Первое впечатление.

Первое впечатление.

«Мерно и натужно гудели винты самолета. Стальная птица уверенно пронизывало холодную полярную ночь. Пилоты напряженно вглядывались в непроглядную темноту. В салоне спокойно дремали пассажиры, полностью доверившись опытному экипажу. Изредка, то одна, то другая стройная стюардесса грациозно скользили между рядами мягких кресел комфортабельного лайнера».

Господи помилуй! Мне даже и в голову не приходило начать повествование о своем замечательном детстве вот таким скучно- унылым газетным языком. Если туда добавить еще одну фразу: «Кажется, ничто не предвещало скорой беды», то перед, очень расчитвыаю, любопытствующим взором предстанет готовое начало газетной статьи, типа: «Жуткая трагедия в ночном небе» или «Таинственное исчезновение самолета». Нет, нет и нет! Мое детство достойно более веселого и менее официального языка. А потому и начнется повествование совершенно по-другому.

Говорят же, что самое яркое и неизгладимое впечатление - это первое впечатление. Особенно, самое первое. Не важно о чем: о человеке, книге, родине… Конечно же оно, это самое первое впечатление было и у меня. В моем случае оно было, как обед в ссср ной столовке, так сказать – комплексным: впечатление о родине, маме, бабушке и стюардессе вкупе. И оно было более чем яркое, точно было…, но не запомнилось. Я был слишком мал: мне было восемь месяцев отроду. Зато теперь я уверен, что в ту пору, не говоря уж о сегодняшнем дне, не много нашлось бы людей в СССР, кто мог бы похвастать тем фактом, что он, еще, не научившись ходить и говорить, уже летал, самостоятельно! И будь я тогда чуть постарше, то смог бы похвастать, что не только раньше всех своих сверстников, но и большинства взрослых увидел всю родину, от востока до запада, да еще и с высоты, гораздо выше «птичьего полета». Причем, за каких-то восемь месяцев, пролетел я над всей страной три раза: в маме, с мамой и без нее. А дело было так.

Мой папа был военным, и с гордостью носил тогда звание лейтенанта, кажись «старшОго». Судьба военного - с незавидной периодичностью, получать переводы из одной части в другую. И, в конце концов, получил он однажды, то ли в 62, то ли в 63 году, приказ - стоять на страже родины, не где, абы где, а на самых восточных рубежах, а точнее, в Анадыре.

Позже, брат мне рассказывал про те бараки, в которых размещались офицеры летного гарнизона. Это были старые купеческие сооружения, построенные еще в 19 веке, и созданные, видимо, только с одной целью – вызывать бесконечное уныние. Впрочем, вполне «конгруэнтного» местному климату. В семейном архиве есть фотка, где запечатлено сие архитектурное чудо. Скажу более, что и сейчас в тырнете можно найти изображения того Анадыря и с теми самыми сараями. Годы мало чего изменили, и они, по-прежнему, у нас с братом вызывают только уныние.

Планировка этих хибар была классическая: длинный коридор с комнатенками с двух сторон вдоль него и туалетом «типа сортир» в конце. Не примите нас за мелких буржуа, но неприятной особенностью местного туалета, в отличие от ленинградского, было то, что он функционировал совершенно без воды. Попросту говоря, это был деревенский скворечник, с одной или двумя дырками в полу. Он, когда-то, кем-то и каким-то немыслимым образом, был пришвартован к торцу барака. Это несколько добавляло «зданию» силуэтности и функциональности, но сильно подрывало санитарные нормы и стандарты «аромотерапии».

Отличительной чертой данного клозета, была его исключительная «музыкальность». Этим бесценным, но совершенно бессмысленным даром он был обязан бесконечно задуваемому ветру, который просачивался сквозь живописные щели между досок и, то весело посвистывал, то тоскливо завывал (…то, как зверь сортир завоет, то заплачет, как дитя…). Помимо музыкальной функции, ветер выполнял и сугубо урбанистическую – выполнял роль естественной вентиляции. Это в случае, если ветер дул от входа в барак. В случае обратного ветра, к «музыкальности» бонусом выступал еще один эффект: барак окутывался неповторимым запахом деревенской простоты и сермяжной правды. «Кумар» стоял не шуточный: кормили товарищей офицеров не изыскано, но обильно. Мой старший брат хорошо помнит это до сих пор. Ну, на то он и старший.

Да, так о чем это я? А! Полетели, стало быть, папа, мама и мой брат в Анадырь. Не успели еще приземлиться как следует, а мама уже забеременела мной. А так как Анадырь маме сразу не глянулся, то и решила мама рожать в Ленинграде. «Папенька согласился» и мама, собрав моего брата в дальний путь, полетела в Ленинград. Сопоставив воспоминания мамы, я понял, что летели мы «хрущевским» самолетом ТУ 114. Кто читал про него, знает, что на том уникальном борту были полноценные спальные места. Самолет летел до Москвы около 11 часов, и кто-то сердобольный уступил беременной маме свою « спальню». В Москве, в то время, из одного аэропорта до другого можно было или тащиться наземным транспортом, или, не поверите, вертолетом. Это были, скорее всего, или МИ 2, или МИ 4, или МИ 6. Маме, в этом коротком перелете, запомнились не модель и размер вертолета, а несколько другие «материи»: вонь керосина, жуткая тряска и оглушительный треск винтов. Зато быстро и без пересадок.

Быстренько разобравшись с родами, мама сгрябчила меня в охапку, велела братану держаться за подол и двинулась обратно в Анадырь. Но теперь, мысль о чистом родном Ленинграде с горячей водой из крана, ежедневным душем и теплым туалетом не давала ей покоя, как алкоголику не допитая бутылка «колдовства».

Надобно отметить, что мама моя была совершенно «столичной штучкой». Родилась в Ленинграде в 37. Школа, работа, свадьба - все в нем же. Человек большого города. Если не считать (до Анадыря) трех отлучек. Одна – в конце 50х., по папиной службе в г. Новочеркасск, вторая, тоже по папиной службе, в Белоруссию. А самая первая, с 1941 по 43 или 44 год, в связи с войной, под город Демянск, Жила она тогда со своей мамой, моей бабушкой «под немцами» в новгородской губернии, куда их в «эвакуацию» послало мудрое советское правительство, даже не подозревавшее, что посылает людей прямо навстречу войне. Но это уже другая история.

И вот мы снова в АнаДыре. И тут, к маме приходит окончательное понимание, что «это не Рио де Жанейро»: и климат не тот, и с продуктами плохо, а уж с культурной жизнью и вообще «дело табак». И муж все время по службе занят, а на руках двое детей. А годков-то всего 26 и хочется праздника жизни. Но вокруг, все как-то не по «столичному»! И после семейного «блицбриффинга» было принято стратегическое решение: для облегчения семейного быта тут, выслать именно меня на побывку туда, т. е. в Ленинград, к бабушке!

Также, в стиле «блицкрига», я был оперативно отлучен от сиськи и поставлен на «гарнизонное довольствие» в виде коровьего молока. Правда и его там было не море разливанное. Тем быстрее решилась моя судьба. Меня, как космонавта, начали готовить к длительному полету! Тогда, как раз, только-только в моду входили запуски людей в космос. Так что я и моя мама были в «тренде», и подготовка щла стахановскими темпами.

Как я выяснил уже теперь, посредством интернета, из Анадыря тогда «в даль» летали, скорее всего, только ИЛ 18 и ТУ 114. В этот раз, похоже, остановились на ИЛе. Наиболее вероятный путь для ИЛ 18 пролегал так: Анадырь – Красноярск – Ленинград. ИЛ 18, думаю, летел не менее 20 часов! Это при хорошей погоде. А, ежели, «нелетная» в месте дозаправки? То тут и несколько суток лететь можно!

Но разве могла такая мелочь остановить мою маму. Когда дело касалось воплощения ее навязчивых идей, а другие у нее редко бывали, то по напору и энергии с ней мог сравниться, разве что только корабельный турбо-паровой двигатель. Всю свою жизнь, с младенчества и до седых волос, я с переменным успехом противостоял этому форсированному «перепетум мобиле» под названием мама.

Так было бы и в этот раз, но за моим «малолетством» я не мог вступить в прения и под ее пресс попал папа. Выдержать огненный вал ее аргументов, главными из которых были, впрочем, как и сейчас: «Я так хочу! », «Я так думаю! » и «Вы должны! » могла, разве что, еще не откопанная, египетская мумия эпохи Древнего царства. Так что, через пару раундов «папенька согласился» опять. И, вскорости, я был доставлен на аэродром. Каким-то, тайнообразующим образом, была достигнута договоренность со стюардессой и командиром экипажа и я, в виде аккуратного свертка, был доставлен на борт самолета. Одной из стюардесс вручили огромную бутылку молока, кучу тряпок и полотенец (памперсы тогда еще были не изобретены), и мою, еще непорочную душу. Экипаж убедили (подозреваю, что без массового гипноза тут не обошлось), что все будет хорошо и переживать за меня во время полета особенно не надо. Мальчик я спокойный и никуда во время полета не убегу. Сплю крепко, ору редко, какаю прямо в пеленочки. А в Пулково, вот увидите, меня обязательно встретит бабушка с паспортом на имя Максимовой Антонины Михайловны 1909 года рождения, Она меня и заберет домой.

Отчаянная стюардесса, то ли по молодости, то ли по неопытности, повелась на все это, взяла на себя полную ответственность за эту авантюру, и тем самым, вступила на весьма зыбкую почву близких отношений с мало вменяемой семьей Мироновых.

И, вот я полетел. Все летели сидя, я летел лежа! Думаю, многие мне завидовали, у меня был билет «люкс класса»! Более того, мне не приходилось стоять в очереди в туалет: у меня был свой! Еду мне приносили, ха-ха, когда я захочу, стоило мне только рот открыть! В общем, лично для меня ИЛ 18 оказался самым комфортабельным самолетом из всех летающих тогда. Даже Боинги и Аэробусы, на которых я летал уже в зрелом возрасте, не смогли сравниться с удобствами того самолета. Сказать точно, что я видел в полете, сколько мы летели, и о чем я думал все это время - не могу, в силу тогдашней своей незрелости. Могу только догадываться, по прошествии почти шестидесяти лет, что во всем этом сюрреалистическом мероприятии более всего увидела нового и передумала старого стюардесса. Жива ли она сейчас? Вот бы встретиться с ней!

Как только самолет со мной поднялся в небо, я, сам того не подозревая, стал окончательным обладателем завидной судьбы, в которой постоянно шли, впрочем, идут и по сию пору «игры богов». С этих минут «турбулентность» моего бытия начало стремительно набирать обороты.

А что же моя мама? Вы думаете, что она «еще долго стояла, с замершим сердцем, на взлетной полосе и тихо махала платочком, тающему в морозном воздухе, самолету»? Нет, она, как человек чрезмерно, я б сказал, преступно целеустремленный и сугубо материалистичный, облегченно вздохнула и неторопливо пошла на телеграф, откуда и была послана телеграмма бабушке, примерно такого содержания: «встречайвиталикапулково тогда-то». Можно только представить глаза бабушки, если бы она прочитала такую телеграмму! Бабушка точно знала, может даже лучше мамы, что мне от роду всего восемь месяцев! И каким образом я смогу один оказаться в аэропорту Пулково, когда мама и папа в Анадыре, вряд ли смогла бы понять.

Но в те, старо-давние времена, отечественный телеграф работал не столь быстро, как наивно полагала моя мама. А может ее «жаба задушила» на телеграмму «молнию», она теперь и сама уж не помнит, но факты таковы, что когда самолет сел, то стюардессу со мной на руках никто не встретил. Я это событие, как мне кажется, пережил более спокойно, чем стюардесса. Но она тоже была не промах. Через адресный стол, по данным, которые ей оставила мама, эта, по советски ответственная женщина, нашла нужный адрес, взяла такси и повезла меня на ул. Омскую, так сказать, «на деревню к бабушке». Таким образом, в завершении путешествия, я смог еще раз ознакомиться почти с половиной города Ленинграда, т. к. Пулково находится на юге города, а бабушка жила на севере города, и я на такси пересек город по «Пулковскому меридиану» почти полностью. Окончание истории, я уже узнал от бабушки.

Она сидела за столом с гостями, они что-то отмечали, выпивали, как всегда пели - как вдруг в коридоре раздался звонок. Бабушка открыла дверь. На пороге стояла строгая усталая женщина в форме. Для бабушки, пережившей революцию, войну, сталинские времена любая форма была чем-то священным и тайным, а форма на пороге твоего дома попахивала еще и опасностью. После вопроса: «Вы, Максимова Антонина Михайловна? Если да, то покажите паспорт» - бабушка уж совсем разволновалась. Успокаивал только тот факт, что на руках у незнакомки был объемный кулек с писком изнутри. Бабушка сходила за паспортом и показала его стюардессе. Тогда «аэро фея» торжественно произнесла: «Вот ваш внук! Забирайте! » Бабуля не совсем поняла эту мизансцену и уверенно сказала, что ее внук живет с ее дочкой в Анадыре! И не чего голову ей морочить, это какая-то ошибка. И пришлось тогда стюардессе рассказывать всю историю от начала и до конца. Тем временем кулек все громче орал и от натуги добавлял посторонние запахи, говорящие о том, что в дороге он питался вполне исправно. Кстати, мама теперь уж и не помнит, за давностью лет, давала ли она стюардессе мое свидетельство о рождении, или рассчитывала, что бабушка и так узнает меня в лицо, или поверит словам стюардессы, что я – это я, но в конце концов, меня приняли за своего, торжественно внесли в квартиру и положили на кухне, на обеденный стол. Быстренько помыли, переодели, покормили и уложили распеленутым спать на этом же столе. А бабуля поспешила к гостям с интереснейшим рассказом о своей незаурядной дочке и своем отважном внуке. Через некоторое время она услышала глухой стук и дикий ор с кухни. Это я, уставший от пеленок, за время «долгой дороги в дюнах» разгулялся во сне и грохнулся со стола на пол. Так начались наши долгие и полные нежности и любви отношения с самой замечательной на свете бабушкой. И именно ей я хотел бы, да нет, должен посвятить отдельную главу. И сделаю это всенепременно.

P. S. Чести ради, хотелось бы все таки помянуть советскую почту добрым словом: телеграмма все же пришла. Бабушка получила ее на следующий день. После этого, бабуля успокоилась окончательно, ведь теперь она получила и от дочери подтверждение, что я действительно вылетел из Анадыря, и тот сверток, что ей вчера принесла незнакомая женщина, действительно является ее внучком, любимой «кровиночкой».