8 Стефани

У всех есть секреты, говаривала моя мать. Не очень-то полезно говорить такое дочери, если хочешь вырастить ее здоровым человеком, который сможет выстраивать здоровые отношения с другими здоровыми людьми. Но у мамы, безусловно, были свои резоны.

Через четыре дня после смерти отца, а мне тогда было восемнадцать, в нашу дверь постучал какой-то незнакомец. Мать выглянула в окно и сказала: “Стефани! Смотри, твой отец”.

Я слышала выражение “обезуметь от горя”, но мама была вполне в своем уме. Конечно, у нее сердце разрывалось по моему отцу. Они очень любили друг друга. Во всяком случае, насколько я знала.

Наверное, мы с матерью еще не верили по-настоящему, что папы больше нет. Он много путешествовал, и с того дня, как его во время партии в гольф (недалеко от нашего дома в прелестном пригороде Цинциннати) сразил инфаркт, нам казалось, что он просто в командировке. Он был заместителем директора в фармацевтической компании и ездил на конференции и встречи по всей стране.

Ну ладно; на самом деле моя мать имела в виду: “Смотри. Вот твой отец, когда ему было двадцать четыре. В год, когда мы поженились”.

Я выглянула в окно.

Молодой человек, стоявший на нашем крыльце, был женихом со свадебного фото моих родителей.

Я никогда его раньше не видела, хотя у меня возникло чувство, что я всю свою жизнь смотрела на него каждый день. Да так оно и было. Он присутствовал в моей жизни во взятой в рамку фотографии на пыльном пианино.

Единственное отличие состояло в том, что незнакомец был в джинсах и джинсовой куртке, а не в белом смокинге, и темные волосы стильно подстрижены, а не зализаны назад, “под Элвиса”, как у папы на свадебной фотографии.

Мама сказала: “Пригласи его войти”. Я не могла отвести глаз от симпатичного парня. Мой отец был красивым – до того, как его изменили разъезды, выпивка и аэропортовская еда.

Мама сказала молодому человеку: “Постойте здесь. Ничего не говорите”. Схватила с пианино свадебное фото и вручила юноше. Он уставился на фотографию; на его лице отразилось изумление. Потом парень громко рассмеялся. Мы все рассмеялись.

– Думаю, тест на ДНК нам можно не делать, – сказал он.

Его звали Крис. Он жил в Висконсине, в Мэдисоне. Мой папа был его отцом. Они виделись раз в полгода. Отец тогда организовывал поездку так, чтобы заехать в Висконсин и повидаться со своей второй семьей – мамой Криса и Крисом.

Крис увидел некролог моего отца в интернет-версии местной газеты. Некролог показал ему Гугл-алерт, и я подумала, что он хотел (бедный мальчик! ) приглядывать за моим отцом. За своим отцом. Его мать умерла от сердечной недостаточности годом раньше. Крис в некрологе не упоминался, но мы были. И мы были – то есть мой отец был – в телефонной книге.

Тот факт, что этот красавчик – мой брат, требовал осмысления. Я все еще ждала, что он скажет, что он мой сколько-нибудь-юродный брат, который случайно очень похож на моего отца.

Должна упомянуть еще одну роковую деталь: в тот момент я выглядела в точности как моя мать в моем возрасте. Я до сих пор похожа на нее, хотя и меньше, чем раньше. Я выглядела, как она на свадебном фото, а мой новообретенный брат Крис – как мой – наш – отец. И вот мы, счастливые новобрачные, были сняты с верхушки свадебного торта, клонированы и реанимированы двадцать лет спустя. Что тут скажешь? Это заводило.

На мне были джинсы и футболка. Но я сознательно приняла позу, как у мамы на свадебной фотографии: локти прижаты к бокам, руки на животе, как лапы у суслика. Когда я заставила себя опустить руки и встать как нормальный человек, я увидела, как Крис бросил взгляд на мою грудь.

Подозревала ли моя мать правду? Не потому ли она говорила, что у всех есть секреты? Я так и не заставила себя спросить, что она имела в виду, даже – и особенно – после того, как Крис вошел в нашу жизнь.

Мама пригласила Криса сесть за стол на кухне, подала ему тарелку оставшейся после поминок нарезки. Мы тогда заказали непомерно много, и несмотря на то, что шок от папиной смерти умножился шоком от появления моего новоиспеченного брата, тот факт, что Крис сидит на отцовском месте и спокойно поедает мортаделлу, делал все совершенно нормальным. Почти правильным.

– Прости, что мы не сказали тебе о похоронах, – извинилась мама.

Почему мама извинялась? Потому что она извинялась всегда, делала то, чего ожидают от женщин. Мы вечно виноваты во всем! И хотя мне было жаль маму, мне хотелось заткнуть ее.

– Господи, да вы и не должны были, – сказал Крис. – Вы же не знали о моем существовании.

Логично было бы думать, что это папина вина. Но обвинять его было уже поздновато.

– Если кто и должен просить прощения, то это я, – заметил Крис.

– За что? – спросила мама.

– За то, что явился вот так. И, думаю… за свое существование.

У Криса была прекрасная улыбка. Мы все снова рассмеялись. Мы с мамой смеялись больше, чем за все время после папиной смерти.

– Возьми еще, – предложила мама и положила Крису добавки, не дожидаясь ответа. Мне ужасно нравилось смотреть, как он ест – внимательно и с отменным аппетитом.

Неужели вся моя жизнь сложилась бы по-другому, если бы мама не сказала тогда, что уже поздно и Крису не стоит пускаться в долгий обратный путь? Если бы она не пригласила его заночевать у нас?

Случилось то, что должно было случиться. Мы с Крисом проговорили всю ночь. Наша жизнь, наши надежды, наши страхи. О чем я говорила? Что я знала? Мне было восемнадцать. Подросток.

Утром Крис взял у меня номер мобильного. На следующий день позвонил. Он остановился в мотеле недалеко от нашего дома.

У меня уже был бойфренд. Незадолго до этого мы с ним ходили на выпускной вечер. И несколько раз занимались сексом. Он был моим первым мужчиной, и я не понимала, из-за чего весь сыр-бор.

Теперь я не думала о бойфренде. У меня в голове было одно: как бы поскорее доехать до мотеля Криса, чтобы меня не оштрафовали.

Крис сказал мне, в каком номере остановился. Холодея, я постучала в дверь; не переставая дрожать, вошла, застенчиво поцеловала Криса в знак приветствия и поискала взглядом, куда сесть. У письменного стола стоял шаткий стул. На нем аккуратной стопкой была сложена одежда Криса. Мы оба понимали, что я сяду на кровать.

Крис сел рядом. Тыльная сторона его ладони скользнула по моей груди.

– Иди сюда, – позвал он, хотя я и так сидела рядом с ним.

Я все еще слышу его слова, и у меня спирает дыхание и подгибаются колени – совсем как тогда. После того раза я поняла, что такое секс. Почему люди готовы ради него на все. Умереть готовы. После того раза мне всегда не хватало. Пути назад не было. Мы с Крисом не могли разлучиться. Я хотела, мне необходимо было быть там: в этом будоражащем, доставляющем столько наслаждения тайном месте, в которое мы могли попасть – вдвоем.

Не всегда и не везде я могу позволить себе вспоминать, как я была с Крисом. Я не могу думать об этом, когда я на людях, особенно – если я за рулем. Желание струится по телу. Веки тяжелеют, я становлюсь сонной от вожделения. Я закрываю воспаленные глаза и чувствую, как растекаюсь в лужицу чистого жадного нетерпения.

* * *

В ту ночь, когда Шон вернулся из Лондона, я уложила мальчиков спать в комнате Майлза. Ники плакал и не хотел идти в кровать, потому что его папа был дома. И (излишне говорить) потому что его мамы дома не было. Но Шон приехал и оставался с ним, пока он не уснул.

Я спросила Шона, не хочет ли он выпить что-нибудь.

– Выпить мне сейчас хочется, как никогда, – признался он. – И чего-нибудь покрепче. Но по-моему, лучше воздержаться. Сейчас сюда явится полиция, а от меня несет, как от винокуренного завода.

Мне стало спокойнее, когда Шон вызвал полицию. Значит, он воспринимает все всерьез. Мне казалось, что заявлять в полицию об исчезновении подруги – не мое дело. Я ждала Шона.

Не знаю, почему они прислали полицейских штата, которые в нашем округе занимаются в основном патрулированием дорог. Это их область компетенции. И случающиеся время от времени семейные разногласия.

Как странно! Именно явившиеся по вызову полицейские выглядели подозрительно. Сержант Моллой, рыжий и в рыжих усах, походил на олдскульнуюпорнозвезду. Помада у офицера Бланко (неужели женщинам-полицейским разрешают столько косметики? ) оказалась размазана. Кажется, они резвились у себя в патрульной машине, когда поступил звонок Шона.

Может, поэтому они выглядели смущенными. Сначала полицейские решили, что я жена Шона, так почему он сообщил, что его жена пропала? Потом они решили, что мой дом – это дом Шона… довольно много времени ушло на то, чтобы полицейские разобрались в положении дел: Шон – муж, я – подруга. Сержант Моллой спросил, сколько времени отсутствует Эмили; Шон посмотрел на меня, и я сказала: “Шесть дней”. Сержант Моллой пожал плечами, словно говоря, что его жена – у него на пальце поблескивало обручальное кольцо – всегда отправляется куда-нибудь на несколько недель, никому не сказав. Офицер Бланко странно взглянула на него, но сержант не сводил глаз с Шона, словно не понимал, почему Шону понадобилось спрашивать меня, сколько времени отсутствует его жена. Или почему мы ждали так долго

– Прошу прощения, – извинился Шон. – Я еще не отошел от смены поясов.

– Были в отъезде? – спросил сержант Моллой.

– В Лондоне, – сказал Шон.

– Навещали родных? – Блестящая дедукция, Шерлок. Акцент его выдал!

– По делам, – сказал Шон.

Полицейские обменялись долгими взглядами. Вероятно, в полицейской академии их учили, что муж всегда главный подозреваемый. Но они явно прогуляли то занятие, на котором преподаватель объяснял, что делать, если муж на момент исчезновения жены был по другую сторону Атлантики.

– Подождите еще пару дней, – сказал сержант. – Может, она просто решила развеяться. Немного отдохнуть от обычной жизни.

– Вы не понимаете, – сказала я. – Эмили оставила своего сына у меня! Она бы никогда не оставила его, не позвонив и вообще никак не давая о себе знать.

– Вот и еще причина, – заметила офицер Бланко. – У меня трое ребят, и поверьте, бывают дни, когда я мечтаю – как прекрасно было бы взять паузу и уехать в какое-нибудь приятное комфортабельное спа. Немного времени для себя.

Я на время выключилась, вспомнив свой блог. Я постоянно слышу подобные речи от мамаш. Но Эмили не такая. Как бы мне донести до этих двоих мысль, что с исчезновением Эмили что-то по-настоящему не так?

Тем временем копы перешли к вопросам о том, связывался ли Шон с кем-нибудь из подруг и родных Эмили.

– Я ее подруга, – сказала я. – Ее лучшая подруга. Я из тех, кому она сказала бы…

Сержант Моллой перебил меня:

– Семья? Близкие родственники?

– Ее мать живет в Детройте, – сказал Шон. – Но я уверен, что Эмили не поехала бы туда. Они с матерью уже много лет не слишком ладят.

Я была потрясена. Эмили внушила мне, что у них с матерью теплые – хоть и не особенно близкие – отношения. Эмили с таким сочувствием слушала, когда я рассказывала про своих маму и папу.

– Есть идеи, почему? – спросила офицер Бланко.

Ну какое отношение нелады Эмили с матерью могут иметь к ее исчезновению? Эти двое, должно быть, свято верили, что их жетоны и форма дают им право совать нос во все, что им только придет в голову.

– Моя жена не любила говорить об этом, – сказал Шон. – Какие-то разногласия из отдаленного прошлого. В любом случае, ее бедная мать страдает деменцией. По словам жены, старуха не всегда точно знает, кто она и где находится. Ее то заносит в реальность, то уносит из реальности. Она думает, что ее муж – который умер десять лет назад – все еще жив. Если бы не ее сиделка…

– Пусть так, – сказала офицер Бланко. – Когда люди попадают в беду, они часто стремятся в дом своего детства, место, где они впервые ощутили себя в безопасности.

– Могу гарантировать вам, что моей жены там нет. В том доме она определенно не чувствовала себя в безопасности. А почему вы считаете, что моя жена попала в беду?

Возможно ли, чтобы Шон лгал? Эмили никогда не упоминала, что у ее матери слабое здоровье. Она упоминала только, что ее мать терпеть не могла родинку у нее под глазом и вела кампанию за то, чтобы ее удалить. Эмили сопротивлялась – в основном чтобы продемонстрировать неповиновение, – но следствием конфликта стал пожизненный комплекс из-за этого маленького темного пятнышка.

А я всегда верила, что мы рассказываем друг другу все обо всем.

Полицейским не терпелось убраться отсюда и написать рапорт. А может, им не терпелось в патрульной машине снова приступить к делу, от которого их отвлекли. На прощание они попросили дать им знать, если Эмили объявится, и обещали, что детектив свяжется с нами через день-два, если все останется как есть. Через день-два? Серьезно?

В дверь снова позвонили. Это оказался сержант Моллой.

– И еще кое-что, – сказал он, как Питер Фальк в старой серии “Коломбо”. Я чуть не прыснула. – Надеюсь, в ближайшее время вы не планируете других поездок в Европу, – обратился он Шону.

– Я буду здесь, – холодно ответил Шон. – В смысле – у себя дома. Со своим сыном.

Услышав, что патрульная машина выехала с подъездной дорожки, я сказала:

– По-моему, нам необходимо выпить.

– Определенно, – согласился Шон.

Я налила нам по двойному бурбону, и мы сели за кухонный стол, потягивая бурбон и ничего не говоря. Почти приятное чувство – пить, ничего не говорить, чувствовать, что после столь долгого перерыва в доме снова мужчина. Но потом я вспомнила, зачем Шон здесь. И пришла в ужас – в который раз. Я сказала:

– Может, тебе стоит позвонить ее матери?

По крайней мере, мы бы что-то делали. Мне хотелось быть рядом, когда Шон станет звонить. Эмили или утаила от меня часть важной информации о себе, или лгала Шону. Или Шон лгал полиции. Все эти версии не имели смысла. Зачем ему лгать о подобных вещах? А зачем ей?

– Конечно, – ответил он. – Стоит попробовать. В крайнем случае, поговорю с ее сиделкой.

Шон набрал номер. Мне хотелось попросить его включить громкую связь. Но это выглядело бы странно.

– Здравствуйте, Бернис, – начал он. – Мне страшно не хочется беспокоить вас, но Эмили, случайно, с вами не связывалась? О, конечно. Я подумал – нет. Нет, все отлично. Думаю, она уехала в командировку. А я только что вернулся. С Ники все прекрасно, он оставался у друга. Я совсем не хочу беспокоить вас… – Пауза. Потом Шон сказал: – Конечно, я поговорю с ней, если она хочет. Рад слышать, что у нее один из хороших дней.

Еще одна пауза, потом:

– Добрый вечер, миссис Нельсон. Надеюсь, у вас все хорошо. Я хотел спросить: ваша дочь вам не звонила?

Пауза.

– Эмили. Нет-нет. Я так и думал. Пожалуйста, передайте ей от меня привет, если увидите ее. И берегите себя. До свидания.

Когда Шон положил трубку, на глазах у него были слезы. Я почувствовала себя отвратительно из-за того, что я такая мелочная и подозрительная. Какие бы смешанные чувства я ни испытывала к Шону, Эмили была его женой. Мамой Ники. Шон любил ее. В этом мы с ним были единодушны.

– Ах, бедная старуха, – сказал Шон. – Она спросила: “Дочь? Какая дочь? ”

Услышав это, я почти порадовалась, что смерть моей матери была милосердно внезапной и мне не пришлось видеть, как мама исчезает по частям.

– А что насчет семейного домика на озере? – спросила я. – В Мичигане? Куда вы, ребята, ездили на твой день рождения. Эмили не могла уехать туда?

Шон бросил на меня острый изучающий взгляд, словно спрашивал себя, откуда мне известно про домик, словно он не хотел, чтобы я знала про домик. Неужели он не помнит, что именно я взяла на себя Ники, когда они с Эмили сбежали на свой романтический уик-энд?

– Ни в коем случае, – сказал Шон. – Она любила бывать там. Но не одна. Одна – никогда. Она боялась, что это место посещают призраки.

– Посещают? Как?

– Не знаю. Никогда не спрашивал. Однажды она сказала, что там полно привидений.

Я задумалась. Насколько близки были Шон и Эмили, если она сказала, что в семейном домике водятся призраки, а он так и не уточнил, что она имела в виду?

– Она рассказывала, что ее родители были холодными, авторитарными, отвергающими ее людьми и что ее жесткая юность была реакцией на то, что ей пришлось вынести в доме без любви. Я всегда думал, что это нас объединяет. У нас обоих детство прошло в психушке.

Исчезновение Эмили и, полагаю, бурбон заставили Шона – обычно такого британского и сдержанного – говорить свободнее, чем я от него ожидала. На самом деле до сих пор мы едва ли обменялись несколькими словами, так что, наверное, я хочу сказать – более свободно, чем я себе представляла. Мне хотелось сказать, что мое детство тоже прошло в психушке. Только другого рода. Оно выглядело опрятным и упорядоченным, когда я росла. Лишь позже я поняла, насколько сумасшедшим был мой родной дом.

Но ничего этого я не сказала. Не только потому, что кое-что обо мне Шону необязательно было знать, но и потому, что я боялась показаться соревнующейся с Шоном и Эмили за то, у кого из нас детство было хуже.

* * *

Однажды после обеда, вскоре после появления в моем доме полиции, Шон позвонил и спросил, не могу ли я забрать Ники из школы. Детективы просили его приехать в участок в Шероне. Он отпросился с работы, едет туда, но не знает, когда вернется.

Он приехал ко мне в шесть вечера. Его допрашивали два детектива, снова мужчина и женщина, детективы Мини ^[1] ((неужели ее действительно так зовут? ) и Фортас. Шон сказал, что они выглядели ненамного компетентнее, чем пара, явившаяся в мой дом той ночью.

Хотя эти по крайней мере взяли на себя труд связаться с полицией Детройта, которая навестила мать Эмили и получила тот же ответ, что и Шон. Нет, миссис Нельсон ее не видела. Нет, миссис Нельсон понятия не имеет, где ее дочь. Если честно, они больше говорили с ее сиделкой. У миссис Нельсон был один из ее “плохих дней”, и она едва могла вспомнить, как ее дочь зовут.

Во все продолжение своей беседы с детективами, сказал Шон, у него было чувство, что они следуют инструкции из учебника: “допрос Мужа Пропавшей Жены № 101”. Беседа вымотала Шона. Детективы снова и снова задавали одни и те же вопросы. Знает ли Шон, куда могла уехать Эмили? Был ли их брак счастливым? Доказательства? Причины, по которым она могла чувствовать себя неудовлетворенной? Возможность того, что у нее был роман на стороне? Случаи алкоголизма или злоупотребления наркотиками?

– Я сказал, что она экспериментировала с наркотиками, недолго. Как все мы, когда нам было по двадцать с небольшим. Улыбнулся им, как идиот. Но шутка осталась при мне. Эти двое мне в ответ не улыбнулись. Никаких глупостей насчетих двадцатилетних. Это продолжалось не один час. Мрачная комната для допросов. Они ушли, потом вернулись. Как во всех этих детективных сериалах, которые мне всегда нравились, а Эмили – нет… И еще… Мне не показалось, что они меня в чем-то подозревают. Если честно, Стефани, по-моему, они не верят, что Эмили мертва. Не знаю почему, с чего они взяли, что знают все о нас. О нашем браке. Но мне кажется, они думают, будто Эмили просто подхватилась и уехала. Сбежала. Они все твердили: “В отсутствие трупа, в отсутствие признаков насильственной смерти…” А я все сдерживался, чтобы не крикнуть: “А как насчет отсутствия Эмили?! ”

– Как насчет отсутствия?

Я ловила каждое слово Шона, в то же время думая, что слова о нелюбви Эмили к детективным сериалам – это его первая жалоба, которую я когда-либо слышала от Шона насчет Эмили. А вот у нее был богатый список претензий к нему. Шон ее не слушает. Шон заставляет ее чувствовать себя дурой. Любая жена в нашем городке могла бы сказать то же самое о своем муже. Я могла бы сказать такое о Дэвисе.

Спустя несколько дней позвонила детектив Мини. Хорошо, что Шон предупредил меня насчет ее имени; я не захихикала и не сморозила какую-нибудь глупость, когда она представилась. Мини сказала, что я могу приехать к ним в участок, когда мне будет удобно. Они подстроятся под мое расписание. Очень мило. Но не померещилась ли мне некоторая надменная ирония в ее голосе, когда она сказала “расписание”?

Отвезя Майлза в школу, я поехала в полицейский участок Шерона. Должна признаться, я нервничала. Мне казалось, что все станут смотреть на меня так, словно это я сделала что-то плохое.

Детектив Мини и гораздо более молодой детектив Фортас задавали мне те же вопросы, что и Шону. В основном их интересовало, не была ли Эмили несчастна. Все время, что я говорила, детектив Фортас проверял что-то в своем телефоне и пару раз отправил сообщения, которые, насколько я понимаю, не имели ко мне никакого отношения.

Я сказала: ей нравилась ее жизнь. Она бы никогда этого не сделала. Преданная жена и мать пропала, а вы, ребята, и не думаете шевелиться! Почему я одна хлопочу о своей подруге? Почему ее муж не сказал того, что говорю я? Может, потому, что Шон британец. Слишком вежлив. Или не ощущал эту страну своей. Предоставил решать мне.

– Ладно. – Детектив Фортас словно бы делал мне огромное одолжение. – Посмотрим, что мы сможем выяснить.

В те выходные детективы объявились у Шона: могут ли они осмотреть дом? К счастью, Ники был у меня, играл с Майлзом, так что Шон впустил их. Он сказал, что обыск был неопределенным и поверхностным. Как будто они на самом деле риелторы или люди в поисках квартиры, подумывающие, не купить ли этот дом.

Детективы попросили фотографии Эмили. Шон отдал им несколько снимков. К счастью, сначала он позвонил мне, и я посоветовала не отдавать снимки, на которых есть Ники. Шон одобрил эту мысль.

Мы дали детективам полное описание Эмили – татуировка на запястье, ее волосы, ее кольцо с бриллиантами и сапфиром. Шон плакал, когда рассказывал о кольце. Я воздержалась от упоминания ее духов. Не стоит говорить о таких вещах детективам, ведущим дело об исчезновении человека. Сирень? Лилии? Итальянские монахини? Спасибо за помощь, мэм. Когда вы будете нам нужны, мы позвоним.

* * *

Наконец компания Эмили очнулась от своего глубокого кутюрного сна. Хотя меня их молчание не удивило. Рупором “ДеннисНайлон Инкорпорейтед” была Эмили, и без нее никто там не знал, как и что говорить.

“ДеннисНайлон” в семидесятые годы было клубным именем ее босса. Он вышел из панковской уличной моды и поднялся до положения одного из самых шикарных и дорогих модельеров. В своем фирменном черном кожаном костюме, костюме-унисекс “от ДеннисаНайлона”, Деннис появился в шестичасовых новостях, чтобы сообщить, что они по мере сил сотрудничают с полицией и поддерживают усилия детективов по розыску Эмили Нельсон, их обожаемой сотрудницы и высоко ценимого друга. На Деннисе был галстук с логотипом компании, что (по мне) выглядело безвкусицей. Но, может быть, никто этого и не заметил.

Деннис сказал буквально следующее: “Выяснить, что произошло сЭмили Нельсон”. Он казался настолько уверенным в том, что с Эмили что-то произошло, что у меня мороз прошел по коже. Внизу был номер, по которому предлагалось звонить тем, кто располагает какой-либо информацией. Выглядело это как “джинса”: если хочешь заказать такой же галстук, позвони по этому телефону. И все-таки благодаря появлению Денниса на телеэкране дело привлекло к себе внимание, по крайней мере на время. По слухам, компания сделала внушительный взнос в фонд полицейского департамента, чтобы воодушевить детективов и сподвигнуть их на то, чтобы сделать все возможное и еще немного сверх того.

“ДеннисНайлон Инкорпорейтед” напечатала флаеры и принялась распространять их по всему округу. Компания собрала полный автобус интернов от моды, и весь день в нашем городке роились дистрофичные молодые андрогины, все с асимметричными стрижками и в костюмах в обтяжку, с охапками флаеров, строительными степлерами для телефонных столбов и двусторонним скотчем для окон магазинов. “Вы не видели эту женщину? ” Не уверена, что я ее видела, потому что гламурный портрет Эмили – при полном макияже, волосы тщательно уложены, родинка зафотошоплена – столь мало был похож на мою подругу, что и я вряд ли смогла бы ее узнать. Я видела эти фотографии везде, и это расстраивало и одновременно успокаивало меня – они служили постоянным мучительным напоминанием о нашей потере, вкупе с маленьким утешением: наконец-то хоть кто-то хоть что-то делает.

Наконец кто-то или что-то заставило детективов Мини и Фортаса дотащить задницы аж до отдела, где обитали гики, отсматривающие записи с камер видеонаблюдения. Те проследили маршрут Эмили до аэропорта Кеннеди, где она перед терминалом поцеловала Шона на прощание. Но не зарегистрировалась на рейс до Сан-Франциско, на который заказала билет. Ни я, ни Шон понятия не имели, что она собирается на Запад.

У Шона сложилось впечатление, что она едет в город, что Эмили заехала с ним в аэропорт на предоставляемой его фирмой машине, чтобы составить ему компанию и попрощаться с ним. После этого, по его мысли, жена отправилась на работу. Сотрудники ДеннисаНайлона ничего не знали о командировке на Западное побережье.

Камера видеонаблюдения поймала ее выходящей из терминала, потом Эмили показалась в агентстве по прокату автомобилей, где арендовала полноразмерный четырехдверный седан. Эмили взяла первое, что ей предложили, – белую “киа”. Полиция допрашивала агента по прокату, но он не помнил ничего – только то, что Эмили вроде бы отказалась от GPS. Ничего необычного. Многие не хотят платить дополнительно за систему навигации, которая и так есть у них в телефоне.

Это показалось мне похожим на правду. Эмили отлично ориентируется на местности. Куда бы мы ни направлялись, хотя бы просто в городской бассейн, я сидела за рулем, а Эмили прокладывала маршрут по своему телефону. Она знала, как рассчитать время в пробке, хотя у нас в городке не бывает пробок, если только ты не едешь на железнодорожную станцию в час пик. Я никогда не ездила на станцию в час пик – а вот Эмили приходилось, пять дней в неделю.

Куда она уехала на той машине? Почему не написала и не позвонила мне?

Хорошая новость: великие детективы установили, что в компании по сдаче машин в аренду действует система безналичной оплаты EZ-pass, и полицейские отследили Эмили до пункта дорожной платы, находящегося в 200 милях к западу от Манхэттена, на Пенсильванской платной дороге. Плохая новость: здесь они ее потеряли. Похоже, Эмили съехала с магистрали и начала выбирать более узкие дороги, после чего выключила телефон и пропала, уйдя в мертвую зону.

Мы с Шоном попросили поднять по тревоге местную и государственную полиции в том месте, где Эмили видели в последний раз, но это уже было сделано. Если Эмили сбежала, она могла оказаться где угодно. На этих узких дорогах мертвые зоны тянутся бесконечно. Полиция хотела посмотреть, не появятся ли какие-то новые зацепки.

Мертвые зоны. От одного только этого выражения у меня мурашки ползли по коже.

* * *

Следующей неожиданностью стало то, что Эмили сняла с банковского счета две тысячи долларов наличными. Это со всей определенностью указывало на то, что она планировала какую-то поездку.

Снять много из банкомата невозможно – по крайней мере в нашем городке. Полицейские говорили, что на записи с камеры Эмили появлялась перед окошком банкомата – одна. Несколько дней подряд. Казалось возможным (такому параноику, как я), что какой-нибудь бандит или угонщик машин подкараулил ее и пригрозил сделать что-нибудь ужасное с ней или с ее семьей, если она станет звать на помощь. Я не могла понять, почему полицейские не рассматривают такой сценарий всерьез. Они что, новости не смотрят? Невинных мам чуть не каждый день похищают с парковок перед торговыми центрами.

Шон сказал на работе, что не сможет никуда ездить, пока не найдут его жену, и предложил уйти в неоплачиваемый отпуск. Однако в конторе отнеслись с пониманием и оставили его на половинной занятости. Ему предстояло взяться за один местный проект, и он мог работать дома, приезжая из Коннектикута в Нью-Йорк лишь время от времени.

Шон выкладывался ради Ники. То, как он заботился о сыне, насколько полно включился в его дела, выглядело прекрасно. Он отвозил Ники в школу каждое утро и забирал его каждый день. Он то и дело совещался с миссис Керри, отчасти чтобы держать ее в курсе расследования, хотя, вероятно, она и так знала о деле все – или по крайней мере многое.

Сначала имела место некоторая публичность, спасибо ДеннисуНайлону (думаю, в основном ему). Пропала мама из Коннектикута! Шон, храбрый страдалец-муж, отправился на телевидение и просил каждого, кто, возможно, видел Эмили, связаться с властями. Он был невероятно убедителен, и скорее всего ему поверили. Но это всего лишь местные новости, и вот уже наша история ушла из захватывающих телесюжетов со звездным ДеннисомНайлоном.

Когда полицейские обнаружили, что Эмили арендовала машину и сняла значительную сумму, дело еще больше стало казаться им историей о сбежавшей жене. Интерес СМИ мало-помалу испарялся, репортеры побежали дальше. Алиби мужа проверили. Ни одной новой зацепки, ни одной ниточки, новых данных нет, а Эмили так и не нашли.

Ники не расклеился только благодаря нам. Мы с Шоном работаем в команде. Ники и Майлз часто играют вместе. Я дала Шону контакты психотерапевта, к которому возила Майлза после смерти отца и дяди – Майлз тогда постоянно прятался от меня в людных местах; я не могла найти его, а он смеялся, когда я с ума сходила от волнения. Терапевт сказал, что многие дети играют в эту игру. Дети всегда проверяют нас. Так они учатся. Не надо думать, что это из-за смерти папы и дяди Майлза, хотя она, конечно, оказалась крайне травматичным событием.

Доктор сказал, что мне надо спокойно попросить Майлза перестать прятаться – и он перестанет. Он сказал, что у Майлза есть совесть. Я рада была это слышать, так же, как мне нравится нынешнее ощущение: мы с Шоном вместе делаем все, чтобы по возможности облегчить ситуацию для Ники. А это не всегда легко.

Майлз тогда прекратил прятаться, и сейчас я говорю себе, что Ники выстоит. Мы пройдем через испытания вместе.

Мы не подпускали к Ники журналистов. Его лицо ни разу не появилось на фотографиях Эмили и Шона. Он оставался у меня в те, первые, дни, когда Шон давал интервью и встречался с детективами.

Местонахождение арендованной машины так и не определили. Шон заполнил тонну бумаг, чтобы объявить Эмили пропавшей без вести, что аннулировало соглашение о найме машины. Думаю, ему помогал юрист из его компании.

Шон и я – команда. Ники – наш проект. Мы подолгу разговариваем, когда Шон привозит Ники поиграть с Майлзом и когда встречаемся возле школы. Я поддерживаю Шона и укрепляю его дух, пусть полицейские продолжают искать Эмили. Мы оба считаем, что пока слишком рано говорить Ники, что его мать мертва – или даже предполагать это. Ники спросит, когда захочет узнать, а мы будем отвечать ему, что надежда еще есть.

До тех пор, пока ее не станет.

* * *

До исчезновения Эмили я нечасто виделась с Шоном. Был бы жив Дэвис, мы бы, возможно, дружили семьями. Приглашали бы их на обед. Но к тому времени, как я познакомилась сЭмили, Дэвис был уже два года как мертв. Шон, казалось, всегда находился на работе или в деловых поездках, так что у нас с Эмили была часто мамская дружба.

Мне теперь трудно в это поверить, но Шон мне не особенно нравился. Он казался мне снобом, мажором из высшего британского общества, будущим хозяином Вселенной. Высокий, красивый, заносчивый, самоуверенный – совершенно не мой тип. Шон работает в международном отделе по сделкам с недвижимостью в крупной мегаинвестиционной фирме на Уолл-стрит. Хотя я до сих пор не вполне понимаю, в чем состоит его работа.

Всегда так радостно обнаружить, что кто-то оказался гораздо лучше, чем ты о нем думал. Жаль, но, чтобы открыть хорошее в Шоне, мне понадобилось исчезновение Эмили.

Она всегда на него жаловалась. Говорила, что его никогда не бывает дома, что он сгрузил на нее все заботы по уходу за ребенком, не уважает ее ум, критикует ее, заставляет ее чувствовать себя капризной и безответственной, отказывается признать, как много она делает, обесценивает ее вклад в дела семьи – не только в смысле ухода за ребенком, но и в финансовом тоже. Эмили любила читать книги, Шон любил смотреть телевизор. Иногда (и Эмили говорила это только после второго бокала вина) она думала, что Шон далеко не так умен, как ей казалось. Далеко не так умен, как ей казалось, когда они встретились.

Она говорила, что секс с Шоном великолепен. Настолько великолепен, что меняет жизнь. Эмили говорила, что по сравнению с таким сексом все остальное в жизни кажется не таким уж важным. Роковой секс был тем вторым пунктом в безупречной жизни моей лучшей подруги, которому я старалась не завидовать.

Во всяком случае, говорила Эмили, Шон не изменял ей, не пил, не играл в азартные игры, не проявлял насилия, не делал ничего, что делают по-настоящему ужасные мужья. Если честно, мне нравилось, когда Эмили ворчит насчет своего брака. Я любила Дэвиса всем сердцем, всей душой. Я все еще тоскую по нему. Но наш брак не был беспроблемным. В каждом браке есть проблемы, и взаимные обязательства вкупе со стрессом от необходимости растить маленького ребенка, конечно, не улучшают дела.

Дэвис часто заставлял меня чувствовать себя дурой, даже если я была уверена или почти уверена, что он этого не хотел. Он столько знал об архитектуре и дизайне, о стольких вещах он мог высказаться как специалист! Я дошла до того, что в магазине боялась сказать, что мне нравится то или не нравится это – от страха перед уничижительным взглядом, который Дэвис (бессознательно, я понимаю) бросал на меня, если бывал не согласен. Что происходило почти всегда. Это весьма утомляло.

Но я столько раз писала о том, что в разговоре с вдовой, если только она не в группе поддержки (я никогда не состояла в подобной группе, хотя понимаю, почему такое множество женщин находит их полезными), ни одна замужняя женщина не захочет даже упомянуть своего мужа, а не то что пожаловаться на него. Полагаю, мои собеседницы боялись, что я от этого почувствую себя хуже, потому что у меня-то нет мужа, на которого можно пожаловаться. Как будто если я услышу, как какая-нибудь женщина жалуется на храп мужа, я затоскую по Дэвису, любви всей моей жизни.

Мне не понравился наш с Шоном самый первый – лондонский – телефонный разговор, когда Эмили не пришла за Ники. Голос у Шона был не только сонный, но и раздраженный. О, прошу прощения, ваша жена пропала без вести. Простите, что разбудила. Он, кажется, не знал, кто я такая, хотя пытался вести по-британски вежливый телефонный разговор. О, Стефани, да, конечно.

Мне казалось – Шон не помнит меня, что не очень-то лестно. Я писала у себя в блоге, сколько людей (в основном, но не только – мужчин) не могут отличить одну маму от другой – может, потому, что видят только детские коляски. Когда Шон сказал, что Эмили собиралась уехать по делам на пару дней, он постарался, чтобы это прозвучало так, будто я из этих чокнутых.

Шон не воспринимал отсутствие Эмили всерьез, пока не вернулся домой – а ее там не оказалось. Тогда-то он и поехал прямиком ко мне. Я писала в блоге, что, увидев его и Ники в моем доме, я окончательно поняла, что Эмили действительно исчезла.

Но о чем я определенно не стала писать – это что Шон оказался гораздо выше, красивее и привлекательнее, чем я помнила. Мне кажется нелояльным по отношению к Эмили даже упомянуть об этом.

Шон заявил, будто думал, что Эмили в Миннесоте, но теперь сомневается. Не говорила ли она, что собирается в Милуоки?

– Прости, я англичанин, – извинился он.

Имея в виду, что не может отличить один расположенный на Среднем Западе город, начинающийся на “М”, от другого? У меня возникло ощущение, что для него тянуть это “прости, я англичанин” – обычное дело, если он упустил что-то из виду. Его жена на Среднем Западе, в каком-то городе на “М”, но он не знает точно, в каком.

Я это все к чему: я не была расположена любить Шона. Но с тех пор, как Эмили пропала, я начала уважать его и симпатизировать ему. Так хорошо говорить с ним о Ники. Мне нравится сознавать, что Шон достаточно доверяет мне, когда спрашивает, что, по моему мнению, происходит с его сыном, что мы должны говорить Ники. Это комплимент, потому что означает: он восхищен тем, как я воспитываю Майлза.

Есть что-то сексуальное в состоянии совершенной гармонии и взаимопонимания с исключительно красивым одиноким папой. Сексуальности убавляет тот факт, что это не какой-то случайный папа, а муж пропавшей без вести подруги.

Если я хочу оставаться собой, если хочу и дальше думать о себе как о порядочном человеке, а не о чудовище, я должна сделать все возможное, чтобы игнорировать, отрицать, не признавать искру чего-то между нами. Что тоже в своем роде сексуально, так что тут дилемма, о каком из этих двух моментов нельзя писать в блоге, если ты в своем уме.

Наверное, поэтому я и возвращаюсь мыслями к тому дню, когда Крис появился в доме моей матери. Пребывание рядом с Шоном напоминает мне о той минуте, когда мой единокровный брат вошел в мою жизнь. Меня так же трясет от влечения к неподходящему мужчине. К очень неподходящему мужчине. Та самая дрожь беспримесного возбуждения.

Тогда меня потянуло к парню со свадебной фотографии моих родителей. Сейчас меня тянет к мужу моей подруги. Я не заигрывала с этими мужчинами, но… Есть ли в моем влечении что-то извращенное или преступное? Или я просто плохой человек?

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒