Испытания Хакенхольта

Курт Франц, 13 июня 2021 г.

С вами Курт Франц.

Я ещё раз хочу напомнить, что Эльфрида не подчиняется никому.

С этим вышла смешная история.

***

Итак, вчера.

Она спускается к нам, и, вдоволь натрахавшись со мной, обнимает меня, зарывается в грудь и говорит:

“Фра-анц, а давно мы не охотились на евреев”.

Свои люди, конечно, возят к нам евреев с нижних слоёв. Но она замахнулась на тех, кто наверху.

“Обнаглели”.

Битва вышла жёсткой.

Она даже несколько раз поднималась, и, видимо, за это, с особой мстительностью на исходе ночи отгрызла им, наконец, головы, вся перед этим извозившись в их выпотрошенных кишках.

Легла, растянувшись, довольная, и набила ими свой белый, выпятившийся от проглоченного мяса, живот.

В этот момент она напоминала тигрицу.

Я нежно взял её.

…На этом можно было бы кончить события первой ночи, если бы не то, что возымело продолжение во второй.

Моя жена опять нашла Эрику.

И, в экстазе, видимо, на закуску, разгрызла ей горло и выпила всю кровь.

Выкинула с чудовищной раной вместо горла, и пристально наблюдала, как рана эта быстро затягивается.

“Эта тварь жрёт, как лошадь.

А на восстановление меня ТАМ у него не хватает”.

Я попробовал извиниться – я бы возил больше.

Она нетерпеливо кивнула и снова вгрызлась в Эрику, воткнула в неё раскалённый член, пытаясь выпить из неё всё, что только возможно.

Привыкшая к этому Эрика просто ждала, пока всё закончится.

Она переминалась с ноги на ногу, и лишь негромко стонала в особо жуткие мгновения боли.

Моя благоверная всунула ей в горло какой-то брус с занозами и стала пинать ногами.

Меня снова дёрнуло заступиться за дочь, но я стоял.

Я не смел мешать Эльфриде.

И раз у неё получалось, значит, по всей видимости, она имела на это право.

Она тяжёлым чёрным взглядом посмотрела на меня.

“Франц.

Эта дрянь чуть не отняла у нас власть.

Перекосила весь лагерь.

Пусть сначала признает это”.

Я, было, дёрнулся возмутиться –но тут до меня дошло.

Я поцеловал Эльфриду.

“Ешь.

Ешь, насколько можешь”.

Чары дочери спадали.

***

Вторая ночь.

История с Эрикой началась не сразу.

Сначала Эльфрида хорошо совокупилась со мной и некоторыми моими братьями.

Приняла ванну из детской крови, хлебая и чавкая крошечными органами, плавающими в ней..

Потом пошла восвояси.

Я догнал её.

“Нет, - сказала она, - не иди за мной”.

Кажется, она была на что-то обижена.

…Я нашёл её, сидящей на скамейке, задумавшейся.

Она не горела желанием говорить со мной.

Мне удалось её разговорить, и я вытянул, что у неё обида на Хакенхольта.

“Понимаешь, - сказала она, - часовщик, свечи – всё это, казалось бы, здорово.

Но когда я копаю поглубже, он ведёт себя как полный козёл.

Я не знаю, что с этим делать”.

“Сделай его героем, - рассмеялся я. –

Как меня”.

“Мучить? ”

“Ну да”.

“Вроде он не виноват, но, - оживилась она, -

Я попробую”.

Махнув хвостом, она встала с лавки (я насторожился, глядя на хвост – она его выпускала в момент особых желаний кого-то измучить), и, выпрямившись, направилась к газовым камерам.

Я глядел на её удаляющийся силуэт.

Махающий хвост пробуждал во мне жуть до тошноты.

Я не отрывал от него глаз, пока она не скрылась в дали Химмельштрассе.

Только потом я потряс головой –стряхивал наваждение.

…О произошедшем в камерах мне рассказал Иван.

Оказалось, сильная любовь не позволила Эльфриде так уж мучить Хакенхольта.

Она начала с ним нежно.

Но когда я пришёл туда, она, устав пытаться пробудить в нём то же, просто подвесила его над камерами за ногу и оставила висеть.

Кидала в него дротики.

Там я и застал её – с невидящим взглядом и кривой ухмылкой, равнодушно кидающейся в качающееся на ветру тело Хакенхольта.

Дротики вонзались, и по напрягающемуся телу Хакенхольта ползли струйки крови.

Я хотел его освободить, но она одной рукой отстранила меня.

“Не знаешь – не лезь”.

Я плюнул и пошёл прочь.

Она нагнала меня.

“Обиделся?

Пойми, я ведь только исполняю то, о чём мы говорили утром”.

Я опустил голову.

Мне было жалко Хакенхольта.

“Нет другого выхода”.

Она прижалась ко мне.

Я вздохнул и вставил в неё член.

Её горячие дыры приняли меня, и я внезапно стал спокоен.

Я больше ничего не хотел.

Она повернула ко мне возбуждённое лицо, оживившись – я снова почувствовал приступ сильнейшей любви, перемешанный с тошнотой.

Её лицо ясно выражало, что она задумала какую-то мерзкую жестокость, которой я, видимо, буду не рад.

Поняв, что отклика от меня не дождётся, она вновь повернулась ко мне задом, и, яростно кончив, совершенно спокойно проговорила:

“Я знаю, как я разберусь с Хакенхольтом”.

Она ушла.

Я, ожидая какой-то неимоверной гадости, поплёлся следом, даже не особо желая этого.

И был вынужден лицезреть, как она вешает его за каждую вытянутую из него кровавую жилку.

Я, наконец, сблевал.

Эльфрида продолжала равнодушно и деловито этим заниматься, пока Хакенхольт, страдая, не расползся на кровавые тонкие нити.

Даже его лицо пошло кровавыми глубокими щелямм.

…Признаться, я сбежал.

Нашла меня она позже.

“Ты, конечно, повеселил меня, - сказала она, -

Но я была вынуждена это сделать.

Зачем ты смотрел? ”

“Не знаю”.

Я не посмел ей признаться, что я всё ещё подсознательно пытаюсь контролировать её.

Она поняла сама и легонько рассмеялась.

“Франц.

Все игры потом”.

Она обняла меня и уткнулась в воротник с рунами SS.

Я нежно гладил её по спине.

Она дрожала.

“Я пойду посмотреть, - наконец, сказала она, - как он”.

Я отпустил её.

…Тело Хакенхольта гнило и шло насекомыми.

Она философски смотрела на это.

Я не мог сдержать слёз.

“Как ты можешь на это смотреть? ” – наконец, задохнулся я; во мне вскипала ярость.

Она тяжело посмотрела на меня.

“Это единственный выход”.

…Хакенхольт вышел обновлённым.

В честь этого мы устроили праздник.

Зная особенности Эльфриды, мы приготовили ей очень много еврейского мяса – чтобы она, проголодавшись, не начала жрать за праздничным столом нас.

Сами ели, как обычно.

Я краем глаза следил за ней – мясо исчезало в ней, как в топке экскаватора.

Она даже нисколько не стала толще.

Смотрела на меня кровавыми глазами.

Я содрогнулся и распорядился ещё.

Она начала внимательно кормить Хакенхольта.

Я понимал, что ему это сейчас надо, но не мог избавиться от лёгкой ревности.

Потом она уединилась с ним.

Я тряс головой – я понимал, что мы нужны ей все и я получу своё, но не мог избавиться от жгучего чувства, овладевшего мной.

“Франц! – позвала она. –

Неужели ты думал, что я о тебе забуду?

Особенно в праздник”.

…Мы с братом в итоге отодрали её хорошо.

Даже, похоже, слишком – на её лице промелькнула гримаса боли, но виду она не подала.

Гордая.

Слезала с наших раздувшихся членов осторожно.

Я гордился собой.

Хакенхольт полностью превратился в зверя.

“Не думайте, - прошипела она, - что это всё”.

…Через некоторое время вернулась, чем-то, по-видимому, смазавшись.

На этот раз ей не было больно.

Она с честью выдержала наш напор, и, перевернувшись на спину, мастурбирует и смотрит прозрачными глазами в небо.

Я и сам понял, что она хочет в переднюю.

И мы начали по-новой.

Насытив это белое тело, мы расползлись –члены уже болели от мозолей.

Она ухмылялась нам вслед.

Она всё-таки вышла победителем.

Но и у неё тонус тела спал.

Я обтёр её младенческой кровью и проводил – я не забыл, что она просила о заботе.

Проснулась она свежей.

И на этом я с вами прощаюсь.

Тем же, кто принимает эти рассказы на свой личный счёт, могу сказать лишь следующее: вы по стечению обстоятельств смогли прикоснуться к треблинским тайнам, и если от вас не будет должного почтения, вы заплатите страшную цену.

Я её знаю, и уже вижу перед глазами её кривую ухмылку, когда она начнёт вас глотать.

Потом погладит себя по животу, ухмыльнётся кровавыми губами, и нежно скажет:

“Франц, вставь в меня член”.

…Уверяю, так и будет.

Таково моё прощание.

Комендант лагеря смерти Треблинка

Курт Франц.