Как у Распутина

рассказ

Часам к трём пополуночи, небывалая тишина, на пару с небывалой тьмой, и рядом, и вдалеке затопили окружающее пространство. Ни ветра, ни дождя, ни возни мышей и насекомых здесь, ни лая собак снаружи. Кругом беззвучная, безжизненная, летаргическая темнота. Прошлой ночью в прорехе соломенной крыши было видно звёзды. Теперь же нет, ненастье постаралось. Обременённые азовской влагой тучи, провисли над степной деревенькой, надёжно скрывая её от далёких светил. Глаза продолжали искать те звёзды и безуспешно шарили в недосягаемом мраке.

- Не спишь? – И не рассчитывая на ответ, - А я было задремал. Только беда, неглубоко. Прохладно для крепкого сна. И рёбра ноют, дышать не дают.

- У меня думаешь по-другому?

- Не хочу сейчас думать. Хочу заснуть.

- На том свете отоспишься.

Вся ночь, вся темнота, весь мрак, и вместе с ними всё мироздание, в тот же миг, негодуя, обернулись, на этот пророческий ответ, и выразительно скрипнув зубами, справедливо поправили, оппонента:

- Отоспимся.

Раскаиваясь в сказанном, тот незримо кивнул головой.

- Увы.

И безотрадность ситуации, как рупор, многократно усилила смысл этого междометия. И оба его услышали. И поэтому конфликт не разгорелся. Оба молчали, и каждый смотрел в свою темноту. И каждый был темнотою. Оба боролись с воспоминаниями, которые подплывали и цеплялись к их лодкам и каждый хотел быть безжалостным к этим приведениям, даже к хорошим и светлым, и старался их теперь же оттолкнуть. Химеры усмехались и продолжали плыть рядом.

Через какое-то время снова раздался голос:

- Ты молишься?

Темнота не удивилась вопросу.

- Не получается. Не тот момент.

- Смеёшься? Другого, скорее всего, уже не будет.

- Не могу. Страшно. Да и стыдно как то. Годами об этом даже не думал, а теперь…

В ответ темнота стала тихо-тихо толи всхлипывать, толи подвывать странную песню.

Вспомнились вдруг встревоженные глаза отца, бездыханное тело лохматой собаки, в клочья разорванная кукла Петрушка. Нет, нет. Но мираж не отталкивался, не пропадал.

- Угадай! Угадай! – не веря своим глазам, тряс отец любимого пса. Тот вытянулся на траве и без признаков жизни, уставился взглядом в её зелёную гущу. Отец обернулся к трёхлетнему сыну. Тёма ещё не имел ясного представления, что такое смерть и поэтому не видел в происходящем трагедии. Ему казалось, что Угадай притворяется, что он сейчас вскочит и как всегда будет прыгать вокруг них и лаять, и ластиться, и руки лизать. Отец смотрел на Тёму очень внимательно и долго, как будто решал в уме сложный арифметический пример.

Буквально минуту назад, они вышли на лужайку для игр в саду и увидели, как Угадай с воодушевлением треплет Петрушку и с восторгом придерживает его лапой, и отрывает его терракотовую голову. Тёма слёзно закричал во весь голос, любимый Петрушка страдал безвинно и не заслуженно. И бросившись к нему на выручку, Тёма на силу вырвал из пасти собаки свою куклу, и теперь держал в руках её останки с повисшей на единственной нитке головой.

На пса посыпались все, какие мог знать трёхлетний ребёнок проклятия. Угадай смотрел бессмысленно то на отца, то на сына, неуверенно вилял хвостом и как-то в полголоса скулил. А у Тёмы начиналась просто истерика, в кульминации которой он прокричал, подслушанное недавно у сверстников купчат:

- Что б ты сдох!

Угадай вздрогнул, сел на задние лапы и через мгновенье завалился на бок. Тёма продолжал топать ножками, плакать и говорил своей кукле:

- Мы тебя зашьём, не бойся.

Мучимый страшной догадкой, отец осторожно подошёл к собаке. Какой студёный ужас, должно быть он испытал, убедившись, что Угадай мёртв. Ах, Тёма. Ах, мой маленький ангел.

Не больше года назад, Лев Сергеевич что-то похожее ощутил при других обстоятельствах. Ему тогда лишь на малое время показалось, что главное действующее лицо происшедшего двухлетний ребёнок. К тому же это было совершенно противоположное событие, светлое и доброе. Сюжет его будто списан был с чеховского рассказа, но с невозможно счастливым финалом. Крёстный отец Тёмы, младший брат Льва Сергеевича был земским доктором и практиковал в соседней волости. Во время неслыханно жестокой вспышки дифтерита, бесстрашно спасал фабричную детвору. Много раз, пройдя по краю, однажды он всё-таки оступился. Детские инфекции для взрослых почти приговор, особенно в их захолустье. Других врачей в тех краях не было и Лев Сергеевич, только спустя четыре дня, смог привезти к брату доктора немца из ближайшего города. Крёстный Тёмы бредил, пылал и сипел. Временами заходился безнадёжным кашлем, до рвоты. Глаз почти не открывал. Немец хладнокровно признал своё опоздание и не стал ручаться, что Александр Сергеевич переживёт хотя бы эту ночь. Сочувствуя, даже от части обещанного гонорара отказался.

Вечером, сидя у постельки сына, Лев Сергеевич разговаривал с ним о вышних силах, правящих нашим миром. Об их мудрости и всевластии, и о том «Что невозможно человеку, возможно Богу». И слишком вольно цитировал Евангелие:

- И ещё Иисус Христос говорил, там где двое будут молиться во имя Моё, там буду и Я, посреди них. И вместе с ними буду молить Отца Моего небесного, о чём они просят. – И обречённо, и неуверенно добавил, - Вот нас двое. Так давай Тёма, помолимся Господу нашему, о спасении дяди Саши.

И, не смыкая влажных ресниц, Лев Сергеевич опустился на колени перед образом. Глядя на него, встал на коленки в своей кроватке и Тёма. Перекрестившись, Лев Сергеевич произнёс:

- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Ты один знаешь, что такое настоящая милость! Буди милостив к рабу своему Александру! – и погрузился в горячую, безмолвную молитву о брате своём.

С простотой, свойственной только ангелам, молился о дяде Саше и маленький Тёма, пока не заснул. Лев Сергеевич, через какое-то время вспомнил о сыне, прервав молитву, встал и, свернувшегося калачиком Тёму, переложил под одеяло.

Утром, сияющая горничная, разбудила Льва Сергеевича словами:

- Александр Сергеевич, завтракать просят!

Удивительно, что скрытый полной тьмою собеседник, неожиданно спросил, ты что улыбаешься?

Не споря и нисколько не оправдываясь, тьма отвечала тьме, ворвались, мол, в голову смешные воспоминания. И в самом деле, не каждая ли мать расскажет вам о своём чаде пару-тройку таких историй, в которых они вместе молились и небо послушно им повиновалось. И многие доктора могут привести из своих практик примеры необъяснимых выздоровлений. Бывает. Только и остается, что улыбнуться. И редкий отец отреагирует на такое событие по-другому. Лев Сергеевич был редким. Он не просто улыбнулся, он сразу заподозрил, что сработал какой-то сакральный механизм, и привёл его в движение именно Тёма. И вот прошёл год, и тот же Тёма, запускает тот же механизм, но как разнятся результаты!

Год назад, я никому ничего не сказал, - думал про себя Лев Сергеевич, - и теперь, никто из близких, ничего не узнает.

Мрак продолжал тихо-тихо подвывать свою странную песню, потом была какая-то возня, будто человек хочет улечься поудобнее и перекатывается с боку на бок. И вот голос этого человека раздался совсем рядом и шёпотом:

- Помнишь, ты рассказывал, как папА, тебя совсем мелкого в монастырь возил к старцу? Опять улыбаешься? Не молчи. Он тебя туда из-за воробьёв потащил?

- Я и забыл, что и про воробьев тебе рассказывал, – был удивлённый ответ, - С чего ты вдруг вспомнил?

Тридцать лет и три недели назад, в далёкомбезмятежье, кухарка протянула Тёме яблоко со словами:

- С шести деревьев одно приличное яблочко.

Этот штрих единственное, что Артемий Львович помнил из того события отчётливо. Остальные детали память размазала, не удержала в едином контексте. Помнил он, как та же кухарка собирала в плетёное лукошко мёртвых воробьёв во дворе. Помнил как отец с круглыми глазами, шёпотом говорил с ней, а она плакала. Потом отец долго не отрывал от головы рук и весь вечер не сводил с Тёмы глаз. А последующую поездку в монастырь помнил плохо. Упапа, в те дни глаза всегда были на мокром месте. И он был такой добрый и такой грустный.

Помнил Артемий Львович и голос старца Зосимы, но не помнил лица. Помнил запах свечек и ладана, помнил тяжесть раскрытой книги, которую старец возлагал на его голову. Но ни слова не помнил из тех молитв, что схимник читал над ним каждый вечер в течение недели.

В одном из углов Новоторжской площади, пожилая баба, почти старуха, неожиданно замерла перед патрулём из двух младших чинов и офицера с золотыми погонами. Не верила своим глазам. Потом:

- Доброго здоровья, Артемий Львович, - уверенно сказала она и поклонилась до земли.

Артемий Львович тоже опешил, никак не мог припомнить эту странную женщину. Весна уже в полную силу вступила в свои права, а она всё в валенках и полушубке, и тёплый платок вокруг головы. Лицо видно как-то отчасти. Поняв замешательство офицера, баба улыбнулась и поправила платок. И хотела уж идти своей дорогой дальше.

- НеужтоЛукерьяГолубкина?

– Голубева.

Наконец узнал Артемий Львович, свою горничную и кухарку из детства. Остановил и чуть не расцеловал. Добрую память о себе, она оставила в его сердце. Если бы не глупые разговоры общественности о сожительстве с ней его родителя, Лукерья прожила бы в их доме гораздо дольше, может и до самой революции. Но Льву Сергеевичу пришлось её попросить исчезнуть, через пару лет после смерти маменьки.

- Я на вашего батюшку зла не держу, - с грустью, но твёрдо сказала она. И Артемий Львович ей поверил.

Проговорили они с полчаса. Сначала со смехом вспомнили о том, как гимназист Тёма учил её читать по слогам, а потом без смеха вспомнили о более ранних событиях, о воробьях. Лукерья божилась, что говорит правду. Рассказала, что в саду их за домом, висело с десяток скворечников. И одной весной, она сама наблюдала, случилась война скворцов с воробьями. Налетело жидков целое полчище и выклевало себе право на рукотворные жилища в саду. Вытеснили скворцов. Те человека боялись и пропитание себе искали в кронах старых яблонь. Вредных червячков, гусениц, мотыльков склёвывали. А воробьи не боялись и кормились с мусорной кучи, остатками людской трапезы. До паразитов им дела не было. Так сад и запаршивел в тот же год. «Одно приличное яблочко с шести деревьев», вспомнилось Артемию Львовичу.

- Со слезьми я на ваш сад смотрела, жалко было деревья бесплодные, мочи нет. И чёрт меня дёрнул, рассказать Вам про эту беду, про то, что без повидла той зимою останетесь.

Рассказывая Тёме о садовом несчастии, о коварных воробьях Лукерья, наверное, слишком сгустила краски. Потому что первого мёртвого воробья в саду нашли тем же вечером.

- Так я ли был тому причиной?

- Вы, Артемий Львович. Вы! Вы их на лету взглядом, полным слезинок, сбивали. Истинную правду говорю.

Опять приукрашивает, думал Артемий Львович. Смешно ведь.

- Я когда батюшке вашему всё открыла, его чуть удар не хватил. – И, прищурившись, добавила, - Видать знал про вас что-то такое и боялся за вас. Недаром, через неделю уже повёз в монастырь.

Патрульные солдаты, по отдельным словам беседы, долетавшим сквозь базарный шум, проявляли интерес и старались придвинуться ближе. Офицер то и дело, поэтому брал бабу под локоть и отводил в сторонку.

- Мне тогда четыре года всего было. Ничего почти не помню. Каждое твоё слово для меня открытие.

- Старец Зосима, только на это и уповал, что забудете, и не вызреет в вас этот плод. Заклинал не оставлять вас одного, не давать играть вам в земельки-ножички, читать над вами спящим «Да, воскреснет Бог» и причащать каждое воскресение. А уж как в возраст войдёте, говорил, так и отступит от вас страшный дар.

- А ты почём знаешь?

- Так, Лев Сергеевичмне рассказывали, после паломничества вашего.

Артемий Львович почувствовал некоторую неловкость, как будто выпытал у пожилой бабы признание, о котором собственно и знать ничего не хотел. Надо было завершить эту тему, и офицер в двух словах рассказал о своей жизни. Об изломанной карьере, о ранениях, о, слава богу, несостоявшемся в 1914 году браке. Выяснив где при надобности искать Лукерью, стал прощаться.

- Бросайте вы всё, Артемий Львович, и перебирайтесь к батюшке за границу.

Ещё одна загадка. Откуда ей знать, где папенька?

- Как? Через Владивосток? Да и где он теперь, ума не приложу? Последняя весточка год назад, из Гельсинфорса была.

- А где же ему ещё быть, как не у крёстного вашего.

В тот же вечер, в офицерском собрании, чуть не до стрельбы, повздорил Артемий Львович с одним казачьим сотником, благо увёл его оттуда близкий знакомый ещё по германскому фронту, тот с которым, спустя некоторое время, попадут они в красный плен. Допивались уже на квартире. Разговорились о довоенных временах. Тогда и выложил старому приятелю Артемий Львович кое-что о своих детских чудотворениях. И о встрече с Лукерьей рассказал. Немудрено. Весь оставшийся день он только об этом и думал и ночью его прорвало.

Подпоручик особо не верил, но слушал с интересом. Смеялся.

- А летом семнадцатого года в Петрограде, аккурат, после присяги Учредительному собранию, нашёл меня крёстный, родной брат моего батюшки и впервые от него я услышал что-то связное о своей детской патологии. Прежде все воспоминания мне мерещились, как из горячечного сна. А крёстный свёл их к единому знаменателю.

Подпоручик перестал улыбаться и подсел поближе.

- Дядя Саша, оказывается, ездил на родину, за девяностолетним и уже слепым старцем Зосимой. Тоже его почитал. Отвёз подвижника на остров Коневец на Ладоге и черезПитер возвращался к жене, дочери финского фабриканта. И будто бы Зосима, дал ему иносказательный наказ, найти меня и рассказать мне всю правду. Пока был я в ангельском чине, пока был совсем ребёнком, мог не бояться своего дара, а едва подрос, моя детская злоба стала им пользоваться. А у детей желчь ядовитая. Слава Богу, отец за меня боролся и молитвами святого старца, купировал моё искушение.

Подпоручик смотрел в потолок.

- Вино осталось?

- Тебе достаточно.

- Не боишься моего дара? – захохотал Артемий Львович.

- Бояться или не бояться? - и рука подпоручика рефлекторно сжала эфес сабли. Губы его оставались поджатыми.

- Когда крёстный уехал, я два дня места себе не находил. То верил, то не верил. Буквально чувствовал возвращение беса…

- А на третий день, за свои высказывания о государе, от барона Энгельгардта, от этого холёного ультра монархиста получил пощёчину в клубе и вызвал его на дуэль. Лучшего стрелка в Петрограде! Помню, помню.

- Если бы не ты, милейший друг, мы стрелялись бы с ним в ту же минуту, прямо в клубе.

- И этого разговора между нами сейчас бы не было. Вот так же, как сейчас мы с тобой тогда всю ночь просидели и я ведь был уверен, что это прощание, что вижу тебя живым последний раз.

- Только пили мы тогда Шустовский коньяк, а не сливянку.

- И ты всё ходил по комнате и ходил из угла в угол. Зло в кулак собирал?

Артемий Львович, никак не мог понять ход мыслей подпоручика. К чему он подводит? А тот продолжал:

- Когда я разбудил тебя на заре, меня твоё спокойствие поразило. У тебя же шансов не было. Энгельгардт с завязанными глазами десять из десяти выбивал, а ты так спешил к нему на встречу. И сапоги начистил, и новый мундир, и огонёк в зрачках. Потом, когда в условленное место, с задержкой больше чем на час, прибыл секундант Энгельгардта, я увидел, как победно сверкнули твои глаза. Но не придал этому значения. Чёрт знает что такое, господа, сказал нам секундант, барон встал с утра нездоровым, и бреясь вдруг упал у туалетного столика. Удар. Над ним уже читают псалтырь.

- Подпоручик, вы к чему клоните?

- Да после твоих откровений не знаешь, что и думать. Действительно, чёрт знает, что такое! Эдгар По какой-то.

Улеглись господа офицеры под утро. Разговор их закончился благородным обещанием не возвращаться к откровениям Артемия Львовича никогда. Все мистические эпизоды из жизни ротмистра Пушкина, это фатальное стечение совпадений, решили они, и бабские, детские, поповские домыслы. Не могли они иметь другой природы, потому что не могли…

Между тем, темнота, разделявшая вчера и завтра, дала слабину. Там где глаза пару часов назад искали звёзды, пока только боковым зрением, Артемий Львович заметил появление чуть более светлого пятна. Как будто воздуха морозного вдохнул. Глянул в упор и привидение исчезло. Ещё поживём, успокоился он. Но отведя глаза в сторону, всё также не видимого собеседника, на месте звёзд опять увидел заплесневелое пятно.

- Светает, - разжал он, пересохшие губы.

Подпоручик молчал. Скорее всего, он и не слышал, что произнёс Артемий Львович. Отталкивал от своей лодки химер.

- Ты пальцы ещё чувствуешь? Третьи сутки пошли, как нам руки связали.

- Что? – Спустя битое мгновение ответил подпоручик, - Какие пальцы, господин ротмистр? О голове надо думать…

- Плакать надо о голове.

- Артемий Львович, - взорвался боевой товарищ, - с твоим-то даром плакать?

Его голос гремел с высоты. Ротмистр и не заметил, когда подпоручик успел встать на ноги.

- Возьми себя в руки! Ты же можешь нас вытащить! Ты, мыслью поражающий, лучшихпоединщиков, на расстоянии. Неужто с этими хамами не поквитаешься? Тебе же не сравнить насколько, больше моего досталось, и прикладами, и сапогами. И на дыбе повисел, и на раны твои матросы мочились. Ваше благородь, сумеешь нас перебороть? Вот и перебори! Артемий Львович, очнись и озлись на них. Их тут четверо всего осталось. Заклинаю!

- Мы же условились не вспоминать об этом.

- А теперь надо вспомнить! С чёртом биться, чёрту кланяться. Выживем сегодня, уйду на Афон и отмолю тебя, Артемий Львович!

Артемий Львович молчал и злился почему-то только на своего товарища. По отношению к красным, было другое чувство. Сильное, но уступающее, тому что он чувствовал в детстве, по отношению к воробьям.

- Чушь это всё.

И не стерпев такого ответа, подпоручик босой ногой так пнул Артемия Львовича, что тот пропустил и настоящий рассвет, и истошный крик петуха, и топот конских копыт вокруг сеновала. В чувство его привёл не матрос, а красноармеец ведром холодной воды.

- Подымайся, ваше благородь. Пошли.

От сеновала до хаты, от которой доносились нервные голоса, вокруг ещё одного строения, было с полсотни сажений, не больше. Небо моросило тёплым бисером. Пахло сырой землёй и навозом.

- Всё, в расход? – хорохорясь, спросил у красноармейца подпоручик, с надеждой глядя при этом на Артемия Львовича.

- Товарищ Голубев приехал, - перевешивая винтовку с плеча на плечо, ответил красноармеец, - Арсений Львович сначала потолковать с вами хотел.

Подпоручик поддерживал ротмистра и шептал ему с отчаяньем в голосе:

- Давай же, Артемий Львович! Злись, злись….

Но ротмистр думал уже совсем о другом.

Выйдя из-за угла глинобитной постройки, пленные увидели с десяток вооружённых красных у дома и четверых матросов в стороне. На крыльце стоял молодой человек в кожаном френче, с маузером на боку и пытливо переводил свой взгляд с одного связанного на другого. В душе ротмистра что-то затеплилось, но как только взгляды Артемия и Арсения Львовичей встретились…

Грянуло несколько выстрелов, и под ноги товарищу Голубеву упала ручная бомба. Взрыв. Гиканье, конское ржание, беспорядочная пальба, какие-то всадники с шашками на голо.

- Ай, да Артемий Львович! – Завопил подпоручик, - ай, молодец!

Ещё один взрыв и ещё больше всадников в крестьянской одежде, в мундирах с чужого плеча, в рыжих папахах. Один матрос ещё отстреливался от них из-за курятника, троих его подельников уже рубили нежданные гости. Красноармейцы не успели развернуть пулемёт, и их сопротивление было обречено. Конвоир офицеров, бросил винтовку, надеясь утечь огородами. Выстрелы постепенно стихали. Запах пороха и крови. Малороссийский смех, малороссийский говор наполняли двор. Товарищ Голубев лежал на крыльце без движения и бандиты смело перешагивали через него, спеша проверить хату.

Связанные офицеры, у себя за спиной услышали неспешный топот копыт. Из-за угла выехал на сытом жеребце румяный здоровяк в обвислых усах, с окровавленной, вероятно об конвоира, шашкой.

- Тю-у-у, - загадочно произнёс он, увидев связанных и расплылся в людоедской улыбке, - А подывитеся, шо это у нас таке? Никак офицера? Ваше благородь, попалися?

Подпоручик, так и не успел оценить, как изощрённо судьба посмеялась над ним напоследок. Он только что ликовал, видя в каких позах корчатся на земле красноармейцы, и вот, вместе с черепом, бандитская шашка располовинила его улыбку. Самодовольно выпрямившись в седле, краснорожий любовался своей работой. Потом, заслышав женский визг, приподнялся в стременах и решил пришпорить коня. Ну и шашка, конечно же, ещё раз взметнулась в воздух.

Артемий Львович, всё глядевший в сторону, лежащего на крыльце красного командира, успел подумать: «Брата, вот чего мне не хватало всю жизнь».

11. 06. 2021