Соблазн. Призраки. День рождения

Соблазн

И словно чтобы усугубить наши проблемы, через несколько дней к нам в дверь опять постучался Кинселла.

Не помню точно, который был час, но сумерки уже напоминали о ночи, и мы с Мидж лишь несколько минут назад закончили наш очередной меланхолический ужин — я говорю «очередной», так как после выходных в Грэмери заметно не хватало радости, и вы сами можете догадаться почему.

Одному Богу известно, какое впечатление осталось от нас у Вэл Харрадайн, когда в воскресенье она уехала домой после достойных психушки выкрутасов Боба, моего бредового повествования о деревенской жизни и, наконец, мелодраматического припадка Мидж, когда она, рыдая, рухнула на пол в круглой комнате. Полный дурдом. Вэл, наверное, подумала — и кто упрекнет ее? — что в деревне какое-то поветрие, вызывающее помутнение рассудка и паранойю.

Я пропущу взаимные упреки и слезливые сцены, что были у нас с Мидж в последующие несколько дней, вам это будет скучно (а мне тяжело); достаточно сказать, что мы едва смогли сохранить наши отношения. Я отчаянно пытался заставить ее взглянуть правде в лицо: над Грэмери нависает что-то необъяснимое и таинственное — и думаю, что в душе Мидж согласилась со мной. Но странно: она никак не хотела признать это открыто, словно это означало бы, что коттедж вовсе не является той мечтой, которую она так ревностно искала и думала, что нашла.

Конечно, в порче картины Мидж обвиняла Боба, но, когда я позвонил ему, он, естественно, все отрицал (и отрицал довольно энергично). Я ему поверил. Мидж — нет.

Я снова и снова возвращался к событиям, происшедшим с нашего приезда в коттедж — в частности, к быстрому исцелению моей ошпаренной руки (что Мидж приписывала чудесной силе Майкрофта), — но она... в общем, как я уже сказал, вам это будет скучно. В результате всего этого мы пребывали в шатком перемирии, не желая (и не видя смысла) больше спорить.

И вот мы сидели, глядя друг на друга через кухонный стол, в вечернем затишье, когда послышался стук в дверь (к тому времени мы стали с приближением темноты запираться).

Мы удивленно переглянулись, и я встал, чтобы открыть.

На крыльце, засунув руки в карманы линялых джинсов, стоял Кинселла с непринужденной улыбкой на своем чертовом красивом лице.

— Привет, рад видеть вас снова. — Он посмотрел мимо меня на Мидж. — Надеюсь, я не нарушил ваш ужин?

Мидж как будто обрадовалась ему.

— Вовсе нет — мы закончили несколько минут назад. — Она подошла к нам.

— Как рука, Майк?

Я хмуро поднял ее на обозрение.

— Хо, выглядит неплохо! Черт возьми, и следа не осталось! — Его улыбка растянулась чуть ли не до самых ушей. — Не болит?

Я покачал головой.

— Знаете, у меня для вас кое-что есть. — Он оглянулся на калитку, потом опять повернулся к нам. — Мы не хотели бы вторгаться, но кое-кто хочет снова с вами повидаться. Знаете кто?

«Дерьмо! » — сказал я про себя, но Мидж вслух спросила:

— Майкрофт? — Она приподнялась на цыпочки, чтобы заглянуть Кинселле через плечо. — Он здесь?

— Да. Он вроде как привязался к вам обоим. Мы проезжали мимо, и он подумал, что хорошо бы засвидетельствовать свое почтение, посмотреть, как вы поживаете. Наверное, ему интересно, как ваша ошпаренная рука, Майк.

— М-м-м... — промычал я.

— О, мы рады с ним поздороваться! — воскликнула Мидж. — Пожалуйста, приведите его.

Кинселле как будто стало неловко.

— Вы знаете, у Майкрофта немного старомодные манеры. Он очень уважает чужой покой и не любит совать свой нос, куда не просят. Было бы лучше, если бы вы сами его пригласили, если не возражаете.

— Конечно не возражаем, — ответила Мидж, оживившись, как не оживлялась всю неделю. — Он в машине?

— Да, на заднем сиденье. Будет рад вас видеть.

Кинселла отошел в сторону, и Мидж поспешила по дорожке. Мы оба смотрели, как она открыла калитку.

— Ну и женщину вы привезли! — сказал американец, и я не понял, восхищение в его глазах относилось ко мне или к ней.

Кинселла, по-прежнему держа руки в карманах, прислонился к косяку.

— Ну, как дела в Грэмери? — спросил он, и мне пришлось удивиться, как легко он задал этот вопрос.

— Чудесно, — ответил я. — Лучше быть не может.

— Ну и прекрасно.

Он что, смеется надо мной? Или в самом деле подкрадывается паранойя?

Кинселла указал пальцем:

— Извините за замечание, но нужно внимательнее смотреть за сорняками в саду. Дай им волю, и они все погубят.

Проследив за его пальцем, я выругался про себя. Раньше я не замечал их, но теперь увидел тонкие зеленые усики, расползшиеся по цветочным клумбам и опутавшие сеть увлажнителей. И чем больше я смотрел, тем больше их находил.

— Природа имеет свойство подкрадываться незаметно, — доверительно сообщил Кинселла, и я кивнул, соглашаясь с его доморощенной философией. — Я могу в любое время заехать с парочкой помощников, Майк. Мы мгновенно очистим все клумбы.

— Все в порядке. Я займусь завтра же. Хоть занятие будет.

— А как музыка, не пишете?

— М-м-м, в последнее время голова занята другим.

— Ну, предложение остается в силе. Зовите в любое время.

Мидж уже возвращалась, за ней по дорожке шли Майкрофт и еще двое. Это напоминало не дружеский визит, а целую делегацию. Майкрофт помахал рукой в мою сторону, и я разглядел, что двое с ним — это Джилли и Нейл Джоби.

Подойдя ближе, лидер синерджистов осмотрел коттедж — очень внимательно, мне показалось, как инспектор, выискивающий дефекты. И когда он оказался в нескольких футах от меня, я почувствовал, что Майкрофт не так уж спокоен, как старается держаться. Видите ли, беспокойство таилось в его глазах — они бегали и ни на чем долго не останавливались. Даже когда мы пожимали друг другу руки, он по-прежнему смотрел мимо меня на коттедж. Потом, не сказав ни слова, Майкрофт приподнял мою левую руку и осмотрел пальцы и предплечье, поворачивая во все стороны. Остальная компания собралась вокруг, охая и ахая.

Они так напоминали мне о моем долге перед Майкрофтом, что я уже подумал, не следует ли заплатить.

Майкрофт наконец посмотрел на меня.

— Человеческая воля с Божественным Духом, Майк, — тихо проговорил он, как бы объясняя причину исцеления моей руки.

— И немножечко лекарства, в которое окунули руку? — предположил я.

— Всего лишь стерилизующий раствор. Надеюсь, наше вторжение не оказалось очень уж некстати?

Я из вежливости покачал головой.

— Вы не зайдете? — вмешалась Мидж. — После выходных мы совсем одни, и неплохо бы поговорить с новыми людьми.

Меня привела в ужас едва прикрытая колкость, это было совсем не в духе Мидж.

— Было бы очень мило, — ответил Майкрофт, его не пришлось уговаривать. — Мы так, случайно, а то бы купили вина.

— У нас осталась неоткупоренная бутылка, что Хьюб привез в прошлый раз, — сказала Мидж. — Мы выпьем ее, если вам по нутру собственный продукт.

Компания приняла ее шутку, и Мидж рассмеялась вместе с ними. Боюсь, моя улыбка была кисловатой.

Мидж протиснулась между Кинселлой и мной, приглашая Майкрофта войти, и он уже собрался, но запнулся. Шагнул на крыльцо и вдруг замер. И хотя уже сгущались сумерки, я заметил, что Майкрофт мгновенно побледнел.

— Мне было бы очень интересно осмотреть этот чудесный дом снаружи, прежде чем войти, — быстро проговорил он; пожалуй, слишком быстро. — Эти ступени выглядит очаровательно.

Очаровательно? Старые каменные ступени?

— Возможно, мы войдем через другую дверь, — добавил Майкрофт и оценивающе посмотрел на белые стены. Ради забавы он по пути звякнул в колокольчик, и его выводок почтительно хихикнул.

Мидж снова вышла. Судя по ее улыбке, печали последней недели улетучились, и я начал жалеть, что не обладаю хоть долей харизмы Майкрофта.

— Рада, что вам так понравился Грэмери, — зардевшись, сказала Мидж.

Он на мгновение притронулся к ее плечу:

— Это дом великой радости.

Мидж неуверенно посмотрела на меня, но я не раскрывал рта.

— Ступени, наверное, скользкие, так что будьте осторожны, — предупредила она.

Майкрофт проворно подхватил ее под руку.

— Тогда поддержим друг друга, — весело проговорил он, но его глаза хранили серьезность и не мигали.

— Я изберу менее живописный маршрут, — сказал я, пока они поднимались по ступеням. — Принести вино и фужеры, да? — Они не обратили на меня никакого внимания, Мидж вся была поглощена показом чарующих видов Грэмери. — Давай, давай, выслуживайся, — пробормотал я про себя.

— Привет, Майк!

Джилли не пошла с остальными. Она стояла на дорожке в длинной узорчатой юбке и идущей к ней цыганской шали, и ее наряд очень вписывался в сад за спиной. На ногах у нее были открытые сандалии, тонкие ремешки которых обвивали голени. Когда девушка подошла ближе, я заметил на ее лице косметику — только чтобы оттенить и так хорошенькое личико.

— Вам помочь с вином? — спросила она.

— Конечно, если не хочешь тоже совершить кругосветное путешествие.

— Я чувствую, что и так хорошо знаю Грэмери.

Это самое спокойное место из всех, какие я посещала.

— В последнее время не очень. — Слова вырвались у меня, прежде чем я успел сдержать их.

Джилли вопросительно изогнула брови, но я улыбнулся ей и, не вдаваясь в подробности, пояснил:

— Домашние проблемы.

— О, значит мы не вовремя.

Продолжая улыбаться, я вздохнул:

— Нет. Может быть, нам как раз нужна компания. — Но не добавил, что лично я Майкрофта и его клан пригласил бы отнюдь не в первую очередь. Впрочем, Джилли немножко отличалась от остальных, мне нравились ее простота и мягкость. В эру пацифистов-шестидесятников она бы была в большой моде.

— Принесем вина? — сказал я, поворачиваясь и входя в дом.

Джилли прошла за мной и встала на пороге; казалось, полумрак в кухне был причиной ее нерешительности.

— Я включу свет, — сказал я, проходя к выключателю, и поежился: с темнотой пришел холод.

Указав на буфет, я сказал Джилли, что фужеры в нижнем отделении, и подошел к кухонному шкафу, чтобы достать бутылку вина. Когда я обернулся, девушка уже ставила фужеры на стол.

— Сейчас откупорю, — сказал я, выдвигая ящик и доставая штопор. — Вино недостаточно охлаждено, но, полагаю, никто не будет возражать. Вы в Храме много его делаете?

— Хватает нам самим, но не на продажу. Для этого у нас нет лицензии.

С пробкой мне пришлось повозиться.

— Ничего, если я спрошу: откуда вы берете деньги для вашей организации? Ведь эти корзины и прочее не дают большого дохода.

Ответ вылетел из нее легко, как пробка, которую я вытащил:

— Майкрофт сам по себе очень богатый человек Когда-то в Соединенных Штатах он владел огромной промышленной фирмой, имеющей много дочерних компаний во многих странах.

— Да? И что он производил?

— Игрушки.

— Ты шутишь!

Она покачала головой, забавляясь моим удивлением.

— Его фирма выпускала кукол, головоломки, кубики — все для малышей.

— Ах, так вот почему вы так заинтересовались Мидж.

Она, не понимая, уставилась на меня.

— Дело в том, что Мидж иллюстрирует детские книжки, — продолжал я. — В каком-то смысле это тот же бизнес.

Джилли тихо рассмеялась:

— А, теперь я поняла вас. Но Майкрофт отказался от коммерческого отношения к жизни, когда основал Синерджистскую организацию. Он любит рассказывать нам, что дети всего мира, обеспечив ему финансовый фундамент, помогли и найти ему своих Избранных Детей, питомцев.

— И все же Храму нужно добывать деньги для существования? Вы же делаете всякие безделушки на продажу.

Это позабавило ее:

— На это не проживешь, Майк. Это дает маленький доход, но мы торгуем, чтобы встречаться с людьми, чтобы они знали о нашем движении...

— Так как же?..

— Говорю вам: Майкрофт очень богат, нас обеспечивают его бизнес и дочерние компании. И конечно, как сам Майкрофт дарует все, что имеет, Храму, так же поступают и остальные последователи. Все принимается с радостью и благодарностью, даже если это всего лишь несколько фунтов. Питомцы отказываются от всего материального имущества, чтобы очистить себя перед нашим Храмом.

Звучит очень в духе Майкрофта, подумал я и понюхал вино в откупоренной бутылке, чтобы скрыть циничное выражение лица. И все-таки, похоже, он угрохал на секту свое богатство.

— А чем пожертвовала ты, Джилли?

— О, всего несколькими фунтами, почти ничем. И меня приняли так же, как и всех остальных.

— Нет, я имею в виду: чем ты пожертвовала? Домом, семьей?

— Внешние влияния должны быть отвергнуты если Усыновленный хочет полностью охватить учение.

Миленький лексикон.

— " Усыновленный"?

— Так мы называем наших посвященных.

Она провела пальцем по верхней кромке фужера на столе. Я услышал над головой шаги и приглушенные голоса — очевидно, остальные входили в Грэмери через дверь на верхнем этаже.

— И ты больше не видишься со своей семьей? — настаивал я.

— В этом нет надобности. Я бросила колледж, чтобы присоединиться к синерджистам, и не верю, что родители простят мне это. Они старались мне помешать, Майк, и все, чего добились, — это полного разрыва семейных связей.

— Как ты можешь говорить так о своих родителях? Боже, они, наверное, до сих пор с ума сходят от тревоги.

Ей стало неловко, будто разговор принял не тот оборот, какой она планировала. Но это не остановило меня.

— А как с такими, как Кинселла? — спросил я, меняя курс. — Как он стал синерджистом, и от чего отказался он?

— Это совсем не так. Мы ни от чего не отказываемся — мы отдаем, чтобы получить.

Еще более милое выражение.

— Так что он отдал?

— Мы не знаем, что приносят в Храм другие. Это знают только Майкрофт и его советники.

— Финансовые советники? Значит, он содержит бухгалтеров.

— Да, так же как и церкви. Так же как приходится делать всем более или менее крупным организациям.

Если упоминание бухгалтера и было воспринято как упрек, то упрек не вызвал раздражения.

Джилли придвинулась ко мне, ее пальцы коснулись моего запястья.

— Вас заинтересовал наш Храм, Майк? Поэтому вы задаете вопросы?

В ее голосе слышалась надежда, а в пальцах чувствовалась теплота.

— Не настолько, чтобы присоединиться, — ответил я.

Ее рука соскользнула, но глаза напряженно смотрели в мои.

— Вы бы нашли с нами много счастья. Вы бы постепенно узнали многое, что другим не дано узнать.

— Многое какого рода?

Теперь она отвела глаза.

— Я всего лишь из питомцев. Полномочия и право обучать имеют только Избранные.

— Кинселла?

— И другие. Впрочем, и я могу вам помочь, Майк. Каждому Усыновленному позволяется иметь духовного товарища. — Ее пальцы снова нашли мое запястье, но на этот раз в ее пожатии чувствовалась твердость. — Мы в любое время можем поговорить о вещах, которые не требуют обращения к сущности учения. Мы могли бы встретиться...

Не подумайте, что я не испытал соблазна Джилли была симпатичная девушка, а в последнее время я чувствовал себя вроде как отверженным со стороны Мидж. А ровная и мягкая твердость ее пожатия подразумевала нечто большее, чем просто разговор подразумевала, что «духовный товарищ» означает и другие аспекты особых отношений. Или это были только мои фантазии?

— Ты хорошенькая, Джилли, — сказал я, помолчав, — но я могу в данный момент иметь лишь одного духовного товарища, и этот товарищ сейчас наверху. Возьми пару фужеров, а?

Я взял бутылку и зажал между пальцами ножки трех фужеров.

Если Джилли и почувствовала, что ее отшили, то не подала виду, и снова я задумался, не померещилось ли мне ее приглашение.

— Я понимаю, о чем вы говорите, — сказала Джилли, держа в каждой руке по фужеру, — но если когда-нибудь почувствуете потребность...

Она намеренно оставила предложение недосказанным, и, естественно, мое воображение продолжало давать себе волю. Девушка отвернулась, но перед этим улыбнулась мне одними глазами, не дразня, даже не соблазнительно, а как будто понимая гораздо больше меня. И возможно, так оно и было.

— А скажи мне еще кое-что, — сказал я, останавливая ее. — Почему именно здесь?

Она изумленно взглянула на меня.

— Почему Майкрофт расположил свой синерджистский Храм здесь? Он американец, и, как я понял, когда был в Храме, среди последователей тоже немало американцев — так зачем же было всей организации переезжать в Англию?

— Потому что это...

— Джилли!

Голос был довольно спокойным, но девушка вздрогнула, словно ее хлестнули плетью, и обернулась.

У подножия лестницы, как обычно засунув руки в карманы, стоял Кинселла. Он дружелюбно улыбался, но я как будто бы заметил в выражении его лица тень раздражения.

— А мы уж подумали, куда это вы оба пропали, — проговорил он мягким тоном.

— Мы идем, — ответил я, держа перед собой вино и фужеры. — Джилли только что просветила меня в общих чертах насчет синерджистов, хотя должен признаться, я не много понял.

— Ну, сам основатель под вашей крышей, Майк. Майкрофт может объяснить все лучше любого из нас. Знаете, раньше мы не хотели пичкать вас подобным, это не наш стиль.

— Да я и не настолько любопытен. Это я так, просто чтобы разговор поддержать.

— Разумеется. Позвольте помочь с этими фужерами.

— Я справлюсь. Ведите всех.

Прежде чем снова подняться по лестнице, Кинселла оглядел помещение, словно ища что-то.

И снова я спросил себя, что же в Грэмери заставляет его так нервничать.

* * *

— Пределы человеческого ума устанавливаются самими людьми.

Майкрофт переводил взгляд с лица на лицо, оценивая эффект, произведенный этим утверждением как на посвященных, так и на непосвященных — к последним относились Мидж и я. Он сидел в единственном кресле в круглой комнате, Мидж и Джилли расположились на диване, а я — на подлокотнике дивана. Кинселла и Джоби развалились на полу, потягивая вино и почтительно внимая своему лидеру. Комнату освещала единственная лампа, за окнами, казалось, не было ничего, кроме черноты.

— Сама цивилизация послужила тому, чтобы притушить врожденные возможности нашего ума, — продолжал Майкрофт. — Новые практические навыки и научные исследования все больше уменьшают наше знание самих себя. Не случайно, что у ребенка без так называемой зрелой мудрости психические способности больше, чем у взрослого.

— Я понял, что вы имеете в виду, — сказал я, — и вряд ли эта теория оригинальна. — Я не намеревался быть грубым, но мы уже минут двадцать слушали проповеди Майкрофта, и мне это начало надоедать. — Вот послушайте: знание говорит, что мы не можем летать. Можно в это верить, можно не верить, но факт остается фактом.

— Нет, Майк, — терпеливо ответил он. — Знание самого себя сообщает, что ты не можешь летать. Но даже в этом ты научился думать просто в терминах своего физического тела, а не сознания. Прежде всего, нет ничего, что может ограничить нашу психику. Сила, заключенная во всех нас — если хотите, психическая энергия, — не может быть ограничена психическими аспектами нашей жизни. Если только мы, мы сами, не утверждаем обратного.

Он как-то утратил свою мягкость. Возможно, тени от лампы выявили в его чертах глубину, которой раньше не было видно, а может быть, дело заключалось в напряженности его взгляда.

Мидж заговорила, и я заметил, что она поеживается, как от холода.

— Если эта энергия заключена внутри нас, почему мы не можем ее высвободить? Почему не можем ею воспользоваться?

— Сначала нужно открыть в себе эту способность. Мы должны полностью представлять себе источник этой энергии, понять и принять его присутствие. И нужно научиться управлять всем знанием и обуздывать то, что не относится к нашей истинной сущности. А для этого нужно, чтобы кто-то руководил нами. — Он снисходительно улыбнулся Мидж, но мне эта улыбка показалась ухмылкой, какую паук припасает для мухи.

Почему-то чем больше я смотрел на этих людей, тем меньше они мне нравились. Может быть, подумал я, это естественная враждебность ко всему смахивающему на фанатизм. А при всех своих спокойных, дружелюбных манерах синерджисты распространяли вокруг себя дух фанатизма.

— Синерджистский Храм, — продолжал Майкрофт, и его тон стал не таким деловым ввиду высокопарности момента, — это не более чем фундамент, на котором мы ищем нашу истину, где наше сознание и подсознание учатся сливаться с Всеобщим Духом, правящим всеми нами, который существует внутри нас и тем не менее отдельно от нас, индивидуальный и в то же время более чем всеохватывающий.

Мои глаза начали закрываться. Это было хуже, чем воскресная проповедь (насколько я помнил).

— И как его достичь? — спросила Мидж, и я неловко заерзал на подлокотнике дивана: она словно с ложечки кормила его наводящими вопросами, — Как человеку научиться сливаться с этим духом?

Майкрофт с улыбкой посмотрел на своих последователей, и те улыбнулись в ответ, словно знали эту тайну.

— Это требует времени, — проговорил он, снова переведя взгляд на Мидж, — и великого смирения. Усыновленные должны отказаться от своих мыслей, от своей воли. Они должны переложить ответственность за свои поступки на Основателя.

Даже Мидж в своем состоянии слепой зачарованности побледнела при этих словах.

— Немалое требование, не правда ли? — заметил я.

— Но и вознаграждение грандиозно, — без колебаний парировал Майкрофт.

— И каково же оно?

— Единение в духе.

— Звучит устрашающе.

Он еле заметно раздраженно вздрогнул:

— Возрождение душевной силы.

Я кивнул, словно сверяясь со списком.

— Обуздание земной тавматургической потенции.

Это звучало в самом деле внушительно, хотя черт его знает, что означало. Я почувствовал, что хорошо бы спросить.

— Если не пройти через все ступени синерджистского развития, — сказал Майкрофт, отвечая на мой вопрос, — то нет надежды понять это. Например, вы допускаете, что огромные источники энергии валяются прямо у нас под ногами?

Я уловил беспокойство на лицах остальных присутствующих, но Майкрофт сохранял невозмутимость.

— Конечно, — ответил я. — Все признают, что в земле заключены колоссальные энергетические ресурсы. В этом предположении нет ничего удивительного.

— Я говорю о гораздо более тонкой, неосязаемой энергии, Майк, но такой же реальной. Нематериальной, но безграничной по своим запасам. И мы, человечество, почти — почти — забыли, как пользоваться этой силой.

Познание себя, единение, возрождение, потенция, тавматургическое (тавматургическое? ), неосязаемое, невещественное (всегда хорошее), а теперь, конечно, человечество — все эти глубокомысленные (и типичные) слова вы найдете в книгах по религии или оккультизму, они звучат прекрасно, но заставляют почесать в затылке, потому что не понимаешь, о чем же, собственно, идет речь.

— Вы окончательно меня запутали, — прямо сказал я.

Майкрофт снова улыбнулся бесящей меня улыбкой, и я подумал, что мое тупое непонимание явилось для него облегчением, как будто из-за моих провокаций он слишком о многом проговорился, а теперь может снова отступить. Очевидно, его философию полагалось принимать гораздо меньшими дозами.

Но Мидж оказалась более настойчивой.

— И подобным образом вы сумели так быстро вылечить Майка — слив свою волю с этой особой силой? Силой духа, Божественного Духа, о котором вы упоминали?

Я отхлебнул вина.

— Ах, такая молодая и такая догадливая! — по-отечески похвалил ее Майкрофт. — Но это не совсем так. Человеческая воля может быть и сама по себе очень могучей.

Мидж как будто растерялась, и мне захотелось быть к ней поближе. Я подумывал, как она отнесется, если я предложу гостям пройтись.

Что-то ударилось снаружи об окно — возможно, птица, а возможно, потерявшая ориентацию летучая мышь, — и Кинселла расплескал свое вино. Он и его друзья повернулись к окну, но Мидж по-прежнему не спускала глаз с синерджистского лидера.

— Когда мы... когда мы разговаривали раньше, на прошлой неделе в Храме, вы сказали мне, что наш индивидуальный дух не теряет своего потенциала, даже если тело умирает и даже если духом пренебрегали во время жизни тела.

Он медленно кивнул.

— И вы говорили, что мы, мы сами можем добраться до душ этих умерших.

— Под руководством, — сказал Майкрофт. — Но к чему такая боязливость? Почему вы так боитесь сказать вслух о своих надеждах? Мы говорили о ваших родителях, и я заверил вас тогда, что душ их можно коснуться. Эта часть человека никогда не умирает.

— Так вы поможете мне?..

— Мидж! — Я не хотел, чтобы она продолжала.

— Нет, Майк. Если это возможно, то я этого хочу. Больше всего! — Она снова повернулась к Майкрофту.

— И что это даст? — спросил я. — У тебя только еще больше будет разрываться сердце, разве ты сама не понимаешь?

— Я понимаю вашу заботу о Мидж, — прервал меня Майкрофт. — И именно из-за вашей любви к ней вы должны поддержать ее в этом. Я вижу, вам известно, что она ощущает глубокую потребность помириться со своими родителями.

— Помириться? — Я посмотрел на Мидж, и она потупилась.

Майкрофт тоже наблюдал за ней. Он приоткрыл рот в беззвучном вздохе понимания, потом снова откинулся в своем кресле.

— О чем это вы?.. — Я наклонился и взял Мидж за подбородок, заставив посмотреть мне в лицо.

— Майк, я...

Она отвернулась.

— Вам будет легче, если отвечу я? — проговорил Майкрофт. — Я не знал, что вы не доверили свои переживания Майку, но теперь понимаю. Иногда легче открыться сочувственному незнакомцу, чем любимому человеку.

— Мидж, если есть что-то, что я должен знать, я бы предпочел узнать это от тебя, — настаивал я. — И лучше бы мы были при этом наедине.

Джилли прижала руку Мидж своей, и тут заговорил Кинселла:

— Все это звучит гораздо драматичнее, чем есть на самом деле, Майк. По нашему мнению, чувство вины у Мидж не имеет под собой основания, но его нужно раскопать и выбросить, пока оно не нанесло действительного вреда Мы можем помочь ей в этом.

— Вины? Что вы болтаете? — Я оглядел их в замешательстве, в раздражении и довольно злобно.

Мидж резко повернулась ко мне и руками вцепилась мне в ноги.

— В тот день, когда хоронили отца, когда я оставила маму одну дома — я знала, Майк, я знала, что она наложит на себя руки! Она много раз говорила об этом, еще до его смерти, ей была ненавистна мысль, что она обуза для нас обоих. Когда он умер, мысль о самоубийстве все больше и больше поглощала ее, она думала об этом день и ночь! Но спокойно, без истерики, без эмоций. Она была такой грустной, Майк, но никогда не позволяла себе жалеть себя. И беспокоило ее только одно: что своей немощью она губит мою жизнь! И когда в то утро я оставила ее одну — одну в холодном, пустом доме! — я чувствовала это так сильно, так мощно, но не вернулась. И не попыталась остановить ее!

Я неистово замотал головой.

— Ты не могла знать, что она покончит с собой, Мидж. Да, ты могла что-то заметить, поскольку она была так отчаянно несчастна и страдала от физической боли, но ты не протянула ей те таблетки, ты не завязала ей на голове тот пластиковый мешок! Не могу поверить, что все эти годы ты обвиняла себя.

— Я понимала, что, возможно, удобный случай мог подтолкнуть ма...

— Возможно! Это не то же самое, что знать наверняка. Это был ее выбор, как ты не понимаешь!

Да и ради Бога, что было в этом плохого? Тебе не кажется, что твоя мать достаточно настрадалась? Все, что она сделала, — лишь проявила к себе немного милосердия.

— Это не так просто.

— Ничто не бывает просто. Но даже если ты так чувствовала свою вину, почему ты пошла к этим людям и рассказала им? Господи, Мидж, что было плохого в том, чтобы рассказать мне?

— Я крепилась... Я слишком долго крепилась. — Она еще крепче сжала мои ноги. — Это знание никогда так тяжело не давило на меня до последнего времени, Майк. Только поговорив с Майкрофтом, я поняла, что эта вина таилась во мне так долго.

Друг Майкрофт. Я холодно посмотрел на него.

И получил некоторое удовлетворение, заметив, что он действительно заволновался. Я тогда ошибочно заключил, что он начинает опасаться моего гнева.

И тем не менее у него хватало слов.

— Я просто хотел понять природу глубоко укоренившейся в Мидж печали и, возможно, разрешить ее внутренние сомнения. Разве вы не видите, что ей нужно наше руководство?

— Я вижу, что вы заставили ее поверить в это. Все, что ей нужно, она получит от меня.

— Это не та помощь, какую можем оказать мы.

Он отвлекся, оглядев комнату.

— Что вы можете? — отрезал я. — Спиритический сеанс — этим вы поможете ей?

— У нее уникальный дар...

Его голос затух, когда раздался чей-то стон. Нейл Джоби на полу разодрал воротник рубашки, словно ему не хватало воздуха. В комнате было душновато но не до такой степени.

— Майк, ты неправильно его понял, — сказала Мидж, искренними глазами смотря на меня. — Синерджизм — это ответ, если правильно применить его. Если...

— Боже, ты действительно влипла в это дерьмо!

Она отпрянула, словно я ударил ее.

Я поскорее изменил тон:

— Выслушай меня: если бы в тебе и было чувство вины за смерть матери, то вина-то минимальна. Боже, я знаю тебя лучше всех, и ты никогда не скрывала от меня эту историю. А этот тип... — я ткнул пальцем в Майкрофта, — заставил тебя преувеличить в душе твою вину. Разве ты не видишь, как он действует? Тут нет ничего нового — большинство религиозных безумцев давят на чувство греховности у людей, которое сами же и вызывают.

Но Мидж мотала головой, отказываясь слушать.

— Ты ошибаешься, — повторяла она — Ты ошибаешься...

Что-то заставило меня взглянуть на Майкрофта, и я уловил в его улыбке торжество. Но тут же он привычно изобразил дружелюбие, словно прощая меня за глупость.

— Сукин сын, — спокойно проговорил я.

Фужер опрокинулся, и по ковру разлилось вино.

Кинселла посмотрел на пятно, а потом на своего лидера и ментора.

Но и Майкрофт уже не выглядел таким уверенным.

Окна дребезжали, и теперь внимание всех обратилось к ним. Я заметил, что Джоби смертельно побледнел и по-прежнему задыхается.

Наверху заскрипели стропила.

Резкий звук так напугал Джилли, что она вскочила и посмотрела на потолок.

— Снаружи сильный ветер, — сказал я, не чувствуя к ней особой враждебности.

Но Джилли словно не была в этом уверенна.

Я указал Майкрофту на Джоби:

— Надеюсь, он не заблюет ковер.

Теперь и входная дверь за прихожей затряслась в раме.

Майкрофт встал, подошел к младшему товарищу и положил ладонь ему на лоб. Он что-то тихо пробормотал, но как я ни силился, не смог разобрать ни слова.

Джоби шумно прокашлялся и нашел в себе силы подняться на колени. Кинселла, сам трясясь, подхватил своего друга сзади и помог встать.

Даже Джилли покачивалась.

Майкрофт расположился перед Мидж и рассматривал ее, теперь чуть прикрыв глаза. Неужели действительно это лицо когда-то показалось мне кротким? Гадким его сделали не только тени, но и само выражение. Проявился мистер Хайд.

Его медленные слова, произнесенные тихим голосом, пронизывали:

— Помни, мы помогли вам. Поверь в возрождение духа, пойми, что для человеческой воли существует мало барьеров.

Я бы не удивился, если бы он протянул ей свою визитную карточку.

Майкрофт оторвал глаза от Мидж и осмотрел комнату еще раз, задержавшись на окнах, а затем возобновил осмотр, его глаза не пропускали ничего.

До нас донесся другой звук, он шел откуда-то сверху — приглушенный стук, почти что легкая вибрация, то учащающаяся, то замедляющаяся, то более громкая, то затихающая.

Бешеное хлопанье крылышек.

Поняв, откуда исходит шум и кто его производит, я занервничал вместе с гостями.

— Майкрофт, — сказал Кинселла, и в его тоне слышалась мольба, — пора уходить.

Джоби, заметно обмякший, явно был согласен с этим. Казалось, у троих синерджистов иссякали силы, все трое очень побледнели.

Оконные рамы так сотрясались, что я подумал, они сейчас разлетятся. Теперь и я вскочил на ноги, и только Мидж продолжала сидеть.

— Я провожу вас, — сказал я.

Майкрофт обернулся ко мне, в его взгляде не было никакой враждебности, он просто оценивал.

— Вы не должны мешать ей, — сказал он.

— Чего я не пойму — почему вы так заинтересовались Мидж? — ответил я, невольно ощущая какую-то дрожь. — Вы всегда устраиваете такие происшествия, чтобы обратить нового члена?

Внешне его манеры были непринужденны, даже небрежны, но выдавали его глаза, которые все время бегали, стреляя туда и сюда, как у исследователя джунглей, ожидающего из зарослей отравленной стрелы.

Мидж, сгорбившись на диване и обхватив руками колени, проговорила:

— Может, вы прекратите говорить обо мне, будто меня здесь нет? Майк, существуют вещи, которые тебе неинтересны и в которых ты ничего не понимаешь, так что, пожалуйста, не вмешивайся. Эти люди — мои друзья, наши друзья, и они заботятся о моем душевном спокойствии.

— А я, думаешь, не забочусь?

— Так покажи это! Помоги мне!

— Мы поговорим об этом, когда они уйдут, — проговорил я с большим спокойствием, чем ощущал.

— Да, поговорите, — сказал Майкрофт, снисходительный ублюдок. — Майк имеет право на собственное мнение. Нетрудно понять его скептицизм, учитывая плохую рекламу и предубежденность, которые навлекают на себя секты, подобные нашей. Как они ни искажают истину, многие наши члены мирятся с этими предрассудками и терпимы к ним. Мы научились терпению.

Но мое терпение иссякло. Я подошел к двери и встал там с недвусмысленным предложением.

Майкрофт улыбался, но я видел в его улыбке жестокость. Он нагнулся к Мидж и коснулся ее лба, как раньше проделал это с Джоби.

Бешеное, хотя и приглушенное хлопанье сверху было трудно не замечать, и в комнате стало вдруг очень жарко и душно, несмотря на ветер на улице, который чуть не высаживал окна.

Я резко обернулся, когда входная дверь за прихожей вдруг затряслась на петлях и запорах.

Встревоженный, я попятился, но синерджистов это вывело из оцепенения. Трое младших членов сбились вместе, и Майкрофт жестом скомандовал им следовать за ним. Они прошли мимо меня, как отряд скаутов, спешащих домой, Кинселла и Джилли поддерживали Джоби. Я не без удовольствия заметил, что даже их вожак слегка увял в душной атмосфере.

Летучие мыши в мансарде к этому времени совершенно обезумели, и я подумал, что причиной их беспокойства мог быть странный шторм, пронесшийся под навесами крыши и создавший на чердаке вихрь. Мне казалось, что я слышу слабый писк, но отнес это на счет разыгравшегося воображения.

Майкрофт задержался у двери в прихожей, и на мгновение я подумал, что он собирается выйти через нижнюю дверь, но он обернулся к Мидж и проговорил:

— Я готов быть твоим союзником в любое время, когда понадоблюсь, когда ты найдешь в себе мужество. А чтобы найти, нужно искать.

Она смотрела на него, маленькая, растерянная, ее руки по-прежнему обхватывали колени, но в ответ не сказала ничего.

Потом Майкрофт прошел в прихожую и без колебания дернул входную дверь. Дверь открылась.

Я ожидал, что сейчас внутрь ворвется шквал, и приготовился. Но ничего не было. Даже легкий ветерок не пошевелил мои волосы.

Майкрофт шагнул в ночь, остальные столпились у него за спиной, словно боясь отстать, а я поспешил к двери, чтобы запереть ее. Но прежде, чем сделать это, я посмотрел, как гости преодолевают каменные ступени; темнота замедляла спуск. Не предвидь я вызванных этим для меня же самого неудобств, я бы пожелал, чтобы хоть один из них упал и сломал ногу.

Синерджисты скрылись за поворотом, и я немного расслабился, более чем довольный, что не вижу их больше. Но удивленно моргал в темноте, не понимая, как все так быстро успокоилось. Насколько я мог видеть, не шевелилась ни травинка, не колыхался ни листочек. Воздух был мягок и свеж, было приятно дышать.

А когда я снова вошел в дом, заперев за собой дверь, то даже летучие мыши утихомирились — сверху не доносилось ни звука.

И только тяжелый, затхлый запах тревожил меня.

Призраки

Но это было еще не все в ту ночь.

Когда позже я проснулся, в спальне было очень темно, тени смешались между собой, и некоторые части мебели стали больше, чем были на самом деле, превратились в зловещие силуэты, которые не просто замерли, а словно затаились.

Мидж сидела на кровати рядом, и меня разбудило то ли ее движение, то ли созданное ею поле напряжения, потому что она не прикасалась ко мне и не звала.

Меня охватила тревога, и, не таясь, я приподнялся на локте. Когда я прикоснулся к Мидж, ее рука была одеревеневшей и неподатливой, а кожа покрыта пупырышками.

— Что случилось? — прошептал я настойчиво, сам не понимая, почему шепчу.

Мидж ответила не сразу.

Я потянулся к выключателю на лампе, но Мидж меня остановила.

— Они были здесь, — прошептала она. — Ах, Майк, они были здесь.

Я повернулся к ней и в темноте схватил за плечи.

— Кто был? О чем ты?

Она задрожала в моих руках.

— Я чувствовала их обоих. — В ее шепоте слышался какой-то неуверенный трепет. — Я чувствовала, что могу протянуть руку и потрогать их. Они были здесь, в этой комнате.

— Мидж, о ком ты, черт побери?

Я услышал, что она плачет, но когда заговорила снова, в ее голосе не было печали.

— Мама... и отец. Они пытались что-то сказать мне. Им нужно, понимаешь?

Я прижался к Мидж, и моя кожа тоже покрылась пупырышками.

День рождения

Наутро я проснулся не сразу.

Все еще с мутью в голове, я повернулся на бок, чтобы прижаться к Мидж. Но ее не было.

Приподняв тяжелые, как гаражные ворота, веки, я скосил глаза, чтобы убедиться в том, что уже сказало прикосновение (или отсутствие такового). Дальнейшие мысли потекли более лениво, им понадобилось время, чтобы собраться, но воспоминания о предыдущей ночи и о случившемся после ухода Майкрофта наконец прогнали последние остатки дремоты.

Я повернулся на спину и уставился в потолок. Холодный свет дня и все такое прочее: тревожные эпизоды ночи, оба, теперь казались нереальными. По размышлении не создавалось впечатления, что синерджисты представляют серьезную опасность; я хочу сказать: и я, и Мидж не настолько наивны, чтобы попасть под их влияние, мы не дети, чтобы воспринять этот смехотворный культ. Мы взрослые, и нам не так просто что-то внушить. И все же Майкрофт не на шутку охмурил Мидж, это не вызывало сомнений, и я понял, что этот человек не так прост, что при первой встрече я недооценил его харизму. Может быть, это и способствовало совращению — его заурядность, отрицающая всякую возможность шарлатанства.

После его довольно-таки позорного отбытия прошлой ночью Мидж и я были слишком взвинченны, чтобы спокойно обсудить происшедшее и к чему оно может привести. Когда я еще раз повторил, что в самом Грэмери происходит что-то неладное, Мидж сказала, что слишком устала для дальнейших препирательств и ложится спать.

Я пошел за ней, призывая посмотреть на вещи здраво (здраво? То, на что я предлагал посмотреть, мне самому казалось безумием! ), но она не захотела. Назвала меня зашоренным. Это действительно вывело меня из себя — ведь именно она-то и не хотела видеть все чудеса, происходившие вокруг нас! Взять хотя бы эту ночь с воющим ветром, сотрясавшим весь коттедж, с летучими мышами, устроившими бурю в мансарде, — и все улеглось, как только Майкрофт открыл дверь, чтобы уйти. Возникает вопрос: а был ли ветер-то? Может ли ночная буря так мгновенно затихнуть? А посмотреть, как это место влияет на синерджистов! Боже, Джоби чуть не грохнулся в обморок прямо у нас на глазах, а Кинселле уже второй раз пришлось бежать из Грэмери. Я продолжал, и продолжал, и продолжал еще, пока в конце концов сам не выбился из сил. Я вывалил все: и загубленную картину, и галлюцинации Боба — и мои галлюцинации, Боже! — исцеление дрозда, доверчивость птиц и зверей, очевидное возрождение сада. Даже нашу головокружительную любовь (до недавнего времени), даже великолепный пейзаж на мольберте (пока он не был погублен) и даже мою вдохновенную игру на гитаре. Я вытащил на свет все, что мог припомнить.

Но это было все равно что говорить с зомби. Мидж ничего не желала знать.

И все же она заинтересовалась, когда я выдвинул теорию, что, может быть, это она вылечила мою обваренную руку, а не Майкрофт со своим волшебным снадобьем и шарлатанской ментальной зашитой. Все дело в ней, и что-то магическое в самом Грэмери, в его стенах, в земле, в атмосфере — все это его чертово наследие! — действовало через НЕЕ. Она, Мидж Гаджен, была невольным катализатором и посредником, а может быть, даже инициатором. Как раньше Флора Калдиан! И все, кто жил в коттедже до нее!

Я путался, придумывал, высасывал доводы из пальца. Или так мне представлялось. Может быть, моя усталость и эмоциональное напряжение, в которое я сам себя вогнал, привели меня к тому редкому состоянию, когда верх берет подсознание и возникают мысли, которые обычно смутны или даже непостижимы.

А может быть, только может быть, его, мое подсознание, подтолкнуло нечто более глубокое и еще более таинственное, что-то полностью внешнее.

И когда я закончил, когда высказал все, мне стало неинтересно. Я больше не мог держать глаза открытыми, мне пришлось стянуть с себя одежду и заползти в постель, я был в полном и явном изнеможении и ничего не соображал.

Как я уже сказал, Мидж заинтересовалась, но не пыталась подстрекать меня. Последнее, что я мельком видел, прежде чем провалился в сон, — она, сидящая на краю кровати и смотрящая на меня с характерным блеском в глазах. Потом я отключился и был этому рад.

Но позже проснулся и обнаружил, что Мидж вытянулась в струнку и смотрит на ножку кровати.

Теперь я заинтересовался. Очевидно, все, что произошло до этою вечера, вызвало у Мидж кошмарные видения. Я затянул ее под одеяло и попытался убедить в этом. Хотя словесно она не давала отпора моим утверждениям, я ни капельки не сомневался, что она в них не поверила Мидж лежала тихо и спокойно, и когда я дотронулся до ее щеки, то обнаружил влагу слёз.

Я постарался утешить Мидж, но, к сожалению, вскоре отказался от этих попыток — знаете, намерения благие, а плоть слаба — и заснул снова Я только надеялся, что усталость одолеет ее бессонницу и Мидж последует моему примеру. Мысль о том, что она лежит в темноте и верит, будто видела призраки умерших родителей, и, возможно, думает, что они могут вернуться, заставила меня содрогнуться. И почувствовать себя виноватым.

Я стянул одеяло, свесил ноги с кровати и посмотрел на часы. Было около десяти. Я поцокал языком, жалея, что Мидж не разбудила меня раньше.

Первое, что я заметил, сидя раздетым на краю кровати и почесывая ребра, — это затхлый запах, запах сырости и старой штукатурки. Он так и остался с вечера. Потом я понял, что, разинув рот, уставился на что-то на противоположной стене и мой плохо соображающий мозг не в состоянии понять, на что же я смотрю. От пола до потолка по стене протянулась трещина, и мой разум никак не мог это зарегистрировать.

— Вот черт, — сказал я, когда до меня наконец дошло.

Я быстро встал и бросился через комнату, но тут под моей босой ногой что-то хрустнуло. Я подскочил и выругался еще громче, когда через секунду меня что-то ужалило, опрокинуло обратно на кровать и вцепилось в ногу. Я нашел крохотную, острую, как шип, занозу и ногтями (к счастью, для игры на гитаре я отрастил их на правой руке), как пинцетом, вытащил колючку. Область вокруг укола уже распухла и ярко покраснела, и я осмотрел пол в поисках виновника В двух футах от меня лежал раздавленный шмель, и его предсмертное жужжание представилось мне мстительным смехом.

Наклонившись, я поднял расплющенный пушистый комочек и, прихрамывая, отнес его вместе с последний раз примененным оружием в туалет, чтобы смыть в канализацию (предварительно помочившись на него в отместку). Вернувшись в спальню, я осмотрел трещину в стене. Она зияла на новой штукатурке, края были зазубренными, изломанными. Ширина ее оказалась невелика, но трещина есть трещина.

Таково-то мастерство О'Мэлли.

Я нашел свой халат и покинул спальню в поисках Мидж. Она была внизу, сидела на пороге кухни, подперев подбородок коленями, и смотрела на цветы в саду. И снова я не сразу заметил, что было не так, — впрочем, в данном случае слово «было» не совсем уместно, поскольку как раз чего-то не было.

Я наклонился и поцеловал Мидж в шею. Ответа не последовало. Она лишь чуть подвинулась, и я плюхнулся рядом.

Хотя мы находились на затененной стороне коттеджа, я бы сказал, что солнце сияло во всю силу и играло всеми красками в саду. Бледное небо над головой имело цвет вылинявшего рабочего халата, а вдали терялись смутные клочки облаков. Но там, где мы сидели, воздух был прохладен.

— Как нынче чувствуешь себя, Ведьмочка? — спросил я намеренно бодрым голосом и положил руку ей на плечо.

Ее ответ был краток.

— В замешательстве, — вот и все, что она ответила.

— Да, я тоже. Но не в таком замешательстве, чтобы не видеть, что собой представляют Майкрофт и его подленькая секта.

— Оставим это, Майк, — проговорила Мидж безучастным тоном.

А я проговорил рассудительно:

— Не думаю, что у нас получится. Ты слишком очарована ими, и меня это пугает.

Она быстро пожала плечами, словно дернулась.

— Мидж, ты подумала о том, что я говорил ночью?

По-прежнему не глядя на меня, она ответила:

— Ты очень много всего наговорил. Сам-то помнишь?

Теперь ее голова повернулась в мою сторону.

Я в самом деле не сразу вспомнил. Я столько наговорил, что в голове осталась полная каша, не запутанная, а скорее перемешанная. И лишь спустя некоторое время этим предположениям (догадкам? ) предстояло проясниться. Голова болела, а на языке можно было демонстрировать тест с лакмусовой бумажкой. Я удивился, как на меня подействовал один стакан вина И тут до меня дошло, что же отсутствовало в саду.

— Куда делись наши друзья? Обычно в это время один-два слоняются тут в надежде чем-нибудь полакомиться.

— Никуда не делись, их с утра не было, — без всякого выражения сказала Мидж.

Я нахмурился.

— Может быть, где-то нашли меню получше, — выдвинул я не слишком убедительное предположение, отказываясь верить, что отсутствие обычной клиентуры служит неким признаком. Но меня это встревожило, и я с надеждой добавил: — Но хоть Румбо-то здесь?

Мидж покачала головой:

— Нет, еще нет.

Это совсем меня обеспокоило. В отсутствии этого обжоры таилось что-то нехорошее. Мне вспомнились слова Боба по телефону: «Дурные флюиды».

Мидж встала, и моя рука упала с ее плеча, как ненужная принадлежность.

— Мне нужно одеться и съездить в деревню за покупками, — холодно сказала Мидж и уже повернулась, прежде чем я успел встать на ноги.

— Эй, погоди минутку, — я снова схватил ее за локоть и притянул к себе. — Мы же друзья, ты еще помнишь? Не просто любовники, но и добрые друзья, самые лучшие, каких только каждый из нас имел когда-либо. Не запирай от меня свои чувства, Мидж, как бы плохо ты ни думала обо мне. Да, ночью я расстроил тебя своими взглядами на кое-что, но это не мешает нам поговорить, правда? Чем бы я ни расстроил тебя — это все из лучших побуждений. Боже, я люблю тебя так, что не выразить...

И опять она могла бы продолжить: «Люблю тебя каждый Божий день», — а я бы сказал: «И завтра вдвое полюблю! » — и остальное мы бы допели дуэтом. Но этим утром нам не было суждено такое. Мидж даже не улыбнулась. Все, чего я дождался, — это горестного молчания.

Потом напряжение вроде бы на мгновение покинуло ее, Мидж посмотрела на землю, отводя глаза от меня.

— Я люблю тебя точно так же, Майк, и ничто этого не изменит. Но мне нужно выяснить...

Я крепче сжал ее локоть:

— Тебе нечего стыдиться.

— Ты выслушаешь меня?

Я овладел собой.

— Я только пытался заставить тебя взглянуть на вещи здраво, разве ты не понимаешь? Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты чувствуешь себя виноватой в своем счастье. Нынче у тебя — у нас — было его столько, что ты каким-то безумным образом могла заключить, будто твоя мать умерла, чтобы тебе его обеспечить. Это и скребет тебе сердце, Мидж.

Она неистово замотала головой:

— Глупости!

— Разве? Ты обрела свободу, когда она умерла...

— Совершила самоубийство, — упорно поправила Мидж.

— Ладно, совершила самоубийство. Ты была молодой, у тебя был огромный талант, и, может быть ты задумывалась, как бы все шло без этих уз, без ответственности. Но я сказал лишь «задумывалась», ты никогда не «желала» этого. Никогда. И вот теперь ты засомневалась в этом — все было так давно, что ты уже не уверена, насколько сильно тогда задумывалась. И я не удивлюсь, если это вкрадчивый Майкрофт посеял в тебе подобное сомнение.

— Он не...

— Что ты собираешься сделать? Попросить у них прощения? Когда мы впервые приехали сюда, ты как-то сказала мне, что тебе хотелось бы сообщить родителям о своем счастье. Помнишь? Но каким-то образом эта мысль исказилась, и теперь ты ищешь искупления за это проклятое счастье! Что направило твои чувства в эту сторону? Не случилось ли это, когда ты одна ходила в Храм? Когда я уезжал в Лондон?

Мидж попыталась вырваться, но я держал крепко.

— Он помог мне понять! — крикнула она. — Ты его не знаешь...

— И знать не хочу, черт бы его побрал! Я лишь хочу узнать, зачем он сделал это с тобой.

На этот раз ей удалось вырваться. Мидж гневно взглянула на меня, и ее тело чуть изогнулось в талии, как у упрямого ребенка.

— Этой ночью ты сказал, что в Грэмери есть что-то необычное. — Это прозвучало почти обвинением. — Это не твои слова, но ты это подразумевал. Иты предположил, что в этом замешана я, что я участвую в этом.

Я смутно припомнил, что говорил что-то подобное, но не мог точно вспомнить свою гипотезу.

— Ты принимаешь меня за полную дуру, Майк? Думаешь, я сама не замечаю, что происходит вокруг?

— Так почему же ты не...

— Потому что это слишком тонкий предмет для обсуждений! Да, признаюсь, до какой-то степени я сама воздвигла в себе барьер, но лишь потому, что боялась утратить... утратить...

Она расстроенно покачала головой, не в состоянии подыскать слово. Не в состоянии, подозреваю, прояснить свои чувства Я шагнул к ней, но Мидж отшатнулась.

Ее руки сжались в кулачки:

— Майкрофт — единственный, кто может мне помочь.

— Нет! — на этот раз перешел на крик я.

— Он понимает. — Ее руки разжались и повисли вдоль тела. Как уже вошло у нее в привычку, Мидж больше не хотела спорить.

Она проскользнула мимо меня, и я услышал, как ее босые ноги шлепают по каменным ступеням у коттеджа, а потом громко скрипнула деревянная ступенька Я уже было бросился следом, но и в самом деле не хотелось спорить. Для этого слишком болела голова.

* * *

— Мистер О'Мэлли?

— Слушаю.

— Это Майк Стрингер.

— Мистер, м-м-м, Стрингер?

— Вы работали у нас в коттедже. В Грэмери.

— А! Мистер Стрингер. — Потом чуть медленнее: — Да... Грэмери. У леса. Чем могу служить снова?

— Боюсь, некоторые проблемы вернулись.

В его акценте слабо послышалась певучесть:

— Не могу представить какие, мистер Стрингер. Мы выполнили там все как следует.

— Да, н-но... Стена в спальне разошлась снова. И некоторые двери плохо закрываются...

— Одну секунду, мистер Стрингер. Я найду наряд на ваше здание.

Раздался стук — это трубку положили на стол.

Я стоял в маленькой прихожей над лестницей, засунув свободную руку в карман джинсов, и ждал, когда же три таблетки парацетамола, принятые двадцать минут назад, наконец подействуют и снимут головную боль. И духота тоже не помогала делу.

— Значит, Грэмери, давайте-ка глянем... — снова послышался голос ирландца. Помехи на линии заставили меня на секунду оторвать трубку от уха. — А, нашел! Мы на совесть поработали над той стеной в спальне. Удивлен, услышав, что она снова разошлась. Вы с тех пор не проводили в доме никаких строительных работ, мистер Стрингер?

— Никаких.

— Понятно. Да, странно. И еще что вы упомянули?

— Двери. Они, видимо, снова покоробились.

— В моем списке ничего про двери нет.

— Надо было обстрогать их перед окраской.

— Нет, нет, ничего такого не записано. Мы, конечно, перед покраской ошкурили их, пригладили как следует. Да, теперь припоминаю, вы упоминали об этом, когда мы определяли фронт работ. Двери стенных шкафов, да?

— Да.

— Ну, и мой бригадир сказал, что двери в порядке. Ничего делать с ними не надо, только прошкурить поверхность. Несколько оконных рам совсем прогнили, и мы их заменили. Это все было в накладной, мистер Стрингер.

Над головой у меня что-то зашумело.

— М-м-м, могли двери покоробиться в теплую погоду, мистер О'Мэлли?

— Всякое бывает. От прямых солнечных лучей или от сильной сырости. Конечно, вы живете в очень старом доме, и деревянные части уже не такие новые.

— Я также заметил, что номер дома снаружи не совсем в порядке. Кажется, он немного облупился.

В трубке послышался продолжительный вздох, скорее усталый, чем удивленный.

— Это совершенно путает наши планы. Я могу послать кого-нибудь для осмотра, но боюсь, что в ближайшую неделю никого не смогу выделить. Сейчас у нас горячая пора, пока такая хорошая погода.

— И боюсь, еще кое-что требует немедленного внимания.

— И что же?

— Каменная балка над кухонной плитой. Там тоже трещина, и я заметил, что балка стала проседать посередине. Трещинка маленькая, но все выглядит весьма угрожающе.

— Значит, это еще один пункт. Как я уже сказал сейчас у нас нет времени...

— Балка была в моем первоначальном списке. Мы заметили трещину, когда еще не въехали.

— Не припоминаю... а, минутку! Правильно, я вспомнил все детали. У вас был целый ряд ремонтных работ, мистер Стрингер, которые вовсе не требовали внимания. Потому и цена оказалась ниже указанной суммы. Мои люди не нашли и половины упомянутых изъянов.

— Это какое-то недоразумение.

— И мне так кажется. Мой бригадир тогда заметил, что, может быть, вы перепутали перечень работ с другим, составленным для другого дома, который вы хотели приобрести. Любая другая фирма, более склонная к штукам Тома Микса...

— Что?

— Так говорят. Другая фирма взяла бы деньги за все и ни словом не проговорилась бы, что этих работ не выполняла. Как бы то ни было, мне придется кого-то послать для осмотра, но, боюсь, не сейчас. Как насчет следующего вторника? Вас устроит?

— Балка представляет опасность...

— Да разве вы пользуетесь этой плитой? Полагаю, нет. Подоприте камень и не суйтесь туда, вот и все, мистер Стрингер. Вот, я записываю. Осмотрят все, что нужно сделать, и скоро вы снова будете в полном порядке. До свидания, мистер Стрингер, надеюсь, вам нравится в той чудесной части леса.

Раздались короткие гудки, разговор на этом закончился. По крайней мере с О'Мэлли проблема решена.

И снова странный шум сверху.

Сделав два шага, я вытянул голову, чтобы посмотреть на лестницу. Мне были знакомы эти звуки.

Но теперь послышался другой шум. Снизу.

Я внимательно вслушался, в нерешительности, что обследовать раньше — не хотелось идти ни вверх, ни вниз.

Снова снизу. Скребущие звуки, потом шелест бумаги.

— Мидж?

Может быть, она вернулась из деревни. Никакого ответа. Впрочем, она, может быть, все еще дуется на меня.

— Мидж, это ты?

Кто-то там определенно был, но не отвечал. Я встал на верхнюю ступеньку лестницы и неуверенно заглянул за поворот, вниз, в кухню. Самое мое любимое место.

На буфете загремели чашки (я не оставил на столе ни одной).

Я отказывался соображать, меня уже тошнило от страха, и я героически пошел вниз (действительно хромая: укус шмеля так и пульсировал в ноге).

Добравшись до кухонной двери, я в изнеможении осел на пол.

— Румбо, глупенький ты попрошайка!

Со своего насеста на полке он тоже выбранил меня за то, что я так напугал его. На столе лежала разорванная пачка печенья, ее содержимое рассыпалось, частью погрызенное.

— Хоть ты нас не бросил, — сказал я, подобрал обломок печенья и протянул Румбо, который схватил его, не прекращая громких жалоб.

— Так куда сегодня все подевались? — перебил я его. — Тоже ощутили в Грэмери дурные флюиды? Поэтому птицы не явились на завтрак?

Но Румбо, видимо, был так же озадачен.

— Впрочем, тебя пугает не только это, верно? Должен тебя предупредить: здесь все уже не так, как было, и я сам немножко напуган. Что-то присутствует в атмосфере — ты чувствуешь? Как будто что-то подкрадывается, но тут же прячется, как только обернешься. Ты меня понимаешь?

Думаю, он не понял. Он только отгрыз кусочек печенья, как обычно, по-собачьи, вздернул головку, но не придал особого значения моим словам. Впрочем, чего стоило ожидать от белки?

* * *

Дверь в мансарду заклинило (хотя поначалу мне пришло в голову, что ее держит кто-то изнутри).

Я стоял на ступеньке, поворачивал ручку и одновременно надавливал на дверь другой рукой. Румбо, так же, как и я, заинтересованный исходившими сверху странными звуками, составил мне компанию в моей рискованной экспедиции по винтовой лестнице. Каждый раз, когда доносился звук — между ними были долгие, долгие паузы, — беличья головка вздергивалась, как на стержне, и Румбо рывками осматривался по сторонам. Звуки отдавались музыкальным гулом — вот почему они показались мне знакомыми.

Такие звуки производит большой палец, двигаясь по струнам гитары.

Но этот звук был тише, слышался только резонанс, медленно затухающие колебания, оставляющие после себя задумчивую тишину, пока струн не коснутся снова.

К счастью — поскольку моего геройства хватило лишь на спуск в кухню — я догадался о причине этих звуков. Какая-то птичка, а может быть, страдающая бессонницей летучая мышь, каким-то образом пробралась в мою музыкальную студию и, пролетая мимо, крыльями задевала гитару. Или семейство обычных мышей могло устроить себе в гитаре гнездо, и члены семьи задевали струны при входе и выходе из норки. Оба объяснения казались мне убедительными, я все еще верил в логику (даже после всего случившегося).

Я налег сильнее, и дверь приоткрылась. В комнате на минуту воцарилась тишина.

Тогда я навалился на дверь плечом, дверь скрипнула по полу и открылась. Держась за ручку, я не дал ей распахнуться настежь и тихонько придержал.

На первый взгляд мансарда с низким потолком казалась пустой. И на второй в ней не наблюдалось никаких перемен. Но я застонал, увидев, в каком состоянии находятся мои акустические гитары. Я бросился внутрь и упал рядом с ними на колени, а мой стон превратился в крик боли.

Гриф одной, стоящей на подставке у затененной стены, нагнулся ко мне, словно в поклоне, а вторая, испанская концертная, лежала рядом на полу. Очевидно, она упала, когда этого не было слышно, и ее гриф изогнулся вверх, как шея тощего человека, силящегося встать. На обеих гитарах первая и вторая струны лопнули, а остальные туго натянулись в диком, прямо-таки осязаемом напряжении. Я не понимал, как такое могло случиться: на инструменты не попадал прямой солнечный свет, отчего дерево могло бы покоробиться, да и от этого струны ослабли бы, а не натянулись. На обеих гитарах струны не были перетянуты, я всегда держал их в умеренном состоянии и приспускал, когда знал, что в ближайшее время не буду играть. Нейлоновые струны на испанской гитаре могли при сильном перепаде температур сжаться и лопнуть. Но стальные на первой? Вряд ли.

Я покачал головой, в недоумении и расстройстве. Наверное, такую же печаль испытываешь, когда грузовик задавит твою любимую собаку.

Я ощутил свежее дуновение из окна, которое оставил накануне приоткрытым, чтобы проветрить комнату (может быть, более сильное дуновение и опрокинуло классическую гитару). Ветерок заиграл в перетянутых струнах, колебания отразились и усилились резонаторами. Эхо скорее напоминало стонущий вздох, чем музыку.

Я ударил себя кулаками по бедрам и выругался, потом выругался еще раз. Хотя гитары были безвозвратно погублены (грифы можно заменить, но это дорого, и нет никакой гарантии, что звук станет прежним), я тем не менее повертел в руках оба инструмента и ослабил струны. С некоторой дрожью я открыл футляр и осмотрел свою электрогитару (с чувством, будто открываю гроб, чтобы проверить, в порядке ли лежащий там труп). Слава Богу, инструмент для заработка был в порядке.

После этого мне оставалось лишь сесть на пол и смотреть на покалеченные — нет, смертельно изувеченные — инструменты, тогда как Румбо, не обращая внимания на мою скорбь, весело скакал по комнате. Я не мешал ему, радуясь, что хотя бы один из нас не чувствует никаких забот.

Так я мрачно сидел некоторое время, и сам не знаю, что наконец подняло меня — может быть, щебетание белки или ощущение движения над головой. Отдаленный шум только возник, и меня не удивили и не встревожили дальнейшие звуки. И конечно, теперь источник этих звуков был очевиден — это копошились летучие мыши.

Но не любопытство к этим тварям заставило меня выдвинуть стул на середину комнаты, под крышку люка. В тот же день, когда мы обнаружили чудовищное превращение картины с изображением Грэмери, я зашвырнул мазню на чердак — просто приподнял крышку и засунул лист туда, с глаз долой, из сердца вон. Сжечь картину слишком напоминало бы ритуал. Все еще озадаченный ее преображением, теперь я хотел снова взглянуть на творение Мидж. Может быть, мне подумалось, что пейзаж вновь обрел свой нормальный вид, — идиотский оптимизм, конечно, но в этом месте все казалось возможным. Как бы то ни было, мне захотелось теперь поподробнее рассмотреть картину.

Я балансировал на стуле, прижав одну руку к крышке люка, а в другой держа фонарик, который теперь хранил в мансарде специально для лазанья на чердак (обычно туда лазила Мидж, чтобы проверить, как поживает охраняемая законом порода) Выпрямив колени, я нажал на крышку, волнуясь перед встречей с нашими ночными друзьями, но надеясь, как мне не раз напоминали, что они совершенно безвредны.

Крышка открылась с жутким скрипом, как в доме с привидениями, отчего Румбо с криком скрылся на лестнице. Я пообещал себе при первой же возможности смазать петли. Включив фонарь, я оперся на зыбкую спинку стула и, как обычно, без особого достоинства взгромоздился наверх. Сев на край, я выругал себя, что швырнул картину с такой силой, — я заметил четырехугольный силуэт еще до того, как на него упал луч, и не оставалось сомнений, что придется ползти через балки.

Прежде чем сделать это, я пошарил лучом по чердаку, и меня передернуло от вида черных свисающих фигур — с последнего посещения их определенно стало больше. Они заполняли все пространство между балками и стропилами, до последнего дюйма. Точно как в первый раз.

Но по крайней мере не шевелились и молчали, как будто мое вторжение остановило их прежнюю активность. Мне подумалось, какие чувства вызывает у них мое присутствие. Страх? Враждебность? Или они уже поняли, что Мидж и я не представляем для них опасности?

Одинокий тихий писк привлек мое внимание к балке слева от меня, и я посветил на особенно густое скопление летучих мышей. Одна из них, почти в центре, как-то странно подергивалась, ее голова выгнулась к брюшку. Луч выхватил острые зубки, когда летучая мышь открыла свой безобразный рот и издала еще один еле слышный писк.

Из более темных закоулков чердака в ответ раздались другие писки, одинокие и в некотором роде душераздирающие.

Втянув за собой ноги, я стал пробираться к картине, не желая ни на одно лишнее мгновение задерживаться в этой чернильно-черной пещере. Балки жестко ощущались под коленями, а запах мышиных экскрементов чувствовался сильнее и противнее, чем в прошлый раз. Я утешал себя мыслью, что их слой, по крайней мере, обеспечит естественную изоляцию чердака. По мере движения я старался уберечь чистой свободную руку, пользуясь для ориентации фонариком, но дерьмо было везде, и вскоре мне пришлось вытереть ее о джинсы. Решив, что, согнувшись, шагать через балки будет меньшим испытанием, я встал и, расставив ноги, неуклюже покачался секунду-две.

И тут же дотронулся до одной из тварей.

Она запищала и захлопала на меня тощими крылышками, и я съежился, качаясь на неверных ногах и хватая руками воздух. Согнувшись вдвое и по-прежнему покачиваясь, я успокоился и направил фонарь на потревоженного зверька, чтобы убедиться, что тот не собирается напасть.

От увиденного в груди у меня что-то сжалось, мягкий комок стал подниматься к горлу, угрожая забрызгать чердак. Я с усилием глотнул.

Всего в нескольких дюймах от моей головы судорожно дергалась летучая мышь, которую я задел, ее крылья завернулись внутрь, перепончатый хвост загнулся вниз. И между ее ног стало вырастать что-то раздутое и блестящее, что-то отвратительное.

Я смотрел, загипнотизированный, охваченный отвращением и в то же время страшно зачарованный.

Это розовое, сгорбленное нечто увеличивалось в размерах, неопределенная форма поблескивала в свете фонаря. Крохотное тельце просочилось наружу, гладкое и мокрое, приняло форму — неприглядную форму — высвободилось из матки, как овальная розовая капля, выдавленная из пузыря со льдом, чтобы плюхнуться на материнское брюшко и повиснуть там на пуповине. Мать тут же крыльями и хвостом обхватила новорожденного, ее голова потянулась вверх, и изо рта высунулся язык, чтобы облизать липкое новорожденное тельце.

Может быть, для любителя природы рождение нового существа — это чудо, но для меня, заключенного в темноте среди множества висячих горгулий, это было омерзительно.

Я отчаянно устремился прочь, стараясь не поскользнуться, но только потревожил соседних летучих мышей. Когда я повернулся и луч фонаря обежал чердак, я увидел, что рожают и другие твари, появлялись все новые и новые розовые капли, чтобы повиснуть на груди матери. Не одна, не две, а дюжины. Клянусь, я видел дюжины вылезающих капель. И повсюду, куда я ни светил фонарем, было одно и то же тошнотворное шевеление, луч утыкался в поблескивающую липкость крохотных тел. Они казались прозрачным гноем, выдавливаемым из открытых ран.

Я полез к квадратной заплате дневного света, скользя по доскам и царапая о них колени, но не останавливался, я собирал ладонями занозы, фонарь дико метался из стороны в сторону, возбуждая летучих мышей, которые пищали то ли в тревоге, то ли от возмущения — может быть, от того и другого.

Одна пролетела у самого моего лица, и я ощутил на щеке движение сырого воздуха. Что-то мягко ткнулось мне в спину и на мгновение задержалось там, прежде чем упасть.

Я чуть не закричал.

Но я был уже у люка Я перебросил в него ноги и вывалился вниз, только локти удержали меня от падения на пол. Ноги нащупали стул, и я ухватился за крышку люка, пригнув голову, когда маленькое тельце вылетело из темноты и коснулось моей руки.

Я потянул крышку, и едва успел убрать пальцы, как она захлопнулась.

Упавший фонарик покатился по полу. Упершись руками в колени, я стоял на стуле и, разинув рот, сделал глубокий вдох в надежде, что этим удержу внутри завтрак, который уже был на пути наружу.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒