Игры с сакральным

А. В. Захаров

Игры с сакральным

(Размышления о книге: Ж. Бодрияр. Соблазн / Пер. с фр. А. Гараджи. — М.: Изд-во Ad Marginem, 2000)1

Работа Ж. Бодрияра посвящена тому, что, с общепринятой точки зрения, принадлежит к сфере иррационального. В ней идет речь о вере в чудеса и нетрадиционной религиозности, о своеобразном “возрождении” магических практик в социальной жизни, о тяге массового повседневного сознания к “сакральному”2.

Автор полагает, что все эти явления не случайны и за ними скрывается некоторая “стратегия соблазна”. По мнению Бодрияра, мир игры и магических “вызовов судьбе”, занимающий периферийное место в культуре новоевропейского “экономического” человека, на самом деле — более древний, могущественный и желанный, чем мир калькулируемых ценностей, “объективных” законов и “правовых” общественный институтов. Второй (неигровой) мир — лишь часть первого, его более узкое и ограниченное воплощение. В играх, а точнее в любви к игре, ритуалу, церемонии, вообще, — к действиям с конвенциональными знаковыми системами заключается огромная притягательная сила, которая игнорируется или тщательно скрывается новоевропейским дискурсом.

“Arrange me into disorder! ” Seduce me! ” “Let me seduce your! ” — “Хочу, чтобы было интересно! " " Сделай со мной что-нибудь! ” " Давай развлечемся! " Так проговаривается сам наш язык, когда уже нечего сказать. Созерцая нескончаемые ток-шоу на телевидении, или слушая передачи коммерческих радиостанций, невольно ловишь себя на мысли, что в них нет никакого содержания, кроме стремления играть, желания “просто говорить” и слышать звуки живой человеческой речи, попытки создать иллюзию диалога, иными словами — различными средствами имитировать событийность культурной жизни там, где никаких значимых “событий”, в принципе, быть не может. Важно каким угодно способом “удержать” аудиторию, заполнить несущееся неровным аллюром время, чтобы избежать ситуации “молчания”, ибо фигура молчания в современном масскульте крайне опасна и нежелательна. Молчание напоминает о “серьезном”, а, следовательно, об эфемерности тех ценностей, которые транслирует популярная культура, о бессмысленности всей стратегии обольщения!

Чем более нейтральными и отвлеченными являются знаки и символы, тем легче их “совратить”, то есть отвратить от их собственных объектов-референтов (“истинных”, фиксированных значений), и тем легче они “совращают” нас, включая в область действия мифосознания. Эта область предстает как точка вечного возврата, где застывают время и пространство, где нет различия между сущностью и видимостью, глубиной и поверхностью, где имеет значение только сам образ или его отражение. Это — привилегированная область игры, вызова, соблазна, обольщения. Здесь возможна свобода, немыслимая в мире “объективных” законов, потому что любое событие тут считается обратимым (“reversible”), в одну и ту же реку можно входить бесчисленное количество раз. Но эта же область крайне жестока, ибо она не приемлет математически или социологически оправданной “случайности”, в ней все повинуется “логике чудесного”3, от которой нельзя уклониться — року, судьбе, дуэльному вызову, азарту игры. Игра не дает никаких гарантий и требует только одного — постоянного возобновления. Соблазнитель выступает одновременно и как соблазняемый, как тот, кто подвергается искушению. Нейтральность знаков и конвенциональный характер правил игры побуждают вкладывать в них смысл извне, наделяя объекты игры и ритуала качествами, которыми они сами по себе не обладают, то есть, в конечном счете, проектировать на поверхность " игровой поля" привлекательный или пугающий “я-образ”, от которого сам автор (прообраз) попадает в гипнотическую зависимость.

Так создаются симулякры — искусственные отражения, которые кажутся более “реальными”, чем оригиналы. Именно они очаровывают (соблазняют) в игре — любовной, спортивной, биржевой, военной, дипломатической — и ведут в нарциссическую ловушку, отвращая игрока от болезненного, но необходимого контакта с “не-я”, с миром “других”. Игра с симулякрами выматывает силы, притупляет вкус к жизни. Давая играющим временное наслаждение — эстетическое, имморалистское по сути, ибо оно связано с отрицанием принципов необратимости, детерминизма, законности, социальной нормы — эта игра всегда имеет привкус смерти, действительной или символической. Обольщение выступает как форма жертвенного обмена. Это — не эквивалентное отношение, а “ставка”, в которой можно выиграть или проиграть все. “Кто не рискует, с тем не играют! ”

Рассматривая вопрос о возможности “борьбы” с обольщением, Бодрияр, в принципе, отвечает на него отрицательно. Его концепция игры, в основных чертах, воспроизводит те же выводы, которые до него сделали Ф. Шиллер, Й. Хейзинга, Х. -Г. Гадамер, Х. Ортега-и-Гассет, Ж. Делез, М. М. Бахтин. “Не мы выбираем игры — игры выбирают нас! ” Как и Хейзинга, Бодрияр сожалеет, что современная западная цивилизация профанирует принцип игры, обедняет игровой аспект культуры, что она слишком вяло реагирует на стратегии соблазна и вызова, которыми более искусно владеют “внутренние номады” (западные маргиналы) и развивающийся “третий” мир. Бытие современного цивилизованного человека слишком тонко организовано и слишком ценно, чтобы поминутно ставить его на кон.

Среди различных дискурсов, которые пытаются противостоять стратегии соблазна, Бодрияр выделяет клерикализм, фрейдизм и марксизм. Что касается религии, то тут, по его мнению, все ясно: образ (но не идея! ) Бога и есть главный соблазн. К психоанализу, в особенности к его лакановской версии, автор относится иронически. По мнению Бодрияра, психоанализ в его современном виде сам является жертвой соблазна. Он очарован демоном “бессознательного”, которого сам же выпустил на волю. В самом деле, какими жалкими кажутся все эти “либидинозные стремления”, принципы “реальности” и “удовольствия”, по сравнению с тысячелетней магической практикой, которая не прерывается и сегодня. Фрейд хотел расколдовать западного обывателя, но на самом деле заморочил его еще больше на психоаналитической кушетке. Вместо полного красок, захватывающего мира священных игр и волшебства, он предложил человечеству астеничный мирок домашних духов (“эдипов треугольник”). К. Маркс тоже, как и всякий революционер, мечтал освободить людей от опасных “иллюзий” (соблазнов), но оказался плененным идеей “пролетариата”. Тут, как мне кажется, автор не совсем прав: у Маркса можно помимо этого найти немало глубоких замечаний о “превращенных формах” и фетишистском сознании, сходных по духу с идеями Бодрияра4. Без Маркса не могло бы быть и бодрияровского “обольщения”, его политической экономии знака.

В общем, заключает Бодрияр, вопреки всем отрезвляющим революциям XX века, европейское общество не смогло избавиться от ностальгии по игре, мистицизму, мифотворчеству. Стратегия соблазна хотя и не объявляется открыто, активно используется сегодня, особенно маргинальными группами, вся сила которых — в их видимой “слабости”, непоследовательности, отсутствии ясно артикулированных целей и претензий на власть. Не случайно поэтому, что разбор проблемы в книге начинается с описания любовной игры, которая традиционно считается прерогативой женской (“слабой”) половины человечества. Далее Бодрияр рассматривает проблему на более общем фоне, связывая ее с оригинальной концепцией символического интеракционизма.

Многое из того, что автор пишет о стратегии обольщения, кажется давно знакомым, где-то уже прочитанным, ну, например, в “Трактате о Любви” Стендаля или в романах Достоевского. Кстати, Бодрияр довольно много цитирует из “Дневника соблазнителя” С. Кьеркегора. Однако, в действительности, речь тут идет совсем о другом. Два существенных акцента придают его рассуждениям элемент новизны, создавая у читателя специфическое ощущение интеллектуальной интриги, а также связанное с ним чувство “наслаждения”от текста — это: во-первых, акцент на обоюдном, двустороннем характере отношений соблазнитель(ница) /соблазняем(ый, ая, ые) и, во-вторых, акцент на недооцениваемой большинством современных авторов, но, по-видимому, принципиальной важной для всей стратегии обольщения роли внешнего образа и игры отражений, которые являются наблюдателю как бы на поверхности сознания. Отсюда, например, такие двусмысленные названия глав книги, как “Superficial abysses” (“Бездна поверхности”, или “Поверхностная бездна”), “I’ll be your mirror” (" Я буду твоим зеркалом" ) и т. п.

В сущности, Бодрияр дематериализует, демистифицирует и вместе с тем депсихологизирует Эрос, возвращаясь к такому его пониманию, какое было присуще античной эстетике. С этой точки зрения, его концепция — “неклассическая”. Можно было бы сказать, что Бодрияр, как и М. Фуко, берет классическую фрейдовскую концепцию эротики и показывает, что сексуальность в ней, на самом деле, играет подчиненную роль. Потребность в самовыражении посредством “другого” и самолюбовании сильнее, “первичнее” либидо, и она лишь использует символы телесности (сексуальности) как специфические средства реализации. Секрет силы обольщения — не в скрытых психо-биологических энергиях (З. Фрейд), не в диалектике Господина/Раба (Ж. -П. Сартр) и не в настоятельности желания, а в интенсивности эстетических переживаний вызова, игры, агонистики, энигмы, священной жертвы и инициации.

Понимаемый таким образом " соблазн" сегодня не снимается с повестки дня, считает автор, а становится более утонченным, что выражается в тотальной эротизации всей постмодернистской культуры (“soft seduction”). Стратегия “мягкого соблазна”, о которой говорит Бодрияр, связана с функционированием масс-медиа, дающими возможность бесконечного репродуцирования моделей и образцов без обращения к оригиналам. В сетях массовой коммуникации действуют не наделенные волей и телесностью субъекты, а их эфемерные заменители — компьютерные модели, клоны, дубликаты, распознаваемые только по их обезличенным кодам. Забавно, что выбранный автором термин “soft seduction” перекликается с терминами “soft-were” (программное обеспечение), “soft technologies” (мягкие технологии). Бодрияр много пишет о современной биоэлектронике, генной инженерии, чтобы сделать понятной свою главную мысль: старые формы дискурса и идентификации, в эпоху масс-медиа не действуют, они являются лишь симулякрами, скрывающими отсутствие каких-либо референций и “теплых” (эмоциональных) человеческих отношений. Каждый, садясь за пульт компьютера или включая телевизор, сам для себя становится и Богом, и Героем, и Гомером — соблазнителем и соблазненным. Тождественное сливается с Подобным, не нуждаясь в образ Другого. Нарциссизм культуры достигает крайней степени — всеобщей театрализации и сенсорной наркотизации, которую автор сравнивает с “холокастом” (Аушвицем).

Бодрияр ссылается на идеи В. Беньямина о массовой культуре, в частности на его положение об утрате объектами искусства специфической “ауры” уникальности в условиях массового механического репродуцирования. Наше время, подчеркивает автор, ушло в этом направлении намного дальше. Он сравнивает артефакты, создававшиеся в начале XX столетия, с механическими протезами, а нынешние — с биогенетическими (цифровыми). Для пользования протезами первого вида требовался какой-то минимум фантазии, сериальное уподобление, элементарное техническое знание. Современные артефакты, или симулякры, содержат в себе в свернутом виде всю программу возможных действий с ними. В то же время они создают полную иллюзию приватности и свободы выбора, поражая всякую способность воображения. (Действительно, что такое “Windows” в котором[ой, ых] сейчас набирается этот текст? И что я могу сделать с этим текстом потом? Наверное, все что угодно, я сам, толком, не знаю. Я просто наслаждаюсь игрой со знаками, и мне хочется писать еще и еще. ) В общем, современная электронная культура дает человеку больше того, что он просит, больше чем он в состоянии понять и усвоить, и это избыток знаково-символических форм должен быть каким-то способом употреблен.

Ситуация могла бы ощущаться как катастрофа, если бы стратегия тотального соблазна, о которой пишет Бодрияр, не была “мягкой”, обволакивающей стратегией, т. е. такой, которая касается лишь поверхности нашего бытия. Люди верят и одновременно не верят СМК, они относятся к ним, как к игре, где не делается ставок. Бодрияр называет это " холодным", или " наркотическим", соблазном (“cold seduction”, “ludic seduction”). Таким же образом массовая публика относится к современной рекламе, политике, сексу и эротике, биржевой конкуренции, войне и смерти. Возможно, что и нынешняя “религиозность”, особенно в ее утрированных культовых и фетишистских формах, никак не связана с Верой в подлинном смысле этого слова. И нет в ней ни Откровения, ни духовного очищения, ни трансцендирования к Абсолюту, ни Долга и Любви. В самом деле, какому типу религиозного сознания соответствует проповедь по автомобильному радиоприемнику или исповедь в Интернет? Можно было бы говорить о “гражданской религии” в духе робеспьеровского культа “Высшего существа”, но как раз этого массовый обыватель и избегает всеми силами. Он, вообще ни во что не хочет вкладываться всеми силами своей души и ни от чего (ни от кого) не хочет зависеть. По-видимому, для многих миллионов людей сегодня религиозность выступает как осознанная или бессознательная форма социальной игры с сакральным, которая укладывается в рамки описанной Ж. Бодрияром “стратегии обольщения”, “стратегии соблазна”.

В современном обществе социальные отношения становятся все более формальными и сегментарными, достигая столь высокого уровня квантификации, что они уже могут измеряться в байтах и килобайтах. Общение давно превратилось в “коммуникацию”, а от последней остается лишь чистая возможность, или “форма” самой коммуникации (то есть обольщение). “Включи телевизор! ” — “Выключи телевизор! ” — “Я хочу другую программу! ” — “Пойдем в дискотеку! ” — “Попробуй меня соблазнить! ” – “Кофе? Чай? Потанцуем?.. ”. Стратегия соблазна становится утонченной и хитроумной, как во времена иезуитов, пытавшихся заманить народ в церкви с помощью индульгенций и барокко. Порнография соблазняет мужчин, а реклама — женщин, преподаватели соблазняют учащихся видимостью знания, а учащиеся преподавателей —видимостью интереса к науке, политики соблазняют электорат, социологи — респондентов. Однако все это является лишь симуляцией подлинного соблазна, ибо настоящей страстной любви к риску, року, фортуне, к тому, что заставляло бы сердце трепетать в предчувствии вызова судьбы, во всем этом очень мало. Достаточно, например, сравнить — “Все, что нам гибелью грозит, для сердца нашего таит... ” — у А. Пушкина и иронический " ответ" У. Эко: “Не дай вам Бог жить в интересную эпоху”). Если все сущее можно воспроизвести, продублировать с помощью электроники, в том числе биогенетический код, о каком страхе смерти, или Эдипе можно говорить? Нарциссические грезы аудитории СМК в какой-то мере заменяют утраченный миф о бессмертии.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Предлагаемый вашему вниманию текст был написан в 1995 году, когда еще не было русского перевода книги Ж. Бодрияра. Мне пришлось пользоваться английским изданием: Baudrillard Jean. Seduction. — New York: St. Martin's Press, 1990. Этим объясняются многочисленные вставки на английском языке. Кроме того, мне хотелось в полной мере насладиться самому и передать читателям очарование авторской манерой игры со словами, что на русском языке передать затруднительно.

Теперь в издательстве Ad Marginem выпущен превосходный перевод книги " Соблазн", сделанный Алексеем Гараджой. (Электронный ресурс: http: //www. auditorium. ru/books/2278/hrest/soblazn. pdf). Напечатано много рецензий, комментариев. Книгу включают в учебные программы по социологии и культурологии. Стоило ли публиковать здесь, на этом сайте мой (теперь уже слегка устаревший) текст? Я полагаю, это нужно было сделать потому, что данный реферат, или эссе, позволяет лучше понять три очень важных аспекта теоретического курса социологии культуры, который я уже не первый год читаю для студентов РГГУ: 1) роль игровых практик в социальной жизни; 2) взаимосвязь традиционной и современной культуры; 3) особенности социальных коммуникаций в постиндустриальном, постмодернистском обществе. [Вернуться]

2 См. также другие работы, посвященные “ренессансу” мистицизма в новейшую эпоху: Мафессоли М. Околдованность мира или божественное социальное // Социо-логос. Общество и сферы смысла. - М.: Прогресс, 1991; Барт Р. Миф сегодня // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. — М.: Изд. группа " Прогресс", " Универс", 1994; Элиаде М. Аспекты мифа / Пер. с фр. - М.: Академический Проект, 2000.

Среди работ отечественных авторов на эту тему можно отметить: Гуревич П. С. Социальная мифология. — М., 1983; Его же. Мифология наших дней // Свободная мысль, 1992, № 11. [Вернуться]

3 См.: Голосовкер Я. Э. Логика мифа. - М.: Наука, 1987, С. 8. [Вернуться]

4 См.: Мамардашвили М. К. Превращенные формы. О необходимости иррациональных выражений // Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. 2-ое изд., измененное и дополненное. - М., Издательская группа " Прогресс", " Культура", 1992, С. 269.

_{Статья перепечатана с сайта sociologist. nm. ru}