знаю, что Кристиан тоже остался доволен.

– А как ты узнала? – принялся допытываться пес.

– Женщинам это известно, вот и все. Очевидно, это был самый глубокий эротический опыт в моей жизни. Я делала вещи, на которые никогда не решилась бы в молодости. Когда ты молод, секс для тебя много значит. Ты серьезно относишься к нему, делаешь все как полагается.

– Расскажи нам поподробнее, – предложил пес. – Расскажи сейчас, пока ты еще в настроении.

– Ну что ж, если ты хочешь услышать подробности... Мы любили переодеваться. Переодеваться в постели. – Она ослепительно улыбнулась. – Ему это тоже очень нравилось, и мы наслаждались этой игрой. Мы были ею опьянены. Гормональный всплеск и некоторые аномалии. Можешь посмотреть медицинские документы, если не веришь моим словам.

– Переодеваться? – скептически переспросил сенбернар. – И все? Мне кажется, это совершенно невинная забава.

– Послушай, Аквинат. Мы с Кристианом профессионалы. Ты даже не представляешь себе, на что способны профессионалы, когда они переодеваются. Они такое могут придумать!..

Зрители заулыбались, явно ожидая какой-то остроумной реплики.

– И что же потом случилось? – задал вопрос пес.

– Примерно через полтора года, – снова заговорила актриса, – не помню точно, потому что мы оба устали и потеряли счет времени, наш курс закончился. Кристиан прошел свою обычную проверку, и у него обнаружилась киста. Виной тому были гормоны. Он решил, что нам пора остановиться. Конечно, я сделала то же самое. И пришел момент, когда мы оба словно сил лишились. Никакой энергии у нас уже не было. Мы стали, как бы точнее выразиться... стесняться друг друга. И с тех пор даже не пытались и встречаться.

– Жаль... – заметил пес, следуя правилам игры.

– Когда тебе тридцать лет, то быть может... – возразила актриса. – Но в шестьдесят... это не так обидно.

Раздались жидкие хлопки. Актриса была возбуждена.

– У меня с ним до сих пор прекрасные отношения! Правда! Я всегда готова работать с Кристианом Манкузо. И над любым проектом. Он отличный актер. Настоящий профессионал! Я не испытываю ни стыда, ни смущения от нашего неудачного эротического эксперимента. Он был полезен нам обоим. И искусству в целом.

– Ты бы согласилась его повторить?

– Что же... Да. Возможно. Но скорее всего, нет. Нет, Аквинат. Позволь мне быть до конца откровенной. Нет, я бы никогда не сделала этого снова.

Дверь с грохотом открылась. В комнату вошел Ульрих и что-то сказал по-немецки. Переводчик в наушниках включился между разговором по телевизору и репликой Ульриха. Приборчик не мог решить, когда следует привлечь внимание пользователя, и потому замолчал.

Майа выключила телевизор. Переводчик снова заработал. Он негромко попискивал, произнося отдельные слова.

– Надеюсь, что китайская еда придется тебе по вкусу, – обратился к ней Ульрих.

– Да, мне нравится китайская кухня.

– Так я и думал. Тут кусочки непонятно чего. Идеальное блюдо для калифорнийцев. – Он подал ей картонную коробку и палочки для еды.

Они уселись на холодном полу и принялись есть. Он осмотрел комнату.

– Ты передвинула вещи.

– Я прибралась.

– Какое же ты сокровище, – похвалил ее Ульрих, продолжая жевать.

– Почему ты хранишь весь этот хлам? Ты давно мог бы его продать.

– Это не так легко. Ты можешь продать батарейки. Для батареек всегда найдется покупатель. А остальной товар слишком опасен. Лучше подождать, пока выветрится запах.

– Ты и без того долго ждешь. Здесь уже все портится, пылится и полно мышей.

Ульрих пожал плечами.

– Мы собирались завести кошку, но здесь никто постоянно не живет.

– Зачем же вы грабите людей, если не хотите продавать украденное?

– Нет, мы продаем, мы продаем! – горячо возразил он. – Иметь при себе хоть немного денег никогда не помешает. – Он взмахнул палочками. – Но для нас это не главное. Не основной мотив. Мы просто хотим вывести из себя геронтократов, этих зарвавшихся буржуев.

– Понимаю, – иронически проговорила она.

– Деньги еще не все в жизни. Недавно мы с тобой занимались любовью, – торжествующе напомнил ей Ульрих, – почему же ты не попросила у меня денег?

– Не знаю. Видимо, я почувствовала, что этого не стоит делать.

– Может быть, тебе следовало попросить деньги. Ты нелегалка. Но я-то европейский гражданин! Они меня кормят, они дают мне кров, они дали мне образование, они даже развлекают меня, и все совершенно бесплатно! Они смогут подыскать мне какое-нибудь дело, полезное для жизни и здоровья, например прополку сорняков. Скажут, чтобы я рубил деревья, расчищал леса и тому подобную чушь. Я ворую не от голода, не для того, чтобы выжить. Я стал вором, потому что у меня взгляды другие.

– А почему ты не борешься с ними в открытую, если ты такой радикал?

– Я хочу бунтовать, чтобы им стало стыдно, чтобы они растерялись, а я бы ничем не рисковал и не тратил силы. Так что грабить туристов – отличный способ.

Майа доела свой китайский протеин и поглядела на Ульриха.

– Не думаю, что ты на самом деле так думаешь, Ульрих. По-моему, ты крадешь, потому что ты одержимый. И еще мне кажется, что ты нагромоздил этот хлам, потому что не в силах расстаться ни с одним из этих трофеев.

Ульрих бросил палочки в картонную коробку. На его загорелой молодой шее выступили пятна.

– Ты очень проницательна, моя дорогая. То же самое мне скажет школьный психолог. И что же?

– А то, что все это, может быть, и неплохо, но мне это не нравится. Вот что!

Ульрих скрестил руки:

– А что тебе надо, моя мышка?

– Туфли получше, – процитировала она. – Контактные линзы. Кредитные карточки. Парики. Пудру. Хоть какой-то немецкий. Карту города. Еду. Воду. Хорошую теплую постель.

– У тебя отличная память, – подмигнул ей Ульрих.

– Когда речь идет о том, что случилось совсем недавно, – уточнила она. – И еще я не отказалась бы от фальшивого ID.

– О подделке ID и думать забудь, – пробурчал он. – Наши ищейки давным-давно справились с фальшивками. Ты с большим успехом сумеешь подделать Луну.

– Но мы можем распродать этот ненужный хлам и что-нибудь за него получить.

– Возможно. Наверное, – сказал он по-английски. – Ты меня дразнишь. Ты говорила о своих великих планах. До того, как мы стали любовниками.

Она ничего не ответила. Майю растрогало, что он назвал их «любовниками». Его слова свидетельствовали о юношеской готовности к самопожертвованию, и она решила больше с ним не хитрить, хотя это не составило бы никакого труда.

Она методично жевала. Ее выразительное молчание, казалось, проедало Ульриха насквозь, словно капли кислоты.

– Ладно, я подумаю и попытаюсь это продать, – успокоил ее Ульрих, явно понимая, что лжет. – Есть кое-какие способы, можно будет попробовать. Хорошие способы. Интересные. Но все это нелегко. И рискованно.

– Позволь мне тоже рискнуть, – тотчас подхватила она, сразив его наповал этим заявлением. – Зачем тебе рисковать? Это недостойно тебя. Я вижу тебя в замечательной роли безымянного вдохновителя преступления. Европейский сумасшедший преступный гений. Ты когда-нибудь смотрел фильм «Доктор Мабузе-игрок»?

– О чем ты бормочешь, черт побери?

– Это очень просто, Ульрих. Я хочу рискнуть. Я люблю риск. Я живу ради риска.

– Это замечательно, – отозвался Ульрих. И загрустил.

Она провела в Мунхене два дня, проехала в метро по украденному билету, познакомилась с городом. Больше всего ей понравился район в нижней части Мунхена под названием Виктуалиенмаркт. Когда-то, в давние времена, там находился большой рынок, но он давно превратился в торговые ряды для детей и туристов, и покупатели, как правило, расплачивались там наличными. Вокруг по-прежнему торговали кое-какой едой, вроде встречающихся на каждом шагу знаменитых мунхенских белых сосисок, но они были главным образом местной достопримечательностью для туристов.

Город заворожил Майю. Она обмирала при виде хорошей косметики. Майа попыталась воспользоваться старой густой массой – не то крем, не то крем-пудра, – обнаруженной в краденных Ульрихом сумках, в одной даже нашла скверный дешевый парик. Но все это не было ей к лицу. Ей нужно было самой принимать решения, выбирать то, что больше ей шло, – более яркие, вызывающие, энергичные тона. В Виктуалиенмаркт ей попалось на глаза множество уличных торговых палаток с неизвестной немецкой косметикой. Она продавалась за наличные. Губная помада – mit lichtreflektierend Farbpigmente. Очень modernziegen. О so frivol! Radikates Lifting und Intensivpeetings. Der Kampf mit dem Spiegel. O so femini! Schonheits-coctail, die beruhigende Feuchtigkeigkeitscreme. Revitalisirende! Die Wissenschaft der Zukunft! Die Eleganze die neue Diva!

Fur den Kopper, для тела, eau essentielle, le parfum. Духи были чудодейственным средством. Ей был знаком аромат настоящих французских духов, когда-то шестьдесят лет назад по особому случаю, для вечеринки, она воспользовалась ими. Припомнившийся запах потряс ее, радость от узнавания буквально ошеломила. Она чуть сумку не выронила. Elixier des Lebens! Некоторые флаконы она сфотографировала. И сумела украсть одну коробочку.

На третий день Ульрих посадил ее в украденную машину, с ней была вместительная сумка, доверху набитая разными вещами. Они выехали из города в направлении Штутгарта. Майа надела свой жакет, теплые облегающие спортивные брюки и шикарные краденые кроссовки. На ней был новый парик, пышный и белокурый. На шее яркий красивый шарф. Надела темные очки. Румяна, тушь, наклеенные ресницы, губная помада, корсет, наманикюренные ногти на руках и ногах. Крем для ног, питательный крем и крем тональный, духи помогли ей вновь почувствовать себя той, что была внутри нее, той, кого звали Миа. Когда это ощущение окрепло, она поняла, что может смело действовать.

День выдался холодный и дождливый.

– Эту тачку спер мой приятель, – сказал Ульрих. – Кое-что в ней починил. Конечно, я бы мог нанять машину вполне законным путем, но подумал о нашем грузе и цели поездки. Меня немного беспокоит маршрут – все эти задворки и окольные пути. Вдруг им взбредет в голову исследовать память машины. Так что краденый глупый драндулет для нас безопаснее.

– Naturlich.

Он был таким забавным. Она очень скоро к нему привыкла. Секс с Ульрихом каждый раз был словно потеря девственности. Она испытывала то же неявное презрение к партнеру и ту же скрытую победоносную радость от расставания с собственным детством. Секс походил на сон, смешной, причудливый, с полезным набором упражнений. Будто внутри нее одно громоздилось на другое. Секс обострял чувство одиночества, и, когда все кончалось, обогатив ее опыт, ей хотелось с облегчением вздохнуть. Стоило им заняться любовью, как Майа не могла избавиться от ощущения, словно у нее меняется кожа. Они провели вместе три дня, и это случилось раз десять. Словно весь прожитый опыт был отменен и она обновилась, как змея, которая сбросила кожу.

– Если бы мне удалось разобрать эту штуковину, потом собрать ее своими руками, а потом ездить на ней, – задумчиво произнес Ульрих. Они проезжали через старые мунхенские пригороды, постепенно исчезающие из виду. – Такая работа возбуждает.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒