POV nobody’s.

Открыв глаза, Джерард уперся взглядом в бордово-коричневые разводы на стене, оклеенной грязными бежевыми обоями. Через секунду – ни больше, ни меньше – сознание восстановило ему из памяти эпизод жизни, те несколько мучительных часов, когда он, измотанный борьбой с маньяком-некрофилом Фрэнком Айеро, оттаскивал тело убийцы за занавеску из плотной ткани, прикрывающей проход в его «лабораторию». Именно на этой грязно-бежевой стене остался алый след, когда рубашка убитого полностью пропиталась кровью. Со временем полоса потемнела, и уже невозможно было определить, это капли крови или брызги вина багровели на стене неделю назад.

Неделя. Месяц. Год. Потрясающе быстро идет время, и будто бы уже не он, не Джерард, спотыкаясь, бежал из этой квартиры полтора года назад, не видя перед собой дороги и на ходу звоня брату. Майки всегда понимал его с полуслова, но тогда брату потребовалось не меньше десяти минут на расспросы, пока Джерард, наконец, смог говорить, а не бессвязно всхлипывать в трубку. И снова Майк оказался разумнее, приехав и забрав его с освещенной улицы, пока он не побрел по подворотням, навстречу новым неприятностям. А после будто бы не он, не Джерард, проходил трехмесячное лечение в психиатрической клинике. Они называли это профилактикой нежелательных последствий, но при этом все ведь знали, это – лечение.

О Фрэнке он потом, несмотря на протесты брата, прочитал в местной газетенке, узнав и о склонности к некрофилии, и о религиозном подтексте убийств. Идти в полицию не было смысла, но Майки на своем настоял, и в итоге погибший маньяк получил больше почестей, чем его жертвы. Еще не раз Джерард просыпался в холодном поту, видя во сне широко распахнутые золотистые глаза, горящие желанием. Сквозь проходящие дни он чувствовал в своих снах прикосновения, которые ощутил когда-то в прошлом, с вожделением цепляясь за узкие бедра и вырисовывая языком контуры татуировок. А когда влажные губы прихватывали его ухо, в память раз за разом врезался жаркий шепот: «Теперь это ты – возлюбленный мертвых». Но надо отдать и Майки дань уважения – он без всяких сомнений рассеивал тревоги брата. Собственная личная жизнь была забыта, и двери его дома вновь навсегда открылись для Джерарда. О Фрэнке больше ничто не напоминало, кроме утреннего возбуждения старшего Уэя, которое никто из братьев старательно не замечал. Вопросов не было. На имя убийцы было наложено табу, и через полгода Джерард уже не знал, действительно ли с ним произошло то, что произошло, или все было лишь его яркой фантазией, последствием психического отклонения.

Спину юноши ужасно ломило. Позвоночник отзывался болью на любую попытку выпрямиться, и самым разумным было замереть в той позе эмбриона, в которой Джерард и находился. Когда колени было прижаты к груди, он даже почти не ощущал, как немеют пальцы ног, слишком туго перевязанных веревками. Под кожей правой скулы Джерарда глубоким фиолетовым озером разливалась гематома, образовавшаяся после смачного удара головой об пол. Если бы удар пришелся несколько под другим углом и совсем чуть-чуть выше, не обошлось бы без пробитого виска, и мучения парня закончились бы быстро. Второй раз в жизни он и правда об этом мечтал.

Чтобы убедиться, что коллекционер человеческих душ по имени Фрэнк ему не приснился, в один из вечеров Джерард пошел в бар, где ранее произошла их встреча. Разговор с барменом прошел без имен, но плечистый громила быстро понял, что речь идет о бывшей грозе миловидных мальчиков города, хоть и не признал в собеседнике единственного человека, ушедшего от того парня живым. Он мало что мог дать Джерарду своими тремя байками, услышанными от случайных посетителей, помимо подтверждения адекватности Уэя. Джерард без зазрения совести замкнулся в себе после изнасилования, но если Фрэнк был реален, значит, и он сам не помешан, а лишь… находится под впечатлением. Повторяющиеся рассказы бармена стали для него лекарством, без которого ему сложно было дышать, но пока Джерард продолжал употреблять в заведении дорогой алкоголь, здоровяк был не против поболтать с ним об убитом извращенце. Только тогда юноша вновь чувствовал себя живым. Все его существо возвращалось назад, в счастливое прошлое, отобранное психологической травмой.

- Привет.
- Привет.
- Закурить не найдется?
- Уэй, ублюдок, уводи своего дымящего дружка из некурящей зоны!
Двор. Фонари. Переулок. Удар. Темнота.

Если бы добродушный болтливый бармен только знал, что он напрямую сгубил своим коротким указанием нервного парня, оставлявшего ему не в меру щедрые чаевые, он самолично вскрыл бы себе вены в тот же вечер, не выдержав груза вины. Но этому мужчине было известно лишь то, что странный дерганный юноша, Джерард, не появлялся в баре с тех пор, как его выгнали вместе с высоким курящим брюнетом. Бармен видел, как они разговорились и, кажется, познакомились там же, прежде чем уйти, и все три месяца, пока мужчина еще помнил Уэя, он думал, что тот не возвращался из-за обиды на резкий тон. Это хорошо, что он так думал. Вина не грызла его, не повреждала ему психику, не портила здоровье, и прожить тому бармену удалось до семидесяти лет… умерев в бедности и нищете и подняв процент бездомных в США еще на какую-то тысячную долю. Словом, он тоже получил от судьбы по заслугам, но это уже не наша история.

- Не ожидал снова здесь оказаться?

Если человек улыбается вам в лицо, это еще не значит, что он не всадит нож в вашу спину. Брюнет с мелодичным голосом присел у тела Джерарда, свернувшегося на полу, так, что лицо парня практически упиралось ему в колени. Джерард не нашел в себе сил, чтобы ответить. Но подобного расклада он действительно не ожидал. Да и квартира давно была опечатана, право на пользование ею Фрэнк унес с собой в могилу.

- А я ведь о тебе наслышан, Джерард Уэй. Так сложилось, что я знаю практически всю историю твоей жизни. Начиная от места твоего рождения и заканчивая тем, на какой диете ты сидишь, когда проявляется твоя склонность к лишнему весу, твой вечный сраный комплекс. Но самое забавное, я даже могу предсказать твое будущее. Хочешь?

Джерард презрительно фыркнул, прекрасно зная, что его мнение на самом деле никого не интересует. Незнакомцу пренебрежительная реакция не понравилась. Недобро сощурившись, парень схватил черные волосы Уэя в кулак и, демонстративно медленно подняв руку над полом, несколько раз с силой приложил Джерарда головой об каменную плитку. Теперь это движение выглядело так, будто лежащий на полу парень уверенно кивал.

- Ну, раз ты согласен, - брюнет ухмыльнулся, - изложу все максимально просто. Из этой квартиры ты совершенно точно больше не выйдешь. Я не Фрэнк, чтобы давать такому безвольному мясу как ты право выбора. Я не буду тебя пытать, хоть ты и заслужил – грязная работа мне тоже не по нраву. Ты умрешь здесь, и об этом никто не узнает. Твоя туша будет гнить на этом самом месте, пока соседи не придут жаловаться на вонь, и тогда дверь выломает полиция. Твой телефон и документы уже сегодня отправятся вниз по реке, так что твое полуразложившееся тело вряд ли смогут опознать. Тебе очень повезет, если твое лицо не сожрут крысы, пока ты будешь тут валяться – они, вроде бы, завелись в квартире, пока она была бесхозной. Знал бы Фрэнк, что в его чистейшем жилище завелись какие-то мерзкие твари…

- Чистейшем, о да, - почти смирившись со своей участью, Джерард решился-таки насмешливо подать голос. В его горле при этом захлюпало что-то вязкое и соленое, заставив парня невольно задуматься, какие внутренности ему уже отбили, пока тащили в квартиру. – Учитывая, сколько трупов он перетрахал в этом доме, тут никогда больше не будет чисто.

Темно-карие глаза, спокойно изучавшие Уэя и доселе не казавшиеся враждебными, загорелись откровенной ненавистью после его слов. Верхняя губа незнакомого юноши задрожала от злости, как у крупной бойцовской псины вроде стаффорда или ротвейлера, готовой вцепиться кому-то в горло.

- Заткнись! – даже голос, ранее показавшийся Джерарду приятным, перешел в разъяренный визг. – Ты ничего не знаешь, чтобы его судить. Ты не имеешь права даже меня перебивать!

- А откуда ты можешь что-то знать? Получается, это в твою костлявую задницу он долбился в перерывах между убийствами? Или все было наоборот, и это ты его трахал?

Когда человеку нечего больше терять, он смотрит на мир совершенно другими глазами. Смелость и глупость спутываются между собой, превращаясь в одну безумную смесь, заставляющую возбужденно пульсировать расширившиеся зрачки, пока реальность вокруг постепенно исчезает, потому что…

- А потом, когда твой обглоданный труп выкинут на свалку за городом, я отыщу твоего брата и выжгу ему глаза раскаленным прутом.

…потому что нечего больше терять. Но Джерард снова просчитался. Даже смерть не освобождала его от ответственности за тех, кого он любил. И когда в его сознании возникла картина, описанная ему гребанным садистом, имени которого он не знал, парень невольно содрогнулся, поддавшись всепоглощающему ужасу.

- Нет…
- Не нет, а да. Разве ты никогда не хотел, чтобы вы с братом были больше друг на друга похожи? Ну вот, я исполню твое желание.

После встречи с Фрэнком, Уэй начал действительно ценить зрение, причем именно из-за того, что он стал видеть все хуже и хуже. Он не ослеп, когда ему едва не выжгли глаз, но меньше чем через неделю на поврежденном участке началось воспаление – инфекция. Своевременным лечением Джерарду удалось спасти глаз, но грани вещей потеряли для него четкость, а цвета перестали быть такими насыщенными, как прежде. Будто мир погрузился в вечный полумрак, где все кошки серы, и никто не собирается щелкнуть выключателем. И Джерард мог смотреть прямо на солнце, больше не щурясь.

- Ты ведь видел коллекцию Фрэнки, когда хозяйничал здесь в прошлый раз? – вопрос брюнета вырвал Джерарда из размышлений.

Пока он страдал о своей нелегкой судьбе, парень успел сходить в помещение, которое сам Джерард назвал лабораторией, и вернуться обратно. С громким стуком поставив что-то на стол, он оперся на столешницу, исподлобья наблюдая за жертвой, так и не попытавшейся освободиться. Темная челка скрывала половину лица, но гримасу отвращения сложно было не разглядеть. И так же сложно было не разглядеть простой канцелярский нож, зажатый у брюнета в кулаке. Джерард не сдержал усталого стона отчаяния. Ножом собирались резать явно не бумагу, а все, чего юноша хотел сейчас – это легкая и быстрая смерть.

- Коллекцию? – переспросил он слабым голосом.
- Да. Странно, что ты не понимаешь. Фрэнк оставлял для себя частицу от каждого любовника, который умирал в его объятиях. В буквальном смысле.

Парень растерянно поджал губы и, не оборачиваясь, пошарил рукой за своей спиной. Когда Джерард увидел, что незнакомец взял со стола, по его горлу поднялась волна тошноты и отвращения. Превозмогая боль во всем теле, он резко вывернулся в веревках, перекатившись на другой бок, лишь бы только не видеть открывшегося ему зрелища. Из высокого стеклянного сосуда, наполненного формалином, на него смотрели человеческие глаза. Выдранные глазные яблоки с мутными радужками разных цветов и тонкими ниточками зрительных нервов, перепутанными между собой.

- Это как раз то, что ты подумал, Джерард. Пять глаз разных людей, по одному от каждого, пять разных цветов, пять разных судеб, которые переплелись в одной точке, именно в этой квартире, и здесь же прервались. И, знаешь, - юноша понизил голос, совершенно не искренне при этом улыбнувшись, - в его коллекции не хватает только оттенков белого.

Уэй шумно сглотнул, закрыв глаза и плотнее прижав колени к груди в своей защитной позе. Ему показалось, что этот звук оглушительной волной пронесся по комнате, но гром среди ясного неба тогда разразился только для него. Что-то подсказывало ему, что ни один человек еще не был мертв перед тем, как его глазное яблоко оказывалось в этой банке. И абсолютно точно он понимал значение данного ему «предсказания» – радужка правого глаза парня стала совсем блеклой после перенесенной инфекции. Белесой. Оттенки белого.

- А у меня есть право на последнее желание? – фраза, которая должна была звучать издевательски, была испорчена сломленной интонацией Джерарда. Тот самый тон сдавшегося человека. – Точнее, на последний вопрос. Я как-то не уверен, что по ту сторону жизни будут даны все ответы, поэтому хочется знать сейчас.

- Спрашивай, - убийца, было видно, делает одолжение. – Я отвечу, если смогу.
- Как тебя зовут мне хотя бы можно знать? Это не то, что я хотел спросить, но…
- Брендон. Меня зовут Брендон. Давай дальше.
- Брендон, а ты и есть тот первый как-будто-бы-мертвый любовник, в честь которого Фрэнк писал надписи на своем теле и рассказывал слезливые истории?

В первый момент Джерарду подумалось, что юноша ударит его за этот вопрос. Лицо Брендона исказилось так, будто его окатили холодной водой, и даже позвоночник парня затрясся под волной дрожи. Такую реакцию никак нельзя было предугадать, но если бы Уэй знал, он никогда не повторил бы свою ошибку. Как бы там ни было, он боялся. За его резкими словами скрывалась истерика, уже давно стучавшая в висках.

- Нет. Фрэнк никогда меня не любил. Я был его напарником, попутчиком по жизни, кем угодно, но только не возлюбленным… чего нельзя было сказать о его так называемых «мальчиках», которых он периодически притаскивал сюда. А я ведь говорил ему, что до добра это не доведет, - парень скривился и опустил голову, чтобы не встретиться с Джерардом взглядом. – Но он все равно убеждал меня, что любит всех их… всех вас, точнее. Как мотылек-однодневка, за сутки проживающий целую жизнь. Ему больше нравилось находить и терять, чем любить тех, кто находился с ним рядом. Так что я был не достоин.

Брендон усмехнулся самому себе и закатил глаза, которые, как показалось Джерарду, на мгновение заблестели от слез. Впервые за все прошедшее время в глубине зрачков юноши загорелось что-то похожее на нежность, омраченную невосполнимой утратой. Для Джерарда это многое объясняло. Ему было отчего-то стыдно, но, главное, до боли обидно, что именно он стал последним препятствием в жизни Фрэнка, которое тот не смог обойти. А ведь он, оказывается, тоже был кому-то дорог. Нужный, но не нуждающийся. Он сам выбрал для себя худший путь, но за его ошибки в очередной раз проливалась кровь невиновных людей. Джерарду хотелось кричать от негодования, но губы и без того потрескались в кровь. Он не издал ни звука.

Парень не издал ни звука, даже когда его шею сдавила петля – лишь воздух с хрипом вырвался из легких. Инстинктивно юноша приподнялся, встав на колени, и откинул голову назад. Затылком он уперся в ребра Брендона и уже на грани бессознательного состояния поймал себя на бестолковой мысли, каким худым оказался человек, желающий его гибели. Явно не то, о чем думают перед смертью. А смерти, впрочем, опять не случилось.

Джерард не успел потерять сознание, но порядком ослаб, когда мускулистая рука обхватила его за поясницу, придерживая тело на весу. Пожалуй, Уэй должен был чувствовать благодарность ко второму человеку, пытавшемуся его убить – он, в отличие от первого, делал все быстро и точно. Джерард не успел ничего понять после того, как на его верхнем веке появился небольшой надрез. Просто черепную коробку пронзила адская боль, как будто его голову насадили на кол, одновременно пронзив сверлами виски. Юноша не чувствовал теплые пальцы Брендона, человеческий разум просто не отделял подобные детали, но зато он прекрасно слышал влажный шлепок об пол, и, когда Брендон отпустил его, а комната перестала вращаться перед единственным оставшимся глазом, первым, что увидел Джерард, был маленький кусочек кожи, его отрезанное веко, валяющееся в полуметре от него самого. Брендон не стал поднимать парня еще раз, позволив ему корчиться на полу, заливая холодную плитку своей горячей кровью, размазанной по бледным щекам. В легкой растерянности он сжимал добытый трофей двумя пальцами, переводя взгляд с самого Уэя на его бледно-зеленый, почти белый глаз.

- Эй.

Джерард не откликнулся на тихий призыв. Его конвульсии сменились мелкой тряской, сопровождаемой стуком зубов и тихими болезненными стонами. Едва слышно причитая, он жалел себя, жалел потерянный глаз, посылал ядовитые проклятия в адрес Брендона. Только насквозь прокусив язык в приступе неконтролируемой дрожи, парень затих, чуть слышно поскуливая. Продолжение его существования на самом деле имело мало смысла в дальнейшем. Его тело и психика были покалечены настолько, что парень и сам с радостью лишил бы себя жизни. Организм переставал нормально функционировать, подчеркивая его ничтожность. Чуть в стороне Брендон наблюдал, как Джерарда рвало желчью и кровью. В какой-то степени он сочувствовал этому мальчику, у которого впереди могла быть вся жизнь. А за спиной Брендона было лишь одно убийство, и хладнокровие нельзя было назвать ведущим качеством юноши. Но слишком поздно было что-то менять.

- Эй, Джерард, - вторая попытка увенчалась успехом, и Уэй поднял голову, но вряд ли он при этом что-то видел, а если и видел, то, вероятнее всего, не понимал. – Джерард, ты стал частью коллекции.

Губы Брендона неприязненно изогнулись, но он все же поднес к ним окровавленное глазное яблоко, коснувшись зрачка кончиком языка. Это не было частью какого-то ритуала, но юноше всегда было интересно, что чувствовал Фрэнк, расправляясь со своими мальчиками. Ему самому Фрэнка всегда было достаточно, он не нуждался в извращенной однодневной любви. Но в тот день он отправлял в небытие не только Джерарда – он прощался с Фрэнком и со всей их прежней жизнью, в прошлом значимой для них обоих. Пройдясь языком по скользкой поверхности глаза, парень занес руку над сосудом с раствором и осторожно разжал пальцы. Послышался почти неразличимый плеск. Коллекция пополнилась.

В мыслях Джерарда в этот момент творилось что-то невообразимое. Он сам стал своей смертью, по крупицам собирая осколки себя, своего подсознания, чтобы после отправиться в ад или в рай. Это было похоже на то, как жизнь, по всеобщему мнению, должна проноситься перед глазами в последние секунды. Словно кто-то перевернул внутри гигантские часы, но каждая песчинка выражает собой не отведенное время, а мимолетное воспоминание, мысль, ассоциацию, которая проносится в голове со скоростью, во много раз превышающей скорость света. Но за тысячами ненаписанных картин и незаконченных песен, исчезающими в той же пустоте, из которой появлялись, за всеми ними возникали лица людей, окрашивавших дни прошлого в темные и светлые тона. Брат, не отвернувшийся от Джерарда в тяжелейший для него момент. Все люди, кого он когда-то любил и кому желал только лучшего. Фрэнк, предавший его минутное доверие. Подсознательные образы тех, кого он так и не успел встретить, но мог бы ценить и любить. Джерард не разделял прошлое и будущее, нет. Все смешалось.

Его маленькая внутренняя смерть еще не пришла к своей кульминации, когда настало время для большой, настоящей. Холод метала, контрастный по сравнению с жаром разбитых губ, привел Джерарда в чувство. Брендон все же был к нему милостив – из всех способов убийства, среди которых было множество медленных и мучительных, он отдал предпочтение выстрелу в упор, вместо того чтобы поджечь, задушить или расчленить парнишку живьем. Настолько гуманное решение, насколько оно может быть таковым в подобной ситуации.

- Ну, что?.. Пора? – откуда юноше вообще знать, что нужно говорить перед убийством? Брендон тоскливо покачал головой, будто это он сам был обречен.

Джерард кивнул, игнорируя боль, и даже слегка улыбнулся. Он по-прежнему боялся, никто не хочет умирать, но Брендона он не винил. Напротив, он чувствовал жалость. Никто из них на это не подписывался. С неугасающей искрой снисходительности во взгляде Джерард обхватил дуло губами, вместо того, чтобы позволить отвести пистолет к виску. Достаточно будет капли сообразительности, и ситуацию можно будет представить как самоубийство. Никто не сможет ничего доказать. Это был его подарок нерадивому убийце. Удивительно, что после всего пережитого Джерард был все еще в состоянии думать.

Отчасти парень жалел, что не может отвернуться перед тем, как чужой палец спустит курок. С другой стороны, встретившись глазами в последний раз можно многое понять. И прежде чем душа вылетела из тела с долгожданным заключительным разрядом боли, Джерард осознал – они теперь в расчете со всеми людьми и событиями, тайну которых хранили стены этой квартиры. В решающий момент он не стал открывать глаз, чтобы выстрел показался ему быстрым поцелуем. Он, если говорить начистоту, хорошо знал, кому принадлежали сухие властные губы…

После смерти Джерард, так или иначе, завещал свою душу брату, тело – Фрэнку, а историю гибели – жителям города. И было совершенно не важно, что первому это принесет лишь горечь разочарования, второму завещанное никогда не понадобится, а третьи переврут любые слухи и расскажут все по-своему. Тем более не важно, что о его негласном завещании никто не узнает. Неизвестно, было ли все предрешено, или каждый пришел к своему итогу самостоятельно. Быть может, в других мирах все случилось бы иначе. Но в нашей реальности человек – не более чем песчинка. Джерард, как та самая песчинка, сорвался и оказался по ту сторону жизни, с другой стороны песчаных часов. Там, где время идет вспять. Там, где он не вспомнит ни любовь, ни страдания. Там, где каждая душа рождается заново.

⇐ Предыдущая 12