The Crooked Branch. Гнилая ветвь

Элизабет Гаскелл

The Crooked Branch

Гнилая ветвь

Перевод: Андросова Юлия

Силаева Жанна

В самом начале нашего столетия небольшой фермой в Норт-Райдинге, графство Йоркшир, владели почтенные супруги Хантройды. Они поздно вступили в брак, хотя хорошо знали друг друга с ранних лет. Нейтан Хантройд был работником на ферме у отца Эстер Роуз и заприметил её ещё тогда, когда её родители были уверены, что она составит себе партию получше, а потому, не спросив её мнения, они отказали Нейтану, хотя и вполне учтиво. Он оборвал все связи с ними; когда ему было уже ближе к сорока годам, его дядя умер и оставил ему в наследство сумму денег, достаточную для покупки небольшой фермы, и даже ещё осталось что положить в банк под процент на чёрный день. В связи с этими изменениями в жизни Нейтан начал, пусть и не особо активно, подыскивать себе жену и хозяйку для дома, как вдруг он узнал, что его первая любовь, Эстер, вовсе не вышла замуж и не живёт припеваючи, как он предполагал — нет, она была служанкой в Рипоне. Её отец потерпел ряд неудач, которые на старости лет привели его в работный дом; мать умерла, а единственный брат с трудом содержал большую семью. Сама Эстер в возрасте тридцати семи лет представляла из себя заморенную непосильным трудом служанки женщину. Узнав о таком повороте судьбы, Нейтан испытал некое злорадство (которое, впрочем, длилось не дольше пары минут). Он не стал расспрашивать своего собеседника о подробностях и ни словом не обмолвился о своих планах, но уже через несколько дней, облачившись в воскресный наряд, он предстал перед чёрным ходом дома миссис Томпсон.

На звук добротного молотка по добротной же дубовой двери явилась Эстер. Она стояла на свету, Нейтан был в тени. На минуту повисла тишина. Он искал в её лице и облике следы той, которую он любил и не видел двадцать лет. Юная миловидность пропала без следа; Эстер, как я уже сказала, была заморенной и поблекшей, но кожа её была чиста, а приятные глаза смотрели искренне и прямо. В фигуре уже не было изгибов, но бело-голубая сорочка на Эстер была опрятна, как и туго подпоясывавший её белый фартук, а короткая нижняя юбка из красной шерсти приоткрывала маленькие ступни и тонкие щиколотки. Бывший возлюбленный не ударился в восторг, а просто сказал сам себе: “Пойдёт” и сразу приступил к делу.

— Эстер, ты меня уж не помнишь. Я тот Нейтан, которого твой отец выгнал за то, что он осмелился просить руки его дочери тому уж двадцать лет назад на следующий Михайлов день. Я с тех пор о женитьбе особо не помышлял, но дядя Бен умер и оставил мне немного деньжат, и я купил ферму Наб-Энд да немного скота. Теперь бы мне жену, чтоб приглядывала за этим. Пойдёшь за меня? Всё чин по чину. Это молочная ферма, хотя, быть может, сойдёт и для посевов. Но для посевов нужно больше лошадей, а это мне не с руки, так что я пока коровами обойдусь. Вот так-то. Коли пойдёшь за меня, так я за тобой вернусь, как сено уберём.

Эстер просто ответила:

— Зайди да сядь.

Он зашёл и сел. Какое-то время она обращала на него внимания не больше, чем на его палку, суетясь с ужином для хозяев. Он воспользовался этим, чтобы понаблюдать за её скорыми, точными движениями, повторяя: “Пойдёт”. Минут через двадцать он оторвался от этого занятия и спросил, вставая с места:

— Так что, Эстер, я ухожу. Когда мне прийти снова?

— Как тебе угодно, так и мне будет угодно, — ответила Эстер, стараясь придать голосу лёгкость и безразличие, но Нейтан видел, что она то краснела, то бледнела, и вся дрожала, хлопоча по кухне.

В следующую секунду Эстер поняла, что её крепко целуют, но как только он собралась отругать немолодого фермера, она увидела, что он ничуть не смущён, и она передумала. Он сказал:

— Вот так мне угодно и тебе, надеюсь, тоже. Ты получаешь жалованье по месяцам? И предупредить хозяев нужно за месяц вперёд? Сегодня восьмое. Значит, восьмого июля будет наша свадьба. Мне некогда разводить амуры, да и свадьбу не будем пышно праздновать. В наши годы и два дня выбросить дорогого стоит!

Всё было, как во сне, но Эстер решила не думать об этом, пока не управится с работой. Закончив дела, она пошла к хозяйке и, в нескольких словах поведав свою историю, предупредила ту о своём уходе. Ровно через месяц её невестой увезли из дома миссис Томпсон.

Плодом брака был один сын, Бенджамин. Через несколько лет после его рождения умер брат Эстер, оставив в Лидсе добрую дюжину детей. Эстер сильно горевала по брату, и Нейтан молча ей сочувствовал, хотя в памяти его ещё живы были воспоминания о горьких оскорблениях, нанесённых ему в юности Джеком Роузом. Помогая жене собираться, он уверял, что справится один с домашними делами, а она продолжала переживать, хотя всё было готово к отъезду. Он наполнил её кошелёк, на случай если придётся помочь семье брата в это трудное время. Когда она уезжала, он побежал за повозкой, крича:

— Подожди! Хетти, если это будет не в тягость, прихвати с собой одну из Джековых дочек. У нас всего вдоволь, а девчушка принесёт радость в дом, как говорится.

Повозка отъехала, увозя Эстер с тихой благодарностью в сердце, направленную и к мужу, и к Господу.

Вот так маленькая Бесси Роуз оказалась на ферме Наб-Энд.

Добродетель обрела здесь награду в самом очевидном виде; что, впрочем, не должно вас обнадёживать — не всегда добродетели так поощряются. Бесси росла умным, живым, ласковым ребёнком, утешением для дяди и тёти. Они так сильно её любили, что считали её ничуть не хуже своего сына Бенджамина, который в их глазах был совершенством. Не так часто два обычных человека с ничем не примечательной внешностью дают жизнь столь поразительной красоте; но порой это случается, и так было с Бенджамином Хантройдом. Всю жизнь проведший в трудах и заботах фермер и его жена, которую и в лучшие годы нельзя было назвать красавицей, родили сына, который сошёл бы за графского сына благодаря своей изящной красоте. Даже охотившиеся в тех местах сквайры придерживали коней, чтобы полюбоваться на него, когда он открывал им ворота. Он не был скромником и с раннего детства привык к восхищению незнакомцев и обожанию родителей. И, конечно, он безраздельно завладел сердечком Бесси Роуз с той самой минуты, как она его увидела. Взрослея, она любила его всё больше, убедив себя, что это её долг — любить всем сердцем того, кого так любят её дядя и тётя. Подметив малейший признак влюблённости у девушки, родители Бенджамина улыбались и подмигивали. Всё шло по задуманному им пути: не придётся далеко искать жену. Хозяйство управлялось бы по-привычному, Нейтан и Эстер ушли бы на покой, окружённые заботой дорогих детей, которые, в свою очередь, породили бы следующее поколение, на которое изливали бы свою любовь.

Вот только Бенджамину всё это было не очень по нраву. Его отправили учиться в школу в соседний городок. Школа была в упадке, как и все школы тридцать лет тому назад. Его родители не были образованными. Всё, что они знали (и это определило выбор школы), — это то, что они не смогут расстаться с любимым сыном надолго, а потому о пансионе и речь быть не могло. Но раз уж какое-никакое образование было необходимо, то пусть это будет Хайминстерская школа, в которую ходил сын сквайра Полларда. Сын сквайра Полларда, как многие другие сыновья, был головной болью для своего отца. Сама школа была неплоха в вопросах обучения, но, как вскоре поняли фермер с супругой, дети там быстро вставали на путь порока и обмана. Бенджамин от природы отличался острым умом, а потому не мог остаться необразованным дурнем; впрочем, если б он захотел остаться необразованным дурнем, Хайминстерская школа не стала бы ему препятствовать. Но он день от дня становился всё более образованным и воспитанным. Мать с отцом нарадоваться не могли, когда он возвращался на выходные, постоянно подчёркивая, что они ему в подмётки не годятся, тем самым лишь подпитывая в нём презрение к их простой жизни и невежеству. К восемнадцати годам его взяли в помощники к местному поверенному; он уже точно решил, что не будет “неотёсанным деревенщиной”, то есть честным, работящим фермером. И только Бесси Роуз была этим недовольна. В свои четырнадцать девочка инстинктивно почувствовала, что что-то с Бенджамином не так. Но увы! Спустя два года, она, шестнадцатилетняя девушка, готова была молиться на его тень и даже мысли не допускала, что с милым, добрым, красивым кузеном Бенджамином что-то может быть не так. К тому времени Бенджамин понял, что лучший способ тянуть с родителей деньги — это притвориться, что он согласен на их план, что он тоже любит хорошенькую кузину Бесси Роуз. Она ему нравилась ровно настолько, чтобы притворство не было слишком в тягость. Письма, которые он обещал ей писать, пока был в Хайминстере, её небольшие просьбы, с которыми она к нему обращалась, для него были обузой; когда он был с ней, его возмущали её расспросы о том, что он делал и не завёл ли он себе знакомств среди хайминстерских девушек.

Когда его ученичество окончилось, он решил, что ему нужно поехать в Лондон на год-другой. Бедный фермер Хантройд уже начал сожалеть о своём решении сделать из сына джентельмена. Но было слишком поздно. Оба родителя поняли это и, как бы горько им ни было, не высказали ни возмущения, ни одобрения, когда Бенжамин объявил им о своём решении. Но Бесси сквозь слёзы увидела, что в тот вечер они оба были необычайно усталыми, когда сидели, держась за руки, у очага, вглядываясь в яркое пламя, слово стараясь рассмотреть в нём картины будущего, которые они когда-то нарисовали для себя. Когда Бенджамин ушёл, Бесси принялась убирать со стола после ужина с большим шумом, чем это было необходимо, будто только шум и суета помогали ей не расплакаться. Раз бросив взгляд на Нейтана и Хетти, она избегала смотреть в их сторону, боясь, как бы их опечаленные лица не поколебали её решение сдержать слёзы.

— Присядь, девонька, присядь! Поставь-ка табуретку к очагу, поговорим, что там у парня на уме, — наконец сказал Нейтан.

Бесси села у огня и спрятала лицо в переднике, опустив голову на руки. Нейтан подумал, что сейчас одна из женщин точно расплачется, а потому заговорил в надежде, что это поможет им сдержать слёзы.

— Ты что-нибудь знала об этой безумной затее, Бесси?

— Нет, ничего! — Её голос звучал приглушённо из-за передника.

Эстер показалось, что в вопросе и ответе звучит обвинение, и поспешила вмешаться:

— Этого и надо было ожидать, коль уж мы его отдали в обучении. В Лондоне будут эти, как их? Экзамены и проверки, да и много всякого в Лондоне. Он не виноват.

— А кто его винит? — раздосадованно спросил Нейтан. — Но, коль уж на то пошло, на всё про всё нужно несколько недель, и он будет юристом не хуже тех судей. Старина Лоусон, поверенный, мне шепнул про то недавно. Нет уж! Это парень себе сам вбил в голову, что ему нужно пожить в Лондоне годок-другой.

Нейтан покачал головой.

— Если это он сам себе вбил в голову, — сказала Бесси, убрав передник от горящего лица и опухших глаз, — то что за беда? Парни не то что девушки, чтоб стоять у очага, что твоя кочерга. Парню хочется поездить, мир посмотреть, а потом уж остепениться.

Эстер взяла Бесси за руку, и они обе преисполнились сочувственного нежелания бросить хоть долю тени на обожаемого Бенджамина. Нейтан ответил:

— Нет, девонька, ты не горячись. Что сделано, то сделано, и что хуже, это моя вина. Я удумал из сына сделать джентльмена, за то и расплачиваемся.

— Милый дядюшка! Ему деньги понадобятся, это уж точно. Каждый грош сберегу, но лишь бы ему хватило.

— Девонька, — мрачно ответил Нейтан, — тут не о деньгах речь. Платить сердцем придётся, душой платить. В Лондоне правит чёрт, не только король Георг, а мой бедный парнишка уже не раз попадал в его лапы. Уж и не знаю, что с ним станется, когда он окажется прямо там.

— Так не пускай его! — воскликнула Эстер, впервые озвучивая подобную мысль. До сих пор она лишь думала о том, как ей будет грустно расстаться с сыном. — Коли ты так думаешь, так пусть будет тут, в безопасности, у тебя под носом!

— Ну нет, — ответил Нейтан, — это уж он перерос. Что уж там, мы даже не знаем, где он сейчас и куда пошёл на ночь глядя. В ходунки он уже не поместится, да и дверь ему стулом не подопрёшь.

— Кабы он опять стал малышом! Горько было отнимать его от груди, и с каждым днём лишь горше видеть, как он растёт.

— Ну, бабонька, так не дело говорить. Слава Богу, сын у тебя высок, да крепок, да здоров. Мы его судить не будем за его прихоть, так, Бесс, девонька? Он вернётся через годок, ну, может, чуть позже, чтоб поселиться в спокойном городке с женой, которая вот она, рядом. А мы уж будем старые, оставим ферму и поселимся рядом с поверенным Бенджамином.

Так добрый Нейтан, у которого у самого сердце было не на месте, постарался утешить женщин. Однако из всех троих именно он дольше всех не спал, мучимый самыми глубокими тревогами.

— Это всё я виноват. Это я парня ко всему подвёл, — до самого рассвета рассуждал он. — Что-то с ним не так, а то б чего люди так на меня глядели, будто с жалостью, коль речь о нём зайдёт? Я-то чую, хоть из гордости виду не подам. А Лоусон явно помалкивает больше, чем надо, когда я его о парне расспрашиваю, что там за юрист из него выйдет. Боже, смилуйся над Эстер и мной, если парень пропал! Боже, помилуй! Но, глядишь, это я от страха вот и не сплю? Разве не тратил бы я направо и налево в его годах, будь у меня что тратить? Но мне трудиться надо было, а то уж другое дело. Тогда нам тяжко было, в те годы!

На следующее утро Нейтан запряг лошадку Могги и поехал в Хайминстер к мистеру Лоусону. Если бы кто-то увидел, каким он выехал и каким вернулся, то был бы вне себя от изумления: столь разительна была перемена, что этого никак нельзя было ожидать за один день. Он едва держал вожжи. Одно резкое движение Могги, и он бы выронил их. Голова его была опущена, глаза не мигая смотрели на что-то невидимое для других. Подъезжая к дому он, однако, постарался взять себя в руки.

— Нечего страх наводить, — сказал он сам себе, — парни, они парни и есть. Я только не думал, что он такой беспечный окажется. Ну, глядишь, поднаберётся ума в Лондоне. Да оно и к лучшему, что он будет вдали от этих беспутников вроде Уилла Хокера. Они-то и сбили парня с пути. Он был славный малый, славный, пока с ними не связался.

Он смог оставить все эти мысли за дверью, заходя в дом. Бесси и его жена выбежали к нему навстречу, чтоб забрать его верхнюю одежду.

— Ну, полно, бабоньки! Мужик и сам со своей одёжей справится. Напугал я вас, что ль?

Такими разговорами он пытался удержать их от расспросов о том, что беспокоило их всех троих, но так не могло долго продолжаться, и он уступил напору жены и рассказал больше, чем собирался поначалу. И тем не менее, храбрый старик не поведал им худшего.

На следующее утро Бенджамин приехал, чтобы побыть дома неделю-другую перед отъездом в Лондон. Бесси, которая уже исчерпала запасы гнева и горьких слов, смягчилась и даже обиделась на дядю, который держался холодно и отстранённо — и это перед отъездом Бенджамина! Тётя хлопотала по дому, перебирая комоды и ящики, словно боясь остаться наедине с мыслями о прошлом или будущем; лишь пару раз она позволила себе остановиться у Бенджамина, наклониться и поцеловать его в щёку и погладить его волосы. Много лет спустя Бесси вспоминала, как один раз он не выдержал и, раздражённо откинув волосы, пробормотал себе под нос так, что тётя не услышала:

— Неужели нельзя оставить человека в покое?

К Бесси он проявил определённую галантность. По-другому это не описать: в нём не было ни теплоты, ни нежности, ни даже братской любви, лишь какая-то условная вежливость к ней как к красивой девушке; но даже этой вежливости не нашлось, чтобы скрасить властную манеру общения с матерью или мрачную молчаливость в отношении отца. Пару раз он даже нашёл для Бесси комплимент. Она замерла, глядя на него в изумлении:

— Неужто мои глаза поменялись с тех пор, как ты меня в последний раз видел? — спросила она. — С чего бы говорить о них так? Ты б лучше матери помог, когда она обронила спицу и не могла в сумерках найти её.

Но Бесси ещё долго помнила о приятных словах, сказанных о её глазах, об их удивительном цвете. Когда он уехал, она нередко вглядывалась в потемневшее зеркальце, которое раньше висело на стене в её спаленке и которое она снимала, чтобы внимательнее рассмотреть свои глаза, приговаривая: “Красивые, нежные серые глаза! Красивые, нежные серые глаза! ”, а потом краснела и смеялась, вешая зеркальце на место.

Когда Бенджамин уехал невесть за сколько миль в неведомое место под названием Лондон, Бесси постаралась забыть всё, что могло омрачить её привязанность и его облик почтительного сына; но слишком много было такого, что никак не хотело забываться. Так, однажды она вспомнила, как он отказался взять домотканные рубашки, которые с таким удовольствием сшили для него Бесси и его мать. Конечно, он не знал, с какой заботой они пряли, как бережно раскладывали пряжу, чтобы отбелить на солнце, как, забрав полотно у ткача, тщательно проветривали его на мягкой летней траве, неустанно поливая его водой, потому что росы было мало. Не знал он и того, сколько косых и некрасивых стежков, сделанных подслеповатой тётушкой, Бесси поправила у себя в комнатушке ночью, ловко перешивая направляя иголку быстрыми пальчиками. Всего этого он не знал, иначе ему бы в голову не пришлось жаловаться на грубую ткань и старомодный крой рубашек и просить у матери отложенные от продажи яиц и масла деньги на новые льняные рубашки из Хайминстера. Когда Бенджамин узнал об этом небольшом запасе денег, Бесси, по счастью, осталась в неведении, как неаккуратно тётя обращалась с деньгами, путая гинеи с шиллингами и наоборот, а потому сложно было сказать наверняка, сколько денег хранилось в чёрном безносом чайнике. В вечер своего отъезда Бенджамина сидел с родителями, держа каждого за руку, а Бесси рядом на табуретке, положив голову тёте на колени и временами взглядывая на него, словно пытаясь запечатлеть его лицо в памяти, пока их взгляды наконец не встретились, заставив её опустить глаза и тихо вздохнуть.

Он долго не ложился спать, оставшись с отцом после того, как женщины ушли спать. Впрочем, спать ли? Скажу точно, что седовласая мать не сомкнула глаз до самого позднего осеннего рассвета. Бесси слышала, как с усилием по лестнице поднялся фермер и тяжело пошёл за старым чулком, выступавшим в роли банка, и начал отсчитывать золотые гинеи. В какой-то момент он перестал считать, но потом продолжил, словно решив быть по-королевски щедрым. После долгих подсчётов Бесси едва услышала неразборчивые слова дяди — то ли молитву, то ли напутствие — после чего отец с сыном пошли спать. Комнаты Бесси и Бенджамина разделяла лишь тонкая деревянная перегородка, и последним, что она услышала перед сном, был ритмичный перезвон гиней, как будто Бенджамин играл в орлянку отцовским подарком.

Когда он уходил, Бесси надеялась, что он предложит ей пройтись немного в сторону Хайминстера. Она на всякий случай приготовилась, но без его приглашения она не смогла составить ему компанию.

Семейство старалось залатать образовавшуюся дыру по мере сил. Они бросились заниматься домашними делами с необычайным жаром, но каждый вечер оказывалось, что сделано было мало. Когда на сердце тяжело, не до работы, и вряд ли можно описать, сколько забот и тревог они тайно носили с собой в поле, за прялкой и в хлеву. Раньше они с нетерпением ждали субботы, хотя он и не всегда приезжал, но если уж он собирался побыть с ними на выходных, то только и разговоров было о том, как сделать его пребывание приятным. Каждый его приезд был лучом солнца для этих простых людей! Но теперь он был далеко, близилась зима, и подслеповатые фермеры скучали долгими вечерами, что бы Бесси ни делала и ни говорила. Бенджамин писал реже, чем они ожидали, но каждый из них бросился бы его оправдывать, если бы кто-то осмелился высказать эту мысль вслух.

“Уж такой-то мрачной, грустной зимы больше не будет, ” — размышляла Бесси, собирая первые примулы у залитой солнцем изгороди, возвращаясь однажды из церкви. Нейтан и Эстер Хантройды за зиму сильно переменились. Прошлой весной, когда Бенджамин был скорее источником надежд, чем опасений, они были хоть и пожилыми, но полными сил людьми. Но не только сам отъезд повлиял на них, состарив и ослабив их — казалось, что они несут на себе непосильный груз, отбиравший последние силы. До Нейтана дошли ужасные слухи о единственном сыне, и он поделился ими со своей женой, словно не веря в то, что такое может быть, но в конце добавив: “Господи, помилуй, коли он и правда таков! ” Их глаза уже исчерпали запасы слёз. Они сидели, держась за руки, дрожали, вздыхали, пока Эстер не нарушила молчание:

— Нужно сказать Бесси. Молодое сердце легко бьётся, и она захочет знать, правда ли всё это. — Какое-то время она не могла продолжать, сдерживая рыдания, но взяла себя в руки и дальше продолжила уже спокойнее. — Нужно ей сказать. Он её точно любит и, глядишь, она на него сможет повлиять.

— Дай-то Бог! — сказал Нейтан.

— Дай-то Бог! — повторила Эстер, вкладывая в слова страстную мольбу снова и снова, но, увы!

— В Хайминстере горазды на враки, — наконец сказала он, словно не в силах сидеть в тишине. — Каких только историй там не нахватаешься! Но Бесси про то ничего не знает, слава Богу, а нам в это верить не пристало.

Но если верить в это не пристало, отчего они были такие печальные и усталые, куда больше, чем их сделал возраст?

Так прошёл ещё год, ещё зима, ещё хуже, чем прежняя. Весной, как только расцвели примулы, приехал Бенджамин — испорченный, легкомысленный, бесчувственный молодой человек, однако не потерявший манер и привлекательности для тех, кто не привык видеть подобных юнцов из низов лондонского общества. Когда он вошёл, держась чванливо и безразлично — частью наигранно, частью искренне — старые родители поначалу потеряли дар речи, будто увидев настоящего джентльмена, но их чистые простые сердца быстро поняли, что перед ними вовсе не благородный принц.

— Что это он удумал, — спросила Эстер у племянницы, оставшись с ней наедине, — помадиться и кудри завивать? И как-то он слова жуёт, будто язык подрезали, как сороке. Эх! Хуже Лондона только пекло в августе. Он-то был ладный парень, когда уезжал, а теперь, ты глянь на него, весь расписан, что твоя тетрадь!

— А я думаю, он похорошел, тётушка, и усы ему к лицу! — возразила Бесси, краснея при воспоминании о поцелуе, которым он её одарил, расценивая это как доказательство, что он всё ещё видит в ней будущую жену.

В нём было много такого, что не понравилось никому, но они не обсуждали это вслух. Они были рады, что он спокойно сидит на ферме, а не ищет развлечений, как бывало, в соседнем городке. Отец вернул все его долги, о которых он знал, вскоре после отъезда Бенджамина в Лондон, поэтому на этот счёт можно было не беспокоиться. Поутру он пошёл с отцом в поле нетвёрдой походкой, но отец видел в этом впервые высказанный интерес к делам на ферме и ценил его терпение, пока он сравнивал своих коров с короткорогой скотиной на соседнем участке.

— Так-то нехорошо, видишь, продавать молоко, никуда не годится. Им-то что, коли молоко плохое, вот они и разбавляют его водой, вместо того, чтоб брать дойный скот. Но ты глянь на масло, которое делает Бесси! Что за руки у девоньки! Но тут и в скотине дело. Душа радуется, когда Бесси собирается торговать с корзинкой — а они что несут, воду с крахмалом от своих коров? Они породу портят, думаю я. Но Бесси умная девка! Я вот ещё что думаю: тебе бы бросить своё право да в наше дело податься!

Фермер окольным путём хотел выведать, услышаны ли его молитвы, собирается ли Бенджамин продолжить неблагородное занятие отца. Нейтан надеялся, что раз уж Бенджамин не продвинулся в своей карьере (из-за отсутствия связей, по его словам), то ферма, скот и умница-жена всегда готовы здесь для него, и тогда Нейтан точно не попрекнёт его за то, что честно заработанные деньги были потрачены на обучение впустую. Старик с болезненным нетерпением ждал, пока сын с трудом сформулирует ответ, покашливая и высмаркиваясь, оттягивая время.

— Видишь ли, отец, право — ремесло ненадёжное. С позволения сказать, у молодого человека нет шанса продвинуться, если у него нет знакомств среди судей, адвокатов и так далее. И, видишь ли, ни у тебя, ни у матери нет подобного рода связей. Но я, к счастью, завёл знакомство, с позволения сказать, с первоклассным господином, который знает всех, включая самого лорда-канцлера. И вот этот господин предложил мне стать его партнёром, так-то! — Здесь Бенджамин умолк.

— Сдаётся мне, это какая-то редкая птица, — сказал Нейтан. — Я бы ему лично спасибо сказал, ведь не каждый так захочет парнишку из грязи в князи поднять, так вот ему половину своего дела отдать, мол, держи и доброго тебе здоровья! Они-то, небось, берегут свои богатства для самих себя, только и чахнут над ними. Как звать его? Любопытно мне.

— Ты не вполне понимаешь меня, отец. Почти всё, что ты сказал, истинная правда, впрочем. Люди не любят делиться удачей, как говорится.

— Что ж, почёт и уважение этому господину, — перебил Нейтан.

— Так-то оно так, но, видишь ли, даже столь благородный человек, как мой приятель Кавендиш, не пожелает отдать половину своего состояния за просто так. Он хочет гарантий.

— Гарантий? — севшим голосом переспросил Нейтан. — Это каких же таких гарантий? Я и слов-то таких не знаю, хотя чую, что-то в них важное кроется, хоть и не учился я им.

— Ну, в данном случае, чтобы он мог взять меня партнёром, а потом передать дело мне, я должен дать ему гарантию в триста фунтов.

Бенджамин искоса посмотрел на отца, изучая его реакцию. Тот глубоко вонзил палку в землю и, опершись на неё одной рукой, повернулся к сыну.

— Тогда твой друг пусть катится к чёрту. Триста фунтов! Чёрт меня побери, если б у меня были такие деньги и будь я дураком, чтоб их отдать.

У него перехватило дыхание. Первой реакцией сына было удивлённое молчание, однако оно продлилось недолго.

— Полагаю, что так, сэр.

— Сэр? Это что ещё за “сэр” тут, а? Это вот твои манеры? Я просто-напросто Нейтан Хантройд, и джентльменом я не прикидывался. Всё, что есть у меня, я сам заработал, но не знаю, надолго ль меня ещё хватит с таким-то сыном, который только и приехал, чтоб попросить триста фунтов, как будто я дойная корова, которая даёт молоко каждому, кто её обхаживает.

— Что ж, отец, — ответил Бенджамин, изображая искренность, — тогда мне ничего не остаётся, только эмигрировать.

— Чего? — спросил отец, прямо глядя на сына.

— Эмигрировать. Уехать в Америку, или Индию, или в другую колонию, где для умного молодого человека открыты все двери.

Бенджамин берёг этот козырь на крайний случай. Но, к его величайшему удивлению, отец вырвал палку из земли и пошёл вперёд. Молодой человек стоял как вкопанный, и несколько минут царила тишина.

— Так-то оно, может, и к лучшему было, — прервал молчание отец. Бенджамин стиснул зубы, сдерживая ругательства. На счастье, старик Нейтан не оборачивался и не видел выражения лица сына. — Но это будет тяжело нам с Эстер. Хороший ты али дурной, ты наш единственный сын, наша плоть и кровь, и хотя ты не подарок, может, мы сами в том виноваты, больно тобой гордились. Уедь он в Америку, это убьёт жену, да и Бесси, бедная девонька, только о нём и думает! — Речь, поначалу обращённая к сыну, перешла в монолог, обращённый к себе самому, но Бенджамин продолжал живо внимать, как будто это было сказано ему.

Подумав, отец повернулся к нему:

— Этот твой якобы друг наверняка не единственный, который бы тебе мог помочь? Наверняка есть другие, которые помогли бы за меньшую сумму, а?

— Нет, никто не предложил бы мне такого выгодного дела, — ответил Бенджамин, решив, что отец смягчается.

— Ну, так передай ему, что ни он, ни ты не увидите от меня никаких трёхсот фунтов. У меня, конечно, кое-что отложено на чёрный день, но таких денег нет. К тому же, часть из них для Бесси, которая мне как дочь.

— Но Бесси и правда однажды станет твоей дочерью, когда у меня будет дом, куда я смогу её привести, — ответил Бенджамин, готовый разыграть вариант с помолвкой. Увидев кузину, он повёл себя так, будто они уже обручились, но в её отсутствие он видел в ней лишь хорошенькую девицу, которая помогала ему подыгрывать родителям. Сейчас, однако, он даже был готов рассмотреть вариант женитьбы, пусть даже и ради своей выгоды.

— Это был бы радостный день для нас, — ответил старик. — Но, быть может, нас уже Господь к себе приберёт прежде, чем Бесс придётся приглядывать за нами здесь. У неё к тебе душа лежит, тут сомнений нет. Так что, парень, я дам тебе три сотни. Ты знаешь, что я коплю деньги в старом чулке, покуда не наберётся пятьдесят фунтов, тогда уж отвожу их в банк в Рипон. Нынче у меня две сотни в банке, да фунтов пятнадцать в чулке, только из них одна сотня, которую я берёг для Бесс, вместе с рыжим телёнком, больно уж она его прилюбила.

Бенджамин бросил взгляд на отца, проверяя, не лжёт ли тот, и это многое говорит о сущности сына, готового заподозрить старика отца во лжи.

— Я могу это сделать, пусть будет свадебным подарком для вас. Ещё можно продать чёрную тёлку, это ещё добавит десятку, но нужно иметь денег на зерно, потому что прошлый год был неурожайный. Вот что я скажу тебе, парень! Сделаем так, будто Бесс тебе одолжила эту сотню, только нужно подписать, и все деньги из банка будут твои. Но тебе придётся поговорить с твоим приятелем, не согласится ль он на две сотни вместо трёх. Я его обидеть не хочу, но тебе тоже нужны деньги. Порой я думаю, что тебя любой обдурит: не хочу ни чтоб ты обдурил несмышлёныша на медный грош, ни чтоб тебя надули.

Чтобы понять это высказывание, нужно иметь в виду, что некоторые из счетов, на которые Бенджамин получал деньги от отца, были подделаны, чтобы у молодого человека были лишние деньги на менее благопристойные расходы. Старик же, несмотря на веру в сына, был достаточно умён, чтобы понимать, что Бенджамин платит за всё слишком много.

Поколебавшись, Бенджамин согласился на двести фунтов и пообещал сделать всё возможное, чтобы дела пошли на лад как можно быстрее. Однако оставшиеся в чулке пятнадцать фунтов притягивали его, как магнит. Он полагал, что это его деньги как наследника своего отца, и вечером он даже не сильно утруждался быть с ней любезным, возмущаясь, что ей тоже полагались какие-то деньги, которые ему жаль было отдать даже мысленно. Он больше был озабочен этими пятнадцатью фунтами, чем теми двумя сотнями, которые были заработаны честным тяжким трудом и которые скоро должны были перейти к нему в карман.

Тем временем Нейтан был необычайно оживлён. Душа его переполнялась нежностью от неосознанного чувства удовлетворённости тем фактом, что он пожертвовал своим состоянием ради счастья двух молодых людей. Сам факт, что он поверил в сына, делал Бенджамина достойным этой веры в глазах отца. Единственное, что его тревожило, — возможная разлука с Бенджамином и Бесси, если всё сложится по плану, но он по-детски возлагал надежды на Господа, который “уж приглядит за ним и его жёнушкой, так или иначе. О всём том рано переживать”.

Бесси пришлось услышать немало непонятных шуток от дядюшки, который был уверен, что Бенджамин обо всём с ней поговорил, тогда как на деле тот и словом не обмолвился с ней.

Укладываясь спать, Нейтан рассказал жене, что он собирается сделать для сына и как двести фунтов помогут ему продвинуться в жизни. Бедная Эстер несколько удивилась такому перераспределению денег, о которых она с гордостью думала как о “деньжатах в банке”. Но она готова была расстаться с ними ради Бенджамина, хотя и не понимала, на что ему такая сумма. Впрочем, изумление быстро уступило гордостью за “нашего Бена” в Лондоне и радостью за Бесси, которая станет там его женой. Эти мысли заставили её забыть о денежных заботах, и Эстер всю ночь дрожала от волнения. Поутру, когда Бесси замешивала тесто, тётя, которая вопреки обыкновению сидела у очага, а не помогала, сказала ей:

— Сдаётся мне, можно было б сходить в лавку за хлебом, хоть я раньше о таком и не помышляла.

Бесси удивлённо на неё посмотрела.

— Да с чего бы есть их мерзкую стряпню? Зачем нам хлеб от пекаря, тётушка? Тесто сейчас поднимется, как воздушный змей на ветру.

— Мне уж тяжко месить, не то, что раньше. Спина болит; а когда ты уедешь в Лондон, придётся нам покупать себе хлеб, пусть такого и не бывало.

— Не поеду я ни в какой Лондон, — ответила Бесси, решительно замешивая тесто, краснея то ли от самой мысли, то ли от усилий.

— Но наш-то Бен там станет партнёром у важного юриста там, в Лондоне, и уж тогда он за тобой скоро приедет.

— Коли, тётя, в этом дело, — ответила Бесси, вытирая руки от теста, но избегая смотреть на неё, — нет нужды волноваться. У Бена семь пятниц на неделе и в работе, и в женитьбе. Иной раз мне кажется, — горячо добавила она, — что зря я вообще им голову себе забиваю, потому что он обо мне и не помышляет, когда меня рядом нет. Так что я уж постараюсь его из сердца выкинуть, когда он уедет!

— Стыдись, девонька! Он-то уж собирается тебя замуж позвать, всё для твоего блага! Он о том вчера с твоим дядей толковал, и всё так по-умному. Только, вишь ты, сложно нам будет, когда вы уедете.

Пожилая фермерша расплакалась без слёз, как часто бывает в её возрасте. Бесси поспешила её утешить, и они долго говорили, горевали, надеялись, мечтали, покуда одна не утешилась, а вторая втайне не поверила в своё счастье.

К вечеру из Хайминстера вернулись Нейтан с сыном, решив все дела так, как старик пожелал. Если бы только он приложил хотя бы толику тех усилий, что он потратил на безопасный перевод денег в Лондон, на то, чтобы проверить историю сына о партнёрстве! Но он об этом и не думал и выбрал путь, который развеял его тревоги. Он вернулся уставшим, но довольным — не столь довольным, как накануне, но насколько можно быть, отпуская сына в далёкий путь. Бесси, приятно взволнованная утренними заверениями тётушки в искренней любви Бенджамина (выдавая желаемое за действительное), и ожидание свадьбы делало её краше настолько, что Бенджамин пару раз ловил её по пути из кухни на маслобойню, чтобы притянуть к себе и поцеловать. Старики-родители охотно закрывали глаза на эти вольности, но ближе к ночи они всё больше грустили, думая о скорой разлуке. Бесси тоже притихла и, заметив, что фермерша хочет от сына внимания, подтолкнула его сесть рядом с матерью. Когда он уселся рядом с ней, она взяла его за руку и стала гладить, шепча полузабытые слова, которые она ласково обращала к нему в годы его детства. Это всё было ему утомительно. Он готов был разыгрывать любовь и нежность к Бесси, это его не тяготило, но здесь он стал в открытую зевать. Бесси охотно надрала бы ему уши за то, что он не удосужился скрыть сонные позывы; в любом случае, не стоило делать это так вызывающе-открыто. Но мать была к нему снисходительна.

— Ты устал, сынок! — сказала она, нежно кладя ему руку на плечо, но он резко встал, и рука безвольно скользнула вниз.

— Точно, чертовски устал! Я спать, — и с грубоватым безразличием поцеловав всех, включая Бесси, от которой он тоже “чертовски устал”, он ушёл, оставив всех медленно собираться с мыслями, после чего они последовали за ним.

Он явно не был рад видеть их с утра, когда они встали, чтобы проводить его, и даже не потрудился найти другие слова дль прощания, кроме:

— Ну, родные, когда я вас в следующий раз увижу, надеюсь, лица у вас будут повеселее. Вы будто на похороны собрались; так-то и отвадить человека несложно. Сегодня ты подурнела Бесс, вчера казалась лучше.

И он ушёл. Они вернулись в дом и принялись за ежедневные труды, почти не говоря о своей потере. У них не было времени на пустые разговоры, потому что многие дела были заброшены, пока Бенджамин был с ними, и теперь приходилось трудиться вдвойне. Тяжкий труд стал их утешением на многие дни.

Какое-то время нечастые письма Бенджамины были полны красочными описаниями его успехов. Детали, впрочем, были неясны, но намёки были вполне прозрачными. Вскоре письма стали приходить реже, и тон их поменялся. Спустя примерно год, Нейтан получил письмо, которое его сильно взволновало и даже сбило с толку. Что-то пошло не так, хотя Бенджамин не уточнил, что именно, но в конце сын попросил, а точнее, даже потребовал, оставшиеся деньги и из чулка, и из банка. Тот год выдался нелёгким для Нейтана; скотину валил мор, и он пострадал от этого наравне с соседями, а новые коровы стоили дороже, чем когда-либо. От пятнадцати фунтов осталось три с лишком, да и то ценой большой экономии. Прежде чем пересказать содержание письма домашним (Бесси с тётушкой поехали в соседской повозке на ярмарку), он достал бумагу и чернила и написал неграмотный, но прямой и твёрдый отказ. Бенджамин получил своё, и если он не смог из этого извлечь пользу, это его беда; от отца он больше ни гроша не получит. Таков был вкратце его ответ.

Письмо было написано, адресовано, запечатано и отдано местному почтальону, который как раз возвращался в Хайминстер, раздав и забрав все письма, ещё до того, как вернулись Эстер и Бесси. Для них это был отличный день болтовни и сплетен с соседями; удалось продать по хорошей цене, и женщины возвращались с приятной усталостью и всякими новостями. Они не сразу заметили, что их слушатель нисколько этим не интересуется, однако быстро поняли, что дело не в каких-то повседневных заботах, и потребовали у него рассказать всё. Гнев его не убавился и даже напротив, только усилился из-за размышлений. Он высказался прямо и решительно, и ещё долго после того, как он закончил, женщины сидели если и не разгневанные, как он, то сильно опечаленные. Нескоро они успокоились. Бесси быстрее всех утешилась, найдя выход своей печали в трудах; труд был для неё своего рода компенсацией того, что она сказала кузену во время его последнего приезда и немало её раздосадовал, а с другой стороны, она не верила, что он мог бы написать такое письмо отцу, не будь в том крайней нужды; хотя как можно было оказаться в нужде, получив такую огромную сумму? Этого она не понимала. Бесси собрала все шестипенсовики и шиллинги, которые она когда-то получила в подарок и которые ещё ребёнком заработала, продавая яйца от курочек, которые были обозначены как её собственные. Сложив все монеты, она насчитала чуть больше двух фунтов — два фунта и двенадцать пенни, если быть точным. Отложив один пенни как начало её следующих накоплений, она сложила все монетки и отправила их Бенджамину с запиской:

“От благо желателя.

Дарогой Бенджамин, дядя патерял 2 каровы и много денек. Он сердит но больше ему грусно. Больше нет пока. Надеюсь у тебя всё в парядке как у нас. Мы тебя все помним. Вазвращать ненадо. Твоя любящая кузина,

Элизабет Роуз”

Отправив посылочку, Бесси с песней вернулась к работе. Она не ждала подтверждения, что посылка дошла, и была твёрдо уверена, что почтальон (который отвозил посылки в Йорк, а оттуда они ехали в Лондон) сам поедет прямо в Лондон, чтобы вручить послание напрямую, если другие почтальоны, их экипажи и лошади не казались ему надёжными. Поэтому она нимало не беспокоилась из-за того, что не получила ничего в ответ.

— Отдать посылку в руки, — рассуждала она, — это не то, что бросить посылку в какой-то ящик, где Бог знает что внутри. А всё ж и письма доходят так или иначе!

Вера в почту вскоре будет поколеблена, а пока она втайне мечтала, что Бенджамин ей напишет, поблагодарит и добавит пару слов о своей любви, о которой давно не было слышно. Но проходили дни и недели, а от него не было ни строчки о его делах в этом ужасном Лондоне и уж тем более о его планах вернуться, чтобы сказать ей спасибо лично.

Как-то раз тётушка была наверху, приглядывая за готовкой сыра, а дядюшка был в поле, когда почтальон принёс письмо Бесси на кухню. Деревенский почтальон никогда не спешит; в те дни писем было немного, и он приносил их их Хайминстера в окрестности фермы Наб-Энд только раз в неделю. Заодно он любил пообщаться с теми, кому приносил письма, поэтому, полусидя на комоде, на который он облокотился, почтально начал копаться в сумке.

— Странное у меня письмецо для Нейтана нынче. Боюсь, как бы не было дурных вестей: тут вот печать “письмо не востребовано”.

— Господи, помилуй! — воскликнула Бесси и села на ближайший стул, белая как полотно. Через мгновение она вскочила на ноги, выхватила зловещее письмо из рук почтальона, вытолкала его из дома и, сказав ему уходить, пока тётя не спустилась, помчалась в поле, где должен был быть её дядя.

— Дядя! — выпалила она, задыхаясь. — Что это? Ох, дядя, скажи! Он умер?

Руки Нейтана задрожали, в глазах потменело.

— На, прочти мне, — сказал он.

— Это твоё письмо Бенджамину, и тут вот написано, “Адресат по месту не найден”. Поэтому они отправили его назад отправителю, то есть тебе. Ох, ну и напугали меня эти ужасные слова на обороте!

Нейтан взял письмо и перевернул, пытаясь понять то, что до сообразительной Бесси дошло с беглого взгляда. Но он пришёл к другому выводу.

— Он мёртв! Парень мёртв, и он так и не узнал, как мне жаль, что я так его резко отчитал. Эх, парень, сынок!

Нейтан сел на землю там, где стоял, и закрыл лицо измождёнными старческими руками. Это было то самое письмо, которое в другой раз он написал бы другими словами, мягко объяснил бы сыну, почему он не может дать ему денег. А теперь Бенджамин мёртв. Старик почему-то решил, что сын умер от голода на чужбине. Всё, что он мог сказать, было:

— Сердце моё, Бесси, сердце моё разбито!

— Не всё так плохо, дядюшка! Он не умер, здесь об этом не сказано. Не думай так! Он просто поменял жильё, а эти лодыри поленились отыскать его, вот и отправили письмо назад. Это не наш Марк Бенсон, который ходит от дома к дома, ища получателя! Говорят, на юге все страшно ленивые. Так что он не умер, дядя! Он просто переехал и скоро даст нам знать о себе. Может, ему пришлось найти место подешевле, потому что юрист его обманул. Ты подумай! Ему пришлось жить попроще, только и всего, дядя! Ты себе голову не забивай, тут не сказано, что он мёртв.

К этому времени Бесси плакала от волнения, хотя была твердо уверена в своей точке зрения и чувствовала, что вскрытие злополучного письма принесет ей лишь облегчение. Вскоре она стала убеждать дядю словом и делом, чтобы он встал с влажной травы. Она попыталась поднять его, потому что иначе он бы окоченел и, как он сам выразился, «испытал потрясение до ступора». Она заставила его пройтись, снова и снова повторяя свое решение проблемы одними и теми же словами, начиная каждый раз снова.

– Он не умер, это какая-то ошибка, – и все в таком духе.

Но Нейтан лишь покачал головой и попытался убедить сам себя, хотя уверенность уже запустила свои когти в его сердце. По возвращению домой он выглядел настолько ужасно, что его супруга решила, что он простудился. А он, уставший и равнодушный к жизни, был рад лечь в постель и отдохнуть от напряжения, которое доставляла ему его настоящая телесная болезнь. Ни Бесси, ни он больше не говорили о письме в течение многих дней. Девушка нашла способ остановить болтовню Марка Бенсона и удовлетворила его любопытство собственными домыслами на этот счет.

Вскоре Нейтан смог вновь подняться на ноги, однако всего за неделю он стал выглядеть на целых десять лет старше. Жена все ругала его за то, что он сидел на мокрой земле, но теперь даже она начала беспокоиться из-за столько долгого отсутствия Бенджамина. Она не могла писать ему сама, но несколько раз пыталась убедить супруга послать письмо, чтобы узнать хоть что-нибудь об их мальчике. Долгое время он отказывался, но, наконец, сказал, что напишет в следующее воскресенье. Этот день всегда считался днем писем, а еще это станет первым днем после болезни, когда он посетит церковь. В субботу, вопреки просьбам жены (которую Бесси поддерживала изо всех сил), он решил отправиться на рынок в Хайминстер. По его словам, смена обстановки пойдет ему на пользу и поможет развеяться, однако домой он пришел уставший и немного задумчивый. Ночью он пошел в сарай и попросил Бесси пойти с ним и помочь подержать фонарь, пока он будет осматривать больную корову. Выйдя из дома, они сперва подошли к повозке, откуда он вытащил небольшой пакетик и сказал:

– Прикрепи в воскресенье это мне на шляпу, девонька. Меня это немного утешит. Я знаю, мой мальчик умер, хоть я так и не осмелился рассказать об этом старухе, чтобы не огорчить ее.

– Конечно, сделаю, дядюшка, только он не мертв, – всхлипнула Бесси.

– Знаю, знаю. Я и не хочу, чтобы все думали так же, как я, однако я хочу проявить немного уважения к моему мальчику. Было бы хорошо, если бы я мог заказать черный сюртук, но она бы расстроилась, а на такую мелочь и не обратит внимание, ведь у старухи и так садится зрение.

Итак, в воскресенье Нейтан направился в церковь с маленькой полоской крепа на шляпе, настолько узкой, насколько её смогла сделать Бесси. Такова противоречивая человеческая сущность. С одной стороны, он очень переживал, что его дорогая жена узнает о его убежденности в смерти сына, а с другой стороны, он расстроился, что никто из соседей ничего не спросил о его трауре.

Но уже спустя некоторое время, когда они так и не получили весточки от Бенджамина, домочадцы начали недоумевать, а его отсутствие становилось все болезненнее. Нейтан перестал скрывать свои чувства. Однако, бедная Эстер со всей силой воли отвергала эту мысль. Она не могла и не хотела верить в то, что ее единственный ребенок Бенджамин умер, не попрощавшись с ней. И никакие аргументы не могли поколебать ее веру. Она считала, что сила ее любви каким-то сверхъестественным способом помогла бы ей осознать и принять пустоту. Нейтан временами радовался, что она все еще надеется увидеть парня, но порой он жаждал ее сочувствия к его горю, его усталости. Бесси была то на стороне тети, то дяди. Но молодость ее увяла, она казалась застывшей, постаревшей, редко улыбалась и никогда не пела.

Все это сказалось на всех сферах жизни дома в Наб-Энде. Нейтан больше не мог ходить управлять двумя молодыми людьми, взваливая на себя часть работы. Эстер потеряла всякий интерес к молочной ферме. Бесси либо работала в поле, либо занималась коровами, либо делала сыр, но уже не с таким ловко, как прежде. Однажды вечером дядя сказал ей и тете, что соседский фермер Керкби, сделал ему деловое предложение и готов забрать столько земли, чтобы ему осталось место лишь для двух коров. Однако фермер Керкби не хотел вмешиваться в домашнее хозяйство, но не отказался бы купить и флигель.

– Мы можем оставить Хоуки и Дейзи. Этого хватит, чтобы производить восемь или десять фунтов масла и продавать его на рынке летом.

– Да, – сказала его жена. – Тебе не придется ходить далеко в поля. И Бесс сможет прекратить производство сыра и заняться только маслом. Я бы хотела попробовать делать сливочное масло, но тогда придется использовать сыворотку.

Когда Эстер осталась наедине с Бесси, то рассказала ей об изменении плана.

– Хвала Господу, что все так вышло. Потому что я боялась, что Нейтану придется продать ферму и дом, и тогда парень не будет знать, где нас найти, когда вернется из Мерикай, куда он ушел на заработки. Помни, девочка моя, однажды он вернется. Эх! В Евангелии есть красивая история о блудном сыне, который когда-то наворотил дел, а потом жил припеваючи у отца. И я уверена, что наш Нейтан простит его и полюбит. Это будет похоже на воскрешение.

Фермер Керкби, однако, забрал себе гораздо больший участок земли, но сама семья была довольно милой и с ними было приятно иметь дело. А еще у них был сын, строгий и серьезный холостяк, который очень щепетильно подходил к своей работе и редко с кем разговаривал. Но Нейтану взбрело в голову, что Джон Керкби имеет чувства к Бесси, и он сильно разволновался. Это был первый раз, когда он лицом к лицу столкнулся со смертью сына, и, к своему собственному удивлению, он обнаружил, что ему не так уж просто представлять Бесси в роли супруги другого мужчины. Однако, поскольку Джон не торопился рассказывать Бесси о своих намерениях (если он вообще были), то ревность время от времени спадала на нет.

Но пожилые люди, особенно находящиеся в глубокой безнадежной печали, порой становятся раздражительными, как бы они ни старались держать себя в руках. Были дни, когда Бесси приходилось многое терпеть от дяди. Но она так сильно его любила и уважала, что, несмотря на его вспыльчивость, она ни разу не ответила ему грубым словом. И она верила, что он по-прежнему к ней привязан.

Тем не менее, однажды, кажется, в конце ноября Бесси сильно досталось от дяди. Одна из коров Керкби была больна, и Джон много времени проводил на ферме. Бесси интересовалась состоянием животного и помогала готовить снадобье в их печи. Если бы не Джон, то Нейтан преспокойно отнесся ко всему этому, ведь он был любителем животных, а также был известен своими знаниями в области болезней крупного рогатого скота, но поскольку здесь был замешан Джон, которому Бесси очень много помогала, то Нейтан предпочел ничего не делать и не думать о больном животном.

Когда Бесси принесла молоко от их собственных коров, около половины шестого вечера, Нейтан велел ей закрыть двери и не бегать по темноте и холоду по чужим делам. И, хотя Бесси была немного удивлена и раздражена его тоном, она, не возражая, села ужинать. У Нейтана давно был обычай выходить по вечерам из дома и смотреть на погоду, поэтому около половины девятого, когда он удалился от дома на значительное расстояние, Эстер подошла к племяннице и положила руку ей на плечо.

– Его замучил ревматизм, он порой бывает резковат. Я не хотела тебя спрашивать при нем, но как там бедная животина?

– Очень плохо. Когда я приду, то Джон тут же отправится за лекарем.

После всех перенесенных горестей, дядя начал по вечерам читать Библию. Он читал не очень бегло и часто колебался над особо длинными словами, но сам факт – книга, кажется, успокаивает старых родителей, понесших тяжелую утрату. В присутствии Бога они чувствуют себя спокойнее, в безопасности. Он будто забирает их заботы и невзгоды из этого мира. В такие моменты Эстер сидела у огня, склонив голову и внимательно прислушиваясь к каждому слову, время от времени качая головой и вздыхая. На благословенных моментах все с рвением восклицали «аминь». Мысли Бесси, однако, были где-то далеко, она вспоминала о тех, кого не было рядом, о домашних заботах, однако подобные тихие, спокойные вечера действовали на семью, словно колыбельная на усталого ребенка. Но в тот вечер Бесси, сидя напротив длинного низкого окна, которое прикрывали разросшиеся герани на подоконнике, заметила, как деревянная защелка плавно и почти бесшумно приподнялась, как будто кто-то пытался попасть в дом снаружи.

Бесси очень удивилась и продолжила молча наблюдать, но больше такого не повторилось. Она подумала, что, должно быть, просто дядя не плотно запер ее, когда возвращался домой. Это было достаточно, и она почти убедила себя, что все в порядке. Однако, прежде чем подняться наверх, она подошла к окну и вгляделась в темноту, но все было как обычно – ничего не видно, ничего не слышно, и со спокойной душой пошла спать.

Их дом был немногим лучше обычного деревенского дома. Слева от парадной двери под прямым углом к входу находилась дверь, которая вела в маленькую гостиную, гордость Эстер и Бесси, несмотря на то, что она редко использовалась по прямому назначению. В камине валялись ракушки, рядом стоял комод, на котором расположился набор фирменного фарфора. На полу лежал яркий ковер. Все это придавало ощущение домашнего уюта и чистоты. Над гостиной была спальня, в которой раньше спал Бенджамин, и которая до сих пор была подготовлена на случай его появления. Кровать так и стояла, в которой никто не спал уже восемь или девять лет, но его мать усердно продолжала проветривать постельное белье, конечно же, делая это в отсутствие мужа. Бесси тоже не предлагала ей своей помощи, хотя каждый раз, когда она видела, как тетя продолжает свою безнадежную работу, ее глаза наполнялись слезами. Комната стала хранилищем для всяких ненужных вещей и припасов яблок. Слева, если стать лицом к камину, были две другие двери. Та, что справа, вела в нечто вроде кухни с односкатной крышей и дверью, выходящей во двор фермы и подсобное помещение; правая дверь выходила на лестницу, под которой находился чулан с разной домашней утварью, а за ним была молочная, над которой спала Бесси. Окно ее комнаты выходило как раз над кухонной крышей. На всех окнах второго этажа не было ни штор, ни ставень. Сам дом был построен из камня.

К девяти часам ночи, о которой я рассказываю, все ушли спать наверх; это было немного позже, чем обычно, ибо в те времена напрасное горение свечей считалось дикой расточительностью. Но почему-то в тот вечер Бесси никак не могла заснуть, хотя обычно стоило ее голове коснуться подушки, она тут же проваливалась в глубокий сон. Она все думала о корове Керкби, боясь, что болезнь может перерасти в эпидемию, что отразится на их собственном поголовье скота. Сквозь мысли о домашних заботах то и дело возникало неприятное воспоминание о том, как дверная защелка поднималась и опускалась без видимой причины. Теперь же, лежа в темноте в кровати, она была уверена, что это не показалось. Как же ей хотелось, чтобы это произошло не в момент чтения Библии, тогда бы она сразу бы пошла к двери и проверила. Как бы то ни было, ее мысли тревожно стремились к сверхъестественному; а оттуда к Бенджамину, ее дорогому кузену, товарищу по играм и любимому. Она давно считала его пропавшим без вести, а то и вовсе погибшим. Хотя последнее означало для нее полное прощение всех нанесенных им обид. Она с нежностью подумала о нем, как о человеке, который сбился с пути в последние годы своей жизни, но который в ее воспоминаниях оставался скорее невинным, весёлым парнем. Если когда-нибудь Джон Керкби высказал свои намерения насчет Бесси, то первым делом ей бы пришлось сравнить его обветренное лицо с образом, который она помнила, но больше не ждала увидеть в реальной жизни. Подумав об этом, она разволновалась и проворочалась всю ночь, но в итоге всё же заснула.

Вдруг ее внезапно разбудил какой-то шум. Она села на постели и прислушалась. Кажется, звук раздавался из комнаты дяди. Она услышала, как кто-то открыл дверь и заковылял вниз по лестнице — должно быть, тетя. Бесси поспешно выскочила из постели и торопливо дрожащими руками надела нижнюю юбку. Стоило ей открыть дверь спальни, она услышала, как открылась входная дверь, и вошли несколько человек, хриплым голосом произнеся несколько бранных слов. Она быстро сообразила, что к чему, ведь ее дядя считался довольно зажиточным человеком. Какое счастье, что корова Джона Керкби заболела и за ней наблюдали несколько человек! Она вернулась в комнату, открыла окно, вылезла наружу и соскользнула с односкатной крыши, бросившись босиком к коровнику.

– Джон, Джон, ради Бога, пошли скорее. В нашем доме грабители, они убьют тетю и дядю! – задыхаясь, прошептала Бесси через приоткрытую дверь коровника. Она снова повторила свои слова, переживая, что ее не так поймут.

– Вошли через входную дверь, говоришь? – спросил Джон, вооружаясь вилами. – Тогда я думаю, что нам лучше пойти по-другому, чтобы поймать их в ловушку.

– Быстрее, побежали! – всё, что могла вымолвить Бесси, схватив Джона Керкби за руку и потянув его за собой.

Все трое понеслись к дому и вошли в открытую входную дверь. Мужчины взяли с собой фонарь, в свете которого Бесси увидела то, чего больше всего опасалась – дядю, беспомощно лежавшего на полу в кухне. Где-то наверху слышался шум шагов и свирепые голоса, что могло означать лишь одно – ее тетя в опасности.

– Запри дверь, девонька. Мы их не упустим! — храбро сказал Джон Керкби, хотя даже не знал, сколько их там наверху.

Бесси упала на колени перед своим дядей, который не подавал признаков жизни. Она схватила подушку и положила её под голову дяди. Ей хотелось пойти за водой, но звуки яростной борьбы, ударов, проклятия и ругательства заставили ее замереть рядом с дядей. Вдруг ее пронзил ужас от осознания того, что в кромешной тьме рядом с ней кто-то есть. Она слышала чье-то дыхание на кухне, возможно, другого грабителя, которого оставили охранять старика. Но что-то ей подсказало, что он будет молчать, ибо нет более сильного мотива, чем сохранение собственной жизни.

Тем не менее, зная, что рядом с ней кто-то есть, и что он лучше видит в темноте, потому что уже привык к ней, Бесси никак не могла выкинуть из головы навязчивые мысли. И все же борьба наверху продолжалась. Топот, звуки ударов, охи и затрудненное дыхание, когда дерущиеся на время останавливались, чтобы перевести дух. В одну из таких пауз Бесси почувствовала, что к ней приближаются, она поняла это по тонкой вибрации в воздухе. Она была уверена, что этот кто-то украдкой пробирался к двери, ведущей к лестнице. Вдруг он решил присоединиться к своим сообщникам? Бесси с громким криком бросилась за ним. Но стоило ей подойти к дверному проему, через который проникал тусклый свет, как вдруг ей под ноги упал человек, а крадущаяся фигура ускользнула прочь налево к чулану. У Бесси не было времени размышлять о его мотивах, планировал ли он помочь своим сообщникам или нет. Но он был врагом, грабителем, это все, что она знала, поэтому бросилась к двери и заперла ее снаружи, затем испуганно вжалась в угол, не сводя глаз с упавшего тела, боясь, что это может оказаться Джон Керкби или ветеринарный врач. Если это кто-то из ее защитников, что же станет с ее тетей и с ней самой? Но через несколько мгновений все закончилось, и на лестнице появились Джон с помощниками, волоча за собой отчаявшегося человека, лицо которого превратилось в кровавое месиво. Стоит отметить, что ни Джон, ни скотник не выглядели сколько-нибудь лучше.

– Аккуратнее, – сказала Бесси. – Тут кто-то из них прямо у вас под ногами, не знаю, живой он или мёртвый. И дядя вон там лежит на полу.

Они остановились на мгновение, как вдруг лежавший на полу мужчина зашевелился и застонал.

– Бесси, – позвал ее Джон. – Беги на конюшню и принеси веревку, надо их связать и вышвырнуть из дома.

Бесси вернулась спустя несколько минут. В доме стало светлее, так как кто-то разжег огонь.

– У него сломана нога, – Джон указал на человека, лежавшего на земле. Бесси даже стало его немного жалко, потому что с ним обращались довольно грубо, связывая в полубессознательном состоянии. Ее мучал вид его агонии, когда его переворачивали и волочили с места на место, поэтому она побежала за чашкой воды, чтобы хотя бы смочить ему губы.

– Тебе бы лучше не оставаться с ним одной, – сказал Джон, – хотя я думаю, что он никуда не денется из-за сломанной ноги. Но, может, здесь есть какой-нибудь сарай, где их можно закрыть? А мы скоро вернемся.

Взгляд Бесси упал на грабителя, смотревшего на неё с ненавистью.

Она так и не осмелилась сказать, что в доме все еще остаётся их дееспособный помощник. Все, что она выдавила из себя:

– Возвращайтесь скорее, я боюсь оставаться с ними одна.

– Они не причинят тебе вреда, – уверил ее Джон.

– Нет, но я боюсь, что кто-нибудь из них умрет. А еще здесь дядя и тетя. Возвращайся поскорее, Джон!

– Я вернусь, не бойся, – довольно ответил Джон.

Итак, Бесси закрыла за ними дверь, но не стала запирать на замок, опасаясь, и пошла к дяде. При свете огня она заметила, что он получил удар по голове, что, вероятно, лишило его сознания. Вокруг кровоточащей раны Бесси обернула ткань, смоченную в холодной воде, а затем собралась подняться наверх к тете. Проходя мимо связанного грабителя, она услышала, как ее настойчиво зовут по имени:

– Бесси! Бесси! – Сперва она решила, что ей показалось, но затем раздалось снова. – Бесси! Бесси! Ради Бога, выпусти меня отсюда.

Она подошла к двери чулана и хотела что-нибудь спросить, но так и не смогла из-за сильного испуга.

– Бесси! Бесси! Они скоро вернутся. Выпусти меня, прошу. Ради Бога выпусти, – он начал сильно стучать по двери.

– Тихо! – Тошнота подкралась к ней, и она задала вопрос, на который уже знала ответ. – Кто ты?

– Бенджамин. Выпусти меня. Я клянусь, я уеду из Англии, и ты меня больше не увидишь. Можешь оставить все деньги моего отца себе.

– Ты думаешь, мне до них есть дело? – яростно сказала Бесси, нащупывая дрожащими руками замок. – Да кабы в мире вовсе не было денег! Вот, ты свободен, и я надеюсь, что больше никогда не увижу тебя. Я бы в жизни тебя не выпустила, но это добьёт твоих родителей.

Но не успела она закончить свою речь, как он исчез, оставив дверь открытой настежь. На этот раз Бесси заперла дверь. А затем села на первый попавшийся стул и вылила отчаяние в громкий отчаянный крик. Но сейчас не время сдаваться; приподнявшись с огромным усилием, она пошла на кухню и напилась ледяной воды, как вдруг, к своему удивлению, услышала слабый голос дяди.

– Перенеси меня и положи рядом с ней.

Но Бесси не могла его перенести, она лишь слабо помогла ему подняться наверх. К тому времени, когда он наконец сидел там на стуле, который она смогла найти, вернулись Джон Керкби и Аткинсон. Джон пришел ей на помощь. Тетя лежала поперек кровати в обмороке, а дядя сидел в настолько подавленном состоянии, что Бесси боялась внезапной его смерти. Но Джон подбодрил ее и помог уложить старика в постель. Пока Бесси пыталась разогреть заледеневшие конечности Эстер, Джон пошел на поиски джина, который обычно хранился в угловом шкафу, на случай непредвиденных обстоятельств.

– Они сильно испугались, – сказал он, качая головой, наливая им немного джина чайной ложкой, а Бесси продолжала растирать холодные ноги. – Еще этот холод. Бедные старики.

Он взглянул на них с нежностью, и Бесси мысленно поблагодарила его этот теплый взгляд.

– Ну, я пошёл. Аткинсон пошёл на ферму за Бобом, а Джек присмотрит за тем, который связанный. Он нас так грязью поливал, что пришлось ему кляп в рот засунуть.

– Не бери в голову его слова! – воскликнула Бесси. — Он только хочет вас позлить, такие люди всегда так. Хорошо, что им заткнули рот.

– Вот и славно. Кстати, мы с Аткинсоном возьмем еще одного парня в коровник, вон того, который потише. Он вроде ничего, так что мы присмотрим и за коровой, и за ним. Я оседлаю гнедую кобылу и поеду за констеблями и доктором Престоном. Пусть сперва осмотрит Эстер и Нейтана, а затем уж парня со сломанной ногой.

– Конечно, на них смотреть больно. Лежат такие неподвижные.

– Джин их потихоньку возвращает в чувство. На твоем месте, Бесси, я бы ещё промыл рану и время от времени давал бы им еще джина.

Бесси последовала за ним вниз, боясь даже зажечь свечу, опасаясь, что Бенджамин до сих пор где-то рядом и захочет войти. Проводив Джона, она бросилась назад на кухню, заперла дверь на засов и закрыла решетку, приставив к ней комод. Проходя мимо окна, она закрыла глаза, боясь мельком заметить белое лицо, прижатое к стеклу. Несчастные старики лежали тихо и безмолвно, хотя положение Эстер немного изменилось. Она повернулась на бок к мужу и обняла его сморщенной рукой за шею. Но Нейтан оставался неподвижным, с мокрой тряпкой вокруг головы.

Время от времени его жена что-то говорила, может быть, слова благодарности или что-то подобное, но он просто молчал. Всю оставшуюся часть той ужасной ночи Бесси продолжала ухаживать за бедными стариками, но по большей части как во сне, ведь ее собственное сердце было разбито и ныло от боли. Ноябрьское утро наступило поздно. К счастью, до прихода врача она не заметила никаких изменений ни в лучшую, ни в худшую стороны. Джон Керкби привел доктора около восьми часов, а затем занялся грабителями.

Насколько поняла Бесси, об участии третьего человека никому, кроме нее, известно не было. С одной стороны, девушка испытала облегчение, а с другой – тошнотворное чувство отвращения. Страх не отпускал ее на протяжении всей ночи, полностью парализовав мысли. Она была почти уверена, что дядя (а может и тетя) узнали Бенджамина, но если нет, то она должна унести эту тайну с собой в могилу.

Врач внимательно осмотрел их обоих, пристально изучив рану на голове Нейтана. Он задавал им вопросы, на которые Эстер отвечала кратко и без особого желания, а Нейтан даже закрыл глаза, будто один вид незнакомца причинял ему боль. Бесси ответила вместо них на многие вопросы, на которые смогла, а затем с болью в сердце последовала вниз за доктором. Когда они спустились, то увидели, что Джон открыл парадную дверь, чтобы немного проветрить помещение, почистил очаг, развел огонь и немного прибрался. Он немного покраснел, когда Бесси посмотрела на его опухшее лицо, но все же нашел в себе силы улыбнуться девушке.

– Как они, доктор?

– Бедные старики пережили ужасное потрясение. Я выпишу им успокоительное, чтобы сбить пульс, и лосьон для головы старика. На самом деле хорошо, что у него было сильное кровотечение, иначе могла бы образоваться гематома.

Он приказал Бесси не разрешать им вставать с постели еще день. По дальнейшим указаниям девушка поняла, что жизни стариков ничего не угрожает, хотя им и потребуется внимательный уход. Но ей отчаянно хотелось, чтобы все было иначе, чтобы они, да и она тоже, могли найти успокоение на кладбище. Жизнь казалась ей до ужаса жестокой, и она с замиранием сердца вспоминала голос спрятавшегося грабителя.

Все это время Джон заботливо готовил завтрак. Бесси немного раздражала его официозность, с которой он уговаривал доктора Престона выпить чашку чая, ей очень хотелось, чтобы они скорее ушли и оставили ее наедине со своими мыслями. Но она и понятия не имела, что все это делается во имя любви к ней. Все это время Джон переживал про себя, что девушка выглядит ослабевшей и какой-то болезненной и пытался нежными уловками пробудить ее чувство гостеприимства.

– Какое счастье, что корова была больна в ту ночь. Мы с Аткинсоном быстро управились с этими двумя, хотя драка была та ещё. Кто-то их них останется со шрамами до конца своих дней, да, доктор?

– В участке он еле наступал на ногу. Через пару недель их будут судить.

– Ага, и кстати, Бесси, тебе придется побыть свидетелем на суде. Вот повестка, мне ее передали констебли. Не бойся, это не займет много времени, хотя в этом мало приятного. Тебе придется ответить на вопросы, что да как.

Никто из присутствующих так и не понял истинной причины, почему Бесси побледнела, а ее глаза заволокло туманом. Как же она опасалась, что ей придется рассказать, что Бенджамин был членом банды, если, конечно, его уже не поймали.

Но судьба ей благоволила, Джон посоветовал ей четко отвечать на вопросы и не рассказывать больше, чем необходимо; и, поскольку, она была хорошо знакома судье Ройдсу и его помощнику, они задавали наиболее простые вопросы.

Когда все закончилось, Джон отвез ее обратно домой. Он радовался, что улик предостаточно, чтобы осудить преступников, и им не придется лишний раз волновать Нейтана и Эстер. Бесси так сильно устала, что с трудом понимала, насколько им повезло.

Джейн Керкби осталась с Бесси на неделю или даже чуть больше и всячески ей помогала, что оказалось невероятным утешением для девушки. В противном случае она иногда думала, что сойдет с ума от одного вида каменного лица дяди. Тетя переносила горе чуть легче, но это лишь внешне, на самом деле было заметно, что ее сердце кровоточит от боли. Она восстановилась гораздо быстрее, чем супруг, но, однако, врач предсказал, что это происшествие приблизило наступление полной слепоты. Каждый день и каждый час Бесси говорила им, что на них напали двое неизвестных мужчин. Дядя не спрашивал подробностей, но Бесси замечала его выжидающий взгляд, когда речь заходила о том, мог ли среди них оказаться Бенджамин; и каждый раз она спешила облегчить беспокойство старика, рассказывая все, что слышала, заодно утешая себя, что опасность миновала.

День за днем крепла уверенность Бесси в том, что тетя знала гораздо больше, чем она предполагала вначале. Было что-то смиренное и трогательное в том, как Эстер пыталась облегчить агонию Нейтана. Она поворачивалась к супругу, и слезы текли из ее слепых глаз. Время от времени, когда она думала, что ее никто не слышит, она повторяла тексты, которые слышала в церкви и которые, как она думала, могли бы его утешить. Однако, сама она с каждым днем становилась все мрачнее и мрачнее.

Вдруг за три или четыре дня до назначенного времени старикам пришло две повестки в суд в Йорке. Ни Бесси, ни Джон, ни Джейн не могли понять почему; их собственные уведомления пришли гораздо раньше, и им сказали, что их показаний будет достаточно.

Но увы! Оказалось, что адвокат, нанятый для защиты заключенных, разузнал, что в нападении было задействовано трое лиц, и он знал, кто был третьим. Теперь задача адвоката заключалась в том, чтобы уменьшить вину его клиентов, доказав, что они были лишь орудиями в руках того, кто, благодаря превосходному знанию дома, был зачинщиком всего дела. Для этого было необходимо иметь показания родителей, которые, предположительно, должны были узнать голос своего сына. Никто не знал, что Бесси могла засвидетельствовать его присутствие.

Озадаченная, сбитая с толку и вымотанная пожилая пара прибыла в Йорк в компании Джона и Бесси накануне суда. Нейтан по-прежнему был замкнут, и Бесси даже не могла догадаться, что занимало его мысли. Казалось, что он даже не замечал ласковую заботу своей жены, которая, как с испугом замечала Бесси, вела себя всё больше, как ребёнок. Очевидно, она так любила своего мужа и хотела вернуть его в прежнее состояние, что время от времени забывала, что привело его к этому.

– Не станут же они их мучить, когда увидят, какие они старые, – воскликнула Бесси утром перед заседанием суда. – Они же не могут быть такими жестокими, правда?

Но все было так, как должно было быть. Адвокат взглянул на судью извиняющимся тоном, когда увидел седовласого печального старика, подошедшего к трибуне для дачи показаний.

– От имени моих клиентов я сожалею, но вынужден провести все по закону.

– Продолжайте, – ответил судья. – То, что правильно и законно, должно быть исполнено без промедлений.

Однако, будучи сам стариком, судья прикрыл дрожащей рукой рот, заметив посеревшее лицо Нейтана и пустой серьезный взгляд.

– Ваше имя Нейтан Хантройд, не так ли?

– Все верно.

– Вы проживаете на ферме Над-Энд?

– Да.

– Вы помните, что произошло ночью двенадцатого ноября?

– Да.

– Вас разбудил какой-то шум, что это было?

Взгляд старика устремился на адвоката с вопрошающим выражением человека, брошенного на произвол судьбы. Этот взгляд он никогда не забудет, он будет преследовать его до самой смерти.

– Брошенный в окно камень.

– Вы сразу его услышали?

– Нет.

– Тогда что же вас разбудило?

– Она.

– И тогда вы оба услышали стук камня? А вы расслышали что-то еще?

– Да, – ответил старик после длинной паузы.

– Что?

– Бенджамин просил впустить его. Во всяком случае, так она сказала.

– И вы решили, что это он, да?

– Я сказал ей, чтобы она шла спать и не думала о всяких пьяницах, которые представляются именем Бенджамина. Наш сын умер.

– А она?

– Она сказала, что уверена, что это он. Но я все равно посоветовал ей не обращать внимание на домыслы, а повернуться на другой бок и снова заснуть.

– И?

Снова долгая пауза, присяжные заседатели задержали дыхание.

– Она не послушала меня.

– И что вы тогда сделали?

– Она у нас всё мечтает о том, что он вернется к нам, как блудный сын в Евангелии. Она сказала, что если не встану я, то она это сделает. Тут я тоже услышал голос, меня затрясло: «Отец, мать, я здесь. Я стою на морозе, неужели вы не впустите меня? ».

– И этот голос был…?

– Как у нашего Бенджамина. Я вижу, к чему вы клоните, сэр, и скажу правду, хотя она и убьет меня. Не могу сказать с уверенностью, что это был наш Бенджамин, но голос был в точности, как у него.

– Это все, что я хотел узнать. И в силу этой мольбы, произнесенной голосом вашего сына, вы спустились и открыли дверь этим двум заключенным и еще третьему человеку?

Нейтан кивнул.

– Вызовите Эстер Хантройд.

Слепая пожилая женщина, но с милым, хоть и немного озабоченным лицом подошла к трибуне для дачи свидетельских показаний и кротко сделала реверанс, показывая уважение к присутствующим.

Было что-то в ее смиренном, слепом облике, когда она стояла там в ожидании, что невыразимо тронуло всех присутствующих. Адвокат снова извинился, но судья не сказал ни слова. Он знал, что придется задать ей несколько вопросов. Адвокат повторил несколько вопросов, которые задавал ранее Нейтану.

– Вы были уверены, что это голос вашего сына?

– Да! Наш Бенджамин вернулся, я уверена.

Она повернула голову, словно прислушиваясь в надежде услышать голос своего ребенка в тишине зала суда.

– То есть, он вернулся в ту ночь, и ваш супруг спустился, чтобы впустить его?

– Все так. Внизу вдруг стало шумно.

– И вы смогли услышать среди шума голос Бенджамина?

– Это может причинить ему вред, сэр? – спросила она, и ее лицо стало еще более сосредоточенным.

– Я уверен в том, что он покинул Англию, так что ничего из того, что вы скажете, не причинит ему вреда. Повторю свой вопрос: вы слышали голос сына?

– Да, сэр. Я уверена в этом.

– Затем какие-то мужчины поднялись в вашу комнату? Что они сказали?

– Они пытались выяснить, где Нейтан хранит свои сбережения.

– Вы рассказали им?

– Нет, сэр, конечно, нет. Это бы не понравилось Нейтану.

– И что вы тогда сделали?

На ее лице промелькнула тень отвращения, как будто что-то начало складываться в ее голове.

– Я стала звать свою племянницу Бесси.

– А вы слышали, как кто-то кричал снизу лестницы?

Она жалобно посмотрела, но не ответила.

– Господа присяжные, я хочу обратить ваше внимание на тот факт, что она признает, что слышала, как кричал кто-то третий. И мой последний вопрос. Что сказал третий человек, оставшийся внизу?

Ее лицо скривилось, она широко открыла рот, как будто пыталась что-то сказать, затем умоляюще протянула руки. Она так и не смогла вымолвить ни слова и упала в объятия стоящих рядом с ней людей. Нейтан заставил себя снова выйти для дачи показаний.

– Господин судья, вас родила женщина, и я полагаю, что это позор, так относиться к матери. Мой сын, мой единственный ребенок, крикнул нам, чтобы мы открыли дверь, а потом он держал эту женщину, свою мать, за горло, пока она не прекратила шум и не перестала звать племянницу. Теперь у вас есть вся правда, и я оставлю вас перед Богом с этой правдой.

К ночи мать парализовало, и она лежала на смертном одре. Все, у кого разбито сердце, идут Домой, чтобы найти утешение у Бога.