Вера СЫТНИК (г. Янтай, Китайская Народная Республика)

Вера СЫТНИК (г. Янтай, Китайская Народная Республика)

НОМИНАЦИЯ «Малая проза»

Подноминация «Для детей и юношества»

МИЛОСТЫНЯ

(сказка)

Эта история случилась давно, когда не было ни машин, ни телевизоров, когда люди ездили на санях или в дорожных каретах, запряжённых лошадьми, а дома ещё не были столь высокими, как сейчас. В одном старинном городе, где было много богатых торговцев, мелких лавочников и уличных продавцов, жил купец. Ни жены, ни детей, никого из друзей у него не было. Уехал он в юности от своих бедных родителей, бросив отца с матерью на произвол судьбы, и занялся торговлей шелка, который стал возить из далёких заморских стран. Быстро разбогател и был счастлив тем, что не имел жены и детей, потому что с ними пришлось бы делиться нажитым богатством.

Купец имел огромный дом, внешним видом похожий на дворец, где, однако, не было ни одного слуги, ведь слугам надо платить! А купец не желал никому платить деньги и всю работу по дому делал сам. Конечно, он не успевал заниматься торговлей и вдобавок мыть полы, стирать одежду и готовить еду, поэтому дом производил впечатление унылого жилища: везде паутина и пауки, пыль и грязь.

Всё было у купца: полки в его кладовой ломились от запасов еды, сундуки трещали от положенных в них драгоценностей, подвалы были забиты овощами и фруктами. Люди, зная о богатствах купца, удивлялись: для кого человек старается, если родителей бросил, а свою семью не завёл? Для кого занимается накопительством? Даже милостыни никому не подаст! Много раз в двери его дома-дворца стучались нищие странники в надежде, что им вынесут немного еды или подадут мелкую денежку. Нет! Купец никому и никогда не открывал двери.

Однажды в самом начале Великого поста потребовались купцу хлеб и соль. Вышел он из дома и увидел, что его поджидают двое нищих – старик и старуха, измождённые тела которых были покрыты лохмотьями. Упали старики в ноги купцу и взмолились:

– Умираем с голода! Подай кусок чёрствого хлеба…

– Прочь с дороги, попрошайки! – вскричал владелец несметных богатств.

И ударил по очереди нищих ногой так, что те упали в дорожную пыль, а сам прошествовал мимо. Кое-как поднялись несчастные на ноги, заплакали оба и заковыляли дальше. Раздосадованный встречей с бродягами купец накричал на продавца хлебных лепёшек, обвинив его в том, что он продаёт подгоревший хлеб. Взял богач одну лепёшку, понюхал и бросил на землю со словами: «Горелым пахнет! » после чего зашёл к лавочнику и попросил соли.

Когда ему подали соль в бумажном пакете, купец посмотрел на неё и со словами «Твоя соль мокрая! » высыпал содержимое пакета на пол, развернулся и в гневе ушёл домой. В этот вечер он ужинал без хлеба и соли.

Прошло несколько дней.

Замечает купец, что к нему в магазин перестали заходить покупатели. Было такое впечатление, что люди больше не нуждались в шёлковых тканях, что женщины не желали шить платья и занавески. Как ни старался купец зазвать в магазин горожан, выбегая на крыльцо и обещая всем красивейшие образцы тончайшего шёлка, никто не хотел слушать его громких призывов. Вскоре другая напасть настигла купца: в его доме от грязи завелись крысы, которые испортили продукты, фрукты и даже в сундуки с драгоценностями умудрились проникнуть и погрызли ожерелья и кольца.

Испугался купец. Видит, что всё его богатство тает не по дням, а по часам, что на шёлк напала мошка, которая наделала в отрезках множество крохотных дырок, сделав ткань непригодной для продажи. Крысы сожрали съестные припасы, поцарапали драгоценности, испортили одежду. Купцу нечем стало питаться, не во что одеваться, нечем хвастаться.

Ко всем бедам прибавилась другая: никто в городе не хотел продавать ему ни хлеба, ни соли, ни каких-либо других продуктов. Как только разносчики еды видели, что к ним приближается купец, все тотчас уходили на другую сторону улицу, а торговцы закрывали перед носом богача лавку. Похудел купец, подурнел. Не спит, не ест, от крыс отбивается, водой насыщается. Не успел оглянуться, как стал бедным. Только дом и магазин остались, да и те пустые стоят. Люди их дальней дорогой обходят.

А время между тем приблизилось к Пасхе. Горожане напекли куличей, покрасили в разные цвета варёные куриные яйца и направились к церкви освещать праздничную трапезу. Поплёлся к церкви и купец. Пристроился у ограды, закрыл от стыда глаза и протянул руку за милостыней. Не прошло и секунды, как кто-то положил в его ладонь кусочек хлеба. Купец открыл глаза и увидел перед собой нищих, старика и старуху, некоторое время назад просивших у него корку чёрствого хлеба. Это старик, вынув хлебушек из своей котомки, положил его в руку купца.

С жадностью накинулся бывший богач на пищу. Потом остановился и спросил, нет ли у старика ещё и щепотки соли?

– Вот тебе соль – мои высохшие слёзы, – сказала старуха и протянула купцу крохотный мешочек соли, который вытащила из глубин своей рваной одежды.

Посолил купец той солью хлеб, съел и вдруг что-то кольнуло в самое сердце. Он узнал в стариках своих престарелых родителей. Слёзы брызнули из его глаз. Упал купец на колени перед стариком и старухой и взмолился:

– Прости, отец! Прости, мать! Прости меня, грешного, Господи!

– Прощаем тебя, – сказали старики-родители. – Ради праздника Пасхи, ради Христа прощаем.

Ещё пуще заплакал купец. Обнял родителей и повёл их к себе домой. А там – чудо расчудесное! Ни одной крысы не осталось! Тихо так в доме, светло от солнца, попадающего внутрь сквозь раскрытые окна.

Поселились старики в доме у своего сына. С того дня дела у купца пошли на поправку. Он снова начал торговать шёлком, снова стал покупать много еды и складывать продукты на полки. Только теперь не для хранения он делал запасы, а для того, чтобы раздавать нищим и бродягам.

Говорят, в том городе не было добрее человека, чем этот купец.

Подноминация «О жизни и любви»

ОВРАГ

В тишине уединённой жизнь несчастную веду…

«В тишине уединённой» Г. Каменев

Этот овраг внушал мне ужас, а потому притягивал меня. Он был странный уже потому, что был коротким, похожим на перевёрнутую конусообразную вытянутую крышу с воткнувшимся в землю коньком, и находился на высоте около тысячи метров. Обычно овраги встречаются на равнине, в лесах или вблизи рек и тянутся, как минимум, на несколько сот метров. Во время частых пеших блужданий по родному Дагестану мне попадалось много таких: длинных, глубоких, узких, широких, но этот был единственным в своём роде. Он вознёсся почти к вершине горы, стоящей на окраине небольшого селения, где я родился и вырос, и откуда уезжал лишь дважды. Первый раз на месяц, когда безуспешно попробовал поступить в университет. И второй раз на два года, когда меня призвали в армию.

Я мог бы подробно описать наше селение в несколько улиц и ущелье, в котором оно приютилось, и прозрачно-лазурную речку, чей стремительный бег постоянно беспокоит меня, напоминая бурное прошлое, намекая на то, что где-то продолжает беситься и буйствовать иной мир, от которого я отказался, как только впервые спустился в овраг. Я мог бы рассказать о службе в Москве, о побегах в самоволку, о разборках между гражданскими и нами, солдатами стройбата, которым выпало нести службу в оголтелыедевяностые годы прошлого века. Мог бы вспомнить, как возвращался домой из столицы, сделав крюк и заехав в сибирский город, где двумя годами ранее поступал в университет и где познакомился с той, которой потом писал стихи и письма. Она поступила в университет, а я нет. Едва познакомившись, мы расстались. На прощанье я повернул её лицом к окошку и сказал: «Жди меня. Скоро ты увидишь, как я снова иду к общежитию. За тобой. » Не думаю, что она мечтала о том же, о чём и я. Но я был уверен, что завоюю её любовь.

Я мог бы поиронизировать над тремя годами настырных попыток построить бизнес по продаже овечьих шкур, чтобы, накопив денег, явиться к окончанию университета и увезти ту, о которой страстно мечтал, в Дагестан. Наивные надежды! В разрушительном хаосе, который охватил страну после распада Союза, нельзя было ни на что надеяться. Тем более нельзя было надеяться на любовь девушки, которую пугали мои пылкие чувства. До сих пор при воспоминании о ней у меня предательски, подло щемит сердце. Её образ не может затмить даже этот мрачный, холодный, удушливо узкий, несмотря на расширяющиеся края, овраг, в котором я нашёл забвение.

Да и какое всё это имеет значение на фоне того, что жизнь моя кончена. Она достойна лишь злой ухмылки и едва ли не плевка в её искорёженную никчёмными страстями рожу, в её омерзительно-пакостное дно, открывшееся мне внезапно, вдруг, в одну минуту, когда я лежал в глубине конусообразного оврага. Это случилось лет десять назад. Уже было ясно, что денег я не накоплю. Однако гонимый тоской о любимой я решил-таки ехать на выпускной вечер и собирался в путь. Дорожная сумка была готова, осталось сесть на машину и помчаться в Махачкалу, а оттуда – дальше, в Сибирь, на самолёте. Меня остановил почтальон. Вернее, письмо, которое он принёс. Увидев знакомый почерк, я содрогнулся от предчувствия. И точно. Там было несколько слов: «Гаджитаиб! Жду тебя на мою свадьбу. 15 июля. 1997 год. 19. 00, общежитие».

Обезумев от обиды, зарычав от гнева, не обращая внимания на кинувшихся ко мне родителей, я выскочил со двора и помчался по улице, не разбирая дороги. Через несколько минут осознал, что лезу на крутую гору, которую прежде обходил своим вниманием. Я долго карабкался вверх, краешком взбудораженного сознания отмечая, как на смену обиде и гневу приходит неописуемый восторг. Когда до вершины оставалось метров двести, едва не рухнул вниз, чудом затормозив на каменной глыбе, нависшей над глубоким оврагом. Тяжело дыша я остановился и глянул вниз, вверх, по сторонам. Грозные скалистые горы, ощетинившие свои верхушки, грозовые тучи, закрывшие небо на востоке, высота, которая подчёркивала ничтожность моей жизни, близость обрыва, посылающего навстречу мне холодный смердящий воздух, и увеличивающаяся скорость ветра, который рвал мои волосы и соперничал с мертвенным дыханием оврага, – всё имело смысл высшего предначертания, обещавшего мне одни лишь страдания в будущем. Я ещё раз содрогнулся, но теперь от неизъяснимого жуткого восторга. Далеко внизу виднелось наше селение, выглядевшее невыносимо печальным между горделивых склонов ущелья…

То, что я увидел под собой, можно было бы назвать котлованом, ямой, если бы не явное расслоение почвы с обеих концов ложбины. Невидимые подземные воды, серо-водородистый запах которых ударил мне в нос, прокладывали дорогу оврагу, растягивали его в разные стороны. Плюс к тому, что овраг дышал, он продолжал расти в длину! Его дыхание, перебиваемое яростным ветром, отрезвило меня. Это было поразительно: овраг проявлял мощное, явное стремление к жизни, ставшей для меня несколько минут назад обременительной. Я чувствовал ненависть ко всему живому, а тут – овраг с его стремлением раздвинуться в длину, с его прерывистым резким амбре. А тут – синее небо, которое провалилось в овраг и лежало там, отдыхая и нежась в лучах заходящего солнца, прячась от туч, которые шли с востока. Было ещё светло, но на всём лежала печать уходящего дня: кусты по краям оврага стояли неподвижно, с особенной чёткостью вырисовываясь на фоне темнеющего неба. Всё затихло, запахи трав сделались скромнее.

Испытывая бешенное возбуждение от вида близкого неба, от ветра, дразнящего моё обоняние, от захватывающего дух крутизны обрыва подо мной, я сполз на дно, и всё, что находилось за пределами оврага, перестало для меня существовать. Помню, я упал на сырую, покрытую высокой травой землю, раскинул руки и, коснувшись его разных сторон, подумал о том, что овраг похож на острый угол, вонзившийся в землю. Что таким углом, если его прицепить к фантастическому трактору, можно избороздить всю землю. Процарапать на ней шрамы. Зачем? Я этого не знал, но очень бы хотелось посмотреть, как шрамы пройдут по одичавшим городам и как в их глубину будут падать люди. Всё, чем жили города, показалось мне омерзительным. И я бы обрадовался, если бы они провалились в преисподнюю.

Вдруг словно крышка закрыла овраг. Стало темно и душно. Где-то пискнула птица. Всё замерло. Я продолжал лежать и смотреть вверх, где теперь стояли густые чёрные тучи, и ждать, что же будет дальше. Совсем рядом громыхнуло так, что у меня заложило уши. Молния, на секунду осветив испуганные кусты по склонам оврага, раздвинула тучи, и на землю обрушился ливень. В считанные минуты дно покрылось водой. Мне пришлось вскочить на ноги. Ливень был тёплый, но его струи обладали огромной силой. К тому же, им помогал ветер, который, не умещаясь в овраге, устроил нечто вроде воронки. Я зашатался, почувствовав, что вот-вот упаду и окажусь под водой, и стал неистово карабкаться вверх, цепляясь за скользкие растения. Ливень бил мне в лицо и отбрасывал назад. Вода была уже по колено. Но я не чувствовал страха. Дикий восторг не покидал меня. Не выдержав, я что-то закричал и не услышал своего голоса. Вокруг всё громыхало, гудело, сверкало и дрожало. Вода била сверху и снизу, отскакивая от поверхности огромной глубокой лужи на дне оврага. В какой-то момент показалось, что земля перевернулась и лужа опрокинулась на меня.

Я зарыдал, перемежая приступы рёва с гомерическим смехом, который комками вываливался из моей глотки. Ливень прекратился. С последней каплей вырвался и мой последний всхлип. Туч как не бывало. Закатное мягкое небо приветливо заглядывало в овраг, обещая поддержку. Вода достигала мне выше пояса, ноги вязли в грязи. Вонзая пальцы в мокрую землю, распластавшись по сопливому склону, упираясь в него коленями и подбородком, я выполз наружу и сел на камень, час назад остановивший меня от падения в овраг. Отряхивая с себя комья грязи, наткнулся на письмо в кармане брюк. Оно разбухло, строки размылись. Прижав грязный листок бумаги к губам, я закрыл глаза. Всё конечно. Нет надежды. Нет прошлого. Нет будущего. Ничего нет. Вот мой удел – страдать и жить в забвении. Я не имею профессии, чтобы найти работу в городе, да и не люблю я его! Ненавижу суету. Селенье наше вымирает. У меня нет девушки, чтобы жить с ней в любви и согласии. От моей любви остался лишь этот грязный комок бумаги. Я открыл глаза, швырнул письмо в овраг и поплёлся домой.

Прошло десять лет.

Я перестал удивляться виду красивого скакуна, рождению ягнят, восходу солнца, запаху кумыса и свежей лепёшки. Всё надоело мне. Всё раздражает. Всё отвлекает от сумрачных мыслей, которые одни только и доставляют удовольствие. Я купаюсь в иссушающих душу размышлениях и кидаюсь с гребня на гребень воображаемых страданий. Умом понимаю, что они воображённые, но что стоит наша реальность? Не есть ли она наше сплошное воображение? Каждый день, за очень редким исключением, когда от избытка мыслей я бессилен подняться с кровати, ноги сами несут меня к оврагу. Спускаюсь в него, ложусь там, вдыхая серо-водородный воздух, и замираю. За десять лет овраг значительно удлинился, зарос. Солнце с трудом пробивается сквозь его густую растительность и почти не попадает на дно. Это мне и нравится. Лежу в полумраке на влажной земле, слушаю свист ветра, который проносится над оврагом, и ни о чём не думаю.

Овраг затмил для меня всё: и наше селенье, и другую природу, и потребность общения с людьми. Он примирил меня с прошлым и научил не думать о будущем, а, если и думать, то в мрачных тонах, что меня вполне устраивает. Такому меланхолику, как я, только и остаётся что искать своё счастье в ожидании вечности.