Говард Филлипс Лавкрафт. КРЫСЫ В СТЕНАХ

Говард Филлипс Лавкрафт

КРЫСЫ В СТЕНАХ

16 июля 1923 года, едва последний рабочий закончил свои труды, я переехал в Эксем-Прайори. Реставрация была грандиозным делом, поскольку от давно заброшенного здания осталась только оболочка стен. Однако этот замок был колыбелью моих предков, и я не считался с расходами. Здание было необитаемым со времен Якова I, когда ужасная и почти необъяснимая трагедия унесла жизни хозяина замка, его пятерых детей и нескольких слуг. Эта же трагедия погнала прочь от страха и подозрений третьего сына барона, моего прямого предка и единственного выжившего представителя проклятого семейства.

После того как наследник барона был объявлен убийцей, поместье перешло к короне. Он не пытался оправдаться или вернуть свою собственность. Охваченный страхом, большим, чем могут пробудить угрызения совести и закон, он горел одним паническим желанием — никогда не видеть древнего замка и целиком стереть его из памяти. Так Уолтер де ла Поэр, одиннадцатый барон Эксем, бежал в Вирджинию и стал там родоначальником семейства, которое к началу следующего столетия было известно под фамилией Делапор.

Эксем-Прайори оставался необитаемым, хотя позже он был присоединен к владениям семьи Норрисов и вызвал большой интерес ученых, исследовавших его сложную архитектуру: готические башни на саксонском или романском основании, с еще более Древним фундаментом — римским и даже друидическим или кельтским, если верить легендам. Фундамент был очень своеобразным и с одной стороны вплотную примыкал к высокой известняковой скале, с края которой бывший монастырь смотрел в пустынную долину, в трех милях к западу от селения Энчестер.

Архитекторы и археологи обожали исследовать этот необычный памятник ушедших столетий, но местные жители ненавидели его. Ненависть эта зародилась сотни лет назад, еще когда здесь жили мои предки, и не остыла до сих пор, хотя зданием давно завладели мох и плесень. Я и дня не успел пробыть в Энчестере, как услышал, что происхожу из проклятого рода. А на этой неделе рабочие взорвали Эксем-Прайори и сейчас сравнивают развалины с землей. Я всегда неплохо знал генеалогическое древо нашей семьи, как и тот факт, что мой первый американский предок уехал в колонии при странных обстоятельствах. Однако с деталями я не был знаком, поскольку Делапоры всегда умалчивали об этом. В отличие от других плантаторов по соседству, мы не хвастались предками-крестоносцами, героями средних веков или эпохи Возрождения. Не уцелело никаких документов, кроме запечатанного конверта, который до Гражданской войны передавался отцом старшему сыну с наказом вскрыть после его смерти. Основания для гордости были добыты нами уже после иммиграции, и наше семейство уважали в Вирджинии, хотя и считали немного замкнутым и необщительным.

Во время войны удача изменила нам, и вся наша жизнь переменилась после сожжения Карфакса, нашего дома на берегу реки Джеймс. Во время того безумного погрома погиб мой престарелый дед, а вместе с ним пропал и конверт, содержавший все наше прошлое. Мне тогда было семь лет, но я хорошо помню тот пожар — крики солдат-федералистов, визг женщин, стенания и молитвы негров. Мой отец в это время был в армии, оборонявшей Ричмонд, и после многочисленных формальностей нас с матерью пропустили к нему через линию фронта.

После войны мы все переехали на Север, откуда была родом моя мать; там я вырос, достиг средних лет, разбогател и стал настоящим янки. Ни я, ни мой отец не знали о содержимом семейного конверта; я втянулся в обыденность массачусетского бизнеса и потерял всякий интерес к тайнам, несомненно, таящимся в глубине нашей семейной истории. Если бы я только подозревал, с чем они связаны, с какой радостью я оставил бы Эксем-Прайори его плесени, летучим мышам и паукам!

В 1904 году умер мой отец, не оставив никакого послания ни мне, ни моему единственному сыну, десятилетнему Альфреду, которого я воспитывал сам, без матери. Именно этот мальчик изменил порядок передачи семейных традиций. Я мог поведать ему лишь несерьезные догадки о прошлом, но во время последней войны, когда он стал офицером авиации и служил в Англии, он написал мне о некоторых интересных легендах, касающихся нашей семьи. По всей вероятности, у Делапоров было яркое и несколько зловещее прошлое, о котором мой сын узнал из рассказов своего друга Эдварда Норриса, капитана авиационного полка Его Величества, чьи владения находились возле нашего фамильного замка, в деревне Энчестер. Он знал местные крестьянские поверья, дикость и неправдоподобие которых превосходили воображение любого романиста. Конечно, сам Норрис не воспринимал их всерьез, но они заинтересовали моего сына и дали богатую пищу для его писем мне. Именно эти легенды пробудили во мне интерес к нашим заокеанским корням, и я решил приобрести и реставрировать наш семейный замок, который Норрис показал Альфреду во всей его живописной заброшенности и предложил выкупить у его дяди, тогдашнего владельца, за удивительно скромную сумму.

Я купил Эксем-Прайори в 1918 году, но планы по его реставрации мне пришлось отложить, так как мой сын вернулся с войны инвалидом. Те два года, которые он прожил, я был настолько поглощен заботами о его здоровье, что даже передал партнерам ведение своих дел.

В 1921 году я остался один, без семьи и без жизненной цели, на пороге старости и решил посвятить оставшиеся годы своим новоприобретенным владениям В декабре я съездил в Энчестер и познакомился с капитаном Норрисом, пухлым дружелюбным молодым человеком, который хранил память о моем сыне и предложил мне помощь в сборе сведений и преданий, необходимых для восстановительных работ. Сам Эксем-Прайори не произвел на меня особого впечатления — теснящееся на краю пропасти скопище древних руин, покрытых лишайниками и птичьими гнездами и лишенных полов и какой-либо отделки, кроме голого камня стен.

Лишь постепенно передо мной вырисовывался образ величественного здания, покинутого моими предками триста лет назад. Я начал нанимать рабочих для реставрации. Каждый раз мне приходилось искать их за пределами селения, поскольку жители Энчестера относились к зданию с невообразимым страхом и ненавистью. Эти настроения касались как самого замка, так и его старинных обитателей, и каким-то образом передавались даже рабочим, нанятым на стороне, вызывая их дезертирство.

Сын рассказывал мне, что, когда он был в Энчестере, его избегали только за то, что он — де ла Поэр. Нечто подобное я ощущал на себе, пока не смог убедить крестьян, что почти ничего не знаю о своих предках. Даже после этого они продолжали недолюбливать меня, и собирать их предания я мог только через Норриса. Похоже, люди не могли простить того, что я собираюсь восстановить ненавистный им замок, который они — обоснованно или нет — считали не чем иным, как логовом злых духов и оборотней.

Анализируя собранные Норрисом легенды и дополнив их свидетельствами изучавших развалины специалистов, я пришел к выводу, что Эксем-Прайори стоял на месте очень древнего храма друидической или додруидической эпохи. Мало кто сомневался, что здесь совершались неописуемые обряды, и сохранились малоприятные истории о слиянии этих обрядов с культом Кибелы, занесенным римлянами.

На подвальной кладке сохранились надписи, безошибочно читавшиеся как “DIV… OPS… MAGNA МАТ…” — это свидетельствовало о культе Великой Матери, темное поклонение которой тщетно запрещалось римским гражданам. Как доказали раскопки, Энчестер был лагерем Третьего легиона Августа, и именно там процветал храм Кибелы, а толпы верующих исполняли безымянные ритуалы под руководством фригийского жреца. Легенда гласит, что падение старой религии не прекратило оргии в замке, а жрецы перешли в новую веру, не изменив своего образа жизни. Тайные церемонии не прекратились и после падения римского владычества; некоторые из саксов восстановили разрушенный храм и придали ему сохранившийся доселе облик, основав там центр некоего культа, которого боялись во всех семи англосакских королевствах. Около 1000 года нашей эры Эксем-Прайори упоминается в летописи как мощный каменный монастырь, принадлежащий странному и могущественному монашескому ордену и окруженный обширными садами, которые не нуждались в изгороди, поскольку окрестное население панически боялось к ним приближаться. Монастырь не был разрушен викингами, но после норманнского завоевания он, должно быть, пришел в упадок, поскольку в 1261 году Генрих III беспрепятственно передал замок в дар моему предку Гилберту де ла Поэру, первому барону Эксемскому.

До той поры репутация нашего рода была чиста, но потом случилось нечто странное. В одной из хроник некий де ла Поэр упоминается как “проклятый Господом в 1307 году”, а в народных преданиях замок, построенный на месте древнего храма и монастыря, прослыл зловещим и страшным местом. Эти предания были способны напугать кого угодно, и страх еще более усиливался множеством недомолвок и мрачных намеков. Они представляли моих предков демоническими отродьями, рядом с которыми Жиль де Рец и маркиз де Сад показались бы робкими юнцами, и возлагали на них вину за случавшиеся на протяжении нескольких поколений исчезновения людей.

Самыми отрицательными персонажами легенд были сами бароны и их прямые наследники, о которых ходило больше всего зловещих слухов. Если кто-либо из них и тяготел к добру, то он неизменно умирал, быстро и таинственно, уступая место очередному злодею. Казалось, у баронов Эксемов был свой собственный тайный культ, открытый лишь некоторым членам семьи и руководимый главой рода. Строился он, по всей видимости, не столько на кровном родстве, сколько на общих наклонностях, ибо к нему принадлежали и люди, вошедшие в семью извне. Например, леди Маргарет Тревор из Корнуолла, жена Годфри, второго сына пятого барона Эксема, стала пугалом для детей по всей округе, и зловещие баллады о женщине-демоне до сих пор поются недалеко от границ Уэльса. В балладах упоминается, хотя и по другому поводу, ужасная история леди Мэри де ла Поэр, вышедшей замуж за герцога Шрусфилда и вскоре после свадьбы убитой им и его матерью. Священник, которому они признались в том, чего не рассказали больше никому, благословил убийц и отпустил им грехи.

Все эти мифы и баллады, типичные плоды грубых суеверий, всерьез задевали меня. Особенно досадным было их стойкое недоверие к моему роду, уходящее далеко в глубь веков. Однако я не мог не сопоставить эти темные предания о моих предках с известным мне скандалом, касающимся моего ближайшего родственника, юного кузена Рэндольфа Делапора из Карфакса, который после войны в Мексике сблизился с неграми и стал жрецом вуду.

Значительно меньше меня волновали туманные истории о воплях и стонах в пустой, продуваемой ветрами долине под известняковой скалой, о кладбищенском зловонии, поднимающемся оттуда после весенних дождей, о визжащей белой твари, которая кинулась однажды под ноги лошади сэра Джона Клейва, когда он ехал ночью по пустынному полю, и о слуге, который сошел с ума, заглянув однажды в замок среди бела дня. Это были обычные сказки о привидениях, а я в то время еще оставался убежденным скептиком. Сложнее было отбросить рассказы о пропавших крестьянах, хотя в средние века такое не было редкостью. Смерть могла быть расплатой за чрезмерное любопытство, и не одна отрубленная голова красовалась на срытых теперь бастионах Эксем-Прайори.

Некоторые легенды были настолько живописны, что я пожалел, что в молодости не изучал сравнительную мифологию. Например, одно поверье объясняло обилие разводимых в садах замка кормовых овощей тем, что они служили пищей оборотням с крыльями летучих мышей, которые каждую субботу слетались туда на шабаш. Но самым невероятным было предание о крысах — о полчище гнусных паразитов, которые лавиной вырвались из замка три месяца спустя после трагедии, обрекшей его на запустение. Эта тощая, грязная, ненасытная орда сметала все на своем пути и сожрала в округе всех кур, кошек, собак, поросят, овец и даже двух несчастных людей, прежде чем ее ярость утихла. Достопамятное нашествие грызунов, опустошившее деревню и посеявшее страх в сердцах ее жителей, породило свой собственный цикл мифов.

Все это было мне известно, когда я со старческим упрямством взялся за восстановление обители предков. Не следует воображать, что эти сказки хоть сколько-нибудь повлияли на мое нынешнее психическое состояние. К тому же меня постоянно поддерживали капитан Норрис и помогавшие мне ученые. Через два года задача была выполнена, и я осматривал просторные комнаты, обитые дубовыми панелями стены, сводчатые потолки, стрельчатые окна и широкие лестницы с гордостью, которая компенсировала громадные расходы на реставрацию.

Все черты средневековья были тщательно сохранены, и современные детали превосходно подошли к старинным стенам и фундаментам. Дом моих предков был восстановлен, и теперь я мечтал оправдать в глазах округи репутацию древнего рода, последним представителем которого я был. Я намеревался поселиться здесь и доказать всем, что де ла Поэру (ибо я восстановил первоначальное написание нашей фамилии) совсем необязательно быть злодеем. Моя жизнь обещала стать приятной еще и потому, что, несмотря на средневековую внешность, все интерьеры Эксем-Прайори были совершенно новыми, свободными и от древних паразитов, и от призраков прошлого.

Как уже говорилось, я переехал в замок 16 июля 1923 года, взяв с собой семерых слуг и девятерых кошек — последних существ, к которым я испытывал привязанность. Самого старого кота, семилетнего Негра, я привез с собой из Болтона, штат Массачусетс, а остальными обзавелся, пока жил в семье капитана Норриса во время реставрации замка.

Пять дней наша жизнь протекала в совершенном спокойствии, и я занимался в основном систематизацией сведений о нашей семье. Я сумел получить довольно подробный отчет о последней здешней трагедии и бегстве Уолтера де ла Поэра, который, по моему предположению, и был содержанием конверта, пропавшего во время пожара в Карфаксе. Выходило, что моего предка не без оснований обвиняли в убийстве во сне всех обитателей замка, кроме четверых доверенных слуг. За две недели до случившегося он сделал некое шокирующее открытие, изменившее весь его образ мыслей, но оставшееся не известным никому, кроме, может быть, слуг, которые помогли ему в осуществлении кровавого замысла и впоследствии бежали неведомо куда.

Эту преднамеренную резню, жертвами которой стали его отец, три брата и две сестры, местные крестьяне охотно простили, а служители закона отнеслись к ней так спокойно, что виновнику удалось ускользнуть в Вирджинию безо всякого вреда для жизни и даже для чести. По общему мнению, он очистил землю от некоего древнего проклятия. Я с трудом мог предположить, какое открытие толкнуло его на столь ужасный поступок. Зловещие предания о своей семье были, без сомнения, известны Уолтеру де ла Поэру с самого детства и вряд ли могли так сильно повлиять на него. Быть может, он стал свидетелем какого-то жуткого древнего обряда или отыскал в самом замке либо его окрестностях некий пугающий символ? В Англии его помнили тихим, скромным юношей, в Вирджинии же он оставлял впечатление человека пугливого и осторожного, но никак не жестокого. В дневнике одного знатного путешественника, Френсиса Харли из Бельвью, он описан как образец чести, достоинства и такта.

22 июля произошел первый странный случай, оставленный тогда почти без внимания, но приобретший важное значение в свете последующих событий. Происшествие было довольно незначительным, и странно, что его вообще заметили в тех обстоятельствах; я уже упоминал, что поселился в замке, где было новым все, кроме каменных стен, в окружении разумных и здравомыслящих слуг, и всякая мнительность казалась мне абсурдной.

В тот раз я обратил внимание, что мой старый черный кот, чьи повадки я хорошо знал, казался неестественно встревоженным и беспокойным. Он нервно бегал из комнаты в комнату и постоянно обнюхивал стены, оставшиеся от старинного здания. Я понимаю, как банально это звучит — словно неизменная собака в готическом романе, которая всегда рычит перед тем, как ее хозяин видит привидение, — но не могу подавить в себе этих воспоминаний.

На следующий день слуга пожаловался, что все кошки в замке ведут себя беспокойно. Он явился в мой кабинет, обширную комнату на втором этаже с арочными сводами, панелями из темного дуба и трехстворчатым готическим окном, глядящим в пустынную долину под известняковой скалой. Я тут же припомнил, как Негр крался вдоль западной стены и скреб когтями новые панели, покрывающие старую каменную кладку.

Я ответил слуге, что, должно быть, камни под панелями испускают запахи или испарения, неуловимые для людей, но воздействующие на чуткое обоняние кошек даже через деревянную преграду. Я действительно так думал, и когда слуга заговорил о наличии мышей или крыс, я возразил, что их не было здесь триста лет, и даже полевые мыши не могли бы сюда забраться. В тот же день я заехал к капитану Норрису, и он заверил меня, что полевые мыши ни в коем случае не стали бы проникать в каменный замок столь странным образом.

Тем вечером, отдав обычные распоряжения камердинеру, я удалился в спальню западной башни, которую выбрал для себя. Из кабинета в нее вели старинная каменная лестница и короткая галерея, отделанная заново. Сама спальня была круглой, с высоким потолком и стенами, украшенными не деревянными панелями, а гобеленами, которые я сам выбрал в Лондоне.

Впустив в комнату Негра, я закрыл тяжелую готическую дверь, разделся при свете электрической лампы, искусно имитирующей канделябр, потом выключил свет и улегся на резном ложе под балдахином, в то время как кот занял свое законное место у меня в ногах. Полог я не задернул и лежал, глядя в узкое окошко. В небе догорала заря, и ажурные узоры окна образовывали причудливый узор.

Должно быть, некоторое время спустя я заснул, поскольку помню, что вернулся из царства довольно странных снов, когда кот резко вскочил со своего уютного места. В тусклом свете зари я видел его силуэт — голова вытянута вперед, передние лапы опираются на мои лодыжки, задние напряжены. Он не отрываясь смотрел в какую-то точку на стене западнее окна, где мои глаза ничего не видели, но тем не менее туда оказалось обращенным все мое внимание.

Приглядевшись, я понял, что кот волновался не напрасно. Не могу сказать, действительно ли драпировки на стенах двигались, но в ту минуту мне казалось, что это так. В чем я могу поклясться, так это в том, что за ними я слышал тихую отдаленную возню крыс или мышей. Через мгновение кот прыгнул на один из гобеленов и своим весом обрушил его на пол, обнажив древний камень стены, там и сям подлатанной реставраторами, но не открыв никаких следов надоедливых грызунов.

Неф начал бегать вдоль стены, царапая когтями упавший гобелен и пытаясь время от времени просунуть лапу между стеной и дубовым полом. Он ничего не нашел и нехотя вернулся ко мне на кровать. Я так и не двинулся с места, но заснуть уже не мог.

Утром я опросил всех слуг, но никто не заметил ничего странного; только кухарка вспомнила, что кот, спавший у нее в комнате на подоконнике, среди ночи вдруг завопил, разбудив ее, _а потом выскочил в открытую дверь и побежал вниз по лестнице. Я проспал до обеда, а потом поехал к капитану Норрису, который чрезвычайно заинтересовался моим рассказом. Эти происшествия — столь же незначительные, сколь и необычные, — будили его воображение, и он тут же припомнил некоторые местные легенды. Мы оба были озадачены присутствием крыс, и Норрис дал мне крысиный яд и несколько мышеловок, которые я по возвращении велел слугам расставить по всему замку.

Заснул я рано, чувствуя сильную усталость, но меня мучили страшные сны. С большой высоты я смотрел в полутемный грот, где, по колено в грязи, белобородый демон-пастух пас каких-то раздутых, дряблых зверей, вид которых вызвал у меня неописуемое отвращение. Затем он остановился, кивнув кому-то головой, и тут же огромная стая крыс хлынула в смрадную пропасть, чтобы пожрать и зверей, и их пастуха.

От того кошмара меня пробудили движения Негра, который, как обычно, спал у меня в ногах. В этот раз мне были понятны и его шипение, и страх, заставивший его запустить когти в мою щиколотку, — со всех сторон доносились отвратительные звуки копошащихся за стенами огромных голодных крыс. Зари в небе не было, я не мог разглядеть, шевелятся ли повешенные вновь драпировки, и поэтому поспешил включить свет.

При свете лампы я увидел, что все гобелены сверху донизу ходят ходуном в зловещем танце, напоминающем пляску смерти. Почти сразу же это движение прекратилось вместе со звуками. Вскочив с кровати, я схватил металлическую грелку с углями и ее длинной ручкой приподнял угол гобелена, чтобы поглядеть, что за ним скрывается. Там не было ничего, кроме оштукатуренной каменной стены, и даже кот перестал нервничать, реагируя на присутствие чужаков. Осмотрев поставленную в спальне мышеловку, я увидел, что она захлопнулась, но никаких следов пленников не было.

О том, чтобы снова лечь спать, не могло быть и речи, и поэтому я, взяв свечу, открыл дверь и вместе с Негром пошел по галерее к лестнице, ведущей в мой кабинет. Не успели мы приблизиться к каменным ступеням, как Негр рванулся вперед и исчез. Когда я сам спускался по ступенькам, то сразу же услышал внизу звуки, в природе которых не могло быть никаких сомнений.

Дубовые панели кишели крысами, и Неф метался возле них с яростью охотника, упустившего добычу. Спустившись вниз, я зажег свет, но на этот раз шум не прекратился. Крысы продолжали свое шуршание, топая с такой силой и настойчивостью, что я сумел определить направление их движения. Эти твари в невообразимом количестве совершали колоссальную миграцию откуда-то сверху вниз, на вообразимую или невообразимую глубину.

Я услышал шаги в коридоре, и в следующий миг тяжелую дверь отворили двое слуг. Оказалось, что все остальные кошки по неизвестной причине пришли в дикое возбуждение, а потом рванулись вниз по лестнице и сейчас мяукали и скреблись у двери в подвал. Я спросил, не слышали ли слуги крыс, но они ответили отрицательно. Я уже собирался обратить их внимание на звуки за панелями, как вдруг они внезапно стихли.

В сопровождении слуг я спустился к двери в подвал, но кошки уже разбежались. Я решил обследовать подземелье позже, а пока ограничился осмотром мышеловок Все они сработали, но все оказались пустыми. До утра я просидел в раздумьях в кабинете, отмечая, что звуки слышали только кошки и я, и припоминая все известные мне легенды о замке, в котором я поселился. До полудня я дремал в библиотеке в уютном кресле, которое не стал изгонять в угоду средневековым интерьерам. После этого я позвонил капитану Норрису с тем, чтобы он приехал и помог обследовать подвал.

Мы не нашли ничего примечательного, хотя не могли скрыть дрожь при мысли, что этот подземный склеп был возведен руками римлян. Низкие арки и массивные столбы были подлинно римскими — не убогими подражаниями грубых саксов, но гармоничными и стройными постройками эпохи цезарей. На стенах было множество уже описанных археологами надписей, например: “P. GETAE. PROP… TEMP… DONA…” или “L. PRAEG… VS… PONTIFI… ATYS”.

При упоминании об Атисе я вздрогнул, вспомнив, что читал у Катулла о жутких обрядах в честь этого восточного божества, чей культ соединился с почитанием Кибелы. При свете фонарей мы с Норрисом без особого успеха попытались разобрать полустершиеся рисунки на прямоугольных каменных блоках, служивших алтарями. Мы вспомнили, что один из рисунков, похожий на солнце с лучами, ученые датировали доримским периодом, предположив, что алтари были взяты римскими жрецами из более древнего храма коренных жителей, стоявшего на этом месте. Мое внимание привлекли бурые пятна на одном из алтарей. Состояние поверхности самого большого из них в центре помещения указывало, что на нем разводили огонь — вероятно, для сжигания жертв.

Так выглядел склеп, у дверей которого скреблись кошки и где мы с Норрисом теперь решили провести ночь. Слуги снесли вниз диваны, и им было приказано не обращать внимания на ночную беготню кошек. Нефа мы взяли с собой, как из-за его чутья, так и просто за компанию. Мы решили закрыть тяжелую дубовую дверь, сработанную на манер средневековой, но с отверстиями для вентиляции, после чего зажгли фонари и стали ждать.

Подземелье в основании замка было очень глубоким — его фундамент, вероятно, уходил вглубь известняковой скалы, нависавшей над долиной. Я не сомневался, что неизвестно откуда взявшиеся крысы стремились именно туда, хотя и не мог объяснить, с какой целью. Пока мы лежали в ожидании, я временами погружался в сон, от которого меня пробуждали нервные движения кота.

Мои сны в достаточной степени походили на тот кошмар, что привиделся мне предыдущей ночью. Я снова видел полутемный грот и пастуха с его копошащимися в грязи раздутыми зверями, но в этот раз все детали сна словно приблизились, были видны отчетливее. Я разглядел расплывшиеся черты одного из животных и пробудился с таким криком, что Негр прыгнул в сторону, а бодрствовавший капитан Норрис громко рассмеялся. Он смеялся бы еще больше — или, может быть, меньше, — узнай он причину моего крика. Но я мало что помню из дальнейшего — предельный ужас иногда поражает память весьма кстати.

Норрис отвлек меня от кошмара, слегка похлопав по плечу и предложив прислушаться к кошкам. Из-за закрытой двери доносились душераздирающее мяуканье и скрежет когтей, в то время как Негр, не обращая внимания на сородичей снаружи, метался вдоль голых каменных стен, за которыми слышалось то же столпотворение кишащих крыс, которое разбудило меня предыдущей ночью.

Я почувствовал нарастающий ужас, поскольку это была аномалия, не поддающаяся никакому нормальному объяснению. Крысы, если только они не были плодом безумия, охватившего меня заодно с кошками, шуршали и скреблись внутри римских стен, которые я считал сделанными из монолитных известняковых блоков. Но даже если это было так, если там были живые существа, то почему Норрис не слышит их отвратительной возни? Почему он обращает все свое внимание на Нефа и кошек снаружи и не догадывается, чем вызвано их поведение?

К тому времени, как я со всей возможной рациональностью сумел рассказать Норрису о звуках, которые я, как мне казалось, слышал, шум постепенно утих. Он удалялся куда-то вниз, вглубь, ниже всех возможных подвалов, пока мне не показалось, что вся скала под нами заполнилась копошащимися крысами. Норрис не проявил скептицизма, как я опасался, а напротив, выслушал меня внимательно. Он жестом показал мне, что и кошки за дверью стихли, как будто потеряли след крыс; однако Негр вновь пришел в возбуждение и теперь бешено царапал основание алтаря в центре склепа, к которому диван Норриса стоял ближе, чем мой.

Мой страх перед непостижимым в этот момент достиг пика. Происходило нечто невероятное, и я видел, что капитан Норрис, куда более молодой, здоровый и материалистичный, чем я, тоже был не на шутку встревожен — возможно, потому, что всю жизнь слушал местные легенды. Какое-то время мы в бездействии наблюдали за старым черным котом, который с угасающей настойчивостью царапал основание алтаря, время от времени обращаясь ко мне с требовательным мяуканьем, с помощью которого он обычно добивался внимания.

Норрис перенес фонарь поближе к алтарю, изучая место, которое царапал Негр; потом молча опустился на колени и стал соскребать старые лишайники, за столетия наросшие на соединении массивной доримской плиты с мозаичным полом. Он ничего не нашел и уже хотел оставить свои усилия, когда я заметил одно простое обстоятельство, заставившее меня задрожать, хотя оно было лишь подтверждением того, что я уже подозревал.

Я сказал об этом Норрису, и некоторое время мы в изумлении, сменившимся восторгом открытия, наблюдали неоспоримый феномен — пламя фонаря, поставленного около алтаря, слабо, но заметно отклонялось в сторону, как бывает при сквозняке. Струя воздуха, несомненно, исходила из щели между полом и алтарем, из которой Норрис выскреб лишайники.

Остаток ночи мы провели в ярко освещенном кабинете, в возбуждении планируя дальнейшие действия. Одного только открытия, что под древней римской кладкой существует еще одно, глубочайшее подземелье, не обнаруженное никем из работавших здесь за триста лет археологов, было бы достаточно, чтобы взволновать человека — даже если оставить в стороне зловещие легенды. Возбужденное сознание подсказывало два выхода, и мы терзались сомнениями, что нам делать — прекратить поиски и навсегда оставить замок во власти старинных суеверий или дать волю нашей страсти к приключениям и смело устремиться навстречу ужасам, которые могут поджидать нас в неведомых безднах.

К утру мы решились на компромисс: поехать в Лондон, набрать группу профессиональных археологов и ученых и с их помощью раскрыть тайну. Следует отметить, что прежде чем покинуть подземелье, мы безуспешно пытались сдвинуть с места алтарь, за которым мы разглядели дверь в пугающую неизвестность. Увидеть, какие тайны скрываются за этой дверью, предстояло людям более сведущим, чем мы.

Мы с капитаном Норрисом долгое время провели в Лондоне, излагая наши факты, соображения и легенды пяти авторитетным ученым, на которых можно было положиться в том случае, если в ходе дальнейших исследований всплывут какие-либо неприглядные семейные тайны. Мы увидели, что они не расположены высмеивать нас, но, напротив, выражают крайний интерес и искреннее сочувствие. Нет необходимости упоминать все имена, но могу назвать, например, сэра Уильяма Бринтона, чьи раскопки в Троаде в те времена стали известны всему миру. Когда мы все ехали на поезде в Энчестер, я вдруг почувствовал, что стою на пороге ужасных открытий. Возможно, это чувство было усилено охватившей многих американцев скорбью из-за безвременной смерти президента по другую сторону океана.

Вечером 7 августа мы прибыли в Эксем-Прайори и узнали, что в наше отсутствие ничего необычного не произошло. Кошки, включая старого Негра, были совершенно спокойны, и ни одна мышеловка не сработала. К исследованиям мы собирались приступить на следующий день, в ожидании которого я разместил гостей по комнатам.

Сам я, как всегда, удалился вместе с Негром в свою спальню в башне. Заснул я быстро, но тут же меня одолели кошмары. Мне снилось римское празднество, наподобие описанного Петронием пира Тримальхиона, где на большом закрытом блюде покоилось нечто страшное. Потом опять появился проклятый пастух с грязным стадом в полутемном гроте. Пробудился я поздно, уже наступил день, и дом был полон мирных звуков. Крысы, настоящие или мнимые, меня не потревожили, и Негр еще крепко спал. Спустившись вниз, я увидел, что во всем доме царит спокойствие. Один из исследователей, психолог Торнтон, довольно нелепо попытался объяснить установившийся покой тем, что определенные силы уже показали мне то, что я должен был увидеть.

Все было готово к работе, и в одиннадцать часов утра наша группа из семи человек, вооруженная мощными электрическими фонарями и специальным инструментом, спустилась в подвал и закрыла за собой дверь. Ученые решили взять с собой Негра, полагаясь на его чутье в случае встречи с крысами. Мы бегло осмотрели римские надписи и украшения алтаря, так как трое из ученых их уже видели, а прочие читали их описание. Все внимание было обращено на центральный алтарь, и уже через час сэр Уильям Бринтон смог отодвинуть его в сторону, приведя в действие какой-то непонятный противовес.

Если бы мы не были подготовлены, то открывшееся жуткое зрелище привело бы нас в ужас. Через квадратный люк в мозаичном полу мы увидели лестницу с такими истертыми ступенями, что они почти сливались в ровную пологую поверхность. Вся лестница была усыпана человеческими костями. Позы сохранившихся скелетов выражали панический ужас, многие были обглоданы грызунами, а черепа указывали на явный идиотизм или обезьяноподобие их обладателей.

Вниз от страшных ступеней уходил туннель, похоже, пробитый в твердой скале и обеспечивающий приток воздуха. Это был не внезапный затхлый порыв из открытого склепа, а постоянное прохладное дуновение, в котором чувствовалась свежесть. Чуть помедлив, мы с содроганием принялись расчищать проход. Именно в тот момент сэр Уильям, осмотрев иссеченные стены, сделал странное заключение, что туннель, судя по направлению стесов, был пробит снизу.

Теперь я должен быть осторожным и тщательно подбирать слова. Прошагав несколько ступенек по обглоданным костям, мы увидели впереди свет — не мистическое фосфорное свечение, а нормальный дневной свет, который не мог проникнуть ниоткуда, кроме неизвестных расщелин в известняковой скале, на которой стоял замок. В том, что эти отверстия не были найдены ранее, нет ничего удивительного: долина совершенно необитаема, а скала, нависающая над ней под углом, столь высока, что осмотреть ее целиком под силу только альпинисту. Еще через несколько шагов у нас буквально перехватило дыхание от нового кошмара; настолько буквально, что Торнтон упал в обморок на руки застывшего без движения соседа, Норрис, пухлые щеки которого вдруг побелели и обвисли, дико закричал, а я издал что-то вроде хрипа или шипения и закрыл глаза.

Тот, кто стоял за мной — единственный, чей возраст был сравним с моим, — безжизненным голосом простонал: “О Боже! ”. Из семерых мужчин только сэр Уильям Бринтон сохранил самообладание, хотя шел во главе группы и увидел это зрелище первым.

Это был полутемный грот гигантских размеров, простиравшийся дальше, чем охватывал взгляд; целый подземный мир беспредельных тайн и ужасающих догадок. Здесь возвышались здания и другие сооружения разных эпох — одним пораженным взглядом я мог охватить примитивный каменный могильник, варварский круг монолитов, римское строение с низким куполом, грубую саксонскую хижину, древнеанглийскую деревянную постройку. Но все это меркло на фоне жуткого зрелища, которое представляла собой поверхность пещеры. От основания лестницы начинались безумные нагромождения костей, человеческих или столь же похожих на человеческие, как те, что мы видели на ступенях. Эти белесые груды напоминали морские волны; некоторые кости валялись отдельно, другие еще образовывали скелеты, позы которых указывали на демоническую ярость — перед смертью эти существа или отбивались от нападения, или с кровожадными намерениями хватали других.

Доктор Траск, антрополог, начал обследовать черепа и озадаченно признал неизвестный ему деградировавший тип. Большинство из них по степени эволюции стояли гораздо ниже пилтдаун-ского человека, хотя по всем признакам принадлежали людям. Черты некоторых черепов говорили о более высокой стадии развития, а отдельные представляли собой высокоразвитый современный тип. Все кости были обглоданы — большей частью крысами, хотя на некоторых виднелись отпечатки человеческих зубов. Вперемешку с ними валялись тонкие косточки крыс — павших бойцов армии, завершившей древнюю битву.

Удивительно, но после всех ужасающих открытий этого дня мы были живы и даже сохранили рассудок. Ни Гофман, ни Поисманс не смогли бы измыслить сцены более невероятной, более отталкивающей или более пугающей, чем этот полутемный грот, через который мы пробирались всемером. На каждом шагу делая новые страшные открытия, мы старались не думать о том, что творилось в этой преисподней триста или тысячу, или две тысячи, или десять тысяч лет назад. Несчастный Торнтон снова упал в обморок, когда Траск сказал, что, судя по скелетам, многие люди здесь передвигались на четвереньках на протяжении двадцати или более поколений.

Ужас громоздился на ужас, когда мы начали исследовать строения. Четвероногих людей, среди которых порой попадались ^и двуногие, содержали в каменных загонах, откуда они потом вырвались, гонимые голодом или страхом перед крысами. Их были целые стада, питавшиеся, очевидно, кормовыми овощами, остатки которых еще гнили в силосных ямах на дне каменных закромов, более древних, чем Рим. Теперь я понял, зачем моим предкам были нужны такие огромные сады, — о Боже, если бы я мог забыть это! Не нужно было спрашивать и о том, для чего предназначались людские стада.

Сэр Уильям, стоя с фонарем в римской постройке, вслух переводил надписи, говорящие о самом немыслимом ритуале, о котором я когда-либо слышал, и рассказывал об особой диете жрецов доисторического культа, который после соединился с культом Кибелы. Норрис, проведший годы в окопах, не смог устоять на ногах, когда вышел из английского дома. Это была одновременно бойня и кухня, как он и предполагал, — но видеть в таком месте привычную английскую утварь и читать там английские надписи, последняя из которых относилась к 1610 году!.. Я не смог войти в этот дом, в котором кипела дьявольская работа, пресеченная лишь кинжалом моего предка Уолтера де ла Поэра.

Я отважился войти в низкое саксонское строение с отвалившейся дубовой дверью, где нашел ужасный ряд из десяти каменных клеток с проржавевшими решетками. В трех из них были узники — скелеты высокой степени эволюции, на пальце у одного из них я обнаружил перстень с печатью, на которой красовался герб нашего семейства. Сэр Уильям нашел более древний каземат под римским зданием, но там камеры были пусты. Под ними виднелась узкая каменная крипта с аккуратно разложенными кучками костей. На некоторых из них были вырезаны богохульные параллельные надписи на латинском, греческом и фригийском языках.

Тем временем доктор Траск вскрыл один из доисторических могильников и извлек черепа, напоминавшие человеческие ненамного больше, чем череп гориллы, а также несколько табличек с вырезанными на них иероглифами. Среди всего этого кошмара спокойствие сохранял один мой кот. Увидев, как он невозмутимо уселся на куче костей, я подумал о том, какие тайны могут хранить его желтые глаза.

Осмыслив до некоторой степени пугающие открытия, сделанные в этом сумеречном гроте, о котором меня предупреждал мой вещий сон, мы направились к тем бескрайним глубинам пещеры, куда не пробивался ни один луч света из отверстий в скале. Мы никогда уже не узнаем, какие темные стигийские миры скрываются там, ибо было решено, что эти тайны опасны для человечества. Удивительных открытий хватало и вблизи; первые же несколько шагов явили нам ряды бездонных ям, в которых обычно пировали крысы. Когда ямы вдруг перестали пополняться, армия грызунов сначала взялась за живых узников подземелья, а после вырвалась из замка в той оргии опустошения, которую никогда не забудут местные крестьяне.

О Боже! Эти черные провалы, полные расщепленных, объеденных костей и вскрытых черепов! Эти кошмарные рвы, за бессчетные столетия ужаса переполнившиеся костями питекантропов, кельтов, римлян и англичан! Одни из них оказались забиты доверху, и определить их глубину было невозможно. Другие зияли пропастью, непреодолимой для света наших фонарей, и их населяли неведомые страхи. Я подумал о бедных крысах, угодивших _в эти разверстые ловушки в своих скитаниях по этому мрачному Тартару.

Один раз моя нога едва не соскользнула в такую бездну, и я пережил момент животного страха. Я, должно быть, простоял там долгое время, потому что рядом уже не было никого, кроме пухлого капитана Норриса. Тут откуда-то из этой чернильной бескрайней глубины донесся звук, показавшийся мне знакомым. Мой черный кот рванулся туда, в неведомую бездну, как крылатое египетское божество. Не отставал и я; через секунду я уже слышал жуткие звуки, с которыми эти дьявольские крысы пробивали себе путь к новым ужасам, готовясь увести меня к пещерам в самом центре Земли, где безликий и безумный бог Ньярлатхотеп завывает в темноте под несмолкающую музыку двух раздутых идиотов-флейтистов.

Мой фонарь разбился, но я продолжал бежать. Я слышал голоса, крики и эхо, но все заглушали эти гнусные предательские звуки. Они поднимались и поднимались, как окоченевший раздутый труп поднимается по маслянистой глади реки, что течет под бесконечными ониксовыми мостами к черному отравленному морю.

Что-то наскочило на меня — мягкое и пухлое. Должно быть, это крысы; вязкая, плотная, алчная масса, пожирающая мертвых и живых… Почему бы крысам не сожрать де ла Поэра, раз де ла Поэры ели запретную пищу?.. Война сожрала моего мальчика, черт бы их всех побрал… А янки сожрали Карфакс вместе с моим дедом и его секретом… Нет, нет, я не тот дьявольский пастух в полутемном гроте! И лицо одного из раздутых животных не было пухлым лицом Эдварда Норриса! Кто сказал, что я — де ла Поэр? Норрис жив, а моего мальчика нет… Почему Норрису принадлежат земли де ла Поэров?.. Это вуду, говорю вам… это пятнистая змея… Проклятый Торнтон, я отучу тебя падать в обморок от того, что делает наша семья. Это же кровь, ты, смерд, да будет ведом тебе ее вкус… Кто посмеет посягать на наши права?.. О Великая Матерь, Великая Матерь!.. Атис!.. Диа ад агад ад аодаун… агус бас дунах орт! Донас Долас орт, агус лет-са!.. унгл… унл… ррл… шшш…

Они говорят, что я выкрикивал все это, когда через три часа они нашли меня в темноте, нашли вцепившимся в полусъеденное тело капитана Норриса, рядом с моим котом, пытавшимся вцепиться мне в горло. Теперь они взорвали Эксем-Прайори, забрали моего Нефа и заперли меня в этой комнате с решетками, где все пугливо шепчутся о моей наследственности и подсознании. Торнтон — в соседней комнате, но они не дают мне говорить с ним. Еще они скрывают от меня большинство фактов о том, что случилось в замке. Когда я говорю о бедняге Норрисе, они обвиняют меня в немыслимом преступлении, но они должны знать, что это сделал не я. Они должны знать, что это крысы, шныряющие, шмыгающие крысы, чей топот вечно не дает мне спать, дьявольские крысы, которые бегают за обшивкой этой комнаты и зовут меня к ужасам еще страшнее тех, что я пережил, крысы, которых никто из них не слышит, крысы, крысы в стенах.

1924