Часть вторая 4 страница

Думали пермяки, что этот переход будет легче. Но ничего не дается без утрат и труда. Даже летом идти по тракту тяжко и нудно, не одна рубашка сопреет от дождей и пота, десятки лаптей разобьются вдрызг. Однако в эту зиму детей умирало меньше…

Но вот волки наглели. Это были крупные сибирские волки. Они даже днем не боялись показаться людям на глаза. Норовили напасть на воз, который приотстал от обоза. Ночами ставили караулы. Караульщики стучали в тазы, доски — отпугивали зверей. С ночлегом так же было трудно, как и в первую зиму: на постоялых дворах не протиснуться. Снова ставили палатки у кромки тайги, где дров больше. Научились, старались ставить палатки за ветром, в затишье.

О стае волков — эта будто пришла с севера Сибири — говорили страшное: на пути своем разорвала мужика, зарезала коня, напала на обоз вятичей и тоже угнала двух коней.

Фома купил Лариону ружье. Ружье доброе — винтовка с восьмью нарезями, било на двести сажен с большой точностью. Но заряжалась та винтовка с дульной части. Хлопотное дело. Сначала надо было насыпать порох на полку, придавить его подушечкой, чтобы не отряхнуть, потом засыпать мерку пороха в ствол, забить пыж деревянным шомполом, затем смазать ствол изнутри маслом, забить пулю. Но не абы как: если прибьешь пулю к пыжу плотно, то ружье при выстреле обвысит, слабо — обнизит. Винтовка тяжелая, приходилось ставить на сошки.

Ларион несколько раз стрелял в волков, если они подходили на выстрел. И вот снова он долго и кропотливо устанавливал ружье, волки за сто сажен. Взвел наргонь, прицелился. Все замерли. Бабы даже уши пальцами позатыкали. Нажал на спуск, курок чиркнул по острому кремню, сыпанули искры. Но осечка. Поправил кремень, снова изготовился к выстрелу. Рыкнул выстрел, вонючим порохом обдал людей. Волк заметался на снегу, остальные бросились в лес.

С ревом, рыком бросились мужики к добыче, утопая выше колен в снегу. Наша взяла. Ларион не побежал. Не пристало охотнику бежать сломя голову за такой добычей. Гордый ждет, когда бросят к его ногам волка. Жаль, что отдали Григорию брошенное им ружье, теперь бы тоже сгодилось.

В Сибири винтовки в цене: самая лучшая стоит пятьдесят рублей. Где таких денег набрать. У Лариона винтовка средней цены, но тоже ладная.

Ларион важничал в своих охотничьих доспехах. Смотрелся внушительно — при своем малом росте. Широкий ремень через плечо, на нем подвешен рог с порохом, тут же заткнуты готовые заряды с порохом, есть заряды-" скороспелки", они уложены в костяные трубочки, эти на случай крайней опасности. Есть там же прокатные пули. Их не забивают шомполами, а просто опускают в ствол, тоже при крайнем случае. Такие пули, на охоте, охотники держат во рту. На том же ремне сумка с пулями, пыжами, запасными кремнями.

Доспехи не из легких, но Ларион не снимал их с себя. Ружье тоже нес на себе, сошки только лежали на санях. Спал в обнимку с ружьем, а не с Софкой.

Волки скоро поняли, на каком расстоянии их может достать пуля, близко не подходили, маячили вдали. Перестали они бояться грохота тазов и досок. Их глаза можно было видеть за кострами, две холодно светящиеся точки.

Однажды к вечеру сорвался ветер, порыжело солнце, застонала тайга. Пермяки свернули в лес. Начали готовиться к ночлегу. Феодосий приказал крепче привязать коней, коровенок.

— Чует мое сердце, — сказал он, — что нонче волки нападут. Ларька, тебе стоять на часах. Митяй тебе в пару, чуть что, стреляй. Мужики, готовьте больше смолин.

— Надо положить больше костров вокруг табора, — советовал Пятышин — Огня каждый зверь боится.

— Не всякий, — рассудил Феодосий — Голодный зверь — бешеный зверь. Потому примеряйте по силе дубинки и будьте готовы к бою.

— Братцы, отдадим на закусь волкам Митяя. Пусть они похрамустят его костями, — не унывая, хохотал Воров-старик.

— Лучше Марфу!.. В Марфе до восьми пудов будет. Вот уж погужуются.

— Марфу нельзя. Марфа, чуть что, нас же, сопляков, защитит. Одна сотню казаков разгонит. Да и на другое дело может сгодиться…

— А ну, нишкните! Без Марфы давно бы вы подохли, разлетаи, — рыкнула Марфа, вытесывая себе дубину чуть ли не из целой березы — Вот этим колом пройдусь по вашим хребтинам, сразу захрипите!

Лагерь притих, насторожился. А ветер выл, метался, шальной, между деревьями. Люди не спали: затаились бабы, мужики, у каждого дубина, под руками смолье для факелов. Бой будет, бой должен быть. Голодные люди — и злые волки. Чья возьмет? Ларион и Митяй поддерживали костры, зябко водили плечами, поглядывали в тайгу. За кустами и деревьями волки, пока невидимые, крались к огню.

Ларион перестал стучать в таз, сел на бревно, пытал Митяя:

— Степан Воров собирается ли жениться на Любке?.. А?

— Откель мне знать. На мой погляд, они уже давно оженились.

— Благословения еще не просил у тебя?

— Да нет еще.

— Смотри, кабы не случилось так, как со Стешкой Силовой. Ты уж не мешкай, нажимай на будущего зятя. Как? Скажи Марфе, она живо окрутит их. Хошь, позову Степана?

Ларион привел Степана.

— Ну, Степан, ответствуй нам, баловался ли ты с Любкой?

— Дык ить…

— Не дыкай, а дело говори.

— Отдайте за меня, дядя Митяй, Любку.

— Отдаю, — махнул рукой Митяй и насторожился: — Тиха, кажись, волки. Ларька, стреляй! Вона волки прут.

Ларька выстрелил. Захрапели кони, заревели коровы и начали рваться с привязей. После выстрела один из волков ткнулся головой в снег, остальные не остановились, лавиной шли на людей. А лагерь уже был на ногах. Люди совали смолины в костер, они тут же вспыхивали. И дружно, скопом бросились навстречу волкам. Впереди всех Марфа с дубиной. Волк прыгнул на нее, короткий взмах, и волк покатился с раскроенным черепом. Еще взмах — еще один серый с воем откатился к костру. Мечутся факелы. Стон, рев, вой, удары дубин. Волки прянули назад. Люди неслись за ними, угорелые, ошалелые от схватки, метали в зверей горящее смолье, тонули в снегу.

Ветер притих. Еще сильнее и жарче пылали костры. От дыма и огня стала красной луна, чуть поблекли звезды. Мычали коровы, храпели лошади — волновались. Люди радовались победе, пересказывали, у кого как было. Одна Марфа молчала, она смотрела на всех, как мать вселенская, и тихо улыбалась. Зачем хвастать, ведь убито всего три волка, два из них Марфины. Волки проучены ладно, не скоро нападут на табор, так думали победители…

Потрескивала от мороза тайга. Бурно гудели дрова в печурках. Ушли волки. Лагерь уснул, утомленный и спокойный. А зря. Забыли люди себя, забыли, как голод гнал их на смерть, на отчаянное безрассудство. Почему бы зверям не пойти на такое? Почему?

Вот хрустнул снег под лапой, волки зашли из-под ветра. Кони пока не чуют их запаха, не слышат даже осторожных шагов.

Митяй вышел до ветра. Караул-то сняли. Зевнул, перекрестил рот — и чуть не упал от страха. В нескольких шагах от него стоял волчина! Блестели глаза, скалились зубы. Костры притухли, лунный свет лениво бежал по снегу. Митяй прянул в палатку и заорал, что есть мочи:

— Волки! Волки снова пришли!

Загомонил табор, сонные люди выскакивали на снег. Ларион выстрелил, но промазал. Волки бросились на коней. Порвала привязь Митяева кобылица, метнулась в тайгу. Звери бросились следом. На крик людей они не обращали внимания. Свое взяли. Но и люди не хотели отдавать своего, бежали за волками, орали, гремели кто во что. Но все тщетно. Волки угнали лошадь.

Люди вернулись назад. Вздыхали, пожимали плечами, старались не смотреть в глаза друг другу. Пусть лошадь и считалась Митясвой, но работала она на всех.

Снова у костров караульщики, но волки теперь уже ушли насовсем.

Над тайгой занимался рассвет. Тихий, морозный. Ветер ушел за горы. Потрескивают кедры, шумно дышат люди.

— Такого я еще не видывал, чтобыть волки вдругорядь напали, — сказал Феодосий.

— Пото и напали, что Ларька убил суку. За нее отомстили. Без суки-вожака разбредется стая, — ответил Воров, показывая людям добытую волчицу — Помните мой сказ, когда дома на меня напали волки? Пошто я жив остался, а пото, что волчица жрать меня расхотела, лишь помочилась мне на голову, кою я закрыл руками, и увела стаю. У них всему голова — сука, — заливал Иван Воров, теребя заиндевелую бороду-лохматень — Нельзя было трогать волчицу.

— Откель мне знать, кто это был, волк аль волчица, — вяло отбивался Ларион — Может, поначалу надо было под хвост заглянуть, а уж потом стрелять?

— Ладно, утренничаем и трогаем. Иване, свежуй волков, шкуры купцам продадим, авось возвернем лошадь. Хорошие шкуры! Ночи, волчьи ночи! Светитесь вы голодными глазами зверей, прыскаете потерянной звездочкой одинокого костра среди тайги, катитесь по горбатой земле, несете холод и тревогу…

Обоз остановился в Рассошихе. Деревня большая, богатая, судя по крепким воротам и домам. Здесь жили семейские староверы. Они радостно приняли ссыльных. Да еще попричитали: мол, куда вас гонят, сердешных, померзнете, дальше еще лютей будут морозы, детей сгубите. Напоили чаем, духмяным хлебом угостили. Добрые люди, жалостливые люди.

Но Феодосий недоверчиво отнесся к такому приему, караулы у возов и коней не снял. Митяя, как самого дюжливого к морозу, поставил сторожить муку. Ее было пять возов на всю общину.

Митяй пришел к возам, завернулся в тулуп, лег в сани и скоро сочно захрапел. Спит крепко; если уж может спать на ходу, и стоя, то в тулупе и дурак выспится. Сторожит Митяй самое дорогое, что может быть у пермяков. Великое богатство сторожит. Это сытность, надежда. Заварят бабы затируху или болтушку, напекут лепешек, и душа не болит. В брюхе сыто, — значит, и телу тепло.

Митяй сквозь сон слышал, как скрипели чьи-то шаги, чувствовал, будто его куда-то везут. Проснулся, высунул голову из тулупа, сонно закричал:

— Кто тут балуется? Вот стану да как пыльну из ружья, то знать будете!

— Батюшки, дэк ить тута человек! Тикайте, люди!

Митяй долго соображал, где он. Понял, что случилась беда, муку прокараулил, поднял крик. А Феодосий уж ревел во дворе, что муку украли. Митяя тоже.

— Митя-а-а-ай! — громче испуганной коровы орала Марфа.

Митяй надсадно волок воз, единственный воз, чтобы упасть в ноги людям, выпросить прощение за оплошку.

Да что уж теперь, бей Митяя, ори на Митяя — не поможет. Бросились пермяки по дворам, начали расспрашивать, не видел ли кто возов с мукой, но хозяева пожимали плечами, откровенно усмехались в растерянные лица, замочаленные бороды.

Опустились плечи у пермяков, враз запали глаза: ведь без муки, без хлебного — смерть! А в Сибири зимой легче купить пять возов мяса, чем пуд муки.

— Поймите, люди-и-и-и, ить без хлебного пропали мы! Отдайте муку. Пошутковали, и будя.

— А каки могут быть шутки? Хлеб увезли всерьез, — смеялись рыжие, синие, зеленые, карие глаза.

— Как же нам быть?

— Чего не знам, того не знам. Худой сторож был. Побила Марфа Митяя. Броситься бы и мужикам на Митяя, излить горе в дикой злобе. Пустое…

— Боже, ну что теперича делать? Денег нет, на лопотину пустили, Фома, могет быть, ты раскошелишься?

— С чего? Тоже больше половины растряс. Дотянем до Красноярска, там и подумаем, — жевал рыжий ус Фома, хмурился.

— Э, зряшно вы мечетесь, мужики, пропала ваша мука, — на свой манер утешала пермяков старушка — Вона, нюхайте, от каждой избы блинами пахнет. Из вашей муки пекут. Наше село издавна славится воровским, хоша мы и молимся богу. У тамбовцев украли половину коней, у вятичей хотели украсть воз муки, но обмишулились и украли воз с лаптями да с железом. Одних оставляют без коней, других без обутков, вас без хлебного. Плохи наши люди. Шибко плохи. Украли, и пожаловаться вам некому, потому все здесь заодно, даже урядник.

— Бабушка, покажи нам воров!

— Ха-ха-ха! Да вот она, вся деревня, перед вами. Все воры. Это же не люди, а гужееды.

— А тебе-то дали аль нет муки?

— Как же не дали, знамо дали, две меры отвалили. Откажись я от той муки, то седня бы сунули головой в прорубь. Коль что, и свово не пощадят. Поезжайте, бог поможет…

Снялся обоз. Над обозом настороженная тишина. Не кричат на коней мужики, не судачат бабы, молчат и дети. Горе неутешное, горе-злосчастье. Остался возок муки, да и тот неполный, на полмесяца, врастяжку, хватит. А там хоть все ложись и помирай.

Фома ехал позади обоза на коне, злой, хмурый. Он и в доброе-то время редко улыбался, а тут и вовсе озверел, ушел в себя. Все беды его от мужиков, и бунты, и ссылка. А тут еще муку украли. И выходит, что мужик мужику не добрый дядя, а волк сибирский.

Поднял глаза Фома, зло прищурился, увидел у скирд соломы табун гулевых коней. Добрые кони. Стегнул плетью жеребчика, обошел обоз, догнал Феодосия, крикнул:

— Иди на час! Дело есть!

Показывая кнутовищем на табун, Фома в чем-то долго убеждал Феодосия.

— Нет, нет, ты сдурел, Фома! Нельзя такое творить! Там и сторож есть. Вона кибитка стоит.

— Чепуха! Чуть что, и сторожа торкнем. Они не пожалели нас, наших детей, пошто же мы жалеть должны. Не думай, мне не жаль своих денег для общего дела. Нет. Но эту свору надо проучить.

— Надо с мужиками посоветоваться. Так просто, с кондачка неможно решить, — начал сдаваться старик.

Собрались мужики на совет. Нечестивый то был совет. А что делать? Фома твердо сказал:

— На обиду надо отвечать тем же! Не погибать же нам в дороге. Ну наскребу я денег на воз-другой, а дальше че? У нас взяли, мы возьмем свое! — рубил Фома.

— Дело говорит Фома, — согласился Пятышин — Палка завсегда бывает с двумя концами. Собирай, Фома Сергеич, ватагу.

— Мне пяток смелых парней, и будя. Пойдет мой Ларька, Степка, Ромка, Ивана прихватим… Василиса, открывай мой сундук, доставай купеческий наряд. Сергей Аполлоныч, беру с собой твою кошевку, вид должен быть купеческий. До Красноярска нам осталось полтора дня ходу. Мы же налегке, то и за ночь добежим — Глаза у Фомы горели недобрым огнем. Помолодел, распрямился, от этого чуть вырос, крутит усы, оглаживает бороду.

— Ждать будете нас под городом! Ну, с богом! — махнул Фома.

Обоз ушел. Фома с ватагой зашли в лес, грелись у костров. Наблюдали за табуном. Ночью выехали из леса…

За горой выли волки. Копошились в небе звезды. Мела поземка.

— Почему волки не нападут на табун? — спросил Степан Воров.

— Ежли в табуне хороший жеребец, и сто волков не страшны. Кони их разгонят, залягают, затопчут. Пахнуло дымком.

— Ларька, ты держи сторожа на мушке. Зря не стреляй. Ежли вылезет из своей конуры, то пыльни, мать ему так! Ребята, отжимайте осторожненько табун к лесу. Я осторожно подъеду и заарканю жеребца.

— Тятя, я боюсь стрелять в человека! — загундосил Ларька.

— Не дури! Человек — это мошка, хлопнешь, и нет ее. Подведешь нас, голову сыму! Понял?

Кони тихо всхрапнули, подняли головы, насторожились. Жеребец заволновался, забегал вокруг табуна. Парни медленно отжимали табун к лесу. Фома метнул аркан, и жеребец забился в петле, заржал. Но ему на спину прыгнул Степан. Иван Воров ловко накинул узду, схватив жеребца за ноздри, чтобы не бился: жеребец притих. Фома бросил седло на спину вожака, оседлал, прыгнул в седло, толкнул под бока жеребца и повел табун к тракту. На тракте каждый поймал себе коня, заседлал. А позади грохнул выстрел, ветер отнес его звук к тайге, заглох в сугробах и мерзлой хвое.

Ларька догнал своих. У него тряслись руки, заикался, жалко кривя рот, говорил:

— Убил я его. Зарыл в снег. Не скоро хватятся…

Все молчали. Даже отец не ободрил сына.

Погнали коней. Ночью видели табор своих пермяков. 3

Недосуг. Утром уже были в городе. Фома лихо подкатил на крытой кошевке к ярмарке. Ему помог выйти из нее Иван. Тут же набросился на ярмарочного смотрителя, что, мол, в загонах не чищено, приказал своим работникам вычистить загон, задать сено. Иван Воров, вот где пригодился его талант комедианта, гнулся перед Фомой чуть ли не до земли, заискивающе улыбался. Народ, видя такую уважительность к купцу, тоже начал кланяться Фоме. Кто знает, что это за купец и откуда он? Ярмарка кипела, толпы покупателей то наплывали к загону, то откатывались назад. Купца нет, о чем говорить, ушел для сугрева пропустить чарочку. И чего мешкает? А кони хороши, особливо жеребец. А, черт! Чего это он мешкает?

" Работники" чистили коней, чтобы вид был, товарный вид. Купец строг, за нерадение может и кнутом отстегать. Стараются.

— Откель пригнали?

— Из Барабинских степей, — отвечал Иван Воров.

— Далеконько, а кони быдто только с нагула. Добрые кони, из Барабы кони утяжистые. Да и табун-то молодой.

Наконец у загона собралась огромная толпа. Фома посмотрел в оконце, вышел из кабака. Потянулся. Разноголосье, как на любом торге: одни хвалят коней, потому что покупать не будут, другие хают, приглядываются, выбирают себе жеребчика аль кобылицу. Иван Воров орал во всю мочь:

— Куда прете! Вот прибудет Евстафий Маркелыч, тот все и обскажёт. Тады и торгуйтесь! Денег без егошного разрешения брать не можем, головы открутит, как курятам. Много ли у Маркелыча коней? Да мильен, а может, чуть больше. Этих для пробы сюда пригнали. Не напирайте, мать вашу, прясло уроните, кони разбегутся!

— Идет! Идет! Ишь ты, кривоногий, хватил сивухи, морду быдто огнем опалило.

— А ну, сермяга, отвали чуток! Счас почну торг! — молодо гремел Фома, будто вернулся в былое — Проходи, кто с деньгой, покупай. Задарма отдаю!

— Мне вона бы того жеребчика? А? Сколько просишь, господин купец?

— Аль цены моих коней не знаешь, лапоть? Наши кони по всей Сибири идут по пятнадцать рублев штука. Гони серебрянку и катись! Ну, сермяга, налетай!

— Дороговато; кажись, жеребчик-то подсеченный?

— Смотри, у тя глаза есть, все кони молоды, еще в плуге не были, а ты — " подсечен"! Прочь с глаз моих!

— За вожака сколько?

— Полета, и ни гроша меньше.

— Стой, купец! Неладно торг ведешь, и с кем ведешь! Сколько у тебя коней? — подошел мордастый купчина-барыга. Одет в волчью шубу, на голове такая же шапка.

— Сто, да еще один! — ответил Фома.

— Оптом беру. За сколь отдашь?

— Цена одна, по пятнадцать.

— Так не пойдет. По десятке за голову, за вожака, так и. быть, сорок дам.

— Проходи, такой купец мне не с руки!

— Десять с полтиной!

— Нет, четырнадцать!

— Одиннадцать с полтиной!

— Нет. Тринадцать с полтиной. Смотри, кони прошли тыщу верст, а досе лоснятся. Берег, жалел, зряшно не гнал. — Двенадцать! — прибавлял по полтине купец-барышник.

— Тринадцать! — так же сбавлял и Фома.

— Куплены.

— Проданы! Эй вы, криворотые, вот вам по полтине и идите греться, — бросил своим " работникам" по монете Фома — А ты, купец, ставь своим.

— Не учи! Эй, вы, хари пропитые, а ну сюда. Коням овса, тотчас же и уезжать будем, вот только чуток обмоем торг с купцом.

— Ай спешишь, могли бы и ночку посидеть в ресторации.

— Нет, купец, в Абакане поднялась цена на лошадей, по тридцатке сбуду твоих.

— Обошел, сволото! Ну погоди, нагоню я в тот Абакан тыщу коней, собью с тя спесь-то.

— Пока пригонишь, а я уже собрал тыщу. Готовь коней! Да смотрите у меня! — погрозил барышник своим работникам.

Пропущено по стакану водки, деньги пересчитаны, можно и распрощаться. Фома поклонился купцу и первым вышел из кабака.

На ярмарку уже втягивался обоз пермяков. Фома тут же сторговался с купцом-лабазником, купил у него шесть возов муки, десять ружей, разного припасу к ним. Богатый купец. Все это погрузили, поспешно тронулись дальше. Фома снова надел мужицкий полушубок, валенки, подвязался кушаком, сунул топор за пояс — и нет того купца. Да еще чуть бороду ему обхватал кузнец Пятышин, и не узнать.

К вечеру рассошинцы прискакали на ярмарку. С ними пристав, казаки. Шум, допросы, — мол, кто-то украл коней и угнал их сюда.

— Видели, ладные кони, купил их барышник и угнал будто бы на Алтай.

— Обличье купца, который продал коней?

— Дородный, бородища до пояса, голосище как иерихонская труба. 3

А когда узнала ярмарка, что украли коней у рассошинцев, то вовсе завели следствие в тупик: одни говорили, что купец был толстый, рослый, ко всему красивущий — и не обсказать; другие — что малого роста, но черняв, как цыган; третьи, что будто купец был худущий, высокущий, водку жрал прямо из ведра, как воду.

— Поймите, — почти стонал пристав, — они человека убили!

— Рази рассошинец человек? Сволочь собачья, а не человек, — матерились мужики.

— Э, что говорить, эти рассошинцы моего брата убили, пустили под лед голенького. Не прознали, кто. Эти праведно наказали рассошинцев.

Пристав и его помощники запутались. Кого ловить? Где искать преступника? По подсказке бросились по следам пермяков. А те разбили лагерь у леска, спокойно готовились ко сну.

— Вы были в Рассошихе?

— Не минуешь, дорога одна. У нас там украли четыре воза муки. Воры эти рассошинцы. Мы слезно просили их вернуть нам ворованное, потому как далеко идем, — не вернули.

— Сколько у вас возов муки? — пытал пристав.

— Шесть с хвостиком. Погодите, погодите, братцы, дэк ить это же рассошинцы! Узнаете ли того, вона в собачьей шапке? — напрягся Феодосий.

— Они, — заорал Воров — Может быть, вернуть мучицу приехали? А?

— У них украли коней. Кто украл?

— Свекровка б… снохе не верит! — рыкнула Марфа — А ну хватайте дубье, мужики, отомстим им за наши слезы! — Первой схватила дубину и бросилась на рассошинцев — Ваше благородие, вы чуток посторонитесь, мы им счас начистим морды, чтобыть блестели, как тульские самовары! — размахивала Марфа страшенной дубиной, отчего пристав даже чуть подался назад. Опомнился.

— Стой, баба, или я тебя арестую! А вы, вы тоже хороши, — повернулся пристав к рассошинцам, — все на вас показывают, как на воров и убийц! Вон отсюда! Прибуду в Рассошиху, разберусь, как и что! — взревел пристав и двинулся на рассошинцев. Те вскочили на коней, пустили в галоп.

— Воры, разбойники! Сами воруют, а на других сваливают! — орали вслед пермяки.

— Смеялись над нашим горем, пришел час и нам посмеяться.

Пристав для порядка проверил бумаги у ссыльных, хмыкнул, козырнул и уехал со своими помощниками.

Долго в лагере звучал смех и разговоры, радовались мужики и бабы. Но в то же время косо посматривали на Лариона, убил человека. Это-то и приглушало смех.

— Спаси тя бог, Фома Сергеич. Теперича нам сам черт не страшен, мука, ружья, деньги. Дочапаем до Беловодья, Дотопаем…

И шли пермяки, узнавали Сибирь и народ сибирский, радовались и огорчались. Сгодился им и бывший разбойник Фома Мякинин, здорово выручил ссыльных. Конечно, приятного мало, что на их совести смерть неизвестного человека. Но и рассошинцы могли бы понять, что кража муки для пермяков — смерть. И смерть не одного человека, а большинства. Теперь, если придется бежать к морю, то будет на что купить железо, семена, картошку и разную мелочь.

— Живы будем — не помрем! Дуй, не стой, пермяки! — хохочет и молодо прыгает Иван Воров.

— Добежим до синь-моря, найдем свое царство! — гремит Феодосий.

В Омск беглых пригнали ночью. Провели прямо в острог. В остроге шум и теснота, он вмещает всего двести человек. Но к весне набралось за триста. Это даже не острог, а казарма с махонькими, зарешеченными оконцами. Казарма поделена на две камеры. Каторжане, беглые, ссыльные — все спят на голых нарах. Спят на кулаках, отсиживают свои мослы. В одном углу режутся в карты, в другом кого-то бьют по животу — режут банки проигравшему, а посредине каторжник устроил пляску с кандалами. У него получается здорово, это не просто пляска дикаря, это музыкальная пляска. Кандалы подпевают в такт.

— Эй ты, свежак, а ну плясать!

— Не умею.

— Учиться надо, дура, здесь без пляски сдохнешь. Откель?

— Из Перми.

— Эй, Сурин, ты тожить вроде оттель? А ну, кажись, ищо одного пермяка заволокли. Раскольник?

— Нет.

— Ну и хрен с ней, абы был человек. А ну, мурло, подайся назад, не точи кулаки на свежака. Знаем мы тебя, дурня. Сурин!

— Ну чего базлаешь? Дай ложки получить, проиграл энтому шулеру. Карты передергивает. Кого ты тут мне сулишь!.. Э, Силов, Андрей! Во дела!.. Андрей! Для ча сюда влез?

Силов узнал каторжника, который рассказывал им о Беловодье, 3

— Ты снова попал сюда?

— Попал, а че? Рази мне привыкать? Теперь снова погонят в Забайкалье. А там и рукой подать до Беловодья.

— Так ты еще не выбросил его из головы?

— Нет, Андрей, такое не выбрасывается. Такое на всю жисть. Пошли к нашим. Здесь воры, там у нас политика. С теми чуть живее, но однова — ложки, карты, ловля бекасов. Есть знатные охотники.

— Откель тут быть бекасам-то?

— Бекасы — это клопы, дружище, их здесь тьма. Клопы — наши вражины. Война им объявлена не на жисть, а на смерть. Братцы, примай своего!

Андрей повеселел. Своего встретил. Сунулся к нему бородач, космач, показал язык и, дохнув самогонным перегаром, бросил:

— Каторга! Гы-гы!

— Блаженный то, не боись, без вреда мужик.

Гудел, ржал мужицкими басами Омский острог. Утром всех повели в частную баню. В бане грязища, копоть, теснота, каторжане путались в цепях, матюгались. Хорошо, если кому-то удавалось вылить на себя шайку теплой воды, многие разделись, пообрали и снова вышли вон. Но Сурин — старый каторжник, он не спешил мыться, ждал, когда схлынет поток. Конвой кричал, чтобы быстрей кончали. Сурин орал в ответ:

— Дай вшу вымыть! Не боюсь я вашего карцера. Мойся, Андрюха! У них и карцера-то нет путящего.

После полудня разбили каторжан на три партии и погнали по Сибирскому тракту. На сто человек десять конвоиров. Жарило вовсю сибирское солнце, осыпало своими лучами голынь степей, лохматость сопок, зарывалось в сочных травах, расплывалось в речках.

Дзинь-трак-трак!

И так день и ночь, так все лето под дождями, жарой, нудьгой. Так до самой осени. А когда завыли ноябрьские метели, этап пришел в Акатуйскую тюрьму. Здесь содержались каторжане зимой, а летом мыли золото на прииске Карь. Содержались в той же скученности, холоде и злобе. Андрей однажды не сдержался и выматерил надзирателя. Его тут же бросили в карцер. Тот карцер считался самым страшным из всех тюрем Даурии. Андрея приковали цепью к стене. В такое же темное подземелье, какое было у немца на Урале. К нему часто спускался надзиратель и бил по лицу, наслаждаясь местью и безнаказанностью.

Варя жила в поселке. За постой стирала белье, пилила Дрова, выполняла всю черную рабрту по хозяйству у сурового кузнеца-нарымца. Часто мыла полы у надзирателя, даже у начальника тюрьмы. Всех знала в лицо и по имени-отчеству. Упорно копила деньги, откладывала каждую копейку, мечтала о побеге с Андреем с каторги. Варе разрешили раз в неделю видеться с мужем.

С сопок зазвенели ручьи. Робкая зелень показалась на их покатых боках. Каторжан перегнали на Карский прииск. Пригнали еще одну партию с Нерчинского cepe6pяного рудника, а с ней пришел и Ермила Пронин. Радостной была встреча! В лагере их теперь стало трое, не считая Вари. Андрей подружился еще и со студентом, который по ночам много рассказывал ему о петрашевцах.

Барак вмещая всего шестьдесят человек, но туда набивали до сотни. В каждой камере по тридцать. Нар на всех не хватало, многие спали под нарами, на холодном полу. Стонали от сырости во сне, проклинали тюремщиков, царя. Варя снова жила в поселке. Сюда же на лето переехал кузнец, который ковал кандалы для каторжан. Варя обмывала и обстирывала тюремщиков, старалась угодить самому преподлейшему человеку, чтобы не так жестоко измывались над ее мужем. Тюремщики говорили:

— Кто попал на Карь, живым не уйдет.

Каждый день кто-то умирал от цинги и ревматизма. Жили впроголодь: на день давали всего три фунта хлеба да чашку баланды в обед. Но места на нарах не пустовали: одни умирали, другие приходили. Чем больше умрет самых строптивых, тем спокойнее тюремщикам. Однако эти четверо пока держались, держались на одной надежде. Варя каждое воскресенье приносила вести:

— Кузнец дал согласие сделать ключи. Сто рублей просит. Но пока с подкопом не спешите. Нету лодки подходящей. Да и карымцы уже отсеялись, вышли охотничать за беглыми. Вот почнут сена косить, им будет неколись. Тогда и бежать — После этих слов Варя почему-то краснела.

— Ну чего он тянет, твой кузнец? — не замечал смущения Вари Андрей.

А все было просто: суровый нарымец полюбил Варю. Варя умоляла оставить ее: грешно обманывать нареченного… Да и душа не приемлет. А однажды, когда его приставания стали невмоготу, она схватила топор:

— Убью блудника!

— Ладно, охолонь. Спасибо и за такую ласку. Пусть ваши готовятся к побегу. Лодку присмотрел. Чего уж там, силой мил не будешь. А жаль. Зажили бы мы с тобой, Варюша!

Варя прибежала к Андрею, упала на грудь и расплакалась:

— Всё, Андрюша! Готовьте подкоп — в воскресенье бежим…

Андрей поднял голову и посмотрел на солнце. Вздохнул и широко перекрестился. Солнце еще было высоко.

Надо, чтобы до вечера сил хватило, чтобы и для ночной работы осталось. Подкоп уже почти готов.

Когда солнце сядет за сопку, их погонят в барак. Долго, долго будут звенеть в вечерней тишине железные цепи: до барака-тюрьмы три часа ходу. Обычно быстрее ходили, но сегодня друзья были наказаны " лисой" — полуторапудовой чуркой, прикованной к ногам. С ней не побежишь. Измученные каторжане ворчали на тех, кто плелся с этим грузом, грозили головы проломить, хотя и сами могли назавтра заработать такую же " лису".

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒