7. Пробуждение Гесионы

Таис провела взаперти пять дней. Она лежала, распростершись ничком, в полумраке спальни и допускала к себе только Гесиону, которая старалась заставить госпожу хоть немного поесть. Дружеские чувства к фиванке, крепнувшие исподволь, несмотря на нарочитое старание Гесионы держаться служанкой, теперь, в эти горькие дни, усилились и превратились в настоящую привязанность. Трудно было не полюбить отважную, чистую и красивую дочь Беотии.

Лишь на шестой день Таис вышла из дома вечером, чтобы дойти до храма Нейт. Но, к своему огорчению, узнала, что делосский философ и его ученик-поэт уехали в Элладу еще до новолуния. Уехали и спартанцы. Мемфис, взбудораженный было тройным убийством, быстро позабыл о нем: новые события, связанные с приближением Александра, занимали равно и эллинов и египтян.

Таис наняла лошадь для Гесионы, и теперь почти каждый день обе совершали далекие верховые прогулки. Таис дрессировала Салмаах. Гесиона никогда не думала, что возможны такие трюки и такое взаимное понимание всадницы и лошади. Таис понравилось спускаться по немыслимой круче на песчаных обрывах нильских берегов. Салмаах сползала, поджав задние ноги, а всадница запрокидывалась назад, касаясь затылком крупа лошади; колени Таис сходились на высокой холке. Казалось, еще мгновенье, и лошадь перевернется через голову и полетит вниз, ломая кости наездницы. Уступая мольбам Гесионы, Таис выбирала удобную ровную площадку и принималась за танцы. Гесиона привязывала своего коня, становилась у края площадки и запевала протяжную тессалийскую мелодию, сопровождая ее ударами в небольшой бубен. Салмаах вначале упрямилась, пока через несколько дней не уразумела, что от нее требуется. Чувство ритма у всех породистых лошадей врожденное, оно выработано миллионом лет приспособления к правильному бегу. Без четкого ритма нельзя держать продолжительной рыси. Удары копыт хорошего бегуна должны быть подобны размеренному звону капель в клепсидре – водяных часах. Требование мерного ритма относится и к человеческому бегу. Оно необходимо везде, где от живого тела требуются длительное напряжение и особенная выносливость.

Скоро Салмаах плясала под бубен Гесионы, как заправская танцовщица, и не мудрено – ведь ею управляла сама «Четвертая Харита» Эллады. Архаический танец женщин на лошади – иппогиннес, по преданию, был создан амазонками. Легендарные женщины Термодонта исполняли его на равнине Темискиры [10] – на пафлагонском побережье Эвксинского Понта. Это всегда происходило в полнолуние, под ярким светом высокой луны, в дни эллотий – празднеств в честь Артемис. Ныне иппогиннес почти исчез, лишь изредка отважные тессалийки, профессиональные акробатки на лошадях, исполняют его в Аттике или Спарте по особому приглашению богатых устроителей празднеств. В этих занятиях Таис безуспешно пыталась найти забвение и заполнить пустоту жизни, с каждым днем не уменьшавшуюся, а, наоборот, ширившуюся. Для эллина нет веры в радостное загробное существование, каким наполняют скудость жизни народы иных вер, ожидая воздания и встреч с утраченными близкими там, по ту сторону смерти. Достоинство, с каким сыны и дочери Эллады встречают свой конец, основывается на чувстве выпитой полной чаши собственной жизни, горячей любви к земле и морю, телу и страсти, красоте и уму.

Необычайная доблесть и физическое совершенство спартанцев, удивительная тонкая связь с морем у критян, изобретательность, предприимчивость и вечная жажда нового у афинян вошли в поговорки и прославились по всей Ойкумене.

А сейчас у Таис не осталось ни полноты, ни радости. Ее прежний задор угас, уступив место печальным раздумьям о дальнейшем пути. Наступила очередь и Гесионе размышлять о том, как излечить душевную рану ее госпожи и подруги. Она даже стала жалеть об отъезде таинственного учителя Таис, к которому раньше так ревновала. Делосский философ ускорил бы «выздоровление» госпожи, тяжело раненной незримым оружием судьбы и богов. Гесиона женским чутьем предугадывала это неизбежное возрождение Таис. Слишком много сил было в молодом теле, слишком много живого интереса ко всему на свете она унаследовала от своих афинских предков.

Упали воды великой реки, Нил стал прозрачным и медлительным, как зимой. Таис делила время между Салмаах и узкой, легкой лодкой. Они катались втроем – хозяйка дома, «Рожденная змеей» и Клонария. Ни одному из становившихся все более настойчивыми ухаживателей не ответила гетера. Гесиона вообще отвергала все мужское, и только Клонария влюбилась в пожилого греческого купца. Он предлагал выкупить ее у Таис, но рабыня сама отказалась из боязни покинуть дом Таис, где она чувствовала себя в безопасности и привыкла к ласковому обращению. Таис призвала купца и заявила, что отдаст Клонарию без выкупа, но с условием заключения брака. Купец обещал подумать. Он был вдов, но между Родосом, откуда была Клонария, и его родной Лидией не было эпигамии. Однако ничто не препятствовало заключить особое соглашение на «взятие» Клонарии, и Таис решила настаивать. С домом приходилось расстаться. Его владелец захотел было повысить и без того непосильную плату. Только неопределенность положения в Египте накануне прихода Александра мешала хозяину переменить Таис на более богатых жильцов.

Гесиона с тревогой смотрела, как одно за другим исчезали из большой шкатулки украшения госпожи. Даже в самые богатые периоды своей жизни Таис жила скромно в сравнении с безудержной расточительностью других выдающихся гетер. Смерть Эгесихоры отняла половину ее сердца, а гибель Менедема лишила любви и надежной опоры. Таис, как запнувшаяся на скаку лошадь, потеряла из виду дорогу и вертелась в круге медленных дней, утратив желания, не видя смысла дальше жить в Египте и не зная, куда направиться, чтобы скорее заполнить душевную пустоту. Только скачки и головоломные трюки с Салмаах на время возвращали прежнюю Таис, с горящими щеками и блеском озорных и в то же время серьезных глаз, – в той самой смеси вдохновенного достоинства и девичьего задора, которая придавала ей неотразимую привлекательность.

В дни «мертвых», «тяжелые дни» (три последних дня каждого месяца) пианепсиона, Таис особенно остро почувствовала, что прежний мир утрачен навсегда. Никогда более не вернется та безмятежная и спокойная жизнь, с непременным ожиданием еще лучшего, еще более прекрасного, божественная уверенность в своей красоте; ощущение здоровья, счастливой судьбы, какая бывает лишь в расцвете юности. Таис исполнилось двадцать три года – для эллинской женщины и даже для танцовщицы возраст полного расцвета. И все же казалось, что вместе с юностью уходит ее прежняя красота, она утрачивает свои непобедимые чары без всякого желания испробовать их на ком-нибудь снова. Именно это отсутствие желаний пугало Таис призраком будущей старости. Если бы здесь был мудрец из Делоса… она скорее нашла бы себя и ожила для новой жизни.

Как ей нужен был сейчас друг-наставник! Она скорее бы нашла в себе силы и ожила для новой жизни.

Таис, оставив дом на попечение Гесионы, снова уединилась в храме Нейт. Жрецы приняли ее благосклонно, очевидно предупрежденные делосцем. Гетера облюбовала комнату-библиотеку в верхнем этаже пилона и среди греческих книг разыскала платоновского «Горгия». Таис помнила ироническую усмешку делосского учителя в ответ на ее пренебрежительный отзыв о Платоне. Она почувствовала, что сделала промах, и тогда же решила при случае перечитать великого философа. И действительно, в его диалогах Таис увидела не понятую ею прежде глубину заботы о людях Афин, старание возвысить эллинов Аттики так, чтобы каждый соответствовал духу города Девы. Она ощутила близкую теперешним ее настроениям печаль мудреца о прошлом Афин, от которого после войны со Спартой остался лишь опустелый сосуд былого великолепия. Там, где прежде ей виделось лишь нудное наставление, оказалась твердая вера в то, что только высокая мораль и душевное отношение людей друг к другу могут создать подлинное архэ-государство. Задача улучшения людей, по мнению Платона, была самой главной. Правителям, ввергавшим эллинов в бесправие, учившим подданных только злобе и предательству, ничего не удавалось, кроме позора и бесславия. Интересно, к чему стремится Александр? Куда направит он дальше свою сокрушительную армию? К чему приложит он свою великую мудрость и неотступное покровительство богов? Впрочем, что за дело до этого Таис? Куда она направится сама, что принесет ей любовь к приключениям и перемене мест? Пора покинуть Мемфис, хотя бы для того, чтобы сгладилась утрата Эгесихоры и Менедема. В последние дни к ней настойчиво стремится некто Стемлос, единственный сын одного из самых богатых купцов Мемфиса. Только вышедший из возраста эфеба, он вряд ли старше самой Таис. Чувствует себя мальчиком перед богиней. Но ведь могучий Менедем тоже зачастую был как мальчик! Добрый, доверчивый, бесстрашный! Неужели придется принять предложение Стемлоса? О нет, никого не надо!

Читая седьмое письмо Платона, Таис живо почувствовала, что мудрец преклоняется перед древней и святой, по его словам, религией орфиков. И все же прежняя неприязнь к учению Платона осталась. Именно потому, что в его проповеди было унижение физического, естественного начала в человеке; древние узы ума и чувств закоренелого рабовладельца отвращали ее, обладавшую более широким взглядом на мир и людей. Несколько дней, не покидая храма, Таис предавалась размышлениям и читала, пока не пресытилась и не отказалась от попыток предугадать свое будущее. С облегчением и почти прежним озорным ощущением здоровья и силы она услышала зов служителя, возвещавшего о том, что «прекрасная девушка в розовом хитоне просит Таис выйти к воротам внутреннего двора».

«Прекрасной девушкой» оказалась Гесиона в ярком наряде, не свойственном суровой фиванке. Гесиона неузнаваемо переменилась и очень похорошела с тех пор, как с рынка рабов попала в дом Таис.

Гесиона заметила удивление своей хозяйки и залилась румянцем.

– Всем жителям Мемфиса велено нарядиться в лучшее платье.

– Что? Александр?

– Да!

Таис хлопнула в ладоши, подзывая мальчика-служку.

– Скажи почтенным жрецам, что я благодарю их за гостеприимство. Я должна уйти. Но скоро вернусь…

Таис не могла себе и представить, как она ошибалась. Лишь через девять лет, уже став царицей Египта, она снова переступит порог храма Нейт.

Давно уже улицы Мемфиса не были столь оживленными. Таис с Гесионой с трудом пробивались к дому через взбудораженные толпы. Египтян, обычно на улицах сдержанных и учтивых, – в этом они были похожи на спартанцев – сегодня нельзя было узнать. Они не уступали дороги старшим и женщинам, толкались, как афиняне на агоре. Таис, неузнанная, даже подверглась оскорбительным замечаниям за свой не новый и не яркий наряд. Она не отвечала, склонив голову и прикрыв лицо шарфом.

Мемфисцы восторженно встретили Александра и хотели было учредить всеобщий праздник в его честь. Но великий победитель исчез так же внезапно, как и появился, едва только принял знаки покорности от сатрапа и жрецов, объявивших о низложении фараона.

Таис не хотела видеться с Александром, и судьба пошла ей навстречу. Поздно вечером на второй день возвращения Таис ее отыскал Неарх. Афинянка сразу узнала морехода, хотя он заметно изменился, в речи его появились властные и резкие нотки. Его борода, вопреки моде полководцев Александра, вызывающе торчала. Критянин будто и не удивился давней приятельнице, шагнул к выбежавшей навстречу Таис, крепко взял ее за руку и промолвил единственное слово: «Эгесихора? »

Губы гетеры задрожали, глаза налились слезами. Задержав дыхание, она склонила голову. Так они молча стояли друг перед другом. Руки Неарха сминали браслеты из мягкого золота на ее запястьях. Наконец Таис опомнилась, позвала Гесиону…

– Сядь, выпей вина.

Неарх послушно, с несвойственной ему медлительностью опустился в тяжелое резное кресло, машинально налил неразбавленного вина.

Гесиона, смущенная, с опущенным взглядом, принесла ларец с драгоценностями Эгесихоры, так и оставшийся у Таис.

Критянин вздрогнул, увидев свои дары. Таис схватила хотевшую удалиться Гесиону и толкнула ее к Неарху.

– Вот свидетельница последнего часа Эгесихоры! Рассказывай!

Та залилась слезами, скользнула на ковер, но быстро овладела собой и довольно связно передала Неарху все, что он хотел знать.

Из-под опущенных век молодого флотоводца скатилось несколько слезинок. Критянин оставался недвижимым, только опущенная на боковину кресла рука вздрагивала, а тонкие пальцы сдавливали шею резному льву. Повинуясь внезапному порыву, Гесиона приподнялась с ковра и прильнула щекой к этой руке. Неарх не отнял ее, а, протянув другую руку, стал гладить волосы фиванки, вполоборота следя за Таис, которая дополнила ее рассказ.

– И мой Менедем ушел сопровождать Эгесихору в подземелья Аида… – Таис расплакалась.

– И проклятый Эоситей тоже там! О спартанцы! – глухо, с ненавистью и угрозой воскликнул Неарх, вставая.

– Эгесихора тоже лакедемонянка! – тихо возразила Таис, и критянин не нашел что ответить.

– Завтра на рассвете принесу жертву в память ее. Я приглашаю тебя, – сказал Неарх после некоторого молчания. – И тебя, – он обратился к Гесионе. – Пришлю колесницу или носилки…

– Хорошо, – ответила Таис за обеих, – но ты забыл про это. – Она протянула ларец Эгесихоры.

Неарх отступил на шаг, отстраняя ящичек рукой.

– Нет, не надо. Отдаю той, которая увезла Эгесихору от убийц, – твоей подруге.

Потрясенная Гесиона от волнения сделалась пунцовой.

– Что с тобою, наварх? Разве можно дарить столь дорогие вещи нищей девушке, ведь я не рабыня только по доброте госпожи? Я не могу взять этого!

– Возьми! На память об ужасном часе, пережитом вместе с моей золотой милой. А о своих достоинствах предоставь судить мне!

Гесиона неуверенно взглянула на Таис. Гетера повела бровями: мол, надо взять; и фиванка низко склонилась, принимая ларец из ее рук под угрюмым взглядом критянина.

Неарх остановился у порога.

– Есть еще у меня к тебе слова Птолемея. Он искал тебя в первый же день, а теперь уплыл с Александром к морю. Он не забыл тебя. Если ты хочешь увидеть его, Александра и Гефестиона, то поплывем вместе. Я жду посланного из Залива Героев и должен присоединиться к Александру. Наш божественный полководец и друг хочет основать новый город – может быть, будущую столицу своего царства. Есть подходящее место, там, где был тысячелетие тому назад критский порт.

– Где же это? – заинтересовалась Таис.

– На побережье. Отсюда плыть на Навкратис и дальше на Канопус, потом вдоль берега моря, на запад. Впрочем, ты знаешь об этом месте из Гомера: обитель морского старца Протея.

– «На море в шумном прибое находится остров, лежащий против Египта. Его называют там жители Фарос», – моментально вспомнила и речитативом напела Таис.

– Да, Фарос. И это гомеровское место особенно нравится Александру. Знаешь, как он любит Гомера. Так едем?

Таис смутилась.

– Большой ли у тебя корабль?

Неарх впервые за весь вечер усмехнулся.

– Самый большой мой корабль стоит в Тире, на площади перед главным храмом. В знак победы. Так же, как осадная машина Деиада, начальника всех механиков Александра, в знак победы водружена внутри храма в Газе.

Таис всплеснула руками в восхищении.

– Зачем тебе знать размеры моего корабля? – продолжал критянин. – Я дам тебе отдельный корабль, два, три, сколько захочешь.

Пожалуй, впервые афинянка ощутила могущество молодого македонского царя и его не менее молодых сподвижников.

– Так ты согласна плыть к Фаросу? Но зачем тебе большой корабль? Здесь меньше имущества, чем в Афинах. – И Неарх окинул взором небогатую обстановку скромного дома Таис.

– Мне нужно взять с собой мою лошадь, – стесняясь, ответила Таис, – я не могу с ней расстаться надолго.

– Понимаю. Только-то? А еще?

– Кроме меня, конюх и еще две женщины.

Неарх гордо сказал:

– В твоем распоряжении будет целый корабль с опытными моряками. Я ожидаю своего посланца через два дня. Тогда мы поплывем на Эшмун и Малый Гермополь, мимо Навкратиса. Ты ведь была там?

В воспоминании Таис пронеслись унылые, равнины с бесчисленными засоленными озерами, песчаными грядами, необъятными зарослями тростников – весь тот угрюмый барьер Дельты, который отделял Египет от сияющей синевы моря.

Приняв молчание афинянки за нерешительность, Неарх сказал:

– Птолемей просил меня дать тебе столько дариков, сколько ты захочешь. Я пришлю завтра.

Таис задумчиво покачала головой.

– Нет, не надо. Я еще не видела Птолемея. И он меня.

Неарх усмехнулся.

– Напрасно ты сомневаешься. Птолемей будет у твоих колен в тот же час, как увидит тебя!

– Я сомневаюсь в себе. Но я возьму у тебя в долг три сотни дариков.

– Конечно, бери, я привез много денег…

Едва стихло бряцание оружия его охраны, Гесиона стремительно бросилась к Таис и по своей привычке скользнула на пол, обняв ее колени.

– Госпожа, если ты любишь меня, то возьмешь этот царский дар, – она показала на ларец Эгесихоры.

– Я люблю тебя, Рожденная змеей, – с нежностью ответила Таис, – но не возьму того, что отдано. По воле судьбы и богов, оно принадлежит тебе.

– Мне негде хранить драгоценности!

– Спрячь пока у меня. Кстати, пора тебе обзавестись своей комнатой. Хочешь, я отдам тебе маленькую?

– О госпожа, я хотела бы спать на ковре перед твоей постелью!

– Я буду тебя бить всякий раз за это обращение, и Таис в самом деле крепко ее шлепнула. – Спать нам в одной комнате не годится. Чувствую, что ты скоро проснешься…

Печальный обряд памятного жертвоприношения под скорбные греческие песни длился недолго. Все ушли, и даже Таис, а Неарх долго еще оставался на месте сожжения Эгесихоры.

Критянин вновь явился к Таис только через два дня.

– Прибыл гонец от Александра, – сразу заговорил Неарх, – и теперь мы можем не спешить к Фаросу. Там уже основана Александрия, а сам великий стратег с Птолемеем, Гефестионом и другими приближенными отправляется в Ливийскую пустыню, к оазису, где находится знаменитый оракул Аммона и его священный дуб.

– Это далеко?

– Больше трех тысяч стадий по пустыне.

– И три тысячи назад? Так это месяц пути!

– Для Александра меньше.

– Тогда вообще зачем плыть к Фаросу?

– Тебе-то не нужно. А мне Александр велит осмотреть место для гавани. Я поеду. Ненадолго.

– Возьмешь меня с собой? На свой корабль? Без лошади, только меня и Гесиону?

– Охотно. Только зачем тебе?

– Посмотреть Фарос. Я хотела повидаться с морем, а вовсе не с Птолемеем. Лошадь останется здесь, и рабыня также.

Клонария рассказала своему купцу про скорый отъезд, и он заторопился «взять» ее в свой дом и подписать брачное условие. В хозяйстве купца на время найдется место и для Салмаах.

Быстроходный корабль начальника флота понес Таис и Гесиону вниз по западному рукаву Нила. Неарх плыл с военной поспешностью, не задерживаясь нигде, делая остановки только для пополнения свежей провизии. Большую часть пути Таис проводила на палубе, сидя под кормовым навесом рядом с критянином и кутаясь от резковатого ветра в персидский голубой плащ тонкой шерсти, привезенный Неархом для Эгесихоры. Гесиона сидела тут же в излюбленной своей позе, поджав ноги, на мягких коврах в три слоя – роскошь, невиданная в Афинах того времени, да и в Египте доступная разве вельможам и жрецам самого высшего круга. Трое рабов – два рослых мизийца и худощавая злая финикиянка – держались поодаль, готовые исполнить любое повеление.

Неарх рассказывал о приключениях в походе Александра. Не столько военный по душе, сколько исследователь и мореплаватель, он больше вспоминал о разных местах ионийского и финикийского побережья, чем о боях. Столь похожие на Крит и Элладу горы и бухты, однако более просторные и более безлюдные, с нетронутыми обширными лесами сосен и кедров, светлые и чистые, продуваемые ветрами гор. На холмах пониже, будто сады богов, простирались рощи смоковниц с клубящимися, как зеленые облака, пузатыми кронами; посаженные титанами ряды каштанов, могучих орехов и гранатных деревьев. Еще ниже, к самому побережью, подходили заросли миндаля, гигантские, как дома, кусты съедобного орешника, ароматного мирта и лавра, фисташек, рожкового дерева с черными стручками, равными по сладости финикам. Все это богатство пищи, мало тронутое человеком даже в небольшом удалении от городов, помогало людям жить в привольном уединении. Если бы не постоянные нападения пиратов, то жизнь была бы там куда более легкой, чем на родных берегах Пелопоннеса или Крита. Но города-полисы требовали новых и новых рабов для построек и ведения хозяйства, и азиатские побережья обезлюдели, опустошенные охотниками за «живыми орудиями».

Неарх вспоминал бухты в белых известняковых обрывах, точно мраморные чаши, налитые синей, хрустально-прозрачной водой; глубокие заливы среди красных гор с таинственно черневшими подводными скалами, поросшими огромными губками или кроваво-красными кораллами.

Окаймленные кустарниками тимьяна, лаванды и ладанника, в безветренные и жаркие дни берега источали резкий аромат, умерявшийся свежим запахом моря. Дальше на юг, в Киликии, узкие горные долины, осененные исполинскими платанами, во время цветения были пропитаны ядовитыми испарениями олеандров и магнолий. Горе тем, кто задерживался для отдохновения у журчащих речек, бежавших по дну долин. На выходах к морю погребальными колоннами высились кипарисы по шестидесяти локтей высоты, невиданной в Элладе.

Целые острова серебристо-серой листвы маслин раскидывались вокруг городов и больших поселений.

На финикийских побережьях, более сухих и бедных, много дубов и кустарников, но в горах теснились такие же титаны – кедры и пихты, как в Киликии или Карий.

Неарх рассказывал о городах. Одни радостно открывали ворота победителям – македонцам. Другие отчаянно оборонялись и за это были разграблены и вырезаны до последнего мужчины: Милет, Галикарнасс, Тир, тем более Газа.

Всякий раз как заходила речь о взятых городах и сражениях, Неарх говорил об Александре. Товарищ детских игр, юношеских приключений, опальный царевич на глазах своих близких друзей, не говоря уже о преданных гетайросах-товарищах – цвете македонской конницы из знатных родов, превращался из неопытного воина в божественного полководца. Александр свершил такое, о чем не мог мечтать никто из эллинов, даже его отец Филипп, давно думавший о войне с Персией. Вопреки советам опытных в политике мужей Александр отверг коварные приемы своего отца и действовал всегда прямо, держал свое слово, точно исполнял обещания. Его способность к молниеносным решениям превосходила даже способности Фемистокла. Он не отступал от задуманного, действовал с такой уверенностью в успехе, что это казалось его полководцам божественной проницательностью. В первой большой битве – при Гранике – старшие военачальники могли еще порицать его за неосторожность. Но после гигантской битвы при Иссе, когда Александр с тридцатью пятью тысячами македонцев и тессалийских всадников разгромил сотни тысяч воинов Дария с ничтожными для себя потерями, его приближенные стали относиться к Александру с благоговейным страхом. Прежняя простота и даже фамильярность отношений с ним сменилась преклонением. Манера Александра внезапно бросаться в самые опасные места битвы делала его похожим на Ахиллеса, которого он числил в своих предках. И бился он с той же яростью: за короткий срок он получил две тяжелые раны – в бедро и в плечо, от которых оправился нечеловечески быстро.

– Наверное, его окружают лучшие красавицы Ионии, Сирии, Египта? – спросила Таис.

Неарх расхохотался добрым смешком.

– Ты удивишься! Представь, у Александра никого нет, если не считать какой-то невзрачной вдовы, которую он взял к себе в палатку после того, как старшие полководцы посоветовали ему не возбуждать недоумение среди воинов и обзавестись любовницей… Десятки тысяч молодых женщин проданы в рабство – бери любую. В битве при Иссе он захватил все имущество – Дария и его семью, включая мать, жену и двух дочерей. Жена Дария Статира считалась первой красавицей Азии, да и царевны красивы.

– И он не взял ее?

– Нет. И не позволил никому из приближенных, сказав, что эти женщины будут заложницами.

Таис взяла с глиняного блюда горсть карийского миндаля – обычной в Элладе еды, по которой соскучилась в Египте.

– Так он совсем не любит женщин? – спросила она.

– Я бы не сказал. Когда Птолемей намекнул ему, что персиянки царской семьи прекрасны, Александр почти с ожесточением ответил: «Да – и это мученье для моих глаз! » Нет, он чувствует женскую красоту и преклоняется перед ней!

– Тогда почему он избегает женщин?

– Мне думается, Александр не совсем обычный человек. Он безразличен к еде и питью. Я видел, как ему претит обжорство товарищей, устраивавших пиры после каждой победы. Он не алчен, хотя ни один человек в Элладе не владел еще такими сокровищами. Любимое занятие у него – читать по ночам, а днем общаться с криптосами – разведчиками пути, и беседовать с философами.

– А вдова?

– Она не любит Александра и боится его, укрываясь в заднем отделении шатра, будто мышь.

Наступила очередь засмеяться Таис.

– Ты сам как понимаешь его, близкий друг? Или есть еще ближе? Птолемей? Гефестион?

– Гефестион, пожалуй, но как раз потому, что полностью противоположен Александру. Птолемей себе на уме, хотя сообразительность и быстроту его решений Александр ценит высоко. Я знаю море, а он от него далек. Мы, его ближайшие друзья, в последнее время как-то отошли от него. Решения Александра трудно предвидеть, его поступки часто необъяснимы.

– Например?

– Иногда Александр ведет себя как мудрый правитель, милостивый к побежденным, уважающий чужие обычаи и храмы, исполненный добрых намерений к жителям завоеванных городов. А иногда подобен дикому, необузданному варвару. Разрушает города до основания, устраивает кровавую резню. Македонцы еще в Фивах показали, на что они способны.

– О да! – вырвалось у Гесионы.

Неарх пристально взглянул на нее и продолжал:

– Той же участи подверглись Милет и Галикарнасс, не говоря уже о Газе. Сопротивление приводит Александра в бешенство, он расправляется с противником, как дикарь, забывая все свои прекрасные слова о равенстве людей Азии и Эллады. Мне кажется, мужество и отвага заслуживают хотя бы уважения. Ведь мужество живет в лучших людях. Как же можно убивать мужественных и отважных, оставляя жить лишь слабых душой и телом? Ни один хороший хозяин-скотовод не поступит так с животными, не то что с людьми.

– Есть в этой дикости еще худшая сторона, – внезапно, густо покраснев, сказала Гесиона, – среди избиваемых и продаваемых, подобно скоту, людей есть совсем неповторимые: художники, врачи, философы, певцы, артисты. Каждый полис, город-государство, славен своими мастерами, достижениями в создании прекрасного, в знаниях и ремеслах. Надо ли тебе говорить, что все это требует веков постепенного совершенствования, даже тысячелетий, как Египет, Эллада, погибший Крит. Уничтожая город-островок со всеми носителями искусства и знания, мы обкрадываем сами себя и всю Ойкумену, лишаемся создававшейся веками мудрости и красоты…

Неарх поднял брови, подумал и энергично закивал в знак согласия.

– Скажи, пробовал ты говорить об этом с Александром? – спросила Таис.

– Пробовал. Сначала он слушал меня, зная, что я вообще редко говорю и только о важном.

– А потом?

– Забывал все в очередной ахиллесовой ярости. Он похож не на Филиппа, а гораздо больше на свою мать Олимпиаду.

– Какая она была?

– Почему была? Она жива – ей немногим больше сорока, и она по-прежнему красива – особенной, диковатой красотой. Знаешь ли ты, что она царевна древнего рода из горной Тимфеи, сирота, посвященная Дионису, ставшая жрицей его и, конечно, менадой.

– Значит, она подвержена бешеному экстазу? И Александр унаследовал эту способность. Теперь я больше понимаю его необъяснимое поведение.

– Вероятно, так! Он впадает в неистовство, наталкиваясь на сопротивление, будь то столкновение с врагом или спор с друзьями. Пытается преодолеть препятствие буйным наскоком, не щадя ни своей, ни чужих жизней, не считаясь с достоинством человека, о котором в спокойные минуты он немало говорит, возражая своему учителю Аристотелю.

– Так бывает с очень удачливыми людьми, возлюбленными Тихе, судьбы, – задумчиво сказала Таис.

Собеседники долго молчали, слушая журчание воды под рулевыми веслами.

Корабль шел под парусами. Стойкий восточный ветер ускорил путешествие. Заунывный крик погонщиков и рев ослов доносились издалека. Насколько хватал глаз, простирались заросли донакса – камышей, волновавшиеся под ветром подобно буровато-зеленому морю. Ближе к берегам проток и стариц росли тростники с пышными метелками, трепетавшими в такт течению.

– А эту, прекраснейшую из всех, жену Дария, ты видел? – вдруг спросила гетера.

– Видел. Она очень красива.

– Лучше меня? И… Эгесихоры?

– Вовсе нет. Высокая, тонкая. Мрачные черные глаза под широкими черными бровями. Рот большой, тонкогубый, щеки чуть впалые, шея длинная, ноги не разглядишь в их плотной одежде. Еще черные косы, тонкие, как змеи, вот тебе весь ее облик. На мой взгляд, куда хуже, чем ты или… Взгляд Неарха остановился на фиванке, покрывшейся жарким румянцем, чем Гесиона.

«Рожденная змеей» спрятала лицо в ладонях, а Таис весело вскочила, обняла Неарха и поцеловала ниже глаза, избегая колючей бороды.

– Ты заслуживаешь награды. Я буду танцевать для тебя. Зови музыкантшу. Кажется, здесь есть флейтистка, а с китарой управится Гесиона.

Неарх и все спутники были в восторге от неожиданного представления, ибо для эллинов, финикийцев и египтян нет в жизни большего удовольствия, чем танцы красивых женщин.

…Тихие «зимородковые» дни окончились с наступлением зимнего солнцеворота, но погода оставалась спокойной и тогда, когда корабль Неарха вышел из рукава Нила и повернул вдоль берега моря на запад, гонимый стойким восточным ветром. Двое искусных кормчих не отходили от рулевых весел. В этой широкой полосе желтоватой воды, взмученной накатистым прибоем, отмели все время изменяли свое расположение. В жидком песке с примесью нильского ила днище корабля могло прилипнуть к мели так, что никакие усилия гребцов и паруса не смогли бы сдвинуть плененное судно. Поэтому ночью кормчие не решались плыть и останавливались в маленьких заливах.

Таис и Гесиона находились под покровительством Афродиты: богиня сделала плавание легким и быстрым. Вскоре корабль вышел на чистую воду, вне несомых Нилом песков, и подходил к видной издалека белой полосе пены за островом Фарос. На косе между лиманом Мареотидой и широким проливом, там, где всего месяц назад стояло жалкое селение рыбаков Ракотис, скопилось восемь кораблей с лесом и камнем. В этот утренний час густо поднимался дым от кухонь в лагере воинов и хижинах рабов; подхватываемый ветром, он уносился на запад, по пустынному либийскому побережью.

Архитектор Александра Динократ успел многое. На месте будущего города пролегали канавки и ряды вколоченных в землю реек, означавшие контуры будущих зданий, храмов, улиц и площадей.

Начальник города, пожилой македонец, иссеченный шрамами, встретил Неарха с большим почетом. Под защитой стены, еще пахнувшей сырой известью, поставили две палатки, сотканные из тонкой шерсти памфилийских горных коз. В ложах, подушках, занавесях не было недостатка на корабле командующего флотом. Под всемогущей его опекой Таис и Гесиона разместились роскошно.

Свидание с морем всколыхнуло в Таис память прошлых лет. Чуть печальная, она вновь переживала незабвенные мгновения своей короткой, но богатой впечатлениями жизни под родной шум моря, всплески широких накатов и вечно изменяющиеся извивы пенных полос. Здесь собралось много чаек, их качающийся полет и резкие, тревожные крики наводили на мысли об Эа – острове плача, обиталище Кирки посреди пустынного Ионического моря.

Чтобы развеять нежданно пришедшую грусть, Таис попросила у Неарха лодку и гребцов. Критянин вызвался сопровождать своих гостей, и они поплыли через пролив к легендарному обиталищу морского старца. Солнце перевалило за полдень, и ветер внезапно утих. С высоты повеяло жаром, сверкающие блики медленно закачались на успокаивающейся воде. Лодка подходила к острову – низкому, песчаному и совершенно пустому. Даже чайки утихли. Неарх повернул налево, к западному концу Фароса. Нос лодки ткнулся в песчаный откос. Неарх, став в воду, перебросил обеих женщин на берег. Приказав гребцам ожидать, он повел Таис и Гесиону через отдающие жаром песчаные холмики, поросшие сухой колючкой. За буграми широкая полоса утрамбованного прибоем песка со стороны моря ограничивалась прямой каменной стеной. Гигантские глыбы, еще более крупные, чем в афинском Пеласгиконе, здесь были пригнаны с тщательностью, напоминавшей египетские или критские постройки.

– Что это? Кто жил здесь в давние времена? – вполголоса спросила Таис у Неарха.

Не отвечая, Неарх подвел афинянку к краю стены и показал на раскиданные землетрясением глыбы, лежавшие в прозрачной воде. На ровной поверхности глыб виднелся рисунок в виде клеток, обозначенных правильными глубокими бороздками. Часть квадратов была углублена, часть оставлена вровень с поверхностью камня. Получился сетчатый рисунок темных и светлых квадратов.

Таис сразу вспомнила, где она видела похожее.

– Крит, правда? – с загоревшимися глазами воскликнула она.

Неарх ответил широкой довольной улыбкой.

– Там поглубже есть развалины. Гляди: будто колонна!

– Я хочу это посмотреть, – сказала Таис, – вода не холодная, несмотря на зимнее время. Не то что у нас в Элладе.

– Здешних окунуться не заставишь! – весело сказал Неарх и внезапно помрачнел.

Таис догадалась: вспомнил Эгесихору. Она ласково погладила его по руке.

– Я нырну. – Она побежала к берегу.

Гесиона понеслась за ней, но обеих обогнал Неарх.

– Если уж так, то вперед пойду я. А-э-о!.. – закричал он, продувая легкие, как это делают ловцы губок.

Сбросив одежду, критянин нырнул, а за ним последовала Таис, и, к удивлению ее, Гесиона также оказалась рядом, Таис знала, что фиванка неплохо плавает, но не считала ее способной на большее. Встревоженная, она подала Гесионе знак подниматься, но девушка упрямо мотнула головой и ушла еще глубже, в сумрачную тень, куда Неарх подзывал их жестом. На косой плоскости очень крупной каменной глыбы в полосе света четко виднелось большое изображение осьминога с причудливыми изгибами щупалец. Упавшая широкой капителью вниз колонна суживалась к основанию по критскому образцу. На ее осмотр не хватило дыхания. Таис пошла наверх. Гесиона вдруг отстала. Движения ее рук замедлились. На помощь кинулся Неарх, энергично толкнувший фиванку наверх и подоспевший как раз вовремя, чтобы подхватить ее на поверхности моря. Придя в себя, Гесиона виновато опустила глаза и более не пыталась состязаться с пловцами, подобными Неарху и Таис. А те ныряли, пока не замерзли. Выбравшись на сухую плиту, нагретую солнцем, Таис вторично в этот день удивилась. Гесиона не торопилась одеться, а безмятежно сушила волосы, почему-то не стесняясь Неарха, который прыгал и поднимался на руках, чтобы согреться, исподволь рассматривая своих спутниц, как и подобало вежливому гимнофилу.

Вызывающий загар Таис, некогда поражавший афинских модниц, побледнел в Египте, медная ее кожа стала светлее. Чуть позолоченная солнцем Гесиона выглядела прелестной даже рядом со знаменитой гетерой. Ее ноги, такие же сильные, как у Таис, могли бы показаться чересчур крепкими, не будь они так прекрасно очерчены. Волосы распушились от ветра и окружали голову пышной копной, слишком тяжелой для тонкой девичьей шеи. Гесиона и впрямь склонила голову набок. Глубокие тени, скрыв ее большие глаза, придали лицу девушки выражение усталой печали. Она уперла одну руку в крутой изгиб бедра, а другой стряхивала песок с тела медленными плавными поглаживаниями. Короткий вздох берегового ветра набросил волосы на лоб Гесионы, и она, вздрогнув от холода, вздернула голову. Вдруг смутившись и закрываясь волосами, она убежала под сомнительную защиту высоких пучков сухой травы.

Неарх ощутил странное чувство жалости и влечения к трагической, нежной и пылкой Гесионе. Чем-то сродни ему, изгнаннику и заложнику с детства, показалась эта девушка, в которой чувствовалась тонкая, светлая Душа. По блеску глаз Таис догадалась о переживаниях критянина и негромко сказала, набрасывая одежду:

– Не спеши, мореход, и она будет тебе хорошей подругой.

– Не буду спешить. Я понимаю, что ее надо разбудить. А ты отдашь Гесиону?

– Как я могу не отдать? Она не рабыня, а свободная и образованная женщина. Я люблю ее и рада буду ее счастью. Только смотри и ты. Один неверный шаг, и… ты имеешь дело не с обычной судьбой и не возьмешь ее, как других.

– А ты поможешь мне?

– Прежде всего не буду мешать.

Неарх привлек к себе Таис и поцеловал ее в обнаженное плечо.

– Не спеши с благодарностями, – засмеялась Таис и, вспомнив что-то, слегка оттолкнула Неарха.

Подозвав Гесиону, Таис резким движением разогнула браслет на ее левой руке, знак рабыни, и, сорвав его, бросила в море. Фиванка не успела ничего сказать, а Неарх трижды хлопнул в ладоши, выражая одобрение.

Они переехали через пролив, правя на высокий столб, намечавший место будущего волнореза, и у западного конца пролива нашли еще остатки критских построек.

Неарх сказал, что его снова и снова удивляет верное чутье Александра. Порт, выстроенный столь основательно тысячелетия тому назад, конечно, был важной гаванью на торговых путях великой критской морской державы. А теперь послужит и для государства сына Филиппа.

Таис гостила в будущей Александрии до новолуния, плавая в море даже в ветреные дни. Прибыла часть отряда македонцев, сопровождавших Александра в оазис Аммона. К удивлению всех, Александр из оазиса пошел напрямик к Мемфису – трудным и опасным путем через Ливийскую пустыню. С ним остались Птолемей, Гефестион и брат няни Александра Клейт, по прозвищу Черный, гигант неимоверной силы. Поход к святилищу Аммона в зимнее время оказался не столь уж труден – воду находили в каждой большой впадине. Путь на восток, к Мемфису, более опасен и тяжел. Громадные горы песка дымились и пересыпались под ветром, бесконечным чередованием гряд пересекая все четыре тысячи стадий пути.

Непонятно, зачем Александр решился на этот подвиг, мало что прибавлявший к его славе.

Неарх пожал плечами:

– А мне понятно.

– А мне нет. Объясни.

– Александру надо идти в глубь Азии за Дарием, через пустыни и степи, наполненные зноем. Он хочет испытать и закалить себя.

– А что сказал оракул Аммона?

– Ничего никому не известно. Жрецы оракула и гараманты, хранители дуба, встретили Александра с величайшим почетом. Утром он один вошел в храм, а сопровождающие ожидали его день и всю ночь. На рассвете Александр покинул убежище Аммона, сказав, что узнал от бога все, что хотел и в чем нуждался.

– Что же теперь делать?

– Поплывем в Мемфис. Сегодня же. Или ты хочешь еще побыть у моря?

– Нет! Я соскучилась по Салмаах.

И снова потянулись бесконечные равнины Дельты, показавшиеся еще более унылыми после чистых просторов моря. Критянин опять рассказывал о походах Александра. Только теперь Таис часто уходила на носовую палубу, оставляя его вдвоем с фиванкой. Она замечала, что взгляды Гесионы, обращенные к Неарху, становятся нежнее и мечтательнее. Однажды вечером Гесиона скользнула потихоньку в их общую каюту, куда Таис удалилась раньше и лежала без сна. Услыхав, что девушка сдерживает смех, Таис спросила, что случилось.

– Посмотри, – Гесиона поднесла к свету люкноса морскую губку гигантских размеров.

– Подарок Неарха, – догадалась Таис, – редкая вещь, под стать этой чаше.

В углу их каюты стояла огромная, выстланная серебром, круглая плоская чаша (или бассейн) для омовений, носить которую было под силу лишь двум крепким рабам.

– Попробуем? – весело предложила Гесиона. Она выкатила чашу, как колесо, и опрокинула на пол.

Грохот сотряс корабль, и испуганный помощник кормчего вбежал в каюту. Очарованный улыбками женщин, он тут же прислал двух моряков, наполнивших чашу водой.

Таис погрузила в бассейн губку, вобравшую почти всю воду, велела Гесионе стать в него и, с усилием подняв губку, обрушила ее на фиванку. Восторженный вопль вырвался из уст Гесионы, дыхание ее перехватило от целого каскада холодной воды.

– Смотри, чтобы любовь Неарха не утопила тебя, как эта губка, – пошутила Таис, а девушка отчаянно замотала головой.

Однако на четвертый день плавания Гесиона не вышла на корму и осталась в каюте. Таис потребовала командующего к ответу.

– Я полюбил ее. А она… Боюсь, что Гесиона так и не оттает. Как бы я не испортил всего. Помоги чем-нибудь. Вы, искусные жрицы Афродиты, должны знать такие вещи.

– Положись на меня, – успокоила его Таис. – Хоть и странно мне быть союзником мужчины, но уверена, что ты не обидишь мою Гесиону.

– Надо ли говорить?

– Не надо! – И Таис вошла под навес в каюту и оставалась там до самой ночи.

Прошло еще два дня. Судно подходило к Эшмуну во мраке безлунной ночи. Таис лежала в каюте без сна, обдумывая слова Неарха о том, что Александр хотел идти к пределам мира на востоке. А что теперь делать ей?

Неожиданно в каюту ворвалась Гесиона, с размаху бросилась на ковер перед ложем и, пряча лицо, протянула руки к Таис по шелку покрывала.

Таис сильно потянула Гесиону к себе, несколько раз поцеловала в пылающие щеки и, слегка оттолкнув от себя, с безмолвным вопросом взглянула в ее каштановые глаза.

– Да, да, да! – страстно зашептала фиванка. – И он надел мне этот браслет и это кольцо. Он сам купил их в Навкратисе, не думай, это не те, не Эгесихоры!

– И ты пойдешь к нему опять?

– Пойду. И сейчас!

– Подожди немного. Я научу тебя, как стать еще более прекрасной. Хоть ты и так неплоха… Сними эпоксиду!

Таис достала набор красок для тела и душистые эссенции. Она критически осмотрела подругу и спросила лукаво:

– Так ли уж плоха мужская любовь?

– О нет! – горячо воскликнула фиванка, покраснела и добавила: – Только не знаю, как надо, чтобы было хорошо ему.

– Как к поэту, ты должна нисходить к нему богиней, готовой отдаться священному обряду, без опаски и без нетерпения. Служить ему, как перед Афродитой на морском берегу, без края и предела. Если у тебя так…

– Да, да! Я знаю, он начальник флота у великого Александра, а я? Но все равно я счастлива, а там что пошлет судьба! Кто может спорить с ней?

– Сами боги не могут и не смеют, – согласилась Таис. – Только мы, смертные, чтобы не погибнуть, должны быть сильны душевно.

– А что дает силу?

– Долгая подготовка, крепкая закалка, строгое воспитание.

– И для гетер тоже?

– Для нас – в особенности. Немало девушек, одаренных Афродитой превыше многих, возвысилось, принимая поклонение, как царицы, а кончали жалкими рабынями мужчин и вина, сломленными цветами. Любая гетера, ставшая знаменитой, погибнет, если не будет заранее душевно закалена, – в том и смысл учения в храме Афродиты Коринфской.

– Я не понимаю.

– Скоро поймешь. И когда постигнешь, что нельзя стать знаменитой только одной любовью, будет не поздно заняться танцами, искусством веселого собеседника-рассказчика.

– Как бы я хотела стать танцовщицей, как ты!

– Что ж, увидим. Я знаю в Мемфисе одну финикиянку, она научит тебя тайнам.

– О, мне не нужно тайн. Я люблю Неарха и, кроме него, никогда любить никого не буду.

Таис пристально посмотрела на фиванку.

– Бывает и так, только редко!

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒