УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

       Наверное протекли сотни тысяч лет, — в истории Земли имеющие не большее значение, чем секунда в жизни человека[3], — прежде чем из стада лазящих по деревьям обезьян возникло человеческое общест­во. Но все же оно, наконец, появилось. И в чем же опять мы находим характерный признак человече­ского общества, отличающий его от стада обезьян? В труде. Стадо обезьян довольствовалось тем, что дочиста поедало пищу, имевшуюся в его районе, размеры которого определялись географическими условиями или степенью сопротивления соседних стад. Оно кочевало с места на место и вступало в борьбу с соседними стадами, добиваясь нового, бога­того кормом, района, но оно было неспособно извлечь из района, где оно добывало себе корм, больше того, что он давал от природы, за исключением разве того, что стадо бессознательно удобряло почву своими экскрементами. Как только все области, способные доставлять корм, были заняты, увеличение обезь­яньего населения стало невозможным; в лучшем слу­чае это население могло численно оставаться на од­ном и том же уровне. Но все животные в высшей степени расточительны в отношении предметов пи­тания и притом часто уничтожают в зародыше их естественный прирост. Волк, в противоположность охотнику, не щадит козули, которая на следующий год должна была бы доставить ему козлят; козы в Греции, поедающие молодую поросль мелкого ку­старника, не давая ему подрасти, оголили все горы страны. Это «хищническое хозяйство» животных играет важную роль в процессе постепенного изме­нения видов, так как оно заставляет их приспособ­ляться к новым, необычным для них родам пищи, благодаря чему их кровь приобретает другой хими­ческий состав и вся физическая конституция посте­пенно становится иной, виды же, установившиеся раз навсегда, вымирают. Не подлежит сомнению, что это хищническое хозяйство сильно способствовало превращению наших предков в людей. У той породы обезьян, которая далеко превосходила все остальные смышленостью и приспособляемостью, это хищни­ческое хозяйство должно было привести к тому, что в пищу стали употреблять все большее и большее ко­личество новых растений, а из этих растений все большее количество съедобных частей, одним сло­вом, к тому, что пища становилась все более разно­образной, следствием чего было проникновение в организм все более разнообразных веществ, созда­вавших химические условия для превращения этих обезьян в людей. Но все это еще не было трудом в собственном смысле слова. Труд начинается с изго­товления орудий. А что представляют собой наиболее древние орудия, которые мы находим, — наибо­лее древние, судя по найденным предметам, оставшимся нам в наследство от доисторических людей, и по образу жизни наиболее ранних исторических на­родов, а также и наиболее примитивных современ­ных дикарей? Эти орудия представляют собой ору­дия охоты и рыболовства; первые являются одно­временно и оружием. Но охота и рыболовство предполагают переход от исключительного употреб­ления растительной пищи к потреблению наряду с ней и мяса, а это знаменует собой новый важный шаг на пути к превращению в человека. Мясная пища содержала в почти готовом виде наиболее важные вещества, в которых нуждается организм для своего обмена веществ; она сократила процесс пищеварения и вместе с ним продолжительность других вегетативных (т. е. соответствующих явлени­ям растительной жизни) процессов в организме и этим сберегла больше времени, вещества и энергии для активного проявления животной, в собственном смысле слова, жизни. А чем больше формировавший­ся человек удалялся от растительного царства, тем больше он возвышался также и над животными. Как приучение диких кошек и собак к потреблению рас­тительной пищи наряду с мясной способствовало тому, что они стали слугами человека, так и привыч­ка к мясной пище наряду с растительной чрезвычай­но способствовала увеличению физической силы и самостоятельности формировавшегося человека. Но наиболее существенное влияние мясная пища ока­зала на мозг, получивший благодаря ей в гораздо большем количестве, чем раньше, те вещества, ко­торые необходимы для его питания и развития, что дало ему возможность быстрей и полней совершенствоваться из поколения в поколение. С позволения господ вегетарианцев, человек не мог стать челове­ком без мясной пищи, и если потребление мясной пищи у всех известных нам народов в то или иное время влекло за собой даже людоедство (предки бер­линцев, велетабы или вильцы, еще в X столетии поедали своих родителей)[4], то нам теперь до этого уже никакого дела нет.

       Употребление мясной пищи привело к двум но­вым достижениям, имеющим решающее значение: к пользованию огнем и к приручению животных. Первое еще более сократило процесс пищеварения, так как оно доставляло рту, так сказать, уже полу­переваренную пищу; второе обогатило запасы мяс­ной пищи, так как наряду с охотой оно открыло новый источник, откуда ее можно было черпать более регулярно, и доставило, кроме того, в виде молока и его продуктов новый, по своему составу по мень­шей мере равноценный мясу, предмет питания. Та­ким образом, оба эти достижения уже непосредст­венно стали новыми средствами эмансипации для человека. Останавливаться здесь подробно на их косвенных последствиях, как бы важны они ни были для развития человека и общества, мы не можем, так как это слишком отвлекло бы нас в сторону.

       Подобно тому как человек научился есть все съе­добное, он также научился и жить во всяком клима­те. Он распространился по всей пригодной для житья земле, он, единственное животное, которое в состоянии было сделать это самостоятельно. Другие животные, приспособившиеся ко всем климатам, на­учились этому не самостоятельно, а только следуя за человеком: домашние животные и насекомые-па­разиты. А переход от равномерно жаркого климата первоначальной родины в более холодные страны, где год делится на зиму и лето, создал новые потреб­ности, потребности в жилище и одежде для защиты от холода и сырости, создал, таким образом, новые отрасли труда и вместе с тем новые виды деятель­ности, которые все более отдаляли человека от жи­вотного.

       Благодаря совместной деятельности руки, орга­нов речи и мозга не только у каждого в отдельности, но также и в обществе, люди приобрели способ­ность выполнять всё более сложные операции, ста­вить себе всё более высокие цели и достигать их. Самый труд становился от поколения к поколению более разнообразным, более совершенным, более многосторонним. К охоте и скотоводству прибави­лось земледелие, затем прядение и ткачество, обра­ботка металлов, гончарное ремесло, судоходство. На­ряду с торговлей и ремеслами появились, наконец, искусство и наука; из племен развились нации и го­сударства. Развились право и политика, а вместе с ними фантастическое отражение человеческого бы­тия в человеческой голове — религия. Перед всеми этими образованиями, которые выступали прежде всего как продукты головы и казались чем-то господ­ствующим над человеческими обществами, более скромные произведения работающей руки отступи­ли на задний план, тем более, что планирующая ра­боту голова уже на очень ранней ступени развития общества (например, уже в простой семье) имела возможность заставить не свои, а чужие руки вы­полнять намеченную ею работу. Всю заслугу быст­рого развития цивилизации стали приписывать го­лове, развитию и деятельности мозга. Люди привык­ли объяснять свои действия из своего мышления, вместо того, чтобы объяснять их из своих потребно­стей (которые при этом, конечно, отражаются в го­лове, осознаются), и этим путем с течением времени возникло то идеалистическое мировоззрение, которое овладело умами в особенности со времени гибели античного мира. Оно и теперь владеет умами в та­кой мере, что даже наиболее материалистически на­строенные естествоиспытатели из школы Дарвина не могут еще составить себе ясного представления о происхождении человека, так как, в силу указанного идеологического влияния, они не видят той роли, ко­торую играл при этом труд.

       Животные, как уже было вскользь упомянуто, тоже изменяют своей деятельностью внешнюю при­роду, хотя и не в такой степени, как человек, и эти совершаемые ими изменения окружающей их среды оказывают, как мы видели, обратное воздействие на их виновников, вызывая в них в свою очередь опре­деленные изменения. Ведь в природе ничто не со­вершается обособленно. Каждое явление действует на другое, и наоборот; и в забвении факта этого все­стороннего движения и взаимодействия и кроется в большинстве случаев то, что мешает нашим есте­ствоиспытателям видеть ясно даже самые простые вещи. Мы видели, как козы препятствуют восста­новлению лесов в Греции; на острове св. Елены козы и свиньи, привезенные первыми прибывшими туда мореплавателями, сумели истребить почти без остат­ка всю старую растительность острова и этим под­готовили почву для распространения других расте­ний, привезенных позднейшими мореплавателями и колонистами. Но когда животные оказывают дли­тельное воздействие на окружающую их природу, то это происходит без всякого намерения с их стороны и является по отношению к самим этим животным чем-то случайным. А чем более люди отдаляются от животных, тем более их воздействие на природу принимает характер преднамеренных, планомерных действий, направленных на достижение определен­ных, заранее известных целей. Животное уничтожа­ет растительность какой-нибудь местности, не ведая, что творит. Человек же ее уничтожает для того, что­бы на освободившейся почве посеять хлеба, наса­дить деревья или разбить виноградник, зная, что это принесет ему урожай, в несколько раз превышаю­щий то, что он посеял. Он переносит полезные расте­ния и домашних животных из одной страны в дру­гую и изменяет таким образом флору и фауну целых частей света. Более того. При помощи разных искус­ственных приемов разведения и выращивания рас­тения и животные так изменяются под рукой чело­века, что становятся неузнаваемыми. Те дикие рас­тения, от которых ведут свое происхождение наши зерновые культуры, еще до сих нор не найдены. От какого дикого животного происходят наши собаки, которые даже и между собой так резко отличаются друг от друга, или наши столь же многочисленные лошадиные породы — является все еще спорным.

       Впрочем, само собой разумеется, что мы не ду­маем отрицать у животных способность к планомерным, преднамеренным действиям. Напротив, плано­мерный образ действий существует в зародыше уже везде, где протоплазма, живой белок существует и реагирует, т. е. совершает определенные, хотя бы самые простые движения как следствие определен­ных раздражений извне. Такая реакция имеет место даже там, где еще нет никакой клетки, не говоря уже о нервной клетке. Прием, при помощи которого насекомоядные растения захватывают свою добычу, является тоже в известном отношении планомерным, хотя совершается вполне бессознательно. У живот­ных способность к сознательным, планомерным дей­ствиям развивается в соответствии с развитием нервной системы и достигает у млекопитающих уже до­статочно высокой ступени. Во время английской псовой охоты на лисиц можно постоянно наблюдать, как безошибочно лисица умеет применять свое ве­ликолепное знание местности, чтобы скрыться от своих преследователей, и как хорошо она знает и умеет использовать все благоприятные для нее свой­ства территории, прерывающие ее след. У наших домашних животных, более высоко развитых благо­даря общению с людьми, можно ежедневно наблю­дать акты хитрости, стоящие на одинаковом уровне с такими же актами у детей. Ибо, подобно тому как история развития человеческого зародыша во чреве матери представляет собой лишь сокращенное по­вторение развертывавшейся на протяжении миллио­нов лет истории физического развития наших жи­вотных предков начиная с червя, точно так же и духовное развитие ребенка представляет собой лишь еще более сокращенное повторение умственного раз­вития тех же предков, — по крайней мере более позд­них. Но все планомерные действия всех животных не сумели наложить на природу печать их воли. Это мог сделать только человек.

       Коротко говоря, животное только пользуется внешней природой и производит в ней изменения просто в силу своего присутствия; человек же вно­симыми им изменениями заставляет ее служить своим целям, господствует над ней. И это является по­следним существенным отличием человека от осталь­ных животных, и этим отличием человек опять-таки обязан труду.

       Не будем, однако, слишком обольщаться нашими победами над природой. За каждую такую победу она нам мстит. Каждая из этих побед имеет, правда, в первую очередь те последствия, на которые мы рас­считывали, но во вторую и третью очередь совсем другие, непредвиденные последствия, которые очень часто уничтожают значение первых. Людям, кото­рые в Месопотамии, Греции, Малой Азии и в других местах выкорчевывали леса, чтобы получить таким путем пахотную землю, и не снилось, что они этим положили начало нынешнему запустению этих стран, лишив их, вместе с лесами, центров скопле­ния и сохранения влаги[5]. Когда альпийские италь­янцы вырубали на южном склоне гор хвойные леса, так заботливо охраняемые на северном, они не пред­видели, что этим подрезывают корни высокогорного скотоводства в своей области; еще меньше они пред­видели, что этим они на большую часть года оставят без воды свои горные источники, с тем чтобы в пе­риод дождей эти источники могли изливать на рав­нину тем более бешеные потоки. Распространители картофеля в Европе не знали, что они одновременно с мучнистыми клубнями распространяют и золотуху. И так на каждом шагу факты напоминают нам о том, что мы отнюдь не властвуем над природой так, как завоеватель властвует над чужим народом, не властвуем над ней так, как кто-либо находящийся вне природы, — что мы, наоборот, нашей плотью, кровью и мозгом принадлежим ей и находимся вну­три ее, что все наше господство над ней состоит в том, что мы, в отличие от всех других существ, умеем познавать ее законы и правильно их применять.