Кровавый жемчуг

https: //ficbook. net/readfic/4393139

Автор: BittersweetSin (https: //ficbook. net/authors/404131)
Пейринг или персонажи: Лухан, Кай, Бэкхён, ДиО, KuyngLu and KaiSoo
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, AU, Мифические существа, Учебные заведения
Предупреждения: Смена пола (gender switch)
Размер: Мини, 11 страниц

Описание:
Сердца у Лу не было. Она – холодный и жестокий голос моря, созданный из костей утопленников, жемчуга и нежнейшего шелка водорослей. Но однажды она услышала плач Кёнсу, сердце которой билось в костяной клетке горячей и влажной птицей так сильно, что ей хотелось достать его из груди и успокоить.

Работа написана специально на Korean Mythical Summer Fest, проводящийся в группе | korea’s writer | (http: //vk. com/k_fanfiction)

Мифическое существо: сирены
Цветок: магнолия
Словосочетание: сочные яблоки

***

Кёнсу глубоко вздыхает, не смея войти за ворота школы. Они казались входом в ад. Су цепляется пальцами за лямки сумки, и медленно идет через двор. Жарко, но Кенсу дрожит от холода. Кажется, она плывет в ледяной воде по бесконечному коридору. В уши врывается истерический визг звонка. Су заходит в класс, и разговоры сразу стихают. Она проходит к своей парте, опустив голову так низко, что длинные волосы полностью закрывают лицо. Рамы распахнуты настежь, ветер гуляет между рядами. Её парта последняя, возле окна. Справа от Су, через проход, сидит высокая смуглая девушка. Чонин.

Су украдкой смотрит на точеный профиль, скользит взглядом по загорелым коленкам, полной груди, задержавшись на пухлых губах. Каждый раз она корила себя за эти недозволенные экскурсии взглядом, но снова и снова жадно старалась запомнить каждую черточку Чонин, каждый новый штрих, который добавлял к ней новый день. Чонин перехватывает ее взгляд, зло щурится, и беззвучно проговаривает: " повторить"? Су испуганно отворачивается к окну, ощущая, как ноют синяки на теле.

Учителя, сменяясь, монотонно объясняют скучнейшие вещи, а Кёнсу плывет в сонном мороке, отсчитывая минуты до спасительного конца. Звонок врывается в класс, и по коридорам раздается топот спешащих на свежий воздух учеников. Кёнсу дожидается, пока класс опустеет, и прошмыгивает в туалет.

Стены расписаны признаниями в любви и ненависти. Люминесцентные лампы накладывают мертвенный свет на лицо. Скрипит дверь, и в синих тенях возникает Чонин.

Свет мигает, лампы шипят, тонко поет стекло. Кёнсу все стоит на месте, не в силах стряхнуть с себя странное оцепенение.

– Тебе мало? Мне убить тебя, чтобы ты перестала на меня пялиться?

Чонин грозно придвигается ближе, а Су отступает все дальше и дальше, пока не чувствует спиной холодный кафель стены. Она сжимается, закрывая голову, но руки у Чонин сильные – первая пловчиха в школе – она цепко впивается в предплечья Су, бьет наотмашь, и на щеках Кёнсу расцветают пунцовые розы. Сильные пальцы обхватывают ее горло, и Су в панике размахивает руками, задыхаясь от нехватки воздуха, оседает на пол. Чонин пинает носком лакированной туфли худое тело, и шипит:

– Ты гребанная извращенка! Меня передергивает только от мысли, о чем ты мечтала, пока говорила со мной. Я, дура, не понимала, что значат все эти твои прикосновения.

Гул голосов в коридоре совсем затих. Тишину разбивает вода, что тягуче капает на грязную изнанку фаянсовой чаши. Су обводит взглядом уборную. Плитка на стене сколота, и обнажает серое нутро стены. Отпавшие квадратики образовывают недостающую букву в слове " вечность". Кёнсу встает, поправляя сбившуюся форму, умывается. Тепловатая вода липким остается на коже. Су видит свое размытое очертание в зеркале, засиженном мухами. Достает маркер, порывшись в сумке, пишет размашисто на правой кабинке, той, что ближе к зарешеченному окну на самом верху, " Чонин – сука".

Эта маленькая месть наполняет чувством короткого умиротворения.

Она выходит на улицу. В школьном саду цветут магнолии. Крупные восковые цветы опадают на траву, сбитые палками сорванцов. Кёнсу украдкой собирает их в сумку. Они кажутся похожими на нее саму – такие же мертвенно белые, хрупкие и никому не нужные.

Су покупает в кафе на углу какао в картонном стаканчике, тянет через соломинку, бредя по улице, залитой солнцем. После унизительной встречи с Чонин в душной клетушке туалета ей хочется побыть на просторе. Ноги сами ведут ее к станции метро. Конечная остановка – заброшенный пляж, усеянный острыми осколками ракушек, от которого в море тянется серый язык причала. Вокруг – ни души. Кёнсу устало вздыхает. Мол нагрет солнцем. Она стягивает туфли и тугие чулки, ощущая пальцами шероховатую поверхность камня.

***

Море рокочет глухо, дышит взволнованно, лижет старые камни причала, ворочается в тесной кровати берегов. Она понимает его непостижимый зов и подпевает древним песням. Море отзывается, будто старый любовник, и дарует ее голосу безжалостную силу, очарование бездны. Море смотрит ее глазами – изменчивыми, жестокими, древними.

Чайка летит над зыбкой волной, взмахивает крылом, приветствует ее гортанным вскриком. Тень рыбы скользит под водой – чайка хищно ныряет в воду, измазываясь в кружевной пене. Она ощущает ликование птицы, ощущает равнодушную покорность рыбы, и внутри бурлит кровь – хочется также вонзить острые зубы в трепещущую плоть. Она вскидывает руки вверх – сильное тело пружинисто изгибается, и начинает петь – чувства выплескиваются в мелодию.

Она полна власти и силы, манит к себе. Но желание выследить жертву начинает разбавлять соленый вкус чужих слез, горький – боли, угнездившейся в груди. Сирена шумно выдыхает слишком сухой для нее воздух. Полная животного желания песня сменяется тоскливым зовом к потерянной сестре. Она должна ее найти, должна вырвать черные корни из зовущего ее сердца.

***

Кёнсу сидит на нагретом камне старого мола, опустив ноги в воду. Море щекочет ступни.

Она осторожно трогает шею – на ней расцветают лиловые бутоны. Су никак не может выкинуть из головы злые глаза Чонин, ее сильные пальцы, и шипящий голос. Кёнсу трясет головой и болезненно морщится. В чем она виновата? Разве любить постыдно? Внутри поднимается волна жгучей обиды и усталости от незаслуженного наказания, которое длится и длится каждый божий день – ехидные взгляды, шепотки, тычки и щипки. Кёнсу плавает в вакууме презрения и нарочитого молчания.

Она кричит морю, срывая горло:

– Хочу, чтобы Чонин перестала меня мучить! Пожалуйста! Я так устала!

Опустошенная внезапным всплеском отчаяния, она садится на теплый камень. Слезы щиплют щеки, оставляя светлые дорожки, затекают в вырез блузки.

Волосы лезут в рот и глаза, и она стягивает их туго резинкой, отчего становится серьезней и печальней. Море вздыхает, и вздыхает Кёнсу. Она растягивается на горячем камне, подложив сумку под голову. Ветер обдувает лицо, и становится легче. Мысли плывут, волны подталкивают к берегу мелкие ракушки и гладкое, облизанное многократно стекло – морские сокровища.

Обласканная солнцем, обвеваемая ветром, Кёнсу незаметно для себя сбежала в сны. Но и там было тревожно.

***

Тот день состоял из обрывков воспоминаний, похожих на разбитое цветное стекло. Смех, качели, взмывающие в небо, сочные яблоки, плавающие в кадках с водой, леденцы и горячая рука Чонин на ее шее, прозрачная кабинка Чертова колеса, страх, взмывающий вверх по горлу. А потом Кёнсу взяла Чонин за руку и прижалась губами к ее губам – нежным, отдающим карамелью.

– Я люблю тебя, Нини...

Кёнсу почти физически ощущает, как расширяются зрачки, бежит кровь по сосудам, как сладко ноет все тело. Внутри нее царит суматошный и пестрый карнавал. Сердце бьется в костяной клетке так сильно, что ей хочется достать его из груди и протянуть Чонин – смотри – влажная и горячая птица, принадлежащая только тебе.

У Чонин глаза синие-синие, с покрасневшими от хлорированной воды белками, спрятанные за частоколом ресниц. В них плещется злость и шок. Подрагивают губы, измазанные в малиновую жирность блеска, крупные зубы – левый передний чуть наклонен в сторону – блестят в свете солнца.

– Ты что сейчас сказала, что ты сделала, я спрашиваю?

Голос Чонин срывается на визг. Она брезгливо отирает губы тыльной стороной ладони, смазывая липкую сладость.

Кёнсу, правда, чувствует себя полной идиоткой. Признаться в любви и поцеловать лучшую подругу – хуже не придумаешь.

Красивое лицо Чонин превращается в непроницаемую маску.

Колесо, заскрипев, остановилось, выпуская гостей из прозрачных коконов. Кёнсу зажмурилась, и сидела так до тех пор, пока колесо не вынесло ее снова на самый верх, в прозрачную синеву неба. И только тогда открыла глаза. Она была одна. Воздух все еще хранил сладкий запах Чонин.

***

Проснулась она уже в сумерках, покрытая гусиной кожей, в песке, нанесенном с пляжа ветром, в соляных брызгах. Несмотря на вечернюю прохладу уходить домой не хотелось. После смерти матери Кёнсу осталась совсем неприкаянной. Казалось, отец смотрит сквозь нее – Су была предоставлена сама себе.

Она порылась в сумке: блокнот, тетради, ручки, смятые цветы магнолии и зеленые яблоки, которые она сорвала еще по дороге в школу в соседском саду.

Растрепанная, с горящим взглядом, вся извозившись в росе, она дотянулась до двух твердобоких и душистых плодов.

Яблоко кислило на языке, брызгало соком. Она вгрызалась в яблочную плоть, сидя в полном одиночестве на остывшем камне мола. Солнце опускалось в воду, море затихло в наползающей синеве. Су подобрала колени, одернув колючую форменную юбку, прикрыла глаза. В уши вливался успокаивающий шум моря.

Ей показалось, что она слышит в этих мерных всплесках голос – манящий, глубокий, искушающий. Ей нестерпимо захотелось войти в темную воду, плыть до изнеможения к виднеющимся вдалеке скалам, выступающим острыми зубами из воды. Казалось, голос сулит исполнение ее желания.

Кёнсу расстегнула юбку, стянула блузку через голову. Кожа мерцала в свете заходящего солнца, тонкая ткань трусиков облегала выпуклые ягодицы. Голос манил к себе, море шумело в ушах. Су помялась немного на краю, ежась от прохлады в одном белье, и нырнула рыбкой в соленую глубину. Внезапно чарующее пение смолкло, и раздался низкий голос:

– Плыви ко мне!

Су закрутила головой, пытаясь понять, галлюцинация это, или какой-то одинокий купальщик решил подшутить над ней.

В воздухе разливался пряный, тяжелый аромат. Из воды сначала показался хвост, в плавнике которого запутались водоросли, а затем женская голова. Существо уцепилось за край причала длинными человеческими пальцами, и взмахнуло хвостом, обдав ошеломленную Су солеными брызгами. Последние лучи солнца обливали жидким золотом холодную темную чешую, сыпали желтую пальцу в молоко волос.

– Какая белая рыбка, – пробормотала сирена.

Из ее рта вытекала вода, пузырьки воздуха лопались на губах. Кёнсу задержала дыхание, судорожно пытаясь сообразить, как добраться до спасительного берега. Сирена подплыла к ней – гибкая, нечеловечески сильная – улыбнулась небрежно и жестоко.

Кёнсу ощутила, как в глазах потемнело, а в горло ворвалась соленая вода. Ее тянуло все дальше на глубину. Холодная скользкая кожа хвоста терлась о бедра. Кёнсу поглотила черная бездна.

Она очнулась на скалах. Они высились у берега, далеко от города. Полукруг их острых зубцов, будто жемчужина в раковине, укрывал песчаный пляж от глаз людей, поэтому ступить на его берег можно было только с моря.

На песке были разбросаны ракушки, бусы и обкатанные водой стекляшки. Су встала на четвереньки, закашлялась гулко и изнуряюще – горло сжималось и саднило от соли. Песок облепил мокрую кожу, Су подняла голову – сирена расположилась у кромки воды, с ленивым любопытством взирая на свою добычу.

Кёнсу следовало бы закричать, сбежать, но она завороженно смотрела в темные глаза существа. Вечерний свет медленно гас на их телах – мускулистом морской твари, и хрупком человека.

Глаза сирены полны океанских волн, в волосы ее вплетены мертвые цветы магнолии. Она протягивает руки к Су. Голос вкрадчивый, будто шум прибоя:

– Рыбка, зачем ты меня позвала?

Глаза Кёнсу расширяются, она поводит головой, как животное, мычит.

– Кто ты?

– Сирена, – просто говорит она, пожимая плечами. – Можешь называть меня Лу, – протяжно шепчет она. Цветы в волосах мерцают в сумерках. – Подойди ко мне.

Кёнсу не в силах сопротивляться голосу сирены. Она подползает к воде.

– Рыбка, зачем? Отвлекла меня от охоты… Хотя, я нашла у тебя такие красивые цветы…

Лу смущенно улыбается, взмахивая хвостом. Кёнсу замечает невдалеке свои вещи, небрежно кинутые на песок – сумка валяется выпотрошенной рыбой, а форма распласталась мокрой медузой.

– Я не понимаю, – бормочет Су. – Я просто сидела на берегу, и услышала песню. Я не звала никого.

Сирена досадливо хмурит гладкий лоб и отбрасывает тяжелые белые волосы за спину.

Цветы падают на песок, их слизывает море.

– Нет, креветка, так не пойдет. Неужели не знаешь, что голос сирен слышат только мужчины? Ты услышала меня, и попросила о помощи. Я не могу тебе отказать…

Сирена потянулась к Кёнсу, и та увидела на ее груди розовый шрам. Неосознанно коснулась его пальцем – кожа Лу была холодной, скользкой, но приятной на ощупь.

Перед глазами сирены мелькали нечеткие образы. Она видит, как две девчонки, хихикая и озираясь, закапывают под раскидистым деревом с крупными белыми цветами бутылку с обещаниями вечной дружбы.

Видит одну из них – повзрослевшую. Загорелые коленки, длинная челка, в отличие от бледной и ломкой Су, она вся – изгибы и округлости. У нее глаза синие-синие, а губы нежнее цветочных лепестков. Эта девушка пахнет сладко и пряно, и Лу чувствует смутные отголоски страсти, захватившей Кёнсу.

Она видит и мрачную коробку человечьих укрытий. Свет отвратительно режет глаза, но слух успокаивает текущая из железной трубки вода. И вот уже Лу – не Лу. Соленая кровь течет из разбитой губы, локти саднят от того, что она упала навзничь на холодный пол. Смуглая девушка высится над ней, расставив стройные ноги, улыбаясь торжествующе. Сердце пронзает боль – она поднимает глаза, шепчет разбитыми губами:

– Я ничего не могу поделать, Чонин. Я люблю тебя.

Лицо смуглой девушки искажается. Он выплевывает:

– Не смей произносить такое. Это не любовь – это грязь!

Лу отстраняется, плещет водой, чтобы смыть с себя чужие чувства, и произносит тягуче:

– Я вижу причину твоей боли. Она настолько сильная, что призвала меня. Я могу понять, почему – мое сердце тоже изранено. А теперь плыви домой, моя уклейка. Я исполню твое желание.

***

Лу носила на груди отметку коварной любви. Молодой рыбак, живший на побережье еще в те времена, когда пра-пра-прабабушка Су лежала свернувшейся белой рыбкой в животе своей матери.

Неизъяснимая тоска терзала душу Лу, она пела, сидя на скалах в свете луны. И песня ее неслась далеко. Лодка Бекхёна разбилась о скалы – он не мог противиться зову, ведущему его на верную погибель. Сирена вытащила бездыханное тело на берег. Внутри Лу плескалась концентрированная соль, на коже Бекхёна она оседала тончайшим порошком.

Лу дивилась, каким красивым может быть лицо человеческого мужчины. Она прижалась губами к его холодным губам, с силой вдыхая в легкие такой драгоценный для людей воздух. Ее острые зубы поцарапали тонкую кожу, и сладкая, пряная кровь осела нектаром на языке. Мужчина закашлялся, выплевывая из легких морскую горечь, и взглянул в лицо сирены.

Улыбка, точно укус, нервные руки, притягивающие ее трепещущее тело ближе. Он растерянно спрашивал ее имя и в ответ шептал свое, а затем впился в ее губы благодарным поцелуем. Лу купалась в любви и нежности – человеческие чувства затапливали ее теплой волной. Она готова была отдать все морские богатства за то, чтобы этот худощавый юноша остался с ней, ласкал ее тело и шептал слова любви.

Но едва его взгляд скользнул вниз, лицо исказила гримаса отвращения, и тут же сменилась оскалом жадности. В его голове проносились картины сказочного богатства – он получит много денег, показывая морское чудище толпе. Сирена в отчаянии завыла, осознав подлые намерения. Бекхён больно сжал ее плечи, пригвоздил извивающуюся Лу к мокрому песку, и увидел в ее темных глазах свое будущее – цепкие руки сирены, яростное море, черные волны, поглощающие его истерзанное тело, кровь на ее острых зубах.

Он зашипел, что живьем снимет с нее чешую, выпустит кишки и превратит в чучело, если она не прекратит сопротивляться. Но сирена яростно боролась, не желая менять свободу на грязную клетку, и тогда он нашарил на поясе брюк нож и всадил острое лезвие туда, где должно быть сердце. Но сердца у Лу не было – она была голосом моря, созданным из костей утопленников, жемчуга и нежнейшего шелка водорослей. Сирена оглушила его хвостом, извернувшись, опутала волосами, и утащила под воду.

Бекхён оставил на память о себе шрам на гладкой коже груди, а Лу хранила его скелет в пещере под скалами. В минуты томной печали она пробиралась туда, лаская пальцами выбеленные кости, венчая своего возлюбленного коралловой короной, украшая нитями жемчуга, вставляя в пустые глазницы найденные на дне прозрачные стекла. Они мерцали в темной толще воды, и мерцали глаза Лу. Она хохотала и плакала, всматриваясь в безжизненные осколки и вспоминая серую хмурь глаз Бекхёна. Ей нравилось мечтать о несбывшейся любви.

***

Кёнсу проскользнула в темный дом, оставляя за собой мокрые следы. Видел бы ее отец… Но он не видел, а спал в тяжелом сне, погруженный в свою скорбь. Она наспех запихнула грязные вещи в корзину, и прошла в ванну. Вода смывала соль с кожи, но мрачные мысли не забирать не хотела. Су натянула на влажное тело футболку, и легла в кровать. Из головы не шло лицо Лу. Сирена хищно ей улыбалась, ласкала ее тело холодными пальцами, и разливался внутри странный жар, заставляя розоветь щеки, и изнывать от желания.

– Я схожу с ума, – прошептала Су в темноту.

***

Дни тянулись невыносимо долго, отдавали кислым запахом загазованных улиц, едкой взвесью раствора для мытья пола. На пляж Су ходить опасалась, боясь снова встретить Лу.

Чонин вошла во вкус, придумывая издевательства все изощрённей. Су качалась на маятнике боли и унижения, с удивлением отмечая, что начинает находить некое извращенное удовольствие от издевательств со стороны своей безответной любви.

По вечерам она погружалась в пучины самоуничижения, ощущая себя грязной изнутри.

Сошедшая с ума, выросшая испорченной, никому не нужная, только занимающая место….

Кёнсу старалась заглушить грызущее ее чувство вины чтением. Она глотала одну за одной книги из библиотеки, пытаясь найти ответ на вопрос, что с ней приключилось на пляже. Была ли Лу ее видением, или существовала в реальности?

Книги по психиатрии грозили пальцем, опуская с небес на землю, сыпля страшными словами и грозя вечностью в смирительной рубашке.

Старые городские легенды успокаивающе бормотали, что давно на побережье завелась мстительная ведьма, которая без разбору утаскивала в воду и стариков, и детей, лишь бы они были мужского пола. Много бед она натворила – столько лодок разбилось о скалы – не счесть. Она потрошила несчастных, как рыб, втирала дымящуюся кровь в свою скользкую кожу, а свои костяные трофеи хранила в подводных пещерах. Поговаривали, что один смельчак ранил морскую гадину – несколько недель раздавались ее вопли, отскакивая о скал.

Спастись ему не удалось – его кровь она пронесла во рту к холодным водам, текущим между белых льдин, и заморозила ее, спрятав в ракушке. Через несколько месяцев та распахнула свои створки, явив на свет красные жемчужины. Этот жемчуг она зашила внутрь себя, расковыряв острыми ногтями зажившую рану. Поговаривают, так бессердечная гадина хотела заполучить бьющееся сердце.

Этот рассказ ужаснул Кёнсу. Она такая же – хотела затянуть Чонин в темные воды своей пагубной, больной страсти.

Мятник все раскачивался, и в один вечер остановился на тотальном отвращении к себе. Кёнсу решила, что пришло и ее время рассыпать красный жемчуг.

***

Одежда скользнула к ногам. Кёнсу поежилась – кожу сразу липко лизнул паркий воздух. Посмотрелась в зеркало. Синяки тянулись по всему хрупкому телу, обвивая ноги, змеясь синим по ребрам. На шее – следы рук Чонин – все никак не сойдут.

Она нажала на один синяк пальцем. Он побледнел, потеряв свой черничный цвет, но затем налился сочным, снова уродливо расползаясь на коже.

Кёнсу открыла шкафчик – на нее дохнуло запахом лекарств. В глубине лежало то, что она искала – тонкий изгиб отцовской опасной бритвы. Он был старомоден, предпочитая новомодным и безопасным вещам опасные и изящные игрушки. " В них есть душа" - говорил он, похмыкивая. Лезвие манило своей синеватой чистотой. Кёнсу завороженно всматривалась в блеск стали. Покрутила вещицу, будто свыкаясь с ее тяжестью в руке, поднесла ближе к глазам, а затем на пробу провела по руке. Больно не было, только липко и красно.

– Что это? – спросила Лу, плеснув водой и указав на аккуратный порез на тонкой руке Кёнсу. Острые зубки угрожающе сверкнули. – Подойди сюда.

Су вздрогнула, бросив лезвие в раковину. Фаянс отозвался жалобным звоном.

– Извини, это ничего, – прошептала Кёнсу. – Я порезалась.

Она судорожно переставляла баночки в шкафчике, пытаясь унять дрожь в руках и гулкий стук сердца. Сирена нашла ее…

– Подойди, – голос Лу отдавал на языке металлом.

Кёнсу послушно отвернулась от зеркала, покрытого тонкой завесой мельчайших капель воды, и наклонилась к Лу. Сирена провела холодным пальцем по отверстой ране, ярко отсвечивающей на бледной коже.

– Это метка поцелуя смерти? – голос сирены стал глубже, и Кёнсу ощутила, как по телу разливается сладкая волна страха.

– Хочешь умереть? – пропела Лу.

– Что? – переспросила Кёнсу, дрожа от мысли, что сирена прочитала ее мысли.

Лу провела острым ногтем по шее Кёнсу, спускаясь ниже, царапнув розовый сосок. Вода всколыхнулась, и сирена исчезла под шапкой пены. Кёнсу присела бортик ванны, обхватив плечи руками. Порез уже почти не кровоточил. Темная кровь собралась внутри.

Длинные пальцы сирены крепко обхватили скользкий бортик ванной, синеватые ногти клацнули по нежно-кремовой эмали. Кёнсу закрыла глаза – темные тени от ресниц легли под глаза. Лу обхватила холодными пальцами ее подбородок. Лу манила Кёнсу и пугала одновременно.

– Лу, – спросила Су, всматриваясь в беспокойные глаза сирены, – ты и есть та морская тварь, что выпила досуха моряка, который хотел тебя убить?

– Где ты это услышала? – настороженно спросила Лу, а потом опустила ресницы.
– У меня много имен, рыбка. Мудрость моря учит, что не стоит обращать внимание на грязную пену пересудов. Наоборот, в этом есть свои преимущества. Пена тяжелая, но укрывает тебя, будто панцирь. И никто, – она сжала губы, – никто не может ткнуть тебя гарпуном в мягкое брюхо. А у тебя, мой крабик, слишком мягкий панцирь. Ухвати их клешней пару раз – и они отстанут.

Кёнсу понимала ее. Она вспомнила ненавистное приземистое здание школы – как отвратительно было идти туда. Ежедневное унижение выматывало. И тело и душа были изранены острыми ножами презрения.

Неважно, что о тебе говорят. Важно, как это использовать.

– Такая печальная, такая одинокая… Как и я, – вздохнула она, прижимаясь голой грудью к горячей коже Су. – Кёнсу, – медленно произнесла Лу.

Звуки скатывались с губ каплями воды.

Темные глаза смотрели немигающе. Лу отбросила тяжелые мокрые волосы назад – вода взметнулась вверх, обдавая их двоих холодом. Лу улыбнулась – острые, нечеловечески длинные зубы сверкнули в матовом свете.

– Кён-

– Су.

Лу схватила Су за шею, и затянула в ванну. Вильнув гибким телом, прижала ко дну. Кёнсу открыла под водой глаза и попыталась вывернуться, но все тщетно – как она не извивалась и барахталась, Лу держала ее стальной хваткой. Изо рта Су шли крупные пузыри, лопаясь на мутной поверхности, она слабо царапнула пальцами по груди сирены, понимая, что умирает. Но тут Лу рывком вытащила ее из-под воды. Вода взметнулась, выплеснулась на пол. Кёнсу перегнулась через бортик, извергая мыльную воду наружу, сотрясаясь в судорогах и жадно хватая воздух.

– Все еще хочешь умереть, креветочка? – насмешливо проговорила Лу. – Запомни, что убивать других гораздо приятней, чем себя.

Она легонько покалывает голую кожу Су ногтями, а потом ведет горячим языком по руке, облизывая кровавый порез.

– Я бы высосала из тебя твою сладкую кровь, – хохочет Лу, – чтобы запрятать в свое сердце, но уже дала обещание… Как жаль… Может, ты передумаешь?

Ее руки ползут по голому бедру, она вовлекает Су в глубокий, как дно моря, поцелуй. На губах остается вкус соли и крови – зубы Лу, как бритвы. Руки сирены оглаживаю ягодицы Кёнсу, она льнет всем телом к хрупкой человеческой плоти, перебирает мокрые пряди. Черные волосы Кёнсу мешаются с белым шелком волос сирены. Кёнсу стонет, чувствуя, как теплеет кожа Лу, как блестят ее глаза. Она мотает головой, вышептывая в соленые губы:

– Не передумаю.

***

В лунном свете школьный бассейн поблескивал хлорированной синевой. Кёнсу притаилась за зрительскими креслами, жадно всматриваясь, как Чонин разминается перед тренировкой. Она ощущала себя сталкером, но ее упорно тянуло к Нини – это было болезненной зависимостью. Пусть заметит ее, пусть оттаскает за волосы – только бы коснуться позолоченной солнцем кожи, с благодарностью принять боль. На носу городские соревнования, и неутомимая Чонин все свободное время готовиться к победе. Пусть на улице глубокий вечер, она все равно пробирается в закрытую школу, и упорно преодолевает свои четыреста метров раз за разом. Су знает ее секрет – они еще несколько лет назад обнаружили, что задняя дверь слишком просто открывается обычной шпилькой.

Кёнсу смотрит, как Чонин взбирается на тумбу, потягиваясь. Кожа сияет в лунном свете, и манит своей бархатистостью. Нини ловко ныряет в родную прохладу, тараня плотную массу воды. Вот она уже коснулась рукой стенки, развернулась и поплыла обратно, ускоряясь.

Возле края бассейна расцветает цветок – огромная магнолия – белая, безжизненная. Лепестки колышутся в воде, воздух наполняется запахом моря. Это не лепестки – пряди волос – длинных, мягких. Из воды выныривает голова, и все пространство заполняет чарующий голос. Он приказывает подчиниться, отдаться во власть прохладной воды, опуститься на дно, чтобы дрейфовать в блаженных грезах целую вечность.

Кёнсу не отрывает взгляда от очертаний тела Чонин под водой, неумолимо приближающейся к мертвой красоте.

– Лу, – выдыхает Кёнсу, озаренная внезапной догадкой, каким образом сирена решила исполнить ее желание.

– Нет! – кричит Су, с разбегу прыгая в бассейн. Голос сирены звучит под водной толщей глухо – как белый шум, назойливое потрескивание. Су крепко зажмуривает глаза, а когда открывает их, погрузившись на дно, то невыразимо прекрасное лицо сирены смотрит на нее.

Лу улыбнулась. Вокруг них, сплетаясь, плавали змеи волос – белые и черные. Лу прижалась губами к губам Су, высасывая из ее легких весь воздух.

Кёнсу ощутила себя камнем, который лег на дно – сил не было пошевелить ни рукой, ни ногой.

Сирена вильнула хвостом, отталкивая от себя Су, и потянула за ногу Чонин, затягивая ее на дно. Ее волосы будто жили своей жизнью, оплетая золотистое тело, сковывая руки и ноги, залезая в рот. Лу улыбнулась ласково, и вонзила острые ножи зубов в шею Чонин. Та не сопротивлялась, околдованная голосом, попавшая в сети.

Кёнсу в немом крике раскрывала рот, беспомощно наблюдая, как в воде расцветает еще один цветок – кровавый. В глазах потемнело. Внезапно она ощутила, как ее с силой вытолкнуло на поверхность, а затем выбросило на мокрый кафель. Воздух ворвался внутрь, обжигая легкие. Сердце выстукивало сумасшедший ритм, на грудь давило. Су открыла глаза. Лу навалилась на нее, обжигающе горячая, сытая. В уголках рта притаилась кровь. Она поцеловала Кёнсу, властно проникая длинным языком внутрь, вталкивая в горло вкус крови Чонин.

– Теперь она больше не будет тебя мучить, моя белая рыбка.

Су закричала, ощущая, как разбивается морской пеной от бессильного ужаса.

Кёнсу зажмурилась, и лежала так до тех пор, пока не ощутила, что тяжесть чужого тела исчезла, и только тогда она открыла глаза. Бассейн был пуст и темен. Она старалась не смотреть, как отблескивает синевой в лунном свете, проникающем сквозь окна, сталь изящной и смертельной бритвы, которую судорожно сжимали ее пальцы. Воздух все еще хранил сладкий запах крови Чонин. На дно тяжело опускались красные жемчужины.