ГЛАВА СЕДЬМАЯ

- А теперь угостите-ка, братцы, кто табачком богатый, - попросил увешанный оружием детина, оборвав рассказ на самом интересном месте. Он приехал утром из-за хребта вместе со знаменитым Гавриилом Шевченко, - как видно, ординарец. Сам Шевченко, не задерживаясь, прошел в школу, в штаб, детина огляделся и подсел к партизанам, греющимся на раннем солнышке. Слово за слово - разговорились.

Угощать рассказчика не торопились. Табаку у партизан была хроническая нехватка. Подмешивали высушенные листья, сухой навоз. Известно, без хлеба еще можно потерпеть, без курева же - никак.

Помявшись, слушатели полезли за кисетами.

Кинув взгляд на тощие крестьянские кисеты, детина презрительно фыркнул:

- Бедно живете. Мои будем курить. Щегольским жестом он вынул из кармана нарядную коробку городских папирос. Партизаны обомлели, не поверили глазам. Настоящие! Забыли уж, как и выглядят... Наслаждаясь произведенным эффектом, детина не спеша обнес всех. Последним робко взял папиросу мужичонка в собачьей шапке. Закурив, он от наслаждения закрыл глаза, сморщил личико и с чувством произнес:

- Совсем другой скус!

- М-да-а... - протянул детина, весь заволакиваясь дымом. - Так вот я, значит, вам не договорил. Подходим мы. Домище огромадный, до окошек не достать рукой. Света - ни в одном. Гаврила наш мигает мне: «А ну-ка, Митрий! » Дело понятное. Я сразу - маузер и - рукояткой в двери. Наши все сзади. Ждем... Слышу, наконец того, кто-то скребется. Открывают дверь - старушка, свечку держит. «Вам кого? » И загораживает. Ах ты, зараза! Спихнули мы ее культурненько, идем. Ага, тут столовая, тут кабинет... наконец того, спальня. Глядим, лежит почтенный господин, в жилетке, одна нога разутая, другая в сапоге. Нюхнули мы его - пьяным-пьянехонек. Ну, наш Гаврила не дурак: сразу ему к носу маузер. Чуешь, мол, чем пахнет!

- Гы-ы! - радостно взвыли двое или трое слушателей.

- Сразу протрезвел! Сел, жилетку на себе одернул. Гаврила приступает. «Хозяин? » - «Самый он». - «А денег, спрашивает, почему рабочим не даешь? » - Молчит, моргает. Гаврила огляделся. «Сейфа эта ваша? Ключи, пожалуйте». Порылся, достает. Открыли мы, братцы-ы, а там... - рассказчик выдержал торжественную паузу, - видимо-невидимо. Тыща на тыще лежит! Понятное дело, покидали все в мешок. Знал, сволочь, что с нашим Гаврилой лучше не связываться. Наш Гаврила самого атамана Калмыкова чуть не достал. Еще бы малость, и валялся бы атаманишка без головы...

Слушатели, бережно докуривая папиросы, с усмешкой прятали глаза. Отчаянность Шевченко была известна всем. Но в то же время за знаменитым командиром водились и грешки. Зря ординарец так уж распинался, нахваливая доблесть своего Шевченко!

- Что говорить! Гаврила - человек известный, - согласился партизан с подвязанной щекой. - Но только кому это в прошлом месяце под Шкотовом наклали в хвост и в гриву?

Порхнул смешок, слушатели замерли в ехидном ожидании. Самонадеянный Шевченко рискнул недавно совершить налет на сильный гарнизон станции Шкотово, нарвался на такой отпор, что вынужден был в беспорядке отступить.

Небрежным щелчком детина отшвырнул недокуренную папиросу.

- Наклали! Еще не родился человек, который накладет Гавриле. Болтаешь сам не знаешь что.

Дымящийся окурок папиросы так и притягивал. Добром швыряется, форсит!

- Так Шкотово вы взяли или нет? - с коварным простодушием осведомился партизан.

Нож в душу, вот чем был такой вопрос для ординарца!

- Ты это брось! Хаханьки строить? А где вы были. Почему не помогли?

В притворном ужасе партизан хлопнул себя по коленям.

- Помочь? Кому? Гавриле? Ты это о чем болтаешь парень? Смотри, услышит сам - греха не оберешься. Ты своего Гаврилу знаешь!

Ординарца словно дернуло - с таким испугом оглянулся он на окна школы, Партизаны прыснули. Ну, вышколил же их Гаврила!

Детина стал вызывающе оглядывать обидчика с головы до ног. Тот дружелюбно рассмеялся.

- Не кипятись, не кипятись. Но только я тебе вот что скажу. Богатеньких трясти большого ума не требуется. Воевать-то когда приметесь по-настоящему?

- Чья бы корова мычала! - возмутился ординарец. - Позакопались тут, отъелись. Гладкие, как боровы какие! А мы...

Пальцем в грудь партизан спокойно остановил взбеленившегося ординарца.

- А кто на побережье не пришел? Ждали вас, ждали. Нас там колошматят, а вы старух пугаете.

- У нас свой план. Понятно? Указчиков не надо! А то, я гляжу, у вас тут много расплодилось всяких... Всех не переслушаешь!

- Вот я и говорю: теперь маленько сократитесь. Из Владивостока вон народ прислали. Специально для таких, как вы. Лазо тут. Понял?

Детина усмехнулся.

- Погоди пужать. Ты еще нашего Гаврилу не знаешь.

На школьное крылечко вышла кореянка с гладко причесанной, как будто лакированной, головкой. Несколько корейцев, сидевших на корточках возле забора, разом поднялись. Кореянка принялась раздавать им пачечки бумаг - самодельную газету «Наша жизнь». Пряча бумаги глубоко за пазуху, корейцы отправились по своим деревням.

Детина небрежно продолжал:

- Ну, слышали мы про него, слыхали... Только верно ли про него говорят, вот о чем сказ...

Партизан с подвязанной щекой кряхтя поднялся и подобрал окурок папиросы. Оглядел его, раскурил и, как бы прислушиваясь к вкусовым ощущениям, с мечтательной улыбкой помолчал.

- Ты еще темный про Лазо судить. Я понимаю - тебе обидно. Вон ты какой герой! Но... лучше не надо. Ты знаешь, как мы брали Оловянную, а потом через Онон переправлялись? Э-э, а говоришь! Положение такое, что и Наполеон в башке начешется. А наш только глянул - и все сразу ясно. Но главное не это. Главное другое. Ты слушай, слушай! Бои-то какие шли... А сколько, думаешь, убитых? Ну, два, ну, три. И - все! А это, брат, надо суметь. Это тебе не старух трясти.

Детина фыркнул:

- У нас вообще убитых нету!

- Откуда же им взяться? Старуха свечкой забодает?

Грохнул дружный смех. Ординарец вскочил, стал растерянно озираться. Партизан с подвязанной щекой потянул его за полу, посадил.

- Ах, Еруслан ты, как я погляжу! Сядь, закури теперь нашего, самодельного. Мужики, дайте кто-нибудь ему. Не обеднеем... Егор, - позвал он вдруг. - Эй, Егор-ша! Иди-ка сюда, друг! Сюда, говорю, иди! - крикнул партизан и пояснил детине: - Он у нас маленько недослышит. Одно ухо вроде ничего, а другое - ну никак. Вот и приходится орать.

Шаркая лаптями, подошел длинный нескладный парень и застенчиво уставился на партизана с подвязанной щекой.

- Егор, ну-ка покажись вот человеку... Покажись, покажись, - прибавил он, заметив, что парень засмущался. - Пускай посмотрит!

Задрав рубаху, Егорша показал чудовищно изодранную спину, всю в кровавых запекшихся рубцах. Детина отшатнулся и присвистнул.

- Мас-тера! Дайте, мужики, еще. Хоть затянуться на разок!.. И кто же это у вас тут геройствовал? Не генерал Смирнов?

- Он самый.

- Был и у нас слух про него, имелся... Ну, гнида, пусть лучше не попадается! - детина сжал пудовый кулачище и погрозил.

- Это еще милость, - невесело заметил партизан в кожаной тужурке. В таких тужурках, на зависть всей деревне, щеголяли недавние шахтеры, вернувшиеся с Сучанских копей. - Ну, что только выпороли и отпустили. Других вон свежевали прямо на глазах.

Лихорадочно затягиваясь табаком, ординарец словно глушил в себе какую-то затаенную боль.

- Ну хорошо, - Сказал внезапно он. - А кто-нибудь из вас этого самого Лазо в глаза видел?

Партизаны изумленно загудели.

- И не только видал, а и разговаривал, - заявил партизан с подвязанной щекой. - Да и ты еще увидишь. А может, даже и поговоришь.

- Какой он из себя? Парнишка, говорят, совсем. Из офицеров, что ли?

- Сам ты офицер! Встречали мы его. Сам мешок тащит, с палочкой. За руку с каждым. Со мной вот, с ним...

Мужичок в собачьей шапке радостно подтвердил:

- Вот этой самой что ни на есть рукой! Ординарец скептически оглядел его, даже шапку с глаз приподнял.

- Не веришь? - смеялся тот, и маленькое личико его веселилось всеми мелкими морщинами. - Я тебе сейчас больше скажу. Егор! - позвал он. - Иди скорей сюда. Чего ты прячешься? Ходи гордо. Егор, а ну-ка расскажи, о чем с тобой Лазо поговорил!

Вконец смутившись, Егорша что-то пробормотал и спрятался за спинами.

- Он у нас не говорок, - разливался мужичок в собачьей шапке. - В год если скажет слово - хорошо. А Лазо его спросил: ты, говорит; наверно, к детям хорошо относишься? Правда, правда! Только глянул на него - и сразу: ты, говорит, наверно, к детям хорошо относишься? Егор, а ты-то что ему сказал?

- Да ничего он ему не сказал, - оборвал мужичка партизан с подвязанной щекой, недовольный, что тот влез и перебил его рассказ.

- Не-ет! - ликовал мужичок и грозил грязным пальцем. - Егор тоже ему сказал. Он, брат, у нас... Ты не смотри, что он такой. Он, брат...

- Не балабонь, дай досказать-то! - оборвал ординарец. - Хорошо бы, братцы, с этим Лазо поговорить. К себе он, говорят, как кремень, а к товарищу навроде няньки, мягонький. Себе ничего, а другим последнее с себя отдаст. Для людей всю землю исходил... И слова у него, говорят, самые простые. Что ни слово, то про самое нужное. Он, сказывают, любого дурака за один раз умным делает. Кто его разок послушает, тот прямо не узнать становится. Просто новый человек делается!

- Это ты правильно заговорил, а то - «слышали мы про него... »-одобрил партизан в тужурке. - У Лазо и товарищи хорошие при нем. Один еще ту революцию делал, что после японской была. Ну и другие тоже. Которые по книжкам, а которые по людям обучались революцию делать. Польза от них большая.

- Так разве одному управиться! - ввернул мужичок в собачьей шапке. - Разве хватит одного на всех?

Ординарец продолжал:

- Говорят, у него от самого Ленина похвальный лист

- Именно, - подтвердил партизан с подвязанной щекой. - Нам таких вождей и надо! Духу чтоб простого, но с образованием. Пусть сидит и думает, как дело провернуть.

- Молодой вот только. Постарше бы не мешало, - высказался ординарец.

- Это ничего, что молодой. Зато слушаются, как отца. После того как мы их встретили и поздоровались, Лазо свалил мешок с плеча и с мужиками сел. Ну, с нашими, с деревенскими. Вот тут же на завалинке и сели, где мы сидим. И так это он, знаешь, обходительно со всеми! По имени, по отчеству... Про пчел начался разговор. А у нас нынче липа цвела... ну прямо диво дивное! Меду будет хоть залейся. Так он вроде как пасечник какой: и про маток, и про взятки... всю ихнюю музыку назубок. Потом про скотину, про хозяйство разговор пошел - тоже! Наши, кто с ним толковал, души не чают. «Это, говорят, свой! »

- Скотина-то скотиной, - с сомнением высказался ординарец, - но тут ведь воевать придется. Гаврила сам мне говорил: японцы вскорости полезут, американцы, сволочь всякая. Прямо скажу: хороший офицер нам сейчас не помешал бы. Там же планы, карты всякие надо понимать! А что мы с вами? Даже Гаврила наш. Карт мы этих натрофейничали много, а толку? Сядет он за карту, голову руками обхватит. Сидит, сидит...

- Ну, сравнил! Лазо любую карту подавай. Да я тебя, к примеру, так опрошу: вот если тебя случайным делом на базар свести, какая тебе цена будет?

Саженные плечи ординарца сами собой полезли вверх.

- При чем здесь я?

- Ну все-таки, если продать тебя?

- Болтаешь! Да нисколько. Кому я нужен?

- О! А за Лазо, за одну голову - мильен. Есть разница?

С недоверием детина посмотрел на партизана, на других соседей.

- Это кто ж такие цены устанавливал?

- Японцы, вон кто. А они зря денежки платить не станут.

Поколебавшись, ординарец снова полез за папиросами, достал коробку и предложил:

- Разбирайте, что ли. Больше нету. Это нам всего по коробке на брата и досталось.

Потянулось долгое молчание. Курили, смаковали, наслаждались. Внезапно из-за угла вынесся всадник, осадил коня возле самого крыльца, махом слетел с седла и исчез в штабе. Партизаны переглянулись.

- Срочный. Чей это, интересно? Не из глазковского отряда? У них там вечно колгота.

- Коня-то как загнал, - посочувствовал детина. - И куда гнал?

- Видать, приперло. Плачешь, а летишь.

Сбегая со ступенек школы, боец что-то прятал под подкладку фуражки. Ловко кинулся в седло, пригнулся, гикнул и снова безжалостно погнал коня.

- Ох, не глянется мне, когда начинают так летать! - проговорил мужичок в собачьей шапке.

- Пропал конишко, - вздохнул ординарец, глядя в ту сторону, куда умчался бешеный гонец.

Все выше поднималось солнце, пригревало, становилось жарко. Партизан с подвязанной щекой сказал детине:

- Твой-то, я гляжу, что-то не в духе прискакал. Видать, без охоты ехал?

Отвечать ординарцу не хотелось, но партизаны издали, смотрели на него во все глаза.

- Да ведь... само собой. Но с другой стороны - тоже интерес берет. Все уши прожужжали: Лазо, Лазо! А что за Лазо такой, толком и сказать никто не может. «Седлай, говорит, Митрий, съездим, поглядим. От нас, говорит, не убудет». Но только я вам что хочу сказать? Он у нас карактерный. На горло - боже упаси! Перестреляются! А по-человечески - как воск.

- Что ж, - с удовлетворением заметил партизан, - тогда, видать, хороший человек.

Прихрамывая, опираясь на палочку, появился Сергей Лазо. Его заметили, уважительно замолкли, поднялись. Партизан с подвязанной щекой притушил окурок. Вместе с Лазо в школу направлялись два подростка: Саша Фадеев, белесый, веснушчатый, с большими оттопыренными ушами, и крепенький, похожий на бычка Игорь Сибирцев. Сергей Георгиевич вдруг остановился и заинтересованно повел носом.

- Что это вы курите, товарищи? - картавя, спросил он. - Аромат... даже забыть успел!

Держа руки по швам, ординарец польщенно усмехнулся:

- Трофей, товарищ Лазо. Американцев малость пощипали.

Смерив взглядом огромную фигуру ординарца, Лазо спросил:

- Как они в бою, американцы? Бить можно?

- Нормально можно, товарищ Лазо. Хорохориться вообще-то мастера, но, как только смерть в глаза глянет, мякнут сразу. Против наших им не устоять!

Кивнув на прощание, Сергей Георгиевич стал подниматься на крыльцо.

Ординарец тяжело задумался.

- А глаза у вашего Лазо... Боюсь я за Гаврилу, ох, боязно мне за него! А ну схлестнутся с Лазо? Карактерный же он у нас! Уж лучше бы нам не приезжать сегодня...

В школьном помещении торжественная обстановка: чисто, прибрано, впереди, у самых окон, для гостей составлены столы. Там уже рассаживались приехавшие из Владивостока. Эти столы сразу не поправились Лазо. Невольно получалось разделение: городские за столами, местные в зале. Походило на судилище, тем более что Ильюхов начнет совещание своим отчетом. Сегодня утром, благодаря хозяев за сердечную встречу, Сергей Георгиевич нарочно подчеркнул: «Мы прибыли в распоряжение Ревштаба». Поэтому рассаживаться следовало так, чтобы первый разговор получился доверительным, товарищеским.

Взяв табуретку, он сел перед столом, колени в колени с высоким человеком, державшим в руках выгоревшую артиллерийскую фуражку. Умница Губельман мгновенно догадался, вылез из-за стола и поместился на подоконнике раскрытого окна, как бы наслаждаясь свежим воздухом.

В настроении собравшихся чувствовалась робость вперемешку с любопытством. Каждого из приехавших здесь знали по фамилии, по подпольной кличке. Люди эти прошли суровую школу революционной борьбы. Они появились здесь как бы из другого, большого мира. Местные подмечали в гостях все: как сядет, как повернется и что скажет. Внимание привлекала личность Губельмана, поседевшего в тюрьмах и на каторге, вступившего в революцию еще в те годы, когда никто из местных и не помышлял брать в руки оружие. На Дальнем Востоке Дядя Володя считался старожилом. С владивостокским отрядом он выезжал на Забайкальский фронт громить Семенова, дрался на Гродековском фронте, чуть не погиб вместе с Сухановым. И вот этот легендарный человек сидит себе па подоконнике, ногой качает...

Присматриваясь к плотно набившимся в классную комнату партизанским командирам, Сергей Георгиевич безошибочно выделил Шевченко. Знаменитый партизан не стал вылезать в первый ряд, а поместился сзади всех, за спинами. На голове Шевченко брезентовая шляпа канадского стрелка с загнутыми полями, на руках перчатки. Нервничая, Шевченко то стаскивал их, то снова натягивал и громко щелкал кнопками. В нем заметно нарастало раздражение, вызванное тем, что с приехавшими, еще ничем себя здесь не проявившими, так «носятся» местные работники. Даже Ильюхов, которого он в общем-то уважал за спокойную и осмотрительную смелость. Опытный фронтовик, Шевченко знал цену настоящей храбрости, не показной, и он не понимал, с какой стати Ильюхов волнуется, словно молоденький прапорщик перед генеральским смотром. Подумаешь, городские! Ну, приехали, ну, поговорим...

Ильюхову, спросившему, каким временем он располагает для доклада, Шевченко бросил, не утерпев:

- Покороче. Чего болтать? Воду толочь - вода и будет.

- Нет, нет, - живо вмешался Лазо. - Наоборот, я попрошу подробнее. Как можно больше подробностей, деталей.

- Нас интересует, - добавил с подоконника Губельман, - бой под Перетино.

- А бой на побережье? - выкрикнул с места Саша Фадеев и тотчас смутился, покраснел. Игорь Сибирцев что-то сердито ему выговаривал.

Маленький Певзнер, перебиравший пальцами в своей роскошной бороде, насмешливо скосил на юношей глаза.

- А что? - проговорил Лазо, кивнув в сторону Фадеева. - Товарищ Булыга прав. В самом деле, прекрасный бой. И вообще, очень, очень грамотно воюете, товарищи!

Среди собравшихся возникло оживление. На Фадеева уже поглядывали с одобрением. Возникшая заминка помогла Ильюхову справиться с волнением, в начале он несколько раз заглянул в свои листочки, а затем разговорился и позабыл о записях.

Позицию для боя под Перетино продиктовала сама природа. После весеннего разлива Сучана осталось несколько стариц. Обмелевшие, а затем и высохшие, эти старицы выглядели, как окопы полного профиля. Фланги партизан надежно прикрывались грядой сопок и рекой Сучан. Опасаться обхода не приходилось.

- Не забудьте о резерве, - заинтересованно подсказал Лазо.

В резерве у партизан был оставлен корейский отряд. Он потом сыграл свою роль. Кроме того, на всякий случай в засаду в сопках засел отряд Глазкова.

- Вот, вот! - проговорил Лазо. Он слушал доклад е таким выражением, словно присутствовал на публичном экзамене своего любимого ученика.

Положение партизан осложнялось слабостью вооружения. Сражаться приходилось в основном винтовками и охотничьими ружьями. Противник же располагал двумя четырехорудийными батареями и шестью пулеметами.

- Нашу помощь вы успели получить? - спросил из-за стола Раев.

- Да, гранаты и патроны, - подтвердил Ильюхов. - Но мало, очень мало у нас, товарищи, винтовок! Если отвлечься, то скажу, мы сейчас можем создать целый корейский полк, тысячу добровольцев. Но беда - нет ни одной винтовки!

Со своего места Лазо поймал взгляд Саши Фадеева в оживленно зажестикулировал, показывая ему, чтобы он все записывал, ничего не пропускал.

К деревне Перетино противник приближался осторожно, опасаясь партизанских засад. Впереди ехала группа солдат верхом на лошадях. Партизанам удалось подпустить конных метров на сто. После первых же залпов почти в упор враг повернул коней. И тут в бой вступили главные силы белых. Вот когда пригодился резерв. Удар корейского отряда был настолько неожиданным и сильным, что враг не выдержал, побежал. Из окопов видно было, как панически носился на коне какой-то офицер, потрясая шашкой. От окончательного разгрома белогвардейцев спасли наступившая темнота и начавшийся проливной дождь.

На взгляд Ильюхова, удачные сражения на побережье и под Перетино, несколько рейдов партизанских отрядов по тыловым районам противника, вроде Майхинского, принесли выгоды скорее не военного характера, а политического. Как замечено, первые успехи партизанской борьбы с врагом сразу же сказались на настроении середняка. Если раньше, размещая отряд в деревне, приходилось давать разверстку по дворам, то сейчас бойцов разбирают добровольно и обязательно снабдят продуктами на дорогу. А недавно деревенские обратились к бастующим шахтерам Сучанских копей с предложением прислать к ним свои семьи: каждый будет ухожен и накормлен. Это ли не боевая смычка трудящегося крестьянства и пролетариата! Короче, заключил Ильюхов, середняк окончательно потерял былую веру в «Учредиловку». Крестьянство, как и шахтеры, готово бороться насмерть.

Не скрывая торжества, Лазо и Губельман переглянулись.

- С этой поры, товарищи, - объявил Лазо, - мы непобедимы! Поражения еще будут, будет... много всякого, но победы мы уже не упустим. Не можем упустить! - поправился он тут же.

- Что-то я не понял, - раздался голос Шевченко. - К чему же нам готовиться-то: к победам или к поражениям? Или уж мы так японцев запугали, что они сидят и трясутся от страха?..

Собравшиеся начали переглядываться: ох уж этот Гаврила!

Отставив палку, Сергей Георгиевич поднялся. Он и не думал обижаться на Шевченко. Наоборот, в словах Шевченко, как это ни странно, большая доля истины.

- Я думаю, в победе никто из нас не сомневается. В окончательной победе. Но товарищ Шевченко правильно и очень своевременно предостерегает всех нас от успокоенности. Я правильно вас понял, Гавриил Матвеич?

Чувствуя себя неловко, Шевченко вынужденно проговорил:

- Да в общем-то... все так.

- Тем более, что у вас, Гавриил Матвеич, есть горький опыт. Я имею в виду ваш неудачный набег на станцию Шкотово. Вы знаете, почему вас постигла неудача?

- Еще бы! - задиристо откликнулся Шевченко. - Одного бьют, а все смотрят!

- Другими словами: вы остались без поддержки?

- Конечно. Вот они сидят - голубчики, спросите их. Ни стыда, ни совести!

- Нет, - мягко возразил Лазо, - дело не в поддержке. Допустим, вас поддержали бы. Значит, втянулись бы в бой все наши силы. А врагу только этого и надо. Он разбил бы не только вас, но и всех. Всех! Он же гораздо сильнее.

- Ну уж, - неуверенно возразил Шевченко. - Все - не один.

- А я вам докажу, - не теряя дружелюбия, говорил Лазо. - Давайте рассуждать по-военному. Во-первых, численное превосходство давало ему возможность создать резерв. И что самое важное, имея в своем распоряжении железную дорогу, он мог маневрировать этими резервами. Другими словами, вы были обречены е самого начала.

- И пусть! - заявил запальчиво отчаянный Шевченко, стаскивая перчатки и комкая их в кулаке. – Пусть. И вообще, товарищи наши городские, я вам так скажу. Погибнуть все равно придется рано или поздно. Но я хочу погибнуть с толком! Не как другие: сидят, кого-то дожидаются! На дяденьку надеетесь?

Волевое крупное лицо Шевченко побагровело, глаза его из-под бровей метали молнии. Скандал!

Перехватив взгляд Губельмана, продолжавшего качать ногой, Сергей Георгиевич едва заметно улыбнулся: Шевченко ему нравился.

- Продолжаем, товарищи, - как ни в чем не бывало заявил Лазо. - Гавриил Матвеич прав. Сидеть сложа руки и дожидаться, когда придет Красная Армия, мы ие имеем права. Надо действовать! Колчак, как все вы знаете, снабжается через Владивосток, по Уссурийской железной дороге. Сучанские копи дают Владивостокскому порту уголь. Другого угля ни Колчак, ни интервенты не имеют. Нам сейчас, товарищи, предстоит серьезная задача. Надо полностью парализовать Уссурийскую железную дорогу. Колчак не должен получить ни одного куска сучанского угля. Для этого мы должны в первую очередь взорвать подъемники на Сихотэ-Алине, обрушить мосты, испортить стрелки. А между тем положение наше таково, что за исход всей операции приходится сильно сомневаться. Впрочем, давайте по порядку...

Он кивнул ребятам, Игорю Сибирцеву и Саше Фадееву, и на стене появилась самодельная крупномасштабная карта. Взяв со стола палку, как указку, Сергей Георгиевич принялся уточнять расстановку сил. Ревштаб располагал отрядами в Сучаиской, Майхинской и Цемухинской долинах. Общее число бойцов - более полутора тысяч. На стороне противника громадное превосходство. На Сучанских копях стоят американцы и японцы. На станции Сица - японский гарнизон, на станции Фанза - смешанный: американский и японский. Крупные гарнизоны стоят на станциях Бархатной и Кангауз.

- Прошу взглянуть на карту. Вот Сучанские копи. По нашим данным - здесь у противника сосредоточены крупные силы. Обратите внимание, что Сучанские копи по отношению к нашим базам расположены очень выгодно для противника. Поэтому нет никакого сомнения, что в случае нашего выступления противник использует гарнизоны на копях как свой подвижный боевой резерв. Отсюда наша первая боевая задача - не дать ему маневрировать своими силами, сковать его... Я пока рисую план в общих чертах. Детальная разработка будет предложена позднее. Мне и моим товарищам необходимо познакомиться с положением дел на местах.

Сугубо военная, профессиональная терминология удивительным образом сказывалась на настроении сидевших перед Лазо людей: каждый из них как бы возвышался в собственных глазах и ощущал себя уже не просто вожаком, а настоящим командиром. Вместо привычных отрядных интересов в расчет пошли соображения высокого порядка - надвигалась настоящая война.

Величие того, что предстояло совершить, неуловимо выпрямляло людей, заставляло иначе сесть, сделало значительными лица.

Ильюхов вдруг одернул гимнастерку, лицо его загорелось.

- Товарищ Лазо, разрешите обратиться? Мне кажется, что руководить всей операцией должны вы. Именно вы!

Тишина. Этого никто не ждал. Губельман, дергая себя за длинный и пушистый ус, исподлобья взглянул на взволнованного Ильюхова, тот ответил ему честным и открытым взглядом.

- Видите ли... - проговорил Лазо. - Повторяю: мы прибыли в распоряжение Ревштаба.

- Я скажу больше, - настойчиво продолжал Ильюхов. - После таких ударов, как мы планируем, противник непременно примет меры. Уже сейчас замечено, что из Владивостока и Никольска-Уссурийского уходят эшелоны на Спасск, Иман и Шкотово. Мне думается, что это перегруппировка сил. Следовательно, нам предстоит сложнейшая операция. Думаю, что руководить ею должен хорошо подготовленный человек.

- Словом, - подытожил Губельман, спрыгивая с подоконника, - надо готовиться к большой войне. Я правильно вас понял?

- Так точно, - по-военному ответил Ильюхов.

Губельман, собираясь с мыслями, прошелся по крошечному пространству перед столом. Высокий артиллерист проворно подобрал ноги. Губельман подошел к Лазо, задумчиво положил ему руку на плечо. Мысли его по-прежнему витали где-то далеко.

- Тут вот еще что нужно иметь в виду, - начал он, не убирая руки с плеча Лазо, - вспомнились мне слова одного человека. Передать дословно трудно, да и незачем, но за точный смысл ручаюсь. Он сказал примерно так: «Для ведения войны по-настоящему необходим крепкий организованный тыл. Самая лучшая армия, самые преданные делу революции люди будут немедленно истреблены противником, если они не будут в достаточной степени вооружены, снабжены продовольствием, обучены».

Свесив пышные кудри, он замолчал. Слушатели ждали.

- Знаете, что это за человек? Ленин!

Как бы оттолкнувшись от плеча Лазо, старый политкаторжанин пошел к окну.

Сергей Георгиевич восхитился. Молодец Дядя Володя! По обыкновению, он заглядывал дальше всех.

Партизанские командиры, затаив дыхание, не сводили глаз с Губельмана.

- Поймите меня правильно. Одной отваги мало, очень мало.

- Мы не можем быть пушечным мясом для японцев! - воскликнул Лазо. - Мы не имеем права погибать. Мы должны победить, и только победить! Для этого нас и послала партия, для этого мы вас сегодня и собрали...

Командиры сосредоточенно слушали. Лазо согласился с предположением Ильюхова, что противник производит перегруппировку сил.

- Допустим, мы его опередим и первыми нанесем удар. А дальше? У нас нет артиллерии, мало пулеметов. У нас кустарное производство патронов. Наши партизаны раздеты и разуты. Я обратил внимание: большинство в лаптях... Если противник предпримет наступление - а он его обязательно предпримет, в этом не может быть никакого сомнения, - нам потребуется широкий маневр. А как мы сможем маневрировать без баз снабжения!

Из разрозненных отрядов следовало создать войско, быстрое, увертливое, способное внезапно нападать и быстро, не теряя боеспособности, отходить. При такой войне, когда сплошного фронта не существовало и исключалось позиционное сидение в окопах, громадное значение приобретали разведка, помощь населения, знание местности, обеспечение боеприпасами и продовольствием.

Человек в артиллерийской фуражке - как оказалось, командир одного из самых боевых отрядов, Лихоткин-Овчаренко, - рассказал, как удалось наладить кустарное производство ручных гранат. Он называл их бомбами. В пустую консервную банку закладывался динамит и горсть гвоздей или рубленой проволоки, приделывался кончик бикфордова шнура. Так же кустарно изготовлялись и патроны.

- А взрывчатка? - спросил Лазо. - Где вы берете столько взрывчатки?

- Шахтеры выручают, товарищ командующий. У нас с Тетюхинского рудника много ребят. У них это налажено. Каждый забойщик обязательно откладывает порцию для партизан,

- Динамит?

- Когда как, товарищ командующий. Когда динамит, когда пироксилин. Но все равно годится. Наши уже наловчились.

Партизаны с побережья доложили, что в последних боях удалось в полной сохранности захватить несколько рыбных и один консервный заводы. Если наладить рыбную ловлю, то консервами можно снабжать и рудники и села.

- Воевать придется, а не рыбалить, - густым голосом заметил кряжистый усач Нетров-Тетерин. - Когда это вы рыбалить-то собираетесь? На мой глаз, надо по старому правилу: налог. У нас тут не Россия, в другой деревне богатеньких чуть не половина дворов. Прокормят!

- Обиды получаются, - негромко вздохнул кто-то в самом углу.

- Закон надо принять, - предложил Петров-Тетерин. - Против закона какие могут быть обиды?

- Съезд нужен, съезд! - внезапно потребовал Губельман. - Там обсудим все. Я предлагаю так: сейчас у нас нет ничего важнее операции, о которой здесь говорил товарищ Лазо. Но потом необходимо сразу же собрать съезд.

Он добавил, что предстоящий съезд - мероприятие не менее важное, чем операция на железной дороге. Съезд закрепит все завоевания народной власти и заодно решит множество накопившихся вопросов: хозяйственных, продовольственных, финансовых.

- Самое важное: нам надо срочно поправить вашу колоссальную ошибку. Зачем вы объявили войну всем государствам-интервентам? Поймите, интервенцию проводят не народы, а заправилы-авантюристы. Нельзя путать божий дар с яичницей. Мы не воюем с народами этих стран. И никогда не станем воевать! Но мы их попросим: пусть войска их стран уйдут с вашей земли. Тут они нам должны помочь и, я думаю, помогут.

Время, необходимое для подготовки операции, должен был определить Ревштаб. Все ждали, что скажет Лазо. Он понимал нетерпение командиров, однако потребовал не менее трех недель. Отвечая на изумленный взгляд Илыохова, Сергей Георгиевич с озабоченным видом кивнул: так надо. Объяснять он ничего не стал.

Массированный удар по вражеским гарнизонам на железной дороге решили нанести в ночь на 22 июня. А дня через два, через три в деревне Сергеевне соберется первый съезд трудящихся Ольгинского уезда.

- Для чего нам три недели? Поверьте, это не так уж много. Ну, во-первых, я уже говорил о массированном ударе. Во-вторых, разведка. Надо исключить любую неожиданность. В-третьих, мы будем воевать не одни. Нас в эту ночь поддержат забастовкой не только сучанские шахтеры, но и владивостокские рабочие. Согласитесь, все это требует времени. А накопление боеприпасов? Я проверял: у бойцов сейчас в подсумках не больше двадцати патронов. А такие мелочи, как одежда, обувь? Босиком, знаете ли, не воюют! Ну и... - Сергей Георгиевич помялся, - мне в эти дни необходимо встретиться с одним человеком. Он придет издалека. Надо сделать так, чтобы его никто не видел. Ни одна живая душа! Сможем мы это обеспечить?

У Ильюхова едва не сорвался вопрос: а что за человек? Он вовремя удержал себя.

- Ночью разве... Попозднее... - неуверенно проговорил он.

Быстро глянув на Губельмана, по обыкновению теребившего свой ус, Лазо получил в ответ коротенький сосредоточенный кивок.

- Хорошо, вас все равно необходимо посвятить.

Таинственный незнакомец командовал китайским партизанским отрядом в глубоком тылу японцев. Он носил кличку Старик. Об отряде Старика Ильюхов слыхал. Китайские партизаны действовали отчаянно и дерзко, взрывая мосты и водокачки на КВЖД. За Стариком давно охотилась японская контрразведка. Благодаря мерам предосторожности командир китайских патриотов оставался неуловим. Иногда он пробирался во Владивосток, на конспиративной квартире встречался с нужными людьми и той же ночью немедленно исчезал. Старик шел на встречу во Фроловку в самое необходимое время. Китайским партизанам будет поручена «китайка», то есть КВЖД, по которой, пусть и обходным путем, японцы все же подбрасывали грузы во Владивосток. Если удастся вывести из строя и КВЖД, снабжение Владивостока будет парализовано полностью.

- Лишив японцев транспорта, мы заставим их передвигаться по нашей земле только ногами. На своих двоих! А все дороги здесь ведут их к гибели.

С тех пор как пришли владивостокские товарищи, перед Ильюховым все отчетливей вырисовывалась общая картина всенародной борьбы с ненавистными захватчиками. Горизонт как бы раздвигался, глаз видел дальше. Большевистский центр во Владивостоке смотрел па положение в Приморье гораздо шире, чем Ревштаб. «Закопались мы тут малость», - с сожалением подумал Ильюхов.

Он сказал, что следует учесть и вот что: в гарнизоне города Никольска-Уссурийского группа революционно настроенных солдат во главе с прапорщиком Чемеркиным готовит восстание. Хватит ли им трех недель? Пожалуй, хватит. Солдаты хотят перебить своих офицеров и перейти к партизанам. Такое событие в крупном городском гарнизоне сильно поддержало бы партизанскую операцию.

- Пока мы готовимся, - сказал Лазо, - следует постоянно тревожить гарнизоны. Враг не должен догадаться!

В тот же день нарочные поскакали в те партизанские отряды, откуда на совещание во Фроловку не смог пробраться ни один человек.

Ильюхов спросил, в какой из отрядов собирается выехать сам Лазо.

- К Шевченко, только к нему, - заявил Сергей Георгиевич.

Он переночевал во Фроловке, а наутро отправился за хребет. Там, в двадцати верстах от Шкотово, в небольшой деревушке Новороссии располагался отряд лихого Гавриила Шевченко.

Ночью прошел обвальный ливень. На восходе тайгу покрыл густой туман. Лошади шли трудно. Деревья, набрякшие водой, роняли частые увесистые капли. Наконец вверху зарозовело - пробилось солнце.

В середине дня издалека послышались беспорядочные выстрелы. Примерно через час раздалось чавканье лошадиных копыт, показалось трое всадников. «Неосторожно едут», - подумал Сергей Георгиевич. Он тронул лошадь и выехал из-за куста... Всадники даже не удивились. Это оказались партизанские разведчики. Они оживленно принялись рассказывать, что возле деревни Светлый яр столкнулись с разъездом американцев. Не приняв боя и отстреливаясь, противник отошел.

Появление американского разъезда в такой глуши удивило Лазо. Он даже переспросил: точно ли американцы? Разведчики обиделись. Им ли не знать! Спутать американского солдата с белогвардейцем или японцем невозможно... Сергей Георгиевич погрузился в размышления. Скорей всего перегруппировка сил, о которой говорил на совещании Ильюхов, подошла к концу, Иначе американцы не проявляли бы такой смелости. Надо же, как далеко от ближнего жилья забрался разъезд! Неужели не удастся опередить противника с ударом?

По дороге разведчики завистливо рассказывали о больших добротных палатках, в которых живут американские солдаты. Противник привык воевать с удобствами. У солдат нет недостатка пи в оружии, ни в боеприпасах, ни в продовольствии. Изредка партизанам перепадают трофеи: консервы, шоколад, сгущенное молоко, галеты.

- Правду, нет, товарищ Лазо, будто у них эти самые консервы из обезьян? Наши пробовали - не похоже.

- А вы что - обезьян тоже пробовали? - улыбнулся Лазо.

Разведчики захохотали.

- Я у нашего доктора спрашивал. Он мне то же самое сказал. Точь-в-точь!

Сергей Георгиевич удивился:

- А что, Сенкевич здесь?

- А где же ему быть? Лазаретом заправляет. Наш Гаврила его па руках носит!

Доктору Сенкевичу следовало немедленно показаться. В последнее время обострялась почечная болезнь, появились отеки. Сергей Георгиевич опасался, как бы не слечь до начала операции.

Конные разведчики со смехом рассказывали, как в соседнем отряде, в Николаевке, удалось обмануть колчаковскую охрану. Небольшой паром через речку белогвардейцы постоянно держали на своей стороне. Несколько партизан переоделись в женское платье и с корзинками в руках появились на берегу, стали махать руками. Решив ограбить женщин, солдаты погнали паром через речку. В корзинках у партизан были припрятаны гранаты. Ни один из колчаковцев не вернулся на свой берег.

Залаяли собаки, показались деревенские избы. Сергей Георгиевич обратил внимание, что их никто не окликнул, не остановил. А где же заставы? Удивительная беспечность.

Возле штабной избы первым, кого он встретил, был доктор Сенкевич. Обнялись. От доктора не укрылось, как осторожно он слезал с седла.

- Опять? Вот наказание! Но у нас теперь вполне приличный лазарет.

Сенкевич пожаловался на недостаток йода и перевязочных материалов. В городских аптеках установлен строжайший контроль за продажей бинтов и марли.

- Используем подручный материал. Достали партию мешков. Да, да, самых обыкновенных мешков. Рвем на ленты и дезинфицируем. Вместо ваты - пакля. А что делать?

«Медицина» уже готовилась к большим сражениям. Где выстрелы, там и кровь, раненые, покалеченные. Война.

Доктор спросил, как удалось перейти «нейтральную зону». После недавних ударов партизан по гарнизонам американские солдаты открывают стрельбу по любому человеку: напуганы.

В штабной избе Сергей Георгиевич застал самого Шевченко и начальника штаба отряда Мелехина. Неожиданное появление командующего изумило Шевченко. Поднявшись из-за стола, он машинально принялся приглаживать непокорные вихры.

- О! - проговорил Лазо, разглядев на столе настоящую штабную карту. - У вас пятиверстка? Давно не видел. Такие бы карты каждому отряду!

Самодовольным жестом Шевченко закрутил усы.

- На каждого не напасешься. У беляков этого добра полно. Пускай добудут!

Устало опустившись на табурет, Сергей Георгиевич потянул к себе карту. Мелехин рукавом смел крошки со стола.

- Кстати, товарищи, у вас вокруг деревни нет застав: мы никого не встретили. Это может плохо кончиться.

С выражением терпеливой муки Мелехин уставился в стол и не поднимал головы. Лицо Шевченко стало наливаться кровью.

- А вот я сейчас сам проверю! - зловеще выговорил он. - Ну, если только... - и выскочил из штаба.

- Безобразие! - стал жаловаться Мелехин. - Бьюсь, бьюсь... никакого толку. Когда-нибудь, говорю, нас сонными возьмут. «Кому мы, говорит, с тобой нужны? Пятака не стоим».

- Командный состав надежный?

- Со всячиной, если честно говорить. А тронуть никого не смей! «Я, говорит, своих орлов знаю. Не подведут».

- Анархистов много?

Мелехин расстроенно махнул рукой.

- Всяких полно. Недавно несколько человек из колчаковской милиции перебежали. Я - к Гавриле: «С этим поосторожней надо. В милицию идут по доброй воле, не по мобилизации». Слушать ничего не захотел! Чуть не в обнимку с ними. «Герои, патриоты»! А через день этих героев местные признали. Из смирновского отряда...

Внезапно Мелехин оборвал рассказ и вскинул голову. Отчетливо прогремела длинная пулеметная очередь. Стреляли, судя по всему, далеко за околицей.

- Ну вот, доигрались!

В деревне поднялась суматоха. Захлопали ружейные выстрелы, снова настойчиво и длинно прострочил пулемет. Чей-то отчаянный голос завопил: «Коня! » Отмахнулась дверь, заглянула всклокоченная голова.

- Японцы!

Бледный, натянутый как струна смотрел Мелехин на Лазо.

Наматывая на руку ремешок полевой сумки, Сергей Георгиевич поднялся.

- Распорядитесь собрать бойцов. Где командиры взводов? Без паники!

Острая пронзительная боль в спине заставила его остановиться. Он с беспокойством глянул на Мелехина: заметил? Но тот рванулся в дверь и принялся распоряжаться на дворе.

Как выяснилось, японская разведка подошла почти к самой околице. Поднялась пальба. По деревенским улицам перебегали вооруженные бойцы.

- Вон он! - закричал Мелехин, показывая рукой, - Видите? Шевченко. Командир отряда, отчаянно ругаясь, останавливал бегущих партизан. Он бежал по склону и приказывал бойцам залечь. Сергей Георгиевич понял, что Шевченко намеревается занять позицию именно на склоне сопки, поросшей лесом. «Грамотно», - одобрил оп.

Показались зеленые фигурки японских солдат. Разглядев их, Лазо удивился. Откуда здесь японцы? Не должно быть здесь японцев! Видимо, недавнее пополнение... Да, стягивают, стягивают «союзнички» свои силы. Скоро начнется... Японские солдаты наступали неохотно, часто падали на землю и вели беспорядочную пальбу.

Он нашел Шевченко в цепи залегших партизан. Мелехин, перебегая среди сосен, наклонялся к каждому бойцу и что-то втолковывал, указывал в сторону японцев. Шевченко избегал смотреть в глаза Лазо. Надо же было так опростоволоситься! Бойцов заставы он нашел в избе. Партизаны, бросив ружья как попало, сидели за столом и уплетали молоко с медом. «Перестреляю всех, как цуциков! - взревел Шевченко. - Позорить меня, сволочи! Оголодали... трах-тарарах? » Навести расправу он не успел.

Кто-то из бойцов заметил японскую разведку и выстрелил из ружья. В ответ раскатилась пулеметная очередь, которую и услышал Мелехин.

- Гавриил Матвеич, вы прекрасно выбрали позицию, - мягко картавя, похвалил Лазо.

Признательный Шевченко готов был провалиться. Он ждал справедливого разноса, однако командующий делал вид, что ничего страшного не произошло.

- Как думаете, Гавриил Матвеич, пойдут они в деревню?

- Да что они, дурные? Немного популяют и уйдут. Сейчас начнут пятиться - Подбежал Мелехин.

- Я послал ребят к реке. Если японцы полезут, их там встретят.

Самостоятельность начальника штаба не понравилась Шевченко.

- А меня ты спросил? - крикнул и тут же устыдился. - Советоваться надо, а... не так.

Никак не удавалось ему взять верный тон. Проклятая застава! Нашли же время набивать утробу. Без ножа зарезали...

Перестрелка стала затихать, японцы, получив удар, отступили туда, откуда пришли - к Шкотово.

- Митька, - распорядился Шевченко, подозвав ординарца, - с этой секунды ты мне отвечаешь за порядок. Чтоб на заставах уши торчком держали! Понял?

Появление американских разъездов, затем японцев, первые стычки с ними говорили о том, что враг стоит накануне выступления. Следовало заранее подумать об отпоре.

- Ну, курочка еще в гнезде, - небрежно отмахнулся Шевченко. - Пусть только сунутся... Так прижмем, что кисло станет!

В предстоящей операции отряду Шевченко ставилась ответственная задача: вывести из строя сооружения на станциях Романовна и Нежино. Лазо объявил, что берет па себя командование отрядом, которому предстоит совершить налет на станцию. У самолюбивого Шевченко едва не сорвалось: «А я? » Потом он рассудил, что не мешает убедиться, как молодой командующий выглядит в настоящем, трудном ночном бою!

Перед операцией Лазо должен был еще объехать партизанские отряды.

В период подготовки операции партизанские отряды, по плану Ревштаба, нанесли противнику несколько ощутимых ударов. На станции Кролевец гарнизон из канадских солдат был захвачен врасплох, в палатках, едва вырвался из окружения, потерял много оружия и боеприпасов. На станции Ипполитовна партизаны уничтожили японский гарнизон, на станции Евгеньевна сожгли мост и разрушили железнодорожное полотно, на разъезде Кнорринг взорвали путевые стрелки и два моста.

Беспрерывно тревожа вражеские гарнизоны, партизаны всячески старались скрыть подготовку к главной операции. Заодно велась и тщательная разведка укреплений и оборонительных сооружений.

Изредка появляясь во Фроловке, Сергей Лазо знакомился с обстановкой, давал указания и снова отправлялся в путь. За две недели он побывал у партизан в трех долинах. На побережье, в Петровке, ему понравился командир отряда Сосинович: грамотен, собран, требователен. Полнее открылся ему Лихоткин-Овчаренко: нигде так высоко не стояла дисциплина, как у него в отряде.

Во Фроловке, в Ревштабе, кипела напряженная работа. Каждый раз, появляясь там, Сергей Лазо раскидывал карту. Он всматривался в оборонительные рубежи, изучал расположение огневых точек и артиллерийских позиций. Николай Ильюхов докладывал, что он сам несколько раз выезжал на рекогносцировку. За оставшиеся дни партизанские разведчики досконально изучат все скрытые подходы к противнику. Ильюхов гарантировал, что удар по врагу получится сильный и внезапный.

Однажды ночью, когда Фроловка спала глубоким сном, двое связных провели к зданию штаба невысокого человека в изодранной одежде. В одном окошке теплился свет. Оставив связных на улице, человек поднялся на крыльцо и скрылся в школе. Его встретил Сергей Лазо. Он жадно всматривался в лицо ночного гостя. Да, Старик был уже немолод, за пятьдесят, тонкое интеллигентное лицо носило следы многодневной усталости. Тихим твердым голосом Старик отказался от отдыха. Через час он должен отправиться в обратный путь, чтобы в самую глухую пору миновать опаснейший участок таежного маршрута: нейтральную полосу железной дороги.

Сергей Георгиевич сам вскипятил чайник. Наблюдая, как он заваривает чай, Старик улыбнулся. Как знаток, он отхлебнул из кружки и прикрыл глаза. Разобравшись во вкусовых ощущениях, он с удовлетворением кивнул.

Как видно, отряд Старика располагал хорошо поставленной разведкой. Ночной гость сообщил Лазо о провале подпольщиков в городе Никольске-Уссурийском. Восстание в гарнизоне сорвалось в самый последний момент: выдал провокатор. Прапорщик Чемеркин, руководитель восстания, арестован и сейчас находится в контрразведке. Чудовищными пытками Чемеркина хотят заставить выдать всех своих сообщников.

Допив кружку, Старик не отказался от второй. Усталость его проходила, лицо разгладилось и посветлело.

Вдыхая ароматный пар из кружки, он задумчиво молчал.

Наконец, словно очнувшись, он посмотрел в окно. Время уже перевалило далеко за полночь.

Китайский отряд «сидел» на участке КВЖД от станции Пограничная до самого Харбина. Старик уточнил, что удар планируется нанести через несколько дней, в ночь на 22 июня, Основным оружием подрывников его отряда служат мины замедленного действия. Изобретение это старинное, немецкое, Старик уважительно отзывался о немецком инженере, придумавшем это средство. Он уверял, что немецкие мины огромной разрушительной силы, оставленные захватчиками во Франции, периодически взрывались вплоть до весны нынешнего года.

Речь Старика была скупой, но точной, он тщательно подбирал русские слова. Однако когда заговорили о боевом обеспечении, Старик разволновался и стал жаловаться на хроническую нехватку боеприпасов и обмундирования. Своей одеждой он словно демонстрировал положение бойцов его отряда. У всех одни и те же беды! Сергей Георгиевич пообещал, что съезд, который соберется в конце месяца, обязательно обсудит вопрос о помощи китайским товарищам.

Проводив ночного гостя, Сергей Георгиевич подпер рукою щеку и уставился на хилый огонек коптилки. Провал Чемеркина... Кто же проник, кто же орудует? Сомнений не оставалось: провокатор находился где-то рядом, он знает много, и враг с его помощью всякий раз наносит неожиданные, а потому болезненные удары. Вспомнился рассказ молодых ребят, Саши Фадеева и Игоря Сибирцева, о том, как им чудом удалось избежать ареста перед самым уходом сюда, в тайгу. Задержись они в квартире минут на десять, арест был бы неминуем. В контрразведке узнали, что они отправляются в партизанские районы с заданием партийного центра, несут с собой инструкции... Кто же выдает? Положение гнуснейшее: приходится подозревать чуть ли не каждого...

Этой же ночью Сергей Георгиевич написал письмо Ольге. Он советовал ей оставить Владивосток и перебраться в какую-нибудь деревню. Находиться в городе, под самым боком контрразведки, становилось опасно. Кроме того, он втайне надеялся на встречу. Ребенка, дочери Ады, родившейся недавно, он еще не видел...

Длинные бечевки свежего лыка окрашивали пальцы зеленью. Старый охотник Сима, снисходительно покуривая, наблюдал, как неумело возится Лазо, и приговаривал:

- Лапти в тайге - первое дело. Идешь, как тигра, сам себя не слышишь. Ну и ногам опять же удовольствие.

Самодельные лапти старик называл по-сибирски: «баретки в сорок четыре клетки». Помощь его Сергей Георгиевич отклонил с самого начала - хотелось сплести самому, своими руками. Сима лишь указал подходящее ореховое дерево и показал, как аккуратно драть лыко.

- Пятку-то выплетай, выплетай! - не утерпел старик и кинулся показывать. - Тяни, не бойся. Лыка, она крепкая.

Рассматривая первый лапоть, охотник долго почесывал затылок и не произнес ни слова. Зато второй он похвалил от всей души.

- Сам видишь, дело нехитрое. Теперь недели две никакого горя не будешь знать. А там - опять. Только запомни: орешину выбирай не шибко старую, но и не молодую.

Из тайги цепочкой но тропинке брели усталые разведчики. Сегодня, в последний день перед началом операции, партизаны не спускали глаз с намеченных объектов. После обеда вместе со старым охотником Сергей Георгиевич отправился к реке: своими глазами глянуть на вражескую сторону.

Лагерь партизан жил будничной жизнью. Дымили костры, варилась пища. Лазо и охотник Сима поминутно здоровались, прикасаясь к шапкам. Возле одного костра шел разговор о том, что предстояло делать сегодняшней ночью.

- Нет ничего хуже, чем рвать мосты, - признавался чернявый парень, пробуя ложной из кипевшего котелка. - Рвешь, а сам думаешь: свое добро губим. Взорвать его - минута, а ну-ка почини потом! Строить их - уметь надо. Ему бы до скончания века стоять, а рвешь. До того это не по-хозяйски, ей богу, аж заплакал бы!

Костры остались позади, охотник Сима показывал дорогу. Сергей Георгиевич с трудом поспевал за сухопарым стариком, удивительно легким на ногу. Пробравшись к берегу, он долго рассматривал американский лагерь. Поместительные палатки окружали окопы полного профиля. Для пулеметов и орудий оборудованы специальные укрытия. В стороне от солдатских палаток белели длинные строения. Там помещались вещевые и продовольственные склады.

По дорожке вдоль палаток мерно расхаживал часовой с карабином. Лазо дождался смены караула и отправился обратно в лагерь.

От Ильюхова прискакал нарочный. В коротенькой записке Ильюхов сообщал, что с наступлением темноты партизанские отряды выступают на исходные позиции.

Долго горел и никак не мог погаснуть пышный летний закат. Монотонно журчала быстрая речка. Небо постепенно бледнело и становилось выше. В прохладном вечернем воздухе засновали бесшумные летучие мыши.

На крыльце школы сидели двое почтенных партизан.

- Живут, понимаешь, эти самые элементы по городам, в енотовых шубах, бородки козликом...

Возле пылавшего костра раздавались взрывы хохота. Слышался тенорок нарочного, прискакавшего от Ильюхова.

Не обращая внимания на молодежь, старый охотник Сима пристроился поближе к огню и придирчиво проверял свою берданку, перебирал патроны. Несколько штук оп заново перезарядил. К ночному бою старик готовился, словно к большой и опасной охоте.

В полночь раздалась команда потушить костры. Сергей Лазо двигался с передовым дозором. Вышли к реке. Разговоры и курение были запрещены. До противника оставалось метров триста.

Медленно тянулись минуты ожидания. Внезапно командующий замер: он учуял табачный дым.

- Кто там курит, черт возьми? Безобразие! Курил верзила Митька.

- Да я незаметненько, в рукав... Никакого, понимаешь, терпежу!

- Сдай оружие! - свистящим шепотом приказал Мелехин. - Ну, быстро. Я кому говорю? Распустились... И - марш назад. Чтоб я тебя больше не видел. Потом разберемся.

- Ну, ну, ты не шибко-то... - заартачился Митька. - Ты тут не самый главный.

Мелехин взвел курок.

- Я кому сказал?!

Наконец справа послышалась беспорядочная пальба. Небольшая группа партизан начала отвлекающий бой. Этот бой по плану должен был убедить противника, что партизаны намерены занять Зыбунные копи и продвинуться дальше на Шкотово.

Шумливая речка неслась по камням, скрадывая шум переправы. На вражеском берегу Лазо распорядился залечь, а сам с несколькими разведчиками пополз вперед. Впереди забелели громадные палатки. Где же часовой? Заломило от напряжения глаза. А, вот он... Лазо молча тронул разведчика, и тот, бесшумно извиваясь, исчез в кромешной тьме.

По вершинам деревьев пролетел ветер, дружный шум листвы заставил часового остановиться и задрать голову.

Внезапно силуэт солдата с карабином на плече исчез. Сергей Георгиевич от неожиданности вздрогнул. Ни шороха, ни вскрика, - стоял человек и вдруг не стало его. Теперь не медлить!

Вскочив на ноги, Лазо поднял руку с револьвером.

- За мной, товарищи!

Ночь огласилась выстрелами, разрывами гранат. Из палаток выскакивали раздетые солдаты. Старый охотник Сима не торопясь выбрал цель, его берданка бухала отрывисто и гулко. Сергей Лазо в упор свалил американского офицера, что-то яростно кричавшего своим солдатам.

Короткий ночной бой как будто подходил к концу, когда из темноты по партизанам уверенно застучал пулемет. Лазо почувствовал невольное замешательство нападавших. Рядом с ним на землю брякнулся Мелехин и длинно выругался.

- Нет, это надо же! Смотрели, смотрели, а не заметили. Вон там за кустиками еще две палатки. Оттуда и поливают.

Пули зло секли листву над головами, сочно впивались в мякоть деревьев. Стрелял человек опытный, он бил беспрерывными очередями, заставляя нападавших вжиматься в землю и не поднимать головы, в то время как свои понемногу осматривались и обретали уверенность. Терялся порыв, уходило время. Сейчас все решали мгновения. Только бы бойцами не овладела паника!

И Сергей Георгиевич вдруг ощутил во всем теле поразительную легкость. Так с ним было два раза в жизни: в Иркутске во время боя с юнкерами и когда брали Оловянную.

- Вперед... броском! Не ложиться!

Споткнувшись, Лазо упал, но тотчас же вскочил и увидел перед собой огненную пульсирующую точку. Вот он где! Как же он днем не разглядел этих проклятых палаток?

Два огненных всплеска - кто-то на бегу кинул гранаты - оборвали пулеметную очередь. Коротко и мстительно застучали партизанские выстрелы. С последним очагом сопротивления было покончено.

Помахивая испачканным в грязи револьвером, Лазо направился на станцию. После леса здесь показалось просторно и светло. На востоке уже рассасывалась тьма, близился рассвет. Шлепая по маслянистым лужам, бегали подрывники. Торопясь управиться до света, они закладывали фугасы под выходные стрелки, под водокачку и водонапорную башню.

Потянулись в лес подводы с захваченными трофеями. На последней телеге везли охотника Симу. Старика скосила последняя пулеметная очередь.

Тяжко ахнул плотный взрыв, в небо взметнулся смерчь огня и битых кирпичей. От водонапорной башни осталась только круговина пепелища. Мелехин, бегая по станции, поторапливал подрывников. По земле, шипя злым нетерпеливым огоньком, извивался длинный бикфордов шнур. Мелехин и подрывники кинулись наутек. Светящийся огонек скрылся под водокачкой, тотчас здание словно вспухло и развалилось на глазах.

Вся операция, заметил Сергей Георгиевич, заняла не больше трех часов.

В деревне, куда вернулись партизаны, царило оживление. Штаб светился всеми окнами. Там грохотал ликующий голос возбужденного боем Шевченко.

Ночной бой, на взгляд Лазо, прошел успешно. Удалось сделать все, что было намечено. «Почти все», - поправился он, вспомнив о двух палатках за кустами. Если бы не эта оплошность, отряд не понес бы ни одной потери.

Шевченко вел себя со сдержанным достоинством. Ему уже сказали, что в критическую минуту боя командующий сам пошел на пулемет. В глазах Шевченко это было высшей аттестацией.

- И все-таки самое трудное у нас впереди, - подвел итог Лазо, вызвав изумление Шевченко. - Я сейчас поясню... Мы не можем закрепить успех, потому что не имеем сил. Если бы мы могли развить наступление, заставив противника отступать! К сожалению, приходится признать, что противник повсюду сохранил ключевые позиции. Нет никакого сомнения, что он примется немедленно очищать свой тыл. Следовательно, наступление последует в самые ближайшие дни. Нам нужно торопиться, чтобы успеть провести съезд...

В тот же день, ближе к вечеру, он выехал в Казанку. Туда, как передал последний нарочный от Ильюхова, перебрался из Фроловки весь Ревштаб. Лазо ехал всю ночь, рано утром, до смерти усталый, был на месте.

Ночная операция парализовала всю железную дорогу от Сучанских копей до Озерных ключей. Серьезного сопротивления противник нигде не оказал. На станциях Фанза и Кангауз удалось захватить и взорвать подъемники. Мощные фугасы превратили машинные отделения в груду искореженного металла. Теперь Владивосток на долгое время лишился местного угля.

Из владивостокских газет партизаны узнали о диверсиях на КВЖД. Это действовал, в соответствии с планом Ревштаба, отряд китайских партизан под командованием Старика.

Выбирая Сергеевну для проведения съезда, Лазо брал в расчет неминуемое наступление противника. Казанка может слишком быстро оказаться в зоне боев.

По сведениям, которыми располагал Ревштаб, командование интервентов усилило гарнизоны на станциях, в бухте Находка бросила якорь целая эскадра боевых кораблей, для инспекции воинских частей приезжали высшие офицеры. Как ожидалось, враг готов начать наступление на широком фронте от Тетюхе до Имана. Закрыть такую брешь у партизан явно не хватит сил. Оставалось одно: искусно маневрировать, всячески избегать открытого боя.

Последним приказом Ревштаба все силы партизан стягивались в Сучанский район. Каждый отряд получил задание сдерживать наступление интервентов до тех пор, пока не закончит работу Ольгинский съезд трудящихся. Проведение съезда Ревштаб рассматривал как самую важную боевую задачу.

С открытием съезда замешкались на два дня. Лишь к 27 июня собрались все делегаты. Они пробрались в Сергеевну из самых глухих таежных районов, даже из волостей, занятых врагом.

На окраине деревни сколотили длинные лавки, для президиума притащили два стола.

Председательствовал на съезде Губельман. Секретарем выбрали Сашу Фадеева. Плечистый, рослый, с роскошным чубом и пушистыми усами, Губельман, открывая съезд, волновался. Перед ним сидели люди, увешанные оружием. Многие из них, чтобы попасть в Сергеевку, прошли по тайге сотни верст. Они собирались строить советскую государственность на отвоеванной у врага территории. Однако вокруг, на расстоянии дневного перехода, изготовились для броска огромнейшие силы интервентов. Поневоле приходилось торопиться, решать только самое необходимое, самое важное.

Почетным председателем съезда Губельман предложил выбрать Владимира Ильича Ленина. Зажав винтовки в коленях, делегаты высвободили руки - затрещали жесткие аплодисменты заскорузлых мозолистых рук. Саша Фадеев насмешливо покосился на недовольную физиономию представителя эсеров. Только что Саша был свидетелем короткого разговора Лазо с Губельманом. Они решили, что слова эсеру предоставлять не стоит, - некогда. И без того приходилось экономить каждую минуту.

Быстро договорились о том, чтобы покончить с многолетней дискриминацией корейцев. На всей территории Ольгинского уезда корейцы объявлялись полноправными гражданами Советской республики. В будущем исполкоме Совета им предназначалось несколько мест. Увлеченно, совсем забыв о постоянно грозящей опасности вражеского наступления, занялись хозяйственным устройством. Надо было установить твердые цены на продукты, принять закон о борьбе с опиокурением, назначить пенсии инвалидам и детям-сиротам. И в это время поступило сообщение: началось! Делегаты возбужденно вскочили на ноги. Губельман поднялся во весь рост и вскинул руку:

- Спокойно. Съезд продолжает работу!

Сергей Георгиевич выбрался из-за стола и потребовал карту. Судя по первым сведениям, враг действовал по тщательно разработанному плану. Ранним утром в наступление пошли американские части. Они двигались на Казанку двумя колоннами: через хутор Буланов и по дороге на деревню Нововеселую. Лазо сразу увидел серьезную угрозу правому флангу партизан. Он приказал выдвинуть к хутору наиболее боеспособную роту под командованием Владивостокова, придав ей конную группу.

Нарочные прибывали один за другим. В бухте Находка высадился крупный японский десант. С боем заняв Владимиро-Александровское, японцы двинулись на Перетяно и Унаши. Соединенными силами интервенты наступали от Кангауза. Партизанские отряды начали с боями отходить.

Сводная рота Владивостокова завязала ожесточенное сражение. Сам Владивостоков получил ранение, однако остался в строю. За его спиной была Казанка. Встретив сопротивление, американские солдаты залегли у самого хутора Буланова. Первый натиск врага был отражен, съезд мог продолжать свою работу.

Делегаты обсуждали денежный вопрос: предполагалось выпустить в уезде боны. О настоящих деньгах давно уже забыли, их никто не принимал.

- Про хлеб и рыбу! - крикнул кто-то из делегатов. Лазо и Губельман сблизили головы. Как ни подпирало время, а этот вопрос нельзя было комкать. Население уезда делилось на рыбаков и хлебопашцев. Но если крестьяне могли обходиться без рыбы, то рыбакам без хлеба не обойтись. При ничтожной цене на рыбу цены на хлеб в уезде держались непомерно высокие.

Представитель эсеров, проворный, юркий, о чем-то горячо нашептывал соседям. Работа съезда вдруг застопорилась, разбушевались страсти. О снижении цен на хлеб крестьяне не хотели и слышать. Губельман выразительно вытянул за цепочку карманные часы. Драгоценное время уходило на бесполезные пререкания.

Топот копыт заставил делегатов оглянуться на дорогу. Подскакавший всадник, соскочив с седла, стал поспешно пробираться к столу президиума. Установилась тревожная тишина. И словно подтверждая догадки делегатов, издалека донесся гул орудийного выстрела. Для опытного уха эта грозная музыка сказала многое.

Забыв об обязанностях секретаря, Саша Фадеев вскочил и гневно выкинул руку в сторону тех, кто горланил о ценах на хлеб.

- Кулаки! Только себя соблюдаете, а остальные, по-вашему, хоть пропади... Вы всю революцию за горло держите! Хватит болтовни, предлагаю голосовать...

Со своего места Сергей Лазо укоризненно посмотрел на Сашу и еле заметно покачал головой. Лицо паренька вспыхнуло огнем. Неужели он что-то не так сказал?

Прискакавший всадник пробрался к Губельману и протянул ему записку. Тот развернул листок, глянул и тут же передал его Лазо. Читая, Сергеи Георгиевич допустил невольный жест: удрученно запустил пальцы в волосы и так замер. Среди делегатов прекратилось всякое шевеление. Записку прислал Ильюхов. Бой шел уже в самой Казанке. Американские солдаты поджигали крестьянские дома и расстреливали уцелевших жителей. Ильюхов предупреждал, что намерен отходить на Фроловку, однако боится за свои фланги.

«Надо сворачиваться», - подумал Лазо.

Что же еще оставалось решить на съезде? Установили цены какие наметили. Остались: военный вопрос, выборы исполкома и декларация консульскому корпусу во Владивостоке.

На обороте ильюховского листка Лазо, разрывая карандашом бумагу, быстро написал: «Прошу продержаться еще часок». Верховой, пряча записку за пазуху, побежал к коню.

ИЗ ДЕКЛАРАЦИЙ КОНСУЛЬСКОМУ КОРПУСУ

«... До тех пор, пока вы находитесь на нашей территории, пока вы поддерживаете врагов, мы будем вести борьбу до последней капли крови».

ИЗ РЕЗОЛЮЦИИ СЪЕЗДА

Всероссийское правительство (омское) считать врагом народа и беспощадно бороться с ним. Единственной властью в России признать Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов и Совет Народных Комиссаров - власть, служащую интересам трудящихся всего мира и находящуюся в Москве.

Когда начались выборы исполкома, Сергей Лазо покинул съезд и поскакал в Казанку.

Война, думал он, состоит из неожиданностей. Готовясь к операции, он ждал контрнаступления и собирался остановить противника между деревнями Хмельницкая и Бровничи, Однако врагу удалось на первых порах приблизиться к месту проведения съезда. И очень, кстати, досадно, что впросак попал Шевченко, готовивший засаду в самом узком месте единственной дороги. Словно издеваясь над бесхитростным замыслом Шевченко, противник лишь обозначил движение по дороге, а главными силами обошел позицию партизан горами. И весь план обороны смешался. Ах, Шевченко, Шевченко! Никогда нельзя считать противника глупей себя. Засада в «Дарданеллах» - слишком уж примитивный прием. Не удалась она светлоярцам, и они горько расплатились за это, не попался на эту уловку враг и теперь... Предстояло отступление, причем тяжелое. Противник планомерно занимает подтаежные деревни, оттесняя партизан в тайгу. А там не только дорог, там пешеходных троп не существовало никогда. А у партизан обозы, с мест снимутся жители со всем скарбом...

Приближаясь к Казанке, Сергей Георгиевич услышал звуки близкого боя. Оправдались его самые тревожные предчувствия: партизаны оставили не только Казанку, но и Фроловку. Над покинутыми деревнями стояла туча дыма. Ильюхов, встретив командующего, приказал увести лошадь и стал докладывать обстановку. После плотного артиллерийского огня Казанка запылала, как огромный костер. Женщины подхватывали ребятишек и убегали в лес. Американские солдаты, озлобленные потерями, ворвались в чадящие развалины деревни. Навстречу им, спотыкаясь о головешки, брел слепой старик, босиком, в распущенной рубахе. Из всего населения Казанки он остался один, остальные отступили с партизанами. Кто-то из солдат сбил старика прикладом, затем его поволокли к офицеру на расправу. Пленный недоуменно слышал диковинную речь солдат, приехавших в его края из-за океана. Раздраженно дрыгая коленкой, офицер брезгливо оглядел неопрятного туземца и приказал его повесить.

Партизаны, отступив от Фроловки на четыре километра, заняли позицию вдоль берега реки Сучан. Ильюхов уверял, что здесь можно остановить противника. Ничего не отвечая, Сергей Георгиевич наблюдал за боем. Он без бинокля, невооруженным глазом увидел в неприятельской цепи солдат в зеленой форме с белыми ремнями. Сомнений быть не могло: японцы. Они вовремя пришли па помощь своим союзникам, американцам.

О длительном сопротивлении, конечно, не могло быть речи. Это счастье, что Ильюхов не позволил противнику совершить обход и отрезать партизан от леса. Полного окружения не вышло. Отряды могут выйти из боя, отступить, оторваться. Тайга спасет, тайга укроет... Однако какое-то время еще оставалось, и Сергей Лазо распорядился созвать командиров на совещание.

В крохотной корейской фанзе собрались командиры отрядов и члены недавно избранного исполкома Совета. Обстановка безвыходная. В районе Ольги и Тетюхе высадился сильный японский десант и занял все побережье. Под Иманом и Спасском партизаны были оттеснены в тайгу. В тяжелом положении оказался отряд Певзнера. С большим трудом ему удалось вырваться из окружения.

В темной тесной фанзе стоял устойчивый запах чеснока. Горела плошка с жиром. И не глядя на карту, Сергей Лазо знал, что единственный путь для отступления лежал через труднопроходимую тайгу к перевалам Сихотэ-Алиньского хребта. Последним населенным пунктом на еле заметной тропе будет крохотная деревушка Молчановка. Хорошо, что стояло лето и люди могут ночевать под открытым небом. Но провиант! Но боеприпасы!

- Прошу помнить об одном, - чеканным голосом выговаривал Лазо, - отступление - это не разгром. Война есть война, и без отступлений не обойтись. Мы сейчас вынуждены отступить, потому что противник лучше нас вооружен и имеет численное преимущество. Но наша беда еще и в том, что мы слишком переоценили свои силы и совершенно не подготовились к такой военной необходимости, как отступление...

Снаружи треснул револьверный выстрел. Сергей Георгиевич замолк, все повернули головы и прислушались. Наклонив в низких дверях голову, в фанзу вошел председатель ревтрибунала Глубоков. Лицо его исказила судорога, в руке он держал наган.

- Мне пришлось сейчас пристрелить паникера. Негодяй! Распустил язык, болтал черт знает что... Предлагаю немедленно принять решение: трусы и паникеры приравниваются к предателям.

Он увидел, что помешал. С глубоким вздохом вернул самообладание и, пробормотав извинение, сел, сжал виски. Прошла тягостная минута.

- Наша задача, - стал продолжать Лазо, - остается прежней; помогать Красной Армии. Она уже близко. Вместе мы непременно победим. А сейчас приказываю начать отход. Первыми уходят раненые и больные. Я отхожу с арьергардом...

Несколько дней к Молчановке стягивались остатки уцелевших отрядов. В узкой лесистой пади скопилось около двух тысяч человек. Два десятка крестьянских избушек не могли ни вместить, ни накормить такую прорву народа. Продовольствия у партизан осталось всего па три дня. Возле костров в открытую раздавались голоса, что незачем было браться за оружие. А интервенты продолжали планомерное окружение, заняв Сергеевку, Короленку, Монакино. Надо было спешно искать выход из положения.

Властью командующего Сергей Лазо распорядился распылить отряды и выбираться из «молчановского тупика». В создавшейся обстановке самым важным было сохранить силы для будущих боев. Отряд Петрова-Тетерина обоснуется в районе Анучино, Мелехину с группой партизан предстояло действовать в Иманекой долине, Николай Ильюхов будет возглавлять борьбу в своем Сучанском районе.

Прощаясь с товарищами, Сергей Лазо с трудом держался па ногах. Сказалось чудовищное напряжение последних дней. Не проходила боль в спине, на ногах на месте отеков появились зловещие раны. Когда из молчановской пади ушел последний партизан, Сергей Георгиевич собрал свой старый таежный мешок, вырезал палку и побрел в верховья реки Сучан, там, в непроходимой глухомани, вдали от человеческого жилья, доктор Сенкевич раскинул партизанский лазарет.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒