15 Стефани

Не помню, кто из нас – Шон или я – первым произнес это вслух. Несмотря на полицейский отчет, мы не считали, что Эмили покончила с собой. Я всей душой верила, что это не так, да и Шон, по-моему, тоже. А когда Ники подрастет и начнет кое-что понимать, пусть лучше думает, что Эмили погибла из-за несчастного случая, что она не самоубийца.

А если это несчастный случай, в чем мы были уверены, страховая компания должна выплатить Шону и Ники два миллиона долларов, которые она не платила бы, окажись смерть Эмили самоубийством, совершенным менее чем через два года после выдачи страхового полиса. Я нашла эту информацию в интернете и сказала Шону, но поняла, что он и так знает.

У меня возникло множество вопросов насчет Эмили. Они возникли бы у любого. И один из этих вопросов был связан с тем романом Патриции Хайсмит: красивая молодая женщина покончила с собой по причине, которую никто так и не выяснил.

Шону, мне, Ники с Майлзом было важно, по какой причине погибла Эмили и как. Но это детали. Самым главным было то, что Эмили ушла. И не вернулась.

Шон и Ники развеяли ее прах в рощице за домом. Вряд ли Ники понимал, что они делают. А Шон не облегчил ему понимания, сообщив, что они развеивают дух его мамы по ветру. Шон потом сказал мне, что Ники все спрашивал: “А где дух мамы? Где мама? И ветра никакого нет”.

Шон прочитал об этом ритуале на буддистском сайте. Я подумала, что ритуал действительно красивый, да и неожиданный для красивого, гипермаскулинного британского парня, который работает на Уолл-стрит. Наверное, подумала я, такая скрытая чувствительность была одной из черт, которые Эмили в нем любила. И эту черту полюбила в нем я.

Шон спросил, не хотим ли мы с Майлзом присутствовать, когда они станут развеивать прах Эмили. Мне бы хотелось, больше всего на свете, но я чувствовала, что для Ники будет лучше, если мы не придем. Может, я суеверная. А может, мне показалось неправильным присутствовать при развеивании праха женщины, в мужа которой я, кажется, влюблена.

Шон показал мне копию отчета о вскрытии. Велел обратить внимание на “результаты исследования”, где описывалось серьезное повреждение печени, предположительно от длительного злоупотребления алкоголем и опиатами. Не только рубцы, но и совсем недавние повреждения. Вероятно, это подтверждало вердикт коронера, но полицейские все-таки не могли ничего сказать наверняка.

Я сказала, что такое невозможно. Если бы Эмили пила запоем и кололась, один из нас наверняка был бы в курсе. Но Шон утверждал, что это более чем возможно. Когда он учился в университете, четверо его самых блестящих соучеников были тяжелыми торчками. Двое из них кончили курс лучшими в группе, с высшими баллами. И никто ни о чем не знал.

– Ты знал, – указала я.

– Я жил с ними в одной комнате. Меня, наверное, тянет к людям такого сорта.

Меня покоробило, когда я услышала обЭмили как о “людях такого сорта”. Но человеком какого сорта она была? Как можно знать человека так же хорошо, как (мне казалось) я знала Эмили, – и не знать про него главного? Иные добиваются успеха несмотря ни на что и вполне эффективно живут и работают, не отказываясь от своих привычек. Эмили выдерживала все. Профессиональные обязанности, ребенка, семью. Хорошо устроенную и даже (с виду) шикарную жизнь.

Я вспоминала каждую нашу сЭмили беседу, каждый день, проведенный с ней вместе. Чего я не разглядела в ней? Что она пыталась сказать мне – а я оказалась неспособна услышать?

Каким лучшим другом я была?

* * *

Первый же наш с Шоном секс напомнил мне, чего мне не хватало. Беспримесного, сумасшедшего наслаждения. Одна рука Шона обхватила мою грудь, пальцы другой поползли вверх по моему бедру. Он перевернул меня, чтобы целовать затылок и ниже, потом снова перевернул на спину, сунул голову мне между ног. Меня потрясло, насколько он хорош в постели, но чему я удивлялась? Наша кожа, наши тела – все ощущалось до последнего сантиметра, ничего не существовало, кроме напора ощущений – страсть и, да, любовь – кого-то, кто способен заставить тебя чувствовать подобное. Отчаянное желание кончить и отчаянное желание, чтобы этот секс длился до бесконечности.

Все это время я думала только о том, как мне хорошо. Но потом оно ко мне вернулось – все, что я забыла или выбросила из головы, когда жила с Дэвисом. Я осознала, на что согласилась, без чего собралась жить, от чего отказалась в обмен на удобный брак, респектабельное вдовство и жизнь, в которой я ставила потребности Майлза выше своих. Теперь я уже не хотела снова жить без этого удовольствия и радости. У меня есть потребности, у моего тела есть потребности, и не все они связаны с Майлзом. Секс с Шоном словно заставил меня вспомнить, что я человек.

Я постаралась забыть слова Эмили о том, что секс всегда был лучшей частью ее брака. Что по сравнению с ним все казалось менее важным. Что она могла мириться с отсутствием Шона, с его трудоголизмом, с изощренными оскорблениями, с его неспособностью ценить ее – лишь бы только он приходил домой и (ее словечко) трахал ее.

А больше всего я пыталась не думать, что почувствовала бы Эмили, если бы все узнала.

* * *

Странным образом наш роман начался из-за очередного срыва Ники.

Ники стал устраивать истерики, со слезами и визгом. На первый взгляд – на ровном месте. Но, конечно, не было никакого “на ровном месте”. У него умерла мама. И его слезы разбивали мне сердце.

Шон возил Ники к психотерапевту, который смотрел Майлза после смерти Дэвиса. Доктор Фельдман был таким же утешающе-целительным, как раньше. Но он не мог предложить ничего конкретного, кроме как быть терпеливыми и выжидать. Он сказал нам, что хотел бы видеть Ники раз в неделю, но Ники оказался ходить на осмотры, и доктор сказал, что лучше не форсировать события.

В ночь, когда мы с Шоном впервые занялись любовью, мы ужинали вместе у нас дома. Мы с Шоном и Майлзом ели стейки. Ники играл со своими гуакамоле и чипсами, сердито зачерпывая пюре из авокадо и запихивая чипсы в рот. Густая зеленая жижа капала у него с подбородка.

Внезапно Ники оттолкнул свою тарелку на середину стола и уставился на блюдо со стейками – порезанными, в лужице сока с примесью крови. Он сказал:

– Это моя мама. Это она. Ты убила ее и зажарила, – он свирепо глянул на меня, – и вы едите ее. Как в том фильме, я смотрел.

Меня больно резанули слова Ники, особенно после того, сколько я сделала для него, как я заботилась о нем. Я напомнила себе, что он маленький мальчик, потерявший маму, мальчик, страдающий от невообразимой боли. И действительно, это не имело отношения ко мне… или к моим (все еще подавляемым) чувствам к его папе.

– Какой фильм? – поинтересовался Шон.

Он не посмотрел на меня, чтобы увидеть, как я среагирую на обвинения Ники. В обычных обстоятельствах это бы меня тоже резануло. Но то, сколько внимания Шон уделял Ники, свидетельствовало о том, как глубоко – и инстинктивно – он беспокоится о своем сыне, и это заставило меня любить и уважать Шона еще больше.

– Мы с Майлзом смотрели кино по телевизору. Залезли в комнату и смотрели, пока его мама спала, – вызывающе объявил Ники, провоцируя меня возразить ему.

Мы с Шоном переглянулась, улыбаясь слегка, но обеспокоенно. Как будто эпизод с просмотром (предположительно запрещенного) фильма стер эпизод, в котором я убила и зажарила маму Ники.

– Что, попался? – сказала я Майлзу.

Майлз засмеялся.

Тогда Ники бросился на пол и завизжал, было похоже на припадок. Слава богу, у нас нет соседей. А если бы это происходило в городской квартире? Бедный Ники!

Сначала Шон держал его, потом я сменила его, пытаясь успокоить Ники. Но Ники не желал, чтобы я к нему прикасалась, он вывернулся из моих рук и кинулся к папе. Мы с Шоном не теряли терпения. Ни на секунду. Мы не сдавались. Как будто Ники был нашим общим ребенком, нашим сыном, и мы помогали друг другу сделать все, что в наших родительских силах. Я гладила руку Ники, Шон гладил его по головке, а Майлз пытался держать его за руку, при том что Ники порывался стукнуть отца кулачком в плечо.

– Милый, – сказала я Майлзу, – оставь Ники. Ему грустно.

Майлзу не следовало видеть все это, но выпроводить его из комнаты было как будто неправильно. И я разрешила ему посмотреть мультфильмы на моемайпэде, что стараюсь делать пореже.

Это оказалось выходом. Не бог весть каким, но выходом. Даже Ники немного успокоился. Когда я усадила Майлза в удобное кресло, старое кресло его папы, которое все еще стоит у меня, и включила ему мультики, я почувствовала, что Шон смотрит на меня и ему нравится то, что он видит. Меня странным образом возбуждало понимание того, что он восхищен моими мамскими умениями, но дело в том, что – учитывая мои чувства к Шону, и неважно, что я старалась их преодолеть, – меня возбуждало бы что угодно.

Ники выдохся и отключился на руках у Шона. Шон какое-то время держал его спящего, а потом отнес в детскую, уложил на низкую кровать и ласково подоткнул одеяло.

– Пора спать, – сказала я Майлзу.

– Еще полчасика.

– Спать. Мы устали. У Ники тяжелые времена.

– У нас у всех тяжелые времена, – заметил Майлз.

Мы с Шоном переглянулись, что означало: Майлз такой чудный ребенок!

Майлз был прав. Мы все устали, всем было тяжело. Истерика Ники расплавила все наши защитные слои, оставила нас нагими и беззащитными.

Я уложила Майлза в кровать и убедилась, что с мальчиками все в порядке. Потом мы с Шоном рухнули на диван, и Шон включил очередную серию “Во все тяжкие”. Мы перестали смотреть сериал после известия о смерти Эмили – категорически не хотелось насилия и мрака, – но недавно начали снова.

На наше счастье, это оказалась самая насыщенная сексом серия – наверное, романтическая линия сериала. ДжессПинкман и его подружка влюбляются друг в друга. Почти романтическая комедия среди фасовки амфетамина, крови и убийств, только вот подружка Пинкмана – торчок.

Я сидела рядом с Шоном. Он приобнял меня. Я склонила голову ему на плечо.

Мы трепетали. Мы оба ощущали этот трепет, еще неясный, каждого из нас пробирала дрожь.

Мы начали целоваться. Он поцеловал меня в шею, потом поцеловал плечи, потом задрал мне футболку и стал целовать грудь.

Так вот все и началось.

* * *

На столько вопросов нам надо было бы ответить, столько вопросов задать. Но в те первые недели мы были так счастливы делать то, о чем мы (я, во всяком случае) так долго мечтали, что мы не задавали никаких вопросов, не связанных с сексом, и чувствовали себя прекрасно.

Мы соблюдали осторожность. Мальчики ни о чем не знали. Мы договорились, что делаем это, только когда мальчики в школе. Шон оставался ночевать реже, чем раньше. Знать, что он в доме, и не быть с ним, было пыткой.

У нас не было названия или слова для того, что мы делали. Мы не спрашивали, будет ли это последний раз или что дальше. Мы не спрашивали: а что Эмили? Не предаем ли мы ее память? Мы едва разговаривали. Несмотря на то, что в доме было пусто, мы старались не шуметь.

Волновало ли меня, что Шон думает об Эмили, когда он со мной? Нет, не волновало. Он не мог думать об Эмили. Я бы знала. Никто не идеален.

* * *

Теперь, ночью, одна в своей кровати, я не могу хорошо спать. Как только я ложусь, на меня наваливается такая тяжелая дрема, словно я под кайфом, но часа через три-четыре я просыпаюсь и лежу без сна, пока не рассветет и не придет пора поднимать Майлза (или Майлза и Ники) в школу.

В настоящем моменте есть что-то экстатическое – в моем романе с Шоном. Ну а будущее? Можем ли мы, все четверо, жить вместе, как семья?

Шон сможет вернуться в офис. Я стану возить мальчиков в школу и забирать их каждый день. Ники преодолеет свое горе. Все преодолевают, рано или поздно. Даже если боль не забывают, ее не ощущают каждую минуту.

Иногда я думаю, что это греховно и неправильно. Я подвергаю себя пытке. Я думаю: нам с Шоном надо остановиться. Но я точно знаю, что у меня плохо получается не делать то, что я хочу делать, особенно если это что-то подразумевает секс. К тому же кому от этого плохо?

Бог знает, что чувствует Шон. Ощущает ли он вину за то, что занимается любовью с лучшей подругой жены так скоро после смерти жены? Думает ли он: черт возьми, Эмили умерла. Она больше не знает, что я делаю, и ей это все равно. Или он делает это, чтобы вернуться к Эмили? Спрашивает себя, не покончила ли она с собой? Я много читала о самоубийстве и знаю, как часто оставшиеся в живых злятся на самоубийцу, приходят в ярость – и не могут ни принять, ни даже понять этого.

Мне тошно было бы думать, что Шон спит со мной потому, что злится на Эмили. Когда эта мысль прокрадывается ко мне в сознание, я изгоняю ее. В конце концов, нас ведь влекло друг к другу еще до того, как мы узнали о смерти Эмили.

И после этого я ощущаю себя виноватой еще больше.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒