НИКОЛАЙ КОЛЯДА. СТУДИЯ ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЯ

НИКОЛАЙ КОЛЯДА

СТУДИЯ ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЯ

Рассказ

Аня, Люся и Тамара работали в «Студии Перевоплощения Милены Боярской».

Вообще-то, это была обычная парикмахерская.

Была когда-то, ну, и осталась.

Но Аня, директор, всегда думала о новом, говорила вечно про инновации, про маркетинг и прочее. Она всегда ходила на какие-то курсы личностного роста, где ей рассказывали, как стать успешным и богатым, и как важным быть креативным – и Аня лихо всё это, все эти знания воплощала в жизнь.

Ну, как умела. Хотя ей всегда казалось, что она всё делает изумительно.

Когда Аня стала начальницей в парикмахерской, она чуть ли не каждый день приходила с новыми и новыми идеями. Аня влезла в кредиты, в долги, но выкупила помещение, сделала себя «Индивидуальным Предпринимателем», то есть ИП с печатью, а назвала парикмахерскую «Студия Перевоплощения Милены Боярской». Так было по документам.

Ее энергией можно было отапливать Сибирь или Якутию, хотя чаще всего она отапливала ею космос.

Всё было вхолостую. Так думали девочки – Люся и Тамара, которые с Аней в парикмахерской работали с первого дня еще до того, как парикмахерская стала «Студией перевоплощения». Девушки, скрепя сердце, соглашались с ее идеями, но потом, как водится, идея Ани угасала, но появлялась новая, и так было бесконечно. Словно какой-то зуд не давал Ане успокоиться.

То она придумает сделать выездную сессию в дом престарелых и там постричь всех старух и стариков и на это дело позвать телевидение и радио и прочую требуху журналистскую, чтобы они про «Студию перевоплощения» написали.

То она заставляла Люсю и Тамару ходить по подъездам и рассовывать листовки рекламные в почтовые ящики, и сама ходила, бегала, носилась, нажимала кнопки на домофонах и носилась бы еще долго, пока ее не покусала собака, и Аня три недели была на карантине, получала в попку и под лопатку уколы от бешенства.

То еще она придумала, что девочки должны завести себе во всех социальных сетях свои страницы и там выставлять фотографии клиентов, которых они постригли и рассказывать, как красиво и замечательно всё в «Студии перевоплощения Милены Боярской» и что – приходите к нам, аля-улю!

Самое противное, что девчонкам приходилось выставлять и свои фотографии, свои рожи, а они не всегда своим видом были довольны и не хотели фотки всем показывать. Фотки за работой: вот сидит бабка вся в перхоти, а Тома радостно ее волосы карнает. Или вот сидит дедок, а Люся радостно ему голову моет. Ну, к чему это?

Да и печатать на компьютере Люся и Тамара умели только одним пальцем.

Когда они совсем от этих «Одноклассников» и «Контактов» закисли, за их страницы взялась сама Аня, получив коды доступа, и стала туда пихать от их имени всякие фотки и всякую рекламу.

Короче говоря, Аню было не остановить.

«Студия Перевоплощения Милены Боярской».

Так называлась ее контора «Рога и копыта».

- Это очень креативно, девочки, - сказала она, когда придумала название и вывеску для парикмахерской. – Сейчас маркетинг правит миром, надо всегда стремиться к совершенству, - она потом долго-предолго говорила умные слова, которых она нахваталась в телевизоре, в интернете и вот на этих курсах личностного роста.

Так что вот так и появилась эта вывеска на первом этаже хрущёвки с именем «Милены Боярской».

Аня себе такой псевдоним выбрала. Чтоб было позвучнее и позабористее.

Хотя на деле звали ее не Миленой вовсе, по первому мужу фамилия у нее была Бердюгина, а девичья фамилия у нее вообще была Иванова.

Но как звучит «Аня Иванова» и как звучит «Милена Боярская»!?

Небо и земля!

- Это как сравнивать, девочки?! Ну, Бердюгина и Боярская? Это, ну - как кран текёт в ванной, он капает занудно, мерзко, производя на дне ванны ржавчину в течение дня, понимаете? Это одно. И другое: водопад где-то в горах, когда капли воды, падая с высоты, превращаясь из льдинок с горных вершин в хрустальную, святую воду, так вот - этот водопад, он - словно изумруды сверкают на солнце! Понимаете? Такая здесь разница и потому тут на вывеске будет такая фамилия! И прошу меня при клиентах называть Миленой, никак иначе! Запомните!

Вот так вот Аня сказала девочкам, когда они хмыкнули над ее «Боярской».

И где вот только такого нахваталась?

Ну, она любила очень российские сериалыи все передачи на второй кнопке типа «Мужчина и женщина», «Понять, простить», а еще читала журнал «СпешенелВумен» или что-то там такое. В таком роде. Там такое обычно, про водопад и про изумруды.

Вывеску для «Студии перевоплощения» заказали в специальной конторе. Повесили её над входом. Квывеске мужички из рекламной конторы какие-то звездочки и листочки примандюрили, и так она сладко мигала и завлекала, эта вывеска.

А находилась «Студия перевоплощения» на первом этаже старой шестидесяти пятилетней хрущевки, там был раньше хлебный магазин.

Аня через друганов в администрации города за всего лишь коробку конфет перевела это нежилое помещение разряда «продовольственные товары» в разряд «услуги для населения».

Раньше в этой халупе можно было продавать только хлеб, а теперь это стало «Предприятием обслуживания населения».

Наклеили обои, сделали подвесные потолки, купили люстру китайскую с фальшивыми кристалликами, купили кресла и зеркала (зеркал было много, Аня говорила, что зеркала увеличивают пространство). Ну да, увеличивать надо было, комнатки были крошечными, как обычно в хрущёвке.

Поначалу были клиенты и гости одни дураки.

Какие-то фрики и городские сумасшедшие заходили. Какие-то тётки в париках, в ондатровых шапках, в сапогах из кожзама, с авоськами «Ашан» заглядывали в дверь, боясь переступить порог, громко спрашивали:

- А у вас тут на артистов учат? Ну, раз вы тут перевоплощаете?

Идиотки. Это всё равно, что зайти в магазин, в «Пятерочку», скажем, и заорать громко кассиршам:

- Девочки, а у вас гречка есть?! Нет?! Ну ладно!

Так и эти орали.

Какие артисты?

С чего они это взяли – не ясно.

- Перевоплощаться, значит – переделываться, менять стиль, образ мысли и жизни, а не кривляться, как артисты, - так этим теткам сердито говорила Аня-Милена и выставляла их за порог – до свидания, до свидания.

Но потом стали приходить более-менее нормальные клиентки, и какую-то копеечку начали они все вместе потихоньку зарабатывать.

Делали стрижки они все втроем, мастера они были неплохие, наловчились за многие годы. Аня еще умела массаж лица делать. Тоже на каких-то курсах научилась заваривать травы из аптеки в ванночке, и вот этой грязной водой умащивала своих тёток, уложив их на кушетку с гнутыми золочеными ножками.

Кстати, золотых нашлепок вообще было много в «Студии перевоплощения»: и вензяля вокруг зеркал, и подлокотники кресел были в китайском золоте, и светильнички с золотыми нитями были, всё вообще было красивенько в замечательной «Студии перевоплощения Милены Боярской».

Процедуру «перевоплощения» для клиенток Аня обставляла такими словами, что старухи таяли.

- Мы вам сделаем лифтинг вот тут, вокруг глаз и на шее сделаем крафтинг, нет, дифтинг, и морщины ну, сразу, сразу все убегут и больше никогда не вернутся к вам! Ну, просто вот так вот ручкой помашут вам на прощание и всё, и - здравствуй, вторая молодость! Знаете, я что хочу сказать: они, эти гадкие морщинки, морщинищи, просто вот так вот побегут по дорожке на одной ножке! – ворковала Аня и деланно хихикала.

Клиентки таяли от таких слов, записывали телефон «Студии», обещая всех подружек созвать на омоложение, обнуление, обновление. А как известно: нет лучше рекламы, чем ОБС, то есть «Одна Баба Сказала».

И массаж, и травы, и крема какие-то Аня чаще всего выдумывала сама и сама же верила в чудодейственную силу тех уникальных, ею созданных кремов. Она верила, что если соединить детский крем с вазелином и толстым слоем уложить на угреватую старую кожу, то кожа эта сразу станет чище и белее, а главное – в это верили ее клиентки. Они рассматривали после процедур себя в зеркале и, похлопывая себя ладонями по щекам и растягивая кожу пальцами у глаз, приговаривали:

- Поразительный эффект, надо же? Ну, сразу всё изменилось, будто на десять лет моложе стала, а? Ну, спасибо, Миленочка …

Хотя какой там моложе, мертвому припарки, как была старая вобла, так и осталась, просто – будто с мылом умылась, вот и всё.

Но вот действовало это и всё. Как-то действовало. Надо же. Эти слова: «Студия перевоплощения», «лифтинг». «крафтинг» магически действовали на всех.

Ведь правильно говорят: «Есть триста сравнительно честных способов отъема денег у населения».

«Студия», в общем-то, процветала, грех было жаловаться, какие-то денежки капали, на хлеб с маслом хватало. В день они втроем человек пять-шесть обслуживали и были все довольны и с той, и с другой стороны.

Годовщину образования «Студии перевоплощения» Аня Бердюгина, то есть, Милена Боярская решила отметить в ресторане «ХабМаб».

Ну, есть такой в Дощатове ресторан кавказской кухни.

Черт его знает, почему он так назывался и что это «хабмаб» вообще значит, тем более, что никаких кавказцев там в ресторане не работало, а принадлежал ресторан мэру города Ивану Васильевичу Коробейникову, про это все в городе знали, хотя Иван Васильевич это усиленно скрывал и не вносил ресторан в налоговую декларацию за год, но налоговая инспекция, тоже зная про то, кому этот «ХабМаб» принадлежит, закрывала на это глаза.

Ну, мэр, всё-таки.

Ему можно.

Он наш кормилец и поилец.

В этот ресторан девушки раньше не ходили.

Аня пошла туда на разведку. Увидела, что там всё такое креативное, там стояли такие же столы, кресла и диваны с золотыми китайскими ножками, как и в «Студии Перевоплощения», а это выдавало хороший вкус владельца, то есть, мэра, а значит, и кормили там, наверняка, прекрасно.

Аня с утра громко сказала девочкам:

- Люся, Томочка! Завтра идем отмечать годовщину в прекрасный ресторан! Всё оплачивается за счет заведения! Я заказала ужин на троих! Там прекрасно кормят! – так сказала Аня уверенно, хотя они все втроем знали, что везде в Дощатове кормят одинаково: как в заводской столовой, только тарелки разные.

- Итак, девочки, завтра – у нас пати! – и тут Аня решила ввернуть красивое слово.

Помолчала, выждала паузу, чтобы произвести впечатление и томно добавила:

- Да, и главное. Самое главное, девочки. У нас на пати (она так выделяла это красивое слово! ) завтра будет скрипач Юлиан из Большого Театра!

Театр в Дощатове был один, драматический, дрянной совсем, но Аня показала девочкам газету местную «Из рук в руки», где было напечатано в красной рамке с тюльпанчиками сбоку объявление:

«Скрипач Юлиан из оркестра Большого Театра (г. Москва) готов поздравить вас и вашу теплую компанию в ваш торжественный вечер в любом ресторане! Любая музыка! В руках у Юлиана волшебная скрипка Дориана Грея! ».

И телефон под объявлением.

Вот это да!

Люся и Тамара жили без детей и мужиков, хоть и годков им было, как говорится, «под сраку лет», то есть, под сорок.

А тут – ну Божечки ты мой! – Юлиан! Да еще и Большой Театр, про который они что-то слышали, да еще и волшебная скрипка какого-то Дориана Грея – счастье просто выпало бабёшкам!

- А откуда он здесь? Из Москвы и вдруг вДощатове? – не поверила Люся.

- Вероятно, гастроли! – весело ответила Аня. – Заехал и к нам! Что ж мы, совсем в дыре живем? Нормальный у нас город!

- «Мы к вам заехали на ча-а-а-а-ас! » - зачем-то пропела из мультфильма Тамара, не веря счастью.

- Вот именно! – ответила Аня. – Так что, девочки, собирайтесь и чтоб завтра были как штык, при параде и так далее!

На деле, правду сказать, Дощатов был не просто дырой, а дырищей, прорехой на теле человеческом, где жило двадцать тысяч придурков, алкашей и бездельников. При этом большая часть из них проживала в своих деревянных домах, не ведая ни о водопроводе, ни о туалете не на улице, топили дома печками, копали огород по весне и садили (или сажали? ) картошку.

Ею и питались потом всю зиму, а деньги зарабатывали на трассе, которая шла через город, вынося на себе многотонные фуры, которые куда-то ехали и ехали, что-то везли и везли. Вот там, на трассе, можно было продавать яблоки ведрами, ту же картошку ведрами, грибы в банках, ну, и прочую чушь, что росла в огородах или в ближних лесах.

То есть, народ, проживающий в Дощатове, занимался, в основном, охотой, рыбалкой и собирательством.

Ну, да и какая разница?

Жили себе, да и жили.

Как вся Россия живет себе.

«Большой Театр». «Москва», «скрипач» - от одних этих слов можно было в обморок упасть.

«А вдруг он молодой? А вдруг старец? А вдруг сопляк какой? » - мысли, как воши, стали кусать бабёшек, и забыли они сразу про свои тридцать восемь с половиной лет без мужиков, и помолодели сразу, и давай они сразу друг другу чесать-выдирать волосы на голове, выщипывать ресницы, красить в ядовито-красный цвет ногти, давай педикюрить пальцы на ногах, хотя была грязная весна, не в босоножках пришлось бы им в ресторан «ХабМаб» идти, а в сапогах и никто бы этого педикюра не увидел никогда, но так, для себя, для ощущения, что ты красавица и что ты женщина!

Они даже закрыли на клюшку свою «Студию Перевоплощения», повесили табличку «Учёт», принялись лихорадочно готовиться к вечеру завтрашнему и что-то такое давнее, девчачье, вдруг забилось в сердцах всех троих.

Аня ведь тоже была без мужика, разведенка, рассталась два года как со своим алкашом – и вспоминать-то его было противно. Не креативный был.

Да, забились сердечки.

Ведь черт (или Бог) его знает.

Нет, конечно, какие-то мужики были раньше и у Люси, и уТамары. Но разве может какой-то толстозадый, толстомордый дальнобойщик Костя (с ним жила и маялась когда-то Аня) – разве может он со скрипачом из Большого Театра Москвы сравняться?!

Черт его знает, что этот поганый Костя в дороге в своей делал. Его месяца не бывало дома, потом неделю он дома пил, не просыхал и снова исчезал куда-то.

Он свою машину любил, у него там в кабине кроме крестов и икон чего только не было, у него там жизнь была, он просто счастлив был, когда из дома выползал и убегал к своей проклятой машине.

Какие цветы, какие рестораны, какой театр – даже такой дрянной, как в Дощатове?

А Ане хотелось, а чего бы и нет? Она себя чувствовала элитой города Дощатова и очень хотела бы выходить в люди, но с ним – ну, куда ты пойдешь?

А у Томы был приходящий, женатый зануда Миша.

Раз в неделю прибежит, сделает своё грязное дело, отвернется к стенке, захрапит, потом проснется, пожрет и снова бежать к своей тумбе с тремя детьми – у нее титьки были до пола, как уши у спаниеля. Но ведь не бросал ее этот долбаный Миша, жил с нею. И все только боялся, как бы Тома не забеременела.

Ну, да, конечно, к трем спиногрызам, да еще и четвертого от Томы – нет, не надо, прокорми его, поди, когда ты простой бухгалтер на овощебазе и уже так проворовался, что чемодан с вещами стоит у дверей наизготовку, и ждет чемодан, ждет с утра до ночи, что вот – тук-тук, здрасьте, нет советской власти, а ну - поехали с нами в кутузку.

А у Люси был сын 16 лет, а муж помер тоже 16 лет назад. Митрич его звали. Дмитрий Дмитриевич, то есть. Работал сантехником.

Короче, всё это не важно, не важно, не важно!

Важно, что завтра все идут на пати со скрипачом! Да, Большой театр! Да, скрипка под названием «Дориан Грей»! Ну вообще – просто отпад.

На следующий день девки расфуфыренные, как Барби, пришли всем гамузомв ресторан «ХабМаб».

Всё, как Аня и говорила: золото и серебро везде было.

И цветы на окнах в горшках, искусственные. И паркет в зало. И зало большое. И везде красные тяжелые шторы, прижамкнутые бонборками с кистями. И туалет с жидким мылом (в пластмассовой баночке даже). И туалетная бумага с тисненными кошечками. И всё, что ты хочешь, всё, что твоя душа не пожелает во время праздника. Всё есть.

Сели за стол для четверых. Четвертого прибора не было.

Заказали оливье, куриные крылышки с картошкой пюре, а сверху зелень. Еще морс клюквенный и бутылку коньяка «Арагви». Можно было бы спиртное и с собой принести, но Аня предложение Томы вчера сразу отвергла, мол, мы не нищеброды, не бомжи какие, мол, ага, давай с собой еще судочки возьмем и остатки еды выкрадем, давай, еще пластиковые стаканы с собой возьмем, нет, ты с ума сошла!

Заказали бутылку дорогущего коньяка.

Кормили тут, и правда, как в заводской столовой, но тарелки были красивые, с какими-то синими замками на донышке, вилки и ножи были завернуты в зеленые салфетки, рюмки, стаканы - вообще вся посуда была изумительно вымыта, без капелек каких-то там.

А еще всем положены были тряпочные салфетки, которые можно было или подвязать под горло, или положить на коленки, чтоб не капнуть; салфетки эти были ярко-оранжевого цвета и на них был вензель вышит, две буквы переплетались: ИК.

А значило это – нет, не Исправительная Колония! – а значило это: Иван Коробейников, наш мэр, наш владелец ресторана, но знали про это ИК только посвященные, то есть – весь город.

Хотя сюда весь город не ходил, а только ходили по обязанности все чиновники из администрации мэрии, благо, что она была напротив ресторана, через площадь Ленских Событий. Ходили они сюда на обед только, чтоб потрафить своему начальнику, но вообще-то жрать тут всё это было невозможно.

Но что не сделаешь для милого дружка? Хоть сережку из ушка!

Официант, который принимал заказ, хоть и одет был в белую рубашку и глаженные брюки, имел оттенок лица спившийся. Лет ему было около сорока, и он явно был нетрадиционной ориентации, что девочки хором, молчаливо переглянувшись, уяснили для себя в первую же минуту.

А тот понял, что бабы его сразу раскусили и потому улыбался злобно, щеря беззубый рот (у него справа и слева верхних зубов на челюсти не было), а может, он кривил рожу так потому, что маялся похмельем. Набриолинил волосы, напробор, и стала видна его голова неухоженная, вся в перхоти. Обшлага его белой рубашки были поцоканные, с нитками, серые, застиранные. Руки у него тряслись, когда он приносил посуду и еду (на бейджике написано было «Виталий»). Видать, похмельем маялся Виталик и потому такой злой был.

Аня еле себя сдерживала, чтобы не пригласить его в парикмахерскую к себе, то есть, в «Студию перевоплощения». Чтобы там ему голову помыть и постричь его патлы.

Да и черт с ним, с официантом.

Сдержалась Аня как-то, потому что другой магнит притягивал ее, притянул ее сразу, с первой минуты вечера.

Точнее сказать, через 15 минут после того, как девочки расселись, уселись, осмотрелись, выдохнули, успокоились, в туалет сбегали – через 15 минут явился он, он сам - Юлиан.

Элегантный, ну, блин, как рояль.

Ему было лет сорок, красивый такой, ухоженный, в бабочке, в наглаженном костюме.

Сел за стол, стал пахнуть духами вкусными, крепкими, и сразу давай чирикать с полуулыбочкой эдакой:

- Де-у-шки, а вы откуда? Местные? Да? Файн! А я с Москвы …

Он говорил «Масквы», растягивая главные.

- И что вы тут? Ах, у вас праздник? Вилли? Окей!

Он часто говорил английские непонятные слова.

И это было так мило, так по-хорошему, как чужой мир, как комета, как красивый астероид с другой планеты светится искрами в небе.

- А как называется ваше предприятие? «Студия перевоплощения»? На минуточкку? Вилли? Окей, андестенд! Я понимаю, смена имиджа и выход из зоны комфорта! Канешна! Надо заглянуть к вам как-нибудь! Это так важно, менять имидж, замечу на минуточку! Как интересно с вами, какие вы необычные! На минуточку! О, ес! Файн!

А потом он достал из футляра скрипочку, такую маленькую, хрупкую, такую желтенькую, протер ее тряпочкой белой, нежно-нежно так протер, ласково и Тома подумала, что так он гладил свою женщину или своих женщин, так страстно, нежно и эротично – подумала и испугалась, что такое подумала.

Потом он встал, так же нежно и аккуратно приложил скрипочку к плечу, щекой оперся и давай играть …

Черт его знает, как он играл.

Может, и хорошо, а может, и совсем плохо.

Скрипело что-то, какая-то мелодия вырисовывалась, кажется, а он старательно, вытаращив глаза, скосив их, смотрел на скрипку и сосредоточенно смычком водил по струнам, рукой белой, нежной и красивой, совсем не такие руки у дальнобойщиков и у сантехников, что и говорить …

А самое главное, что большом зале ресторана «МабХаб» заняты были всего лишь три столика, и все, кто там сидел, все оглядывались на Аню, Люсю и Тамару, на их столик. Потому что невозможно же было закрыться и не слышать, что тут, рядом, кто-то играет на скрипке.

Аня тут же натянула на себя образ Милены Боярской, села нога на ногу, стала изображать из себя ценительницу прекрасного, принцессу Нильскую, королеву говна и пыли, всё закатывала глаза, ломала руки, качала головой в такт мелодии.

Словно она эти мелодии знала, а Юлиан играл что-то совсем непотребное, в смысле – не известное, какого-то композитора Шнитке, как он сказал, нет, не Лепса и Успенскую, а что-то такое возвышенное, классическое, странное.

Юлиан иногда останавливался, чуть-чуть кланялся девушкам, Аня закатывала глаза, мелко аплодировала и салфеткой с вензелем ИК вытирала слезы, которые будто бы скопились в уголках ее глаз от возбуждения, от встречи с прекрасным.

И всё повторяла:

- Боже! Это так восхитительно! Юлиан, вы сделали такой грандиозный подарок, такой немыслимый и невероятный подарок вы нашей «Студии перевоплощения Милены Боярской» в день ее юбилея – вы не представляете. Нам, на минуточку (она стала говорить так же, как Юлиан) всего лишь год, а уже такие немыслимые подарки! Браво, браво, брависсимо, маэстро!

Люся и Тома были более сдержанны, но также, как по команде, хлопали Юлиану, когда Аня начинала хлопать. А что бы и не похлопать? Тем более, что с соседних столиков все на них пялились, надо же было поддержать фасон.

Ну да, изображали из себя светских львиц.

А чего бы и не поизображать?

Раз пати.

Юлиан всё лыбился, раскланивался, и в сторону соседних столиков кланялся, хотя те ему не аплодировали, но видно же было, что они за ним наблюдают.

Когда Аня позвала Юлиана присесть и попросила официанта «принести еще один прибор», передохнуть, выпить рюмочку «Арагви» и закусить, он начал быстро-быстро и как-то даже судорожно отнекиваться, мол, что вы, что вы, я на работе не пью.

И так и не сел, всё пиликал и пиликал.

Красиво пиликал, убаюкивающе.

Один раз в паузе между мелодиями Тома вдруг совсем невпопад почему-то сказала:

- Я так обожаю «Лакримозу» … Просто невероятно!

Это ее заявление вызвало шок у подруг, они повернулись на нее, повторяя про себя странное слово.

- «Лакримозу»? – спросила Люся, вытягивая в сторону Тамары шею, будто в первый раз ее увидела.

- «Лакримозу» - уверенно ответила Тома. – Обожаю «Лакримозу», - закончила она очень твердо, мол, не хер переспрашивать про понятные вещи.

- Моцарта? – спросил Юлиан.

- Да всегда, всякую, - махнув рукой с салфеткой, ответила Тома, мол – что ты чушь разную тут спрашиваешь. По-свойски как-то так сказала, как знаток «Лакримозы».

Тут девушки поняли, что про «Лакримозу» Тома нагуглила в телефоне, пока Юлиан играл, наткнулась на что-то красивое про музыку, вот и сказала, телефон она не выпускала весь вечер из рук, всё им вертела.

Может, показать хотела, что на телефон она недавно наклеила много китайских стразиков, которые поблёскивали, потому и вертела телефоном.

Но вот вертела и вертела этим телефоном и довертелась до «Лакримозы».

- А можно Пьяцоллу, Юлиан? – Люся тоже вдруг решила блеснуть. – Или хотя бы Свиридова … Ну, вальс из «Метели».

«Блядь, специалистки собрались» - про себя подумала Аня, но вслух сказала:

- Да, да, Пьяцоллу или «Метель» было бы неплохо, на минуточку. Просим! Просим! Очень просим, Юлиан!

И заполоскала ладошками в воздухе, похлопала.

- О! – сказал громко Юлиан и расхохотался. - Дамы хотят танцевать, надо полагать? Файн! Окей! Пьяцоллу, на минуточку? Вилли? Андестенд!

И начал что-то оживленное наяривать, кто его знает – может, и Пьяцоллу. Но это сильно отличалось от прежнего репертуара, который пиликал Юлиан, тут можно было, и правда, подрыгаться, как Юлиан предложил. Потанцевать, то есть.

Аня была уже под сильным градусом, так-то она не пила и тут с непривычки быстро захмелела – всего-то с двух рюмок.

Но от выпитого напала на нее смелость и потому она вышла к эстраде, изобразила всем телом что-то такое: «Ах, один раз живем! », вскинула руки, расплескала кудрявые волосы по плечам и принялась ломаться, вытанцовывать что-то такое из молодости, из дискотеки девяностых.

Тома и Люся смотрели на Аню с улыбкой, мол – всё в порядке, никто тут с ума не сошел, она у нас каждый день так пляшет, рвет на себе рубашку, хотя на деле были они в ужасе: с соседних столов смотрели уже не украдкой, как раньше, не в пол-глаза, а просто развернувшись на стульях, как будто тут перед ними и для них специально бесплатный концерт и развлечение.

Аня натанцевалась и села.

Довольнехонька была.

Официант-алкаш при появлении Юлиана преобразился.

Всё бегал к их столику и всё спрашивал: «Не надо ли чего? », а Юлиан всё время улыбался ему, вызывая у девушек смутные подозрения.

Но - нет.

Юлиан был алкаш, а не «голубой», потому что он, наконец-то, бросил пилить, сел за столик, снял бабочку и сунул ее себе в карман, не отказался от рюмочки. Потом и от другой, а потом и …

Ну, а дальше начался кошмарный ужас.

Потому что Юлиан пил и пил, без приглашения наливая себе, рассказывал, не слушая никого, о своей несчастной работе, что, да, он действительно скрипач из Большого Театра, но вот – поехал по России на заработки, обманув их там в Большом, что он болеет, а на деле – купил себе больничный.

Говорил про то, что его затирают, что не дают ему жизни, что не дают возможности раскрыть свой талант, а он так хочет огня, огня и счастья простого и земного, а его нет, огня этого, и жизни нет, и ничего нет, ну и …

Ну и вскоре, упившись в лоскуты и в хлам, он стал плакать, а точнее – просто дико, страшно рыдать, и пораженные Аня, Люся и Тамара не знали, что ему сказать, да они и забыли, что говорят в таких случаях мужикам, когда у них нервный срыв по пьянке, потому что у дальнобойщика и у сантехника не было таких проблем, они сразу лезли драться или песни пели, качаясь на стуле.

Одно стало понятно: бабам стало так жалко его.

И себя жалко.

И жалко, что вечер испортился.

И денег стало жалко за юбилей «Студии перевоплощения». Ведь Аня вычла у всех по тысяче из зарплаты на этот праздник, сказав, что это мелочь, что скрипач из Большого Театра стоит вообще миллион. Да, вычла, хотя обещала, что сама всё оплатит, оплатит все расходы по ресторану.

Когда Юлиан начал рыдать, официант будто приклеился к ихнему столику, всё вокруг вертелся, думал, видать, что успокоит у себя в постели этого несчастного мужчинку.

Аня зыркнула, фыркнула на официанта, потрясла Юлиана за плечо и спросила негромко:

- Ты где живешь вообще? Ты в гостинице или где тут?

- Какая на хер гостиница?! – не унимался Юлиан, рыдал и рыдал.

- Мы тебя сейчас на такси домой отправим! Говори адрес, куда тебя свезти, ну? – не отставала Аня, всё шипела и шипела Юлиану в ухо.

Стыд был жуткий.

За соседними столиками уже открыто смеялись над ними. Эти три столика, что были заняты, человек десять народу всего, но всё равно – зачем этот концерт для каких-то там, зачем этот стыд?!

Аня резко протрезвела, быстро взяла ситуацию в руки, шикнула на Тамару и Люсю, мол, собирайтесь, уходим огородами.

Кое-как втроем они напялили пальто на Юлиана, а тот всё сопротивлялся, махал руками и пел: «Жил-был художник один! …».

Скрипку его Аня уложила в футляр и резко скомандовала:

- Пошли. На выход все!

Аня тащила Юлиана на себе, Люся шла за ними со скрипкой в руках, будто поступила в музыкальную школу, а Тамара несла в руках три тяжелые шубы.

Шубы были дорогими, и девчонки не захотели их сдавать в гардероб, шубы лежали на соседних стульях рядом с их столиком весь вечер.

- Ну, что?! – крикнула зло Аня на тех в ресторане, кто таращился на них. – Что так смотреть надо внимательно, не понимаю? Не видели пьяного мужика? Ну, перебрал маленько, так что ж теперь?!

- Тихо, тихо, женщина! – прибежал официант. – Тут культурное место, что вы себе позволяете?!

Он вдруг стал изображать из себя и начальника ресторана, и милиционера сразу, вместе.

- Так, мы тебе заплатили? – резко спросила его Аня, продолжая удерживать пьяного Юлиана у себя на плече. – Нет?

- Заплатили, - ответил официант.

- Ну и всё тогда! – закричала Аня. – Отвали от нас, пидор! Будьте вы тут все прокляты, твари поганые!

Ну, нервы совсем у нее сдали. Вырвалось это.

Вышли на улицу, оделись в шубы.

На улице шел снег.

Был март, было около полуночи.

На площади Ленских Событий в парке было так красиво, как в сказке на Новый год. Там стояли ёлки, распустив зеленые юбки, а в окнах администрации горел свет – не спал кто-то, думал судьбе Родины, а может, и с секретаршей забавлялся, кто знает.

А еще фонари в кружок стояли на площади и так красиво подсвечивали последний в этом году, уже весенний, снег, который кружился и падал мягким ковром на грязный асфальт, бордюры, скамейки и светофоры.

Этот свет в окошке мэрии, елки на площади – всё было таким уютным и спокойным, таким праздничным, а ситуация с этим чертовым Юлианом была не сказочная, не новогодняя, не праздничная, а мерзкая, и так портила она всё.

Юлиан упал в снег и, пока они его вдвоем поднимали (Люся всё так же в стороне держала скрипочку в руках), он читал и читал Цветаеву:

- Имя твое - птица в руке! – кричал он. - Имя твое - льдинка на языке! Одно-единственное движенье губ! Имя твое - пять букв! Мячик, пойманный на лету! Серебряный бубенец во рту!

И снова - падал и падал.

- Да какой бубенец, горе ты наше! – сердилась Аня.

Потом они перестали его поднимать.

Так он и лежал.

А они стояли, молчали и курили.

И тихо-тихо было на Земле.

Приехало такси, которое вызвала по телефону Тамара.

Аня затолкала в такси Юлиана, сунула таксисту тысячу и сказала, чтоб вёз его в гостиницу «Юбилейная» - наобум, чтоб только отвязаться от этого долбаного скрипача из Большого театра. Чтоб только уехал, чтоб только не позорил и не позорился больше. А там – пусть таксист с ним разбирается.

И когда такси уехало, оставив черные полосы от колес на дороге, разбрызгав снежинки по сторонам, к бордюру, тут только Люся сказала:

- А скрипка?

Кричать вслед такси было поздно.

Так они долго еще стояли и курили, молчали, а потом Аня кинула окурок в свежий снег и решительно сказала:

- Пошли ко мне. Я тут через два дома, рядом …

И пошли они.

Пришли в Анину двухкомнатную квартиру – у нее была хрущёвка на первом этаже, без балкона.

Скинули, наконец, надоевшие тесные сапоги в прихожей, обулись в тапки, сели на кухне. Аня достала из холодильника початую бутылку коньяка – нет, не «Арагви», - еще какие-то консервы, трехлитровую банку с огурцами – заготовки на зиму с осени.

Пили коньяк, руками залезали в банку, доставали огурцы и закусывали.

- Анька, - сказала Томка, - вот у тебя ручка ма-а-аленькая, она залазит в банки с огурцами … И у тебя, Люся – маленькая. А вот у меня, смотри – ручища какая, а? Как лопата! Зараза, еле-еле заталкиваю в трехлитровую банку, если помыть банку надо!

Люся и Аня принялись смеяться.

- Не, правда, девки, ну, чё вы смеетесь? – Тамара тоже стала хохотать и всё трясла и трясла перед носом то у Ани, то у Люси своей «лопатой».

Тут на них на всех троих напал такой смех, что они чуть не падали со старых табуреток в аниной кухне. Всё ржали и ржали как лошади и матерились, как бабы в деревне.

- Не, ты вспомни, ты ему-то говоришь: «Ой, бля, я так, бля, люблю «Лакримозу», бля, прям сил нет, прям грудь давит, как услышу ее! – хохотала Люся, пальцем тыча в Тамару. – Нет, ты поняла? Она «Лакримозу» полюбила, а?!

- А ты лучше, что ли?! – Тамара колыхалась всем телом, она была тучная бабешка. – Говорит: «Ой, Пьяцоллу давай мне! Или лучше – «Метель» запендюрь-ка, а?!

- А этот-то, этот-то, заднеприводной, как прибежал, как скакал, а ты ему – матом, матом его! – умирала от хохота Тамара.

Бабы чуть по полу не катались от смеха.

Наконец, насмеялись досыта, тут Аня вытерла слезы, набежавшие от смеха, сказала:

- Ой, девки, не могу с вами! Давайте, что ли, по правде, по-настоящему выпьем за юбилей «Студии Перевоплощения»! Ой, девки, перевоплотишься тут с вами!

Выпили.

Аня открыла скрипку и сказала:

- Я поиграю, а? Хоть раз в жизни?

Она долго и неумело пилила смычком по струнам что-то несообразное.

Пилила и пилила, а Тамара и Люся сидели и рыдали.

Потому что эта музыка сильно походила на музыку композитора Шнитке.

Аня тоже плакала.

Она бы еще долго-долго могла бы играть вот это, что-то, какие-то вдруг осознанные складные звуки, которые стали почему-то складываться, но тут соседи сбоку и сверху стали стучать – ведь был уже час ночи.

Да и из подвала бомж постучал тоже, ему тоже спать хотелось.

Он жил там вот уже две недели.

Все в доме это знали, и Аня знала тоже.

Конец

25 декабря 2019 года

Город Москва