ДРАМ-МАШИНА

Элина Мнацян

ДРАМ-МАШИНА

Действующие лица:

Повествователь

Стёпа

Курт Кобейн

Рита

Вера

«Cercounpo' d'Africaingiardino,
tral'oleandro e ilbaobab,
comefacevodabambino,
maquic'è gente, nonsipuò più,
stannoinnaffiandoletuerose,
nonc'è illeone, chissà dov'è... »

«Я ищу в саду немного Африки,

между олеандром и баобабом.

Я делал это в детстве,

Но сейчас вокруг люди и мне уже нельзя так вести себя.

Они поливают свои розы, и здесь уже не найти льва,

Кто знает, где он сейчас…»

(A. Celentano«Azzurro»)

ПРОЛОГ

Если бы я шёл по твоему городу, я бы не видел города. Я бы смотрел на каждого прохожего и пытался угадать, произносил ли он когда-нибудь твоё имя. И когда пожилая женщина на автобусной остановке улыбнулась бы мне как ребёнку, то я подумал бы: «Это твоя учительница географии. Боже, как она постарела с тех пор» А когда бы у меня пересохло в горле, я зашёл бы в первый попавшийся магазин, чтобы купить себе бутылку воды, а там очередь. Я бы встал за тем парнем в спортивных шортах, у которого в тележке лежали все товары с полки для диабетиков, он увидел бы, что у меня только бутылка воды и решил пропустить меня вперёд. Я бы сразу понял: «Это с ним ты в детстве играла в бадминтон во дворе» И тогда я сел бы в каком-то сквере на единственную свободную скамейку. Ко мне подсела бы молодая парочка, надеясь на то, что моё смущение от их слюнявых поцелуев сгонит меня куда подальше или хотя бы на соседнюю лавочку для таких же одиноких придурков с бутылочками негазированной воды в руках. А я бы остался на своём месте, потому что я первый сюда сел и вообще меня не смутить подобными вещами. Я бы на них вскользь взглянул боковым зрением и подумал: «Конечно же, и ты когда-то целовалась прямо здесь, на этой самой скамейке и, возможно даже, с этим же самым чуваком» И, подумав об этом, я выпил бы всю воду до последней капли и отправился куда подальше. Я бы просто шёл по твоему городу и не видел ничего, кроме города. Я ни на кого бы не смотрел, а только разглядывал стены, двери, крыши, дороги, площади, деревья, автомобили, светофоры, мусорные баки, газоны, заборы. И тогда я понял бы: «Ну и что? Ну и что, что ты тогда целовалась с этим чуваком на той долбанной скамейке? Велика вероятность, что ты это делаешь и сейчас на какой-то другой. И с кем-то другим, потому что этот уже целуется не с тобой, я только что сам это видел, мне даже пришлось уйти, хоть я и первый сел на эту скамейку» И тогда я бы произнёс твоё имя. Вот так просто. Вслух.

Но не шёл я по твоему городу. А шёл по другому. И имени твоего не знал.

Было начало лета. Мы с Верой ездили к моим друзьям на дачу. Мальчики пили водку, а девочки противное фруктовое пиво. Развязное поведение Веры вызывало осуждение моих друзей – они переживали за моё сердце, полное любви. Я пытался им объяснить, что, несмотря на кажущуюся распущенность, Вера вовсе не такая шалава, какой может показаться на первый взгляд.

СТЁПА: Да чё ты мне рассказываешь? Вот вы когда уже начали встречаться, вы уже встречались, и помнишь я её как-то дома подбрасывал?

Нет, не помню. Когда это ты её до дома подбрасывал?

СТЁПА: Тогда, когда вы только начали ещё встречаться, не помнишь? Когда она ещё к тебе не переехала, а жила у этого своего…

Да-да, помню. И что?

СТЁПА: Она мне руку на колено положила!

То есть?

СТЁПА: То есть, блин, взяла свою руку вот так…

Левую?

СТЁПА: Левую, конечно. Я же был за рулём.

И?

СТЁПА: Вот так вот взяла свою левую руку и вот так вот раз… и мне на колено!

На правое?

СТЁПА: На правое, конечно. Я же говорю – я был за рулём.

Может, она случайно?

СТЁПА: Брат, ну, ты чего? Случайно? Она же ведь её не просто положила!

А как?

СТЁПА: Она её секунд 10 держала там! 10 секунд – это уже не случайность.

Точно 10?

СТЁПА: Может и 5, но и 5 неслучайность, понимаешь?

Ну, а тычто?

СТЁПА: Что я? Я жеговорю – я былзарулём.

А еслибынебыл?

СТЁПА: Брат, тыненатомсейчасфокусируешься.

Нет, подожди. Этопроизошло, когдамы с нейтольконачаливстречаться, так?

СТЁПА: Да-да, я жесказал.

А почемутогдатымнетолькосейчасобэтомрассказываешь? Почемутымнеобэтомсразунерассказал?

СТЁПА: Я просто забыл.

Нет, ну, это же бред. Как такое можно забыть? Тем более, что тебя это так впечатлило.

СТЁПА: Конечно, впечатлило. А как же? Извините! Но я просто моментально заблокировал эту ситуацию, я так делаю всегда.

Со всем, что тебя впечатляет?

СТЁПА: Со всем, чего я не понимаю. Я не понял, что произошло. Просто что-то случилось, что-то, чего я не ожидал. И это была такая неожиданность, которая совершенно очевидно была для меня лишней. Я просто взял и заблокировал её, чтобы даже и не думать об этом.

А сейчас разблокировал?

СТЁПА: А сейчас твоя Вера бегает по всей даче с накрашенным свистком и не флиртует разве что вон с тем водонапорным баком. Ты сидишь на террасе как мудак, размахивая над столом потенциальными рогами, ещё и умудряешься любоваться таким поведением своей тёлки, и ты знаешь… когда она села Пете на колени, моя память разблокировалась, уж извини, дружище, я вспомнил про своё колено! Что у неё вообще за тема такая с коленями?

Ты просто мне завидуешь.

СТЁПА: Интересно, чему тут можно завидовать?

Да ни у одного из вас. Ни у одного! Никогда! Даже близко не было такой клёвой тёлки. И вы все тихо дрочите по ночам на мою Веру! Потому что вертела она вас всех, как хотела! Она вас заводит и всё. Всё! Дальше ничего. Потому что вы ей все нафиг не сдались. Она с вас, неудачников, угорает – стоит ей на вас взглянуть разок и вы все слюнями исходитесь. И у вас у всех зубы сводит от злости, что не вы её трахаете.

СТЁПА: Перед тем, как я тебя пошлю в жопу после всего, что ты сказал, я только вот одно хочу спросить – ты с ней ради этого и мутишь? Нам всем на зависть? Ты так борешься с какими-то своими комплексами что ли?

Я её просто люблю.

СТЁПА: Тебе самому всё это не нравится, да?

И, конечно, мне самому всё это действительно не нравилось. Всё лето я слушал Нирвану и по кругу смотрел видео их выступления на фестивале в Рединге, где Курт Кобейнпроизнёссосцены

КУРТ КОБЕЙН: Тут недавно про Кортни написали какие-то гадости и теперь она думает, что все ее ненавидят. Я знаю, что этот концерт записывают на пленку, и хотел бы передать ей кое-что. Я хочу, чтобы вы все сказали: " Кортни, мы тебя любим"

И толпа закричала

«Кортни, мы тебя любим! »

Но я не был Куртом Кобейном, а Вера не была Кортни Лав. И никто никогда не кричал Вере, что любит её так, как кричал об этом я всем своим беззащитным сердцем, переполненным страданием и счастьем одновременно. Я тогда ещё ни в зуб ногой про то, что истинная любовь далека от желания обладать, что нельзя путать болезненную привязанность с самым прекрасным чувством на Земле и что страх одиночества не имеет ничего общего со зрелыми отношениями двух цельных личностей. Ничего подобного я не слышал, хотя всё вокруг то и дело кричало мне об этом так же громко, как толпа на фестивале в Рединге.

Однажды женщина, с которой у меня был очень странный спорадический роман и которая была похожа на Кортни Лав на много больше, чем Вера, позвонила мне в тот момент, когда я сидел на крыше со своими одногруппниками, отмечая экватор, случившийся несколько месяцев тому назад. С самого начала наших отношений она взяла на себя роль воспитателя моих духовно-нравственныхценностей, не развитых в виду юности, лени, вспыльчивости и постоянного желания отмечать с одногруппниками всё подряд по нескольку раз. И вот эта Рита мне звонит и, не спрашивая где я, что я, забивает мне встречу в центре. Я что-то там допиваю, всех кидаю и отправляюсь к Рите. Уже почти подъезжая к назначенному месту, я понимаю, что у меня та самая стадия опьянения, которой вполне достаточно для того, чтобы взбесить высокодуховную Риту и которой вполне достаточно для того, чтобы мне было на это плевать.

РИТА: Видок у тебя, конечно… Возьми-ка жвачку.

У меня своя есть.

РИТА: Тогда воспользуйся ей, пожалуйста. Пойдём.

И мы пошли. Мы явно не просто так гуляли, а направлялись куда-то конкретно, но Рита то ли загадочно, то ли обиженно молчала и не сообщала мне о цели нашей встречи. Мы резко остановились возле железной двери с домофоном.

РИТА: Веди себя прилично. Если сможешь.

Рита назвала своё имя чересчур дружелюбному мужскому голосу в домофоне, дверь распахнулась, мы вошли в подъезд, поднялись на третий этаж и оказались в прихожей огромной квартиры, по которой неспешно ходила толпа улыбчивых босых людей.

РИТА: Обувь снимай.

А можно мне в туалет?

РИТА: Да, только обувь сначала сними.

Я снял кеды и направился в уборную, обнаружил там джакузи, залип на зеркало в виде окна, а потом на настоящее окно, оно тоже там было, умыл лицо холодной водой и даже подумал не воспользоваться ли душем, который мог бы меня как следует отрезвить, но не нашёл полотенец и решил не испытывать судьбу, а просто смириться с тем, что трезвее я уже не стану. Тем более, что в уборной я уже и так находился довольно долго.

РИТА: Пойдём, там вот-вот начнётся.

Я послушно проследовал за Ритой в просторный светлый зал, где все сидели в позе лотоса и блаженно смотрели на какого-то мужика рядом с позолоченной статуей Будды офигеть каких размеров! Мужик сказал, что очень рад всех видеть, но особенно рад видеть новые лица, для которых, собственно, всё это и происходит, потому что это лекция для новичков, для тех, кто только вступает на Алмазный путь, делает свои первые шаги. Я сидел рядом с Ритой в позе лотоса, как и все остальные, припоминая, как она мне что-то рассказывала про Карма Кагью – мне тогда название очень понравилось, а больше я ничего не запомнил. И что этот мужик тогда рассказал, я тоже не запомнил. Но не это было самым страшным. Когда мужик закончил свой рассказ, он предложил всем присутствующим погрузиться в массовую медитацию. И не это было страшным, потому что я подумал «Почему бы и нет? Прикольный опыт. Давайте! » Самым страшным было то, что я, видимо, на столько глубоко погрузился в медитацию, что уткнулся головой в спину сидящего передо мной пацана и на весь этот просторный светлый зал захрапел.

РИТА: Ты такой конченный!

А ты не так уж и просветлена, чтобы не осуждать меня за это, дорогая Рита. И ты не достаточно просветлена, чтобы простить меня за то, что в конце концов я принял волевое решение и завершил наш сомнительный, лишённый перспектив, роман, съехавшись с девушкой, удивительно похожей на молодую Патти Смит. Не хватило тебе просветления и на то, чтобы не ввязывать меня в круговорот измен этой девушке, в которой от Патти Смит в итоге не оказалось ничего, кроме причёски и выдающегося профиля. И где же было твоё просветление, когда я приполз к тебе, как ты того и хотела, моля о помощи и пощаде, а в ответ получил

РИТА: Запомни раз и навсегда, что меня в твоей жизни нет.

Но через несколько месяцев в моей жизни появилась Вера. В смысле, девушка по имени Вера, про которую я начал рассказывать ранее, а не Вера в том смысле, что я всё-таки тогда для себя что-то понял, услышал голос внутреннего Бога и перестал заниматься всякой ерундой. Нет, этого всего не произошло. Просто я совершенно случайно увёл у знакомого своего друга девушку по имени Вера.

Наши отношения развивались очень стремительно. Во многом это связано со словами, которые Вера произносила, находясь со мной наедине. Это были те самые слова любви, которые мечтает услышать каждый. Те слова, за которые прощаешь потом и развязное поведение, и говёные поступки, и скандалы на пустом месте. Те слова, сила которых делает слабого ещё слабее, пока он их слышит. И когда он их слышать перестаёт, он готов на всё, что угодно, чтобы услышать их снова. Даже если в словах этих не будет ни капли правды. Даже если в них никогда и не было ни капли правды.

ВЕРА: Это несправедливо.

Согласен, справедливости тут действительно нет. Как может быть справедливость там, где столько лжи?

ВЕРА: Нет, я вообще-то не об этом. Несправедливо вот так брать и говорить за другого человека. Ты решил для себя, что в моих словах никогда не было правды и выдаёшь это за факт. А откуда ты можешь знать? Даже детекторы лжи дают сбои.

Потому что даже детекторы лжи можно обмануть.

ВЕРА: Не говори о том, в чём не разбираешься. Все эти слова были чистой правдой.

Ровно в тот момент, когда они звучали. Только в этот отрезок времени. Ни до, ни после того, как их воспроизвёл твой речевой аппарат, они правдой не были.

ВЕРА: Но звучали не только они. Ты забываешь о том, что, помимо слов любви, были и другие слова. Просто ты не хотел их слышать, ты хотел слышать только слова любви. Но, справедливости-то ради, надо всё же признать, что говорились и другие. Я никогда тебе не врала.

Ты просто говорила много разных и противоречащих друг другу правд? Так что ли получается? Выбирай любую! Где-нибудь да точно попадёшь?

ВЕРА: Всё гораздо проще. Когда я говорила тебе «люблю», я тебя любила. А когда говорила, что «не люблю», не любила.

Что это за «люблю» - «не люблю»? Так нельзя.

ВЕРА: Что нельзя? Нельзя говорить правду?

Правда одна: ты либо любишь, либо нет. Это всё бред, что любовь проходит. Настоящая любовь не проходит никогда. Она может приобретать разные формы, но в сути своей всегда остаётся самой собой. И, если по-настоящему полюбил, то уже не скажешь «не люблю», потому что эта любовь в тебе навсегда. Ты можешь думать «я люблю, но как-то по-другому», но не подумаешь «не люблю совсем»

ВЕРА: Получается, что всех, кто был у тебя до меня, ты любишь по-прежнему, но просто как-то по-другому? То есть все они получили от тебя бессрочный абонемент?

Нет, я их просто никогда не любил по-настоящему. Я думал, что любил, но мне хватило смелости признаться себе в том, что это был самообман. И что, когда я говорил им «люблю», я обманывал и себя и их, в чём я, конечно же, раскаиваюсь.

ВЕРА: Да нифига ты не раскаиваешься! Ты даже не думаешь об этом, потому что по-настоящему, эту свою не имеющую конца и края постоянную любовь ты испытываешь только к себе! Ты так любуешься собой в своём псевдораскаянии, в своей якобы честности, в своих страданиях, что просто не слышишь правды. Да, правда у тебя только одна – ты сам. И всё, что могло бы причинить тебе боль не тогда, когда ты этого хочешь, чтобы лишний раз поваляться на полу в толчке, обнимая унитаз, ты считаешь ложью. И для тебя нет ничего важнее, чем слышать «люблю» и быть уверенным, что это правда. Но тебе абсолютно плевать есть ли правда в этом сраном «люблю», когда ты его произносишь сам. И в чужом «люблю» ты ищешь не любовь, а подтверждение тому, что тебя есть за что любить. И когда вдруг, о, ужас, ты слышишь «я тебя не люблю», ты говоришь «ложь и то, что ты любила меня» Потому что полюбив то, что во мне есть, меня разлюбить уже невозможно, а значит не было и любви, которая позволила бы тебе понять мой безграничный внутренний мир, достойный вечной любви! А раз твоя любовь не вечна, то ты не поняла меня, ты не узнала меня, настоящая любовь помогла бы тебе это сделать, но ты же просто лживая и распущенная сука, не способная на настоящее сильное чувство.

И она была права. Она действительно была просто лживой и распущенной сукой, не способной на настоящее сильное чувство.

Так или иначе, в течение всего того года, что мы с Верой были вместе, я чаще чувствовал себя счастливым, чем несчастным. По крайней мере мне так казалось. Но весь наш роман с самого начала строился на страстях и чужих костях. В нём не было ни минуты покоя и нежности - только хардкор! Конечно, более взрослый и изящный, чем во всех моих предыдущих отношениях, где между воем сирен скорой помощи и звоном битого стекла, можно было услышать что-то вроде «я щас тебе сухожилия перережу! » или «с какого моста ты прыгал? на этой набережной 3 моста! ». Но всё происходящее изматывало меня больше, чем наполняло, хоть я и сам ещё этого не понимал. Я слишком быстро смирился с фактом, что все мои пассии абсолютно одинаковы, не проверяя подлинность своего вывода и не допуская даже мысли о том, что паттерны заложены не в них, а во мне самом. И что этот навязший в ушах однообразный ритмический рисунок, бесконечно повторяясь, меняет только темп и громкость. А слышу я его даже тогда, когда остаюсь один. Всё вокруг стало стремительно меняться, когда он был на предельной громкости и я ничего, кроме него не слышал. И я не заметил, как всё изменилось. Я бы просто не смог услышать твоей пронзительной песни. И я её не услышал. Я даже не знал, что ты её где-то поёшь и что такая песня вообще существует.

В ту самую осень, когда Вера ушла от меня в неизвестном направлении, чему я безуспешно сопротивлялся изо всех сил, я принял чёткое решение избавиться от всех остатков своих человеческих черт. Так должна была выглядеть моя месть – опуститься на самое дно, параллельно превращаясь в жалкое чудовище, чтобы бросить всем под ноги своё изгаженное чем ни попадя сердце, как результат чужих деяний. Посмотрите во что вы смогли превратить это чудо. Это ваших рук дело. Из такого ангела такого демона сделали. Хотя какой демон? Просто чмо какое-то. Вообще он уже не жилец, сразу видно.

Всё, чем я занимался в эти тревожные дни – заказывал стрёмные шмотки по интернету, играл в приставку, бегал по барам и трахалсяс кем попало.

СТЁПА: Вот только зря ты, брат, называешь это гедонизмом. Мне кажется, ты не совсем понимаешь значения этого слова. Ничто из того, что ты делаешь, не приносит тебе истинного удовольствия, а только временно блокирует твою боль.

Конечно, ты в блокировке лучше всех разбираешься.

СТЁПА: Я тебе помочь хочу вообще-то.

Вот только зря ты, брат, называешь это помощью. Мне кажется, ты не совсем понимаешь значения этого слова. Ничто из того, что ты делаешь, не помогает мне, а только временно блокирует твоё чувство вины и позволяет тебе считать себя не таким уж говном, каким ты на самом деле являешься.

СТЁПА: Это несправедливо.

Согласен. Справедливости тут действительно нет. Как может быть справедливость там, где столько лицемерия?

СТЁПА: Говорить людям исключительно гадости – не значит быть честным. Вечно у тебя какие-то крайности! Ты либо возводишь человека на пьедестал, либо смешиваешь его с дерьмом. А ни один человек в мире не может быть только хорошим или только плохим. В нём есть и то, и другое. Предательство другого ты можешь посчитать благом для себя, как, например, в том случае, когда Вера изменила с тобой своему чуваку. Ты ни на секунду не задумался о том, что это измена, ведь изменяли не тебе. Но с чего ты взял, что человек, способный на измену одному, не изменит другому?

Потому что ни один человек в мире не может быть только хорошим или только плохим. В нём есть и то, и другое. И почему это я должен был думать, что человек, способный на измены, будет совершать их постоянно? Я верил в лучшее, что есть в человеке.

СТЁПА: Ну, это уже чистой воды пиздёж! Ты верил не в лучшее, что есть в человеке, а верил в то, что уж тебе-то никто не посмеет изменять. Там-то что? Там был лох какой-то, которому грех не изменить, тем более, когда на горизонте появляешься ты – тот, с кем не изменить невозможно! Ты верил в свою несокрушимость. И сейчас ты страдаешь от того, что повержен, а вовсе не от того, что любил женщину, которая тебя покинула. Даже твоё дебильное решение превратиться в самого последнего чмошникана свете спровоцировано невероятно огромным самомнением! Ведь ты и мысли не допустишь, что ты уже в него когда-то превратился, что ты уже самый последний чмошник на свете. Но теперь тебе нужно логическое объяснение, тебе необходимо подтверждение. Как же так со мной всё время происходит одно и то же дерьмо? Пожалуй, стану-ка я самым последним чмошником на свете, чтобы уж точно не париться за то, почему меня мотает по кругу как бельё в стиральной машине! Потому что никто на Земле не сможет мне помочь, ведь для этого нужно хотя бы немного осознавать масштаб моей трагедии и глубину моих переживаний, свойственную только таким тонким натурам, как я сам. Разве может мне помочь этот туполобый поверхностный и ограниченный мудак?

И он был прав. Мне не смог бы помочь такой туполобый поверхностный и ограниченный мудак.

ВЕРА: Я сейчас вообще не очень понимаю, о чём вы говорите. Потому что я ему ни разу не изменяла. Это с ним я всем изменяла. А ему никогда. Он почему-то не рассказывает, что после того, как я от него ушла, мне пришлось аж в другой город переехать. Потому что у меня тоже есть сердце, если вы не в курсе! И в этом вонючем городе, который он так любит, я жила только из-за него. После того, как я наконец-то покинула эту клоаку, я стала встречаться с Николаем – образцом адекватности, терпения, спокойствия и скуки, которых мне, признаться, не доставало! Но время от времени мне нужно было всё-таки приезжать в этот долбанный город по работе. Мы встречались и я изменяла с ним Николаю. Многие ошибочно полагают, что у меня в груди вместо сердца пылающая вагина распущенной нимфоманки, но я спешу напомнить, что никогда не спала с кем попало в отличии от некоторых! А то он тут обрисовал – ни дать ни взять Мария Магдалина!

Не раскаявшаяся.

ВЕРА: Ты пока давай помолчи, а то у тебя очень избирательное повествование, милый друг. Я ушла от тебя не к кому-то, а просто ушла от тебя, потому что ты меня достал своими выходками. На это без слёз смотреть было уже невозможно.

СТЁПА: Тогда зачем ты с ним встречалась, когда приезжала?

ВЕРА: Представь себе, я его любила.

СТЁПА: Зачем тогда ты ушла?

ВЕРА: Представь себе, по тому же!

Так, нет, всё, это уже какие-то «Сумерки»…

ВЕРА: Нет, ты меня дослушаешь! Бросать тяжелее, чем оказываться покинутым. Ты это прекрасно знаешь. Именно поэтому ты делаешь всё для того, чтобы сложить с себя эту ответственность. Почему ты не рассказываешь как ты уже при мне таскался по концертам со своей бывшей, которая, к вашему сведению, вообще ничем не похожа на молодую Патти Смит? Или как Рита, которая заявила, что её больше нет в твоей жизни, приезжала к нам домой, когда я была в командировке? А ты, помощник, почему не рассказываешь о том, как тебе свело ногу прямо на трассе и ты начал истерить, что не можешь нащупать педаль тормоза? Чё молчите?

Разве это теперь имеет значение?

ВЕРА: Всё и всегда имеет значение. И ты теперь это знаешь на много лучше меня. Если бы я тогда этого не сделала, ты бы никогда не услышал той пронзительной песни, о которой сейчас так осторожно говоришь. Ты не произнесёшь здесь этого имени, хотя уже и знаешь его. Ты думаешь, что, если озвучишь его, тот страшный грохот, который когда-то мешал тебе услышать эту пронзительную песню, снова зазвучит в твоём сердце, заглушая всё вокруг.

Но, может быть, на самом деле я ещё не знаю этого имени?

ВЕРА: А, может быть, сейчас я слышу как в твоих словах нарастает тот самый грохот?

Пронзительную песню можно услышать только случайно, но только в определённый момент, к которому тебя ведёт всё вокруг с тех самых пор, как ты понял, что ты есть. А не было меня не только в твоём городе, но и во всех тех, где я думал, что был. Даже в том вонючем городе, который так ненавидит Вера, меня не было. Так же как не было меня ни в одном другом городе на Земле. Был только этот жуткий грохот и ничего кроме. И этот страшный грохот, однообразный и бесконечно повторяющийся, меняющий только темп и громкость, конечно, ни для кого не мог быть пронзительной песней.

Тем временем и твоё сердце грохотало. И не сразу сложилась та пронзительная песня, которую я случайно услышал. Я не знаю как и из чего возникла эта мелодия, но разве было это важно в тот момент, когда я, домосед, волею судеб превратившийся в кочевника, по-настоящему был в одном из городов, по которым я по сей день к тебе иду, и вдруг понял, что слышу такой знакомый и в то же время такой не похожий ни на что мотив? И разве было важно, какое у тебя имя в тот момент, когда оказалось, что я не напрасно столько времени провёл в тишине? Не по тому, что надеялся когда-нибудь услышать песню, а по тому, что однажды осознал, что шум, не имеющий предела громкости, может разорвать мои барабанные перепонки и я больше вообще никогда ничего не услышу.

ВЕРА: Мне он, кстати, первой рассказал про эту пронзительную песню.

СТЁПА: Вы что, до сих пор общаетесь?! Ты же её в чёрный список добавил!

Нет, брат, ты путаешь. Это тебя я добавил в чёрный список после того, как ты начал меня убеждать в том, что этот ужасный грохот из моего сердца – единственный звук, который оно способно издавать.

СТЁПА: И он был прав. Нам нравился этот грохот…

Вы даже умудрялись под него танцевать.

СТЁПА: Да, вокруг тебя.

ВЕРА: И после этого вы называете себя его друзьями?

СТЁПА: Да ты хоть знаешь что с ним было?! Ты! Ты что, правда думаешь, что он играл в приставку, заказывал шмотки по интернету и таскался по барам, трахаясь с кем попало?

Ну, это я тоже делал.

СТЁПА: Делал-делал! Между тремя попытками утопиться в ванной после трёх твоих грёбанных звонков, между двух передозов после двух твоих новых романов, которые ты успела завести ещё до отъезда из нашего вонючего города, между дракой с ножевым ранением и пропажей без вести, между адом и адом! Может быть, в чём я тоже сомневаюсь, он тебе и рассказывал, как сопли собирал у нас на коленях, но вряд ли он тебе рассказал, как, например, рыдал я, не зная, как ему помочь и понимая, что такого бессилия я не испытывал никогда! Ты уж, брат, извини, нас смертных, что мы оказались не достаточно компетентны для того, чтобы вытащить тебя из той жопы, в которой ты оказался. А теперь я узнаю, что ты до сих пор общаешься с этим чудовищем, превратившим в чудовище и тебя – вы, сука, как ёбаные зомби, серьёзно! Но почему-то в чёрном списке по итогу я. Видимо, я не на столько больной, чтобы тусоваться в вашем клубе бдсмщиков.

ВЕРА: Ну, я в общем-то и не сомневалась, что ты нихера не понял.

Тогда много кто не понял, что именно произошло. Да и происходило это не сразу. Вообще-то я и сам нихера не понял. Я никогда никого не бросал и ни от кого не отказывался, но осуждал и обвинял каждого, кто когда бы то ни было находился рядом со мной. Я просто очень, всем сердцем, хотел, чтобы всё это наконец-то закончилось. Мне было абсолютно всё равно как. Просыпаясь, я страдал от самого факта, что проснулся, а, засыпая надеялся, что хотя бы на время сна этот грохот прекратится, но орал по ночам как резаный пугая соседей.

И вот однажды я проснулся в тишине. Я пошёл в ванную, принял душ, надел чистую одежду, заправил постель, приготовил себе завтрак, сварил кофе, прибрался в квартире, сел в кресло и понял, что я впервые почувствовал все эти простые действия, которые только что совершил. Как будто я никогда до этого момента ничего подобного не делал. Я сидел неподвижно в этой странной и неизведанной для меня тишине и вдруг услышал своё дыхание, а потом как за стеной на кухне гудит старый холодильник, а потом как проезжает машина за окном, а потом как гремит ключами сосед, закрывая дверь и уходя на работу. Каждый из этих звуков я сначала услышал по отдельности, пока они не начали присоединяться друг к другу и сливаться в одну целостную и многообразную звуковую картину. Я сидел и улыбался как обкуренный, хотя обкуренным я не был. Я аккуратно и медленно положил свою правую руку на сердце и понял, что все эти звуки, которые я только что впервые слышал, исходят не из него, но входят в него прямо сейчас, в эту самую минуту. И я понял, что моё желание, как и любое другое сильное желание, сбылось – всё наконец-то закончилось. И началось что-то совсем другое. Я почувствовал это начало. И вдруг у меня в носу что-то защекотало – наверно, от пыли, которой я надышался во время уборки. И я очень-очень громко чихнул. И засмеялся. Я так сильно смеялся, что не мог остановиться и у меня от хохота пошли слёзы из глаз. Я стал вытирать глаза и почувствовал как мои ладони становятся мокрыми, тогда я выставил их перед собой так, как будто и руки свои увидел впервые, смех прекратился, я смотрел на свои мокрые от слёз ладони и почему-то заплакал, я даже не знаю почему. Быть может, со стороны это всё походило на истерику или сумасшествие, но я не думал о том, как это выглядело со стороны, я просто впервые почувствовал, что я есть. И тогда я понял, что ещё не произнёс ни единого слова с момента, как проснулся. И решил попробовать что-то сказать, чтобы почувствовать и это, мне стало интересно услышать свой голос. Я произнёс своё имя и понял, что вот, так ведь меня зовут, это ведь я, такое у меня имя. Вот, что тогда произошло.

СТЁПА: А дальше?

А дальше началось самое интересное.

Я начал всему учиться заново. Потому что оказалось, что я очень мало чего умел, почти ничего. И я ничего не знал, потому что ничего не слышал. И я стал слушать. И удивляться. И радоваться. И страдать. И делать ошибки. И благодарить. И злиться. И прощать. И просить прощения.

СТЁПА: Это всё, конечно, здорово звучит, но я не понимаю, как это вяжется с тем, что я в итоге оказался в чёрном списке.

ВЕРА: О, Господи! Да ты серьёзно? Это всё, что тебя волнует?

Ты пришёл ко мне спустя неделю после этого. Я открыл тебе дверь так же, как и всегда. Ты долго стоял на пороге и был очень растерянным, а когда я предложил тебе всё-таки войти, ты сказал, что ошибся, ты не узнал меня, ты выронил из рук пакет, телефон, всё посыпалось, я начал помогать тебе поднимать летящие из тебя предметы и видел, что ты ужасно напуган. Я даже сам испугался. Ты извинился и ушёл. Через час ты мне позвонил. Ты спросил где я. Я ответил, что дома. Что мы буквально только что виделись и ты вёл себя очень странно. Ты долго молчал, а потом положил трубку. Ещё одну неделю спустя я шёл по городу и увидел тебя. Я подбежал к тебе и говорю «Здорово, брат! Ты куда пропал? Что происходит? » Ты уставился на меня, а потом схватил за плечо и неуверенно произнёс моё имя. Я ответил тебе «Да-да» и тоже дважды произнёс своё имя. Тогда ты отвёл меня в тихое место и начал воспроизводить тот звук, который раньше издавало моё сердце. Ты громко и настойчиво воспроизводил этот ритм, я молча слушал тебя, пока ты не начал задавать мне вопросы и требовать на них немедленных ответов. Я начал отвечать, но ты меня постоянно перебивал этим страшным грохотом и утверждал, что я должен отвечать в унисон, если я окончательно и бесповоротно не сломался. Но я не был должен. Ты рассердился и бросил меня одного в этом тихом месте. Я не обиделся, я просто подумал, что больше не хочу слышать этот грохот не только из своего сердца, но и из чужого слышать я его тоже не готов. И я добавил тебя в чёрный список. Я просто человек, у меня есть свои слабости, как и у любого другого.

ВЕРА: Но ты, кстати, уже не в чёрном списке, на сколько я знаю.

Да-да, ты уже давно не в нём. Совершенно верно.

ВЕРА: И ты бы знал об этом, если бы хоть раз попробовал с ним связаться, чего ты явно не делал.

СТЁПА: Ты зато, смотрю, связалась!

ВЕРА: А я никогда и не теряла эту связь. Вы все так любите порассуждать о том, что истинная любовь только даёт и ничего не просит взамен, но не редко вы это произносите для того, чтобы влюбить в себя, а ещё чаще для того, чтобы оградиться от боли, которая неминуемо терзает вас изнутри, когда вы говорите «люблю» и не слышите ничего в ответ. Тогда вы поливаете своё израненное сердце этим бальзамом: «нет-нет, это не страшно, ведь я не ждал ничего взамен, я способен на настоящую любовь – я люблю и этого достаточно, это само по себе дар небес». И это ещё в том случае, если вам хватило смелости дать кому-то это слово любви, а не держать его взаперти вашей дофига просветлённой души и выдавать свой жалкий страх быть отвергнутым за истинную любовь, не требующей озвучивания. А я всегда говорила ему только правду и никогда ничего не просила взамен, а только давала всё, что могла дать и принимала его любым, и звучащим, и молчащим, и даже теперь, слышащим чью-то песню, за которой он идёт по городам с того самого момента, как встал с кресла, прорыдавшись от смеха, а потом от осознания, что он есть.

СТЁПА: Какое красивое оправдание. С учётом того, что ты его бросила.

ВЕРА: Я его освободила. Потому что, если бы я тогда осталась с ним, он никогда бы не проснулся в той спасительной тишине, о которой рассказывает. Он свыкся бы с этим жутким грохотом так же, как в итоге привыкают к шуму ремонтных работ, ни на секунду не прекращающихся в вашем вонючем городе. И он никогда бы не услышал этой пронзительной песни.

СТЁПА: Господи, да включи ты уже эту песню!

ВЕРА: Ну, я в общем-то и не сомневалась, что ты нихера не понял.

Нет. Он как раз всё понял.

10.

Около года назад я был в городе, плавящем кости. Там я посмуглел, похудел и много чему научился. Я забирался на гору, жил в старом особняке, разговаривал с незнакомцами так, будто знал их всю жизнь, плёл за деньги венки, кормил уличных котов, давал названия чужим картинам и помогал таскать их по лестницам музеев, научил одного ребёнка рисовать квадрат и говорить «квадрат», а у него научился десятку слов на его языке и быть внимательным и честным. Я видел собаку, выжившую в драке с волками, орла в свободном полёте и детей, умеющих взбираться на лошадь на скаку без седла.

В следующем городе я тоже многому научился. Я плавал в ночном море, играл на гитаре на улице, раскладывал таро, ходил в казино, дважды чуть не попал в аварию. Я видел начинающийся шторм на расстоянии вытянутой руки и лично знал моряков дальнего плавания, портовых шлюх, циркачей, игроков, официантов, художников, барыг, музыкантов, политических активистов, актёров и как-то раз даже имел дело с детективом местной полиции.

А в следующем городе я узнал, что такое спать на матрасе под шкафом и травить клопов. Я продал самокат, чтобы сходить в кино и купить зимние ботинки, а потом продал пятиструнную бас-гитару, чтобы купить билет и уехать из этого города, где я видел утренние молитвы сектанта, каждую ночь приводящего домой новую женщину и сомнения собирающегося принять постриг, а так же лично знал того, кто однажды был в плену. Как и того, кто однажды брал пленного.

Так я оказался в очередном городе, в котором тебя не было, как и во всех предыдущих. Здесь я научился гулять во время метели, делать мебель, переплетать книги и пеленать младенца. А в следующем городе…

ВЕРА: Я дико извиняюсь, что прерываю… Ты что, правда собираешься так сделать?

Как?

ВЕРА: Это всё, что ты расскажешь об этом городе?

А что такое?

ВЕРА: Ещё раз извиняюсь… Возможно, я забегаю вперёд, но просто там нормальный такой список дальше, у тебя действительно был очень насыщенный год. Он правда ничего не сочиняет и там дальше тоже офигеть как интересно, но просто… тебе не кажется немножко странным, что всё это время ты говоришь о себе, а об этой «пронзительной песне» упоминаешь как бы вскользь, тем более что про город, в котором ты гулял в метель, как я поняла, ты больше вообще ничего не собираешься рассказывать?

А что тут рассказывать? Да, именно в этом городе я услышал эту пронзительную песню. Но я же мог её услышать и в другом. Суть же не в этом.

ВЕРА: Если суть не в этом, зачем тогда рассказывать про города?

Я говорю не про города! Я говорю о том, что всё это время я иду. И что я шёл туда даже тогда, когда этой песни ещё не услышал. Я просто шёл без определённого направления, а теперь я подозреваю, что знаю, куда направляюсь, после того, как услышал эту пронзительную песню.

СТЁПА: Куда?

Я стараюсь не думать об этом как о цели, а сконцентрироваться на самом пути.

ВЕРА: О, Господи, какое ж ты сыкло!

СТЁПА: Вот, кстати, с этим согласен… Ладно, «куда» не говоришь, имя-то хоть назовёшь?

ВЕРА: Ага, ты чё, прикалываешься? Посмотри на него. Может, тебе водички попить?

А я что-то не пойму: чего вы докопались до меня? Я вообще не к вам обращался.

ВЕРА: Ах, так это обращение? Извини, просто скорее было похоже на краткую автобиографию…

СТЁПА: Нет, ну мне, например, очень интересно было послушать. Потому что мы же давно уже не общались, я этого всего не знал.

И она этого всего не знает.

ВЕРА: «Она». Несчастная безымянная женщина в неведении… Я за неё прям переживаю, честно говорю. Бедная, что же её при встрече ждёт, всё бы отдала, чтоб на это посмотреть.

Если эта встреча случится.

СТЁПА: Ну, подожди. А чего бы ей не случиться, если ты уже точно знаешь кто это, на сколько я понял?

ВЕРА: А ты не въехал до сих пор?

СТЁПА: Честно? Нет.

ВЕРА: Наш смелый путешественник на самом деле не такой уж и отважный, если ты не заметил. И прежде, чем тупо назвать это имя здесь и сейчас, продать ещё какую-нибудь ерунду, чтобы купить долбанный билет в это своё «туда, где звучит пронзительная песня» и сказать всё то, что он скрывает за этими дебильными метафорами прямым текстом, он хочет обрасти дорогими спецэффектами, которые сразят бедную безымянную женщину наповал при первой же встрече. А первая встреча, видимо, будет состоять из длинного монолога, включающего жизнеописание нашего героя. Очень надеюсь, что она не уснёт.

СТЁПА: Блин, Вера клёвая.

Да неужели? Я вообще-то всегда это говорил.

ВЕРА: Спасибо, что оценили, но мы сейчас говорим о менее очевидных вещах.

СТЁПА: Вообще клёвая. Ну, та, наверно, тоже ничего, раз тебя так перекрыло, да?

Слушайте, вы издеваетесь?

ВЕРА: Никто над тобой не издевается. Всё просто: ты её узнал. Не в том смысле, что ты её знаешь, потому что ты её не знаешь, что бы ты там себе не надумывал. А в том, что ты её нашёл, ты её по-настоящему увидел. Понимаешь о чём я?

СТЁПА: Мне кажется, я понимаю. Это как в песне: «Ты узнаешь её из тысячи по словам, по глазам, по голосу», такое, да?

ВЕРА: Ну…да. И вот ты её узнал, а она тебя нет.

СТЁПА: Откуда такая уверенность? Может, она тоже его узнала. Просто так же гасится сидит, ни имён, ни адресов – типа я не при делах, ничё не знаю. Наш-то вон чего нагородил чтоб не дай Бог не спалиться.

ВЕРА: Тоже вариант. Но не будем выдавать желаемое за действительное. По факту: ты её узнал, она тебя нет. Но это не трагедия. И это нормально. Это не конец - это может быть началом. Она тебя не знает. Ты её не знаешь. Но да, я всё понимаю, ты почувствовал что-то, что никогда ни к кому не испытывал. И теперь тебе страшно, просто признай это.

Нет. Мне не страшно. Я счастлив. Поверь, мне совершенно ничего от неё не нужно.

СТЁПА: Не, чувак, прости, я хоть и не до конца в теме, но даже я слышу, что это просто какая-то ёбаная мантра.

ВЕРА: А ты начинаешь соображать.

Ну пососитесь тут ещё!

ВЕРА: Ты прикинь, он к ней на «вы» обращается?

СТЁПА: Она чё, старая?

ВЕРА: Нет, просто очень уважаемая.

Не обращаюсь я к ней на вы! Уже…

ВЕРА: Какой прогресс!

СТЁПА: Ну так всё – руки в ноги и вперёд. Я вообще не понимаю в чём проблема.

Проблемы нет. В том-то и дело! Послушайте меня. Надо всему давать идти своим чередом, своим естественным путём. Блин, да я же об этом уже битый час говорю! Каждый раз, когда человек начинает думать, что он умнее жизни и запускает в неё какие-то искусственные процессы, созданные его кривыми руками, всё ломается и возвращает его в точку, с которой он начал мнить себя творцом. И всё повторяется и повторяется, повторяется и повторяется… И в итоге ты сидишь, хватаясь за голову, и орёшь: «Чёрт возьми, почему со мной постоянно происходит эта фигня?! » Да потому что надо учиться слушать мир, который непрерывно находится с тобой в диалоге, а не засорять эфир своими представлениями о том, как всё должно быть. Ты не знаешь как должно быть. И то, про что ты думаешь «Вот, что точно могло бы стать моим счастьем, расшибусь теперь, чтобы его заполучить! » может оказаться для тебя самым большим несчастьем – и да, ты расшибёшься и получишь это, а потом не будешь знать, куда бежать от дерьма, на которое ты ещё и потратил столько сил и времени. Это не значит, что не должно быть цели. Это значит лишь то, что эта цель не должна превратить тебя в зацикленного на ней мудака. В конце концов, ты всё равно придёшь в то место, где…

ВЕРА: Только, умоляю, не говори про «пронзительную песню»!

Хорошо… В конце концов, ты всё равно придёшь в то место, где встретишь свою истинную любовь. Туда нельзя прийти раньше или позже. И даже в те моменты, когда тебе кажется, что ты явно пришёл раньше, потому что ты уже задолбался ждать – вспомни о том, что усталость от одиночества не имеет ничего общего с истинной любовью. Просто потерпи и пойди займись, блин, своими делами – найди себе работу по душе, книжку почитай, с друзьями встреться, в музей что ли сходи, а лучше всего просто прислушайся, что тебе говорит мир, в котором ты живёшь – потому что он занят только тем, что ведёт тебя к твоему неминуемому счастью. И если ты так долго к нему идёшь, то только по тому, что что-то внутри тебя отчаянно заглушает голос навигатора.

ВЕРА: Эпилог?

С вашего позволения…

ЭПИЛОГ

Я рад, что узнал тебя так же, как тоскую порой от того, что не знаю тебя. Если это действительно ты, тогда я спокоен. Но, если это не ты, то я тоже спокоен. Потому что то первое чувство, которое я испытал, узнав тебя, и которое никогда ни к кому не испытывал, останется со мной навсегда, а дальше одно из двух: либо оно станет нашим общим воспоминанием, либо окажется голосом навигатора, ведь я услышал эту пронзительную песню не просто так, я даже не думал, что я её услышу. Я просто шёл и не отвлекался на грохот изнутри своего сердца, который, конечно же, не покинул его окончательно.

Июль 2018/Санкт-Петербург