Мистерия мясорубки

Курт Франц, 14 июня 2021 г.

С вами Курт Франц.

Рад, что вам нравится её внешность – так вот, эта внешность моя.

Вы можете смотреть на неё, как на богиню.

Сказ пойдёт о том, как она, наконец, простила Хакенхольта, ну и обо мне.

Мы с братом не разлей вода – конечно, можем подраться, ну это обычное дело.

…Итак.

Она пришла.

Дежурный секс, облизывание меня с урчанием: “как же я соскучилась” – обычный ритуал её спуска к нам.

Отлепившись от меня (с трудом, надо сказать), она села и устремила взгляд вдаль.

“Курт.

Как-то всё это нехорошо получается”.

Выяснилось, что она хочет между нами всеми тепла.

Мы бы и рады, но настолько к тому времени одичали, что тёплых чувств у нас на окружающее не хватало.

“Я знаю, что делать”.

Она подрядила нас любить невинных.

Тех, кто за ненасилие.

Они поначалу удивлялись, но она надавила на “возвращение домой” и то, что мы занимаем своё место в мироздании.

Строго говоря, это правда, но тогда я жестоко смеялся – просто потому, что эти невинные ещё не видели, как мы выковыриваем глаза евреям и трахаем их металлическими частями механизмов.

Она смотрела на меня укоризненно.

“Курт.

А тебе надо учиться противоположному”.

Я снова прыснул, разбрызгав кровь – я как раз демонстративно пожирал одного из младенцев, взятых с одного из бесчисленных её эшелонов – всё равно она жрёт их тысячами.

“Дурак! ” –воскликнула она и убежала.

“Почему дурак…” – Я вертел в руках остаток тушки младенца.

Аппетит пропал.

“Эльфрида, но послушай”, - я нёсся за ней вдогонку.

“Тс-с.

Ни слова больше”.

Она бежала к газовым камерам.

Когда я подошёл, они о чём-то говорили с Лоренцем, и он, кажется, был нормален и совсем не сердился на Эльфриду за перенесённые пытки.

“А вот и он”, - сказал Хакенхольт.

“Я? ”

“Наш великий бука-садист”, - ухмыльнулась Эльфрида.

Я аж сел.

“Чего это вы? ”

Она навалилась руками на мои плечи сверху – я чувствовал тепло её пасти.

“Проверять тебя будем”.

…Это был тест на жестокость.

Сначала она скармливала мне младенцев, словно висящих в её руке белых лягушек – я ел.

Убедившись, что я наполнен под завязку (тест на прожорливость, в своей, мужской мере, я прошёл), она отвязала меня.

“А теперь иди… вперёд! ”

Я то ли пошёл, то ли пополз к массовым могилам, чуя, как мне становится всё хуже и хуже.

Я исторг проглоченную массу прямо туда.

Она издевательски гладила меня по плечу.

“Бедняжка”.

Не успел я огрызнуться, как она уже за ногу потащила меня к камерам, где заставила перегрызать горло каким-то индюкам.

Это было дико.

Людей убивать легче.

Она презрительно фыркнула и дала мне крысу.

Мол, “делай, как я”.

Я не хотел ударить в грязь лицом, но крысу было мучить невкусно.

Я отшвырнул её и воззрился в лицо Эльфриды.

“Может, детей? ”

“Да ешь уже.

Только смотри, не наблюй ещё раз”.

Я помотал головой.

Я встал, и, направившись к середине Химмельштрассе, начал спускать их в стоящую там мясорубку.

Она наблюдала за мной с явным возбуждением.

Потом стала тереться клитором о край мясорубки.

Чуть было не забыла про испытание.

Вспомнила, когда я оказался под ней и уже был готов в очередной раз оказаться изнасилованным.

“Нет, - сказала она, решительно смыкая ноги (я видел, что ей это трудно). –

Сначала доделаем дело”.

Она посадила меня по шею в дерьмо.

Притоптала красивым сапогом сверху.

Села надо мной и испражнилась ещё.

Так, что я в этом утонул.

Я не знаю, сколько по времени я плавал с головой в дерьме, когда услышал голос Эльфриды:

“Выныривай! ”

Я тяжело поднялся.

Я чувствовал в себе некоторую апатичность по поводу того, что со мной делают.

Я понял, как ей было трудно одной, среди врагов.

Она выловила меня, и, дав заключённому облизать начисто её руку, сказала Хакенхольту:

“Ну, в принципе, он прошёл”.

Потом выразила сомнение, что это она всё правильно делает.

“У нас просто разные точки зрения”, - сказал я.

Хакенхольт выразил сомнение, что он сможет так же.

“Ты?

Ну разве что, последнюю часть”.

Она легонько толкнула его в спину, и он полетел в дерьмо.

В полёте улыбнулся мне: “До встречи! ”

…Вымытый, я встречал её.

Лоренц, по-видимому, что-то там накосячил – был у себя в газовых камерах в угрюмом настроении.

Она взяла меня за руку.

“Вот и я.

Полностью в твоём распоряжении.

На чём мы остановились? ”

Я хотел увести её в кровать.

Она помотала головой.

“Мясорубка”.

Она хотела, чтобы я спускал туда детей.

И вновь легонько тёрлась клитором о край.

…Достигнув нужной точки кипения, она схватила меня.

Она опрокинулась на спину, и я вонзил в неё член.

Мясорубка продолжала работать на холостых оборотах, но никого это не интересовало.

Она протянула ко мне кровавые губы.

Я почувствовал себя жертвой.

Сразу же услышал резкий приказ: “Не сбивайся, Франц! ”

Я съел младенца, чтобы вернуть настрой.

Она куснула нижнюю часть тушки у меня во рту – мы безмолвно боролись.

Два совокупляющихся пожирателя рядом с мясорубкой, с разодранным младенцем в пастях с двух сторон – я гадал, как это выглядело со стороны.

Она не заморачивалась.

Отдав младенца мне, извивалась и лизала с меня кровь.

Она была сыта – своим прежним плотным завтраком и мной, не преминувшим слить в неё в огромном количестве её законное питание…

Насытившись как следует, она растянулась на земле и застыла.

Я встал.

Наступало утро.

Я отдал приказ убрать вокруг мясорубки, и пошёл к платформе.

Начиналась работа.

…Я почувствовал, что Эльфрида крадётся за мной.

Не успел я обернуться, как она сцапала меня сзади.

Девчонка…

…Я снова был вынужден принимать в своих кишках её длинный член – просто так, нипочему.

Просто ей захотелось.

Хорошо в меня кончив, она повалила меня и прошептала:

“И всё равно ты моя кукла, Франц”.

…Знаменательная история с “Лялькой” жила до сих пор.

Ей было настолько вкусно, что я чуть не поплыл, проникнувшись её чувствами, но всё же извернулся и нашёл в себе силы сказать:

“Нас всех дразнили не очень хорошо”.

Она криво ухмыльнулась – и вдруг, размахнувшись, жестоко вогнала в меня какую-то спицу с шариком на конце.

Мой позвоночник хрустнул.

“Вспомнил.

Теперь меня уважают.

Да и было это вскользь.

Имя же Кукла дала тебе я. –

Она помолчала. –

Ну и скажи, что оно тебе не подходит”.

“Я зверь, Эльфрида! ”

“Докажи”.

“Я уже доказал”.

“Нет.

Вырвись.

Сломай меня”.

Я помолчал.

Моя сила иссякала.

“Мы ведь уже договорились с тобой, что к этому нет возврата”.

“Вот поэтому ты моя кукла.

Поэтому я тебя трахаю в задницу”.

“Но ведь можно как-то иначе! Договориться! ”

“О. – Она подняла палец. –

О той стороне заговорил.

Наконец-то.

И что же ты – ты! – оттуда сможешь усвоить? ”

Я опустил голову.

Я понимал её.

“Я стану твоим котом”.

(Это было к разговору о том, что “кот” – любящий мужчина, уважающий свою кошку).

“Хорошо, - она обняла меня. –

И никогда-никогда больше не смей меня убивать”.

Я обещал.

Она смягчилась и повела меня в кровать с балдахином.

Долго честно пыталась стать женщиной, но иногда у неё всё-таки выскакивал член.

Я предложил ей отыметь для сброса пыла заключённых.

“Нет, - хищно ухмыльнулась она. –

Тебя хочу”.

“Ох”.

Пришлось терпеть.

Хорошо меня оттрахав, она завалилась и заснула.

Между ног её всё ещё был член.

Я отдал ему должное почтение.

Потом сел, собираясь с мыслями.

Жестокая женщина спала – и я знал, что скоро она встанет, и, может быть, снова поймает меня, невзирая на все мои попытки её любить.

Это были древние инстинкты, более сильные, чем её действительно честные попытки отнестись ко мне и нам всем мягко.

Инстинкты, призывающие наказать за давно сделанное.

…Я проснулся.

Она жестоко имела меня в рот, не давая сказать и слова.

Похоже, ей понравилось.

Залив ядовитой жижей моё горло, она равнодушно и бесцеремонно повернулась – заставила меня вылизывать ей зад.

Я лизал, чувствуя всё же себя котом.

Это было таинство перелома, после которого я стал бы верным слугой Треблинки.

В конце концов, я её комендант.

И она знала мою ценность в этом.

…Громко испустив газы, она встала и начала мочиться мне в глотку.

Я проглотил.

Сказав короткое “Gut”, она заткнула мне рот кляпом.

Снова имела сзади – так, что если бы это было год назад, я вопил бы от страшной боли в разорванном заднем проходе; но сегодня я мог это терпеть.

Дав ей надо мной наиздеваться, я завалился на пол.

Из меня, кажется, что-то текло – я уже не очень соображал.

Потом она била меня ногами – ради собственного удовольствия.

Наконец, угомонилась и села на кровать.

“Ну как? ”

“Жутко”.

Я прибавил ещё пару слов о ее жестокости.

Она с хриплым рыком рассмеялась.

“Лестно слышать от тебя, Франц”.

“Твоё брюхо не знает пощады…”

Я коснулся её белого живота, выпуклого от моей выпитой крови.

Она рассмеялась и отдёрнулась рефлекторно.

“Что же, съесть тебя, Франц? ”

Её глаза загорелись.

“Не дай бог”, - промелькнуло у меня.

Она уже разгоралась.

Урчала и придвигалась ко мне всё ближе.

Ей не хватало только вилки и ножа.

Я знал, что в очередной раз сейчас стану обедом этого белого тела – я мысленно готовился, так как сопротивление было бессмысленным.

Конечно же, она меня не пощадила.

Самым жутким образом прогнав меня сквозь систему своих пищеварительных труб, пытаясь выпить, высосать, выкачать меня до основания.

Наслаждаясь каждой клеточкой моего тела, переваренного ею.

…Когда я очутился снаружи, восстановившись из кала, я был почти мёртв.

Сух, как сухой листок.

Она, насладившись последним моментом выталкивания меня, с сожалением на меня посмотрела.

“С тобой было так вкусно…”

И раздражённо бросила:

“Ну иди, ешь своих евреек”.

…Я кожей чувствовал, что она крадётся следом.

Я высасывал кровь евреек со мстительной злобой.

Только на них я мог оторваться.

Я чувствовал, что этот белый живот ищет меня.

Что он ещё не закончил.

И верно – когда я проглотил последнюю еврейку, меня сразу схватили.

Она целовала меня горячо.

Она требовала меня во все дыры.

Требовала.

Это было немногим лучше, чем её раскалённый член.

Она имела меня реально как куклу, сев сверху и трахая меня сама.

Она, кажется, жалела, что я столь неактивен.

Я даже не успел переварить.

…Вновь больно отпинав меня ногами, и, кажется, обидевшись, она ушла.

Я лежал, со стоном поворачиваясь – у меня не было сил её догонять.

“Найдёт себе занятие по душе…”

…Я при этом какой-то частью сознания понимал, что без моего контроля она может натворить страшное.

Так и случилось.

Зверским истязаниям подверглись все из наших, кого я так защищал, начиная с Мите…

Она, видимо, получала от этого особое удовольствие.

Поняв, что, похоже, сегодня об них и мой растерзанный ею мир не удовлетворится, вернулась ко мне.

“Франц.

Спаси всех.

Ты же Шива”.

“Ох”.

Пришлось подключать скрытые резервы и отращивать член до чудовищных размеров.

После того, как я хорошо отодрал её им в обе дыры, она, наконец, приблизительно стала успокаиваться.

“Не пускай меня”.

“Может, гори оно всё огнём? ”

“А Треблинка? ”

“Восстановится”.

Я успокаивающе взял её за руку.

“Треблинка в тебе, дорогая.

Она лишь временно может исчезнуть”.

“Верно…”

Она подумала.

“И всё же, Франц.

Отымей меня напоследок очень хорошо.

Чтобы я напоследок не натворила разрушений”.

Я исполнил её просьбу, и наполнил её таким количеством спермы, что хватило бы на стадо быков.

“Уф, - она взялась за живот.

Он был надут, как барабан. –

Хватит, пожалуй”.

“Нет уж! ”

Она хитро ухмыльнулась.

“Тогда в переднюю”.

Мне было всё равно.

Я заполнил все её отсеки – так, что сперма выплеснулась наружу.

Я был вынужден спускать в жертв, а потом в землю.

На этом я смог успокоиться.

Она лежала раздутая, кажется, не веря происходящему.

Наконец, переварила.

“Ох.

Тяжело”.

Я облизывал её.

Она рассеянно поцеловала меня в щёку, и, улёгшись, начала подниматься наверх.

На этом и закончилась наша история.

Комендант лагеря смерти Треблинка

Курт Франц.