Глава 6-я.

Однажды на представлении оперы „Борис Годунов", по случаю юбилея заслуженного оперногоартиста Андреева, я столкнулся во время антракта в театральном коридоре с моим бывшим попутчиком голландцем. В ответ на высказанное иною неудовольствие и жалобы на убийственную медлительность и бюрократизм советских учреждений, мой приятель подвел меня ко входу в освещенный театральный зал. Показывая рукой на несколько лож бенуара с сидящими в них людьми в смокингах и фраках, голландец мне сказал:

„Все эти господа — наши с вами коллеги — иностранные купцы. Я почти со всеми с ними знаком. Хотите на пари — ужин у Донона с шампанским, что самый счастливый и ловкий из них, добился какого-нибудь определенного решения по своему делу не менее как по истечении года ожиданий и хлопот. А большинство занимаются случайными делишками в надежде на изменение обстановки к лучшему.

Одному какому-нибудь из нас удается обработать крупное дело, благодаря счастливому стечению обстоятельств и политической конъюнктуре. Тогда все сразу оживают духом, так как каждый думает что и его счастливый черед прийдет. Я сделал, на свое несчастье, одно крупное дело, так как это как раз совпало с моментом, когда большевики хотели добиться признания их в Голландии. Теперь мои принципалы держать меня тут, в этом болоте, надеясь на дальнейшие выгодные дела. Черта с два!

На днях, вот тот черненький француз очень выгодно закупил у Советского правительства громадную партию льна. Он здесь торчит уже десятый месяц. За этот лен мы и немцы давали цену гораздо выше, чем французы, но сейчас здесь в моде Франция"... От пари с голландцем, я разумеется отказался, но все же мы решили поужинать, после спектакля, в небольшой компании у ”Донона”

Бывший Императорский Мариинский театр или по-советски. ”государственный театр оперы и балета", пострадал от советского режима сравнительно мало. Стало чуть грязнее, потускнела позолота, обветшали роскошные портьеры парадных лож и на них были вышиты золотом эмблемы советскойвласти — серп и молот, вместо прежнего двуглавого орла. Но в общем, в сравнении со всем, что мне приходилось видеть в советской России, театр производил нарядное и даже торжественное впечатление, если не присматриваться к публике.

Как всегда и во всех общественных местах советской России, театральная толпа производит впечатление серой, бедно одетой массы подавленных людей. В партере много чрезмерно накрашенных дам, доминируют еврейские и восточные лица. Н& балконе и галерке доминируют типичные русские скуластые физиономии. Ложи бенуара и первый ряд партера был занят исключительно иностранцами и нэпманами. В коридорах и в театральном Фойе, я заметил среди серой массы простонародья несколько интеллигентных русских лиц по-видимому, уцелевших „бывших. " Это заметно было по скромной элегантности перешитых дамских платьев и по старомодным, но опрятным костюмам мужчин.

Опера была превосходно поставлена, в изумительно художественно исполненных декорациях.

По окончании спектакля происходило чествование заслуженного оперного артиста-юбиляра. Говорились речи представителей всевозможных пролетарских организаций. Почти беспрерывно играли интернационал и во всех речах, разумеется, заготовленных в районных комитетах, подчеркивалась мысль, что искусство должно быть исключительно пролетарским и служить интересам пролетариата.

Голландец и я не досидели до конца торжеств?.. и поехали к Донону.

Это старинный фешенебельный ресторан, который опять возродился, с появлением „Нэпа". Это учреждение открыто группой частных лиц, на очень льготных арендных условиях. Секрет полученных арендаторами льгот, очень прост: существование ресторана отвечало интересам Чеки, так как здесь собиралась исключительно избранная публика — иностранцы и нэпманы, т. е. как раз тот элемент который наиболее всего привлекает к себе внимание Чеки.

Здесь, в этой западне было все. по старорежимному. Великолепный струнный румынский оркестр, выдрессированные, с иголочки одетые, лакеи, превосходное вино и изысканная кухня. Обе залы разделенные колоннадой, были полны элегантной публикой, шампанское лилось рекой, и беспрерывно шел дивертисмент, исполнявшийся тут же в залах, между столиками артистами оперы и балета.

Мы заняли отдельный кабинет, с выходившим в общий зал открытым балконом. По моей просьбе, среди приглашенных голландцем, был также один нэпман, на которого мне уже давно указывали „верные люди", как лицо, вхожее в советские деловые сферы. Этот еврей, бывший присяжный поверенный, успел за время „Нэпа", сделать себе крупное состояние. Он был в самых коротких отношеньях с комиссаром внешней торговли Красиным и с начальником государственной торговли Лежавой. В моем рассказе я назову этого нэпмана вымышленным именем, — Левинсон. Его гражданская жена, весьма небезызвестная оперная артистка X, тоже была в нашей компании, блистая умопомрачительными брильянтами и только что полученным из Парижа туалетом.

Ужин наш затянулся до шести часов утра и был очень удачным во всех отношениях. Под шумок я успел договориться с Левинсоном по поводу моего дела и заручился его поддержкой у московских заправил государственной торговли.

Моя поездка в Москву должна была состояться в средине ноября, а пока что, так сказать, между делом, Левинсон предложил мне довольно выгодную комбинацию. Дело сводилось к поставке некоторого количества товара нашей фирмы, для одного государственного учреждения. Половина всего поставляемого мной товара должна была находиться в таком состоянии, чтобы покупатель имел возможность забраковать товар.

Я знал уже настолько хорошо советские условия, что понял Левинсона с полуслова. Но предложенная комбинация мне совершенно не подходила, так как и всемогущий Левинсон мог рано или поздно оказаться в лапах Чеки. Не желая портить налаженных отношений с нужным мне человеком, я не дал решительного отказа и условился с Левинсоном заехать к нему на квартиру для подробного обсуждения всего дела. Интересно, что Левинсон ни за что не соглашался приехать ко мне в контору, так как, благодаря его связям с советскими вельможами, он находился под наблюдением Чеки.

В исходе шестого часа утра, залы были еще на половину полны публикой. На одном из столиков лихо отплясывал чечетку балетный артист Орлов, среди хрустальных рюмок и бокалов. Какой-то англичанин, усадив на плечо хорошенькую артистку балета Зиночку К., жонглировал бутылками.

В туманном сумраке Петербургского осеннего утра, я ехал по сонным еще улицам города-сфинкса, города контрастов и миражей. На площади главного штаба, ныне площади Урицкого, тяжело высилась громада Зимнего дворца, с вывеской: „Музей революции". Наспех сооруженная на площади большая деревянная трибуна, была задрапирована красной материей. У колонны Славы, уже поместилась продавщица газет, и на лотке пестрели „Правда", „Безбожник", „Красная звезда"...

В самой верхушке колонны, фигура ангела казалось вот-вот уронит на землю лавровый венок и унесется в серую небесную даль.

Частой дробной рысью проскакал полуэскадрон конной милиции. И тут обман и игра словами. Типичные солдатские лица, форма. вся выправка, были такие же, как и „раньше". Почти точная копия старой дореволюционной полиции. Вся внешняя разница со старой полицией выражалась в фуражках с прямым козырьком и красных петлицах на воротнике шинели

У конногвардейского бульвара двое милицейских вели за шиворот пьяного оборванца, певшего, по-видимому в свое оправдание. „интернационал".

В этом пьяном человеке, певшем интернационал. как бы выражалась вся внутренняя сущность современного советского пролетария, влекомого за шиворот милицией...

У Левинсона было две квартиры, и я поехал по его указанию и приглашению на ту, где жила артистка X.

Квартира эта была на одной из бывших элегантных улиц и состояла из восьми громадных комнат, обставленных с музейной роскошью. Античная мебель, масса картин, всюду восточные, старинные ковры. Разумеется, что как квартира, так и вся обстановка, были результатом плодотворной и хитроумной деятельности самого Левинсона, сумевшего найти, по меткому выражению артистки X.,. „истинный нерв" пролетарской революции.

”О. Абрам Соломонович, — это гениальный человек, " говорила мне с гордостью, г-жа А.

„Подумайте только, Абрам Соломонович совершенно аполитичен, а как его все ценят. Он даже четыре раза уже был арестован, но его всегда выручают его влиятельные друзья. "

Г-жа X. не упомянула мне, что она сама была тоже влиятельным лицом, но я узнал об этом, к сожалению много спустя после описываемой встречи. Она была секретным агентом Чеки, и благодаря её близким отношениям с Левинсоном, Чека закрывала глаза на многие комбинации „гениального коммерсанта. "

С Левинсоном я пришел к определенному соглашению, дав ему возможность получить требуемое количество товара, через посредство агентства нашей фирмы в одном из ближайших к России государств. Я, лично оставался совершенно в стороне от всей этой „комбинации*, предоставив Левинсону действовать за свой страх и риск.

Так как за товар уплачивалось по прибытии его на советскую территорию, то оставался сомнительным вопрос о денежной гарантии. Несмотря на всю „гениальность" Левинсона, я не хотел и не ног брать на себя ответственность перед агентством нашей фирмы за судьбу товара и за своевременность платежа, так как товар должен был прибыть даже не в мой адрес. Но в конце концов и этот щекотливый вопрос был улажен и я переслал нашему агентству, верным и бесшумным путем все необходимые гарантии.

Через две недели я получил от Левинсона два письма, открывавшие мне двери к „центру"... С Левинсоном было условлено, что в нужный моментон приедет в Москву, и поможет мне протолкнуть дело.

Дело моей личной конторы, сверх всякого ожидания расширялись. Бумажная переписка и толпы посредников, летавших по моим поручениям по городу. грозили поглотить и меня, и моего секретаря. Большая часть всех дел, разумеется, оказывалась блефом, так как нередко появлялось обстоятельство, изменявшее коренным образом все мои планы и расчеты. То кто-либо из посредников бесследно исчезал в объятиях Чеки, и набожный философ Копонен в таких случаях говорил: „Мир его праху. Мы во всяком случае тут непричем. Ну, ничего, скоро новые явятся. "

Появлялись новые, с новыми предложениями, с новыми планами.

Иногда рушилось все настроенное дело, так как весь состав того учреждения, с которым мы трактовали сделку, арестовывался, т. е. исчезал с лица земли наш клиент.

Поставив себе за правило быть строго лояльным в отношении действующих в советском государстве постановлений, я не шел ни на какие самые заманчивые комбинации, если только к ним примешивалось что либо незаконное. Благодаря этому все эти аресты наших клиентов и посредников вызывали во мне глубокое сожаление, но за себя и за Копонена я был совершенно спокоен.

С кожевенным синдикатом я должен был переделать совершенно наново весь контракт. Когда, после бесконечных переговоров, совещаний и переписки, новый контракт был наконец выработан, оказалось..., что синдикат не имеет права на непосредственный импорт товаров из-за границы. Это право было отнято у синдиката как раз во время наших заключительных переговоров. Товарищ Эрисман все время летал между Москвой и Петербургом в стараниях вернуть возглавляемому им учреждению утерянные права.

Из Гельсингфорса мне переслали, через наше консульство, письма, полученные на мое имя из южной Америки. Из этих писем я узнал, что в тон государстве, где помещалась главная контора изаводы нашей фирмы, большевиками усиленно ведутся переговоры о признании советской власти де-юре и носятся слухи об открытии там советского торгового представительства и о предполагаемых громадных закупках сырья для нужд советской промышленности.

Если бы последующие события подтвердили полученные мною сведения, то это могло бы иметь решающее и благоприятное влияние на исход моего дела, поэтому я не смущался моими неудачами в кожевенном синдикате и возлагал надежды на мои переговоры в Москве и на главный фактор в торговых делах в советской России — „Время".

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒