Советский треугольник

Роман Всеволодов

Советский треугольник

ВЛАДИМИР – советский поэт, отличающийся высоким ростом и громким голосом.
ОСИП – низенький человечек, в очках и с лысиной, друг Владимира.
ЛИЛЯ – огневолосая красавица, жена Осипа.

Просторная комната, в разных концах которой стоят две большие кровати. Посредине – письменный стол.
За столом сидит Осип и сосредоточенно что-то пишет. За его спиной стоит Лиля и смотрит за буквами, появляющимися на бумаге.

Лиля (указывая рукой):   Вот, здесь надо бы подобрать другое слово. …Какую-нибудь более точную рифму…
(Воодушевление, с которым писал Осип, тут же пропадает. Он со злостью комкает исписанный им лист и, скомкав его, оборачивается к Лиле).
Осип:   Я никогда не смогу писать лучше, чем он…
Лиля (нежно обнимая его и прижимая к себе):   Ну что ты, говоришь, дурачок мой, ты гораздо лучше, чем он…Просто сейчас другая власть. Ей не нужны красивые стихи, ей нужны стальные рифмы. До революции тебя носили бы на руках…
Осип:    Я хочу, чтобы меня и сейчас тоже поносили на руках. …Хоть немножко.
Лиля:    Неужели тебе мало моих рук, дурачок мой? Никогда нельзя доверять тем, кто, славословя, качает тебя, — они ведь не мама, — обязательно уронят…
Осип:    Мама. …В его стихах так часто встречается слово «мама»…
Лиля (раздраженно):     Его стихи, его стихи, что ты зациклился на его стихах!
Осип:    Но ведь они…они …хорошие.
Лиля:   Хорошие?
(Лиля с некоторой грубостью даже отталкивает от себя Осипа).
Лиля:    Ты можешь так не преклоняться перед ним?! Быть, наконец, не тряпкой, а мужчиной! Хоть бы подрался с ним даже из-за чего-нибудь, что ли…
Осип:    Но я не понимаю. …Если ты так ненавидишь его, почему мы тогда живем тут все втроем?
Лиля:     Потому что он известный, главный, как они все считают, поэт этой страны. …Потому что за его стихи платят деньги, а за твои нет. …И чтобы каждую ночь ложиться в постель вместе с Советской властью, а не оказаться где-нибудь, даже не буду говорить где, нам нужен он…Мы с тобой как проститутку, покупаем эту Советскую власть, а наш Володечка – он как бы сутенер…
(слышны громкие шаги за дверью)
Вот, он идет, как скоро он всегда возвращается…и как он топает…как он всегда неприятно топает…
(Входит Владимир)
Владимир:    Ну, дорогие мои! Скверное это дело, скажу я вам, пытаться выбивать деньги из этих журналов! Получить за свое творение гонорар куда труднее, чем его написать. Думают, что я могу прокормиться на собственную славу…
Лиля:      Слава…творение…ты так любишь эти громкие слова…с таким громким голосом, да еще такие громкие слова, — тебе не кажется, что это уже чересчур? Ты можешь сказать просто, по-человечески, получил ты деньги или нет?
Осип:       Да, Володя, ты же знаешь, как всех нас интересует данный вопрос…
(Владимир берет со стола газету, садится на диван)
Владимир:     А вот не скажу я вам ничего, сами догадайтесь по выражению моего лица, его физиогномике…
(ложится на кровать и закрывает лицо газетой)
(Лиля подходит, срывает с его лица газету)
Лиля:    Хватит уже издеваться!
Осип:     Да, Володя, это такой щекотливый вопрос, ты же должен понимать…
(Лиля садится на стул. Обнимает голову руками. Слышно, как она плачет. Владимир тут же вскакивает с кровати. Становится перед ней на колени).
Володя:     Лиля, Лиля, прости меня! Прости, пожалуйста! Ну не получил я этих проклятых денег! Завтра, завтра обязательно выбью, клянусь, выколочу из них больше, чем пыли из старого матраса! Они всегда так задерживают выплаты…Я сказал, что не уйду, пока они мне не заплатят, сказал, что буду танцевать перед ними чечетку, прямо там, в редакции. …Видели бы вы, как я там отплясывал! Вся редакция разбежалась по домам, остался только какой-то старенький еврей, наверное, глухой, — следить, чтобы я ничего не украл. …Сейчас почему-то все чаще поэты превращаются в воров…
Осип:    Надеюсь, это не в мой огород камень? Не намек на мою бездар… бесталанность, так скажем? Я за всю жизнь ничего не украл!
Владимир:    Ну что ты, Осип! Нам ли бросаться друг в друга камнями! Я же люблю вас, глупые вы мои! Безумно люблю!
Лиля:    Мне просто так хотелось сегодня праздника….
Владимир:    Но твой день рождения еще только через месяц, уж за это время я успею написать поэму, и уж на этот раз деньги возьму вперед…
Лиля (грубо отстраняя от себя Владимира):    День рождения? Так значит, ты считаешь, что я имею права на какую-то радость только в свой день рождения?
(встает, нервно ходит по комнате)
А так, в другие дни, значит, я должна жить, как все обычные люди, да?
Владимир:     Ну, ведь разве мало того, что мы здесь все втроем, все любим друг друга, разве этого мало для того, чтобы быть счастливыми? Мало этого разве? Мало?
(встает, хочет подойти к Лиле, та желает жест, запрещающий ему это)
Лиля:     Лучше бы ты не вставал, ты такой большой, что как ты только входишь, здесь сразу становится тесно. Ты слишком большой. Надо быть поменьше.
(Владимир подходит к Осипу, целует его в лоб)
Владимир:     Ося, дай хоть тебя поцелую, если Лилечка не дает к себе подойти.
Лиля:     У тебя одни поцелуйчики на уме, и при этом на всех углах кричишь, что ненавидишь Северянина…
Владимир:    Не надо, Лиля, не говори так, можешь ругать меня, но, пожалей хотя бы мои стихи. Пожалей их хотя бы как нищих, искалеченных детей, что просят на улице подаяния. …И у них, и у моих стихов слишком непутевые отцы, слишком большие, и потому никому не нужные, потому что их не вместит ни одно сердце, тем более женское. Я знаю, какие у женщин маленькие сердца…
Лиля:    Такое впечатление, что ты уже сочиняешь пьесу, в стиле своего тайно любимого Северянина, давай хоть здесь говорить просто, как этого хочет твоя Советская власть.
Владимир:     Советская власть хочет совершенно другого.
Лиля:     Я не знаю, чего она там хочет, но я знаю, что она нам дала. Ничего, кроме этого глупого быта, который липнет к тебе как грязь.
Осип:     Я тут недавно читал в их советской газете фельетон за подписью некоего Бухова, там хорошо сказано: «Быт – это то, от чего люди лысеют, желтеют и вешаются»…
Лиля:      Да, очень точные слова! Но за них этого, как его там, Буханкина, еще расстреляют. …Лысеют, желтеют, и вешаются…Осип вот полысел, я поже…у меня изменился цвет лица, а кому-то из нас осталось повеситься…Володечка, ты еще не думал о чем-нибудь таком?
Осип:    Я знаю магазин, где продают такие хорошие веревки, такие хорошие веревки!
Владимир (садится на кровать):     Не надо, не надо так шутить…Мне сейчас на одно мгновение, на одно только мгновение вдруг показалось, что вы говорите серьезно, и мне стало так страшно, так страшно!
Лиля:      Чего тебе бояться, ведь тебе даже дали оружие. …Хотя при том, что ты говоришь о том, что лучшее оружие – это стихи, то от пистолета мог бы и отказаться…
Владимир:      Неправильно бы поняли. Подумали бы, что у меня уже есть, и что я давно собираюсь кого-то убить…
Осип:      А ты, случайно, того…не собираешься этого сделать? Володя, если мы с тобой иногда не понимали друг друга, то ведь это только оттого, что ты слишком большой, а я слишком маленький. А когда два таких человека оказываются рядом, то маленький человечек почему-то вдруг оказывается еще меньше…
(встает, подходит к Владимиру, обнимает его)
Володечка, пожалуйста, если вдруг когда-нибудь мы очень-очень поссоримся, не убивай меня, ладно? Тем более тебя могут за это посадить.
Владимир:    Ты что, действительно, думаешь, что я мог бы тебя убить?
(Осип, ничего не ответив, садится за стол).
(Владимир замечает на столе исписанные раньше Осипом листы, берет их).
Владимир:   Что это?
Осип:    Это… это так…просто…
(Владимир разворачивает скомканный лист бумаги)
Какие-то совершенно незнакомые строчки. …Твои?
Осип:     Нет…это так, просто…
Владимир:     А я думал, что вы уже рвете мои стихи…
Лиля:     Сколько уже можно говорить о стихах! Жизнь – это жизнь, а стихи – это стихи…
Владимир:     Да, вы правы, вы все абсолютно правы. …Одна поклонница как-то подошла ко мне и была настолько взволнована тем, что впервые увидела меня, что сказала правду…
Осип:     И что же она сказала, позволь спросить?
Владимир:     «Я думала, что вы Бог. А у вас глаза неудачника».
Осип:      Я не понимаю, почему об этих вещах ты говоришь, как о чем-то противоположном. Странно, что два этих слова не ставят еще рядом в словарях синонимов. Достаточно посмотреть внимательно на этот мир, чтобы убедиться в том, что Бог – самый большой неудачник, которого только можно выдумать. А уж после семнадцатого года надеяться на него и вовсе глупо.
Лиля:    А красивая она была?
Владимир:    Кто?
Лиля:    Ну, та, которая тебе это сказала…
Владимир:    Не помню…
Лиля:     Значит, некрасивая. Иначе бы ты запомнил. А глаза, какие у нее были?
Владимир:    Очень грустные…Несчастные какие-то. …Да, я точно помню, у нее были очень несчастные глаза.
Лиля:   Нет, я спрашиваю, черные, голубые?
Владимир:    Не помню, совсем не помню.
Лиля:    А ты уверен, что если, ну, если мы вдруг когда-нибудь расстанемся, и будем уже жить далеко-далеко друг от друга, то если кто-нибудь спросит тебя, какие у меня были глаза, то ты не будешь вот так же беспомощно бормотать: «Не помню, ничего не помню…».
(Владимир подходит к Лиле, заглядывает ей в глаза)
Владимир:     Нет, твои глаза, твои глаза я не забуду. …И если я когда-нибудь сойду с ума, и забуду свое имя, страну, в которой живу, забуду все, что есть на этой земле, то единственное, что я буду помнить – это твои глаза…
Осип:     А я тут, кстати, читал одну очень любопытную статейку про третий глаз…
Лиля:    Осип, тебе бы тоже иногда не мешало бы помолчать!
Осип:    Хорошо, хорошо, Лилечка.
Лиля:    Что-то я сегодня очень устала. Спать хочется.
(подходит к кровати, расстилает ее)
Лиля:     Володя, а ты сегодня никуда уже не пойдешь?
Владимир:    А почему ты спрашиваешь? Редакция уже закрыта, деньги пойду из них выбивать завтра. Или ты хочешь, чтобы я воспользовался сумерками и просто ограбил ее?
Лиля:    Ну, к чему эти шутки! Я уже подустала от них. Все от них подустали. Я просто спросила: ты никуда сегодня больше не собираешься?
Осип:    Да, Володя, Лилечка просто спросила, я тоже не понимаю, неужели ей нельзя просто спросить…
Владимир: Нет, не пойду. Я тоже хочу спать.
Лилечка:     В таком случае, как мы сегодня ляжем? Советская власть еще не выпускает кровати, рассчитанные на троих…Полстраны знает, что мы живем втроем, на улицы выходят голые люди с плакатами «Долой стыд! », а никто еще не начал выпускать трехспальные кровати…
Владимир:     Я, кажется, понял…вы хотите, чтобы я ушел?
Осип:    Володя, никто об этом даже не думал!
Владимир:    Да, да, конечно, я просто вспомнил, что у меня сегодня назначена встреча, нет, правда, я совсем забыл… Правда…
(одевается)
Лиля: Когда ты вернешься?
Владимир:    Я…, наверное, утром. Да, утром. Там у меня есть кое-какие дела…
(выходит)
(Осип обнимает Лилю).
Осип:    Наконец-то, хоть одну ночь мы можем провести вдвоем. …Спасибо тебе.
(Лиля отстраняет от себя Осипа).
Лиля:    Неужели ты думал, что я из-за этого? Втроем это делать как раз интересней, даже с ним.
Осип:    Но, Лиля, тогда я не понимаю…
Лиля:     Что ты не понимаешь, что? Вы все ничего не понимаете! Ничего!
(Не раздевшись, ложится на кровать. Слышно, как она плачет)
(Осип нерешительно подходит к ней, хочет погладить по голове, уже почти касается ее рукой, но потом отходит)
Лиля (встав с кровати):    Я просто не хотела, чтобы он видел, как я плачу!
Осип:     Так ты, что, его любишь? Лиля, скажи, неужели ты, действительно, его любишь?
Лиля:   Я всех люблю.
Осип:   А меня?
Лиля:    Я же сказала «всех».
Осип:    Значит, «никого? ».
Лиля:    Значит, никого.
Осип:    Как же так, Лиля, как же так…
(На глазах его выступают слезы)
Лиля:    Ну, вот, дурачок мой, уже и расплакался! Я пошутила, пошутила.
Осип:    Это очень злые шутки.
Лиля:    Какая жизнь, такие и шутки. Но как же я устала от ваших слез, от вашей слабости! Мужчина должен быть для женщины какой-то опорой, а теперь, на кого только не обопрешься, обязательно упадешь. Вместо цветов – слезы, вместо помощи – истерики. Я устала, очень устала. Хочется лечь и заснуть навсегда. И никогда, никогда больше не просыпаться.
Осип:    Так почему ты не ложишься?
Лиля:    Потому, что знаю, что проснусь. А так не хочется.
(стук в дверь, очень осторожный)
Неужели это он?
(Осип открывает дверь, на пороге стоит Владимир, с минуту мнется в нерешительности, потом входит в комнату)
Владимир:    Можно? Я понимаю, что нельзя, но вы же не хотите, чтобы я и вправду застрелился.
Осип:    Что ты, Володя, как ты мог подумать, конечно, нет…
(Владимир снимает верхнюю одежду)
Лиля:    А пистолет-то свой, небось, дома оставил, ведь так?
Владимир:     Застрелиться можно и из чужого. Пистолет не деньги, его одолжить легче, особенно если знают, что ты застрелиться собираешься.
Осип:     А мне бы и пистолет было бы жалко. Нет, клянусь, вот если б самый мой заклятый, смертельный враг попросил бы у меня пистолет чтобы пустить себе пулю в лоб, я бы не дал.
Лиля:     Почему?
Осип:     Потому что жалко.
Владимир (садясь на кровать): Кто только в этой стране не знает моей фамилии, кто только не читал моих стихов! А вот так, если выйти вдруг поздно вечером на улицу, то оказывается, что совершенно не к кому пойти. …Казалось бы, столько друзей. …Но дружат-то они со мной днем, а ночью всем им хочется спать. Попробуй, появись у них на пороге! И мне почему-то стало так страшно там, одному, на улице, ночью, что я решил вернуться. Я вам очень помешал, да?
Осип:     Ну что ты, Володечка, что ты!
Лиля:     Давайте, правда, уже что ли, ложиться спать! Поздно уже. …Хочется спать…Просто спать. …И видеть какие-нибудь сны, какие-нибудь очень красивые сны. Только не про любовь.
Владимир:    А, может быть, мы…ляжем сегодня все вместе, в одной постели, а?
Лиля:    На одной все не поместимся.
Владимир:    А почему мы их не можем сдвинуть?
Осип:    Ну, вообще-то, можно попробовать.
(Владимир подходит к кровати, пытается ее сдвинуть, Осип хочет помочь ему, но украдкой бросает взгляд на Лилю и, заметив ее явное недовольство, хватается за сердце)
Осип:    Ой, Володя, сердце! Нет, правда, так вдруг схватило! Я уже давно хотел сходить к врачу, провериться…
(Владимир пытается сдвинуть кровать, но безуспешно, садится на пол, смеется)
Владимир:     Смешно. Известнейший поэт, знамя победившей революции, мои пролетарские стихи печатают даже в капиталистических странах, на выступлениях – полные залы, и книжки выходят, и автографы просят не меньше чем у актеров, а я вот стою здесь, и не могу сдвинуть самую обыкновенную кровать…Смешно, нелепо. Лиля, может, ты мне поможешь?
Лиля:     Я бы помогла, Володя, если бы видела в этом необходимость.
Владимир:     Ах, ты не видишь необходимости?
Лиля:     Да. Не вижу.
Владимир:     Но можешь ты понять, что мне страшно, именно сегодня ночью страшно ложиться в постель одному…
Лиля:     А мне сегодня, именно сегодня страшно ложиться с тобой.
Владимир:     Сейчас, там, на улице, ко мне подошла какая-то девушка, она меня не узнала, она подошла просто спросить который час. У меня не было часов, и я ей ничего не ответил. Но она не убежала тут же, а извинилась, и посмотрела на меня с грустной улыбкой. …Посмотрела, как будто сочувствуя тому, что у меня нет часов. И ей, кажется, не хотелось уходить. …Не потому что я известный поэт, не потому что я смогу познакомить ее с какой-нибудь знаменитостью, а просто, просто так…Я почувствовал вдруг настоящее, живое человеческое тепло. И мне почему-то кажется, что это и была самая счастливая минута в моей жизни…
Лиля:    Ну, так и что дальше?
Владимир:    То есть?
Лиля:    Ну, как «то есть»? Что было дальше?
Владимир: Ничего. Она ушла.
Лиля:    И ты не окликнул ее, не пошел за ней?
Владимир:    Нет.
Лиля:    Почему?
Владимир:    Потому что я не хотел предать тебя.
Лиля (садясь на кровать): Спать, я так хочу спать. Отвернитесь, мне нужно раздеться. …Или выключите свет…
Владимир:    Нет, пожалуйста, еще немножко…. Давайте просто поговорим…Я ведь и вернулся потому, что мне не с кем, совершенно не с кем было поговорить…
Осип:    А хорошенькая она была?
Владимир:    Кто?
Лиля:    Твоя девушка без часов.
Владимир:    У нее были очень грустные глаза.
Лиля:    Похоже, у всех девушек, которых ты встречаешь, очень грустные глаза.
Владимир:    Да, мне все как-то попадаются красивые девушки, а у всех них почему-то очень грустные глаза. …А если вдруг встретишь какую-нибудь толстую физиономию с поросячьими глазками, то в них будет столько счастья, что от этого чужого счастья даже голова закружится, как от запаха приторных духов.
Лиля:    Да, самое страшное – видеть вблизи чье-то чужое счастье, зная при этом, что сам ты никогда не будешь счастлив…
(Владимир вдруг чего-то очень пугается, как будто увидел призрак, остающийся невидимым для остальных. Он подходит к Лиле).
Лиля:    Что с тобой, Володя?
(Владимир заглядывает в глаза Лили).
Владимир:    Лиля, просто я сейчас увидел в твоих глазах что-то настолько страшное, что-то настолько нехорошее, что…

(Он проводит рукой по своему лицу, как будто снимая с него какую-то невидимую паутину)
Лиля:    Не хватало только еще того, чтобы ты тут при всех нас с ума сошел!
Осип:    Да, я тут как раз недавно в газете читал про один очень любопытный случай, там рассказывается про то, как один…
Владимир:    Нет, Лиля, нет, не может быть, неужели ты хотела, чтобы я тебя предал?
(Лиля отводит взгляд)
Владимир:    Скажи, Лиля, скажи мне! Ну! Только скажи, и я пойду сейчас же изменю тебе…
Лиля:    Куда ты сейчас пойдешь? К проститутке?
Владимир:    Все равно! Я выйду сейчас туда, на улицу, и если там никого не окажется, я изменю тебе с первым же уличным фонарем!
Лиля:    Да, это будет оригинально.
Осип (смеется, радуясь собственной шутке, которую собирается произнести): Зачем уличный фонарь, если есть я?!
(Владимир подбегает к нему, берет за ворот)
Владимир:    Осип, я очень уважаю тебя, я даю тебе редактировать все мои стихи, я доверяю твоему вкусу и опыту, но иногда твой вкус тебе изменяет, настолько, что мне хочется дать тебе по морде!
Осип (зажмурив от страха глаза):   Володечка, Володечка, ты не так понял…Я же просто так сказал, только для того, чтобы разрядить напряженную обстановку, я же ни на что не намекал, совершенно ни на что!
Лиля:    Оставь Осипа в покое! Оставь, я сказала!
(Владимир отпускает его)
Осип:     Знаете, вы, наверное, не замечали, но я очень люблю вечерние прогулки. Пройтись так по свежему воздуху…. Хорошо так, солнце, луна, то есть светит… Я пойду, ладно? Нет, действительно, вы, наверное, мне даже не поверите, я ведь все дома, дома, сижу по вечерам, а сам так всегда мечтал прогуляться, так мечтал! Причем одному, обязательно одному, чтобы мыслей в голову больше приходило…
(Осип хочет уйти и уже берется за дверную ручку)
Лиля:   Останься, Осип!
Осип:     Но, Лиля, я же так всегда мечтал погулять… так красиво… воздух… машины… все так красиво…

Лиля:   Я сказала, останься, Осип!
Осип:   Ну, если ты хочешь. …Да я и, правда, кажется, сегодня очень устал. …Чтобы еще и куда-то иди, нет уж, увольте!
Владимир:    Да, Осип, останься! Уйти нужно не тебе…
Осип:    А кому же?
Владимир:    Ты, действительно, не понимаешь кому? Спасибо. Жаль только, что вежливость иногда слишком уж напоминает глупость.
Осип:    Да, да, Володечка, я вообще, очень глупый человек, и если я иногда чего-то не понимаю, то это не со зла, это просто от глупости.
Лиля:    Осип, ты не мог бы вести себя иначе?
Осип:    Но как, Лиля?
Лиля:    Не знаю, но как-нибудь иначе….
Осип:    Да, да, конечно, Лилечка. Как скажешь.
Владимир:     Беда только в том, что она ничего не скажет. В самые главные мгновения она молчит…
Осип:    А сейчас и есть то самое главное мгновение, да?
Владимир: Да. Да. Во всяком случае, для меня.
Осип:    А можно я просто лягу спать? Я ничего не буду слышать, о чем вы тут будете говорить, ни во что не буду вмешиваться, просто усну, и все, можно? Если хотите, я даже буду храпеть, чтоб вы точно знали, что я ничего не слышу…
Владимир:    Можно, можно, Осип.
Осип:    Да, Лиля?
Лиля:    Делай что хочешь!
(Осип ложится на кровать в одежде, накрывается с головой одеялом и тут же начинает храпеть)

Владимир (все сильнее повышая голос): Я чувствую себя каким-то уродом, которого все ненавидят, которого все презирают. Но у которого за спиной – горб из чистого золота, горб, сросшийся с кожей. Мой талант, связи, деньги, известность – все это только горб, золотой горб. И каждый хочет отпилить от него хоть кусочек. Все-таки настоящее золото! А мне так больно когда от меня отрезают часть меня! Но я должен терпеть, я должен улыбаться, потому что если я хоть на мгновение вскрикну от боли, надо мной начнут смеяться, меня будут открыто презирать, за что меня любить? Я ведь сам, сам по себе никому не нужен. Только стихи, только эти проклятые стихи! Как мне осточертел собственный талант! Талант – это горб, горб, и больше ничего. …Режьте, режьте! Но оставьте что-то и мне! Душу мою оставьте! Она-то вам зачем? Ее-то хоть не режьте! Осторожнее, разве нельзя хоть немного осторожнее?!
(Осип встает с кровати).
Осип:    Володечка, нам совсем не нужна твоя душа…
Владимир:    Да, душа моя вам, конечно, не нужна.
Осип:    Нет, нет, Володечка, я совсем не то имел в виду.
Владимир:    Конечно, конечно, Осип, я все понял.
(встает, одевается)
Осип:    Ты куда?
Владимир:    Понимаешь, иногда, даже человеку, который кого-то безумно-безумно любит, вдруг хочется побыть одному. Просто одному.
(Владимир подходит к двери)
Осип:    Ты куда?
Владимир: (указывая рукой на дверь):   Туда.
Осип:   Но там совсем темно!
Владимир:    Тем лучше.
Лиля:    Оставь его, Осип, пусть идет…
(Владимир выходит. Лиля садится на кровать, обнимает голову руками. )
Осип:    Ушел, он ушел!
Лиля:   Я знаю. Наверное, он и, правда, гениальный поэт. Наверное, он великий человек. Но перед великими людьми можно преклоняться, их можно бояться, их можно даже ненавидеть, но любить их нельзя. И простого-то человека любить необыкновенно трудно, а любить – гения…нет, это выше человеческих сил!
Осип:    А меня, меня ты любишь?
Лиля:    Я прошу тебя, Ося. … Никогда не будь таким, как он, никогда, никогда, слышишь, не становись великим, вообще больше никогда не пиши стихи, слышишь?
Осип:    Таким, как он. …Даже если бы я и хотел, я бы никогда, никогда не смог написать ничего так, как пишет он…Он гений, а я обыкновенный человек.
Лиля:    Вот и хорошо…Я прошу тебя, Осип, пожалуйста, будь просто самым обыкновенным человеком, чтобы я могла любить тебя.
Осип:    Я и есть самый обыкновенный человек.
Лиля:    Вот и хорошо. Вот и хорошо…

ЗАНАВЕС