Таргис. КРАСНАЯ ЛУНА

Таргис

КРАСНАЯ ЛУНА

Я заперла шкаф и соскочила с деревянной стремянки, помнившей позапрошлое столетие, зажав под мышкой том формата ин-кварто, который кто-то додумался втиснуть между многотомником Бюффона и факсимиле средневекового бестиария. Книга была относительно молодой — издание всего лишь XIX века, но это как раз внушало надежду. В ту пору ученые разбежались из Европы по всему миру, подобно мелким паучкам, только что вылупившимся из общего кокона; они стремились исследовать все и искренне верили, что это возможно. Собственно, только в это они по-настоящему и верили — что мир познаваем и рационально объясним. И те темы, от которых разумные люди прежде того старались держаться подальше, под защитой церкви, благонравия и собственной осторожности, впервые начали вызывать особый, почти что массовый интерес. Вдруг да в этой энциклопедии хотя бы мельком будет упомянуто то, что я так ищу. Зачем ищу, самой неведомо — чтобы разбавить однообразие работы в запущенном маленьком музее маленького города, затерянного в запутанной сети горных долин… или чтобы добавить еще одну толстую нить в мой собственный плотно свитый кокон, который я постепенно мастерила для себя в этом мирке, отгораживаясь от изменчивости большого мира. Старина надежна и безопасна, ибо мертва, в ней нет эмоций, нет сиюминутной непредсказуемости.

Книга была переплетена в мраморированную телячью кожу, с латунной застежкой сбоку, с золотым обрезом. Кто-то потратил немалые деньги на этот переплет — на обложке был вытиснен хозяйский экслибрис, но ни изображение, ни аббревиатура мне ничего не говорили. Надо будет проверить по справочникам. Без всяких к тому оснований — инстинкт, нутряное чутье, умеющее предупредить за мгновенье об опасности или приближении важных событий, молчал, — мне померещилось, что в этой книге я обязательно найду искомую фразу, пассаж, упоминание, на большее я не рассчитывала. И я пойму, что тот самый инстинкт не напрасно привел меня именно в этот сонный городок. Пряжка щелкнула, я пролистнула плотные страницы, вслушиваясь в их сухой шелест — сохраненный в бумажном блоке отзвук минувшего столетия, запечатанный слоем тяжелой и липкой книжной пыли.

Между страницами мелькнула гравюра, я успела уловить полет гигантской летучей мыши под полной луной, и, отвлекшись на миг, неосторожно чиркнула подушечкой пальца по металлизированному краю. Книжные страницы порой режут, как бритва, а уж если они покрыты золотом под слоем въевшейся пыли…

Я никогда не надевала перчатки, хотя в музее мне выдавали их целыми мешками. У меня и так есть множество и причин, и способов защищаться от внешнего мира; я предпочитаю чувствовать шероховатость старинных страниц, шершавость пергамента и царапины на лаке поверх ореха столов и полок… Ни книги мне, ни я книгам не можем причинить никакого вреда. На подушечке среднего пальца выступила багровая капля крови — медленно, неторопливо. Это была густая, старая кровь. Я усмехнулась, подумав, какими глазами смотрел бы на нее один мой знакомый. Ему было бы жаль, если бы хоть капля крови пропала напрасно. Я слизнула ее и продолжала смотреть на собственный палец, пока на моих глазах порез не затянулся и кожа полностью не восстановилась. Потом снова обратилась к Исследованию о сверхъестественном, набранному ломкой фрактурой и опубликованному в Мюнхене в 1836 году «с добавлением гравюр на меди, правдиво представляющих виды ужасающие и поразительные», как обещал титульный лист…

* * *

Выйдя из здания музея, я по давней своей традиции оглянулась попрощаться с оскаленной волчьей мордой, красовавшейся над окованными железом дверьми главного входа. Я считала волка своим старым другом, когда-то именно этот удивительно реалистичный для своего возраста элемент архитектурного декора и побудил меня предложить музею свои услуги. Я люблю волков, это честные звери.

Пятясь от входа, я едва не налетела на человека, но вовремя повернулась и извинилась. Я редко бываю такой рассеянной, однако подступало полнолуние, как бы хорошо я ни подготовилась к нему.

Человек был небольшого роста — мне до уха, с красноватым лицом, лет средних — правда, я никак не научусь определять людской возраст. Он улыбнулся, принимая мои извинения, и вдруг приподнялся на цыпочки и театральным шепотом прошипел мне в ухо:

— Я знаю, кто ты есть!

Я удивленно уставилась на него, но он быстро повернулся и пошел по улице прочь, слегка подергивая плечом, будто бы покатываясь со смеху. Возможно, он ждал, что я догоню его и потребую объясниться. Возможно, это был сумасшедший, хотя в таком случае я должна была бы его распознать. А возможно, он действительно знал. Я просто пошла дальше. Меня ждала Джемма.

Иногда она удивлялась, что я предпочитаю встречаться с ней в ее крохотной комнатушке — это был верх того, что могла позволить себе студентка, — однако, мне было гораздо спокойнее да и уютнее с ней там, среди книг, на книгах, под книгами, занимавшими почти все свободное и несвободное пространство, среди пухлых тетрадей и при вечном мигании компьютерного монитора. Это был ее мир, доступ в который мне пожаловали в любом случае лишь на время, и я чувствовала себя в нем комфортно и спокойно, тогда как, пригласив ее в свое логово, пусть оно и было в несколько раз просторнее, я все время опасалась бы каких-то ненужных открытий. Да и привлекать к нашему знакомству лишнее внимание явно не стоило. И вообще, приглашать кого-либо в свой дом — дело рискованное, сразу начнет считать его частью своей собственной территории...

Когда я вошла — ключ мне не был нужен, я привила себе зачатки телекинеза в достаточной мере, чтобы уметь уговорить любой механический замок, — Джемма колдовала на своей тесной кухоньке, горячая от жара плиты и немного пьяная от духоты и радостного ожидания. Она не услышала моего прихода, и я сразу обхватила ее руками за талию и нагнулась, чтобы зарыться носом в ее золотистые волосы, у самой шеи немного влажные от пота. Я любила ее аромат. Джемма дернулась, но сразу же расслабилась — она давно уже привыкла к моим бесшумным появлениям, — и весело затрещала что-то о своем сложном меню. Мне было все равно, я едва различаю вкус приготовленной пищи, но ее хлопоты мне были приятны. Семья. Стая. У меня их было несколько, они исчезали с десятилетиями, оставляя воспоминания — запахи, вкус чьих-то губ, разговоры ночами напролет на лесной опушке у костра, в горной пещере или квартире при свете безопасного искусственного камина…

* * *

Было уже темно, когда я вернулась домой, и полная луна слепо следила за каждым моим шагом, ее холодный свет проникал под кожу, под сердце, до костного мозга, неуловимым, но настойчивым зовом. Я не пыталась слушать. Те времена давно прошли, и я знала наизусть все, что сулит лунная ночь. Я все это перепробовала. И я не была голодна.

В тихий исполненный неясной угрозы предрассветный час — час самых изощренных кошмаров и пика смертей среди представителей людского рода — я сидела в широком полукруглом окне своей студии на верхнем этаже, поставив рядом бутылку с красным вином. Мне нравились эти гигантские окна без штор, позволявшие ночи свободно проникать в квартиру, заполняя каждый ее уголок. Никакого освещения у меня не было, разве что свечи, на случай гостей.

Едва войдя впервые в эту студию, я поняла, что должна снять ее за любые деньги: дом стоял на холме, и за окнами позади уступов черепичных крыш исторической части городка простиралась хвойная гряда невысоких гор, мягкими треугольниками — территория заповедника. В свете луны город и лес потеряли свои краски, приобретя особые цвета ночи — темные, холодные, с оттенком синевы и серебра. Серебро горело на металлических флюгерах и крестах церкви на центральной площади, а горы тонули во тьме, представляясь аспидно-черным сгустком на заднем плане. Но и там посверкивала пара мелких искр — где-то на башнях заброшенной крепости, вознесенной на скалистых склонах высоко над долиной. Тринадцатый век, или что-то в этом роде. Я особо не изучала ее историю, хотя, если каким-нибудь исследователям удавалось добраться до моего подвала под музеем, они иногда спрашивали о замке, больше из вежливости и чисто туристического интереса. Замок был местной легендой с самой мрачной репутацией — излюбленная инстанция для усталых от проказ своих отпрысков матерей и бабушек, чтобы грозить непутевым неведомыми напастями за непослушание. Он был огорожен — чуть ли не колючей проволокой и вообще труднодоступен, хотя, конечно, представители местной молодежи, особенно в Вальпургиеву ночь и на Хэллоуин ухитрялись туда пробраться и потом умножали кладезь страшных историй, копившихся, вероятно, не одно столетие. Хотя вроде бы возвращались оттуда не все. Меня не смутили бы ни опасные ущелья, ни колючая проволока, если бы местная достопримечательность пробудила мое любопытство, но я там даже ни разу не была. Я знала, что слухи не пусты. Поняла это в первый же день, раз вдохнув воздух, несомый от гор легким ветерком. Замок был проклят. Ну да мало ли я таких повидала? Была бы охота связываться…

В городке давно погасли все огни — в маленьких местечках ложатся рано, — только на центральной улице продолжали гореть упрямые фонари. Воздух был холоден и свеж, полон ароматом хвои с гор и терпким привкусом из моей открытой бутыли. Я привалилась плечом к боковой стенке окна, любуясь ночной панорамой, когда большой сгусток тьмы словно бы отделился вдруг от ночного неба и вывалился на мой подоконник.

— С полнолунием, драгоценная моя, — проскрежетал насмешливый голос.

— Привет, Мельхиор, — я окинула его равнодушным взглядом.

Он выглядел совершенно классически — невероятно худой; пергаментная, а в ночной темноте приобретшая серый оттенок кожа туго обтягивала лицевые кости и крупные кисти рук с длинными заостренными ногтями; из-под густых бровей лихорадочно сверкали большие глаза с настолько расширенными зрачками, что светло-голубая радужка казалась тонким ободком вокруг них. Длинноватые темные волосы были растрепаны ветром, одет он был в длинный плащ с рукавами, под ним — в темный свитер, узкие брюки, какие носили десятилетия назад — Мельхиор никогда не успевал за сменой людской моды, — и туфли на высоких каблуках. В ухе у него поблескивала золотая серьга, пальцы украшало несколько крупных и, на мой взгляд, довольно безвкусных перстней. Он часто облизывал узкие сухие губы, быстро переводя взгляд с одного объекта на другой, словно птица. От него исходил слабый запах мертвечины — холода, сырой земли и гнили, запах могилы.

— Как живется детям Ночи в такую славную луну? — он сидел на моем подоконнике на корточках и выжидательно глядел на меня, скаля ровные желтоватые зубы с заметно острыми клыками.

— Я вижу, некоторым не сидится на месте, — вздохнула я и осторожно спустила на пол разделявшую нас бутылку.

Прерывисто, нервно дыша, как пес перед прогулкой, он подполз по подоконнику ко мне поближе, протянул когтистую лапу к моему вороту, но тут же отдернул и жалобно заворчал.

В моем горле тоже вскипело глухое рычание — более низкое и грозное. Я знала, в чем дело, но надо было поставить его на место, а потом я расстегнула ворот и сняла через голову цепочку с крестом. Сразу в груди стало свободно, будто лопнули некие оковы, а голову закружил опасный хмель. Но я привыкла справляться.

— Зачем только подавлять собственную натуру… — зашипел Мельхиор, и я бросила на него угрожающий взгляд.

— Болтаться по городу в поисках жертвы захотел, или как?

Мельхиор — он был немного ниже меня и явно легче — оценивающе посмотрел вниз, словно прикидывая расстояние от моего окна до улицы глубоко под скалой, на которой стоял дом, и покачал головой, капризно поджав губы.

— Не в этот раз.

Я хмыкнула, оттянула угол воротника и выгнула шею. Мельхиор торопливо подобрался ко мне, обхватил одной рукой за плечи, ладонь другой прижал к моей щеке и приник холодными шершавыми губами к коже над артерией. Я не почувствовала боли от укуса, было только едва слышное чмоканье его губ, тянущее ощущение во всем теле и постепенно нараставший экстаз. Я знала, что эта темная эйфория не сравнима с тем, что испытывает Мельхиор, но ощущение не было лишено приятности. А для него, кроме чисто сиюминутного наслаждения, это означало продолжение жизни… вернее сказать, активного существования. Конечно, я подготовилась. Сама я не была голодна, не зря холодильник в моей студии был до отказа забит сырым мясом, — в мясной лавке то и дело осведомлялись, не держу ли я у себя на заднем дворе как минимум львиный прайд.

Мельхиор намекал, что живет в заброшенной крепости. Я не проверяла. Возможно, та дурная аура, от которой у меня волоски на загривке вставали дыбом, для такого, как он, означала лишний штрих домашнего уюта.

Он отодвинулся от меня и замер воплощением довольства, тяжелые веки были полуприкрыты, губы обрели цвет и полноту. Я снова чувствовала, как в шее слегка тянет — это зарастали поврежденные ткани. Мне было спокойно. Опасный зверь в глубине моего существа затих и уснул, истощенный кровопусканием, не пытаясь взять власть в свои лапы. Мельхиор же был полон энергии, он то и дело менял позу, подтягивал колени к подбородку, сворачивался калачиком, потом принимался раскачиваться, вцепившись когтистыми лапами в самый край подоконника, и не переставал бросать на меня быстрые взгляды исподлобья.

— Тебе не надоело сидеть здесь? — проскрежетал он. — Поди вросла уже в свой подвал, скоро мхом покроешься…

— Мне кажется, это по твоей специальности, — фыркнула я. — Земля, гробы, могилы…

— А не податься ли нам куда-нибудь отряхнуть прах столетий? — его глаза ярко сверкнули, поймав и отразив свет далекого фонаря. — В театр, в оперу… Хоть в ночной клуб…

— Ночной клуб здесь один, и прошу — уволь меня от этого, — ухмыльнулась я. — А в ближайший театр далеко добираться…

— А я о чем? — оживился Мельхиор. — В Вену, в Париж, почему бы нет? Весь мир перед нами! А то тут сквозь нас обоих, пожалуй, грибы прорастут…

— А ты сиди больше в своем гробу, в руинах, где никакой цивилизации…

— Разве было плохо? Вспомни, куда мы отправились с тобой в последний раз? Вена?

— Будапешт, — поправила я и невольно улыбнулась. — Восточным экспрессом. А как нас занесло в Лондон?..

— Ночами мы лазали по музеям… — мечтательно завел глаза Мельхиор. — А в театрах было столько молодых девушек… тесные уголки в ложах…

— И ты помнишь, чем все кончилось? — фыркнула я.

— Ну… Эти нынешние человечишки в любом случае не знали бы, как с нами справиться, — ухмыльнулся он, блеснув острым клыком, фарфорово-белым сейчас, когда он захмелел от притока крови.

— Я хочу только, чтобы меня оставили в покое, — отрезала я.

— А разве… У тебя ведь есть где-то дети? Потомки там… Любого вида, — вдруг поинтересовался он.

— Должны быть. Если живы, — пожала плечами я.

— Ну вот, — оскалился Мельхиор. — Неужели тебе не хотелось бы кого-нибудь из них разыскать, проведать, как они там? Представляешь, как было бы увлекательно…

— И только тебя бы мне не хватало!

— Я бы тебе помогал в поисках.

— Нет, Мельхиор, — я отпила из бутылки и снова поставила ее между нами. — Я не хочу никого искать. Я теперь жалею о каждом таком случае. О том, то обрекла кого-то на все то же… В общем, я не думаю, что мои дети будут рады встрече со мной и сама ничего не хочу о них знать. Если тебе так уж не сидится в твоем склепе, — или где ты там отлеживаешься? — кто тебе мешает путешествовать в одиночестве? Очень романтично. Будешь неотразим для скучающих молодых дам.

— Альба, — он с кроткой печалью во взоре прижал когтистые лапы к груди. — Я не умею уследить за переменами в человечьих порядках. Мне нужен кто-то не спящий днем, не боящийся солнца и знающий все эти мелочи — где они берут деньги, как они нынче расплачиваются, какие обороты речи могут вызвать явное недоумение.

— Просто говори всем, что ты вампир, и никто тебя не воспримет всерьез, — фыркнула я.

Мельхиор наморщил горбатый нос и посмотрел на меня с упреком.

— Ну заведи себе компаньона-человека. За обещание вечной жизни. Люди и не на такое идут, и ради куда меньших благ.

— Наверно, не у всех найдется столько смелости, — прошипел Мельхиор. — Завести себе белокурого человечьего щеночка и играться с ним… Ты специально выбрала себе компаньона твоего же пола, чтобы исключить возможность случайного появления потомства?

Я обратила к нему ледяной взгляд. В первый миг мелькнула мысль, что он из какой-то извращенной фантазии вздумал следить за мной, но я сразу же напомнила себе, что с моей кровью он ухватывает и обрывки впечатлений, воспоминаний. Я бы тоже так могла, но у меня никогда не вызывали любопытства его воспоминания.

Мельхиор продолжал бормотать о своем, — очевидно, он не пил с прошлого полнолуния, если пара глотков крови настолько ударили ему в голову.

— Тебя не смущает, что через сколько-то лет ты ее потеряешь?

— Я уже много кого теряла, — проворчала я, снова обратив взгляд на залитые лунным серебром крыши.

— А ты не думала продлить ей жизнь? Всего один полный страсти укус в нежное ушко, а? — он снова растянул пополневшие алые губы в своем фирменном клыкастом оскале.

— Я, кажется, уже объясняла, что никому не желаю такой судьбы и жалею о каждом…

— А вечная жизнь? Ты сама говорила, что люди на многое пойдут ради этого. А мне не жалко, я бы мог поделиться с нею вечностью, — Мельхиор чмокнул губами, словно целуя кого-то. — Как в старые добрые времена… Укромный уголок, светловолосый ангелочек… Невинной эту крошку, конечно, не назовешь, но подумай, как весело было бы нам втроем. Уверен, девушка прекрасно освоилась бы, раз уж она привлекла тебя, а твоему вкусу я не могу не доверять…

Я сама не успела осознать, что и как произошло, внезапно проснувшийся инстинкт действовал помимо разума — полнолуние все-таки. В горле завибрировало рычание, рука сама скорчилась в лапу хищника, ногти удлинились и поплотнели, один быстрый замах, и я дернулась прочь от Мельхиора, к стене, скорчилась в напряженный дрожащий от ярости клубок, передавливая это в себе, как пережимают поток крови, хлещущей из раны. Будь на мне крест, было бы проще. Разум уплывал, растворялся в тумане и бледном сиянии, но я сумела пересилить зверя внутри и медленно расслабила сведенные судорогой мышцы, сделала несколько глубоких вдохов. Мельхиор сидел, нахохлившись, и гундосо причитал. Через все его лицо, со щеки на щеку через нос шли подряд четыре глубоких рубца. Крови не было: мертвое тело не кровоточит. Но и восстановление у него происходит не так быстро, как у представителей моего рода.

—- Ду и зачеб так? — спросил он, трагически заламывая брови, впрочем, без особой обиды: он понимал, что сам нарвался. — Пошутить дезя?

— На некоторые темы я шуток не принимаю, — равнодушно ответила я.

Он искательно потянулся ко мне, вероятно, намереваясь вновь приникнуть к моей артерии, однако краткий глухой рык сразу осадил его.

Как же часто мне хотелось вот так раскроить ему физиономию, а то и голову оторвать! С его пошлыми намеками, с его глупыми и часто жестокими шутками, его жалобами на скуку и легким запашком тлена, которым нет-нет да и тянуло с его стороны…

Но куда бы он делся без меня? Моя кровь сильнее человеческой, и несомненно здоровее, она давала ему достаточно сил, чтобы до следующего полнолуния не таскаться за случайными прохожими — и мне так было спокойнее. Я не для того забралась в эту глушь, чтобы меня опять преследовали с серебряными пулями. Впрочем… когда-нибудь ему придется справляться без меня. В отличие от Мельхиора, я жива, и мой век — невероятно долгий на человеческий счет — все-таки не беспределен. Когда-нибудь он останется один.

Когда ломаная линия горизонта посветлела и четко выступил на блеклом фоне хищный силуэт замка, похожий со своими полуобрушенными башнями на когтистую лапу, шарившую по поднебесью, моя почти опустевшая бутылка была опять сослана на пол комнаты, я сама все так же сидела в углу подоконника, свесив ноги на стену, а Мельхиор лежал, целиком завернувшись в свой изношенный плащ, похожий на озябшую зимой ободранную ворону, положив голову мне на колени, и иногда почесывая свежие шрамы на лице, а бледнеющие звезды плавали в его широко раскрытых глазах.