ШПИЛЬКИ ИЗ СУНДУКА

Он так и не смог понять, на что купился в тот момент. Ясно, что не только на внешность. Может, на то, что и как она говорила? Или как улыбалась, когда выдавала очередную шутку? Или просто на всякое отсутствие совести? Но откуда онмог тогдазнать оеединастическом браке?.. Какая теперь разница, сейчас ему было совсем не до этого. Он метался по городу в ее поисках, заходя во все кафе подряд и даже заглянув в пару похожих на пустые пыльные сундуки церквей. Ничего…

***

Он прожил здесь месяц, но так и не выспался досыта. Каждое утро егобудил медленно плывущий в густом воздухе колокольный звон. В трех кварталах от дома, на втором этаже которого он снимал квартиру, тянулась к небуколокольня базилики двенадцатого века, и временами – гореть этому сеньору в аду, маммамиа! - он ненавидел ее звонаря искренней незамутненной ненавистью.

Наверное, стоило всю эту ненависть перенаправить на самого себя и на тот волшебный напиток, перебродивший виноградный сок, наполняющий бутылки с незатейливыми этикетками. В самих названиях уже присутствовала магия – северный и сицилийский мюллертургау, грилло, сира, гевюрштраминер. Бутылки несли этикетки как транспаранты, выстраиваясь на магазинных полках в знак протеста против его желания провести трезвый вечерок, когда он забегал в супермеркато всего лишь за бутылкой воды или упаковкой равиоли с белыми грибами. Ему было приятно их молчаливое негодование, и он с видимой неохотой уступалбезмолвному бутылочному напору. Он не виноват, это они. Он нес вино домой, устраивал дегустацию, быстро приканчивая бутылку, потом возвращался в магазин, организовывал свидания разным сортам, порой опрометчиво меняя цвета, несмотря на то, что в этом ему виделось нечто кровосмесительное. К полуночи, когда прекращали продавать алкоголь, вся магия выдыхалась, оставляя лишь опьянение, помноженное на скребущее чувство досады. Утром его организм подтачивал шершавый наждак похмелья. Да еще этот колокольный звон…

Вырвавшись из плотно утрамбованного сна, из которого нельзя было вычленить ни единой детали, он долго сидел на кровати. Потом в одних штанах выходил на балкон, прихватив с собой из холодильника крохотную бутылочку«апероль шприц». Ему нравилось это название, так похожее на название лекарства. Он вдыхал сладостьтягучегогородскоговоздуха, а в безоблачном небе на невидимых карамельных нитях висел аранча, солнечный апельсин, и оранжевый «апероль» цветом походил на только-только начинающийся день. Стоя на балконе, он пилего, ощущая, как пузырьки вкусно щекочут нёбо, ловил солнечных зайцев и прислушивался к утренним итальянским разговорам.

Самой экспрессивной из всех его соседей была пожилая дама из дома напротив, донна Пиздючча, как он называл ее про себя. Соседка, с утра до ночи недовольная правительством, погодой, соседями, ценами на рынках и даже футболом в исполнении местной команды. А уж как она была недовольна своим мужем! Флегматичного седенького старичка, не обращавшего на жену никакого внимания, он называл сеньоромТерпилло. После завтрака под трещотку супружьегоголоса сеньорТерпилло выбирался из дома, ставил пакет с мусором у вечно переполненного контейнера, одергивал старенькое поло и, бросив в миску незамысловатое угощение жившему на площади приблудному коту, на весь день отправлялся играть с друзьями в карты. Вечером, после ужина, сеньорТерпилло в компании того же кота торчал на тумбе возле дома, словно безмолвный часовой, стерегущий теплую южную ночь.

Поджидая сегодняшнее угощение, кот сидел на брусчатке и умывался. «Кис-кис», - позвал он кота с балкона, но тот не отреагировал. Донна Пиздючча, ругаясь, называла котаТигрито. Он был не согласен. Базилио. Как еще называть худого облезлого кота, живущего на пьяцетте Сан-Базилио? Кот домылся, зыркнул вверх и спрятался под крохотный «фиат», припаркованный у стены с устроенным в ней небольшим алтарем с пластмассовым святым.

А он восхитительным глотком добил «шприц» и последовал примеру кота. В том смысле, что не забрался под машину, а ушел с начавшего прижигать как сквозь увеличительное стекло солнца.

Побрившись перед зеркалом, заляпанным высохшими каплями воды, вышел из дома. Улица чмокнула его поцелуем, звонким, как гудок автомобилиста, недовольного скоростью, с которой он двигался по пешеходному переходу. Утренний кофе в крохотном, на два вечно занятых столика, кафе на виа Рома. Он устроился со стаканом кафе-латте в дверях, откуда было славно наблюдать за улицей. Там неторопливо спешили по делам палермитанцы, девушка в магазине напротив намывала и без того сверкающую витрину, а сидящий на козлах сицилианской коляски молодой парень в драных джинсах и футболке итальянской сборной с номером Матерацци, листая смартфон, поджидал первых клиентов-туристов.

- Эх, прокачу! – пробормотал он себе под нос, вспоминая, какой день недели.

По всему выходило, что лунеди, понедельник. Будто для него это что-то меняло.

Он соскреб нежную молочную пенку со стенки стакана, облизнул ложку, кивнул пожилому бармену и вышел. Солнце, теннисным мячиком отпрыгнувшее от витрины с расписнымиитальянскими сумочками, эйсомударило его в правый глаз. Он зажмурился, а ноги сами понесли его в нужную сторону. Дальнейший путь он мог проделать, не открывая глаз, если бы не боялся вступить в одну из многочисленных собачьих мин, усеивавших местные мостовые. Он шел, внимательно смотря себе под ноги и еще не зная, что всего через полтора часа вляпается по самые уши.

***

Место, куда он шел, называлось «TavernaAzzura». Это было приятное крохотное заведение, где, кроме прочего, наливали торинскийвермут россо «Puntemes» и местную марсалу из блестящего титана, так он называл этот установленный за стойкой сосуд. В стакан теплого вермута бармен небрежно, с брызгами, бросал кусочек лимона и три кубика льда, и вкус напитка становился от этого по-настоящему беллиссимо.

Выпивать это можно было двумя способами.

Первый - возле матовой металлической стойки в тесном жарком пространстве, где лопасти двух вентиляторов под потолком вращалисьвинтами идущего на посадку вертолета, пилот которого тоже решил слегка промочить горло. Он обменивался с барменами несложными фразами, которые выучил за этотмесяц, и разглядывал черно-белые застекленные портретыкаких-то людей, висящиена облупленных стенах. Незнакомые ему мужчины и женщины с фотографий, молодые и в возрасте, походили на родственников, к которым он забежал по делу всего на минутку, а они вдруг затеяли угостить его выпивкой. Это был очень душевный метод, уна коза интима, подходящий для дневных возлияний.

Вечером он предпочитал выходить со стаканом на душную темную улицу, где толпились выпивохи, туристы и местные, слушать упругую музыку, играющую из дверей соседней «Drinkeria», вдыхать сладковатый запах марихуаны, наплывающий откуда-то сверху, рассматривать людей и нарисованную аэрозольной краской на заколоченной досками двери соседнего здания SantaMorte, икону с изображением Смерти. Ему нравилось, что бармены отличали его от туристов и наливали выпивку в стеклянную, а не в пластиковую посуду. В самом деле, ну какой он турист? За прожитый здесь месяц его левое запястьепочти до локтя, как старое дерево мхом, обросло браслетами вроде тех, что носил каждый уважающий себя палермитанец.

Он помнил, как прилетел сюда под вечер, измотанный двумя перелетами с пятичасовой пересадкой в Риме, измученный книгой, чистовую версию которой на самом краю дедлайнадвое суток назад отослал редактору, вконец задерганный, измочаленныйотношениями с той бешенной пиарщицей. Выслав письмо, в приложении к которому как дерьмо в проруби болталась рукопись, он зашел на поисковик авиабилетов и… Да все равно куда... Ну, пусть будет Палермо... Брать обратный билет не решился. По-хорошему, ему вообще незачем было сюда возвращаться, писать он мог и там, только на это у него не было денег. Но провестипару месяцеву теплого моря накоплений ему хватит. И даже не жалко сентябрьского, засыпанного шуршащим под ногамизолотом, Екатерининского парка. Тем более, когда он вылез из подъехавшего к пулковскомутерминалу такси, лил по-настоящему библейский ливень. Через пару часов серебряная игла«боинга» пробила плотную бязь мятых туч, и он увидел солнце, оборвавшее скрученную внутри него проволоку сомнений.

Встретивший его хозяин квартиры выдал ключи и наставления, показал, как хитро, поройне с первого раза, включается газовый водонагреватель, и пожелал «пасса унабуонаваканца! » Приняв душ, он переоделся в свежую футболку и вышел на улицу, где совсем стемнело. Он собирался где-то поужинать и, может быть, немного выпить. На пьяцетте, прямо на ступеньках дома, торчали двумя горгульямиеще безымянные для него Базилио и сеньорТерпилло. Они посмотрели на него, замершего в нерешительности, потом сеньорТерпилло, кряхтя, поднялся и тихо сказал ему:

- Буона сэра, сеньор! Форца, андиамо кон ме! – и поманил за собой.

- Си, - удивился он. – Буона сэра.

Он ничего не понял, но пошел следом за стариком. Так впервые он очутился в «TavernaAzzura», где бармен плеснул ему, пробравшемуся к стойке, щедрую порцию вермута. Он поблагодарил, заплатил два евро, небрежно переброшенные барменом в кассу, огляделся. Старик, который привел его сюда, исчез, затерялся в галдящей толпе. А он пригубил вермут, одобрительно кивнул сам себе и выбрался на улицу, где было не менее людно, чем внутри, а колонки плевались жизнерадостным итальянским рэпом. Две симпатичных девушки с бокалами вина подвинулись, уступая ему место. Он улыбнулся им, подпер стену таверны ноющей спиной, глотнул вермута и глубоко вдохнул. То, ради чего стоило жить. Жить и не думать про не получившуюся последнюю книжку, которую, тем не менее, напечатают и даже заплатят немного денег. Не думать про пиарщицу, год назад пролезшую в его жизнь, а потом разметавшую ее на клочки. Свой последнийроман он тоже не уберег от нее. Пиарщица, забравшаяся и туда под видом второстепенногоперсонажа, к концу книги незаметноперетянула одеяло на себя. Досадно, что он ничего не смог с этим поделать. Ему нравилось писать про нее. Наверное, поэтому он теперь и считал книгу неудачной. Надо было убить ее в финале, отомстить за то, что она сотворила с ним. Он не смог. Не потому, что не захотел, а потому что это был бы совсем дешевыймелодраматичный ход, сделавшийэту бестолковую книжку еще хуже. Да и как месть это было бы так себе – пиарщица читала только документы и недлинные посты в соцсетях... Он вдруг подумал, что даже тут, в дверях сицилийской таверны, она досталаего, заставивдумать о ней. Не сука ли?.. Он допил вермут, который растекся по языку горько-сладким вкусом, и решил, что хорошо бы вернуться к стойке и повторить. В общем, в тот вечер он так и не поужинал…

***

Он ощутил ни с чем несравнимый момент, когда допиваешь первую порцию спиртного, уже обладая сакральным знанием, что за ней обязательно последует вторая. Прикончив вермут, он эргономичным движением кисти повращал бокалом, и кубики льда, с чудесным глуховатым звуком елозя по дну, окружили в своем танце ломтик лимона и заскользили с ним вместе как фигуристы. В результате их совместных па на дне бокала образовалось немного воды, смешанной с лимонным соком и – о чудо! – с несколькими коричневыми, самыми вкусными, капельками вермута. Истинная алхимия. Перфетто! Он ощутил короткий вкусбудто выжатых изо льда и стекла капель и поставил бесполезный стакан на влажную стойку. Кривое нечеткое отражение его лица на матовой металлической поверхности показалось ему скрюченной рожей беса, интересующегося, чем он займется дальше. А что он, в самом деле, сделает дальше?.. Не на пляж же емуехать. Он с содроганием представил горячий белый песокМонделло, как из кузова грузовика наваленные на него тела туристов, снулое море, распаханное телесами купальщиков… Ну а что тогда? Скоро сиеста, когда бесцельно гулять по городу станет слишком жарко. Можно, конечно, дойти до полок со старыми книгами, которые в одном из переулков продавал похожий на профессора старый сицилиец. Помимо прочего, у него там были «Бесы» Достоевского на болгарском, превращавшем роман в юмористическое чтиво: «Бяха заминали и бяхапрекарали в Петербург почти целиязимен сезон. Към Велики постиобачевсичко се пукналокатоголямсапуненмехур. Бляноветеотлитнали и бъркотията не само че не се оправила, амистаналаощепо-отвратителна»...

Иливернуться домой, чтобы, наконец, начать новую книгу. Написать первую строчку. Только что, что он напишет? Продолжение последнего романа, где возьмет и женит эту суку-пиарщицу на каком-нибудь непроходимом мудаке? У него даже был на примете нужный персонаж. Он заулыбался, потом подумал, что не хочет вот таквзять и загубить еще год жизни, непрестанно думая об этой…

А красно-белая этикетка «Puntemes» на стойке заманивала его надписью «L’originalealternative». Стоявший тут же бармен с классическим итальянским профилем и сережками-крестиками в обоих ушах напоминал тамплиера, охраняющего найденный Священный Грааль, но готового уступить по сходной цене часть его содержимого. Он кивнул бармену. Бармен невозмутимо потянулся к бутылке.

В таверну ввалились шведы, явно узнавшие об этом месте на «трипадвайзоре», и загалдели на своем.

Он вышел на улицу, держа бокал с вермутом как драгоценный дар, и едва не наткнулся на проходившего мимо небритого бродягу, увешенного пакетами сбарахлом. Бродяга остановился, повернул к нему загорелое и сморщенное как чернослив лицо икаркнул что-то ржавым голосом. Всклоченная над его лысиной пепельная седина напоминала корону, а серый пиджак с чужого плеча, слишком большой для бродяги, походил на обрезанную для удобства мантию. Король мусорных бачков и подворотен снова прокаркал и показал крючковатым пальцем ему под ноги. Он проследил взглядом в указанном направлении и увидел, что имел в виду бродяга. Верх его правого ботинка отошел от подошвы, открывая на всеобщее обозрение часть ноги вгрязно-белом носке. Выглядело этоотвратительно, будтовыпавшие из вспоротогорыбьего брюха молоки. И как долго, интересно, он так ходит? Он поморщился, поднял глаза, желая поблагодарить бродягу, но тот уже ковылял дальше, увешанный подобранными на помойке фирменными пакетами «Trussardi» и «Tata», будтовконец сбрендивший, растративший все имеющиеся деньги шопоголик.

- Грациемилле, - одними губами произнес он ему вслед.

Обернулся на шумевших внутри скандинавов.

Купить новые итальянские ботинки – отличное дело. Ничуть не хуже, чем начать писать новый роман, подумал он. Только где? «Tata» - так было написано на одном из пакетов бродяги. Он вспомнил, что по дороге в таверну видел магазин с таким названием. На его витринах гарцевали женские туфли. И мужская обувь там, кажется, была. Или нет?

***

Он засомневался, не стоит ли вернуться в «TavernaAzzura» и выпить еще, для храбрости. Остановившисьнапротив вывески«Tata» на другой стороне улицы, он почувствовал страх. Лучи средиземноморского солнца играли на витринах магазина гильотинирующимивсполохами. Казалось, стоит только подойти к стеклянным дверям магазина, ему сразу отсечет голову. По крайней мере, в переносном смысле. Он перестанет соображать, поддастся уговорам продавщиц исудорожно накупит ненужной ему обуви. Он взглянул на свой порванный рыбоподобный ботинок. В мерзкой судачьей физиономиитого не было ни капли жалости. Подошва вот-вот оторвется. Так что отступать было некуда.

Выждав, пока светофор на ближайшем перекрестке перекроет поток транспорта, он перебежал проезжую часть. Выставленные в витрине разнокалиберные модели женской обуви выглядели настолько серьезно, что примостившаяся тут же, у края тротуара синяя «веспа» на их фоне походила на игрушку дошкольника, какую-то лошадку на колесиках. Цены, впрочем, были умеренными. А за стеклом, в светлом пространстве магазина, на самых дальних угловых полках, словно ночные зверьки в норах, таились малочисленные мужские модели.

Он вошел в магазин, ощутил приятный запах кожи. Заметил, как на него бросили быстрый взгляд три пары женских глаз, покупательницы и двух девчонок-продавщиц. Одна из них, оставив товарку, с улыбкой направилась в его сторону.

- Буонджорно!

- Буонджорно! – кивнул он. – Айджаствонт ту лук!

- Йес! Вабене! О’кей!

Он мельком глянул на покупательницу. Смоляные длинные волосы, ярко-белый мотоциклетный шлем, висящий на руке ягодным лукошком, джинсы, подчеркивающие фигуру, спортивная кофта «Boxeurdesrues» и множество раскрытых обувных коробок вокруг. Усмехнувшись, он приблизился к полке с мужской обувью. Взял в руки серого цвета ботинок, повертел, поставил на место. Взял второй, но тут же вернул обратно. Снова взял первый и помахал им, подзывая продавщицу. Пока та искала в подсобке нужный размер, украдкой разглядывал женскую версию процесса покупки обуви.

Там все было сложно. Разлетались по сторонам восклицания, прятались по коробкам напуганные туфли, с глухим звуком упал на пол и покатился, как колобок от дедушки-бабушки, мотоциклетный шлем. Его подхватила вернувшаяся с мужскими ботинками девушка. Он сел их мерить. На соседний пуфик примостилась покупательница, скинула не подошедшие по каким-то ей одной известным параметрам туфли и стала примерять очередную сияющую чепуху - красные лаковые шпильки с кажущимся остро заточенным каблуком, с многочисленными ремешками и какими-то пряжками. Он даже не мог представить себе, как вообще на таком высоком каблуке можно ходить, но покупательница надела туфли и спокойно продефилировала до зеркала, крутанулась там и, цокая каблуками, вернулась обратно под восхищенные возгласы продавщиц.

- Секси! – прокомментировала одна.

Покупательница откинула с лица волосы, произнесла энергичную реплику на итальянском, на что продавщицы захихикали, а потом повернулась к нему и неожиданно спросила:

- Вам нравятся?

Он столкнулся с ней взглядом и, почти вздрогнув, опустил глаза на туфли. Ответил:

- Очень вызывающие, я бы такие не взял!

- Значит, хорошие, - приняла она пас. - Надо брать.

Они улыбнулись друг другу как старые знакомые и занялись каждый своей обувью.

Ботинки, которые ему принесли, показались тесноватыми. Тогда он попросил другие, размером больше, но в итоге все равно взял первые. А у покупательницы шпилек на кассе вышла заминка с банковской картой, по которой никак не могла пройти оплата. С ботинками в руках он встал за ней и почувствовал несильный цветочный аромат ее духов. Она обернулась на него и сказала:

- Извините. С моей картой какие-то проблемы…

Что-то было в ее голосе. Что-то такое, что он быстро глянул на сумму на табло кассового аппарата, подумал, что это ему вполне по силам, и предложил:

- Я могу заплатить за вас, а вы, как решите проблему с картой, отдадите деньги…

И тут из ожившего терминала с треском, как гремучая змея из-под камня, пополз чек. Продавщица сказала, что все в порядке. Покупательница улыбнулась ей, убрала кошелек в большую вместительную сумку, куда, отказавшись от коробки и пакета, покидала красные шпильки, подхватила шлем. Сказала«чао! » не столько людям, сколько некупленной ею обуви, и вышла. Он расплатился и, извинившись, прямо в магазине переобулся в новые ботинки. Обслуживавшая его продавщица показала ему большой палец. Старую обувь онбросил в фирменный пакет, точно такой же, какой видел у бездомного, и на улице опустил его в урну.

- Забыла поблагодарить вас за предложение заплатить, - услышал он и обернулся.

Она сидела на синей «веспе» и была все так же без шлема. Кончики ее длинных темных волострепал ветер-трихофил. А в зеленых глазах пряталось что-то такое, что ему сразу не понравилось. Слишком часто он видел это в глазах пиарщицы. Тут бы развернуться и уйти, но он подошел ближе и ответил:

- Не стоит, вы все равно не воспользовались им.

Она была моложе его на несколько лет, а ее загар, скутер и знание итальянского выдавали долгое пребывание в этих местах.

- Но я была готова, честно, - сообщила она и в уголках ее чуть сузившихся глаз на секунду собрались морщинки, будто она захотела улыбнуться, но раздумала в последний момент.

Где-то неподалеку ударил колокол, и он вздрогнул, словно этот звук возвестил о конце того мира, который он знал и хоть немного понимал, а дальше теперь будут лишь странные мысли и несоотносящиеся с ними поступки на иррациональных ландшафтах отдельно взятых жизней. Наверное, так оно и было, потому что девушка на «веспе»помолчала, глядя на него, и вдруг спросила:

- Хотите, угощу вас самым вкусным кофе в Палермо?

- Хочу, - честно сказал он.

- Тогда садитесь сзади, - она приглашающе похлопала по сиденью позади себя. - Это не прямо здесь. Но доедем быстро.

Можно сказать, что он поборол сомнения и… Не было у него никаких сомнений, ни единого. Он просто сел сзади девушки и вновь ощутил аромат ее духов.

- Держитесь за меня, - сказала она, надевая на голову шлем.

Он осторожно положил обе руки ей на талию. Мельком подумал, что во всем этом, если захотеть, можно разглядеть сексуальный подтекст. Мужчина сзади женщины, трогает ее руками… Она повернулась, через плечо посмотрела на него и спросила:

- Как вас зовут?

Он ответил. Поинтересоваться, как зовут ее, не успел, потому что затарахтел двигатель «веспы» - громче, чем это кажется со стороны.

***

Как она и обещала, доехали быстро. Сначала до маленького вокзала Палермо Чентрале, потом вдоль трамвайных рельс. Справа от них, за городом, громоздились горы, будто те самые иррациональные ландшафты бытия. Словно пытаясь сдвинутьгоры с места, ихупрямо бодали бараны лохматых белых облаков. А они на скутере проскочили мост над почти высохшей речушкой и свернули на виалеАмедеод’Аоста, ведущую к морю. Он увидел многоэтажные дома, стайки детей возле школы, недорогой супермаркет и пристроившийся рядом с ним импровизированный рынок, на котором торговали рыбой и цветной капустой прямо с грузовых мотороллеров.

Они снова повернули и теперь ехали по идущей вдоль моря виа Мессина Марине. От воды шоссе отделяла полоса чахлых пальм и замусоренный пляж, частично галечный, частично песчаный. Людей тампочти не было.

Она остановила скутерузамызганногокафе на первом этаже двухэтажного дома, требующего ремонта, как, впрочем, и многое вокруг – здания, дорога, забор, зубы покуривающего под навесом итальянца.

- Приехали, - сказала она и попросила. – Подожди, я сейчас.

Она скрылась в кафе, у входа в которое стояли два пластиковых стула, и через несколько минут вышла, держа в руках два картонных стаканчика, накрытых пластиковыми крышками.

- Идем, - кивнула она ему.

Они перешли дорогу, прошли через грязненький сквер, где из захламленной земли росли пальмы, и оказались на краю узкой полоски пляжа. Она, помогая себе другой ногой, поочередно скинула с ног растоптанные «найки» и оказалась босиком. Он вдруг вспомнил, что давно не стриг ногти на ногах, и по-глупому остался в ботинках. Все равно, что приехать в лес в деловом костюме.

- Возьмешь мои кроссовки? – спросила она и пошла вперед, осторожно ступая на песок, где там и сям выглядывалибитые цветные стекла, будто солнечные очки зарывшихся отдыхающих кротов.

Они уселись прямо на песок в метрах десяти от кромки набегающих с моря волн. Она вручила ему один из картонных стаканов со словами:

- Самый вкусный маккиато, с бесплатным видом на море.

Еще даже не попробовав содержимое стакана, он готов был согласиться. Уходящее за горизонт волнующееся Тирренское море. Развалины то ли причала, то ли моста, на которых загорала компания слышных даже отсюда подростков. Высившаяся по левую руку зеленая гора с желто-коричневыми дорогами, проступившими на ней как варикозные вены. Полузанесенный песком сломанный плетеный стул, в гневе вышвырнутый морем на берег за ненадобностью. И свежий бриз, позволявший с комфортом расположиться на солнце. Справа от них на пляжеустроилась пожилая пара с полотенцами, складными стульями и радиоприемником, из динамиков которого ветер приносил скомканные обрывки итальянской эстрады.

Она, поставив свой стакан на песок, ловко замастыриласамокрутку, чиркнула зажигалкой и затянулась душистым табачным дымом. Курила она так, что ему захотелось тоже. Он отпил кофе. Кофе был вкусный, крепкий, в меру горький.

- Раньше здесь была настоящая помойка. Потом муниципалитет решил очистить берег и сделать пляж, на который не позарятся туристы, - сказала она и посмотрела на него. – Так что сюда ходят одни местные… Ты ведь из Петербурга?

- Да. А ты?

- Тоже. Всю жизнь прожила в Купчино, на Бухарестской. Теперь вот здесь.

- И чем ты здесь занимаешься?

Она пожала плечами и улыбнулась:

- Здесь я жена.

Затянувшись самокруткой, стала смотреть на море. А он мельком взглянул на ее руки и не увидел ни обручального кольца, ни следа от него на длинных загорелых пальцах. Она поймала его взгляд.

- Это почти династический брак, - сказала онаи в последний раз затянулась сигаретой.

Он в недоумении посмотрел на нее. Она затушила сигарету и похоронила окурок в безымянной могиле в песке.

- Как тебя зовут? – спросил вдруг он.

- Анна, - ответила она и протянула руку, в которой только что держала сигарету. – Рада знакомству.

Он почувствовал ее пальцы в своей руке и легонько сжал их, сказал:

- Никодилов, лектор по распространению.

Она засмеялась, а он подумал, что имя Анна идет ей.

- Не пойму, - произнесла она, – ты не очень похож на отдыхающего…

Он пожал плечами, невпопад ответил:

- Мы тут больше похожи на «Влюбленных» Коржева.

- На кого?

Он достал телефон, набрал в строке поиска и показал ей изображение виденной в Русском музее картины. Немолодой мужчина в гимнастерке и женщина в красной длинной юбке на галечном пляже, на заднем фоне – синий мотоцикл «урал». Разглядывая картину, Анна придвинулась к нему ближе, и налетевший порыв ветра обдал его лицо ее длинными волосами. Он вздрогнул, будто его обожгла медуза, и ощутил, как по затылку под рубашку сбежали мурашки. Она убрала волосы рукой, отодвинулась и внимательно посмотрела на него. Он почувствовал, как его сердце заклинило, а потом с усилием все-таки заработало каким-то божественным двигателем. Он выдохнул и, поднявшись на ноги, сделал несколько шагов к воде. Остановился у кромки прибоя.

- Симпатичные ботинки, - сказала она сзади.

Он обернулся к ней:

- Твои шпильки красивее.

- Это ты еще не видел мое платье к ним.

- Дразнишься?

Она прищурилась.

- Ни разу. Я сегодня иду в оперу с подругой, как раз купила туфли на выход. Если встретишь меня после, можно будет вместе поужинать. Увидишь сразу и шпильки, и платье.

Восхищенный ее тоном, он спросил, уточняя:

- Ужинаем вместе с подругой?

- Не-а, вдвоем. Подруга занята. Что скажешь?

«А что скажет твой муж? » - хотел было спросить он, но сзади подкралась волна и размашисто захлестнула его новые ботинки. Он чертыхнулся и с мокрыми ногами бросился прочь, туда, где море бы не смогло его достать, а Анна засмеялась и заявила:

- Ты похож на ошпаренную обезьяну.

- Грациемилле, - с иронией в голосе поклонился он.

***

Он ждал ее на углу у театра Массимо в темноте, подслащенной леденцами неярких фонарей. Мимо медленно прокатила патрульная машина. Он встретился взглядом с сидящим за рулем стражем порядка и ощутил себя законопослушным трезвым гражданином с постриженными ногтями (и на руках, и на ногах), в новых ботинках и в свежих носках. Когда по ступенькам классического, с портиком и колоннами, здания театра начали спускаться первые зрители, он вдруг заволновался. Минут через десять, когда он все еще не увидел Анну, его волнение достигло максимума. Он вдруг подумал…

- Буонанотте, - сказала она, подкравшись к нему с другой стороны, не оттуда, откуда он ожидал. – Скузи, долго сажала подругу в такси.

- Ничего, - сказал он, - все в порядке. Это тебе, - и протянул ей тяжелый букет ярко-красных роз, в тот же самый момент ощутив скованность и неловкость от своего подарка.

Анна благодарно улыбнулась, сунула подмышку строгий клатч и взяла букет.

- Спасибо.

Он смотрел на нее, с волосами, забраннымив незатейливую прическу, с высокими скулами, в маленьком черном платье с какой-то едва заметной глазу асимметрией, на высоких красных шпильках и с красными розами в руках. Потом, спохватившись, что глазеет, извинился.

- Ничего, - сказала Анна. – Я же обещала тебе показать и платье, и туфли.

- Мне нравятся, - произнес он. – Очень… А где мы ужинаем?

Анна осторожно взяла его под руку.

- Есть одно место. Идем. Я покажу.

Улица, по которой они шли, называлась виаКавур и была не слишком-то интересной. Закрывшиеся магазины, уснувшие до утра офисы, недорогоймини-отель.

Он рассказывал ей про Петербург, в котором, по ее словам, она очень давно не была. Где что построили, как выглядят вестибюли новых станций метро и новый стадион «Зенита», правда ли, что пробки стали еще больше, а в подземных переходах продают футболки с Путиным и Шнуровым.

- А куда ты ходишь есть, когда бываешь в центре? – спросила она.

Он не сразу нашелся, что ответить.

- Дай угадаю, - сказала Анна. - Ты ешь на кухне. А в центре только пьешь.

Он засмеялся от того, что она попала прямо в точку, и стал рассказывать ей про любимые бары, в одном из которых по выходным играют негромкий – он даже немного напел - драм-н-бэйс, а в другом готовят коктейли с помощью роторного испарителя, то ли вынимающего из напитков их душу, то ли наоборот, придающего им особые мистические свойства.

- А какой коктейль тебе больше нравится? – спросила Анна.

- Негрони, - ответил он, не раздумывая.

- Да, - сказала она. – Мне тоже.

Он вдруг вспомнил, что пиарщицалюбилапинаколаду, и от того, что его спутница предпочитает более брутальный напиток, ему стало приятно.

- Смотри, мы пришли, - она отпустила его локоть.

Он оглядел небольшой, переполненный посетителями, невзирая на поздний час понедельника, ресторанчик, одобрил:

- Пахнет вкусно.

- Пойдем скорее сядем. Вон столик свободный… Все-таки эти шпильки – еще та обувь для прогулок.

Они сели на террасе, заказали еду и по негрони в качестве аперитива. Невысокий официант – то ли араб, то ли все-таки итальянец - принес вазу с водой и аккуратно поставил в нее розы, с полупоклоном приняв их из рук Анны. Он заметил, что на них оглядываются другие посетители.

Официант вернулся с двумянегрони, улыбнулся и пожелал им приятного вечера. Они чокнулись бокалами и выпили. Уегонегрони был эталонный вкус. Сидевшая напротив него женщина немного загадочно улыбалась и от этого становилась еще красивее, хотя, казалось бы, дальше некуда. Анна заерзала, наклонилась над столиком, и он понял, что она скидывает свои туфли, давая ногам отдых. О чем-то заговорили. Он не всегда понимал, что отвечать, потому что немного поплыл от обстановки, от первых глотков коктейля, почему-то от того, что она сидит босиком.

Он вдруг подумал, что не помнит, в чулках Анна или нет. Мысль, заворожившая его.

- Эй! О чем задумался? – окликнула она его.

Он принялся что-то отвечать, сбивчиво и невпопад, и Анна стала подшучивать над ним. Он еще днем понял, что ему нравится ее юмор, мягкий и в то же времякакой-то неженский. Он подозревал, что она легко, ни капли не смущаясь, может вплести в свою шутку обсценнуюлексику. Шпильки, которые она регулярно отпускала в его адрес, были необидными, но очень-очень качественными, словно их достали из бабушкиного сундука, где они лежали с тех времен, когда вещи были первосортными, а чувства сильными.

Принесли еду. По ее совету он заказал спагетти с тунцом, а к нему – бокал верментино из Сардинии. Он попробовал спагетти и удивился. Обильно присыпанный черным перцем тунец пристегнули к какому-то ориентальному ощущению, раскрывавшемуся уже во рту. Ее паста с рубленной бараниной, приправленной мятой, истекала такими причудливыми восточными ароматами, что висящий над зданием напротив исламский серп луны казался здесь более чем уместным. Анна пила кьянти. В середине ужина он уронил свою вилку на пол, куда-то к ее снятым шпилькам, не включив голову, полез за ней под стол, и совсем не по-джентльменски увидел резинку ее черных чулок. Немного смущенный он выбрался из-под стола как раз в тот момент, когда официант принес ему новую вилку. Когда официант отошел от их столика, он, словно виденная резинка чулок дала ему на это право, задал Анне вопрос, мучавший его весь вечер:

- А что означает этот твой династический брак? Ты на пляже об этом сказала.

Анна, прищурившись, посмотрела на него и ответила:

- Это означает, что мой муж сейчас с подругой, с которой мы ходили в оперу.

Он не сразу сообразил, что она имеет в виду.

Сообразив, он хватил вина пересохшими губами и произнес:

- А ты…

- А я сейчас ужинаю с тобой, - пожала плечами Анна.

Он замолчал и снова захотел хватить вина, но оказалось вдруг, что бокал его пуст.

- Видел бы ты сейчас свое лицо.

- Ты это шутишь?.. –недоверчиво проговорил он. – Я не про мое лицо…

- Ну а ты как думаешь?

В ее глазах он прочитал невысказанную насмешку. Опустив глаза в тарелку, он повозил вилкой по остывающим спагетти с кусочками тунца, который казался ему теперь пресным. Почему-то подумал про шныряющего по пьяцеттеБазилио. Интересно, одобрит ли он Анну?.. Подцепив свою мысль на вилку, он озвучил ее внезапно заржавевшим голосом:

- Тогда поехали ко мне.

***

В такси они замолчали, потому что водитель оказался русским, и им не хотелось, чтобы он узнал в них соотечественников и полез с разговорами. Вполне хватало шансона с воткнутой в магнитолу флешки.

Сидящий на капоте «фиата» Базилио походил на какую-то геральдическую фигуру. В свете фар сдающего задним ходом такси его глаза полыхали потусторонним огнем. Этот взгляд из сумеречной зоны словно говорил: «Не выйдет, ничего тебе не обломится, парень».

А он уже подходил к двери дома, держа Анну за руку. Нащупал в кармане ключи, когда датчик включил висящий над дверью фонарь. Гулкое эхо от ее шагов в пустом подъезде. Лифт, который он не стал вызывать, потому что боялся, что яркий свет в кабинке с зеркалом во всю стену будет сейчас лишним. Крутые ступеньки наверх. Дверь, которую он с какой-то яростью дернул на себя. В квартире он включил свет и, не давая ей возможности оглядеться, притянул к себе.

Она подалась и первой поцеловала его. Отвечая на ее пахнущий вином и мятой поцелуй, он почувствовал, как у него в джинсах все взбесилось. Он потянул вверх подол ее платья, но она, словно рыбка, вдруг выскользнула из его рук.

- Налей пока что-нибудь выпить, - попросила она, отступая на шаг. – Я сейчас, - и ушла в ванную комнату.

Он услышал, как за закрывшейся дверью упали на пол ее шпильки, потом полилась вода. Сам тем временем извлек из холодильника бутылку грилло, не сразу нашел штопор, достал из сушилки бокалы, в которые дрожащими руками не поровну плеснул вина. И замер.

Вспомнил, что у него не было презервативов.

- Твою мать… - бессильно прошептал он и оглянулся на дверь, словно прикидывая, сколько времени понадобится, чтобы сбегать… куда? Есть тут где-нибудь круглосуточные аптеки? Или автоматы по продаже?..

- Твою мать… - повторил он, понимая, что глупо надеяться, что средства предохранения окажутся у Анны.

Кажется, этот сучий котяра был прав. Ничего ему не обломится. Что делать? Открыть дверь на балкон и броситься с него на брусчатку площади. Так второй этаж, только ноги переломает…

Захлестнувшая его волна отчаяния вырвалась наружу глухим звуком, похожим на всхлип раненного животного. Он стоял, прикрыв глаза, и слушал удары своего сердца и шум льющейся воды. Потом шум воды прекратился.

Что же делать?..

Дверь отворилась, и в вытолкнутом из ванной прямоугольнике света он увидел Анну. Сердце его все-таки остановилось, а позвоночник и ребра болезненнопотянуло на какой-то дыбе, сладко выламывающей суставы. Это было похоже на подростковый пубертатный сон. И он сразу понял, что сделает.

- А я так и не разглядел твое платье, - признался он.

Она вышла к нему в комнату в одних чулках. Убрала распущенные волосы с серьезного лица, приближаясь к нему, не обезоруженному, но… совершенно беззащитному. Подошла, уверенно поцеловала его, взяла бокал с холодным вином. Поднесла к губам и сделала глоток, пока он подносил к своим губам… все, до чего мог дотянуться, опустившись на колени и обхватив ладонями за еще чуть влажные бедра. Она прогнулась ему навстречу, что-то замурлыкала, ухватив рукой его за волосы на затылке, а второй попыталась, не глядя, поставить бокал с грилло на горизонтальную поверхность. При этом смахнула со стола другой, так и не тронутый бокал. Бокал разлетелся вдребезги, обдав ее ноги холоднымсодержимым. Анна ойкнула, переступила ногой и длинно втянула сквозь зубы воздух. Он подумал было, что от его стараний, но оказалось, что она наступила на стекло и порезалась. Ничего ему не сказав, она просто позволила уложить себя впостель и развела ноги, захлопнувшиесякапканом вокруг его поясницы. Застонала, почувствовав его, окончательно обезумевшего, в себе. И только потом онвдруг сообразил, что они не предохраняются. Интуитивно он успел в последний момент выскочить из нее и расплескаться ей на живот. Она что-то про это пошутила и, чуть прихрамывая, ушла в душ, оставляя на паркете кровавые следы как Брюс Уиллис в «Крепком орешке».

***

Утром он проснулсясильно позже колоколов и впервые за долгое время не почувствовал ни тоски, ни глодающего душу похмелья. Словно кто-то взял антистеплер и аккуратно разогнул и вынул забитые в его сердце скобы. Антистеплер, подумал он и улыбнулся, все вспомнив. Наверняка ей понравится сравнение. Он повернулся и увидел, что другая половина кроватипуста.

В неожиданном испуге, что ему все привиделось, он резко сел. Нет, не привиделось. Постель смята, вот пятна крови, испачкавшие постельное белье. У кухонного стола на полу нерастаявшим льдомпоблескивали осколки бокала. Он вспомнил их незащищенный секс, то, как они пили потом вино из одного бокала, как продолжили и в какой-то момент заснули…

Он прислушался. Из ванной комнаты не доносилось ни звука. Он все равно заглянул в нее, потом натянул штаны и вышел на балкон. Глянул вниз, будто ожидал увидеть Анну, беседующую с сеньором Терпилло, у которого под ногами крутится бродяга Базилио. Не увидел…

Он прошелся по квартире, где уже не было ни ее клатча, ни платья, ни шпилек. Морщась от испытываемых в свой адрес чувств, поискал бумажник. Нашел, заглянул в него, увидел деньги и банковскую карту – и стало еще противнее от своих предположений.

В странном оцепенении он вышел из дома и сделал круг по ближайшим улочкам, заходя во все кафешки, словно Анна могла оказаться в одной из них. Постепенно он удалился от дома в сторону моря, где на просторных, залитых полуденным солнцем площадях кто-то выставил на обозрение сундуки старинных церквей. Возле одной он увидел красный всполох и непроизвольно ускорил шаг. Конечно, не ее шпильки. Только светофор, горящий запрещающим сигналом на пустынной улице. Он постоял перед ним, думая о том, что не знает об Анне ничего, что могло бы помочь в ее поисках. Да и зачем ее искать, раз она ушла?.. У нее муж, династический брак, а у него… У него…Он вдруг остановился на самом солнцепеке и увидел, что у него было, от начала до самого конца. Оглушенный, он шел, не разбирая дороги, и ноги сами привели его к «TavernaAzzura». Увидев вывеску, он даже не удивился. Постояв у входа, вошел внутрь, где было пусто. Бармен поздоровался с ним и вопросительно кивнул на бутылку вермута.

- Си, - ответил он, а сам сел за липкую металлическую стойку и вытащил из кармана смартфон.

Облокотился о стойку и стал уверенно набирать в приложении, которое раньше использовал только для составления списков покупок: «Он так и не смог понять, на что купился в тот момент. Ясно, что не только на внешность. Может, на то, что и как она говорила? Или как улыбалась, когда выдавала очередную шутку? »

Он оторвался от экрана и увидел лед, тающий в бокале с вермутом. Он протянул руку к бокалу и чуть отодвинул его. Возможно, позже, на ход ноги, чтобы донести историю до дома. Может быть…

Он снова склонился над смартфоном, прочитал уже написанноеи продолжил: «Или просто на полное отсутствие совести? Но откуда он мог тогда знать о ее династическом браке?.. »