Джеффри К. Зейг 8 страница

Помимо обсуждения природы гипноза, этот последний раздел являл собой еще одно натуралистическое наведение. Заметьте, как Эриксон направлял мое внимание и при обсуждении внушений употреблял неопределенные местоимения, например: “В ходе гипноза вы просто сокращаете число фокусов внимания”.

(Звонит телефон, Эриксон берет трубку. Звонит его сын, Роберт Эриксон. )

Эриксон. Итак, вот суть наблюдения: наше обучение состоит в том, чтобы видеть предметы и явления, а обучение, которое преподает нам наша культура, заключается в том, чтобы не видеть их. Вы не реагируете на неверное произношение своего собеседника; предпочитаете не замечать яичного желтка на чьем-то галстуке; не желаете обратить внимание выступающего перед аудиторией на его расстегнутую ширинку. Вы игнорируете очень многое.

Знаете, я научился видеть вещи, касающиеся пациентов и людей вообще. Я, как правило, отключаю свой взгляд, когда встречаюсь с людьми в социальной ситуации. Ведь то, что я могу увидеть в них, отнюдь не моя забота. Если они приходят ко мне как пациенты, тогда другое дело. Чем больше я увижу, тем лучше, так как пациенты будут безбожно врать вам.

Не знаю, сколько раз я предоставлял этой женщине возможность рассказать мне, что в ее сумочке лежит бутылка виски, что она — алкоголик.

(Звонит телефон. Эриксон беседует с терапевтом в Детройте, соглашаясь принять пациента, которого тот ему рекомендует. )

Эриксон. Моя пациентка утаивала от меня эту информацию. Наконец, я вынудил ее показать мне свои водительские права, поскольку думал, что ее беспокойство отчасти объяснялось тем, что срок действия прав истекал. Когда женщина показала мне права, я заметил, что у нее осталась лишь неделя, чтобы пройти тест. Я спросил, собирается ли она его проходить и что ее от этого удерживает. И только тогда она призналась в своем алкоголизме. Однако наговорила мне столько всего, что сама ошалела. Кое-что я вытянул из нее, заметив ее саморазоблачительную невербальную коммуникацию.

Эта история о женщине с фобией, несомненно, направила мое мышление в определенное русло. Я соображал, что содержится в моей невербальной коммуникации, и задумался о своих собственных “скрытых” трудностях.

Эриксон. А теперь, что касается невербальной коммуникации... Во время Второй мировой войны я работал в совете по введению в должность и добирался в Главную клинику округа Уэйн на автобусе. Вот так, в один прекрасный день, возвращаясь в Главную клинику округа Уэйн, я оказался на сиденье у окошка. Вошел молодой человек и уселся рядом со мной. Он молчал, я тоже. Автобус проехал по Ливернуа-авеню и приблизился к тому месту, где располагался яблоневый сад Генри Форда.

Забавно, но я стал наблюдать за глазами юноши. Я увидел, как он глазами измеряет длину сада, его ширину, а потом прикидывает количество корзин с яблоками, выставленными сборщиками в конце сада, рядом с шоссе. Юноша пробормотал себе под нос: “Негусто... ” Так он оценил урожай. Больше это ни на что не указывало.

Я спросил: “Где находится та ферма, на которой ты вырос? ” Он ответил: “В Вирджинии”. Потом он бессознательно отметил, что я задал ему вопрос, характерный для сельского парня. Он поинтересовался: “А где была ваша ферма? ” Я сказал: “В Висконсине”. На этом беседа и закончилась. Ему и в голову не пришло спросить, как я догадался задать ему этот вопрос.

(В этот момент Эриксон объявляет перерыв в занятиях, дает Зейгу три стенограммы и принимает пациентку. Беседа возобновляется. )

Эриксон. Сколько вам удалось прочесть из случая Евы Партон?

Зейг. О Еве я прочитал все.

Эриксон. Хорошо, а из Милли Партон?

Зейг. Примерно 5—6 страниц. А потом я прочитал лишь первые две страницы из материала о Диане.

Эриксон. Хорошо. Что вы думаете о Еве Партон? (См. Приложение 2)

Зейг. Похоже, она действительно защищала себя. Она говорит, что разрешает задавать вопросы, но на самом деле не позволяет делать это. Я подумал... она опасается, что...

Эриксон (перебивая). Что она вам сказала?

Зейг. Что она мне сказала?

Эриксон. Да, что?

Зейг. Она, видимо, не очень хорошо понимает, где ее место как личности. (Обращаясь к Эриксону. ) Вы не требуете от меня аналитического описания. Это вызывает у меня затруднения, поскольку я искал именно этого.

Эриксон. Я могу подвести итог. Она совсем ничего не сказала.

(Зейг смеется. )

Эриксон. Абсолютно ничего. А вы этого не уловили. Вы анализировали ничто.

(Зейг смеется. )

(Читает. ) “Вы просто задаете вопросы, а я на них буду отвечать”. Два позитивных заявления. “Не говорите мне, что вы этого не знаете”. Два негативных.

Зейг. Да.

Эриксон. “Мне 32 года, или мне предположительно 32 года”. Слово “предположительно” противоречит заявлению “Мне 32 года”.

“Я родилась 6 июля 1912 года в Меридиане, штат Миссури (вымышленный город). Это маленький городишко: сплетни, двор залит помоями, вроде тех, которыми кормят свиней”.

Эти слова ровным счетом ничего не говорят о городе, не так ли?

Зейг. Ничего.

Эриксон. Даже не понятно, город ли это вообще. (Смеется. ) “Двуногие сволочи и змеи в человеческом обличьи”. Змеи не принимают человеческого облика. Вам знакомы такие змеи? Она вам ничего не сказала. А двуногие сволочи... Что бы это значило? Она не рассказала вам, что это за двуногие сволочи, кто они.

Зейг. Я полагал, что это, возможно, ее представление о мужчинах и женщинах.

Эриксон (продолжает читать). “Есть множество людей, которых я не люблю”. Теперь вы можете определить данное высказывание как позитивное и негативное. “К ним относится та дама, которая меня вырастила”. Дамы не выращивают — дамы воспитывают. Поэтому никакая она не дама. (Смеется. )

Зейг. Верно.

Эриксон. “Я поклонялась мужчине, который меня вырастил. Он был бел, как лилия, а его черные волосы были подобны вороньему крылу”.

Она упоминает черное как противоположность белого. Она говорит всего лишь о цвете. Вы не думали, что эта женщина имеет в виду кого-то.

Зейг. Да.

Эриксон. “Его глаза были желтыми, как два леопарда, но он из тех леопардов, что не меняют свои пятна”.

Если женщина поклонялась мужчине, то наилучшее, что она могла рассказать о нем, это то, что у него были желтые глаза. Черное противостоит белому, а леопарды не меняют свои пятна. (Эриксон смеется. ) “Он был светел, ее мать была сумрачна”. Белое-сумрачное — опять противоречие.

“У него был старший брат, главенствующий в семье. Он отправил свою жену в сумасшедший дом”. Когда ты отправляешь свою жену в сумасшедший дом, ты теряешь ее.

“Она сейчас в другом месте”. Это утверждение противоречит предыдущему высказыванию.

Зейг. Согласен.

Эриксон. “Они обили войлоком стены палаты, чтобы ты не вышиб себе мозги”. Еще одно противоречие. Теперь ее поместили в другой сумасшедший дом.

“Она была отпущена под его опеку 18 лет тому назад, а этот грязный, вшивый сукин сын обрюхатил ее”. Потом ее опять вернули назад — противоречие.

И еще: “Ее маленькому мальчику сейчас 18 лет”. Что это за маленький мальчик восемнадцати лет?

Далее: “Моя невестка Норма Ковальски, жена моего сводного брата Джейкоба Ковальски, который живет на 12345-й Брэйл в Детройте... ” Звучит как номер улицы, не так ли?

Зейг. Да.

Эриксон. Но 1—2—3—4—5 можно произнести быстрее, чем назвать реальный номер улицы. К примеру, 3—4—2—8—5. Она выдала последовательность цифр, которую может выговорить с предельной скоростью.

Зейг. Понимаю.

Эриксон (читая конец стенограммы). “В Библии говорится, что блудница — это женщина, торгующая своим телом. Однако я никогда не торговала своим телом, но намерена этим заняться, когда выберусь из этого местечка. Я устала ишачить, как проклятая. И больше не собираюсь работать”.

Противоречия, одно за другим. Вы остались перед пустотой.

Зейг. Здесь множество деталей, на которые можно обратить внимание и проанализировать.

Эриксон. Это не имеет ничего общего с...

Зейг (перебивая). ... реальным взглядом на тот маятник, который она создает.

Эриксон. Взглядом на тот маятник, который она создает.

Зейг. И в сумме — пустота.

Эриксон. И в сумме — пустота. И бесплодность попыток анализировать, интерпретировать все это.

Зейг. Да.

Эриксон. Оправившись от своей маниакальной фазы, Ева написала мне письмо — вполне здоровое по сути. На этот раз она сообщила мне информацию о себе самой: “Вчера я действительно испекла пирог, но сегодня я пирог не пеку”.

Зейг. Да это то же самое.

Эриксон. Тот же маятник, но с реальными фразами. Там не было ничего, что бы реабилитировало ее как личность. Вы правы, говоря, что она защищала себя. Но она защищала себя, производя страшный шум.

Зейг. Выходит, что подобная терапия состоит в том, чтобы уважать желание пациента не раскрывать какие-то вещи о себе. Как бы вы сформулировали такой подход?

Эриксон. Пусть выговорится: “Ори вволю, шуми сколько угодно. Рано или поздно ты будешь слушать меня. А потом я, может быть, смогу выслушать тебя”.

Зейг. Потакать ее сопротивлению и проявлять максимум заботы: “Я буду доступен для вас, когда вы будете к этому готовы”.

Эриксон. Говорить ей: “Я готов выслушать вас, а вы — шумите сколько вам заблагорассудится. (Смягчает голос. ) И, может быть, со временем вы выслушаете меня”. Это дает ей возможность оспорить это или согласиться.

Зейг. Весь этот шум... означает, что она не обязана слушать вас.

Эриксон. Именно. И надо сказать ей, что она не властна над моим поведением. Я волен делать то, что мне угодно, а она, может быть, выслушает меня. Она не станет оспаривать это заявление, не приняв его смысла, и не может согласиться с ним, не приняв его смысла: как бы то ни было, она попалась.

Я использовал эту идею в одной из своих техник. Американская психиатрическая ассоциация подумывала о том, чтобы изгнать меня из своих рядов. Я представил им тезисы доклада по поводу желательности установления физических ограничений для пациентов. Они отменили ближайшие собрания, чтобы выслушать мой доклад. Друзья предостерегали меня от этого поступка, но я шел напролом. Я заметил, что психиатрические пациенты часто забиваются между матрасом и пружинами кровати и прячутся в темных углах. Они отступают в темные углы, укутываются в одеяла в порыве защитить себя. Я обнаружил, что могу надеть на пациента смирительную рубашку и тем самым удовлетворить его потребность прятаться. Я, бывало, говорил пациенту: “Как только ты почувствуешь себя комфортно, можешь попросить нянечку снять эту рубашку”.

На моих пациентов надевали смирительные рубашки. Иногда эта процедура занимала 15 минут. К тому времени, как рубашку кончали шнуровать, пациент, бывало, говорил: “Думаю, меня уже можно вынимать”. И нянечке приходилось этим заниматься. Нянечки все это ненавидели, а мои пациенты любили. И они знали, что могут потребовать смирительную рубашку в любой момент. Я полагаю, что это было для них гораздо лучше, чем прятаться между матрасом и кроватью или за дверью.

Состояние Евы улучшалось, а мы с миссис Эриксон увлеклись каламбурами из имен. Какой каламбур можно придумать из имени Эриксон? Нам так и не удалось выдумать ни одного. На следующее утро, когда я был в отделении, Ева спросила меня: “Доктор Эриксон, можно мне выкурить сигарету? ” Я сказал: “Нельзя, Ева”. Она сказала: “Хорошо, доктор Ирксом*. Прелестно! (Эриксон смеется. )

Зейг. Да.

Эриксон. Итак, это один фрагмент материала, который вы прочитали, не понимая, что читаете. Как насчет Милли Партон... диагноз, ее возраст, профессия?

Зейг. Гм-м. Не люблю ярлыки. Я бы сказал, что диагноз — шизофрения и паранойя. Возраст... понятия не имею. Род занятий... не знаю.

Эриксон. Хорошо. Пускай вы ненавидите ярлыки, и все же... “Во-первых, здесь я не пациентка”. Кто же она?

(Зейг смеется. )

Эриксон. Что представляет собой та нереальность, которую она выражала?

Зейг. Гм-м...

Эриксон (начинает читать стенограмму). “Моя тетушка привела меня сюда два дня назад. Я уверена, что у нее были добрые намерения”. Ни один параноик никому еще не приписывал добрых намерений. Поэтому здесь присутствует нереальность, допускающая добрые намерения.

(Продолжает читать. )

“Она полагала, что мне требуется какое-то лечение. А какое, не имею ни малейшего понятия”. А теперь подумайте, какой у вас тип душевного расстройства, если у вас нет ни малейшего понятия о чем-либо? (Смеется. )

Далее: “Пока я была там, они поселили меня в Бельвью в Нью-Йорке. Последние три года я выживала и проживала. Я бы сказала, что по большей части выживала, потому что все это время мой муж находился на службе... ”

Какой же пациент может, не моргнув глазом, заявить: “Я там проживала и выживала. Я бы сказала, что по большей части выживала... ”? Она действительно выживала из ума. Пациент в ранней стадии кататонии. Никто не соглашался с этим диагнозом, пока несколько месяцев спустя она не впала в кататонический ступор.

“Выживала и проживала”... Здесь присутствует некий добродушный юмор — “по большей части выживала”. Добродушный юмор непонятного назначения. Его может выдать только ранний кататоник. Ведь кататоники стоят как бы в стороне и с умилением наблюдают за собой.

Зейг. Верно.

Эриксон. “Мой дядя вырастил меня, он был очень добр ко мне. Я была счастлива там, пока не повзрослела. А потом... знаете, я думаю, что каждый вступает в тот возраст, когда хочется иметь свой дом. В этом нет ничего дурного или противоестественного, ведь правда? ”

В каком возрасте, вы полагаете, приходит философия среднего возраста?

Зейг. Ну, скажем, к сорока годам.

Эриксон. Верно. Это выражение среднего возраста, философия среднего возраста. (Обращаясь к Зейгу. ) Теперь, надеюсь, вы можете это подтвердить?

“Не знаю, что дурного в том, чтобы носить немецкое имя. Но, похоже, как только в этой стране начинается война, для людей с немецкими именами наступают дьявольские времена”.

Она еще припоминает Первую мировую войну.

Зейг. Понимаю.

Эриксон (смеется). Кстати, здесь имеется абсолютное свидетельство о ее профессии.

Зейг. Неужели?

Эриксон. Да. И оно заключено в четырех буквах.

Зейг. В четырех буквах?

Эриксон. Ее профессия обозначается несколькими словами и потом подтверждается словом из четырех букв.

(Продолжительная пауза, Зейг изучает материал. )

Зейг. Так и быть. Сдаюсь.

Эриксон. Она — женщина мира.

Зейг. Женщина мира? Вы хотите сказать — проститутка?

Эриксон. Да. (Смеется. ) “И Крис тоже вышла в мир”.

В отеле Генри Хадсон дела стали плохи, и она перебралась в другой. А потом опять ушла.

Зейг. Удивительно.

Эриксон. Она работала в отелях. Почему вы не понимаете того, что читаете?

Так. Что вам известно о Диане?

Зейг. Я подумал о том, что вы осуществили очень мощное воздействие. Похоже, ей хотелось найти действительно сильного человека, которым она не могла бы манипулировать, которого она не могла бы контролировать. Кроме того, ее ярость, ее реальный гнев, выраженный неким косвенным образом, не вызывает сомнения.

Эриксон. Что же вам известно о ней?

Зейг. Я опять этим занимаюсь, а? (Смеется. )

(Пауза. )

Эриксон. Вспомните: она выдала мне три реплики.

Зейг. Что это за реплики?

Эриксон. Видите ли, вам следует самому их разгадать. Кроме того, вам необходимо знать, что содержится на последней странице. В первом абзаце с отвращением упоминаются четыре человека.

Зейг. Понятно.

Эриксон. Следующий абзац. Что там упоминается?

Зейг. Воровство.

Эриксон. И скамеечка для пианино — упоминается презрительно.

Зейг. Да.

Эриксон. Бриллиантовая заколка ставится в один ряд с копилками. Бриллианты невозможно сопоставлять с копилками. Кроме того, Диана презрительно отозвалась о пятом человеке.

(Перефразирует третий абзац. ) “У нас было столько угля, что мы не могли пробраться в подвал. Люди, бывало, стояли вокруг и сквернословили”. Она может получить тепло лишь в том случае, если проявит “должную степень благодарности”.

А как выглядит ее самое раннее воспоминание о матери?

Зейг. Дотянуться и потрогать ее платье.

Эриксон. Свое платье, но не матери.

Зейг. Это воспоминание о платье. Самое раннее воспоминание о ее матери — потрогать ее платье.

Эриксон. Хорошо. Диана вошла в мой офис и заявила: “У меня страшно болит голова. А бардак на столе вашей секретарши только усиливает боль. А вам не кажется, что у доктора могла бы быть более приличная мебель? Каждому, кто читает медицинские книги, следует знать, как расставлять их на полке должным образом”.

Зейг. И все в презрительном тоне.

Эриксон. И все в презрительном тоне. А бедный Алекс, проводящий с ней психотерапию? Она играла с ним, как с игрушкой. Одна неделя — вверх, другая — вниз. И так до тех пор, пока он не понял, что не мог допускать всех этих ошибок.

Зейг. Да, это так.

Эриксон. Потом ее доктором стал Дэнни. Он сам изъявил подобное желание. Дэнни спросил: “Я знаю, ваши парни не правы. Почему вы не отправили Диану на рентгеновское обследование? ” Я ответил: “Возможно, оттого, что мы слишком глупы”. Дэнни сообщил нам: “Хорошо, я заказал для нее полный курс рентгена”. Я спросил: “Когда она пойдет получать свои снимки? ”

Мы выяснили, когда она вернется после первого сеанса рентгена. Итак, когда Диана вернулась, мы с Алексом стояли рядом с лифтом. Она вышла из лифта и сказала: “Наконец-то у меня приличный доктор”. Я сказал: “Прекрасно, Диана”. Она завернула за угол. Мгновение я колебался, и потом мы тоже завернули за угол. Диана припала к фонтанчику для питья, заглатывая воду в огромных количествах с тем, чтобы разрушить вторую порцию рентгеновского облучения. Увидев нас, она сказала: “Пошли вы к черту, ловкачи! ” И вошла в дамскую комнату. Мы с Алексом не были джентльменами и последовали за ней. Там Диана, засунув палец в рот, пыталась извергнуть из себя барий.

Ей удалось уничтожить результаты первого обследования. Дэнни послал ее на второй сеанс. Диана, получив первый снимок, убежала из больницы. Через два дня она вернулась. Дэнни назначил ей третий сеанс рентгена. Она опять сбежала и вернулась несколько дней спустя. Он назначил четвертый. На этот раз он полностью ограничил ее свободу и получил полный комплект рентгеновских снимков. Диана сбежала из больницы и не возвращалась в течение трех месяцев. (Смеется. ) Другими словами, она была социопатом, способным разрушить все и всех.

Зейг. А что на последней странице?

Эриксон. Вы разве не догадываетесь?

Зейг. Нет.

Эриксон. Я велел Алексу усадить Диану за стол и дать ей дюжину карандашей. У стола должен был присутствовать санитар, который отбирал бы у нее каждый заполненный лист.

Зейг. Правильно.

Эриксон. Я рассказал ему о том, как она являлась по приемным дням с марта по август и разговаривала с моей секретаршей и со мной. При этом никто из нас не давал ей ни малейшего повода думать, что мы ее слушаем. Она, бывало, рассказывала о Джоан (такая славная девочка) и Ники (любит играть в игры). Ники любит оладьи. И ни одного местоимения в связи с именем Ники. Представьте, что вы пытаетесь рассказывать о двух людях, выдавая половую принадлежность только одного из них.

В начале августа мне случилось выйти по делам во двор больницы. Я завернул за угол и увидел Диану вместе с Ники и Джоан. И я сказал: “Извините, Диана, я ни в коем случае не намеревался встретить вас здесь”.

Она бросила: “Черт вас побери”. Ведь теперь я знал пол Ники. Тогда она даже отправилась со мной в центр Детройта, и детройтский суд предписал ей лечь в больницу округа Уэйн. Однако Диана постоянно жила в округе Понтиак, и судебные постановления округа Уэйн на нее не распространялись. (Эриксон смеется. ) Она вынудила суд совершить ошибку.

Зейг. Ей надлежало находиться на вашем попечении.

Эриксон. На моем попечении. Если рядом с ней стоял санитар, она знала, что именно я несу ответственность за ее жизнеописание, хотя Алекс действительно сообщил ей, что будет ее психотерапевтом.

На последней странице сказано: “Вы предложили мне лечь в больницу. Я не хотела, хотя знала, что все равно отправлюсь туда. Я вспоминаю: приемное отделение... мерзкие санитары... боязнь выйти... усталость... стыдно пожаловаться на физические недомогания, которые меня мучат. Даже когда я лежала в больнице с аппендицитом, они смеялись и говорили мне, что все это “в моей голове. Все, что в Понтиаке, — это “все в вашей голове”.

“Остальное вам известно. Ах, если бы мне достало смелости сначала умереть, а потом взглянуть вам в лицо и выслушать ваши нарекания! Я думала, вы должны поверить в то, что я смогу поправиться, иначе бы вы не стали уделять мне свое время... ”

(Обращаясь к Зейгу. ) Я совершенно не уделял ей времени. (Смеется и продолжает читать. ) “Боюсь, я разочарую вас. Я не слишком храбрая. Я знаю. Где-то там, внутри, моя психика — отнюдь не конфетка. Возможно, я сделаю что-то, чтобы вы не узнали об этом.

Вот и все. Я записала это очень быстро, как только мысль пришла ко мне. Это, конечно, не шедевр, и пишу я неважно”. (Смеется. )

(Обращаясь к Зейгу. ) Диана весьма скрупулезна, принижая значение всяческих вещей, даже историю своей жизни и свой почерк.

(Продолжает читать. ) “Как бы то ни было, записки утомили мою руку, шея одеревенела, а голова очень устала... Я не могу закончить историю своей жизни, потому что я пока еще жива. Я даже не уверена в том, что все еще хочу умереть... но... о, как я ненавижу вставать по утрам! ”

Заканчивая свою историю, Диана процитировала одну песню. (Смеется. ) И это в психиатрической клинике: “О, как я ненавижу вставать по утрам! ” Она унижает все на свете — почерк, бумагу, саму историю — и наполняет все ложью.

Я зашел за угол и увидел двух детей — маленьких девочек. Я извинился перед Дианой: “Я не намеревался встретить вас здесь”. “Черт вас побери”, — сказала она. (Эриксон смеется. )

Зейг. А ее цель состояла в том, чтобы...

Эриксон. ... …вынудить меня спросить, какого пола Ники. Я удивляюсь, как долго ей удавалось это скрывать.

Зейг. Очевидно, что это было сделано весьма искусно.

Эриксон. Диана сбежала из больницы в последний раз. Дэнни был разгневан, потому что она упорхнула в Альбукерк. В одно прекрасное утро в больницу пришла почта. Секретарша Дэнни сообщила мне: “Вести от Дианы”. Я позвонил Алексу, мы вместе спустились в кабинет Дэнни и ждали, пока тот разберет свою почту. Он заявил: “Диана пишет мне, а не вашей парочке! ” Дэнни распечатал письмо и начал читать. На его лице отразилось удовлетворение. Диана описывала горный пейзаж в прекрасной поэтической манере. Однако второй абзац начинался так: “Завтра я собираюсь порыбачить в окуневой норе”.

(Эриксон обращается к Зейгу. ) Окуневая нора — задница*.

Эриксон (продолжает). Дэнни прочитал эту строчку и сказал: “Черт ее побери! ” и бросил письмо на пол. За прекрасной прозой следовала вульгарность.

Пятнадцать лет спустя Диана позвонила мне. Она сказала: “Сейчас я в Фениксе. Собираюсь встретиться с хорошим доктором. Меня все еще мучат эти головные боли. Я собираюсь встретиться с доктором Сент-Джорджем”. Я позвонил доктору Сент-Джорджу и сообщил: “Джон, у тебя новая пациентка, Диана Чоу из Альбукерка, Нью-Мексико. Она была моей пациенткой, когда я работал в Мичигане. Могу предложить тебе легкий путь: хочешь узнать о ней от меня? Или тебя привлекает трудный путь? ” Он ответил: “Трудный путь выглядит более привлекательным”. Он начал работу с Дианой с рентгенограмм мозга и аннгиограмм. В середине курса Диана без разрешения покинула больницу. Уехала в Нью-Мексико и предоставила доктору Сент-Джорджу оплачивать ее больничный счет. Он позвонил мне и сказал: “Я познал трудный путь”.

Вот письмо, написанное мне Дианой в 1967 году*.

(Эриксон читает. )

“Доктор Эриксон, не притворяйтесь, что вы меня забыли. Я знаю, это не так.

Не буду извиняться за свой крупный почерк. Могу лишь пояснить вам, что у меня очень слабое зрение и приходится писать с помощью лупы (а если вы не можете это прочесть, то вы еще более слепы, чем я). Как ни странно, это открыло мне совершенно новую перспективу. Я уже не могу много читать и рисовать. Поразительно, насколько, оказывается, полезны глаза. Однако я обнаружила два таланта: один — ударяться обо все на свете, а второй — музыка. Я играю на органе, и найдется немного мелодий, которые я не могла бы подобрать на слух в течение нескольких минут”.

(Эриксон обращается к Зейгу. ) Другими словами, Диана учится, слушая песню, а потом немедленно ее играет. Но не по нотам. Она просто полагается на свою память. Когда дело касается новых песен, нельзя полагаться на память. Другими словами, она бессистемный исполнитель и вполне этим довольна.

(Продолжает читать письмо. )

“Я встретила вашего коллегу (он называет себя вашим другом, но не знает, насколько хорошо вас знала я). (Эриксон смеется. ) Во-первых, я сомневаюсь, что вы могли бы назвать многих людей своим “другом”; во-вторых, я знаю ваше мнение о способностях большинства психиатров; и в-третьих, он был всего лишь розовощекой задницей”.

(Обращается к Зейгу. ) С 1944 по 1967 год.

Зейг. Двадцать три года — и никаких изменений.

Эриксон. Верно. Здесь требуется лишь выслушать эти три реплики: “На столе вашей секретарши бардак, у вас дешевая мебель, и, что касается медицинских книг, вы недостаточно цените их, если не можете выстроить в линеечку”.

Всего этого не анализируешь. Просто слышишь и понимаешь. И знаешь, что на любую полученную от нее информацию абсолютно нельзя положиться.

Бедный Алекс — три месяца и множество выходных, принесенных в жертву обучению. Не следует верить всему, что слышишь, и анализировать все, что слышишь. Надо просто понимать, что это значит.

Зейг. Значит, было ясно, что не существовало никакого воздействия. Ничего сделать было нельзя.

Эриксон. Верно. Можно многое потерять.

Зейг. Однако добиться чего-то здесь невозможно.

Эриксон. Ей ничего не добиться, тебе ничего не добиться. Но я убедился, что Алекс приобрел некоторый опыт. (Смеется. ) А Диана взъярилась на меня за то, что я использовал ее, чтобы дать Алексу опыт.

Зейг. И она все еще...

Эриксон (прерывая его) ... …без изменений. А Сент-Джордж познал трудный путь. Это был его выбор. Я спросил его: “Поверил бы ты мне, если бы я тогда сказал тебе, что Диана оставит тебя в проигрыше, что бы ты ни делал? ” Он ответил: “Нет, не поверил бы. Эта женщина была так очаровательна, мила и привлекательна. Но она действительно умеет провести тебя, как сосунка”.

Зейг. Я всегда полагал, что, даже работая с действительно трудными людьми, можно найти какой-то способ для осуществления воздействия. Если бы только у меня хватило достаточно умения или опыта….

Эриксон. Вам лучше всего избавиться от этой идеи как можно быстрее. Это все равно что “найти какой-нибудь способ избежать смерти”. Должен быть какой-то способ, чтобы предотвратить все болезни — если у вас достаточно умения.

Зейг. Не столько предотвратить, сколько излечить или как-то решить проблему.

Эриксон. Я думаю, вам придется признать, что вы не можете излечить все болезни, как полагает большинство недалеких психотерапевтов, одержимых грандиозной идеей, что могли бы излечить каждого, имей они достаточно умения. Им кажется, что они наверняка смогли бы найти в себе это умение. Вместо этого следовало бы признать тот факт, что существует множество людей, не поддающихся лечению и злоупотребляющих лечением.

Обсуждение с Эриксоном случая Дианы повлияло на меня следующим образом:

1) Оно помогло мне понять, что, как бы ни был опытен практик, терапия обладает определенными ограничениями. Я пришел к Эриксону, поскольку он добивался исключительных успехов. И все же первым детальным случаем, который он со мной обсуждал, стал тот, в котором он не добился успеха и даже не пытался применить психотерапию. Очень важно, чтобы работа проходила в сфере практического и осуществимого. Эриксон не брал пациентов наугад, он работал не со всеми типами проблем. Он знал, во что вкладывать свою энергию.

2) Теперь я мог распознать, понять и обратиться к той модели поведения, которую проявляла Диана. Я уже знал, как в будущем обращаться с пациентами такого типа.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒