Лубский А.В. Лики этнократии // Этнократизм и этнократии на Юге России / Отв. ред. В.В. Черноус. – Ростов н/ Д: Изд-во СКНЦ ВШ, 2006.

В новой конфигурации «мироцелостности» отчетливо проявляются две тенденции. Одна из них связана с глобализацией, которая сопровождается формированием единого экономического и информационного пространства, а также политической и ценностной универсализацией. Другая – с усилением процессов локализации, которая выражается в интеграцией отдельных сообществ, стремящихся оградить себя от массированного проникновения унифицированных форм и технологий организации социальной жизни и сохранить уникальные основы своего социального бытия.

Усиление процессов глобализации и локализации привело к актуализации таких «особенных ликов власти», как технократия, теократия и этнократия[1]. Изучению этнократии как одной из форм политической власти посвящена уже довольно значительная литература, обстоятельный анализ которой дан в специальной монографии Ж. Т. Тощенко[2]. Однако современные проявления этнократии, особенно на постсоветском пространстве, оказались настолько своеобразными, что требуют, с одной стороны, постоянного их мониторинга, а с другой – системного анализа этнократии как предмета научного исследования.

«Лики проявлений этнократии, – как подчеркивают исследователи, – различны: от упакованного в демократические одежды националистически ориентированного управления в странах Балтии, которое не отменяет факта обостренных взаимоотношений разных народов в них (в ряде научных трудов это названо национальным спазмом), до открытых форм давления на нетитульные этносы в ряде республик Средней Азии и Закавказья. Эти лики многообразны и многоплановы, в большинстве случаев не явны, что не меняет их сути»[3].

В «Своде этнографических понятий и терминов», изданном Институтом этнологии и антропологии Российской Академии Наук, дается следующее определение этнократии: «Этнократия – (от греч. е thos – народ, krateia – власть; англ. – ethnic authority ) – система власти, при которой на государственных постах находятся (явно преобладают) люди одной национальности (этнической принадлежности), использующие эту власть в националистических целях. Этнократия – типичное и в целом естественное явление для национальных государств, в том числе и в таких, где утвердивший ее этнос не составляет большинства населения. Элементы этнократии проступали в той или иной степени в союзных и автономных республиках СССР, созданных для обеспечения наиболее благоприятных условий экономического и языково-культурного развития определенного («титульного») этноса. С развитием национального сепаратизма и суверенизацией республик явления этнократии обычно усиливаются в результате недемократической системы выборов, лишения иноэтнических групп гражданства и т. п., что ведет к обострению межнациональных конфликтов…»[4].

Ж. Т. Тощенко рассматривает этнократию как форму политической власти, при которой управление экономическими, политическими, социальными и духовными процессами осуществляется с позиций примата национальных интересов доминирующей этнической группы в ущерб интересам других этносов.
Суть этнократии, считает автор, — в целенаправленном выпячивании этнического интереса этноса в ущерб интересам и правам личности, которые не могут зависеть от её этнической и религиозной принадлежности.

Анализ практики проявлений этнократии позволил Ж. Т. Тощенко обнаружить ряд общих для этнократии черт, которая нигде и никогда этнократия не зарождалась «снизу» и стихийно, «самотёком». Она, утверждает исследователь, — порождение этнических элит, целеустремленно создающих почву, благоприятную для зарождения этнократии. Для достижения цели такие элиты используют кризисное состояние общества, применяя классический, уже многократно испытанный арсенал средств.

Во-первых, это – спекуляция на чувстве национальной ущемленности «своего» этноса и его стремлении к национальному возрождению. Для этого во избежание лобового конфликта с центральной властью используется такой «рычаг», как перенесение вины сошедших или сходящих с исторической арены политических режимов в ущемлении этносов на «господствующий этнос», а нередко и на другие (как правило, соседние этносы) — конкуренты и обидчики в роли «пособников» этноса-гегемона.

Во-вторых, в качестве катализатора стремления этноса к национальному возрождению используется идея обретения им собственной государственности или, если таковая в той или иной форме имеется, обретения последней суверенитета, в том числе ценой сепаратизма.

В третьих, это – националистическая идеология, «компоненты» которой по своему содержанию примитивны и рассчитаны на мифологизацию сознания посредством мифов об историческом прошлом, о враждебности численно преобладающего " господствующего" народа, о культурной самодостаточности, о религии как главном факторе самосохранения этноса и т. п.

В-четвертых, амбициозные цели и лозунги местных элит типа " в Европу — через голову одряхлевшей России", " республика в состоянии стать преуспевающей, если ей дадут самостоятельность и не будут вмешиваться в её дела" и т. п.

В-пятых, наличие национальнго лидера-вождя[5].

Ж. Т. Тощенко выделяет следующие типы этнократии: расизм, нацизм (фашизм), шовинизм, национализм, сепаратизм и политический фундаментализм, которые обнаруживают себя открыто и явно, и этнонигилизм, «национальный спазм» и этноизоляционизм, которые олицетворяют собой скрытые, исподволь действующие и функционирующие проявления этнократии. Любой этнократии, по мнению ученого, присущи следующие общие признаки:

1. Этнократия выпячивает, гипертрофирует этнический интерес, преувеличивает его, ставит на первое место среди других возможных ценностей, полностью игнорируя принципиально новую ориентацию, сложившуюся со времени Великих буржуазных революций – приоритет интересов личности, которые в условиях этнократического властвования не просто отрицаются, но и оскорбляются.

2. Этнократия формирует и поддерживает противостояние интересов нации и интересов личности не стихийно, не самотеком, а сознательно, со стремлением к усилению существующих противоречий, с героизацией этнического противостояния.

3. Этнократия всегда использует образ мессии, вождя, фюрера. Этот образ может реализовываться как в реальном харизматическом, так и в историческом, политическом или общественном деятеле, который становится носителем всех национальных достоинств и воплощает в себе все возможные достижения, которые только доступны этническому воображению;

4. Этнократия часто ставит себе амбициозные политические цели, которые сводятся к тому, чтобы «свой» народ выступал ведущим по отношению к другим нациям, чтобы он давал всем единственно верный урок как жить, как творить, не гнушаясь тем, чтобы другие народы относить к категории «низших», «ведомых», призванных обслуживать желания и прихоти одного «достойного» народа;

5. Этнократия абсолютизирует свои цели, противопоставляя их целям своего же народа и в сфере социальной жизни, и в сфере культуры и даже экономики;

6. Этнократические режимы, как правило, заинтересованы в конфликтах, в ненависти или, по крайней мере, в поддержании напряженности;

7. Этнократия проповедует и поддерживает непримиримость, ищет у других народов и государств такие цели и такие стремления, с которыми невозможно примириться;

8. Этнократия манипулирует общественным сознанием, раздувая в людях низменные чувства и страсти по отношению к другим народам, превращая их в слепых исполнителей своей воли, безразличных или корыстных по отношению к чужой беде.

Некоторые исследователи, соглашаясь с выделенными выше чертами и признаками этнократии, добаляют еще одну важную характеристику, которая заключается в том, что получившая в условиях многонационального государственного образования власть этнократия, представляющая интересы не всей, а лишь части титульной нации, неизбежно начинает бороться за создание «этнически чистого» государства, т. е. при решении национального вопроса принимает такие законы и опирается на такую идеологию, которые игнорируют права национальных меньшинств и ведут к их принудительной ассимиляции. Именно с этой точки зрения, этнократия – это антипод демократии, и ее политика неизбежно ведет к обострению межнациональных конфликтов[6].

Термин «этнократия» имеет смысл использовать применительно к полиэтническим обществам. При этом необходимо различать идеологические конструкты этнократии и этнократию как реальность. В основе любого идеологического конструкта этнократии лежит принцип этновластия, базирующийся на суверенитете титульного этноса. Этот суверенитет означает, что только данный этнос является источником верховной власти. Описание реальных этнократий предполагает в первую очередь ответ на два вопроса: «Кто правит? » и «Как правит? ». В современных условиях реальные этнократии характеризуются как непосредственным, так и опосредованным (через представителей) участием титульного этноса в управлении. Непосредственную этнократию с точки зрения «кто правит? » можно назвать идентитарной, а с точки зрения «как правит? » – партиципационной.

Концепция идентитарной этнократии исходит из того, что у титульного этноса существуют единые интересы, и эти интересы являются доминирующими. На защите этих интересов стоят органы государственной власти, непосредственно обеспечивающие их приоритет над интересами других этносов. Для концепции идентитарной этнократии характерно также признание господства государственной воли над волей отдельных граждан независимо от их национальной принадлежности. Абсолютизация суверенитета титульного этноса, выраженного в государственной воле, ведет к подавлению воли других этносов и воли граждан любой национальности. Идентитарные этнократии в этом плане содержат предпосылки для авторитарно-бюрократической или кланово-олигархической узурпации государственной власти.

Концепция партиципационной этнократии исходит из примата участия представителей титульного этноса в политической жизни общества с целью оказания воздействия на деятельность государственных институтов власти. В системе партиципационной этнократии законодательно закреплены преимущества титульного этноса в политической жизни общества, прежде всего в избирательном процессе, референдумах, выдвижении политических лидеров и формировании политических элит.

Представительную этнократию с точки зрения «кто правит? » можно назвать элитарной, а с точки зрения «как правит? » – конкурентной. Концепция элитарной этнократии исходит из того, что титульный этнос участвует в управлении опосредованно, через избираемых представителей. Причем между этносом и его представителями устанавливается целая система отношений, основанных на определенных полномочиях и доверии. Специфика элитарных этнократий состоит, как правило, в закрытости формирования правящих элит и бесконтрольности их деятельности. В результате чего полученные правящей элитой полномочия приобретают формальный характер, а государственная власть как авторитетно-властное полномочие превращается в авторитарно-властное господство.

Концепция конкурентной этнократии исходит из того, что в условиях слабо выраженной политической институционализации титульного этноса, связанной с отсутствием политических партий, формирование политических элит происходит на трайболистской основе. Приход к власти той или иной политической элиты сопровождается формированием кланово-бюрократического аппарата власти, подменяющего своей волей общую волю этноса.

Таким образом, этнократия в качестве предмета научного исследования может выступать, с одной стороны, как идеологический конструкт, который базируется на признании суверенитета титульного этноса, и поэтому широко используется в тезаурусе национализма. С другой стороны, предметом научного исследования может выступать этнократия как политическая реальность.

В основе этнократии как идеологического конструкта лежит особое представление о способах решения проблем этнокультурной диверсификации в полиэтническом государстве. В политике этих государств получили реализацию две идеологических концепции решения этих проблем, связанных с либерализацией или этнизацией полиэтнических сообществ.

Концепция либерализации сложилась в русле социальных практик «мультикультурализма» и неклассических теорий гражданства. Социальные практики «мультикультурализма» в полиэтническом государстве базируются на представлении о том, что членство в нации не предполагает одной и только одной этнокультурной идентичности. Основу неклассических теорий гражданства составляет идея «мультикультурного гражданства», суть которой заключается в том, что гражданин того или иного государства может иметь этнокультурную идентичность, отличную от официально поощряемой, и вместе с тем являться полноправным членом национального политического сообщества[7].

Концепция этнизации полиэтнических сообществ, наоборот, исходит из представления о том, что принадлежность к нации определяется исключительно этнокультурной идентичностью. Поэтому в рамках этой концепции нация рассматривается исключительно как этнонация, а государство – как собственность доминирующей этнической группы. Что касается остальных этнических групп, то, они, как отмечают исследователи, воспринимаются в лучшем случае как арендаторы чужой собственности. При этом численность этих групп никакого значения не имеет[8].

В настоящее время концепция этнизации полиэтнических сообществ получила реализацию в различных политических практиках, в том числе и в странах либеральной демократии, где наблюдается подъем правого радикализма, в националистическом дискурсе которого драматизирована проблема трудовой иммиграции в страны Западной Европы. Эти политические практики в определенной мере опираются на общественное мнение, в котором в связи с активизацией террористической деятельности международных организаций усилилась ностальгия по культурно однородной «нации-государству». В этом государстве мигранты должны раствориться, восприняв образцы поведения, характерные для культуры принимающей страны. В противном случае им должно быть отказано в членстве политического сообщества.

Концепция этнизации полиэтнических сообществ получила реализацию и в политических практиках «национализирующихся государств»[9], возникших на постсоветском пространстве. Распад СССР и последовавшая за ним эпоха суверенизации и самоопределения его бывших «национальных окраин» привели к появлению таких этнократических практик, как «суверенная этнократия» (государства Средней Азии) и «этническая демократия» (страны Балтии).

Это связано было с тем, советская система признавала и оберегала этнические нации. Это нашло закрепление в национально-государственном устройстве СССР, где существовали национальных республик, а также различные территориальные автономии для этнических меньшинств. Советское государство пыталось сверху добиться мирного сосуществования всех этнических групп, латентно стремившихся к национальному самоопределению. Однако отсутствие демократических свобод ограничивало свободу выражения и держало радикальный национализм под контролем. Когда же советская система рухнула, нации пришли в движение, и их элиты решили использовать исторический шанс. Началось государственное строительство, но не на основе понятия нации граждан, а на этническом национализме.

Политические режимы «суверенных этнократий» носят легальный характер. Они опираются на такие конституционные принципы, которые, с одной стороны, являются вполне демократическими, а с другой – содержат разного рода преференции, закрепленные за «государствообразующими» титульными нациями. При этом всем остальным народам предлагается сплотиться вокруг титульной нации для «совершенствования национальной государственности».

Полититическая практика «суверенных этнократий» сопровождается неуклонным сокращением представительства национальных меньшинств в органах управления, включая республиканские парламенты, этническими конфликтами, а также борьбой местных этнополитических кланов и систематическим ограничением прав и возможностей так называемого третьего, русскоязычного клана, дерусификацией культурного и языкового пространства.

Легитимация «суверенных этнократий» строится на апелляции ее сторонников к тому к тому, что только такой политический режим способен консолидировать нацию, раздираемый кланово-региональными противоречиями. При этом в качестве инструмента национальной мобилизации избираются не принципы «гражданской» нации или «демократического национализма», объединяющие общество, а этнокультурные, порой фольклорные мотивы. Для этого, в качестве символов-прародителей иэбираются исторические фигуры, призванные исполнить роль «опорных точек» для политической мобилизации населения[10].

Этнизации полиэтнических сообществ осуществляется также в русле политических практик так называемой «этнической демократии». Это – такая

политическая система, которая базируется на двух взаимоисключающих принципах: с одной стороны, признание за всеми гражданами демократических прав, с другой – оформленное доминирование в государстве этнического большинства[11].

По мнению специалистов, политические режимы этнической демократии отличают следующие черты: 1) национализм титульной нации рассматривается как единственная основа титульной нации в государстве; 2) государство отделяет критерий этнического национализма от института гражданства, стремится ограничить круг граждан, рассматривая при этом гражданство как необходимое условие включения в титульную нацию; 3) государство рассматривается как синоним титульной нации; 4) государство мобилизует титульную нацию против апатии и ассимиляции, культивируя при этом исключительную роль ее представителей; этническая мобилизация представителей титульной нации – это признак идеологизированного общества и идеологизированного государства; 5) отдельные представители национальных меньшинств и национальные меньшинства в целом наделяются неполными индивидуальными и коллективными правами. Отдельным представителям национальных меньшинств при этом гарантируются такие права, как право на сохранение собственного достоинства и физическую безопасность, право на жилище, здоровье, занятость, минимальный доход и образование; из политических прав – право голосовать на выборах. Из коллективных прав нацменьшинства обычно имеют право на собственные религиозные институции, школы и культурные организации; 6) государство не препятствует национальным меньшинствам в их борьбе за улучшение своего положения парламентскими и внепарламентскими методами; 7) государство рассматривает национальные меньшинства как угрозу своему существованию; 8) государство стремится контролировать жизнь национальных меньшинств[12]

Наиболее характерными в этом плане являются Эстония и Латвия, конституции которых построены на принципах «этнической демократии», предусматривающие, что лица, не принадлежащие к этнонации, не могут быть членами и политической нации, то есть иметь гражданства[13]. В частности, профессор Латвийского университета Ю. Розенвалдс в только что вышедшей книге « Cik demokratiska ir Latvija. Demokratijas audits ». пишет, что «этническая демократия – это политический режим, который соединяет в себе распространение основных гражданских и политических свобод на постоянных жителей с признанием привилегированного положения одной этнической группы («основной нации») в отношении государства, что проявляется в доминировании основной нации в государственном управлении. Не принадлежащие к основной нации группы в данной ситуации нередко воспринимаются как угроза для привилегированного положения основной нации, но при этом допускается политическая борьба этих групп за изменение положения. Это демократия, которая включает в себя недемократичные элементы доминирования, а значит, она может быть понята как ограниченная, несовершенная разновидность демократии»[14].

Особое значение проблемы этнократии как формы политической власти имеют в современной России, в которой одним из важных вопросов национально-государственного устройства является взаимосвязь между этническим партикуляризмом и полиэтническим государством. В России как многонациональном федеративном государстве спецификация этой взаимосвязи проявляется в том, что этнический в нем партикуляризм обнаруживает явную тенденцию к этнократизму.

Активизация и мобилизация этничности в России в условиях регионализации тесно связаны с процессами этнической экстернализации, которую некоторые специалисты назвали новым этническим Ренессансом. Это сопровождается ростом этнократизма, поскольку нации в России лишены возможности быть представленными в международном сообществе. А это, как считают идеологи этнического национализма, – политически ненормальное явление, поскольку «нация, государство и международное сообщество – три взаимосвязанные понятия, раскрывающие глубинные политические процессы современности. Вокруг них вращается вся международная политика, вокруг них вращается жизнь нашей страны. В международном сообществе представлены нации в лице государства. Каких-либо иных форм участия в международных делах не существует. Народы, не представленные в ООН, оказываются «вне игры», если даже они исчисляются миллионами. Они остаются на обочине дороги, их культура оказывается вне магистрального пути развития планеты. Существующие государственные формы превращаются в оковы»[15].

Специалисты Центрально-Азиатского Интернет-журнала на постсоветском и российском пространствевыделяют следующие этнократические тенденции.

Во-первых, многие национальные лидеры стремятся иметь обособленную форму государственного устройства и особые политические права для «своего» народа. В результате допускаются такие решения, которые мобилизовали амбиции этнических и националистических сил. Эти амбиции, порождаемые и поощряемые этнолидерами, становятся основой для возникновения конфликтных ситуаций.

Следствием политических притязаний этнически амбициозных лидеров становится монополизация ключевых позиций в управлении национальными территориями, то есть происходит процесс этнизации государственного и общественного руководства. Этот процесс усугубляется нередко и тем, что часть русскоязычных представителей в правящей верхушке скорее подыгрывает национальным амбициям, чем противостоит им.

Во-вторых, этнократия проявляет себя в территориальных претензиях к другим государственным образованиям или к другим народам. Для доказательства претензий на чужую территорию используются и исторические источники, и политические обвинения в основном советской власти, и аргументы о несправедливости ранее принятых политических решений.

В-третьих, этнократия спекулирует на экономических проблемах, особенно нерешенных, которые связаны как с наличием природных богатств или серьезного индустриального потенциала, так и их отсутствием. На этой основе часто высказываются претензии в адрес как федеральных властей, так и государственных органов соседей.

В-четвертых, этнократия поощряет деятельность национальных и националистических партий и движений, которые зачастую консолидируют в себе как правило ультралевые, так и ультраправые силы, практически всегда претендующие на захват политической власти. Именно от этих этнополитических сил исходят безответственные разговоры о «чистоте нации», о «титульных народах», о «защите родного языка», вплоть до прямого противопоставления себя другим народам, другой культуре, другим верованиям. Эти партии и движения обычно немногочисленны, но они мобильны, хорошо организованны, их влияние на общественное сознание достаточно велико, и поэтому они серьезно усиливают межэтническую напряженность.

В-пятых, этнократия широко использует конфессиональный фактор, подчеркивая преимущества той или иной религии по сравнению с другими верованиями. Особенно наглядно это проявляется в республиках, где соседствуют православие и ислам.

В-шестых, этнократия мощно использует социокультурный фактор, когда под флагом заботы о родном языке, о национальной литературе, об обучении подрастающего поколения, о национальном искусстве осуществляется ущемление прав других народов в этой области[16].

Этнократические тенденции отчетливо проявляется и в национальных республиках Северного Кавказа. В последнее время особое внимание стала привлекать Адыгея, которую некоторые исследователи метафорически называют «зеркалом российской этнократии»[17]. В этой республике, по их мнению создана «образцовую» система этнократии, основными особенностями которой являются: нарастающее отчуждение власти от общества; преференции, оказываемые «титульному» этносу перед другими национальными группами, проживающими в республике; монополизация властных и иных ресурсов узкой группой (кланом) внутри «титульной» национальности; высокий уровень коррупции.

В законодательство республики, в нарушение законодательства общероссийского и при нарушении основных принципов демократии был привнесен принцип этноэтатизма, прописан целый ряд дискриминационных правил. Так, право занимать пост президента республики было обусловлено владением языком «титульной» национальности. В связи с этим надо заметить, что Адыгея в 90-х гг. вообще была одним из рекордсменов по части нарушения федеральной Конституции и российского законодательства[18].

В целом в Адыгее сложилась так называемая «матрешечная» система этнократии (привилегированная этническая группа (титульный этнос) – господствующий клан/кланы). В результате от властных и материальных ресурсов оказались оттесненными не только русские жители республики, но и подавляющее большинство адыгейцев.

Этнократия как политическая реальность возможна лишь при ее легализации и легитимации. Легальность этнократии состоит в ее юридическом обосновании, а легитимность – в «признании» ее необходимости со стороны титульного этноса.

Легитимация этнократии представляет собой процесс ее «объяснения», «оправдания» и «признания». Легитимация этнократии осуществляется в результате ее смысловой объективации, которая имеет два аспекта: когнитивный и нормативный. Легитимация, «объясняя» институциональный порядок этнократии, придает ей когнитивную обоснованность. Легитимация, «оправдывая» этот порядок, придает нормативный характер его практическим императивам. Поэтому легитимация – это не только вопрос «ценностей», она включает также и «знание», причем «знание» в легитимации этнократии всегда предшествует «ценностям». На основе «знаний» и «ценностей» формируется «признание» как установка на поддержку и солидарность, вплоть до идентификации с этнократическим режимом.

Легитимация этнократии в этом смысле происходит на основе формирования символического универсума, целостной «картины этнополитического мира», которая охватывает как теоретические знания, так и знания, вытекающие из повседневного опыта, и содержит не только сознательное, но и бессознательное на уровне этнокультурных архетипов.

Легитимация этнократии осуществляется в определенном семантическом пространстве, смысловые значения которого могут изменяться. Эти изменения происходят, как правило, под воздействием господствующих политических этноэлит, которые, обладая символическим капиталом власти, задают определенный способ восприятия людьми социально-политической действительности и поведения в ней. Тем самым в символическом пространстве этнократии формируются легитимизирующие ее конструкты когнитивного и ценностного содержания. Если этничность предрасположена для восприятия этих конструктов, то они приобретают характер ментальных структур.

В качестве таких конструктов выступают, как правило, метафоры «единой семьи», «священной земли», «родины», которые вполне коррелируются с ментальными представлениями об «общности» этнического происхождения. При этом общее происхождение может быть реальным фактом, а может и не быть: здесь важна вера, а не «реальность» этногенетического наследия. Поэтому этнократия, используя «метафору единой семьи», не просто манипулирует массовым этническим сознанием, а мобилизует определенные структуры этничности в целях собственной легитимации.

Большую роль в легитимации этнократии играют ментально-исторические представления, которые, связывая этническую общность воедино, далеко не всегда являются почерпнутыми из документальных источников. Речь идет об этнопамяти, нередко имеющей мало общего с историей нормативной. Эти представления, передающиеся из поколения в поколение и существующие в виде легенд и мифов, крайне тенденциозны в трактовке и оценке тех или иных событий. Входя в структуру этничности, они героизируют свой этнос, тогда как другие этнические общности часто рисуются порочными, злобными и агрессивными. Но в рамках этничности эти легенды и мифы истолковываются, как правило, в качестве принятой от предыдущих поколений мудрости.

В исторической этнопамяти особое место занимают, с одной стороны, представления о «золотом веке» (периоде независимого существования), а с другой – оценки событий, связанных с инкорпорацией этнической родины в состав многонационального государства, и особенно последующих за этим фактов этнической дискриминации.

Этничность склонна воспринимать историю не как «формирующуюся сознанием», а как «настоящую» реальность. Поэтому для легитимации этнократии «научная» история не подходит. Для этой цели нужна «виртуальная реальность истории», мифологизированной и редуцированной «до ситуации, когда народ целиком ужасается, ликует или сплачивается вокруг героев». В такой истории именно «нации и выступают настоящими героями, совершающими сообразные их статусу поступки и испытывающими настоящие глубокие чувства, т. е. личностями, наделенными соответствующими характерами»[19].

Метафора «единой семьи» и исторические представления об общности этнического происхождения являются важным средством ментальной легитимации идентитарной этнократии. Эту же легитимационную функцию выполняют такие символико-этнические маркеры, как «родная земля» или «мать-земля» (территория); «родная речь» (язык); «правоверные» и «иноверцы» (религия).

Элитарная этнократия нуждается в иной системе ментальной легитимации. Легитимность этой этнократии может носить только «частичный» характер, поскольку она базируется на конкуренции кланов, представляющих различные группы интересов. Поэтому легитимация элитарной этнократии в рамках этничности носит социально-рациональный характер. В силу этого степень легитимности элитарной этнократии определяется ее социальной эффективностью, т. е. тем, насколько результаты деятельности господствующего клана соответствуют ожиданиям всего этноса. В этом случае важным фактором легитимации выступает успех, особенно во взаимоотношениях с «чужими».

Большую роль в легитимации элитарной этнократии играет также личность национального лидера. В ее процессе рациональная легитимация часто уступает место харизматической по мере превращения этого лидера в национальный символ.

Немаловажную легитимационную роль играют время и традиция. Руководство стабильных элитарных этнократий прилагает большие усилия к тому, чтобы факт длительности нахождения у власти того или иного клана, его освященность временем и традициями осознавалась всем этносом. Этой цели служат многочисленные этнополитические ритуалы, соответствующие символическим структурам этнической идентификации.

Идейным обоснованием этнократии выступает этническая идеология. Этноидеология базируется в первую очередь на знаниях о тех процессах, которые представляют интерес для этнообщности. Знания могут быть различными – научными, ложными, деформированными, односторонними (обобщающими только опыт прошлого), проблемными, неполными, ситуативными, отрывочными и т. д. Но с точки зрения этноидеологии – это не просто знания, без которых ее существование невозможно представить, это – оценочные знания, препарированные интересами этнической общности, которые руководствуются ею. На содержание этнической идеологии мощное влияние оказывают религиозные ценности. Кроме того, в этнической идеологии, наряду с ценностями, тесно переплетаются чувства и ожидания этнической общности.

Все это позволяет исследователям сделать вывод о том, что этническая идеология, с одной стороны, является важным фактором этнической идентификации, формой обнаружения этнического самосознания и средством интеграции членов этноса в единую жизнеспособную целостность, существующую в конкретно-исторических условиях[20]. С другой стороны, этническая идеология абсорбирует в себе идеи, которые под специфическим углом зрения впитывают в себя из национального сознания и этнического самосознания этнократические мотивы и устремления. В результате этого этноидеология по своей природе несет в себе мощный конфликтогенный импульс и может служить основой для возникновения межнациональной напряженности. Более того, она имеет способность поражать массовое этническое сознание бациллами этноограниченности, этноцентризма и даже этнофобии, что приводит к обострению межнациональных отношений.

Центральной идеей этноидеологий на Северном Кавказе выступает идея «исторического приоритета». После распада СССР, уже в начале 90-х гг. ХХ в., в среде национальной интеллигенции в регионе стали популярными различного рода работы, в которых обосновывалось «историческое право» того или иного этноса на свободное распоряжение природными и экономическими ресурсами на территории его проживания. Это «право» обосновывалось прежде всего «историческими» ссылками на то, что именно данный народ является самым древним, своего рода прародителем «кавказской цивилизации», и поэтому «историческая справедливость» требует восстановления его «исконных прав», утраченных в результате экспансии, либо со стороны России, либо соседних – «менее историчных» – народов.

В связи с этим исследователи отмечают, что в национальных республиках Северного Кавказа сегодня вошло в жизнь поколение граждан, чьи представления об истории своего народа сложились на основе такого рода «концепций». В связи с этим, например, попытки ввести кланово-клиентельную экономику, получившую широкое распространение в республиках Северного Кавказа, в российское правовое пространство воспринимаются титульными национальностями как продолжение «российской экспансии» на Кавказе, которая имеет давние «исторические корни». Аналогичная ситуация складывается и в деятельности правоохранительных органов, когда в случае задержания их сотрудниками гражданина, подозреваемого в совершении даже тяжких преступлений, нередко собираются в пикеты представители его национальности и выдвигают в адрес правоохранительных органов обвинения в «этнических чистках», преследованиях «по национальному признаку» и т. д. [21]

Идеологемы «исторического приоритета», играющие большую роль в этнической идентификации, особенно среди молодежи, провоцируют национальную напряженность и межэтнические столкновения. Такого рода идеологемы, как отмечают исследователи, становятся духовной средой для развития национализма, ориентированного на прямую сецессию от Российской Федерации и создание национального государства, которое, якобы, является единственным способом восстановления национальной и культурной идентичности. Все это способствует росту популярности сепаратистских идей, согласно которым выход такого национального государства на международную арену при апелляции к мировому сообществу позволит «восстановить историческую справедливость», и, значит, оправдать территориальные и экономические притязания национал-сепаратистов. В свою очередь, подобные притязания побуждают к аналогичным действиям и представителей русскоязычного населения, среди которого радикально-националистические взгляды становятся все более популярными.

В национальных республиках региона такого рода идеологемы в большей или меньшей степени разделяются и правящими элитами, что оказывает серьезное влияние на характер взаимодействий между субъектами Федерации на Юге России. По сути дела, как отмечают специалисты, в регионе формируется своеобразная локальная геополитическая модель межэтнического взаимодействия, основанная на сомнительных культурно-исторических приоритетах, которые в свою очередь служат обоснованием территориально-экономических и этнополитических притязаний. Все это способствует складыванию такой социально-экономической и этнополитической среды, в которой национал-сепаратизм получает общественную поддержку[22]. Вместе с тем, как указывает А. В. Малашенко, «никто не готов платить за независимость ту цену, которую платят чеченцы»[23].

Некоторые специалисты считают, что в регионе серьезно обостряют ситуацию и порождают напряженность такие новые «изобретения» (опусы) этнической идеологии, как «коренные» и «титульные» народы. Эти формулировки несут в себе большой провокационный заряд, что на практике приводит к нагнетанию напряженности во взаимоотношениях между народами, населяющими одну территорию. В связи с этим Ж. Т. Тощенко пишет, что «губительность и непродуманность таких терминов, да еще поддержанных на официальном уровне, усугубляет ситуацию и в немалой степени подыгрывает устремлениям этнократических сил в стране. Именно эти путаница и невнятица, перенесенная в плоскость политики, практической политической и общественной деятельности привели к обострению взаимоотношений между представителями различных народов, перешли в ранг государственных акций, которые обернулись неоправданными обидами для нетитульных народов. А это в свою очередь способствовало росту этноэгоизма и этнофобии, к появлению новых узлов напряжения, новых столкновений на этнической почве»[24].

Кроме того, этноидеологией в большей степени вооружаются экстремистские и радикальные националистические течения, для которых она сводится к гиперэтноидеологии, создавая изначально перекос в мировосприятии окружающего мира и происходящих в нем процессов[25].

Изначальной формой, когда этническая идеология начинает перерождаться и накапливать деформированные и ущербные методы и формы своего выражения, выступают этноцентризм и этнонигилизм. «Выступая на первых этапах своего возникновения и развития как альтернатива великодержавному выбору, этноцентризм, как отмечают эксперты, неотвратимо начинает воспроизводить родовые черты своего идейного противника. Это и авторитарная нетерпимость как оборотная сторона социального инфантилизма, и резкое сужение поля национальной самокритики, и монополия на патриотизм, и утрата демократической перспективы развития из-за перманентного оспаривания универсальности принципа свободы, и торжество группового эгоизма, и потребность в харизматическом лидере, и провалы в архаику, и негативная характеристика «другого как чужого»»[26].

Этнонигилизм часто принимает облик этноограниченности, в том числе и в виде нежелания идти на контакты за пределами своего этноса. Для этнонигилизма характерны упрощение и даже профанация национальных интересов, нарочитая «примитивизация» национальной идеи как результат радикализации общественных интересов. Эта ограниченность проявляется в повышении интереса к созданию мононациональных семей (происходит уменьшение доли смешанных браков), предпочтении работать в однонациональных коллективах, создании искусственных условий для консервации родного языка, монополизации руководящих постов всех уровней в руках представителей одного народа.

Другой формой этнической идеологии выступает этноэгоизм, означающий стремление к обеспечению преимуществ своему народу за счет других народов. На практике это выражается, в частности, в том, что занятость коренного населения в республиках Северного Кавказа ниже его доли в рабочей силе основных отраслей хозяйства. В то же время доля представителей коренного населения в таких сферах, как органы государственного и хозяйственного управления, просвещение, наука, выше, чем их доля в структуре всего населения. Это становится достоянием массового сознания и провоцирует обострение национальных чувств. Этноэгоизм проявляется также в организации скрытого противостояния народов на основе использования таких дискуссионных вопросов, как спорные территории или трактовка некоторых событий исторического прошлого. В целом этноэгоизм, как пишут специалисты, проповедует вражду, провоцирует конфликты с соседями, развращает и духовно опустошает людей, нравственно калечит их, ориентирует на противостояние друг другу.

Третьей формой этнической идеологии является этнофобия, которая характеризуется прямой враждебностью, непримиримостью по отношению к другим народам. Этнофобия, прикрываясь национальными интересами, обостряет национальные трения до предела, разжигает конфликты, провоцирует насилие и кровавые эксцессы. Этнофобия, направленная на возвеличивание собственного этноса и унижение и «примитивизацию» других народов, акцентирует внимание на их этнических недостатках. Исследователи отмечают, что этнофобия особенно широко использует те страницы истории, которые связаны с нанесенными в прошлом обидами и национальной несправедливостью. Экстраполируя историю на современность, этнофобия по-своему трактует в свете прошлых событий современные этнические процессы и проблемы, возникающие на этом сложном пути развития национальных отношений[27].

На Юге России этнофобия, в частности, нашла реализацию в осетино-ингушском конфликте, в котором на всех уровнях – официальном и не официальном – уже длительное время продолжает бушевать пожар неприязни и ненависти народов друг к другу.

Другим примером этнофобии в регионе является «кавказофобия» в русскоязычных районах. Исследователи отмечают, что особенно отчетливо антикавказская мотивация выражена на Дону, в среде донского казачества, где свыше 60 % людей страдают «кавказофобией». Это обусловлено как прямым соседством с конфликтогенными районами Северного Кавказа, так и потоком вынужденных переселенцев из «горячих точек», осевших на землях, которые казаки считают исконно «своими». Среди казаков оказалось наибольшее число и тех (более 30 %), кто поддерживает лозунг праворадикальных движений: «Россия – для русских». С 1995 г. «кавказофобия» на Юге России усилилась в связи с чеченским конфликтом. Если раньше, по данным опроса 1994 г., в ряду субъектов этнической неприязни чеченцы вообще не фигурировали, то уже осенью 1995 г. они заняли первое место среди национальностей, вызывающих стойкую антипатию, и продолжают его удерживать по сей день[28].

Этнофобия нередко порождается недальновидными действиями официальных органов государственной власти. Так, в советское время, как отмечают исследователи, отдельные вопросы национальных отношений решались плохо или не решались вообще, а некоторые даже имели преступную окраску, как, например, насильственное переселение отдельных народов Северного Кавказа. Однако в постсоветский период при исправлении ошибок были допущены новые, не менее опасные. В частности, Ж. Т. Тощенко пишет, что «осуществляя государственную, политическую и культурную реабилитацию народов, одновременно в порыве непродуманного демократического экстаза в 1991 г. была сформулирована и идея территориальной реабилитации, которая уже обернулась не только угрозами, отложенными претензиями, но и кровью, взорвав и неизмеримо обострив хрупкое межнациональное согласие в отдельных регионах»[29].

[1] См. : Тощенко Ж. Т. Три особенных лика власти. Социологические заметки. М., 2002.

[2] Тощенко Ж. Т. Этнократия: история и современность. Социологические очерки. М., 2003. (Глава 3. Этнократия: определение сущности).

[3] Тощенко Ж. Этнократия // Татарский мир. 2004. № 17 (www. tatmir. ru/article. shtml? article=619& section=0& heading=0)

[4] Свод этнографических понятий и терминов. М., 1995.

[5] Тощенко Ж. Этнократия // Татарский мир. 2004. № 17 (www. tatmir. ru/article. shtml? article=619& section=0& heading=0)

12 Следующая ⇒