ОБЕЩАНИЕ НА РАССВЕТЕ

Моей бабушке. И всем другим бабушкам тоже. Это они нас вырастили.

Маша Конторович

ОБЕЩАНИЕ НА РАССВЕТЕ

Пьеса о том, что если пообещал, то будь добр – исполни

По мотивам одноименного романа Ромена Гари

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

РОМА – сын

НИНА – мать

ТОТОШ – бог глупости

МЕРЗАВКА – богиня абсолютных истин

ФИ-ЛОЖЬ – богиня подлости, предрассудков и ненависти

ЖЕНЩИНЫ – прекрасные дамы

МУЖЧИНЫ – верные товарищи и достойные соперники

ОКЕАН – он пытается что-то сказать, но ты его не услышишь

I действие

Кругом снег. Ну конечно. С чего еще может начинаться русская пьеса о том, как мальчик и его мама покидают Россию? Они идут между сугробами к своему поезду. 20-е годы, холодно. На перроне много людей. У всех какие-то чемоданы, сумки, кто-то ругается, кто-то плачет, кто-то просто одиноко стоит в стороне. Снег не идет. Он блестит. В сугробы хмурые мужики кидают окурки, в этих местах появляются маленькие черные тоннели. Все сугробы изрыты ими. Нина, ей около 40-ка, крепко держит мальчишку 8-ми лет. Она растирает своей рукой его замерзшую маленькую ручку. В другой руке у нее чемодан.

НИНА. А там, в этой стране, никогда не бывает холода и болезни. Нет, случается, конечно, иногда. Но это только по глупости и неучтивости других. С любой бедой или болезнью в этой стране научились справляться. Никогда не услышишь ты на улице, что кто-то жалуется. Это волшебная страна. Там все улицы вымощены камнями, по которым разгуливали короли и королевы всяких эпох. На деревьях там всегда растут фрукты. Ну или цветы. Это какое дерево тебе попадется. Благородные дамы кружатся в вальсе с почтенными кавалерами. На центральных улицах всегда устраивают торжественные парады с военными. Там во всех магазинах есть масло и сахар. Каждое утро начинается с того, что в саду и в горшочках на окнах распускаются фиалки. А добрые садовники их поливают. Там редко бывают дожди и тучи. Дамы носят изысканные шляпки, а кавалеры преподносят дамам цветы и целуют их руки. Ромушка, это твоя страна. Это твоя настоящая страна. Ты вырастешь и станешь великим писателем, ты станешь героем, ты будешь кружить головы женщинам, ты станешь послом. Ромушка, твоя страна это Франция. Мы совсем скоро приедем на нашу, на твою настоящую родину. И ты выучишь свой настоящий язык. Ромушка, посмотри на меня.

Мать и сын остановились. Он смотрит на нее.

НИНА. Ты станешь великим.

Мать и сын. Они вдвоем сидят в комнате. Ей 40 с копеечкой, ему еще пока только 8. Комната темная, сквозь окна пытается пробиваться свет, будто через плотно задернутые шторы. Но штор на окнах нет. В комнате что-то постоянно падает, что-то разбивается, будто сюда ворвалась кошка, охотящаяся за птичкой. Но в темноте ничего толком не видно. Шорохи и тени.

НИНА. Мы им всем еще покажем, Ромушка. Мы им так покажем! Ого-го! Ты же знаешь, я была великой драматической актрисой. И мы им всем покажем!

РОМА. Мама, что это?

НИНА. Мы им покажем! Мы им всем покажем! Ты станешь великим. Это говорю тебе я, твоя мать.

РОМА. Мама…

НИНА. Ты победишь всех наших врагов. Не бойся, Ромушка. Это всего лишь глупые боги. Это глупые обезьяньи боги. Их совсем не стоит бояться. Ты никогда не бойся. Мы с тобой всех-всех победим. Это говорю тебе я.

РОМА. Мама, почему так громко?

НИНА. Смотри, вот этот вот, вот-вот он… Смотри, пытается сбежать, когда пристально на него смотришь.

РОМА. Он стоит и смеется.

НИНА. Он еще не знает, с кем имеет дело!

РОМА. Мама…

НИНА. Это главный бог среди них всех. Тотош. Это бог глупости. У него голова интеллектуала, а зад обезьяний. Он любую глупость может завернуть в обертку гениальности. А еще он может привлекать к себе очень умных и талантливых людей. И они все будут плясать под его дудку. И будут уничтожать. Они уничтожат всех, Ромушка, если вовремя не схватить его и не назвать его настоящим именем. Тогда он исчезнет. Попробуй. Не бойся.

РОМА. Тотош!

Бог исчезает.

НИНА. Затем, смотри, Мерзавка! Посмотри, какая она здоровая. Эдакая казачка! С хлыстом, смотри-ка… Всегда гогочет и попирает гору трупов. В меховой шапке, надвинутой на глаза.

Раздается громкий раскатистый смех, который переходит в звук пулемета.

НИНА. Мерзавка… Ромушка, это наша старая госпожа и хозяйка. Она уже очень давно распоряжается человеческими жизнями, столетия… Тысячелетия… Посмотри, какой богатой и почитаемой она стала! Всякий раз, когда она убивает и мучит во имя абсолютных истин, всякий раз, когда кто-то заявляет, что нашел абсолютную правду, и только она верна, она радостно мучит и убивает, весело гогоча. А в это время другая часть человечества, которую она пока не успела затронуть своим хлыстом, радостно лижет ей сапоги. Ее, эту Мерзавку, это страшно забавляет, ведь она-то точно знает, что нет никаких абсолютных истин. Они только средство, чтобы вести нас к рабству.

РОМА. Мама, пусть она уйдет.

НИНА. Так скажи ей об этом.

РОМА. Прочь!

Мерзавка исчезает, а в окно стучится другая богиня. И каждый ее стук в окно это грохот упавшей бомбы.

НИНА. Посмотри, Рома, внимательнее. И пусть она никогда не захватит твое сердце. Это Фи-ложь. Богиня подлости, предрассудков и ненависти. Это она высовывается всякий раз из своей каморки и кричит: «Грязный американец! Грязный араб! Грязный еврей! Грязный русский! Грязный китаец! Грязный негр! » Это она блестящий организатор масс, войн, самосуда, преследований. Это она придумывает все идеологии. И это она вдохновляет людей на «священные» войны. Хоть у нее и паршивая шерсть, голова гиены и кривые короткие лапы, она ухитрилась стать одной из самых сильных богинь. Ее можно встретить везде. Повсюду. Она давно владеет нашей землей и пытается выселить нас окончательно.

Опять все зашевелилось в комнате, со всех углов повылезали мелкие и большие боги с обезьяньими мордами, хвостами, с кривыми лапами и с жутким смехом.

РОМА. Мама, я спасу тебя! Мама!

НИНА. Вы еще не знаете, с кем имеете дело!

Бомбы свистят, падают и взрываются. Но не здесь, а где-то далеко.

Жара. Африка. Высоко в небе летают самолеты. А на земле развернулся большой госпиталь. Именно здесь лежит в бреду Роман, когда-то маленький Ромушка, а теперь военный летчик. Он очень болен какой-то местной страшной болезнью. Это 40-е годы, война, медицина еще не научилась справляться со всеми болезнями. Роман лежит в бреду, нет, он ничего не говорит. Но где-то глубоко в сердце звучат слова, которые он и сам не осознает. Может, даже никогда и не вспомнит о них.

РОМА. Мама, прости. Я был плохим сыном. Я не бросил весь мир к твоим ногам. Я не смог. Мама. Я не смог вырвать тебя из лап глупых обезьяньих богов. Я умру. Как-то очень глупо, по-дурацки умру. Зачем так ярко светит солнце? Зачем блестит на солнце снег? Зачем кричат на море чайки? И зачем так молчит океан?

Мать и сын. Ей почти 50, ему 10.

РОМА. Я дома!

Он весело вбегает в комнату. На столе на большой тарелке лежит огромный кусок бифштекса. Он дымится и очень вкусно пахнет. Рома садится за стол, Нина повязывает ему белоснежную салфетку. Рома радостно берет вилку и нож, энергично ест. Нина стоит рядом, как собака, выкармливающая своих щенков.

РОМА. Мама, поешь и ты! Так вкусно!

НИНА. Нет-нет-нет, Ромушка. Жиры мне строго противопоказаны. Я очень хорошо себя чувствую, когда не ем мясо.

РОМА. Ну попробуй, ну самую чуточку!

НИНА. Больше всего на свете я люблю овощи. Кушай. Доешь все, мой хороший.

Он доедает, она победоносно берет пустую тарелку и уносит на кухню. На кухне она берет кусок хлеба, вычищает им тарелку Ромы, съедает. Ставит чистую тарелку на стол, берет сковородку из-под бифштекса, садится и тщательно вытирает ее кусочками хлеба.

Вбегает Рома.

РОМА. Мам, у нас есть холодная вода?

Она набрасывает на сковородку салфетку. Он смотрит на мать. Она виновато улыбается. Рома убегает. Бежит из дома, через улицу, бежит по сухой траве под железнодорожный мост. Падает в траву под мостом и плачет. Над ним проезжает длинный-длинный поезд. Поезд заглушает все. К Роме подходит его мать, садится к нему, курит.

НИНА. Не плачь.

РОМА. Оставь меня.

НИНА. Не плачь. Прости, я сделала тебе больно. Теперь ты мужчина.

РОМА. Оставь меня, говорю!

НИНА. Это больше не повторится.

Поезд наконец-то прошел. Тихо светит солнце. Нина протягивает Роме пачку сигарет.

НИНА. Хочешь сигарету?

РОМА. Нет.

НИНА. Ты писал сегодня?

РОМА. Да, я начал большую философскую поэму о странствии и переселении душ.

НИНА. А в лицее?

РОМА. Мне поставили ноль по математике.

НИНА. Они тебя не понимают.

Пауза.

НИНА. Они еще пожалеют об этом. Твое имя когда-нибудь будет выгравировано золотыми буквами на стенах лицея. Завтра же я пойду и скажу им…

РОМА. Мама, я запрещаю тебе! Ты опять сделаешь меня посмешищем!

НИНА. Я прочитаю им твои новые поэмы. Я была великой актрисой и умею читать стихи. Ты станешь Д’ Аннунцио! Виктором Гюго, лауреатом Нобелевской премии!

РОМА. Мама, я запрещаю тебе ходить туда.

НИНА. Все женщины будут у твоих ног.

Проехал еще один поезд над ними.

НИНА. Надо выбрать псевдоним. Великий французский писатель не может иметь русское имя. Если бы ты был скрипачом-виртуозом, оно звучало бы, но для титана французской литературы это не годится…

Пауза.

НИНА. Если бы ты был скрипачом-виртуозом, фамилия Касев вполне звучала бы… Сын Нины Касевой, Роман Касев… Нет. Нам нужен псевдоним!

Проезжает еще один поезд, и еще, и еще… Все пространство пронизывают тяжелые гудящие поезда. Ничего не видно.

Африка. Жара. На самолетах в небе пролетают боги с обезьяньими головами и смеются.

РОМА. И все, что я сделал для тебя – это дурацкий турнир по пинг-понгу. Второе место. Серебряная медаль в коробочке, отделанной фиолетовой тканью. Я продолжаю каждый день тренироваться. Я каждый день делаю зарядку, мама. Почему, когда вспоминаешь детство, вспоминаешь только лето? Куда девается три четверти воспоминаний? Когда мы жили в России, и ты выступала перед красноармейцами, раньше мне казалось, что это было летом. У тебя на двери гримерной было красиво написано: Нина Борисовская. Себе ты придумала хороший псевдоним! Мама, почему мне теперь кажется, что там всегда была зима, а мы всегда во что-то кутались? А красноармейцы шли на твои спектакли, скрипя по снегу?

Рома ловит из ниоткуда прилетевший мячик для пинг-понга.

Ей почти 50, ему 10. Она тяжело садится в кресло, закуривает. Улыбается, смотрит на Рому.

РОМА. Что случилось, мама?

НИНА. Ничего. Поди поцелуй меня.

Рома подходит, целует ее в обе щеки.

НИНА. Ты станешь французским посланником.

РОМА. Хорошо.

НИНА. У тебя будет автомобиль. Только надо набраться терпения. Подай мне те шляпки.

Рома приносит ей несколько дамских шляпок. Нина аккуратно вышивает этикетку «Поль Пуаре. Париж».

РОМА. Зачем? Поль Пуаре даже не знает о нашем существовании.

НИНА. Узнает. Все узнают.

В дверь стучат.

ГОЛОС. Полиция. Откройте.

Нина за секунду из уставшей женщины перевоплощается в королеву. Она гордо открывает дверь нараспашку.

НИНА. И?

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Извините, нам поступил вызов. Мы должны проверить.

НИНА. Проверяйте. Проверяйте бедную женщину, зарабатывающую свой кусок хлеба честным скромным трудом. Все наши богатства растащили матросы. А теперь еще и здесь нам нет никакого покоя! Это все наши соседи. Это они пытаются выжить нас отсюда…

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Да, ваши соседи…

НИНА. Они все подлые жалкие трусы! Я была великой драматической актрисой! А теперь здесь, в Польше я должна терпеть столько унижений! После того, что мы с моим мальчиком пережили в революцию! Как вы вообще смеете меня в чем-либо обвинять?

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Позвольте, я…

НИНА. Да! Вы! Именно вы! Вы поступаете как жалкий трус и подлец! Мой сын офицер запаса, а вы дерьмо!

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Это он?

РОМА. Мама…

НИНА. Проверяйте! Все проверяйте! Я перенесу все удары судьбы! А вы еще поплатитесь за свою дерзость!

Она грозно и очень театрально потрясает в воздухе кулаком.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Извините.

Уходит.

НИНА. Пошли.

Она берет Рому за руку, тащит его в подъезд, звонит и стучит во все двери.

НИНА. Выходите! Выходите все! Подлые трусы! Завистники! Лжецы! Крысы! Вы помойные коты! Вы все дерьмо!

Из всех дверей вылезают любопытные соседи.

НИНА. Грязные буржуазные твари! Вы не знаете, с кем имеете честь! Мой сын станет французским посланником, кавалером ордена Почетного легиона, великим актером драмы, Ибсеном, Габриэле Д’Аннунцио! Он…

Пауза.

НИНА. Он будет одеваться по-лондонски!

Нина крепко прижимает к себе Рому, он оглядывает соседей полными слез глазами. Все соседи, все соседи без исключения смеются. Смеются очень громко. А Нина гордо держит голову и еще сильнее прижимает к себе Рому.

Нина и Рома стоят до конца, до последнего соседа, ушедшего к себе в квартиру.

НИНА. Они еще увидят! Мы им покажем!

Они уходят к себе в квартиру. Сразу после того, как дверь за ними закрылась, Рома вылетает наружу на лестничную клетку. Бежит, но его перехватывает его сосед. Этот сосед маленький, сутулый, всем своим видом чем-то напоминает мышь.

ПЕКЕЛЬНЫЙ. Рома… Хочешь рахат-лукум?

РОМА. Отстаньте.

ПЕКЕЛЬНЫЙ. Нет, зайди на минуточку. Пожалуйста. Я очень прошу. Я не смеялся. Зайди.

Рома заходит в квартиру к своему соседу.

ПЕКЕЛЬНЫЙ. Вот еще есть конфеты. Шоколадные. Будешь?

РОМА. Спасибо.

Рома ест конфеты. Пекельный молча, с тихим восторгом наблюдает за ним.

Пауза.

ПЕКЕЛЬНЫЙ. Когда ты станешь…

Пауза. Рома жует.

ПЕКЕЛЬНЫЙ. Когда ты станешь… Всем тем, о чем говорила твоя мать…

РОМА. Я стану французским посланником.

ПЕКЕЛЬНЫЙ. Бери еще рахат-лукум.

Пауза.

ПЕКЕЛЬНЫЙ. Матери чувствуют такие вещи. Может, ты и вправду станешь известным. И даже будешь писать книги или в газетах…

Пауза.

ПЕКЕЛЬНЫЙ. Так вот! Когда ты будешь встречаться с влиятельными и выдающимися людьми, пообещай, что скажешь им…

Пауза.

ПЕКЕЛЬНЫЙ. Обещай, что скажешь им: в Вильно, на улице Большая Погулянка, в доме шестнадцать, жил господин Пекельный…

Рома ест рахат-лукум и конфеты.

ПЕКЕЛЬНЫЙ. В Вильно, на улице Большая Погулянка, в доме номер шестнадцать, жил господин Пекельный.

Темнота. Неясные звуки. Темнота. Появляются всполохи пламени. Темнота. Смех. Очень громкий смех. Тишина.

НИНА. Посмотри на меня.

Вспышка. Ей почти 50, ему 10. На носу открытие дома мод. Он одет по последней моде. Служанка Анеля бегает из угла в угол, пытается сделать идеальную комнату еще более идеальной.

НИНА. Давай, повторим еще раз.

Рома берет заготовленный букетик цветов, как бы выныривает перед мамой, кланяется, цокает каблучками, преподносит букет, целует ей руку.

НИНА. Хорошо. Ты ничего не добьешься без этого.

Вспышка. Посреди комнаты стоит желтый велосипед. Вокруг него ходят Аннеля и Нина. Рома пожирает его глазами.

АНЕЛЯ. Это издалека.

Пауза.

АНЕЛЯ. Мы в нем больше не нуждаемся.

Пауза.

АНЕЛЯ. Он слишком поздно о нас вспомнил.

НИНА. Все же это мило с его стороны.

АНЕЛЯ. Он мог бы вспомнить о нас пораньше.

Вспышка. В комнаты заходят прекрасные дамы. К каждой по очереди подходит Рома, выныривает, цокает каблучками, преподносит маленький букетик, целует ручку. Все умиляются.

Вспышка. Нина следит, как Анеля прихорашивает немного помятого мужчину.

РОМА. Мама, а если кто-то из дам знает, как выглядит настоящий Поль Пуаре?

НИНА. Нам всем надо немножечко чуда.

МУЖЧИНА. Я был великим артистом!

НИНА. Анеля, следи, чтобы он не подходил к шампанскому.

МУЖЧИНА. Нина…

НИНА. Я тоже буду следить.

Вспышка. Нина и Рома одни.

НИНА. Посмотри на меня.

Вспышка. По комнатам ходят прекрасные дамы, весело переговариваются. В углу с важным видом сидит мужчина.

НИНА. Уважаемые дамы! Сам Поль Пуаре может дать вам сегодня автограф! А еще он может порекомендовать вам цвет и фасон платья.

Вспышка. Дамы раздеваются, с них Анеля снимает мерки, дамы примеряют готовые платья, прикладывают к себе ткани, смотрятся в зеркало. Рома сидит рядом, жует бутерброд, смотрит на женщин.

Вспышка. В комнате только Рома и одна дама за ширмой. Он встает, подходит к ней вплотную, жует бутерброд, смотрит на даму. Она прикрывается платьем, которое не успела надеть. Стоят, смотрят друг на друга.

Вспышка. Мужчина, изображающий Поля Пуаре, фальшиво затягивает песенку. Он подходит к дамам, выпивает с ними шампанское…

МУЖЧИНА. Я был великим! Хотите - верьте, хотите – нет, – я был великим!

НИНА. Господин Пуаре устал.

Нина с Анелей почти силой затаскивают мужчину в комнату.

Вспышка.

ДАМА 1. Прекрасно! У вас чудный малыш!

ДАМА 2. Изумительно! Просто изумительно!

ДАМА 1. И сам Поль Пуаре приехал… Я буду заказывать теперь только здесь…

ДАМА 2. Изумительно, изумительно!

Вспышка.

АНЕЛЯ. Мы в нем больше не нуждаемся.

НИНА. Но все же мило…

Вспышка. В углу сидит высокий красивый мужчина. У него большие серьезные глаза. Глаза – в нем главное. Он садит к себе на колени Рому.

НИНА. Ромушка, это господин Иван Мозжухин. Мы с ним старые знакомые.

МОЗЖУХИН. Ты уже катался на автомобилях?

РОМА. Ну…

Рома посмотрел на мать.

РОМА. Да.

МОЗЖУХИН. Давайте, все вместе прокатимся на моем автомобиле? Легкая прогулка никому не помешает!

Вспышка. Нина, Рома и Мозжухин катаются в большом желтом автомобиле с открытым верхом. Нина очень высоко держит голову, крепко прижимает к себе Рому. Все прохожие с восторгом смотрят им в след.

Вспышка.

НИНА. Посмотри на меня.

Вспышка. Большие глаза Мозжухина.

Вспышка. Молодая Нина.

Ей около 50. Ему 10.

Он сидит за столом. Перед ним горы исписанной бумаги. Нина сидит рядом.

НИНА. Ты должен следить за своим здоровьем, остерегаться венерических болезней. Ги де Мопассан умер сумасшедшим, Гейне – паралитиком…

Нина молча курит.

НИНА. Это начинается с прыщика.

РОМА. Я знаю.

НИНА. Обещай мне, что будешь осторожен.

РОМА. Обещаю.

НИНА. Может быть, тебе лучше пораньше жениться на хорошей и милой девушке…

Молча курит. Рома исписывает очередной листок бумаги.

НИНА. Ну как?

РОМА. Александр Наталь. Армар де ля Торр. Терраль. Васко де ля Фернай.

НИНА. Надо что-нибудь в духе Габриэле Д’Аннунцио. Он заставил страшно много страдать Дузе.

РОМА. Ролан де Шантеклер, Ромен де Мизор…

НИНА. Может, лучше выбрать имя без частицы, вдруг опять будет революция.

РОМА. Ролан Кампеадор, Ален Бризар, Юбер де Лонпре, Ромен Кортес…

НИНА. Мне кажется, ты будешь малопрактичным в жизни. Не знаю, откуда это в тебе.

РОМА. Воображаемый деревянный сундук, набитый дублонами, рубинами, изумрудами и бирюзой – не знаю почему, но бриллианты никогда не привлекали меня, - доставляет постоянные мучения. Я продолжаю верить, что он где-то спрятан, стоит только поискать. Я по-прежнему верю, по-прежнему жду и терзаюсь при мысли, что он где-то там, знать бы только магическое заклинание, дорогу и место.

Пауза.

РОМА. Не то.

Пауза.

РОМА. Правда умирает молодой. Зрелый опыт на самом деле заключается в умении «забывать», и безмятежность стариков с седыми бородами и благодушным взором представляется мне столь же малоубедительной, как кротость кастрированных котов, и, поскольку возраст начинает отмечать меня морщинами и усталостью, я стараюсь не обманывать самого себя, зная, что я жил и в конце концов умру.

Пауза.

РОМА. Мама, послушай, мама.

НИНА. М?

РОМА. Три года на степень лиценциата, два года военной службы…

НИНА. Ты станешь офицером.

РОМА. Хорошо, но на это уйдет пять лет. Ты больна.

НИНА. Ты успеешь закончить учебу. Не волнуйся, у тебя будет все, что нужно…

РОМА. Боже мой, да не об этом речь… Я боюсь не успеть… Вовремя…

НИНА. Есть справедливость.

ФИ-ЛОЖЬ. Грязная иностранка!

МЕРЗАВКА. Старуха! Твой сын живет за твой счет!

ФИ-ЛОЖЬ. Грязные евреи! Грязные русские!

МЕРЗАВКА. Ты говоришь по-французски с русским акцентом!

НИНА. Мой сын офицер. А вы дерьмо!

Роме 10 лет.

Полянка за зарослями крапивы. Никто не заходит сюда. Обычно. Но тут Рома наткнулся на маленькую девочку своего возраста Валентину. Она играет с мячом. Рома встает в небрежную позу, поднимает глаза к небу, как он это делал в салоне мод перед дамами. Солнце слепит ему в глаза, слезы падают из глаз. Валентина все не обращает на него внимания.

РОМА. Держи.

Он протягивает ей три зеленых яблока.

ВАЛЕНТИНА. Янек съел ради меня всю коллекцию марок.

РОМА. А меня Рома зовут…

ВАЛЕНТИНА. Валентина. Как на счет земляных червей?

РОМА. Я… Да.

Валентина протягивает ему только что вырытых червяков. Рома послушно съедает.

ВАЛЕНТИНА. Бабочки! Смотри, какие красивые!

Рома и Валентина ловят их, затем Рома послушно их съедает.

ВАЛЕНТИНА. А слабо вишневые косточки?

Они подходят к большой вишне. Валентина срывает ягоды, съедает их, выплевывает косточки и протягивает их Роме. Он послушно ест.

РОМА. Помогаешь мне…

ВАЛЕНТИНА. Ага. Ромашки!

Валентина побежала на полянку собирать ромашки.

РОМА. Большой букет уже…

ВАЛЕНТИНА. Ага.

Валентина сидит и с упоением смотрит, как Рома съедает целый букет ромашек.

РОМА. Все.

ВАЛЕНТИНА. Подожди минутку!

Она прибегает с улиткой. Рома послушно ее съедает.

ВАЛЕНТИНА. Юзек съел ради меня десять пауков и остановился только потому, что мама позвала нас пить чай.

РОМА. Можно тебя поцеловать?

ВАЛЕНТИНА. Да. Только не слюнявь мне щеку, я этого не люблю.

Рома стоит на коленях перед Валентиной, аккуратно целует и целует ее щеку. Она растерянно крутит серсо на пальце.

ВАЛЕНТИНА. Сколько уже?

РОМА. Восемьдесят семь. Можно я дойду до тысячи?

ВАЛЕНТИНА. А тысяча – это сколько?

РОМА. Не знаю. Можно тебя в плечо поцеловать?

ВАЛЕНТИНА. Можно.

Рома целует ее плечо. Затем резко садится, снимает с ноги галошу.

РОМА. Хочешь, я ее съем?

ВАЛЕНТИНА. Хочу!

Рома достает маленький перочинный ножик, отрезает кусочек галоши.

ВАЛЕНТИНА. Ты будешь есть ее сырой?

РОМА. Да.

Рома отрезает кусочек за кусочком, отправляет их в рот, проглатывает. Сжимает зубы, перебарывает тошноту. Валентина смотрит на него с восхищением. Рома продолжает есть, сжимая оставшуюся галошу в своей руке все крепче и крепче. В итоге он падает. Где-то звучит голос Нины.

НИНА. Рома! Ромушка! Поди кушать! Рома!

Она появляется, видит лежащего Рому и Валентину, все еще с восхищением смотрящую на него.

НИНА. Рома!

РОМА. Я поступил как настоящий мужчина, мама!

Вечер. Тепло. Где-то недалеко поют и пляшут цыгане. Их хорошо слышно и с этой улицы, не видно только, ну и хорошо, за вход платить не надо. Роме 10, его маме около 50. Они сидят на скамейке, слушают цыганские песни, едят соленые огурцы, которые Нина достает из сумки. Очень вкусные огурцы.

НИНА. Все женщины будут сходить от тебя с ума. Не пропускай ни одной записки, которые они тайными путями будут переправлять тебе. Они все будут падать в обмороки, на всякий случай держи при себе платок, чтобы обмахивать им. Либо научись ловко находить платок у дам. Они их не сильно прячут, на самом деле, им хочется, чтобы ты нашел этот их платок. Назначай свидания у дупла большого старого дерева. Это всегда страшно романтично.

РОМА. Хорошо, мама.

НИНА. Вкусные огурцы?

РОМА. Совсем скоро я буду водить тебя в тот ресторан, где поют цыгане.

НИНА. Жаль, что Мозжухин уехал, покатались бы…

РОМА. Мама, у меня же будет автомобиль.

НИНА. Надо только набраться терпения.

Пауза.

НИНА. Пошли в кино?

Вспышка. В кино на большом черно-белом экране глаза. Это глаза Мозжухина. Пронизывающий взгляд, из-под густых бровей, будто крылатый.

Роме 10. Школа. Одноклассники смеются над ним.

ОДНОКЛАССНИК. Похоже, товарищ опять отложил свой отъезд во Францию?

РОМА. Нет смысла приезжать в середине учебного года. Надо ехать к началу.

ОДНОКЛАССНИК. Надеюсь, товарищ предупредил, чтобы там не беспокоились?

РОМА. Не переживайте.

ОДНОКЛАССНИК. Как товарищ думает, труднее ли учиться во Франции?

РОМА. Да, очень трудно, труднее, чем здесь. Там много занимаются спортом, и я рассчитываю всерьез заняться фехтованием и классической борьбой.

ОДНОКЛАССНИК. А форма в лицеях там обязательна?

РОМА. Да, обязательна.

ОДНОКЛАССНИК. Как выглядит эта форма?

Смех всех одноклассников вокруг.

РОМА. Она синяя, с золотыми пуговицами и серо-голубыми фуражками. А по воскресеньям там надевают красные брюки и фуражки с белым пером.

Смех.

ОДНОКЛАССНИК. А саблю? Саблю там носят?

РОМА. Только по воскресеньям и в последний год.

ОДНОКЛАССНИК. Начинают ли там занятия с пения «Марсельезы»?

РОМА. Да, естественно, там поют «Марсельезу» каждое утро.

ОДНОКЛАССНИК. А не хочет ли товарищ спеть нам «Марсельезу»?

Рома выставляет одну ногу вперед, прижимает руку к сердцу, потрясает кулаком в воздухе и поет «Марсельезу», свой национальный гимн.

Подходят старшеклассники.

СТАРШЕКЛАССНИК. Смотри-ка, товарищ все еще здесь? А мы-то думали, что он уехал во Францию, где его с нетерпением ждут.

РОМА. Понимаете…

СТАРШЕКЛАССНИК. Там бывших кокоток не принимают.

Всеобщий смех. Рома разворачивается и быстро уходит.

Рома заходит домой, бросается к маме.

РОМА. Мама! Они… Они издеваются! Они назвали тебя…

Пауза.

РОМА. Они назвали тебя кокоткой.

Нина молча уходит, потом опять возвращается.

РОМА. Мама…

Нина молча садится перед ним.

РОМА. Мама…

НИНА. Ты больше не пойдешь туда. Кончено.

РОМА. Но…

НИНА. Ты поедешь учиться во Францию. Только… Сядь.

Рома садится.

НИНА. Послушай, Роман.

Пауза.

НИНА. Слушай меня внимательно. В следующий раз, когда это случится, когда при тебе будут оскорблять твою мать, в следующий раз я хочу, чтобы тебя принесли домой на носилках. Ты понимаешь?

РОМА. Мама…

НИНА. Я хочу, чтобы тебя принесли домой в крови, ты слышишь меня? Даже если у тебя не останется ни одной целой кости, ты меня слышишь? Иначе нет смысла уезжать. Незачем туда ехать.

Нина дает ему пощечину, одну, вторую, третью, она бьет с размаху, сильно, много.

Успокоилась.

НИНА. Запомни, что я сказала. С этого дня ты будешь защищать меня. Мне все равно, что они с тобой сделают. Самое страшное – другое. Ты умрешь, если будет надо.

Громкий смех богов-мартышек.

РОМА. Я не знал толком своего отца. Мои родители разошлись, когда я был еще совсем маленьким. В детстве мне это не сильно мешало. Я знал о нем только то, что вот он есть и все. Что у него есть семья. В годы войны нацисты уничтожили всю его семью в одном из лагерей смерти. А сам он упал перед входом в газовую камеру. У него разорвалось сердце от осознания того ужаса, которому фашисты их предавали. С тех пор как я узнал подробности его смерти, он сам прочно вошел в мою жизнь. Да. Это мой отец. А легенда о том, что Иван Мозжухин мой настоящий отец – всего лишь легенда. Мама любила красивые истории. Каждый раз я оглядываюсь на свою жизнь. Очень часто. Несколько раз в день точно. Я оглядываюсь и пытаюсь понять, это все реальность или кем-то выдуманный мир? Всю мою жизнь у меня ощущение, что я живу в каком-то романе или в пьесе, где умелым литератором все очень хорошо выстроено. Как будто вся моя жизнь уже написана давным-давно, очень красиво, с хорошими поворотами сюжета… Но, как будто, когда-то давно, в детстве, я не удержался и заглянул в самый конец этой пьесы. И теперь хожу с тяжелым ощущением того, что я все знаю, чем все кончится наперед. А, может, это моя мама все сочинила, всю мою жизнь. Только не хотела говорить мне об этом. Я до сих пор чувствую иногда ее руку, ее авторский стиль в событиях, людях… Мы победим! Слышите? Мы обязательно победим!

Весь мир розовый и блестящий, потому что ты смотришь на него через ломтик арбуза. Детство. Где же та пора, когда тебя все любят просто вот потому что ты есть? Где никто не сомневается, что ты станешь великим ученым, писателем, актером, художником? Где любое твое начинание подхватывают и сравнивают с какими-то неизвестными тебе людьми, но ты уже точно знаешь, что они великие, и что никто не сомневается, что ты станешь если не таким же как они, то еще более великим. Это все забылось вместе с арбузами летом. Потому что теперь мама не порежет большой арбуз большим ножом. Придется делать это тебе. А ты не умеешь делать это также ровно и хорошо, как мама. Нож утопает в арбузе, потом еще всю кухню мыть от липкого сока… Нет, теперь я ем арбуз только тогда, когда кто-то его порезал и угостил меня маленьким кусочком. И никогда я не утолю ту жажду розового и блестящего мира, которая вспыхивает каждый раз, когда приходит тепло. Жизнь не проживается дважды.

Роме 10. У него в руках банка, набитая какой-то непонятной ерундой. Он сидит на траве еще с одним мальчиком, у которого в руках огромный кусок арбуза. Мальчика так и зовут: Арбуз.

РОМА. Арбуз, что еще надо туда положить?

АРБУЗ. Про муравьев я сказал, про то, что туда надо пописать, тоже… Кошачьи усы, крысиные хвосты, уши летучих мышей…

РОМА. Три жирные дохлые мухи.

АРБУЗ. Да, три жирные дохлые мухи…

РОМА. А точно сработает?

АРБУЗ. Ты мне не веришь? Рома, ты что? Это же самая верная магия. Надо только точно все ингредиенты положить в эту баночку. И закопать в полнолуние около старого колодца. Все твои желания исполнятся. Надо только самое-самое заветное.

РОМА. А как понять, какое именно самое заветное?

АРБУЗ. Ну… Не знаю… Просто сразу знаешь, что вот оно самое заветное точно.

РОМА. Ну ладно. Что еще туда?

АРБУЗ. Десять косточек из яблок, только обязательно яблоки должны быть украдены.

РОМА. Ага…

АРБУЗ. Ты запоминаешь? Я тебе второй раз рассказывать не буду.

РОМА. Я очень хорошо запоминаю.

АРБУЗ. Еще светлячок.

РОМА. Живой или дохлый?

АРБУЗ. Дохлый.

РОМА. Ага…

АРБУЗ. Ты точно не хочешь угоститься?

РОМА. Мама сказала, что арбуз еще нельзя есть. Они еще неспелые.

АРБУЗ. Ну, как знаешь.

РОМА. Арбуз, а что ты загадывал?

АРБУЗ. Да много чего… Но мне же нельзя тебе этого говорить. И вообще никому нельзя. Это же самое заветное. Какой дурак будет рассказывать про себя самое заветное?

РОМА. А я скоро напишу большую философскую поэму.

АРБУЗ. А я стану гонщиком и буду ездить быстрее всех!

РОМА. У тебя точно сбылось?

АРБУЗ. Ага. Ты только загадывай ну самое-самое только. Я пойду, меня к ужину скоро позовут.

РОМА. Погоди, ты точно мне все рассказал?

АРБУЗ. Да точно-точно…

Арбуз уходит. Рома остается один со своей бутылкой, в которой уже много всего лежит.

Полнолуние. Рома сидит там же, в траве, около старого колодца.

РОМА. Всем счастья! Нет. Глупо. Маме драгоценностей, машину, чтобы она больше никогда-никогда не работала и была самой знатной дамой во всем Париже. И большой-большой дом в Париже. Чтобы у мамы самая большая комната была. И все-все ее знали. И она каждый день выходила на сцену и читала стихи. И чтобы она никогда-никогда не болела. И пусть она снова станет молодой. Как все глупо! И все не то! Не то! Что-то более серьезное. Совсем полное идеальное счастье. Ну я не знаю. Совершенство. Нет. Радости. Нет.

Пауза.

РОМА. Я не знаю. Я не знаю.

Он молча сидит под большой луной со своей баночкой. По его маленькой щеке скользит маленькая слезка обиды. Нет таких слов, чтобы выразить, идеально выразить то стремление и мечтание, которое есть глубоко-глубоко в сердце. Самое заветное желание так навсегда и останется неоформленным. Может, именно поэтому оно никогда и не сбывается.

Нине почти 50, Роме 10. Из комнат салона мод все выносят. Выносят ширмы, кресла, диваны, столы, тюки с разнообразной утварью, чемоданы, вазы… Нина стоит посередине комнаты растерянно смотрит на все. Рома все берет в свои руки. Встает в непринужденную позу, смело оглядывает всех этих людей, выносящих остатки дома мод. Нина увидела его, с гордостью смотрит на своего Ромушку. Она садится в единственное кресло, которое еще не унесли. Рома начинает скользить по паркету, танцуя танго с невидимой партнершей. Нина курит. Улыбается, отбивает такт. К креслу подходят, чтобы его забрать, Нина, будто не замечая грузчиков, радостно вскакивает, обнимает Рому.

НИНА. Мое главное сокровище уцелело.

Из поезда выходят Нина и Рома. У них на двоих два каких-то свертка. Они идут по направлению к морю.

РОМА. Мама! Это Океан! Мама! Посмотри, какой он большой! Мама!

Рома бежит к морю, вбегает в его волны, крепко прижимает к себе утварь, завернутую в большой платок. Он улыбается, смеется.

РОМА. Мама! Иди сюда! Тут тепло!

НИНА. Иду, Ромушка!

Нина идет к нему в море, в Океан. Они идут по берегу, волны лижут им ноги.

Ей около 50, ему около 10. Нина достает из большого свертка серебряный сервиз. Рядом с ней стоит очень несчастного вида старичок.

НИНА. Это твое будущее. Мы продадим и станем богатыми. И ты пойдешь учиться в лицей. А это настоящий русский князь! Все его имущество похитили во время революции.

Князь виновато улыбается.

РОМА. Хорошо, мама.

Нина, Рома и князь идут в какую-то лавку. Нина достает серебряную сахарницу, половник, солонку, Рома тащит большой самовар.

НИНА. Это изумительная сахарница с русского императорского завода. Это фамильная драгоценность Светлейшего Князя. К огромному сожалению во время революции он потерял все свои замки и богатства. Поэтому теперь ему приходится продавать последние фамильные драгоценности, которые удалось спасти, чтобы хоть как-то выжить в этой замечательной стране – Франции!

Князь виновато улыбается.

НИНА. Посмотрите на этот половник! Он столько всего пережил по пути из России сюда, в Ниццу! А самовар!

Нина подталкивает Рому немного вперед, чтобы он показал самовар во всей своей красе.

НИНА. Самовар! Прекраснейший русский самовар! Столько поколений семьи светлейшего князя собирались вокруг него и мирно пили чай! Столько войн и императоров пережил! А теперь нам всем приходится расставаться с последним, что еще как-то напоминает нам наше тихое детство, там, среди заснеженных равнин…

ЛАВОЧНИК. Мадам…

НИНА. Вы только представьте, как милая французская семья соберется вокруг этого самовара с многолетней историей и начнет свою маленькую историю добропорядочного семейства! Вот представьте: солнечное французское утро, через тюль пробиваются первые лучи. На белоснежную скатерть кухарка ставит этот прекрасный самовар, который начинает радостно пускать солнечных зайчиков по комнате, а дети, только что проснувшиеся и только что надушенные, с накрахмаленными воротничками, радостно ловят своими большими распахнутыми глазами эти зайчики, бегающие по стенам…

ЛАВОЧНИК. Сударыня, самовару так и не удалось акклиматизироваться в наших условиях.

Нина молча сворачивает все столовое серебро.

ЛАВОЧНИК. Простите.

Нина, Рома и князь молча выходят. Лавочник догоняет их.

ЛАВОЧНИК. Мадам! Мадам! Не хотели бы вы продавать приезжим отдыхающим и местным добропорядочным семействам товары из моей лавки?

Нина останавливается.

НИНА. А какой у вас процент?

Нина и князь на одной из улиц Ниццы. Сидят на лавочке, Нина курит.

КНЯЗЬ. Я намерен удалиться в свои поместья и тихо жить вдали от двора и политики.

НИНА. Мой сын готовит себя для карьеры.

Шумят какие-то моторы. Что-то гудит. Свет пытается пробиться, но не получается. И совсем не ясно, что именно мешает свету пробиваться.

НИНА. Ты пишешь?

РОМА. Я на войне.

НИНА. Это не оправдание.

РОМА. Я на войне, мама. Тут убивают. Я не могу писать.

НИНА. Ты должен вести нас к славе. Я разве учила тебя чему-то другому?

РОМА. Я на войне.

НИНА. Толстой тоже был на войне. Это не оправдание.

Ей 54, ему 17. Большой респектабельный отель в Ницце.

НИНА. Ну вот! Твоя мать теперь управляющая отелем! Шестой десяток, а все не могу успокоиться! Я снова молода!

РОМА. Мама, тебе очень идут эти бусы. Мама, тут есть один постоялец, господин Заремба.

НИНА. Художник?

РОМА. Да.

НИНА. Вероятно, он абсолютно бездарен.

РОМА. Но ты не видела его работ…

НИНА. Талантливые художники плохо кончают, а этот живет в респектабельном отеле в Ницце!

РОМА. Да, мама.

НИНА. Я на рынок. А то на кухне скоро закончится превосходная французская еда!

Нина уходит, Рома садится в плетеное кресло. Он молод и очень радуется своей молодости. К нему подходит мужчина 55-ти лет, в очень дорогом костюме. Но он немного сутулый и шаркает.

ЗАРЕМБА. Вы очень молоды, мой дорогой Ромен… Вы очень молоды, у вас впереди вся жизнь. Вы еще встретите женщину, которая будет вам преданна. Я хотел сказать, другую женщину, так как я каждую минуту вижу, какой нежной заботой окружает вас ваша матушка. Мне с этим не повезло. Признаюсь, мне бы очень хотелось встретить пани, которую бы я полюбил, и которая бы чуть-чуть заботилась обо мне. Замечу: чуть-чуть. Я нетребователен. Я охотно бы согласился занять последнее место в ее привязанностях.

РОМА. Мне кажется, вы правы, что думаете о своем будущем, господин Заремба. С другой стороны, вы рискуете принять на себя некоторую ответственность, финансовую, например. Не знаю, по средствам ли художнику содержание семьи…

ЗАРЕМБА. Я весьма обеспечен материально, уверяю вас.

Заремба расправляет усы.

ЗАРЕМБА. Мне было бы приятно поделиться с кем-нибудь своим достатком. Я не эгоист.

Нина и Рома на террасе, едят фрукты. Недалеко от них расположился господин Заремба, молча наблюдающий за ними. И тут он не выдержал, встал со своего кресла, молча подсел ко столику Нины и Ромы, схватил яблоко у них со стола, начал его грызть, молча смотря Нине в глаза. Нина очень холодно на него посмотрела. Он попытался проглотить кусочек яблока, поперхнулся, положил яблоко на стол, сгорбился и ушел.

Нина пьет чай за столиком в саду, курит. К ней подходит господин Заремба.

ЗАРЕМБА. Есть дело, Нина, о котором я уже давно хотел с вами поговорить. О вашем сыне.

НИНА. Я вас слушаю.

ЗАРЕМБА. Очень плохо, я сказал бы, даже опасно быть единственным сыном. Так вырабатывается привычка чувствовать себя центром вселенной, и эта любовь, которую не с кем разделить, позднее обрекает нас на крупные разочарования.

НИНА. У меня нет ни малейшего желания усыновлять второго ребенка.

ЗАРЕМБА. Я не думал ничего такого, полноте…

НИНА. Сядьте!

Заремба послушно сел.

ЗАРЕМБА. Я просто хотел сказать, что для Ромена важно чувствовать себя не настолько… единственным. Для него же лучше быть не единственным мужчиной в вашей жизни. Такая исключительная любовь может сделать его очень требовательным к женщинам.

НИНА. Точнее, чего вы хотите, пане Яне? У вас, поляков, манера ходить кругами, выписывая арабески, благодаря чему вы прекрасно вальсируете, но это часто усложняет дело.

ЗАРЕМБА. Я только хотел сказать, что Ромену было бы легче, если бы другой человек был с вами рядом. При условии, конечно, что речь идет о человеке чутком и не слишком требовательном.

Нина потушила сигарету, закурила новую.

ЗАРЕМБА. Поймите меня правильно, у меня и в мыслях не было называть «чрезмерной» материнскую любовь. Лично я не испытал такой любви и не перестаю взвешивать, сколько мне недодали. Как вы знаете, я сирота.

НИНА. Наверное, вы самый взрослый сирота, которого я знаю.

ЗАРЕМБА. Возраст здесь ни при чем, Нина. Сердце никогда не старится, и пустота, одиночество, отметившие его, не исчезают, а только растут. Конечно, я осознаю свой возраст, но человеческие отношения могут просиять и в зрелом возрасте подобно… Как бы точнее выразиться? Лучезарно и мирно. И если бы вы могли разделить с другим эту нежность, которой вы окружили своего сына, то я осмелюсь сказать, Ромен стал бы мужчиной, более рассчитывающим на самого себя. Возможно, это избавило бы его от пытки всю жизнь искать имманентную, точнее, всесильную женственность… Если бы я мог помочь вам и тем самым вашему сыну…

НИНА. Вы совершенно потеряли рассудок, мой дорогой друг.

Нина уходит, из окна высовывается Рома.

РОМА. Не могли бы вы одолжить мне пятьдесят франков, пане Яне?

Господин Заремба заходит в комнату к Роме. Рома в очень вальяжной позе ест виноград.

РОМА. Садитесь, господин Заремба…

ЗАРЕМБА. Мой дорогой Ромен, вам, конечно же, известно мое отношение к вам.

РОМА. Мы к вам очень привязаны, господин Заремба.

ЗАРЕМБА. Я уже не молод, пане Романе. Признаться, я прошу большего, чем могу дать. Но обещаю, что буду заботиться о вашей матери по мере сил, и это позволит вам всерьез заняться литературой. Писатель прежде всего должен иметь душевное спокойствие, чтобы лучше проявить себя. Я позабочусь об этом.

РОМА. Я уверен, что мы будем очень счастливы вместе, пане Яне.

Пауза.

РОМА. Так вы говорите?...

ЗАРЕМБА. Я хочу, чтобы Нина вышла за меня замуж. Как вы думаете, у меня есть шанс?

РОМА. Я не знаю, нам уже делали много предложений.

ЗАРЕМБА. Кто?

РОМА. Мне не очень удобно называть имена.

ЗАРЕМБА. Конечно, извините меня. По крайней мере, мне хотелось бы знать, отдаете ли вы мне предпочтение. Видя, как обожает вас ваша матушка, мне показалось, что ее решение во многом зависит от вас.

РОМА. Вы нам очень симпатичны, пане Яне, но вы, конечно, понимаете, на сколько серьезно это решение. Не надо нас торопить. Мы подумаем.

ЗАРЕМБА. Вы замолвите за меня словечко?

РОМА. В удобный момент, конечно… Чуть позже, я думаю. Дайте нам время, чтобы обдумать все это. Женитьба – дело серьезное. Сколько вам лет?

ЗАРЕМБА. Пятьдесят пять, увы…

РОМА. Мне еще нет и восемнадцати. Я не могу так вдруг пускать свою жизнь на самотек, не зная точно, куда иду. Вы не можете требовать от меня решения вот так, сразу.

ЗАРЕМБА. Я прекрасно понимаю вас. Мне бы только хотелось знать, априори, симпатичны ли вам мои намерения. Если я никогда не был женат, то, конечно же, не потому, что избегал ответственности, возлагаемой семьей. Мне надо было почувствовать уверенность в себе. Думаю, вы не станете сожалеть о своем выборе.

РОМА. Я обещаю вам подумать, вот и все.

ЗАРЕМБА. Ваша матушка – исключительная женщина. Я еще никогда не был свидетелем такого самопожертвования. Надеюсь, вы найдете слова, чтобы убедить ее. Буду ждать вашего ответа.

Рома встречает свою мать с большим букетом алых роз в фойе отеля.

НИНА. Не стоило.

РОМА. Мне надо с тобой поговорить.

Они сели.

РОМА. Послушай…

Пауза.

РОМА. Я… Э… Это очень хороший человек.

Нина с размаху бросает букет в коридор. Разбивается ваза.

РОМА. Ну почему, наконец! У него прекрасное имение во Флориде!

Пауза.

РОМА. Послушай, мама. Сейчас я не в состоянии тебе помочь, тогда как он может.

НИНА. У меня нет ни малейшего желания усыновлять пятидесятилетнего.

РОМА. Он очень воспитанный человек! У него прекрасные манеры! Он одевается по-лондонски! Он… Он уважает тебя и всегда будет уважать! Он будет обращаться с тобой как со знатной дамой!

Нина медленно встает. В ее глазах блестят слезы.

НИНА. Благодарю тебя. Я знаю, что я стара. Знаю, что в моей жизни есть вещи, навсегда утраченные. Только, Ромушка, мне довелось однажды, всего один раз, страстно полюбить. Это было очень давно, но я все еще люблю его. Он не уважал меня и никогда не был со мной джентльменом. Но это был мужчина, а не маленький мальчик. Я – женщина, старая, конечно, но я все помню. А что до этого несчастного художника… У меня есть сын, и мне достаточно. Я отказываюсь усыновлять другого. Пошел он к черту!

Рома и Нина обнимаются.

Свет пытается пробиться. Рома стоит с недоеденной галошей в руках. Он видит свою мать и плотную красивую девушку.

ДЕВУШКА. Он заставил меня прочитать Пруста, Толстого и Достоевского! Что теперь со мной будет? Уговорите его! Вы же мать! Он должен теперь на мне жениться!

НИНА. Ты действительно безумно любишь ее?

РОМА. Нет. Я ее люблю, но не безумно.

НИНА. Тогда зачем ты обещал ей жениться?

РОМА. Я не обещал.

НИНА. Сколько томов в Прусте?

РОМА. Послушай, мама…

НИНА. Это нехорошо. Нет, не хорошо.

Девушка и Нина исчезают. Рома отрывает кусочек от галоши, глотает его.

Влетает высокая блондинка, абсолютно вся мокрая в шелковом халате.

РОМА. Зачем? Зачем ты это сделала?

БЛОНДИНКА. Он был так похож на тебя!

Блондинка убегает, Рома отрывает еще кусочек галоши, отправляет его в рот.

Дождь, под зонтом стоит высокая брюнетка в длинном бордовом платье.

БРЮНЕТКА. Вы так скоро умрете.

Дождь стирает ее из памяти, а галоша все не заканчивается.

К Роме подходит красивая девушка с густыми каштановыми волосами и большими серыми глазами, отрывает кусочек от его галоши, ест вместе с ним.

РОМА. Илона…

ИЛОНА. Я тебе помогу.

Тут свет на мгновение пробивается, и Илона исчезает.

Перед Ромой стоит маленькая девочка Валентина.

ВАЛЕНТИНА. Ты же съешь ради меня галошу?

РОМА. Я потерял галошу. Она всегда была со мной. Я потерял ее. Нельзя прожить жизнь дважды.

ВАЛЕНТИНА. Можно!

Ей 56, ему 19. Они заходят в красивую просторную православную церковь.

РОМА. Но я думал, что мы скорее евреи.

НИНА. Не важно, у меня тут знакомый поп.

РОМА. Хорошо, мы идем в русскую церковь.

В церкви пусто. С икон грустно смотрят святые. Наверное, они очень несчастны, что были всю жизнь святыми. Но кто-то же должен этим заниматься.

НИНА. Кроме нас никого. Нам не придется ждать.

РОМА. Кого? Бог же не врач.

Нина встает на колени перед алтарем, Рома делает то же самое.

НИНА. Поклянись мне, что никогда не возьмешь денег у женщин!

РОМА. Клянусь.

НИНА. Господи, дай ему силы, помоги ему, храни его от всех болезней. Поклянись мне, что будешь осторожен! Обещай мне, что ничем не заразишься!

РОМА. Обещаю.

НИНА. Помни: намного трогательней прийти самому с небольшим букетом в руках, чем присылать огромный букет с посыльным. Не доверяй женщинам, имеющим несколько шуб, они всегда будут ждать от тебя еще одной; не посещай их, если в этом нет крайней необходимости. Выбирай подарки разборчиво, думай о вкусах дамы, которой их даришь. Если она плохо воспитана, без склонности к литературе, подари ей красивую книгу. Если ты имеешь дело со скромной, образованной и серьезной женщиной, подари ей что-нибудь из роскоши: духи, платок. Прежде чем подарить какую-нибудь вещь, вспомни о цвете глаз и волос. Мелкие безделушки, такие, как брошки, серьги, кольца, подбирай под цвет глаз, а платья, манто, шарфы – под цвет волос. Женщин с глазами в тон волосам одевать проще и к тому же дешевле. Но главное, главное… Главное, мой мальчик, главное, помни одно: никогда не бери денег у женщин. Никогда. Иначе я умру. Поклянись мне в этом. Поклянись головой своей матери.

РОМА. Клянусь.

НИНА. Ты можешь принимать подарки, вещи, ручки, например, или бумажники, ты можешь принять даже «роллс-ройс», но деньги – никогда!

РОМА. Клянусь, мама, я клянусь.

Нина встала, перекрестилась, Рома сделал то же самое. Они выходят из церкви.

НИНА. Никогда не знаешь…

Казармы французских солдат. Роме 19. Он лежит один в пустой казарме в форме простого солдата. К нему подходит капрал.

КАПРАЛ. Знаешь, за что тебя провалили? Потому что ты был натурализован всего три года назад. По идее, надо быть сыном француза или получить натурализацию десять лет назад, чтобы служить в национальной авиации. Но эти правила никогда не соблюдались.

РОМА. Я француз.

КАПРАЛ. А ты еще и дурак.

РОМА. Спасибо.

КАПРАЛ. Тебя продержали целый месяц в Салоне, поскольку изучали твое дело. Потом они спорили, давать ли тебе учиться на пилота или засунуть тебя в пехоту. В конце концов министерство ВВС решило в твою пользу, но здесь высказались против. Это «балл симпатий» сделал тебе подарочек. Их не в чем упрекнуть. Все честно. Не обижайся.

Пауза.

КАПРАЛ. Мы им покажем!

Рома подъезжает к своей станции на поезде. Его встречает Нина.

НИНА. Да здравствует Франция!

Она машет маленьким французским флагом.

Рома выходит из поезда, на нем простая солдатская форма.

НИНА. Ты же офицер…

РОМА. Идем. Со мной вышла смешная история. Но нас никто не должен слышать. Я – единственный из трехсот, кому не присвоили звание младшего лейтенанта. Это временное дисциплинарное взыскание… Дисциплинарная мера. Придется полгода подождать… Видишь ли…

Пауза.

РОМА. Я обольстил жену коменданта школы. Ничего не мог с собой поделать. Денщик на нас донес. Муж потребовал санкций…

Пауза.

НИНА. Она красивая?

РОМА. Да, ты даже не можешь себе представить. Я знал, чем рискую, но ни минуты не колебался.

НИНА. У тебя есть ее фотокарточка?

РОМА. Она мне пришлет.

НИНА. Дон Жуан! Казанова! Я всегда это говорила! Муж мог тебя убить! Она действительно любит тебя?

РОМА. Любит.

НИНА. А ты?

РОМА. Ты знаешь…

НИНА. Так нельзя. Обещай мне, что будешь ей писать.

РОМА. Хорошо, я буду писать.

НИНА. Единственный из трехсот, не получивший звание младшего лейтенанта!

Пауза.

НИНА. Расскажи мне все с самого начала!

1937 год. Роме 23. Все офицеры выстроились стройными рядами, грудь колесом, форма парадная. За офицерами и членами экипажа стоят красивые военные самолеты. Все блестит, все парадно. Вместе с генералом всю эту красоту осматривает красивая молодая невысокая женщина – Елизавета. Они подходят к экипажу Ромы.

ЕЛИЗАВЕТА. У вас бравые офицеры и солдаты, генерал. Я чувствую, что мы им покажем! Офицер…

РОМА. Роман Касев, мэм!

ЕЛИЗАВЕТА. Мы победим?

РОМА. Мы им всем покажем!

ЕЛИЗАВЕТА. С такими офицерами, генерал, нашим союзным войскам ничего не страшно!

Елизавета собирается идти дальше. За спиной Елизаветы появляется фигура господина Пекельного, который очень грозно смотрит на Рому и что-то говорит, активно шевеля губами.

РОМА. Отстань!
ЕЛИЗАВЕТА. Что?

РОМА. Ваше величество! В Вильно, на улице Большая Погулянка, дом номер шестнадцать жил господин Пекельный.

Елизавета улыбнулась, кивнула и пошла дальше. Фигура Пекельного довольно улыбнулась и испарилась до поры до времени.

1938 год. Роме 24, Нине 62. Рома выходит из такси у кафе, где его уже ждет Нина. Она размахивает флажком Франции.

НИНА. Франция победит!

Она театрально распахивает свои объятия, Рома ее обнимает. Она начинает плакать в его объятиях.

РОМА. Мама, все хорошо?

НИНА. Все хорошо, мой мальчик.

РОМА. Со здоровьем?

НИНА. Нет-нет, все очень хорошо, Ромушка.

РОМА. Мама?

НИНА. Пойдем.

Она ведет его в кафе, они садятся за стол.

НИНА. Я все придумала.

РОМА. Мама…

НИНА. Я все придумала. Все очень просто.

РОМА. Мама…

НИНА. Не перебивай меня. Или ты стыдишься свою старую больную мать?

РОМА. Нет, мама…

НИНА. Ты женишься?

РОМА. Нет.

НИНА. Ну вот и все. Я все продумала. Еще раз тебе говорю.

РОМА. Хорошо, мама.

НИНА. Ты должен убить Гитлера.

Пауза.

РОМА. Но я же только приехал!

НИНА. Ты должен ехать прямо в Берлин и убить Гитлера!

РОМА. Мама!

НИНА. Тем самым ты спасешь всю Францию! Страну своих предков! Да здравствует Франция!

РОМА. Хорошо, мама.

НИНА. Я все предусмотрела. Даже если предположить, что тебя арестуют. Не переживай, мой мальчик. Я ни сколько в тебе не сомневаюсь и прекрасно знаю, что ты способен убить Гитлера и не даться им всем в руки!

РОМА. А если меня все же арестуют?

НИНА. Не переживай! Я все предусмотрела! Совершенно очевидно, что великие державы: Франция, Англия и Америка предъявят ультиматум и будут требовать твоего освобождения! На Берлин!

РОМА. На Берлин… Но, может, все-таки отложим покушение на октябрь? Сейчас лето, тут Средиземное море…

НИНА. Во-первых, это убийство, а не покушение. Во-вторых, ты француз. Франция всегда побеждает, потому что это Франция! В-третьих, ты должен немедленно это сделать! Нельзя откладывать спасение мира ни на секунду!

РОМА. Хорошо, мама.

НИНА. Неужели ты не доверяешь своей старой матери?

РОМА. Нет, мама.

НИНА. Ромушка!

РОМА. Я пошел за билетом.

НИНА. Франция победит!

Рома уже купил билет, достал свой пистолет из подвала, нашел куртку побольше, чтобы незаметно было оружие… В общем, он вылезает из Средиземного моря. На пляже очень много симпатичных шведок в купальниках. Шведки смотрят на него, молодого, симпатичного, подтянутого. Он смотрит на шведок, таких молодых и с такими передовыми взглядами…

Рома подходит к кафе, где за столиком сидит его мать, она плачет.

НИНА. Умоляю тебя, не делай этого! Откажись от своего героического плана! Сделай это ради своей старой матери – они не имеют права требовать этого от единственного сына! Я столько боролась, чтобы вырастить тебя, сделать из тебя человека, а теперь… О боже мой!

РОМА. Но за билет уже уплачено.

НИНА. Они вернут мне деньги!

II действие

РОМА. Из пятидесяти французских летчиков, очутившихся в Англии, осталось в живых только трое. В последующие нелегкие месяцы, разбросавшие всех по английскому, французскому, русскому и африканскому небу, они сообща сбили более ста пятидесяти вражеских самолетов, пока в свою очередь не погибли. Мушотт – пять самолетов, Кастелен – десять, Маркиз – двенадцать, Леон – десять, Познанский – пять, Далиго… К чему перечислять их имена, которые никому больше ни о чем не говорят? Линьон, потеряв ноги в Африке, продолжал летать с протезами и был сбит на своем «Москито» в Англии. Де Мезелис потерял левую руку в Тибести, Королевские ВВС сделали ему искусственную; он был убит на «Спитфайре» в Англии. Пежо сбили в Ливии – весь в ожогах, он прошел пятьдесят километров по пустыне и, дойдя до своих, упал замертво. Рокер был подбит в открытом море вблизи Фритауна и съеден акулами на глазах у своей жены. Астье де Виллатт, Сент-Перез, Барберон, Перрье, Ланже, Эзанно, Мельвил-Линч остались в живых. А со мной ничего не случится, поскольку меня хранит огромная любовь. И вообще я воспринимаю жизнь как процесс художественного творчества. В итоге будет очень красивый конец, всегда побеждает красота. Не обязательно все закончится хорошо или плохо. Главное – красиво. Я точно это знаю. И всегда знал. И моя мама тоже. И вообще я неуязвим, пока жива моя мать. Потому что я – ее happy end. Я обязательно вернусь домой и брошу к ее ногам весь мир.

Пауза.

РОМА. Рок погиб в Египте, Мезон-Нев утонул в море, Кастелен убит в России, Крузе – в Габоне, Гуменк – на Крите, Канеппа погиб в Алжире, Малчарски – в Ливии, Делярош – в Эль-Фахере вместе с Флюри-Эраром и Коганом, Сандре погиб в Африке, Грассе – в Торбуке, Пербост убит в Ливии, Кларьон пропал без вести в пустыне.

Пауза.

РОМА. Я был дураком и таковым остался. Дурак, что убивал; дурак, что жил; дурак, что надеялся; дурак, что побеждал. Но.

Пауза.

РОМА. Мне необходимо выполнить свое обещание и, одержать сто великих побед, вернуться домой, увенчанным славой. Написать «Войну и мир», стать французским посланником… Короче – дать раскрыться таланту мамы. Главное – я не мирюсь с поражением. Истинный художник не может сдаться, не завершив творения. Я против того, чтобы мамина жизнь так глупо закончилась в инфекционном отделении какого-то госпиталя в Африке. Я не поставлю своей подписи под актом, который вы мне протягиваете, глупые боги! Это абсурд! Бессмысленный акт небытия и бесследного исчезновения! Я не настолько бездарен.

Боги-мартышки смеются, но уже не над самым ухом.

Рома гуляет по территории госпиталя, восстанавливается после болезни. То тут то там появляется Нина.

РОМА. Мама. Мама.

НИНА. Ты обещал быть осторожным.

РОМА. Я жив.

НИНА. Уже несколько месяцев ты ничего не пишешь.

РОМА. Так ведь война.

НИНА. Это не оправдание. Надо писать.

Пауза.

НИНА. Я всегда мечтала стать великой актрисой.

РОМА. Не беспокойся, мама. Ты станешь великой, прославленной актрисой. Я это устрою.

Пауза.

НИНА. Знаешь, я должна тебе признаться. Я не сказала тебе правду.

РОМА. Правду о чем?

НИНА. На самом деле я не была великой трагической актрисой. Это не совсем верно. Правда, я играла в театре, но не более.

РОМА. Я знаю. Ты станешь великой актрисой, я обещаю тебе. Твои шедевры будут переведены на все языки мира.

НИНА. Но ты не работаешь. Как может это случиться, если ты ничего не делаешь?

Пауза.

НИНА. Есть ли в мире что-нибудь прекраснее Франции? Вот почему я хочу, чтобы ты стал французом.

РОМА. Так ведь это свершилось.

НИНА. Тебе придется много воевать.

РОМА. Я был ранен в ногу. Вот, потрогай.

НИНА. Все же будь осторожен.

РОМА. Ладно.

НИНА. Что ты сделал со своим свидетельством лиценциата права?

РОМА. Ты хочешь сказать, с дипломом?

НИНА. Да. Ты не потерял его?

РОМА. Нет. Он где-то в чемодане.

НИНА. Ты станешь французским посланником. Это говорю тебе я, твоя мать!

Какой-то бар где-то в Африке. Очень много военных юных мужчин и очень красивых женщин с несчастными глазами. Рома садится за барную стойку. Белокурая барменша наливает ему стакан.

РОМА. Я готов сделать для вас все. Останьтесь со мной, только немножечко останьтесь со мной. Из ваших рук я готов пить все, что угодно. Я никогда никого не встречал, кто был бы так прекрасен, как вы. Я люблю вас. Честное слово. Я люблю вас. Вы можете не говорить мне своего имени. Просто я люблю вас. Вы прекрасны.

Барменша внимательно оглядывает его.

РОМА. Я не пьян. Я, правда, очень сильно влюблен.

Она наливает ему еще стакан.

РОМА. Благодарю.

Пауза.

РОМА. Знаете, я собираюсь ехать в Англию. Там я собираюсь примкнуть к сопротивлению. Я буду сражаться! Мы победим!

Барменша молча сняла со своей шеи золотую цепочку с крестиком и повесила ее на шею Ромы.

БАРМЕНШКА. Я из Польши.

РОМА. Я тоже там жил!

БЕРМЕНША. Я бежала из России через Ирак и Памир.

РОМА. Выходите за меня замуж!

БАРМЕНША. Да.

Рома хватает барменшу за талию, кружится с ней.

БАРМЕНША. Моего мужа и брата убили во время польской кампании. С тех пор я никого не встречала.

РОМА. Это судьба! Нам надо немедленно пожениться и ехать в Англию!

БАРМЕНША. Я согласна!

РОМА. У меня сейчас встреча с товарищем, я приду через час. Собирай вещи. Мы поедем завтра или уже сегодня вечером.

БАРМЕНША. Мир рушится.

Рома целует барменшу, убегает.

Один из офицеров в баре начал стрелять в потолок и кричать.

ОФИЦЕР. Пустите нас воевать! Я больше не могу сидеть в этой проклятой Африке, когда там, дома убивают наши семьи! Пустите нас в небо! Пустите нас воевать! Европы не будет, если нас не пустить воевать! Шампанского! Всем шампанского!

Официантки суетятся, наливают шампанское. К барменше подсел другой офицер.

ОФИЦЕР. Я! Гитлеру смерть! Мы! Шампанское!

Офицер стреляет последнюю пулю себе в висок, падает. Товарищи уносят его тело. Остальные пьют шампанское. Пьют молча. Барменша целуется с другим офицером.

Заходит Рома, видит их. Снимает с шеи цепочку с крестиком, кладет их на барную стойку.

Появляется Нина.

НИНА. Ну что? Немного туризма идет на пользу? Ты, видимо, хочешь отвлечь меня от моих мыслей? В то время как Франция твоих предков лежит, растерзанная, меж неумолимым врагом и склонившим голову правительством? Ну что ж! Раз у меня такой сын, то мы с таким же успехом могли остаться в Вильно, незачем было ехать во Францию, в тебе действительно нет главного, что делает человека французом!

РОМА. Можно не так высокопарно?

НИНА. Ты стыдишься свою старую мать?

РОМА. Нет, мама.

НИНА. Столько сил потрачено зря! Ты должен убить Гитлера! Прямо на Берлин! Защити свою страну! Страну своих предков! Франция победит!

РОМА. Да, мама.

Нина размахивает маленьким французским флагом, молодо бежит по улицам.

Рома и Нина. Рома один. Тишина. Рома и Нина. Где-то далеко смеются боги-мартышки. Рома один. Тишина. Смех. Рома и Нина.

НИНА. Тебе необходима женщина рядом.

РОМА. Это касается всех мужчин.

НИНА. Тебе будет труднее, чем другим.

РОМА. Мама…

НИНА. Илона хорошая. Вам надо пожениться, как только она вернется. Она как раз то, что тебе нужно. И очень красивая.

РОМА. Как только я вернусь…

НИНА. У тебя есть ее фотокарточка?

РОМА. Вот.

НИНА. Думаешь, у нее богатая семья?

РОМА. Я не знаю.

НИНА. Когда она ездила на концерт Бруно Вальтера в Канны, она взяла такси. Наверное, ее семья очень богатая.

РОМА. Меня это не интересует, мама. Мне все равно.

НИНА. Дипломат должен устраивать приемы. Для этого необходима прислуга, туалеты. Ее родители должны это понять.

РОМА. Мама. Мама.

НИНА. Можешь не волноваться, я сумею тактично объяснить это ее родителям.

РОМА. Мама, перестань.

НИНА. Главное – за меня не беспокойся. Я – старая кляча: раз до сих пор протянула, то и еще продержусь.

Пауза.

НИНА. Не беспокойся, я умею принимать.

РОМА. Послушай, мама, речь не об этом…

НИНА. Если ты стыдишься своей матери, то так и скажи.

РОМА. Мама, прошу тебя…

НИНА. Но потребуется много денег. Отец Илоны должен дать за ней хорошее приданое. Ты не невесть кто. Я съезжу к нему. Мы все обсудим. Я знаю, ты любишь Илону, но не надо терять голову. Я скажу ему: «Вот что у нас есть, вот что мы даем. А вы что дадите? »

РОМА. Ну хорошо, мама, хорошо. Пусть будет так. Пусть. Я сделаю как ты хочешь. Я стану посланником. Великим поэтом. Гинемером. Только дай мне время. И следи за своим здоровьем. Регулярно обращайся к врачу.

НИНА. Я старая кляча. Если уж до сих пор дожила, то и еще протяну.

РОМА. Я договорился, чтобы тебе присылали инсулин через Швейцарию. Самого лучшего качества. Одна девушка, что плавала со мной, обещала позаботиться об этом.

НИНА. Сними фуражку…

Нина крестит его по-русски.

НИНА. Благословляю тебя.

РОМА. Но, мама, я не… Я… Один! Я тут совсем один! Мама!

НИНА. Торопись. Торопись.

Рома в казарме с двумя товарищами. Он сидит за столом, пишет.

РОМА. Нет, Морель, это то же самое, если бы Корнелю и Расину не давали писать, а потом сказали бы, что во Франции нет трагических поэтов.

МОРЕЛЬ. Нет, но я могу их понять.

РОМА. Тех, кто сдался?

МОРЕЛЬ. Да, тех кто сдался. Это мы такие отважные и глупые. Это мы готовы прыгнуть в опасность ради какой-то дурацкой идеи.

РОМА. Это не дурацкая идея.

МОРЕЛЬ. Для нормального человека это совершенно идиотская идея – биться с тем, кто тебя сильнее.

РОМА. Это свобода. Это наша свобода.

МОРЕЛЬ. Нет, я скажу больше. Они были правы.

НАТАН. Морель, ты о чем вообще?

РОМА. Морель у нас сегодня шутит.

МОРЕЛЬ. Нет. Они были правы. И этого уже достаточно, чтобы остерегаться их. Они были правы с точки зрения ловкости, осторожности, отказа от авантюризма, стремления выйти сухим из воды – словом, всего того, что могло бы помешать Христу умереть на кресте, Ван Гогу – рисовать, французам – быть расстрелянными и что низвергло бы в небытие соборы и музеи, империи и цивилизации, даже не дав им возникнуть.

НАТАН. Так говоришь, будто мы герои какие.

МОРЕЛЬ. Нет. Но просто…

НАТАН. Когда Франция капитулировала, я пытался найти самолет, с которым улечу бороться дальше. И никто не давал свои машины. Сторожили их. А сами не хотели больше воевать. Сидел там один. Как корову пас. Такое ощущение складывалось, что он хозяин этой коровы, этого самолета. Он сидел около самолета на зеленой траве и ел огромные бутерброды один за другим. Я уже устал ему рассказывать про то, как прекрасно умереть за родину, а он просто не отвечал. Он жевал свои бутерброды. Ему не хватало только хворостинки, чтобы отгонять оводов от своей коровы…

МОРЕЛЬ. Роман, что ты делаешь?

РОМА. Пишу.

МОРЕЛЬ. Девчонке?

НАТАН. Какой из?

МОРЕЛЬ. Белокурой?

НАТАН. Нет, скорее какой-нибудь маленькой девчушке с длинными рыжими волосами.

МОРЕЛЬ. А что это сразу именно рыжая?

НАТАН. Брюнетка?

МОРЕЛЬ. Роману больше подошла бы высокая брюнетка или стройная блондинка.

НАТАН. Лучше брюнетка.

РОМА. Я пишу рассказ.

МОРЕЛЬ. Вот это серьезно.

РОМА. Если я умру, то мои рассказы будут свидетельством того, как мы тут живем.

НАТАН. Паршиво.

МОРЕЛЬ. Могло быть хуже.

РОМА. В старости будем перечитывать и смеяться над тем, какими мы были молодыми и как Натан вспоминал про корову…

МОРЕЛЬ. А ты каких все-таки предпочитаешь? Брюнеток или блондинок?

Весь в саже, в пыли, не умывшись и не раздевшись, Рома садится за свой стол и пишет. Заходит Натан.

НАТАН. Рома, тебе письмо.

РОМА. Спасибо.

Рома аккуратно разворачивает письмо, читает.

РОМА. Мой прославленный и любимый сын! Мы с восхищением и гордостью читаем в газетах о твоих героических подвигах. В небе Кельна, Бремена, Гамбурга твои расправленные крылья вселяют ужас в сердца врагов.

НАТАН. Это твоя мать?

РОМА. Да.

НАТАН. А у меня нет ни отца, ни матери… Бомбежка.

РОМА. Соболезную.

НАТАН. Напиши ей в ответ большое письмо. Она будет рада.

Натан выходит.

РОМА. Мой горячо любимый сын, вся Ницца гордится тобой. Я побывала в лицее у твоих преподавателей и рассказала им о тебе. Лондонское радио сообщает нам о лавине огня, которую ты низвергаешь на Германию, и они правы, что не упоминают твоего имени. Это могло бы навлечь на тебя неприятности.

Пауза.

РОМА. Мама. Мама.

Рома аккуратно складывает письма во внутренний карман. Садится за работу дальше.

Где-то совсем рядом смеются мартышечьи боги. Но еще где-то далеко, но уже ощутимо, слышен Океан. Он медленно накатывает на берег и отходит от него. И так длится веками. Даже этих глупых богов можно убить, хоть они и считают себя бессмертными. А Океан никак не убьешь. Даже когда погибнет последний человек на земле, Океан будет продолжать лизать берег и будет продолжать что-то говорить. Может, тогда, в конце жизни всего, кто-то и расслышит, что он хотел сказать.

Рома сидит в казарме, пишет за столом. Рядом на койке сидит Морель. В казарме очень холодно. Да, это все еще Африка, но по ночам в Африке очень холодно.

МОРЕЛЬ. Теперь мы вдвоем.

РОМА. Надо было быть осторожнее.

МОРЕЛЬ. Никто не застрахован.

РОМА. Нельзя так обращаться с жизнью.

МОРЕЛЬ. А как можно? Он не был виноват.

РОМА. Он мог уйти от удара.

МОРЕЛЬ. А ты?

РОМА. Я пишу.

МОРЕЛЬ. Вот именно.

РОМА. Что?

МОРЕЛЬ. Ты пишешь. И не помнишь, как сам…

РОМА. Что сам?

МОРЕЛЬ. Помнишь, мы в Фор-Лами жили в бунгало?

РОМА. И?

МОРЕЛЬ. Там я нашел тебя под москитной сеткой, ты приставил револьвер к виску. Я еле успел подбежать, чтобы отвести выстрел.

РОМА. Не помню. Я не мог до такого дойти. Я слишком…

МОРЕЛЬ. Слишком любишь жизнь? Ты объяснил свой порыв тем, что ты испытывал отчаяние от того, что бросил во Франции без средств к существованию больную и старую мать только ради того, чтобы гнить в этой африканской дыре вдали от фронта.

РОМА. Это не похоже на меня. Я не стал бы…

МОРЕЛЬ. А еще ты говорил о каких-то богах. Я думал, что ты больше еврей.

РОМА. Я тоже так думал.

Пауза.

РОМА. Морель, у тебя было ощущение, что ты живешь в романе или в какой-то пьесе? Будто все за тебя давным-давно придумали? Будто все повороты выдуманы каким-то хитрым литератором? И даже иногда кажется, что ты сам не настоящий, а выдуманный?

МОРЕЛЬ. По-моему, реальность никогда не была настолько реальной, как сейчас.

РОМА. Вот, послушай… Жизнь молода. Старея, она затормаживается, становится в тягость и оставляет нас. Она взяла от нас все, и ей больше нечего нам дать. Я часто наведываюсь в места, посещаемые молодежью, в надежде отыскать то, что потерял. Иногда я узнаю лицо товарища, погибшего, когда ему было 20 лет. Или его жесты, смех, глаза. Что-то всегда остается. В такие минуты я почти верю – почти, - что и во мне осталось кое-что от того, каким я был двадцать лет назад, и что я окончательно не исчез. Тогда я выпрямляюсь, хватаю свою рапиру, энергичной походкой направляюсь в сад и, глядя в небо, скрещиваю с ним шпагу. А иногда поднимаюсь на пригорок и жонглирую тремя, четырьмя шарами, чтобы показать, что я еще не потерял навык и что им еще придется со мной считаться. Им? Они? Я знаю, что на меня никто не смотрит, но мне необходимо доказать самому себе, что я еще способен быть наивным. Правда заключается в том, что я проиграл, но я всего лишь проиграл, и это меня ничему не научило. Ни благоразумию, ни смирению.

Пауза.

РОМА. Ну?

МОРЕЛЬ. Это твой роман?

РОМА. Ну да, я представляю, каким я буду, когда состарюсь.

МОРЕЛЬ. Мы не состаримся.

РОМА. Нет, ну когда-нибудь…

МОРЕЛЬ. Мы не состаримся.

РОМА. Я написал. А это вечно. Мы состаримся. Мы уже есть старые. И мы старые в моем романе.

МОРЕЛЬ. Жизнь и литература – две разные вещи.

Казарма.

МОРЕЛЬ. Роман, тебе письмо. Не как обычно. Такое официальное и красивое…

РОМА. Красивое письмо?

МОРЕЛЬ. Может, к награде тебя хотят…

РОМА. Давай сюда.

МОРЕЛЬ. Вот.

Рома берет письмо, разворачивает.

РОМА. Мой роман переводят на английский и хотят печатать в кратчайшие сроки.

МОРЕЛЬ. То, что ты читал мне?

РОМА. Да. Морель! Мой роман переводят на английский и печатают в кратчайшие сроки!

МОРЕЛЬ. Поздравляю! Надо же, я знаком с настоящим писателем, которого переводят на английский и печатают в кратчайшие сроки…

РОМА. Морель, знаешь что?

МОРЕЛЬ. М?

РОМА. В Вильно на улице Большая Погулянка, в доме номер шестнадцать жил такой господин Пекельный.

МОРЕЛЬ. Что?

РОМА. Ничего. Просто.

Пауза.

РОМА. Надо телеграфировать маме.

Пауза.

РОМА. Наконец-то я что-то для нее сделал! Морель, представляешь, с какой радостью она будет перелистывать страницы книги, автором которой она сама является? Наконец-то начали сбываться все ее артистические мечты. Кто знает, вдруг, ей повезет и она прославится? Сейчас ей шестьдесят один. Не став ни героем, ни французским посланником, ни даже секретарем посольства, я все же начал сдерживать свое обещание.

МОРЕЛЬ. Это еще кусок из твоей книги?

РОМА. Моя книга начинает перевешивать!

МОРЕЛЬ. Она какая-то тоненькая…

РОМА. Нет, тут другое. Мы им покажем! Морель! Ты понимаешь, вот я маленький мальчик, который когда-то бегал по польским лесам, который терялся где-то в России, приехавший с большим самоваром во Францию, где никто не хотел покупать этот самый самовар… Я, такой маленький обычный мальчик. Вот я иду по улице. И никто не знает, что я писатель, а не обычный юноша. Я писатель. И мой роман переводят на английский. Морель, я иду, и никто не подозревает даже, что мое имя написано на многотысячных тиражах. Никто не подозревает, что читая мои слова, кто-то плачет и смеется… Никто-никто…

МОРЕЛЬ. Да, ты, действительно, какой-то писатель…

Казарма. Рома один. Читает письмо.

РОМА. Ну вот, мама. Ты просила меня быть осторожным. Видишь? Я самый осторожный. Самый-самый. Последний.

Пауза.

РОМА. Дорогой мой мальчик. Умоляю тебя, не думай обо мне, не бойся за меня, будь мужественным. Помни, ты больше не нуждаешься во мне, ты уже не ребенок и можешь самостоятельно стоять на ногах. Дорогой мой, поскорее женись, так как тебе всегда будет необходима женщина рядом. Быть может, в этом моя вина. Но главное, постарайся побыстрее написать хорошую книгу, так как потом она будет тебе большим утешением. Ты с детства был одаренным. Не думай слишком много обо мне. Я хорошо себя чувствую. Старый доктор Розанов мною доволен. Он передает тебе привет. Мой дорогой мальчик, будь мужественным. Твоя мать.

Пауза.

РОМА. Дорогой сын, вот уже долгие годы, как мы в разлуке, и надеюсь, что теперь ты привык меня не видеть, так как и я не вечна. Помни, что я всегда в тебя верила. Надеюсь, что когда ты вернешься, ты все поймешь и простишь меня. Я не могла поступить иначе. Все, что я сделала, я сделала потому, что была тебе нужна. Не сердись. Я хорошо себя чувствую. Жду тебя.

Пауза.

РОМА. Мама, неужели ты вышла замуж? Или придумала что еще? Мама, я представлен к награде. Мама, крест «За Освобождение» мне пришпилил сам генерал Де Голль. Мама, что за глупость ты опять свершила? Сколько у меня с тобой хлопот, мама… Нет, выйти замуж в шестьдесят это даже для тебя слишком…

Рома садится на поезд до дома. Весна. Много солнца, зелени, цветов. Люди танцуют на улицах. Дома разрушены, везде пыль. Но на улицах появляются первые трамваи после войны. Первые майские трамваи. По старым мощеным улицам, по которым сотни лет назад гуляли короли и королевы прошлого, улицам, по которым совсем недавно маршировали военные, на улицах, где совсем недавно проливалась кровь, по этим самым улочкам теперь бегают люди всех возрастов. Все поют, обнимают друг друга. «Победа! Победа! »

К Роме подбегает солдат.

СОЛДАТ. Господин Касев! Господин Касев! Для вас официальное письмо из министерства внутренних дел!

РОМА. Что?

СОЛДАТ. Держите!

РОМА. Назначение на пост секретаря посольства?

СОЛДАТ. Поздравляю!

РОМА. Откуда? Почему?

СОЛДАТ. Мы победили! Мы им всем показали!

РОМА. Победили!

Рома едет на поезде мимо маленьких и больших городов. Все поет и ликует. Весь мир пляшет и танцует. Потому что мы им показали! Они поняли, с кем имеют честь! Города разрушены, в каждой семье кто-то погиб. На дорогах все еще можно встретить тела убитых, развороченные танки, гаубицы, машины… Все разрушено, но трава пробивается. Но человек живет. И жизнь продолжается. И песни поются. Боги глупости – Тотош, Мерзавка и Фи-ложь – больше не смеются. И Океан уже совсем близко. И вот совсем чуть-чуть и ты его услышишь…

Рома выходит из поезда. Бежит к отелю, где всегда командует его мать. По пути он встречает людей, удивительно похожих на людей из его прежней жизни. Только эти новые прохожие сильно моложе.

ДАМА 1. Здравствуйте, господин Касев!

ЗАРЕМБА. Мы победили!

ВАЛЕНТИНА. Мы им всем показали!

ПЕКЕЛЬНЫЙ. Ура!

КНЯЗЬ. Добрый день, Роман!

ИЛОНА. Победа!

АНЕЛЯ. Да здравствует Франция!

МОРЕЛЬ. Танцы!

РОМА. Здравствуйте! Вы не знаете, где Нина Касева? Управляющая этим отелем?

БЛОНДИНКА. Нет. Но мы победили!

НАТАН. Как я всех люблю! Как я всех люблю!

РОМА. Нина Касева? Не знаете? Я ее сын…

ДЕВУШКА. Вы писатель, герой, посол? Это вы?

РОМА. Да, да… Где моя мать? Она переехала?

БРЮНЕТКА. Она умерла три с половиной года назад.

РОМА. Нет, но письма. Она мне прислала последнее вот, неделю назад… Она…

БРЮНЕТКА. Она умерла три с половиной года назад.

Где-то далеко слышатся раскаты смеха богов, но шум Океана все перекрывает. Тишина. Только Океан пытается что-то сказать.

БРЮНЕТКА. Вот ее письма. В последний день она написала целую гору писем и наказала мне строго отправлять их вам каждую неделю.

РОМА. Мама, нет… Вот, что ты задумала. Мама.

БРЮНЕТКА. Мне очень жаль. Вы, наверное, ее сильно любили.

Рома на берегу Океана. Он сидит, в руках у него бутылка, в которой понапихано всякой всячины. Полнолуние.

РОМА. В этот раз должно сработать. В этот раз обязательно должно сработать. Мышиные хвосты, муравьи, дохлые мухи… Да, все-все есть. Надо только сформулировать. Самое-самое заветное желание. Самое-самое. Ну давай. Думай. Соображай. Глупый, глупый Рома. Самое-самое заветное желание. Самое заветное. Ну это же так просто. Так просто! Чего ты мне постоянно хочешь сказать? Ты же просто шумишь столько тысячелетий! И еще сколько будешь шуметь! Будешь смотреть, как мы все друг друга убиваем, мучим. Ты все будешь смотреть. И смывать трупы с берега. И что? Неужели? Неужели ни разу в жизни никому не откроешься? Никому не скажешь, никому не дашь себя услышать? Мне надо чуточку чуда! Маленькую чуточку чуда! Я стал писателем, я стал героем, я стал французским посланником! Мама! У меня бывают приемы! Мама! Женщины сходят от меня с ума! Мама! Я одеваюсь по-лондонски! Мама! Я освободил всех от обезьяньих богов. Так и будешь молчать?

Рома ложится на песок. Лежит неподвижно. Две маленькие ящерки подползли к нему, постояли, поползали около него. Затем одна ящерка быстро подбежала к самому уху Ромы. Она встала на задние лапки, будто шепотом что-то хотела сказать ему. Постояла молча. И ящерки быстро убежали.

Пауза.

РОМА. После моей смерти прошу внимательно взглянуть на небосвод: вы увидите рядом с Орионом, Плеядами или Большой Медведицей новое созвездие – эдакого Злюку, всеми зубами вцепившегося в некий божественный нос.

Рома лежит, смотрит на звезды. Бутылка, наполненная всякими магическими штуками, медленно уплывает, слизываемая Океаном. Океан шумит. Так и не ясно: что он хотел сказать? В городе веселятся – танцуют, поют. Где-то далеко запускают фейерверки. Люди живут. Это все было много лет назад. Давно нет ни тех людей, ни событий. Но кто-то другой все еще каждый погожий теплый вечер выходит на улицы петь и танцевать, радоваться жизни. Не важно, какой год на дворе – 1928, 1945 или 2018. Важно, что мы все люди и нам очень хочется жить. А еще важно знать, что любовь это обещание, которое хочешь-не хочешь, а надо сдержать. А еще важно знать, в первую очередь, моей бабушке, конечно, что я ее сильно люблю. Пусть ей не нравятся названия моих пьес, пусть ни одну пьесу она не читала и афишу моей первой серьезной премьеры она засунула куда-то далеко-далеко. Это все не важно. А важно, что я обязательно оправдаю все ее надежды и все ее силы. Я не обещаю стать великим французским писателем, героем войны, скрипачом-виртуозом, французским послом или еще кем таким. Я обещаю, что тебе за меня никогда не будет стыдно. И ты всегда сможешь сказать: «Я же говорила, что она молоток, а вы все не верили! » И вообще, главное – всегда стараться услышать, что говорит тебе твой брат Океан.

ОКЕАН. Жизнь прожита не зря.

P. S.: В Вильно, на улице Большая Погулянка, в доме номер шестнадцать жил такой господин Пекельный.

КОНЕЦ

Весна 2018 года. Екатеринбург