|
|||
Дина Рубина. Терновник.Мальчик любил мать. И она любила его страстно. Но ничего толкового из этой любви не получалось. Впрочем, с матерью вообще было трудно, и мальчик уже притерпелся к выбоинам и ухабам ее характера. Ею правило настроение, поэтому раз пять на день менялась генеральная линия их жизни. – Зачем ты на обоях рисуешь?! Ты с ума сошел? – кричала она неестественно страдальческим голосом. – Ну скажи: ты человек?! Ты не человек! Я хрячу на этот проклятый кооператив, как последний ишак, сижу ночами над этой долбаной левой работой!!! Когда мать накалялась, она становилась неуправляемой, и лучше было молчать и слушать нечленораздельные выкрики. А еще лучше было смотреть прямо в ее гневные глаза и вовремя состроить на физиономии такое же страдальческое выражение. Мальчик был очень похож на мать. Она натыкалась на это страдальческое выражение, как натыкаются впотьмах на зеркало, и сразу сникала. Скажет только обессиленно: «Станешь ты когда-нибудь человеком, а? » И все в порядке, можно жить дальше. С матерью было сложно, но интересно. Когда у нее случалось хорошее настроение, они много чего придумывали и о многом болтали. …В те редкие минуты, любил ее до слез. Тогда она не выкрикивала непонятных слов, а вела себя, как нормальная девчонка из их группы. – Давай беситься! – в упоительном восторге предлагал он. Мать в ответ делала свирепоелицо, надвигалась на него с растопыренными пальцами, утробно рыча: –Сейчас я буду жмать этого человека!! Он замирал на миг в сладком ужасе, взвизгивал… И тогда летели по комнате подушки, переворачивались стулья, мать гонялась за ним с ужасными воплями, и в конце концов они валились на тахту, обессиленные от хохота, и он корчился от ее щипков, тычков, щекотания. Потом она говорила своим голосом: – Ну, все… Давай наведем порядок. Смотри, не квартира, а черт знает что… – Давай еще немножко меня пожмаем! – просил он на всякий случай, хотя понимал, что веселью конец, пропало у матери настроение беситься. Но чаще всего они ругались. Предлогов было – вагон и тележка, выбирай, какой нравится. А уж когда у обоих плохое настроение, тогда особый скандал. Хватала ремень, хлестала по чему попадала – не больно, рука у нее была легкая, – но он орал как резаный. От злости. Ссорились нешуточно: он закрывался в туалете и время от времени выкрикивал оттуда: – Уйду!! К черту от тебя! – Давай, давай! – кричала она ему из кухни. – Иди! – Тебе на меня наплювать! Я найду себе другую женщину! – Давай ищи… Чего ж ты в туалете заперся?.. Между ними стеной стояла Левая Работа. Она портила, корежила, отравляла ему жизнь, и отнимала у него мать. Непонятно, откуда она бралась, эта Левая Работа. она подстерегала их как бандит, из-за угла. Она наскакивала на их жизнь, как одноглазый пират с кривым ножом, и сразу все подчиняла себе. Кромсала этим ножом все планы: зоопарк в воскресенье, чтение «Тома Сойера» по вечерам – все, все гибло, летело к чертям, разбивалось о проклятую Левую Работу. Можно сказать, она была третьим членом их семьи, самым главным, потому что от нее зависело все: поедут ли они в июле на море, купят ли матери пальто на зиму, внесут ли вовремя взнос за квартиру. Мальчик ненавидел Левую Работу и мучительно ревновал к ней мать. В такие дни мать до ночи сидела на кухне, стучала на машинке, и бесполезно было пытаться обратить на себя ее внимание – взгляд отсутствующий, глаза воспаленные, и вся она взвинченная и чужая. Молча подогревала ему ужин, говорила отрывистыми командами, раздражалась из-за пустяков. – Живо! Раздеться, в постель, чтоб тебя не видно и не слышно! У меня срочная левая работа! – Чтоб она сдохла эта твоя Левая Работа… – бормотал мальчик. Он медленно раздевался, забирался под одеяло и смотрел в окно. За окном стояло старое дерево. Дерево называлось терновник. На нем колючки росли, здоровенные, острые. Мать однажды встала у окна, прижалась лбом к стеклу и сказала мальчику: – Вот дерево терновник. Очень древнее дерево. Колючки видишь? Это тернии. Из таких колючек люди однажды сплели терновый венок и надели на голову одному человеку. – За что? – испугался он. – А непонятно… До сих пор непонятно… – Больно было? – Больною – Он плакал? – Нет. – А как его звали? – Иисус Христос… Охота воспитывать мальчика настигала мать в самые неподходящие моменты. Не дай Бог, было замазать куртку грязью или оторвать случайно какую-то несчастную пуговицу! Что тут начиналось! -Посмотри, на кого ты похож! Только что вышел! Посмотри на свою рубашку! Сколько я могу стирать?! Ты человек? Ты не человек! Нет больше моих сил, понимаешь? Нет больше моих сил, ты понимаешь или нет?! …А вот отец обладал существенным достоинством – он никогда не орал… Лучше было встречать отца во дворе. Тогда и встреча бывала совсем другой. Можно было побежать к отцу со всех ног, в его распахнутые большие руки, вознестись вверх, к отцовским плечам, и прижаться щекой к его губам. При матери он никогда не позволял себе этого, знал, что ей будет больно. А приятное начиналось сразу же, за углом дома, едва они с отцом поворачивали к метро. Приятное начиналось с отцовских карманов. Мальчик уже ждал этой минуты и поглядывал на отца заговорщицки. И отец поглядывал на него. – А ну-ка, глянь, что у меня в кармане водится! – наконец говорил он, хитро прищуриваясь. Мальчик запускал руку в огромный отцовский карман и с восторгом вылавливал оттуда: свистульку, жвачку, надувной шарик, три конфеты. – Урра-а! И закручивалась карусель субботних удовольствий. Отодвигалось все – дом, мать, уроки на понедельник… Вообще отец очень нравился мальчику. Он был большой и красивый. И не сутулился, и ходил легкой размашистой походкой. Заканчивались выходные и нужно было возвращаться к матери. Он шел по двору от отца к матери, словно плыл от одного берега к другому. Трудно плыл, как против течения. Мальчик чувствовал, что отец смотрит в спину, а мать смотрит в вихор, выбившийся из-под шапочки. О чем думали эти двое? За окном сгустилась темень, и не видать было терновника, и не видать было, как шагает в неизвестные дали самостоятельная и отважная буква «Я».
https: //libking. ru/books/russian-contemporary/1114433-4-dina-rubina-ternovnik. html#book
|
|||
|