Понедельник, 22 декабря

Первая проститутка, которую я в своей жизни увидела, была доброй знакомой моего отца. Это случилось примерно в то же время года. Я еще была студенткой.

Отец не сводник и не сутенер, могу поклясться в этом. Просто у него есть привычка браться за невыполнимые проекты. Возможно, будь он законченным католиком, удовлетворил бы требованиям, предъявляемым к святым. Его альтруистические усилия варьировались от воскрешения обреченного ресторана до реабилитации целого ряда падших женщин. Эта склонность привела в свое время к немалой холодности со стороны матушки, но в ее распоряжении было несколько десятилетий, чтобы попривыкнуть к его добросердечию.

Первая проститутка, которую я в своей жизни увидела, была доброй знакомой моего отца.

Она угадывала, что отец взялся за очередной безнадежный случай, еще до того, как он успевал открыть рот.

– Может быть только одна причина, почему тебе взбрело в голову прийти с цветами! – рявкала она из кухни. – И это точно не наша годовщина!

А может быть, именно ее кандидатуру следовало бы предложить на рассмотрение Ватикану?..

Радость от каникул в тот год была для меня значительно подпорчена недавним разрывом с парнем (помимо того, что я не христианка). Пошлость этого праздника порой очаровательна, время от времени – действует на нервы, но в тот год она была просто невыносима. Все, что я видела вокруг, – это множество людей, радующихся событию, не представляющему для большей части мира особого значения, воплощенному в километрах безвкусной мишуры и тоннах никому не нужных подарков. Однажды днем, стоя в очереди в банке, я увидела собственное перекошенное отражение в дешевом красном елочном шарике, и меня осенило: насколько преходяще и бессмысленно это все – каникулы, банк, мир в целом… Я ощущала себя неспособной даже разозлиться на свое одиночество. Полное поражение. Так что я поступила так, как поступило бы любое испорченное дитя-переросток, – отправилась домой, чтобы как следует похандрить.

В качестве восстановительной прогулки мой отец предложил навестить вместе с ним одну из его «подруг». Она, как мне было сказано, только что освободилась из тюрьмы, где сидела по ложному обвинению в результате своего пристрастия к наркотикам. Вновь получив право опеки над детьми, она работала уборщицей в отеле и «пыталась воздерживаться». Прелестно! Я натянуто улыбнулась, и мы поехали на встречу с ней.

С четверть часа мы сидели в машине молча.

– Я знаю, что ты знаешь, что мама этого не одобряет, – сказал он внезапно, констатируя очевидное.

Я ничего не ответила и уставилась в окно, за которым людские ручейки выливались из магазинов в ночь.

– Она правда чудесный человек, – аттестовал он свою подругу. – Дети у нее совершенно очаровательные.

Лжец из моего отца никудышный. В угрюмой кухоньке она попотчевала нас сказкой о септической инфекции на ногте большого пальца, которая вылилась в неделю без работы. Двое ее сыновей оказались как раз такими, какими я их представляла: старший, лет пятнадцати, ощупал глазами мою фигуру (через три слоя плотной одежды! ), в то время как его младшего брата невозможно было оттащить от телевизора.

Я думала о своем последнем бойфренде. Он бросил меня внезапно, обвинив в снобизме и полном отсутствии сочувствия к другим людям. Что ж, как сказал Филипп Ларкин[26 - Британский поэт, писатель и джазовый критик ХХ в. ], через это полезно пройти.

Остальные взрослые и сынуля-тинейджер вышли из комнаты, чтобы взглянуть на его велосипед – ржавеющую кучу хлама, спасенную из мусорного контейнера, которая валялась возле наружной двери. Руки у моего отца золотые, и он пообещал оценить состояние здоровья древнего агрегата. Я понимала, что эта попытка кончится скорее безвозмездным даром молодому человеку в виде наличных, чем воскрешением его велика. Меня, надутую, оставили наблюдать за тем, как младший сражается с пультом от телевизора.

Как только комната опустела, он повернулся ко мне.

– Хочешь посмотреть мою птичку?

Господи помилуй! Это что, эвфемизм какой-то? Я терялась в догадках.

– Ну, давай, – кивнула я.

Мы подошли к окну, и он открыл его. Снаружи рос большой куст остролиста. Мальчик прищелкнул языком и подождал. Слышно было только урчание мопедов и радостные пьяные выкрики из паба. Он снова прищелкнул языком и свистнул. И вдруг маленькая лазоревка пискнула в ответ и вылетела из куста, приземлившись на его плечо. Когда он протянул руку ладонью вверх, она перелетела на нее.

Отвернувшись от окна, он велел мне подставить свою ладонь. Я повиновалась. Он показал мне, как убирать руку, чтобы лазоревка начала падать, и подхватывать ее снова, когда она раскроет крылышки.

– Вот так я научил ее летать, – пояснил он.

– Ты учил ее летать?!

– Кошка убила ее маму, поэтому мы взяли гнездо домой, – объяснил он. – Ловили сверчков и скармливали птенцам, держа пинцетом.

В гнезде было шестеро птенцов, но выжил только один. Мальчик показал мне еще один трюк: лазоревка сидела у него на плече, а он поворачивал голову то вправо, то влево, то снова вправо – птичка свистела в то ухо, которое он ей подставлял.

Вернулись с улицы остальные, старший разрумянился от удовольствия, разлучив моего отца с некоторой частью содержимого его бумажника. Птичка выпорхнула наружу, и младший закрыл окно. Их мать отважно завела разговор о каком-то еще недавнем недомогании, являющемся, по ее словам, следствием качества пищи в тюрьмах ее величества: «Почти ничего не дают, постоянно с голоду помираешь, но все равно жиреешь». Мы посидели еще, выпили по чашке чаю с шоколадным бурбоном, а потом мы с отцом отправились домой. В молчании.

⇐ Предыдущая 28 29 30 31 323334 35 36 37 Следующая ⇒