МАРТ. 52-59 кг

– Уже вернулась? Так быстро?

Мокрый после душа Фрэнклин драпировал бедра полотенцем перед зеркальной стеной. Я втянула ноздрями влажный пар. Точно склонилась над кастрюлькой овсянки! Патока, жирное молоко, темные крапинки изюма в каждой ложке... Не буду думать о еде! Ни слова, ни мысли о еде. Одежда выстудилась на улице, от нее веяло свежим мартовским утром. Лед... Кубики льда в высоком стакане с шипящей пепси... Золотистая хрустящая корочка горячего пирожка с тягучей вишневой начинкой... Я поспешно сдернула перчатки и шапку. От греха подальше!

Фрэнклин, вооружившись феном, сосредоточенно очищал от пара зеркало над раковиной. Получался ровный круг – такой правильный, просто загляденье. И в нем, как в нимбе, предстало его лицо. Породистое, волевое, красивое настоящей мужской красотой. Я шагнула к нему, ласково обвила руками атлетический торс. Мой герой дернулся.

– Эй, осторожней! Ты вся потная и руки ледяные.

– И вовсе нет.

Какое там вся потная, я даже не запыхалась. Боже, мне бы только уткнуться лицом в эту надежную спину! Я сорвала с себя семь слоев утепленного трикотажа – все эти бесконечные толстовки и футболки, носки, фирменные легинсы с эластаном, хлопчатобумажный спортивный лифчик – и наконец прильнула к спине мужа, послушно следуя каждому изгибу его тела.

– Ну же, Барбара! – Фрэнклин методично втирал в волосы мусс для укладки.

– Дети уже в школе. – Я пощекотала губами его шею.

– Дела, родная, дела! Завтрак с консультантами. Предвыборная стратегия, все такое...

Фрэнклин занялся волосами, бережно расчесывая каждую прядь. Пересаженные с затылка волосяные мешочки за год превратились в холеную белокурую шевелюру. Я восточной гурией заскользила вниз по его спине, пересчитывая губами позвонки, распеленывая бедра из полотенца.

– Бавбава!

Он уже чистил зубы. Прополоскал рот, сплюнул. Эликсир для десен, самая лучшая шелковая нить для зубов, отбеливающая паста, освежитель дыхания. Да, мой муж с почтением относится к своей ротовой полости. А вот я нет, запросто могу пройтись языком по его пояснице, пахнущей туалетным мылом. Пока я обхаживала тыл, руки мои жили собственной жизнью на фасаде – поглаживали, ласково теребили. Толку! Ладно, Фрэнклин не виноват. Он и в лучшие годы не был ранней пташкой.

Отвернувшись наконец от зеркала, Фрэнклин подхватил меня под локти, поставил на ноги и потрепал по щеке:

– И не думай.

Соблазнил и бросил, вот как это называется. Ну ладно, просто бросил – соблазняла я.

Утренний туалет Фрэнклина вступал в заключительную фазу – бритья и дезодорации. Я пристроилась на краю необъятной ванны и повернула крылья позолоченного лебедя, служившего краном в этом храме Идеального Тела. Распахнутый птичий клюв принялся изрыгать воду. Одна щека Фрэнклина уже скрылась под мыльной пеной. Ну, Барбара, включай секундомер – теперь в твоем распоряжении полных две минуты его безраздельного внимания.

– Бросаю я эти променады по утрам, – обронила я равнодушным тоном.

– Что так?

– Ничего. Скучно.

– А может, просто идешь на попятный?

Он сорвал оранжевую пластиковую крышечку с дешевой одноразовой бритвы. Шикарный бритвенный станок от Тиффани – серебро, самая высокая проба – скучает без дела на верхней полке в шкафу, бережно упакованный в полиэтилен, – не дай бог, потемнеет от сырости! Фрэнклин четко различает вещи “на особый случай” и рядовые, которыми пользуется в обыденной жизни.

Впрочем, это у него наследственное. Где тот чудесный кашемировый джемпер с бисером, что я преподнесла его мамаше в честь первой годовщины нашей свадьбы? Полеживает себе в пакете, и тоже на верхней полке, – только уже в ее шкафу. За семнадцать лет моей семейной жизни свекровь надела его ровно семнадцать раз.

Происходит это знаменательное событие в день ее рождения, когда она подает нам первосортную телятину. “О, дорогая, специально заказывала у знакомого мясника, да не забудь полить кисло-сладким яблочным соусом! Видишь, как замечательно пропекся картофель? А вот фирменные рулеты по-фермерски, тут вся суть в укропном маринаде, сама его готовлю, чудо, а не маринад, – секретное оружие бабули Аверс. И отведайте двухслойный творожный пирог с шоколадом... Черт бы вас побрал, я весь день провертелась у плиты, а вы ковыряетесь в тарелках, словно пара пташек, и так каждый год, ну что за праздник! ”

– Да какой там попятный! – отмахнулась я от замечания целеустремленного супруга. – Просто без Сары-Джейн совсем не то.

Фрэнклин промычал что-то сочувственное, сведя брови скорбным домиком. Битва с последним упрямым волоском на шее целиком поглощала его.

– Помнишь, Сара-Джейн засекла домушников? – снова заговорила я. – Ну, те седенькие голубки, присматривавшие очередное дельце под прикрытием утренней прогулки? Так вот, они встретились мне сегодня.

Я бессознательно перебирала пальцами под струей обжигающе горячей воды. Почти кипяток, недолго и обвариться, но эта внешняя боль заглушала ту, что занозой торчала у меня в сердце. – И знаешь, когда рядом нет Сары-Джейн, это самые обыкновенные старики. Просто выбрались подышать свежим воздухом.

Фрэнклин снова выразил сострадание – на сей раз одной левой бровью.

Я напустила полную ванную пара, будто его было мало. От влаги мои волосы закурчавились с утроенной силой, – казалось, я слышу, как они поскрипывают, сворачиваясь в спирали. Недобритое лицо мужа потонуло в запотевшем зеркале. Фрэнклин сердито включил вытяжку и обогреватель. Судя по мрачному взгляду, призраки грядущих счетов за электричество уже начали разнузданную пляску в его воображении.

Я распласталась на пушистом белом ковре и придирчиво вгляделась в свое отражение в зеркальном потолке – благо пар быстро рассеивался. Лишние четыре с половиной килограмма равномерно и незаметно распределились по всему телу. Это не мешало мне каждое утро впадать в истерику, стоя на весах и бессильно наблюдая за стрелкой. Эта тварь упорно склонялась все дальше вправо – деление за делением.

Никогда прежде не позволяла я себе набирать больше одного килограмма, разве что во время беременности. И едва появлялся незваный сорок девятый килограмм, тут же лишала себя бокала вина за ужином, а то и самого ужина, ограничиваясь только бокалом. И так до тех пор, пока вес не возвращался в норму. Надо что-то придумать, и срочно, пока Фрэнклин не заметил. Он питает прямо-таки неодолимое презрение к толстухам вроде родной мамаши и сестричек. А моя дружба с Сарой-Джейн так и осталась для него непостижимой тайной.

Я закинула руки за голову и сладострастно выгнулась. Воплощение соблазна. Кадр из дорогой, мастеровитой порнухи: роскошное тело в роскошной обстановке. Я покосилась на Фрэнклина – тот методично скреб лезвием правую щеку. О да, а над телом грозно высится детина в черной маске и кожаных гетрах на волосатых ногах, и режиссер орет: “Камера, мотор! ” Я со вздохом скрестила руки на своей невостребованной груди, согнула ноги в коленях и приступила к обязательной программе – пятьдесят подъемов тела из положения лежа.

– Знаешь, что теперь самое плохое? Без Сары-Джейн.... я трачу в два раза... больше времени... уф!., а прохожу... в два раза меньше...

– Не брякайся сразу на спину! Медленнее. Нагружай пресс! – потребовал Фрэнклин, выключая воду. Мол, незачем лить ее попусту, пока жена не покончила с гимнастикой.

Я послушно снизила темп.

– Сегодня срезала путь. Пересекала улицы по диагонали... прямо через газоны.

– Какой смысл? – удивился муж, скобля уже левую щеку. – Ты же бегаешь ради здоровья. Не отдых и не развлечение.

– Но рядом больше нет Сары-Джейн... чтобы напомнить об этом.

Плеснув на ладонь лосьона, Фрэнклин бережно и любовно похлопывал по свежевыбритым щекам.

– Ну так позови кого-нибудь за компанию.

– Зову. Тебя.

– Барби, ты же знаешь, у меня нет времени.

Ну да, нет, не было и не будет. Фрэнклин обследовал ушную раковину кончиком мизинца, устраняя последние хлопья мыльной пены.

– Дело Фицпатрика уже в суде. А тут еще выборы. Хорошо, если вместо ланча успеваю на часок в тренажерный зал покачать пресс. Кстати, на Шеридан-роуд каждое утро встречаю наших соседок. Чем они тебя не устраивают? Вот хотя бы Лидия Коллинз – как раз выгуливает по утрам собаку.

– Собаку... Да иная лошадь будет поменьше этого добермана... – Я выбилась из сил, полсотни раз подряд оторвав от пола без малого пять лишних кило. Живот ныл от тупой боли. – И потом, я не желаю появляться на людях в компании маньячки. Она скупила и напялила на себя всю черную кожу в городе. Знаешь, Сара-Джейн высказывала весьма интригующие догадки, отчего это Лидия так привязана к своему доберману.

– У твоей Сары-Джейн вообще не переводились интригующие догадки.

Даже после смерти моей подруги он питал к ней прежнюю неприязнь. Зато хоть не лицемерил. Фрэнклин втянул несуществующий живот, поиграл мышцами и принялся поворачиваться перед зеркалом, осматривая свой безукоризненный торс со всех сторон. Он был прекрасен, как эллинский атлет.

– Ладно, а как насчет Риты Франц?

– Эта несется на всех парах. Тоже мне ходьба – выдает по километру каждые три минуты. Наверняка ее грызут комплексы. Но я-то не готовлюсь к Олимпиаде!

Супруг вперил в меня просто убийственный взгляд – кулаки уперты в стройные бедра, фамильное сокровище болтается промеж ног. Нет, не дотянуться.

– А Бетси Голлуб?

– Че-е-е-е-е-репаха!

Я по-прежнему сидела на ковре, широко раскинув ноги. Фрэнклин опустился на колени между них.

– Барбара, я понимаю, как тяжело тебе без Сары-Джейн. – У меня в горле, откуда ни возьмись, набух какой-то комок. – Но разве можно ставить крест на собственной жизни? Да твоя Сара-Джейн меньше всего желала бы такой жертвы. Не бросай ходьбу.

Он опустил ладонь мне на бедро, погладил, но возбудиться я не успела – пальцы Фрэнклина защипнули два сантиметра моего жирка.

– Это ведь твое единственное упражнение!

Я обхватила его шею, рывком опрокинула на себя:

– Ну почему же единственное!

Покусывая мочку уха, наелась его лосьона после бритья, но такая мелочь уже не могла меня остановить.

– Барби...

– М-м-м-м?..

– Я не...

– Это недолго.

Так и вышло.

После я отмокала в ванне и пыталась спланировать день. Но безуспешно. Требовалась сигарета! Выпростав ногу из мыльной пены, я пихнула носком левое крыло клювастого ублюдка и сунула стопу под струю кипятка. Открытие дня – боль отвлекает. Запрокинула голову и уперлась в собственное отражение в зеркальном потолке. Отдельные части тела островками выпирали над водой.

Как-то давным-давно, за ужином – идеально сбалансированные блюда, ни капли лишнего жира, – едва сделав мне предложение, Фрэнклин извлек из бумажника истертую журнальную страничку.

– Когда растешь старшим из десяти детей в тесной квартирке с крохотной ванной, позволительно иметь золотую мечту.

Пока он с трепетом разворачивал ветхий листок, я гадала, что же мне грозит. Роскошный дом? Шикарная тачка? Экзотический пляж в медовый месяц? Нет, во весь журнальный разворот передо мной предстала ванная комната Луи Армстронга! Растянутая в широчайшей улыбке физиономия великого трубача множилась в сотнях зеркальных полосок, покрывавших буквально все. В ванной размером с порядочную залу не нашлось бы и сантиметра, свободного от зеркал. Итак, приняв руку и сердце Фрэнклина, я неизбежно получала в нагрузку султанский сортир.

Ладно, не беда. Кто только за мной не ухаживал. Парни, помешанные на дорогих гоночных авто, на слюнявых охотничьих псинах, на всяком экзотическом барахле или каких-то замшелых операх. На своих деспотичных мамашах. На пляжном баскетболе, винных погребах и охоте на лис. На экстремальных киношках и бейсболе. На клубном бридже. На бодибилдинге, на яхтах, стендовой стрельбе, групповых медитациях и фугах Баха.

Бывали у меня поклонники и посимпатичнее Фрэнклина, и позабавнее. И побогаче. И поучастливей. Но у него в избытке имелось нечто такое, с чем я сталкивалась прежде крайне редко, – власть. От Фрэнклина буквально веяло властью, с мощью приливной океанской волны сметающей все и вся на его пути. Он был из породы энергичных и пробивных, из сильных мира сего. А я находила власть чертовски сексуальной. И если Фрэнклин Аверс поставляется только в комплекте с зеркальной ванной – что ж, плевать. Я ободряюще похлопала жениха по колену, ответила “да” и заказала фургон зеркал.

С мягким шелестом отъехала в сторону дверь. Фрэнклин вернулся уже почти одетый, благоухающий парфюмом от Джанфранко Ферре. Предстояла традиционная утренняя оперативка.

– Чем был плох одеколон “Олд спайс”? – вздохнула я.

– Слишком уж старомодный.

– Но не для меня.

Фрэнклин пожал плечами:

– Но ведь не ты же мой имиджмейкер.

Он сунул мне блокнот с карандашом и разложил на краю раковины свои заметки. Многие годы именно с этого начинался каждый мой день. Как и с сигареты. Черт! Я зло ткнула карандаш в бумагу, подавляя мольбу о никотине.

– Мой новый костюм подгоняют по фигуре, сегодня должно быть готово. – Фрэнклин опять стоял перед зеркалом, примеряя шелковый галстук. – На кровати две рубашки. Отдай в прачечную, пусть перестирают как следует. На полосатой остались пятна, а на голубой прямо на груди какая-то складка.

Он тараторил как пулемет, двигаясь по списку и деловито помечая отработанные вопросы четкими галочками.

– Так, заказы на июнь, июль и август. Самолет на Спрингфилд в оба конца, номера люкс. Вот список дат и отелей.

– В июле и августе дети будут в лагере, – как бы между прочим заметила я. – Почему бы и мне не поехать с тобой в Спрингфилд?

– Ты хоть представляешь, что такое собирать деньги на избирательную кампанию? Безумие. Я целыми днями буду метаться по митингам и переговорам. Тебе там просто нечего делать. Да ты рехнешься от скуки! И меня с ума сведешь.

Я погрызла карандаш (курить! ) и жадно сглотнула.

– Так ты едешь один?

– Нет, разумеется! – Фрэнклин раздраженно дернул узел и сорвал галстук. – Со мной будет вся команда – консультанты, специалисты по имиджу. Займутся съемками для телерекламы.

Я уже вовсю сосала карандаш. Никакого кайфа!

– Что, если в отелях потребуют задаток? Отнести на твой счет или, может быть, лучше...

– Все там. – Ни на миг не отрываясь от галстука, он дернул подбородком в направлении раковины. На краю белели три банковских чека. – Вот, возьми. Откроешь счет на имя “Аверс для сенатора”. В банке “Горный”. На чеках пускай отпечатают адрес и телефон моей штаб-квартиры. Проследи.

– К чему такие сложности? – удивилась я. – Федеральный банк удобней и ближе.

– Они там что-то намудрили с новой компьютерной системой. Полная хрень! Ни одного счета не могут открыть без ошибки. Еще перепутают мои личные счета с деньгами на избирательную кампанию, а потом какой-нибудь засранец обвинит меня в финансовых махинациях. Хороший скандал поможет мне стать сенатором, ничего не скажешь!

Я цепким взглядом охватила записи. Ну, вроде ничего важного не упустила. Страничку густо покрывали петельки и закорючки – аукалась моя трудовая молодость, годы работы в газете “Глоб”. Мой отец вбил мне тогда в голову, что “только халявщики полагаются на диктофоны, у которых в самый критический момент садятся батарейки, или на ленивых дур из стенографического бюро”. А отец не имел обыкновения брать на работу халявщиков – даже если речь шла о родной дочери. Так что все студенческие каникулы я разрывалась между практикой в газете и курсами скорописи.

Фрэнклин завязал наконец галстук и любовно расправил воротничок антрацитовой рубашки. Словно и не проходил семнадцать лет в светлых сорочках и темных строгих галстуках – все перевернулось с ног на голову по мановению руки какого-то шустрого имиджмейкера.

– Вроде все.

Я протянула ему блокнот вместе с обкусанным карандашом, и орудия моего труда присоединились к трем чекам на раковине. А что касается мужа... Что ж, он хоть и был пока рядом, но мысли его уже явно витали где-то совсем далеко.

– Фрэнклин! Не забудь! Рикки сегодня выступает на школьном вечере.

Он содрогнулся:

– Сегодня?

– В восемь часов.

– Проклятье! Ладно, подъеду прямо в школу. Деловой ужин с Сэмом Розенталем и всей командой. Давно пора рассмотреть эскизы плакатов и листовок.

– Билеты на туалетном столике. Возьми свой прямо сейчас.

Чтобы мы с Фрэнклином вместе прибыли на какое-нибудь торжество, такого не припомню. Впрочем, сама виновата – незачем было выходить замуж за будущего сенатора, да к тому же трудоголика. Как говаривала Сара-Джейн, все мы выходим замуж за своих отцов. И как только мне не пришло в голову, что моего отца никогда не было дома?

Фрэнклин отбыл на службу, оставив меня один на один с мучительным желанием закурить. Меня мутило, буквально сводило внутренности. Пальцы судорожно вцепились в край ванны. Нет, я не сделала ни одной затяжки – ни единой с той ночи, когда умерла Сара-Джейн. И ни одной секунды с тех пор не прошло без тоски по куреву. Не сказать чтобы я так уж наслаждалась жизнью.

До кухни я добралась позже обычного. Идеальный порядок и тишина. Наша помощница София успела накормить детей, спровадить их в школу и отправиться по магазинам. Ну что, уже размечталась о зефире в шоколаде? Нет, теперь с такими завтраками покончено. Похоже, зефир и шоколад полнят куда больше, чем шесть сигарет и полбанки черного кофе на чашку кипятка. Если я задалась целью загнать свои телеса в разумные рамки, придется приналечь на овощные салаты и отруби.

Легким взмахом я прошлась крохотным кусочком маргарина по тефлоновой сковороде, крупно покрошила в нее зеленый сладкий перец и луковку и включила кофеварку. Кухня заблагоухала свежим кофе и поджаривающимся луком. Я глотала слюну, как голодная дворняжка. Пришлось сунуть в рот корочку хлеба, чтобы не захлебнуться. Едва зазолотился лук, я разбила пару яиц, построгала острого чеддера, и тут зазвонил телефон.

– Миссис Аверс? – Робкий и какой-то тусклый голос. – Это Джордж Пэйн.

Слова в трубке вязли, как мухи в клею. Сковорода угрожающе задымилась. Я дотянула телефонный провод до самой плиты и погасила конфорку.

– Слушаю вас.

– Очень неловко беспокоить вас дома...

Так, теперь передвинуть сковороду на соседнюю холодную конфорку, отщипнуть от булки еще чуть-чуть и приподнять лопаточкой глазунью, а то пригорит.

–... Но никак не удается застать мистера Аверса в его конторе.

Джордж Пэйн. Что-то такое припоминается... А, ну да! “Старый Пэйн, очкастый дятел” – так прозвал его Фрэнклин. Его жена медленно умирает от отравления: двадцать лет вдыхала какую-то дрянь на заводском конвейере. А владельцы фирмы, похоже, были в курсе, что травят работников, но как-то позабыли уведомить их об этом при найме. Фрэнклин защищал интересы несчастной в суде.

– Да-да, мист... – я едва не подавилась хлебной коркой, – мистер Пэйн. Фрэнклин мне так часто о вас рассказывал. Боюсь, у него сейчас дел невпроворот. Вы же знаете, он баллотируется в сенаторы штата.

Выяснилось, что для мистера Пэйна это полная неожиданность. Впрочем, он согласился продиктовать записку для будущего сенатора Аверса.

Я села за кухонный стол, отодвинула в сторону кучу нераспечатанных конвертов с пометкой “Спросите Барбару” и приготовилась записывать. Мистер Пэйн цедил слова по капле, точно дерево – застывающую смолу. Слишком медленно для скорописи. Черт, слишком медленно даже для каллиграфии. Я успела щедро украсить каждое слово кудрявыми завитушками.

– Простите, что не сумел вовремя расплатиться с долгом... Жене опять стало хуже... Надеюсь скоро вернуть хотя бы небольшую часть суммы...

В каждом его слове звучала подлинная боль. Вспомнив, что стряслось с его женой, я не усомнилась – это не наигрыш. Попутно до меня дошло еще кое-что. Этот Пэйн живет один, ему не с кем словом перекинуться, и при малейшей возможности он рад поболтать по телефону. Фрэнклин все негодовал по этому поводу.

Я осторожно выражала сочувствие, стараясь как-нибудь потактичнее свернуть беседу. На особенно хитроумном вензеле сломался карандаш, я вооружилась новым, но умудрилась сломать и его. Поддерживать разговор по телефону, да еще такой нудный, и не курить – это противоречит всем законам природы!

Когда я наконец дорвалась до сковороды, яичница заветрилась по краям и засохшей коростой топорщилась поверх раскисших овощей. Там и сям коченели полурасплавленные кубики сыра. Зрелище было такое, будто кто-то уже ел эту мерзость, но не смог доесть. Я швырнула остывший завтрак вверх тормашками на тарелку, налила кофе и включила ток-шоу Опры Уинфри.

Первым делом меня угостили рекламой полуфабрикатов для домашней выпечки. Сникнув над тарелкой, я отделяла вилкой крохотные кусочки яичницы, по одному отправляла их в рот и пережевывала каждый двадцать семь раз – точно сдвинутая апологетка здорового питания.

Мы с Сарой-Джейн, бывало, до колик хохотали, передразнивая торжественные движения челюстей этих бедолаг из ашрама. А их самодовольные коровьи лица! Шутка ли – научиться растягивать нешлифованный рис и соевый творожок без малого на тридцать жевательных движений!

Мы-то куда веселее коротали время, тайком поедая пиццу и заливая ее не одной бутылкой кислого красного пойла. “Приют двадцати семи жевков” стал одним из множества лечебных курортов для худеющих, где нас с Сарой-Джейн настоятельно попросили никогда больше не появляться.

Обжоры в телевизоре уже развели полуфабрикат в молоке, испекли кекс, остудили его и сожрали до крошки. “Спасибо мамуле, как она нас любит! ” Затем настала очередь рекламы замороженных готовых обедов: “Спасибо нашей работающей мамуле, как она нас любит! ” Я энергичнее застучала вилкой.

Этот звонок от мистера Пэйна... Странно... Мне-то казалось, иск его жены давно рассмотрен. Прежде Фрэнклин без конца стенал, до чего ж прилипчив этот “старый Пэйн, очкастый дятел”, но вот уже пару месяцев вообще не упоминал его имени. Кстати, я могла бы и сама поинтересоваться, чем там все закончилось. Как бы то ни было, Фрэнклин молодец: одолжил денег несчастному старику. Порой я тревожилась, не очерствел ли мой муж, годами ковыряясь в исках о телесных повреждениях. Дома он имел обыкновение передразнивать особенно нелепых клиентов и делал это с каким-то неприятным сарказмом...

Как ни старалась я растянуть завтрак подольше, с едой покончила за две минуты. Пока складывала грязную посуду в мойку, на экран выпорхнула чудесно обновленная, постройневшая Опра. Обаятельная особа. Просто излучает энергию. И все равно по сравнению с Опрой и доброй половиной теток в ее студии я гляделась прямо-таки тростинкой.

На сей раз обсуждали проблему “Вы и ваша мать”. По периметру студии на уступах жались друг к другу робеющие домохозяйки. Опра носилась вверх и вниз по рядам и выдаивала из них откровения. Нет, “ваша мать” – тема явно не для меня. Я выключила телевизор.

Уже покидая кухню, прихватила со стола шоколадную конфету. Всего одну, на дорожку. Только чтобы заткнуть эту бездонную, ненасытную дыру, что разверзалась где-то в животе всякий раз после еды и которую я прежде заполняла никотином.

В банке нашелся платный ксерокс. Я извлекла из сумочки три чека, выданных Фрэнклином для открытия нового счета. Все три из страховых компаний. На всех в верхнем правом углу характерная четкая галочка – обычная пометка мужа, что дело закрыто. Чеки были совместные, выписанные одновременно на него и какого-нибудь клиента. Марсия Хоффман. Лоуренс Спаньоли. Томас Кэдбери. Ну и фамилия. “Пикник” – это же мой любимый шоколад! О, шоколад в цветных обертках – в бакалейном магазине, на маленьком стенде возле кассы... Миндальный, с горьковатым привкусом...

Я прихлопнула чеки крышкой ксерокса, ткнула кнопку “пуск”. Дома возьму папку, надпишу: “Средства на избирательную кампанию” – и подошью эти копии. Умение педантично вести отчетность явилось частью моего приданого. Организованность и эффективность возбуждали Фрэнклина, как ничто иное. Где уж мне, жалкой нахлебнице, оспаривать его сексуальные приоритеты!

Фрэнклин относился к привилегированным клиентам, его делами в банке ведал особый агент. Я совала ему чеки, и бедный малый по три раза втолковывал мне одно и то же:

– Вам, вашему супругу и любому другому лицу, кто будет снимать деньги с данного счета, надлежит заполнить контрольный бланк и представить образцы ваших подписей. Они будут храниться у нас. Всем вам следует заполнить карточки. Нам нужны ваши подписи. Всех, кто собирается снимать деньги со счета.

Шикарная, кристально чистая пепельница без толку прохлаждалась на конторке.

– Спасибо, – поблагодарила я.

Изредка наведываясь в банк, я непременно заглядывала на минутку к маме. Вот и теперь, покончив с делами, сбежала по пустым гулким лестницам на цокольный этаж. Мертвый воздух подвала леденил до костей.

Наконец я оказалась в помещении со множеством дверей вдоль стен, среди которых выделялась одна – чудовищная стальная махина, преграждавшая вход в хранилище. Полированный металл отливал лунным блеском, мощные перехваты приводного механизма и хитрые диски запорного устройства вздымались, как мускулы динозавра.

На фоне этого монстра восседала за своей конторкой старая миссис Уиттикер – как водится, в одном из своих бесчисленных свитеров-самовязок. Она привычно постукивала зубами от холода, а неизменные спицы в ее руках мелькали, чередуя лицевые петли с изнаночными, вывязывая прихотливые узоры. Левый рукав красного свитера был пришит нитками совершенно другого оттенка. Ни дать ни взять, “скромный дар от чистого сердца”, которыми так щедро оделяла меня рукодельная бабуля. А моя мама – она умела вязать? Мне ни разу не пришло в голову поинтересоваться, а теперь уж поздно. Уже пять лет как умер папа – и навсегда унес с собой ответы на все бесчисленные вопросы о моей матери, которые я не успела ему задать.

Между тем миссис Уиттикер, отложив спицы, поколдовала над замками. Залязгал металл, громадная дверь с неожиданной легкостью отъехала в сторону, открывая проход в хранилище с рядами одинаковых стальных ящичков. Я вынула свой, и старая заклинательница банковского сейфа препроводила меня в одну из каморок для клиентов, окружавших зал по периметру.

– Позовете меня, душечка, если что-нибудь понадобится!

– Мне бы лазанью с тестом из ржаной муки, а к ней маринованных огурчиков, – с готовностью отозвалась я, усаживаясь за пустой металлический стол.

Старушка кивнула с понимающей улыбкой:

– Да-да, дорогуша. Просто позовите, если что.

Она закрыла дверь. Каморка озарилась неживым желтоватым светом. В спертом воздухе стоял крепкий табачный дух. Я огляделась. Пепельница на столе чисто вымыта – ни одного старого окурка. Корзина для мусора пуста. Миссис Уиттикер прекрасно справляется с работой, можно донести этот факт до сведения банковского начальства. Я с грохотом придвинулась к столу вместе со стулом и водрузила перед собой закрытый ящик. Долго созерцала его, не в силах заговорить.

– Сара-Джейн умерла.

Потом нервно погладила холодную сталь и наконец решилась отпереть замок. Откинув крышку, торопливо вывалила на стол барахло Фрэнклина – растрепанную кипу каких-то разрозненных бумажек, акций, пестрых страховых полисов, россыпь конвертов всевозможных размеров, оттенков и толщины. Он то и дело забегал порыться в нашем личном сейфе, что-нибудь припрятать или вытащить, и всегда наспех, всегда кое-как.

На дне лежали длинные плоские футляры бордового бархата. Их я вынула с почтительностью и расставила перед собой ровной линией “по старшинству” – от крохотного до самого большого. Налюбовавшись, принялась открывать крышки, одну за другой. Отборные бриллианты, рубины, сапфиры, редкостные темные изумруды, словно им наскучило сидеть в темноте, тут же загорались живыми острыми лучами.

– Чудесно выглядишь, мама, – ласково шепнула я переливам света и перекинула через запястье пару браслетов. – Давно мы с тобой не виделись. Похоже, с тех пор я порядком располнела. Что, очень заметно? И как ты к этому относишься? Папа рассказывал, ты ни разу и грамма не прибавила. Конечно, пока не стала носить меня.

За дверью что-то скрипнуло. Осторожные шажки. Бедная миссис Уиттикер никак не могла взять в толк, с кем это я беседую, одна в пустом закутке.

– “Пусть сегодня в сердце тоска, завтра я тосковать не хочу... ” – громко пропела я строчку из блюза американских каторжан, и больничные тапочки на резиновом ходу осторожно удалились. – Помню, что обещала подарить кое-что из твоего наследства Рикки на шестнадцатилетие. Кольцо или, может, браслет. Знаешь, не смогла. Не решилась. Она ведь еще совсем ребенок! Пожалуй, лучше на восемнадцать лет. Нынешние девушки не разгуливают в настоящих драгоценностях. А может, на совершеннолетие, в двадцать один год. Или когда родит первенца...

Именно на этой реплике я неизменно заливалась слезами. Вот и сейчас уже плакала. В кармане жакета на такой случай был заготовлен олаток.

– Можешь мной гордиться. Я бросила курить. Веришь? Такой вот последний долг Саре-Джейн. Понимаешь, никто ведь не горюет о ней, я одна. Похоже, всем и дела нет, что она умерла. Я не могла просто сидеть сложа руки, не могла! А там, глядишь, и проживу на пару лет дольше. Хотя, знаешь... – я шумно высморкалась, – вся эта дурацкая жизнь без Сары-Джейн и сигарет не стоит ни гроша. – Я бережно уложила браслеты в атласные гнезда. – Честное слово, Рикки получит свое, когда дозреет. Когда сама дозрею... А вообще все просто замечательно, – бодро бормотала я, аккуратно укладывая футляры на дно стального ящика. – В школе сегодня вечером спектакль, “Стеклянный зверинец”[1]. Рикки играет Аманду. К тому же она вот-вот сдаст на права. Фрэнклин не допускает дочь до своей машины, а мне ничего не стоит поднатаскать Рикки. Я была отличным инструктором, пока не бросила курить. Теперь вот, правда... ерзаю, то и дело давлю на несуществующий тормоз и подскакиваю, едва Рикки резко крутанет руль. Она жалуется, будто я нервирую ее. В последний раз перед выездом я опрокинула порцию виски, и, представь, дочка осталась довольна. Говорит, так я куда спокойнее. Надо проверить. Да, знаешь, я так и не рассталась с журналистикой – все тяну еженедельную колонку в той же газете “Глоб”. Не зря отец шутил, что передал мне по наследству типографскую краску вместо крови.

Я защелкнула крышку ящика и порывисто прижала к себе ледяной металл. Как же не хотелось расставаться с мамой.

– У твоего внука, – продолжала я, – с недавних пор на душе кошки скребут. Его приятели – все сплошь жесткие, крутые двенадцатилетки – постановили, что отныне они, пожалуй, могут разговаривать с девчонками. Джейсону жилось куда проще, когда девчонки были одним большим Врагом. Несчастный ребенок опасается, как бы за разговорами не последовали поцелуи. Мне просто не хватает духу открыть ему глаза, что случается после поцелуев. А избирательная кампания Фрэнклина набирает обороты, и скоро я закручусь как белка в колесе. Придется помогать ему днем и ночью. Вообще-то мне только на пользу пойдет чем-нибудь заняться. С тех пор как похоронила Сару-Джейн и бросила курить, живу как в тумане. Двух слов толком связать не в силах. Ну, кажется, сколько лет уже работаю в газете – так неужели трудно раз в неделю накропать сотню-другую вшивых слов? Верно, нетрудно. А вот нормальные слова – с этим у меня нелады.

Слезы градом катились на крышку ящика, и я задумчиво размазывала их пальцем, выводя на металле мокрые узоры.

– Знаешь, я вроде начинаю понимать, что пережил отец после твоей смерти. Ощущение, будто со всего маху налетела на мель. Или болтаюсь бревном на воде, и несет меня по течению неведомо куда... Мне одиноко, мама... Мне отчаянно одиноко. А время ни черта не лечит. И я просто не представляю, как мне жить дальше...

* * *

– Простите, где занятия группы “Заслон лишнему весу”?

– Это вы собрались худеть? – Необъятная толстуха, высившаяся над конторкой, выглядела словно туша жертвенной коровы на алтаре. Она самозабвенно раскрашивала ногти в малиновый цвет и оторвалась от этого занятия только для того, чтобы недоверчиво осмотреть меня с головы до ног.

На столешнице, возле ее локтя, в открытой коробке лежали аппетитные пончики.

– Не подскажете, где это? (А может, и пончиком поделишься? Хоть куснуть бы... )

– По коридору налево, – равнодушно буркнула она и замахала рукой, чтобы лак скорее просох. Точно отгоняла меня, как муху. – И вниз по лестнице!

В конце коридора я уперлась в колышущуюся стену из мощных женских спин и крупнокалиберных задниц. Все это подобие слоновьего стада размеренно двигалось в нужном мне направлении. Ну и картина – толстухи идут на пикник.

Вот они усядутся под деревом, расстелят крахмальные салфетки и вывалят из корзин горы снеди: сливочно-нежный утиный паштет с фисташковой корочкой, хрустящий французский батон, большой круг жирного острого сыра, бутыль легкого вина, грозди сладкого, как сахар, винограда...

Еда. В последнее время я только о ней и думала – кроме разве что тех минут, когда мечтала о сигарете. Если двадцать пять лет высмаливать по три пачки в день, а потом внезапно бросить, поневоле полезешь на стену.

Стадо слоних томительно долго спускалось по лестнице. Нога за ногу плелась за ними и я, вслушиваясь в болтовню и пытаясь уловить настроение подруг по несчастью. Что, черт возьми, они испытывают, идя на собрание? Волнение? Тоску? Душевный подъем? Отчаяние? К сожалению, никто не мог объяснить мне это. Да что с вами, дорогие мои? Подскажите, чего мне ждать от пикника? Надо ли прикупить крахмальную салфетку и влиться в ваши мощные ряды или лучше смыться отсюда по-тихому – к своему кухонному дивану, коробке конфет и занимательному чтиву?

Увы, я понапрасну вострила уши. Слонихи лишь перебрасывались ничего не значащими фразами и вяло переставляли ноги. Процессия неспешно, словно сытая змея, вилась по узкому лестничному пролету куда-то вниз.

– Чувствую себя Орфеем на пути в ад, – не утерпев, шепнула я ближайшей даме. Та с опаской оглянулась и вежливо растянула губы в жалкой улыбке.

Да ладно, милочка, шутка, может, и глупая, но не настолько же! Где же ты, Сара-Джейн?

– Забавно... – послышался вдруг роскошный голос, певучий и звучный. Я обернулась и едва не свалилась с лестницы – от изумления. Передо мной была поистине женщина-гора. Она едва протискивалась через проход, где легко разошлись бы двое встречных. От щек до щиколоток ее драпировала безбрежная развевающаяся хламида в “огурцах”, и я едва отогнала наваждение – вот сейчас ваятель сдернет покровы и передо мной предстанет не одна фигура, а целая скульптурная группа.

Чудо-женщина, мучительно переваливаясь, переползала со ступеньки на ступеньку. Помню, я так ковыляла на девятом месяце, когда ноги отекали и живот перевешивал все прочее. Какой кошмар – годами жить словно на сносях. Женщина навалилась боком на перила и замерла, отдуваясь. Толстухи, идущие за ней, нетерпеливо напирали, но своротить препятствие не могли.

– Как по-вашему, Орфей тоже пытался поставить заслон лишнему весу? – Я решила занять несчастную беседой. Ведь наверняка чертовски тоскливо ощущать себя помехой для всех.

– Какая разница? – Необъятное тело всколыхнулось и вновь отдалось многотрудному спуску. – Что жир сгонять, что Аида[2] уламывать – все одно, чистый ад!

Одолев последнюю ступеньку, она опять остановилась, а я устремилась вслед за остальными. Пахло сыростью и цементом. Над головой угрожающе нависал низкий потолок, изъеденный глубокими трещинами. Из них сочилась вода, и ржавые капли звонко шлепались на пол или кому-нибудь на макушку. Оригинальный декор довершали мутные трубки неоновых ламп – чудом цепляясь за растрескавшийся потолок, словно фантастические паразиты, они мигали и надсадно гудели. Вокруг нашей скорбной процессии метались тени.

Я содрогнулась, жуть пробрала меня насквозь через весь мой растущий подкожный жир. Живой меня отсюда не выпустят. Вот идиотка, надо было хоть прощальную записку черкнуть. Что-нибудь вроде “Умерла за впалые щеки” – белой глазурью по шоколадной заливке именинного торта, который я испекла сегодня для Джейсона. Одна беда: шоколадную заливку я сожрала. Подчистую. Не со зла, это вышло как-то само собой.

Большая цифра “12”, выписанная на торте, получилась немного криво. Пришлось соскоблить неудачную надпись и слизать ее прямо с ножа. Пустяки, решила я, сделаю новую, и взялась за кондитерский мешочек. Пока трудилась над цифрами, где-то в недрах моей утробы пробудились и хором завыли тысячи голодных чертей: “Еще, еще! ” Тогда я вылизала глубокую миску, в которой готовила глазурь, и оба венчика от миксера. Оставалось одно – тщательно подобрать пальцем крупинки шоколада с боковин торта.

Этим преступным путем я незаметно добралась и до верха. И что вы думаете? Оказалось, что в этом вот месте слой шоколада слишком толстый, а тут совсем неровный. Понятно, что таким образом я очень скоро доскребла до бисквита и в ужасе спохватилась, только когда обнаружила, что прежде радовавшая глаз блестящая глазурь напоминает вспаханное поле.

Я вздохнула и с облегчением позволила себе прикончить остатки шоколада – ну не оставлять же их. Заново оформить торт до ужина я уже не успела. Так что теперь надо бы заскочить в магазин за шоколадом. Если, конечно, вырвусь отсюда живой.

Наконец наша нестройная колонна втянулась в огромный зал. Вдаль уходили бесконечные ряды деревянных креслиц – узеньких, словно в детском театре. Между рядами металась всклокоченная толстуха, яростно грохоча откидными сиденьями, на которые тотчас падали входящие. Зал перегораживал длинный стол, за которым сидела симпатичная особа, пропускавшая жаждущих похудеть через короткую процедуру.

Она сноровисто взвешивала клиенток на напольных весах, принимала у них денежные чеки, выхватывала из огромной папки персональные карточки, вписывала в них вес и, наконец, оделяла каждую ярким буклетом.

Я покорно пристроилась в очередь. Женщина, стоявшая передо мной, вдруг оглянулась и посетовала:

– Никогда не встречала более депрессивного заслона.

– И не говорите! – Я выразительно закатила глаза, подыгрывая шутнице.

Вот-вот кинусь наутек. Нет, до конца мне этот ужас не вытерпеть.

– Я Флоренс, – и она энергично сунула мне руку. Сухая теплая ладонь, пожатие сильное, но не грубое, – как видно, Флоренс не из тех воинствующих феминисток, что ненавидят в себе женщин. – Я из пригорода, – продолжала она. – Терпеть не могу это дурацкое взвешивание! Норовлю под благовидным предлогом остаться дома в такие дни. Но сегодня улизнуть не удалось, дочка выходит замуж, и нужно подобрать ткань на свадебное платье. А я знаю один магазинчик в центре... Боже, какое там кружево, а шифон...

Я улыбалась, кивала и не слышала ни слова. Флоренс тарахтела, а я просто “выключила” звук. Эту технологию я отработала до совершенства еще на своей бабушке, наверняка побившей все мировые рекорды по неумолчной болтовне. За все годы, что она растила меня (и говорила, и говорила без остановки), ей ни разу не удалось засечь, что я ее не слушаю. А уж на что была приметливая! И как готовила... Горы шоколадного печенья и трубочек с кремом... Оладьи с изюмом, сладкий сироп...

Очередь продвигалась еле-еле, потому что многие завсегдатаи задерживались у стола поболтать с сотрудницей. Темы удручали однообразием. Что и сколько они ели на этой неделе. На каких гуляли свадьбах, крестинах, обрезаниях и как “вели себя” за столом – разумно или не очень. До двери рукой подать, мелькнула мысль, еще не поздно выскочить в коридор и испариться.

Флоренс вдруг перестала журчать. Похоже, спросила о какой-нибудь чепухе и никак не возьмет в толк, отчего я не тороплюсь с ответом. На такой случай у меня припасен особый прием – “Соринка”. Я вполне убедительно всхлипнула и прикрыла ладонью глаз.

– Что такое, что случилось?

– В глаз что-то попало... Не менее убедительно корчась, я запрокинула голову, моргая как свихнувшаяся сова.

– Только не трите! Дайте-ка я посмотрю.

Она деловито выхватила из сумочки упаковку гигиенических салфеток, извлекла одну и скрутила из нее фитилек. Воистину, каждая порядочная женщина владеет собственным рецептом коктейля с мартини, способом избавления от икоты и соринок в глазах. Ладно, пусть похлопочет немного.

– Вроде ничего нет... – обескураженно протянула она, обследовав покорно подставленный глаз.

– По-моему, тоже. – Я моргнула еще пару раз для порядка. – Здесь такой плохой свет!

Оглядев зал, словно прозревший слепец, я воззрилась на свою спасительницу с выражением немого восторга.

– Как рукой сняло! Флоренс, вы прямо волшебница!

– Ах, ну что вы. Такой пустяк! Всегда рада помочь. Муж смеется, что я вторая Флоренс Найтингейл[3]. Да вот не далее как на прошлой неделе...

Спасите, сигарету! Только чтобы очухаться. Хотя бы разок затянуться, а не то я просто свихнусь!

Но здесь не курил никто. Изуверские плакаты “Просим воздержаться от курения в зале” висели на каждой стене, и все воздерживались, ни одна не рискнула взбунтоваться против идиотского запрета. Своих сигарет при мне не было, так что оставалось обежать всех толстух и обнюхать каждую. Как почувствую запах несвежей пепельницы, въевшийся в волосы и одежду, отброшу последний стыд и поклянчу сигаретку.

– Так, вы у нас кто?

Шестое чувство шепнуло, что вопрос обращен ко мне. Неутомимая служительница улыбалась из-за кипы бумажек и проспектов.

– Новенькая?

Нет, уже слегка поношенная.

– Да, – поспешила ответить я, старательно лучась энтузиазмом. – В первый раз.

– Вижу, пришли с подругой? – Она по-свойски улыбнулась, кивнув в сторону Флоренс. Та, с ненавистью косясь на весы, лихорадочно стягивала кольца, браслеты, туфли, едва ли не юбку – словом, все, что снималось, лишь бы весить хоть на несколько граммов меньше.

– Нет-нет, я одна!

Служительница всем своим видом выразила счастье, что в их ряды влился новый член, после чего перешла к деловым моментам:

– Выпишите чек, вот наш прейскурант. Цифра вверху – первый взнос. Еженедельная плата поменьше. Конечно, если не станете пропускать занятия. Иначе в следующий раз придется платить вдвое – то есть за пропущенное тоже. Маленькая хитрость, чтобы заставить вас заниматься регулярно.

Я не стала уподобляться Флоренс и предпочла взойти на весы, не раздеваясь. Тогда разница между сегодняшним и будущим взвешиванием окажется более впечатляющей, ведь уже к следующему занятию я порядочно сброшу. Докажу этим аморфным теткам, что даже малая толика силы воли способна творить с фигурой чудеса.

Тем временем меня обмерили. При росте 160 сантиметров я потянула на пятьдесят шесть килограммов с хвостиком. Еще бы. Ведь мало того что уничтожила весь шоколад с праздничного торта, по пути сюда заглянула в закусочную: кофе, апельсиновый сок, яйцо и к нему ржаные тосты с маслом и пара сосисок. Когда с обмерами было покончено, я задумчиво побрела в зал. Где бы пристроиться? В первом ряду оживленно щебетали какие-то дамочки, обряженные в разноцветные вариации одного и того же спортивного костюма. Между прочим, их даже нельзя было назвать тучными – так, всего несколько лишних килограмм. Пожалуй, от них можно услышать что-нибудь полезное. Я села во втором ряду и затаилась.

– Как тебе обеды “У Лайлы”?

– Салаты просто отвратные!

– Зато какие цыплята жареные – объедение!

Желудок скрутило немыслимым узлом. При любом упоминании о пище меня одолевал никотиновый голод, который тут же выпускал на свободу бешеную потребность в еде. Мое нравственное падение набирало обороты, я разлагалась прямо на глазах.

Гурманки без устали делились своими гастрономическими воспоминаниями. Я отключила их (спасибо, бабушка! ) и уткнулась в буклет, которым одарила меня весовщица. По мнению “Заслона”, “нормальные колебания” моего веса лежали в промежутке от пятидесяти двух до шестидесяти одного килограмма. В этих пределах любой вес объявлялся допустимым.

Я напрягла воображение и представила себя весом в шестьдесят с лишним кило. И это допустимо? Интересно, для кого? В пустую клеточку, озаглавленную “Ваша цель”, я решительно вписала “52”. Не страшно, с пятидесяти двух до своих нормальных сорока восьми уж как-нибудь сама доголодаюсь.

В другой брошюре подробно перечислялись блюда, какие можно есть в первую неделю. Надо же, до чего безобидная диета – да здесь почти все мои любимые лакомства! В черный список угодили только три неудачника – сухое белое вино, пончики и молочный шоколад. Вместо запрещенных блюд следовало выбрать другие, менее вредоносные. Этой благой цели служила бесконечная таблица, в которую я и погрузилась поначалу с детской увлеченностью.

Система замены продуктов оказалась чертовски хитроумной. Плод изощренного, если не извращенного ума! Как шпион в стане врага, я приступила к дешифровке. Итак, пятьдесят шесть с половиной грамм куриной грудки содержат одну единицу белка... Ага, на день мне полагается не больше шести таких единиц, значит, в итоге получаем... Черт, три квадратных литра чернил – вот что мы получаем! И кто только выдумал всю эту муть?

Мудреная бухгалтерия – мой домашний крест – грозным призраком замаячила перед внутренним взором. Вспомнился муж и его презрительное замечание. Я окончательно скисла. Неужели он все-таки прав? Узнав о моих планах податься сюда, Фрэнклин холодно обронил, мол, на кой черт мне это сдалось? Немного силы воли, и от лишнего веса следа не останется. А главное, тратиться не придется.

Густая волна тяжелых вечерних духов накрыла меня с головой и вернула к действительности. По моему ряду, чудом втиснувшись в узкий проход, перемещалась немыслимая масса набивных “огурцов”; ткань величественно колыхалась под бренчание бесчисленных браслетов. На меня надвигалась женщина-гора, отставшая на дальних подступах к залу.

Теперь, при нормальном освещении, я могла рассмотреть ее лицо. Полное, гладкое, ни намека на скулы – и все же оно выдерживало испытание ярким светом на все десять баллов. Нежная прозрачная кожа, живой, проницательный взгляд ярко-голубых глаз, потрясающие ресницы. И все это в обрамлении буйной черной гривы.

Незнакомка держалась естественно, с достоинством, с полным сознанием собственной красоты. Так и хотелось дернуть ее за рукав и полюбопытствовать, скольких еще красавиц она прячет под своей необъятной хламидой. Вроде не мое это дело, но я вдруг обрадовалась: здесь ее тело сделают прекрасным, под стать лицу.

Она осторожно опустилась на соседнее место и поначалу долго скрипела сиденьем, очевидно устраиваясь поудобнее. Потом занялась своей огромной матерчатой сумкой: то пыталась подсунуть ее под локоть, то шлепала на пол и тут же тяжело нагибалась за ней, пристраивала на коленях, а однажды даже умудрилась потерять ее в складках собственного одеяния.

Время от времени это удивительное создание принималось рыться в недрах сумки, поочередно выуживая оттуда ручку, дезодорант, крохотную записную книжку и прочее барахло, затем многострадальная торба снова возвращалась на пол, и хозяйка энергично пинала ее ногой, загоняя под стул. В конце концов она повесила сумку на спинку чужого стула и утомленно задышала, любуясь результатом.

И все это под бряцание украшений и в растревоженном облаке удушливо-сладкого аромата. Я сидела ни жива ни мертва.

Неожиданно она обернулась ко мне и обнаружила на моей физиономии вполне естественное изумление – глаза вытаращены, челюсть отвисла. Но лицо ее тем не менее озарилось мягкой, всепонимающей улыбкой.

– С моей комплекцией не так-то просто угнездиться. Будем знакомы, я Кэтлин.

– Барбара.

– Впервые угодила в этот гадюшник?

Я растерялась. Неужели так заметно, что я новичок?

Кэтлин кивнула на брошюру “Первая неделя диеты”, которую я нервно теребила в руках:

– Полное дерьмо! Ни за что не поверю, что хоть одна распоследняя идиотка читала это по доброй воле.

Я решила поддержать беседу с бывалым человеком. Судя по ее осведомленности, она варится здесь не первую неделю.

– Месяца три, – нехотя подтвердила Кэтлин, сразу погрустнев.

– И как успехи?

Не стоило задавать этот вопрос. Кэтлин неопределенно дернула головой и поспешно отвела взгляд в сторону. Да уж, такта у меня не больше, чем у разыгравшегося щенка. Едва перекинулись парой слов, а уже лезу поковыряться в наболевшем.

– Доброе утро!

Поставленный голос председательницы перекрыл гудение голосов в большом зале. Мы ответили нестройным хором, как первоклассницы.

– Все вы сегодня просто неотразимы! – обрадовала она собравшихся и, поощрительно улыбнувшись, раскрыла видавший виды блокнот. Листы были сплошь оклеены журнальными вырезками, картинками и еще какими-то бумажками-как мне показалось, рецептами. Долистав до нужной страницы, она предъявила нам фотографию необъятной толстухи во весь разворот. Пока я рассматривала бесформенные бока и слоновьи ноги модели, хозяйка снимка непринужденно заметила:

– Кстати, информация для новеньких. Это я, собственной персоной, – двадцать кило тому назад!

Зал дружно грянул аплодисментами. Героиня встала и с довольной улыбкой неспешно повертелась, демонстрируя себя со всех сторон. Контраст с фотографией был разительный. Меня невольно начала захватывать стихия всеобщего энтузиазма.

– Вот такой, милые дамы, я проходила девять лет, девять месяцев и двадцать дней. Наша программа действительно помогает. Я – живое тому подтверждение.

Мы снова взорвались овациями. Едва не отбив ладони, я схватилась за блокнот. Наша руководительница начала разъяснять суть методики. Нужно записать все в подробностях, не пропустить бы самое важное.

Перспективы открывались просто радужные. На носу лето – идеальная пора для желающих похудеть. Плавание великолепно подтягивает фигуру. Опять же, именно летом так хочется быть стройной! Тучные в жару прямо-таки обливаются потом, да и в бикини выглядят, мягко говоря, неважно.

Торопливо перелистывая очередную убористо исписанную страничку, я мельком взглянула на свою соседку. Кэтлин обмякла в кресле – голова подозрительно склонилась к плечу, блокнот лежит на коленях, ручка вот-вот выскользнет из расслабленных пальцев. Но любоваться на все это было некогда, ораторша буквально забрасывала нас всевозможными идеями, испытанными способами перебить голод и полезными советами.

Никогда я не чувствовала себя столь окрыленной – разве только в тот упоительный день, когда бабушка вела меня за руку первый раз в первый класс. Сейчас меня переполняли тот же энтузиазм и то же страстное желание учиться новому. Пускай это первая диета в моей жизни, я справлюсь! Я действительно созрела для самого серьезного голодания. Черт возьми, ведь все так просто и очевидно! И чего я так убиваюсь из-за пары несчастных килограммов?

Излив на нас водопад информации, руководительница энергично хлопнула в ладоши – знак к началу нового “урока”. Когда зал угомонился, она с радостью провозгласила:

– А теперь, дорогие мои, разбейтесь на пары, кто с кем сидит, и обсудите, каким видом спорта хотели бы... нет, непременно будете заниматься!

Я тотчас обернулась к Кэтлин, намереваясь начать разговор, но... Уронив голову, отчего лицо занавесилось волосами, она спала глубоким, мирным сном безгрешного ребенка. Могучая грудь мерно вздымалась и опускалась, как вольная океанская волна.

Оглядев остальных “одноклассниц”, я приуныла: все уже шептались попарно, одна я томилась в одиночестве. Что ж, придется, как ни жаль, вырвать Кэтлин из сновидений. А ведь как сладко посапывает. Ангел, да и только. Впрочем, вряд ли она будет в претензии – не надеется же похудеть во сне.

Однако хватать едва знакомую женщину и трясти что есть силы было как-то неловко. Я встала и довольно бесцеремонно продралась мимо сони к столу нашей наставницы – якобы затем, чтобы разжиться фирменной ручкой с логотипом “Заслона”. На обратном пути обнаружила, что Кэтлин проснулась и хлопала ресницами, бессмысленно тараща глаза. До нее с явным трудом доходило, где она, собственно говоря, находится.

Теперь я уже осторожно пробралась на свое место и обратилась к страдалице:

– Так чем займемся?

Кэтлин оживилась, глаза загорелись.

– А ты чем хотела бы?

– Вообще-то я предпочитаю ходьбу. Вернее, предпочитала, пока... (Где ты, Сара-Джейн? ) Пока у меня была спутница.

– Может, лучше аэробика? – предложила Кэтлин.

– Тоска!

– А бег трусцой?

– Что ты, это же вредно для суставов!

– Как насчет плавания?

– Уже пробовала... Вообще-то ничего, почти приятно. Вот только залезать в воду... Жуткая минута! Прыгаю с бортика, и над моим нежным, теплым телом смыкается мерзкая, мокрая, холодная вода! Брр, содрогаюсь при одном воспоминании.

– Могу подсказать бассейн, где вода всегда теплее двадцати шести градусов, – вкрадчиво промурлыкала эта иезуитка.

– Я как раз туда и ходила!

Мы рассмеялись – сколько можно прикидываться серьезными! Теперь настал черед Кэтлин исповедоваться.

– Что касается спорта, тут я – сама беспристрастность: все виды ненавижу одинаково.

И ее красноречие иссякло. Понурясь, Кэтлин щелкала шариковой ручкой, шуршала страницами блокнота и наконец взорвалась:

– Проклятье, о чем вообще разговор? Ну какой, к чертовой матери, спорт! Назови мне хотя бы одно-единственное терпимое упражнение – ведь это всегда или пытка, или занудство, или бессмысленная трата времени, а то и денег!

– А секс?

Вот это да, я обезоружила ее.

Кэтлин вздернула брови, обдумывая нестандартную идею, и уголки ее рта поползли кверху в заинтересованной улыбке.

– А что, неплохо... Скажем, полчаса без передышки, самое меньшее? Три раза в неделю! Как тебе?

Господи, бедный Фрэнклин... Последнее время он столько вкалывает, где уж ему наскрести целых полчаса. Разве только научится одновременно ублажать жену и крутить педали велотренажера!

Нас уже поторапливали. Еще две минуты на обсуждение в парах, потом – общая беседа.

– Ну же, Кэтлин, решай! Выбери наименьшее зло.

– Ага, между петлей и веревкой!

Пока она мучительно напрягала мозги, хмурясь и покусывая губы, я исподтишка рассматривала ее. Надо же, как хороша, дух захватывает! Сара-Джейн тоже была красива – от макушки до шеи. Просто в голове не укладывается, как можно так себя запустить! Эх, будь у меня такое лицо... На все готова, лишь бы тело не уступало лицу! Сара-Джейн тоже становилась безвольной тряпкой, едва примечала что-нибудь съедобное. Виду я не подавала, но порой меня это невероятно сердило. В конце концов, она ведь курила – дымила как паровоз.

Кэтлин недовольно поерзала в кресле и со вздохом пробурчала:

– И рада бы соригинальничать, да не выходит. Ладно, ходьба так ходьба. Надеюсь, не помру от переутомления!

Среди толстух в дальнем конце зала вдруг пробежал смешок. Одна задорно выкрикнула:

– Представляете, что мы выяснили? Оказывается, каждая чуть не ежедневно давала себе зарок записаться в группу коррекции веса – и оставалась валяться на диване!

Кэтлин обрадованно хмыкнула:

– Надо же, не одна я такая вялая колода.

– Да, но как сделать первый шаг? – отозвалась какая-то трезвомыслящая особа. – Как оторваться от коробки конфет и любимого кресла?

Рабыню своих привычек поддержало не меньше половины аудитории. В зале стремительно сгущалась атмосфера апатичной покорности судьбе. Напрасно руководительница призывала нас высказать какие-нибудь свежие идеи, как побороть свою лень. Несчастные толстухи притихли в унылом молчании. С робостью первоклассницы я подняла руку.

– Мне было гораздо легче заниматься спортом вместе с подругой. Одна я в жизни не выбралась бы на улицу или в спортзал.

– Чудесно! – вскричала наставница и энергично зааплодировала. Я просияла так, словно впервые в жизни удостоилась пятерки с плюсом. – Дорогие мои, это восхитительный совет! Итак, мы договорились, что каждая найдет себе пару для занятий спортом. Обменяйтесь телефонами, созвонитесь и приступайте к тренировкам.

К концу занятия я вполне освоилась, обстановка уже не казалась мне такой неприятной и тоскливой. Пока Кэтлин записывала мне номер своего телефона, одна из женщин из первого ряда с восторженной улыбкой сунула нам по рекламке:

– Почитайте на досуге.

Простившись с Кэтлин, я помчалась подвальным коридором к лестнице. Еще успею купить упаковку готового шоколадного крема для торта. Нет, лучше две. Уже на втором пролете я позорно задыхалась, пришлось сбавить темп.

Медленно поднимаясь по ступеням, я пробежала глазами куцые строки рекламного листка. “Новая Методика! Уникальная Яичная Диета! ” Я машинально просмотрела идиотский текст, пытаясь отогнать невеселые мысли. Да, все возвращается на круги своя. Года три тому назад рекламу этой клиники точно так же подсунули Саре-Джейн. И разумеется, диета не помогла. Выходит, теперь моя очередь? Впрочем, Саре-Джейн просто не везло – каких только методик она не испробовала, и все без толку. Но мне-то непременно повезет...

* * *

Утро четверга. Восемь часов двадцать девять минут. Подпирая голову руками, обреченно пялюсь на пустой экран монитора. В верхнем левом углу настырно мигает курсор. Все готово к вдохновенному творчеству. Кухня вылизана до блеска и погружена в благодатную тишину, лишь трудолюбиво гудит компьютер. Справа от него – руку протяни – большой термос с крепким кофе, слева – изрядная пачка писем с пометкой “Спросите Барбару”. Я с ненавистью смотрю на проклятую кучу. Спросите Барбару, как найти то, не знаю что...

На столе не хватает только двух обязательных орудий труда – пепельницы и пачки сигарет. Их место пустует, и эта пустота лишает покоя. Щелк – минутная стрелка перескочила еще на одно деление. Восемь тридцать, я добросовестно отсидела ровно час. Пора размяться и немного подкрепить боевой дух, благо за этим далеко ходить не надо – достаточно протянуть руку к дверце холодильника.

Я нарезала тонкими ломтиками французский батон, зарядила тостер и ободрала фольгу с треугольника рокфора. Положим, все это не в лучших традициях “Заслона”, но беда невелика. Позавтракаю по своему вкусу, зато весь день стану поститься. Час назад я проглотила пару бутербродов, но они не в счет. Кормила детей перед школой, подъела за ними кое-какие остатки. Не выбрасывать же. Так что сейчас у меня даже не перекус, а так – все тот же завтрак, часть вторая.

Тостер выстрелил румяными гренками, и я с головой ушла в тонкий процесс намазывания мягкого сыра на хлеб. Телефон, будь он неладен.

– Ну и херня же эта яичная клиника!

Переход от кулинарного священнодействия к прозе жизни оказался слишком резким. Я не сразу сообразила, о чем речь, но, узнав голос, расхохоталась.

– А, Кэтлин! С добрым утром! И как успехи? Удалось похудеть на глазунье?

– Такого со мной еще не случалось!

Низкий голос Кэтлин с трудом пробивался через хаос посторонних звуков. Где-то перекрикивалось множество людей и безостановочно трезвонили телефоны.

– Откуда звонишь?

– С работы.

Я была поражена:

– В такую рань?

Подумать только, я-то считала себя едва ли не героиней, усаживаясь утром за компьютер в своей уютной кухне!

– А как же! Работа вроде рыбалки – на заре и черви аппетитнее, и клев лучше. А что до успехов, одним могу похвастаться. Опытным путем я абсолютно точно установила, как отличить нормальную лечебницу от полной лажи. Если тебе втирают, что можно сожрать хоть тонну, но непременно такого-то продукта и именно таким-то образом, а не то повылезут все волосы и посинеют ногти...

– Какие еще ногти? В моей рекламке ни слова про ногти! У тебя так и написано – “посинеют”?

–... Имей в виду: ты угодила в дерьмо. Я рвать и метать готова! – бушевала Кэтлин, презрев мои подначки. – Представь только: толпа ублюдков с медицинскими дипломами на полном серьезе запихивает в беззащитную женщину по семь яиц в день! Что за бред эта куриная лечебница!

– У меня, конечно, нос не дорос тебя поучать. – Я нетерпеливо лизнула намазанный сыром тост. – Но, видишь ли, у порядочных американцев как-то не принято лечиться в тех же местах, где пользуют кур.

Кэтлин фыркнула в трубку и потребовала не морочить ей голову. Я-де прекрасно поняла, что речь идет о той самой клинике.

– Ах, о той самой? Так ты имела в виду ту самую клинику, где куры сидят на яйцах?

Пока Кэтлин заливается звучным смехом, можно всласть похрустеть завтраком. Развернув телефонную трубку вверх тормашками, чтобы микрофон оказался подальше, я торопливо вгрызлась в тост.

– Этой клинике черт знает сколько лет. Представляешь, какую кучу денег они из нас вытянули? Их диета – фальшивка, полная чушь! Морочат головы несчастным бабам! Что это ты там жуешь?

Как она расслышала? Едва не подавившись, я судорожно проглотила кусок и вернула трубку в нормальное положение. Беседа принимала не самый приятный оборот. Лучше замять эту скользкую тему – пусть себе кроет яйцеедов.

– А мне о них рассказывали много обнадеживающего. Там похудело столько женщин.

– Еще бы. Жрали меньше, вот и худели. Но при чем тут бесконечные яйца на завтрак, обед и ужин? А чего стоит вся эта псевдонаучная заумь? “Добавьте пол чайной ложки кукурузного масла и две капли лимонного сока”... Вот именно две, боже упаси, чтобы три!

Все, больше терпеть не могу. Я воровато куснула бутерброд и отчетливо выговорила, стараясь не чавкать:

– Ничего не имею против двух капель лимонного сока.

– Нет, ты мне скажи, что ты там ешь? Отвечай, Барбара! Я прекрасно знаю, как звучат все разрешенные блюда. Это что-то другое, из черного списка. Прости, отвлекусь на секунду...

Кажется, Кэтлин с кем-то говорила, но в этой адской мешанине звуков невозможно было разобрать ни слова. Вкалывает небось оператором на телефоне, принимает заказы или консультирует покупателей. Такая работа как раз по ней: при телефонном разговоре приятный голос решает все, а бесформенная фигура не имеет никакого значения. Запросто могла бы сколотить состояние на какой-нибудь “Горячей линии только для взрослых”. Да каждый второй мужик разум потеряет, едва она пропоет свое “алло”!

– Понедельник день тяжелый. – Кэтлин вновь переключилась на меня. – Кстати, почему торчишь дома, а не меряешь шагами улицу?

Не дрогнув, я соврала, что как раз подумываю об этом, и, уже не таясь, заглотила остаток тоста.

– Ну, раз уж зашла речь о спортивных подвигах, чем похвастаешься ты?

– Хожу, в общем-то. К холодильнику... Повисла пауза. Кэтлин явно ждала от меня приглашения, и я не выдержала:

– Хочешь, будем тренироваться вместе?

В тот же миг я пожалела о своей вежливости. Все-таки мы едва знакомы... Тренировки – дело тонкое, это ведь не кофе в забегаловке выпить и распрощаться! Но отступать все равно поздно, так лучше не тянуть и начать прямо на этой неделе. Ладно, поглядим, чего мы с ней добьемся на пару.

Кэтлин и сама маялась сомнениями:

– Разве что одну неделю... Для пробы...

Мы договорились встретиться завтра, в семь утра. Простившись, я с тоской оглядела стол. Все так же громоздились письма, мерцал голый, как бесплодная пустыня, экран. Пожалуй, не мешает вернуться к работе – чем черт не шутит, вдруг муза тоже покончила с завтраком и вот-вот свалится мне на голову? Но сперва намажу себе еще один тост.

Блюдце с бутербродом худо-бедно заткнуло пустоту, оставшуюся от пепельницы. Лишь тогда я с обреченным вздохом уселась за стол и покорно взялась за первое письмо.

Дорогая Барбара!

Моему мужу скоро стукнет сорок, я задумала сделать ему сюрприз. Он без ума от цирка, вот я и решила устроить для него и гостей домашний цирк. Где мне достать живого слона, чтобы на празднике покататься на нем?

Рука сама собой схватилась за соломинку – то есть за бутерброд. Другую руку я усилием воли перетащила на клавиатуру и принялась методично тыкать в кнопки одним пальцем. Я справлюсь, черт вас всех раздери! Загублю два дня своей неповторимой жизни вместо привычных четырех часов, но сочиню эту еженедельную колонку! И плевать, что выйдет уныло и плоско. Слава богу, есть на свете безответные трудяги, редакторы “Глоб”. С тех пор как я бросила курить, у них здорово прибавилось работы. Факты в моих статьях, грех жаловаться, оказывались как на подбор – свежие и увлекательные, но боже милосердный, как же убого они были изложены! Штамп на штампе! Да ладно, Кэмерон – лояльный босс и к тому же приятель. Вряд ли вышвырнет меня из газеты! А со временем – голову даю на отсечение – я стану прежней Красноречивой Барбарой.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒