Элизабет Гаскелл. «Проклятие Грифидов». «The Doom of The Griffiths»

Элизабет Гаскелл

«Проклятие Грифидов»

«The Doom of The Griffiths»

Перевод: Андросова Юлия

Силаева Жанна

Глава 1

Больше всего на свете меня всегда интересовали традиции северного Уэльса, связанные с Оуэном Глендоуэром (или в оригинале более известному как ОуайнГлендаур), и я отлично понимаю уэльских крестьян, до сих пор считающих его национальным героем. Вы не представляете, как обрадовались местные жители, когда около пятнадцати или шестнадцати лет назад стихотворение «ОуайнГлендаур» заняло призовое место в Оксфорде. Эту новость обсуждали еще очень много лет.

Вероятно, даже сейчас, в век просвещения, многие и не знают, что он был грозным вождем, известным среди своих неграмотных соотечественников как магическими способностями, так и ярым патриотизмом. Как он сам утверждал, ну, или это Шекспир за него утверждал, что в целом одно и то же,

«При появлении моем на свет,

Пылало небо, и земля дрожала»

И мало кто из низших слоев осмелился бы задать непочтительный вопрос Готсперу.

Среди других поверий, сохранившихся относительно этой части характера валлийского героя, есть старое семейное пророчество, которое и послужило вдохновением для названия этой истории. Когда сэр Дэвид Гэм, «темный изменник, словно рожденный в Билте», попытался убить Оуайна в Мачинлэте, с ним был кое-кто, чье имя Глендаур меньше всего ожидал увидеть в списке предателей. Рис ап Грифид, старый близкий друг, родственник, больше, чем брат. Сэра Дэвида Гэма можно было бы простить, но тот, кого он так любил и который его предал, прощения не заслужил. Но Глендаур был слишком добросердечным, чтобы убить его. Нет, он позволил сохранить ему жизнь, обрекая на вечное раскаяние, оставив на нем печать Каина.

Еще в плену, стоя на коленях перед ОуайномГлендауром, сгибаясь под весом угрызений совести, он и весь его род был проклят:

– Я обрекаю тебя на жизнь, потому что знаю, как ты будешь молить о смерти. Ты будешь жить сверх срока человеческой жизни, проклинаемый всеми хорошими людьми. Дети будут указывать на тебя пальцами и перешептываться: «Идет тот, кто пролил кровь брата! ». Ибо я любил тебя больше, чем брата, о Рис ап Грифид! Ты станешь свидетелем гибели всех своих близких, кроме слабаков. Твй род проклят на веки вечные. Каждое последующее поколение увидит, как земли тают, словно снег, как уменьшается богатство, хотя они будут трудиться днями и ночами, собирая золото. И лишь спустя девять поколений, твоя кровь навечно перестанет течь в жилах любого живого существа. Последний мужчина твоего рода отомстит за меня. И сын убьет отца.

Таков пересказ речи ОуайнаГлендаура перед некогда верным другом. И приговор был исполнен сполна. Грифиды никогда не были успешными и преуспевающими, их количество уменьшалось без всякой видимой на то причины.

Но по прошествии многих лет сила проклятия почти исчезла. Оно было извлечено откуда-то из памяти только тогда, когда в семье Грифидов случилось какое-то неприятное событие. А в восьмом поколении вера в пророчество и вовсе оказалась разрушена из-за женитьбы одного из членов семьи на мисс Оуэн, которая стала наследницей из-за неожиданной смерти брата – казалось бы, совсем незначительная деталь, однако, этого оказалось достаточно, чтобы перевернуть пророчество с ног на голову. Наследница и ее супруг переехали из небольшого родового поместья в Мерионетшире в унаследованное поместье в Карнарвоншире, и какое-то время пророчество бездействовало.

Если вы поедете из Тремадока в Крикайет, то обязательно будете проезжать мимо приходской церкви Йнисангарад, расположенной в заболоченной долине, идущей от гор, переходящих вниз к заливу Кардиган. Этот участок земли наверняка скоро кто-нибудь перекупит. Он недалеко от моря и обладает типичной пустынностью болотистых мест. Но вот долина, лежащая чуть дальше, в те времена, о которых я пишу, была еще более мрачная. В верхней части было огромное насаждение елей, располагавшихся на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы вырасти до любой высоты, но, тем не менее, они оставались довольно низкорослыми. Более мелкие деревца погибли, обронив кору на темную почву. У больших деревьев был просто ужасный вид – белые стволы, которые сильно выделялись в тусклом свете, с трудом пробивавшемся сквозь кроны. Ближе к морю долина становился более открытой, хотя вряд ли более веселой. Большую часть года над ней висел плотный морской туман. И даже фермерский домик, который обычно с лёгкостью придает жизнерадостности любому ландшафту, здесь оказался бесполезным. Вот эта долина и составляла большую часть поместья, которое Оуэн Грифид получил по праву наследства своей жены. В самой верхней части владений располагался фамильный особняк, или, скорее, жилой дом, ибо «особняк» – слишком громкое слово для столь неуклюжего, но довольно крепкого дома. Он был квадратный и массивный, с той лишь претензией на украшения, которая была необходима, чтобы отличить его от простого фермерского дома.

В этом доме миссис Оуэн Грифид родила своему мужу двух сыновей – Ллевеллина, будущего сквайра, и Роберта, чья жизнь с детства была посвящена церкви. Единственная разница в их положении до того времени, как Роберт поступил в колледж Иисуса, заключалась в том, что все окружающие низменно потакали старшему, в то время как к Роберту придирались и лишь время от времени могли приласкать. Ллевеллин так ничего и не узнал от бедного уэльского пастора, который фактически был его частным наставником, в то время как сквайр Грифид очень старался привить Роберту трудолюбие, каждый раз напоминая ему, что он должен уделять как можно больше внимания обучению. Неизвестно, насколько это помогло Роберту сдать экзамены в колледже, но, к счастью для него, как раз в то время он услышал о смерти своего старшего брата от непродолжительный болезни, вызванной запоем. Конечно, Роберта тут же вызвали домой, и теперь, когда у него отпала необходимость «зарабатывать на хлеб своим образованием», он решил, что нет никакого смысла возвращаться в Оксфорд. Таким образом, полуобразованный, но не лишенный интеллекта молодой человек остался дома.

Он был довольно необычным парнем. В целом он был мягким, немного ленивым и легко управляемым, но стоило его разозлить, то он моментально становился неистовым и страшным. Он даже побаивался себя самого и, в общем, едва ли осмеливался поддаваться гневу – так сильно боялся потерять самообладание. Если бы он получил хорошее образование, то, вероятно, смог бы оценить те области литературы, где требуются вкус и воображение, а не размышления и суждения. Но, как бы то ни было, весь его вкус проявлялся в коллекционировании кембрийских древностей любого описания и валлийских рукописей, которым мог бы позавидовать сам доктор Пью, будь он жив в то время.

Но была у Роберта Грифида одна черта, о которой я не упомянула, но которая была присуща людям его круга. Он не был пьяницей. Неизвестно, было ли дело в том, что его голова была травмирована, или из-за того, что его утонченный вкус привил отвращение к интоксикации, но в свои двадцать пять Роберт Грифид всегда был трезв. Это обстоятельство было настолько редким для Ллина, что его сторонились, называя грубым и нелюдимым существом, проводящим большую часть времени в одиночестве.

Примерно в это же время он должен был появиться в суде Кэрнарвона в качестве присяжного заседателя. Тогда он остановился у своего агента, проницательного разумного валлийского поверенного, у которого была дочь, обладающая достаточным количеством чар, чтобы пленить Роберта Грифида. Несмотря на то, что он пробыл в доме ее отца всего несколько дней, этого оказалось достаточно, чтобы привязаться к девушке и привести в дом новую хозяйку. Новая миссис Грифид оказалась нежной, покладистой девушкой, полной любви к своему мужу, перед которым она испытывала трепет, отчасти из-за разницы в возрасте, а отчасти из-за того, что он много времени уделял изучению того, что она никак не могла понять.

В скором времени она подарила ему дочь, названную Огарад в честь матери. Несколько лет в доме Грифидов ничего не происходило до рождения сына и наследника. Его рождение повлекло за собой смерть матери, которая была подавлена во время беременности и часто болела. В итоге ей не хватило жизненных сил, так необходимых роженице, чтобы привести ее в чувство после столько тяжкого испытания. Любящий муж был глубоко огорчен ее ранней смертью, и его единственным утешением оказался милый маленький сыночек, которого она оставила после себя. Та нежная, почти женственная, часть характера сквайра проявилась со всей силы от одного вида беспомощного младенца, который с воркованием протягивал отцу маленькую ручку. Огарад почти перестали уделять внимание, в то время как маленький Оуэн стал настоящим королем в доме. Но сестра все так же продолжала заботиться о младшем брате и в итоге привыкла во всем ему уступать. Днем и ночью Оуэн был рядом с отцом и с возрастом эта привычка лишь укоренилась. Тем не менее, для ребенка такая жизнь была не совсем естественна: он не видел яркие маленькие лица, в которые он вглядывался бы, как в собственное отражение (как я уже сказала, Огарад была на пять или шесть лет старше, и ее лицо было совсем не ярким, бедная девочка, растущая без матери! ), не слышал воркования звонких голосов, он день за днем разделял одинокие часы своего отца. Будь то в темной комнате в окружении древностей, или в походах по горам, топая маленькими ножками, что не отставать от своего папы. Стоило им подойти к бурлящему ручейку, отец тут же с нежнейшей заботой переносил через него на руках своего маленького мальчика. Когда ребенок уставал, то они отдыхали, и отец укачивал его на руках, либо нес домой. Ребенка баловали, и это не делало его капризным, но он стал упрямым и несчастливым. У Оуэна всегда был задумчивый взгляд, несвойственный маленькому мальчику. Он не знал ни игр, ни спорта, но зато хорошо был осведомлен в творчестве. Отец с удовольствием пытался заинтересовать его собственными увлечениями, не задумываясь над тем, подходят ли они для столь юного ума.

Конечно, сквайр Грифид был в курсе пророчества, которое должно было исполниться как раз в его поколении. Иногда он легкомысленно шутил о нем среди друзей, но в глубине души оно волновало его сильнее, чем хотелось бы. А сильное воображение делало его еще более впечатлительным, и он постоянно возвращался к проклятию и прокручивал его у себя в голове. Он часто смотрел на хмурое лицо ребенка, который сидел и неотрывно наблюдал за отцом своими темными глазами с таким интересом, что старая легенда вновь и вновь отдавалась болью в сердце. Кроме всего прочего, безусловная любовь, которую он испытывал к сыну, требовала полной отдачи. Тем не менее сквайр Грифид полушутя рассказывал эту легенду своему сыну, когда они бродили по диким пустошам осенними днями, «самыми печальными днями в году», или когда она сидели в комнате, обшитой дубовыми панелями, окруженными таинственными реликвиями, зловеще мерцающими в тусклом свете. Легенда прочно отпечаталась в сознании мальчика, и он с трепетом жаждал услышать ее снова и снова, смешанную с ласковыми словами отца, который иногда горько добавлял: «Отойди, мой мальчик, ты знаешь, чем закончится вся эта любовь».

Когда Огарад исполнилось семнадцать, а Оуэну одиннадцать или двенадцать, настоятель прихода, попытался убедить отослать мальчика в школу, неоднократно убеждая его отца, что столь несвойственная жизнь лишь вредит детской неокрепшей психике. В конце концов отца заставили расстаться с сыном, отправив последнего в гимназию в Бангоре. Здесь Оуэн доказал, что в нем скрывается гораздо больше талантов, который долгое время подавлялись его образом жизни. Увы, среди одноклассников он не пользовался особой популярностью, однако он был в определенной степени щедрым, бескорыстным. Мальчик был сдержанным и одновременно мягким, за исключением редких всплесков страстности (в точности таких же, как у его отца).

Однажды, приехав из школы на рождество спустя почти год обучения в Бангоре, он узнал, что Огарад собирается выйти замуж за джентльмена из южного Уэльса, проживающего недалеко от Аберистуита. Мальчики редко ценят своих сестер, но Оуэн вдруг вспомнил о многих несправедливостях по отношению к ней и воздал должное терпению Огарад, сменив раздражение от новости на горькие сожаления, который эгоистично продолжал высказывать отцу до тех пор, пока раздосадованный сквайр не начал причитать: «Что же нам делать, когда Огарад покинет нас? », «Как скучна станет наша жизнь с уходом Огарад! ». Из-за свадьбы сестры Оуэну продлили каникулы на несколько недель. И как только радость от торжества поутихла, мальчик с отцом поняли, как сильно они скучают по милой, любящей Огарад. Она покорно выполняла так много повседневных забот, от которых зависел комфорт домочадцев, что после ее ухода все ощутили нехватку порядка. Слуги бесцельно бродили по дому в ожидании приказов, в комнатах больше не было уюта, даже огонь в камине горел не так ярко. В целом Оуэн не сожалел о своем скором возвращении в Бангор, и эгоистичный родитель это заметил.

Письма в те времена были редкостью. Обычно Оуэн получал по одному письму раз в полгода, и время от времени отец навещал его сам. В остальное же время мальчик не получал ни одного письма почти до самого окончания школы и сильно удивился, узнав, что его отец снова женился.

Так проявился первый приступ ярости. Во-первых, дети склонны принять это как акт пренебрежительного отношения к памяти о первой жене, а во-вторых, Оуэн до сих пор считал себя (и не без оснований) единственным важным человеком в жизни отца. Они так много времени проводили друг с другом, а теперь между ними кто-то встал. Мальчику казалось, что отец должен был посоветоваться с ним, спросить разрешения, и сухое письмо лишь усилило горечь в чувствах Оуэна.

Но, увидев мачеху, Оуэн подумал, что никогда в жизни не видел столь красивой женщины, несмотря на ее возраст. Она не была юна, ее манеры казались мальчику, который никогда не сталкивался с женской грацией, настолько завораживающими, что он никак не мог оторвать от нее взгляд. Ее размеренная грация, безупречные движения, ласкающий слух тембр голоса растопили сердце мальчика и злость на отца немного ослабла. И все же между ними осталось напряжения, не прошла просто так и обида на письмо, поспешно отправленной отцом перед свадьбой. Он больше не был любимчиком своего отца, не был даже товарищем – супруга стала для сквайра всем. Сама же дама относилась к пасынку с нежностью, ее внимание даже порой казалось мальчику излишне навязчивым. Внимательный взгляд, который Оуэн ловил на себе, когда она думала, что ее не видят, и многие другие мелочи, который вызывали у Оуэна сильное недоверие. К тому же миссис Оуэн привела с собой маленького ребенка от первого брака, который оказался наблюдательным шалуном, над чувствами которого вы не властны. Жестокие шутки и розыгрыши сперва исполнялись по незнанию, но позже они перешли к злонамеренному удовольствию от причинённых боли и страданий. Некоторые из которых могли бы стать основанием для суеверного подозрения его в том, что он подменыш.

Шли годы. С возрастом Оуэн становился все наблюдательнее. Во время кратковременных визитов домой (из школы он перешел в колледж) он замечал изменения в характере отца. Постепенно он начал связывать эти изменения с пагубным влиянием мачехи, казалось бы, слабым и незаметным для чужого глаза, но столь непреодолимом в своем постоянном воздействии. Сквайр Грифид даже не подозревал, что принимал идеи и мысли жены за свои. То же было и с ее желаниями, которые исполнялись лишь благодаря тонкому искусству внушения. Когда Оуэн наконец заметил акт жестокости со стороны отца и необъяснимое игнорирование собственных желаний, то ему сразу стало видно тайное влияние мачехи. Отец начал терять силу воли и все чаще его можно было увидеть в состоянии алкогольного опьянения, что, конечно же, не могло не сказаться на его характере. Жена же прекрасно знала о его раздражительности и умело направляла ее в нужное русло.

Одновременно с этим положение Оуэна стало казаться ему особенно унизительным, ведь воспоминания о детстве и об отце сильно разлились с настоящим. В детстве с ним обращались как с настоящим мужчиной еще до того, как годы позволили это, он помнил, как его воля и желания были законом для слуг, как отец нуждался в нем. Теперь же он стал никем в собственном доме. Сквайр же, в первую очередь отчуждённый из-за обиды, которую он причинил своему сыну, стал больше избегать его, всё чаще проявляя безразличие к чувствам и желаниям молодого человека.

Оуэн стал угрюмым и раздражительным, всё чаще стал размышлять о своем существовании, сердце его жаждало сочувствия.

Ситуация лишь усугубилась, когда он бросил колледж и вернулся домой, чтобы вести праздную и бессмысленную жизнь. Как законный наследник, он не сильно напрягался, однако, возникли обстоятельства, задержавшие его в Бодоуэне.

Нельзя было ожидать сохранения гармонии, даже внешнего, между беззащитным и озлобленным молодым человеком, как Оуэн, и настороженной мачехой, особенно когда он бросил колледж и пришел в дом не в качестве гостя, а как наследник отцовского поместья. Возникли некоторые разногласия, но женщине удалось подавить свой скрытый гнев в достаточной степени, чтобы убедиться, что Оуэн совсем не такой дурачок, за которого она его принимала. Отныне мира между ними не было. Нет, это проявлялось не в пошлых перепалках, а в сдержанности со стороны Оуэна и высокомерности мачехи. Бодоуэн больше не был тем местом, где Оуэна любили и заботились о нем, где он мог бы обрести покой. Ему мешали на каждом шагу при полном одобрении отца, в то время как его жена сидела с торжествующей улыбкой на губах.

Итак, на рассвете Оуэн вышел из дома. Порой он бродил по берегу или на возвышенности, иногда ловил рыбу или охотился, но чаще всего, «растянувшись в праздном отдыхе» на короткой траве, он предавался мрачным мыслям. Ему казалось, что всё это униженное положение лишь сон, ужасный сон, от которого он должен проснуться и снова оказаться единственным любимым человеком своего отца. А потом он заводился и намеревался тут же выгнать суккуба из дома. Счастливые теплые воспоминания о детстве постепенно исчезали за горизонтом, накрываемые ледяным светом восходящей луны. Земля была такая же, как в дни его детства, воздух был наполнен нежными ночными звуками, легкий ветерок раскачивал вереск и синие колокольчики. Но жизнь, сердце и надежда изменились навсегда!

Оуэн любил садиться в углубление между скалами, скрытое низкорослыми зарослями рябины. Здесь он сидел часами, праздно глядя на залив с его синими волнами, разбивавшимися белой пеной о скалы. Иногда он брал с собой старый томик, который был его спутником в течение многих лет и погружался в глубины сознания, вытаскивая наружу воспоминания о старой мрачной легенде, ожидавшей своего часа. Старая книга открывалась сама собой на легенде об царе Эдипе, и Оуэн с болью в сердце окунался в истории о пророчестве героя, напоминавшего его самого.

Дни медленно тянулись. Оуэн часто занимался каким-нибудь спортом, пока мысли и чувства не начинали теряться в неистовстве физического напряжения. Иногда он проводил свои вечера в трактире, стоявшем на обочине немноголюдной дороги, атмосфера в котором сильно контрастировала с мрачной неблагодарностью дома.

Однажды вечером (Оуэну тогда было двадцать четыре или двадцать пять лет), уставший от дневной стрельбы на Кленнени-Мурс, он шел мимо трактира в Пенморфе. Измученного парня привлекли свет и радость, исходившие от приоткрытых дверей. Он так хотел зайти куда-то, где его присутствие имело хоть какое-то значение. В маленьком помещении жизнь кипела вовсю. Стадо овец, насчитывавшее несколько сотен голов, прибыло в Пенморфу и заполнило все пространство. Внутри суетилась проницательная и добросердечная хозяйка, суетясь взад-вперед, она устало приветствовала каждого погонщика, который должен был ночевать в ее доме, в то время как овцы сновали в поле неподалеку. Она то и дело обслуживала то одну, то вторую компанию, праздновавшую свадьбу. Для Марты Томас это был нелёгкий труд, но, тем не менее, она выполняла его с улыбкой на лице, которая никогда не угасала. Когда Оуэн Грифид закончил обед, она тут же с надеждой спросила всё ли его устроило и в курсе ли он, что гости собираются устраивать танцы в кухне.

Оуэн отчасти из-за добродушия хозяйки, а отчасти из любопытства, бездельничал в коридоре, ведущем на кухню – не в ту, где готовят, а в большую комнату, где сидела хозяйка, когда вся работа была закончена, и где обычно развлекались деревенские жители. Между дверными петлями оставалась щель, сквозь которую Оуэн, прислонившись к стене в темном коридоре, мог наблюдать, что происходит. Красный свет от огня полностью освещал четырех молодых людей, которые танцевали с виски в руках под прекрасную музыку арфы. Как только Оуэн занял свою позицию наблюдателя, на молодых людях были шляпы, но по мере того, как они становились все более и более веселыми, они скидывали их, затем они сняли ботинки. Аплодисменты следовали тут же за любым проявлением ловкости. Наконец, утомленные и измученные, они сели, и арфист постепенно сменил дикую национальную мелодию. Многолюдная публика сидела серьезно, затаив дыхание, можно было даже услышать, как падает булавка. Закончив исполнять «Марш для людей Харлеха», он тут же начал «Trichant o’ bunnan», и вдруг молодой человек начал скандировать стихи. Оуэн устал и стал подумывать о том, чтобы отступить от своего поста у двери, когда у противоположной стены возникла суматоха. У входа появился мужчина и девушка, по-видимому, его дочь. Мужчина подошел к скамейке, занятой участниками вечеринки, который приветствовали его старой валлийской фразой «Pasutmaedygalon? » (Как твое сердце? ). Ему тут же вручили здоровенный бокал с напитком. Молодые люди встретили девушку с теплотой, в то время как женщины посмотрели на нее искоса, скорее всего, по причине ее миловидности. Как и большинство уэльских женщин, она была среднего роста, красиво сложена, с идеальными округлостями. Чепец был тщательно подогнан к невероятно красивому лицу. Оно было круглой формы, на щеках и подбородке были ямочки, а губы были самого алого цвета, который Оуэн когда-либо видел. Нос показался ему не очень красивым, а вот глаза были просто великолепны — блестящие, под мягкой бахромой густых ресниц. Каштановые волосы были подвязаны аккуратной кружевной тесьмой. Очевидно, маленькая деревенская красавица умела подчеркнуть свои прелести, потому что яркий шейный платок идеально гармонировал с оливковым цветом лица.

Она привлекла Оуэна, хоть его и забавляло очевидное кокетство, с которым девушка собирала вокруг себя всех парней, для каждого из которых она заготовила веселую шутку и милый жест. Через несколько минут юный Грифид и сам был рядом с ней, привлечённый ее обаянием, и, поскольку девушка переключила всё свое внимание на наследника Бодоуэна, еепоклонники один за другим испарились. Чем больше Оуэн разговаривал с девушкой, тем больше она привлекала его. Она оказалась гораздо умнее и талантливее, чем он себе вообразил. Самоотверженная, вдумчивая, полна очарования, а какой у нее был голос… чистый и нежный. Оуэн был очарован каждым ее движением еще до того, как осознал это, и продолжал смотреть на ее яркое, порозовевшее от смущения лицо, пока они не встретились взглядами.

Как только это произошло, наступила тишина. Она замолчала в замешательстве от неожиданной теплоты и восхищения в его взгляде, а он от того, что для него перестало существовать все в мире, кроме прекрасных линий ее лица. Волшебный момент прервал мужчина, её отец, как понял Оуэн. Он обратился к молодому человеку, вовлекая его в ненавязчивую беседу о месте на полуострове Пентрин, где вода ярко-бирюзового цвета, умоляя Оуэна позволить ему указать точное место, обещая свозить туда, если молодой сквайр решится зайти к ним в гости. Оуэн слушал его в олуха, обращая внимание на девушку каждый раз, когда та отказывала очередному парню, приглашавшему ее на танец. Польщенный собственными толкованиями ее отказов, он снова попытался привлечь ее внимание, пока ее не отозвал отец, покидавший праздник. Перед уходом он напомнил Оуэну об обещании и добавил:

– Возможно, сэр, вы меня не знаете. Меня зовут Эллис Притчард, и я живу в Ти Глас, по ту сторону от Моэль-Гест. Любой укажет вам дорогу.

Когда отец и дочь уехали, Оуэн начал собираться домой, но, столкнувшись с хозяйкой, не удержался и задал несколько вопросов относительно Эллиса Притчарда и его хорошенькой дочери. Она ответила коротко, но почтительно, затем тихо добавила:

– Мистер Грифид, вы знаете поговорку, ‘Triphethtebyg y nailli’rllall, ysgnbwrhebyd, maildeghebddiawd, a merchdeghebeigeirda»? (Три вещи похожи: хороший сарай без зерна, красивая чаша без питья и прекрасная женщина без репутации).

Затем она поспешно удалилась, и Оуэн поехал в свой несчастный дом.

Эллис Притчард, наполовину фермер, наполовину рыбак, был проницательным, расчетливым и разумным человеком, при этом добродушным, достаточно щедрым и уважаемым. Он был поражен вниманием молодого сквайра к своей хорошенькой дочери, и выгода, которую можно было бы из этого извлечь, не осталась незамеченной. Конечно, Нест не стала бы первой девушкой, которую привели бы в уэльский особняк в качестве хозяйки, поэтому отец хитроумно льстил молодому человеку, чтобы у того был повод и возможность увидеться с ней.

Что до самой Нест, то в ней определенно было что-то от отца. Она была готова полностью пренебречь всеми своими поклонниками ради молодого сквайра. Но затем в ее расчетах пробежала искра, и она не могла остаться равнодушной к серьезному, но сравнительно изысканному почтению, выраженному Оуэном. Она с восхищением отметила его красивые черты лица и была польщена, что он сразу заметил ее среди прочих девушек. Что касается намека, сделанного Мартой Томас, то была в этом доля правы. Нест действительно была немного легкомысленной, рано оставшись без матери. Она была падка на внимание и восхищение со стороны мужчин, женщин, детей и часто радовала окружающих своим присутствием. Она любила кокетничать, флиртовать и порой почти доходила до крайностей, отчего старшие жители деревни начинали качать головами и предостерегать своих детей от знакомства с ней.

Но намек не произвел на Оуэна особого впечатления, потому что все его чувства были направлены в другую сторону в тот момент. Через несколько дней эмоции поутихли, и он чудесным летним днем направился к дому Эллиса Притчарда.

Ти Глас был построен у одной из нижних скал Моэль-Геста, которая выполняла функцию одной из стен дома. Отделкой дому служила мелкая грубо оштукатуренная галька. В целом дом оказался несколько грубее, чем ожидал Оуэн, но при этом внутри не было недостатка комфорта. В нем было две комнаты, одна большая, просторная, хоть и темная, в которую Оуэн вошел первым делом. Нест, слегка раскрасневшаяся, вышла из соседней комнаты, как только вошел молодой сквайр, и тут же поспешно ушла, чтобы сменить платье. За это время он успел осмотреться и отметить для себя некие детали. Под окном, откуда, кстати, открывался просто великолепный вид, стоял дубовый комод, отполированный до насыщенного темного цвета. В дальней части располагались две кровати в типичном уэльском стиле, в центре же комнаты стояла прялка, как будто на ней только что закончили работать, а вокруг дымохода были развешаны куски бекона, вяленого мяса и рыбы.

Прежде чем Нест осмелилась выйти к нему, ее отец, чинивший сети, увидел, как Оуэн приближается к дому и сердечно, но уважительно встретил его. А затем уже к ним решилась присоединиться стеснительная Нест. По мнению Оуэна, эта сдержанность и застенчивость придавали ей особый шарм.

День оказался слишком ярким и жарким, чтобы продолжать беседу на улице, поэтому Оуэн с радостью принял приглашение разделить обед в доме. Немного твердого сыра из овечьего молока, овсяных лепешек и сушеного мяса, предварительного замоченного в холодной воде и слегка обжаренного. В стаканах была наливка под названием «DiodGriafol» (приготовленная из ягод рябины, настоянной на воде и затем выдержанной). Обед был довольно скромным, но было в нём что-то искреннее и такое уютное. В образе жизни Эллиса Притчарда не было ничего, что раздражало бы утончённого молодого сквайра.

Во время трапезы влюбленные почти не разговаривали, поэтому складывалось впечатление, что отец вел беседу сам с собой, очевидно, не обращая внимания на пылкие взгляды и отстраненность своего гостя. По мере того, как Оуэн все больше убеждался в серьезности своих чувств, он становился все более робким, и вечером, когда они вернулись с небольшой охоты, знаки внимания, которые он оказал Нест, были столь же робкими, как и полученные в ответ.

Но это был лишь первый день из немногих, посвященных Нест. Прошлое и будущее не имели никакого значения в те счастливые влюбленные дни.

И каждое мирское занятие, каждая девичья хитрость умело претворялись в жизнь Эллисом Притчардом и его дочерью, чтобы каждое посещение радовало его и оставляло приятное послевкусие. На самом деле, чтобы привлечь молодого человека, достаточно было быть радушным. Каждый раз он уходил из дома, где проявлял лишь осторожность и скрывал свои желания туда, где все, вплоть до маленькой собачки, радовались ему. Он нашел в Эллисе заинтересованного слушателя. А стоило ему обратиться к Нест, занятой за пряжей или маслобойкой, её глубокий, полный любви взгляд стоил всего очарования в мире. Эллис Притчард, однако, имел множество причин для того, чтобы держать в тайне посещения молодого сквайра, а Оуэн в свою очередь, не желая нарушать солнечную безмятежность этих мест, был готов использовать все уловки, предложенные Эллисом, относительно режима его посещений Ти Глас. Но он совсем не подозревал о вероятном завершении этих дней счастья. Он прекрасно понимал, что отец не может пожелать своей дочери ничего лучшего, чем брак с наследником Бодоуэна. И когда Нест положила голову ему на плечо, уткнувшись в шею и прошептала ему признания в любви, он понял, что всегда носил в себе острое желание найти кого-то, кто любил бы его вечно. Хотя он и не был принципиальным, он не стал бы пытаться овладеть Нест на других условиях, кроме брака. И тут же решил, что должен навсегда связать их судьбы, дав торжественную клятву.

В те времена тайное венчание не было такой уж проблемой. Однажды ветренным осенним днем Эллис переправил их через Пентрин в Лландтруин, и там его маленькая Нест стала будущей леди Бодоуэна.

Как часто мы можем увидеть, как легкомысленные, кокетливые, беспокойные девушки остепеняются после брака? Исполнилась их величайшая цель в жизни, и они лишь подтверждают правдивость прекрасной легенды об Ундине. Новая душа сияет в кротости и покое. Неописуемая мягкость и нежность сменяет утомительное тщеславие. Нечто подобное произошло и с НестПритчард. Если сперва она всеми силами пыталась привлечь сквайра Бодоуэна, то позже она чувствовала лишь искреннюю всепоглощающую любовь, теперь, когда он стал ее мужем.

Неудивительно, что он вспоминал день свадьбы с особым трепетом, который редко возникает в неравных браках. Его сердце билось, как и раньше, стоило ему лишь свернуть на тропинку к Ти Глас и увидеть, как Нест стоит у окна и зажигает свечу, заметив его приближение. Словно путеводная звезда.

Гневные слова и мерзкие поступки дома омрачали его сердце, но он занимал все свои мысли обещанием любви и лишь улыбался тщетным попыткам нарушить его покой.

Спустя несколько месяцев молодого отца уже встречал слабый плач, когда он поспешно вошел в Ти Глас, взволнованный переданным сообщением. И бледная мать слабо улыбалась ему, протягивая младенца; она казалась ему еще более милой, чем та девушка, покорившая его улыбкой в трактире в Пенморфе.

Но проклятие не дремлет. Исполнение пророчества совсем близко!

Глава 2

Это было осенью после того, как родился их сын. Ей предшествовало славное лето, ясное, жаркое, солнечное, и теперь год подходил к концу чередой приятных дней с серебристой дымкой по утрам и заморозками ночью. Цветущее лето ушло, но на смену ему пришли богатые краски осенних листьев, лишайников и золотого утёсника в цвету. В увядании есть своя прелесть.

Нест, в своей любви преисполненная желания сделать жилище ещё приятнее для супруга, увлеклась садоводством, и в каждом уголке непритязательного двора у дома поселились нежные горные цветы, выбранные за красоту, а не за редкость. Наверняка до сих пор можно увидеть куст шиповника, который Нест и Оуэн посадили под окном её маленькой спальни. В те минуты Оуэн растворялся в настоящем, забывая все заботы и печали прошлого и не думая о горе и смерти, ожидавших его впереди. Их мальчик был самым чудесным ребёнком, какого только свет видывал. Он радостно лепетал и хлопал крохотными ручками, когда мать держала его на руках, стоя в дверях, пока одним ясным осенним утром Оуэн поднимался по каменистой тропе в Ти Глас. Когда все трое зашли в дом, сложно было сказать, кто из них был самым счастливым. Оуэн взял малыша и занял его внимание игрой, пока Нест принялась за работу, усевшись на комод у окна. Ловко орудуя иглой и время от времени поглядывая на мужа, она радостно делилась с ним домашними новостями, успехами ребёнка, рассказами о вчерашнем улове и обрывками сплетней из Пенморфы, о которых Нест теперь знала только понаслышке. Зная, как малейшее упоминание Бодоуэна беспокоило супруга, она старалась не упоминать его даже мимоходом, как и вообще всё, что было связано с домом. По правде, Оуэну в последнее время было совсем нелегко из-за раздражительности отца, которая хотя и проявлялась в мелочах, от этого не была менее обидной.

Их разговоры и ласки прервала тень, заслонившая свет из окна, и прежде чем они сообразили, кто был её обладателем, она исчезла из виду. Дверь отворилась, и на пороге появился сквайр Гриффид. Он стоял и смотрел — сначала на сына, который стоял с ребёнком на руках, как образец гордого и счастливого отца, с выражением радости и удовольствия на лице; полная противоположность угрюмому, поникшему молодому человеку, которым он казался в Бодоуэне. Потом он перевёл взгляд на Нест — бедную, трепетавшую, напуганную Нест! — которая бросила рукоделие, но не осмеливалась сдвинуться с места на комоде, глядя на мужа как на защитника от свёкра.

Сквайр молчал, оглядывая их по очереди. Лицо его побледнело от сдерживаемых эмоций. Когда он заговорил, слова прозвучали отрывисто от приложенных усилий. Он обратился к сыну:

— Эта женщина! Кто она?

Оуэн поколебался мгновение, затем твёрдо, но спокойно ответил:

— Отец, эта женщина — моя жена.

Он желал бы добавить извинение за то, что так долго скрывал этот брак, он желал бы просить у отца прощения, но тот с пеной на губах обрушился с обвинениями против Нест:

— Ты женился на ней! Так мне и сказали! Женился на НестПритчард, на этой девке! И стоишь здесь, словно не опозорил себя на веки вечные этой треклятой женитьбой! А эта потаскуха сидит тут, изображая скромность, видать, надеясь, что это пригодится ей, когда она станет хозяйкой Бодоуэна. Но я переверну весь свет вверх дном, чтобы эта баба не осквернила порог дома моего отца!

Он выпалил это так быстро, что Оуэну слово было негде вставить. Однако в конце концов он возразил:

— Отец! Отец, кто бы тебе ни сказал, что НестПритчард гулящая, он чертовски неправ! Да! Чертовски неправ!

Последние слова прогремели из его уст, когда он на шаг-другой подошёл к сквайру. Затем он добавил уже тише:

— Она чиста, как твоя собственная супруга! Хотя нет, боже упаси! Она чиста, как незабвенная матушка, которая покинула этот мир, дав мне жизнь… оставив меня одного, без материнской любви. Говорю тебе, что Нест чиста, как милая матушка!

— Глупец! Несчастный глупец!

В этот момент ребёнок, малыш Оуэн, который переводил взгляд с одного разъярённого лица на другое и явно пытался понять, почему ярость исказила черты, в которых раньше читалась только любовь, привлёк внимание сквайра и только распалил его гнев.

— Да, — продолжил он, — ты несчастный, слабый глупец, обнимающий чужого ребёнка, принимая его за своего.

Оуэн невольно приласкал сына и слабо улыбнулся словам отца. Сквайр заметил это, и, уже крича от ярости, продолжил:

— Если ты ещё зовёшься моим сыном, я велю тебе отказаться от этой бесстыдницы и её отродья — отказаться сейчас же, сию минуту!

Увидев, что у Оуэна и в мыслях нет повиноваться и не в силах сдержать гнев, он вырвал бедного ребёнка из нежного объятия и, бросив его Нест, сквайр удалился, лишённый дара речи.

Нест, всё это время бледная и неподвижная, как мраморная статуя, лишь смотрела и слушала слова, больно ранившие её сердце, раскрыла объятия, чтобы принять в них обожаемое дитя. Но ей не суждено было укрыть малыша на белой груди. Сквайр швырнул его, не думая о цели, и мальчик, ударившись об острый угол комода, упал на каменный пол.

Оуэн бросился к ребёнку, но тот лежал так тихо, так неподвижно, что осознание смерти пришло ещё до того, как отец наклонился поближе. Тут же затуманенные глаза судорожно закатились, тельце содрогнулось, и губы, ещё тёплые от поцелуев, вздрогнули и навек застыли.

Одно лишь слово Оуэна открыло Нест правду. Она соскользнула с места и легла рядом с сыном, такая же неподвижная, как его труп, и безразличная к стенаниям и мольбам супруга. О бедный, убитый горем муж и отец! Всего четверть часа назад он был так счастлив от любви, от светлых надежд на будущее, которые дарило ему личико сына, за которым в пробуждающемся сознании уже угадывались новая молодая душа. И вот, теперь от него остался только глиняный слепок, который больше не озарится радостью, увидев отца, не потянется навстречу его объятиям. Его неразборчивый, но красноречивый лепет будет преследовать во снах, но больше никогда не прозвучит в жизни. А рядом с ребёнком, почти столь же неподвижная, лежала Нест в счастливом забытьи — оклеветанная, оскорблённая Нест! Оуэн поборол дурноты, подступившую к нему, и постарался привести Нест в чувство.

Ближе к полудню домой вернулся Эллис Притчард, и не помышляя о сцене, которая открылась ему глазам. Но, несмотря на потрясение, он лучше сообразил, как вернуть дочь в сознание.

Потихоньку она пришла в себя и, когда её уложили в постель в комнате с задёрнутыми занавесками, снова погрузилась в сон, не вполне осознавая, что произошло. Только тогда её супруг, задыхавшийся под весом тяжких мыслей, аккуратно высвободился из её пальцев, крепко сжимавших его руку, запечатлел долгий и нежный поцелуй на восковом бледном лбу Нест и поспешно вышел из комнаты, прочь, наружу.

У подножия холма Моэл-Гэст, на расстоянии около четверти мили от Ти Глас, была маленькая дикая рощица, вся опутанная длинными ветками шиповника и побегами переступня. Посреди зарослей затерялось глубокое чистое озерцо, служившее зеркалом для голубого неба и домом для зелёных листьев кувшинок. Когда солнце царственно взирало с полуденной высоты, цветы поднимались из прохладной глубины, чтобы поприветствовать его. Рощица наполнялась музыкой: радостный щебет птиц из тенистых зарослей, непрекращающееся жужжание насекомых, круживших над водной гладью, шум далёкого водопада, редкое блеяние овечки с вершины холма — всё это сливалось в гармоничный оркестр природы.

Это было любимое прибежище Оуэна в те годы, когда он был одиноким скитальцем, странником в поисках любви. Сюда он направился и сейчас, словно ведомый инстинктом, когда он покинул Ти Глас, сдерживая накатившее горе до тех пор, пока он не достигнет уединения.

В это время суток погода нередко меняется, и озерцо уже не отражало безоблачное голубое небо — в нём рисовались тёмные слоистые облака. Время от времени резкий порыв сбрасывал разноцветные осенние листья с ветвей, и музыка природы терялась в завывании ветров с вересковых полей, которые покрывали склоны холмов. Начался дождь, усиливаясь до проливного.

Но Оуэн не обращал на него внимания. Он сидел на мокрой земле, закрыв лицо руками, и все его физические и духовные силы уходили на то, чтобы угомонить бешеную кровь, стучавшую в мозгу, сводя с ума.

Образ погибшего сына стоял перед ним и требовал отмщения. И когда несчастный молодой человек подумал, кто должен стать жертвой ярости и мести, дрожь пробежала по телу, ведь отомстить нужно было его собственному отцу!

Снова и снова он пытался не думать, но мысли одолевали его, завихряясь в мозгу. В конце концов Оуэн обуздал эмоции, и они утихли; затем он заставил себя решить, что и как делать дальше.

В пылу момента он не заметил, что отец покинул дом, не зная, какая трагедия случилась с ребёнком. Оуэн решил, что отец видел всё; потому он сначала решил пойти к отцу и рассказать ему, как горе поразило его, тем самым воззвав к сочувствию. Однако он не был уверен, что сможет держать себя в руках, и старинное пророчество всплыло в памяти в ужасных подробностях. Оуэн испугался судьбы.

В конце концов он решил покинуть отца навсегда, забрать Нест куда-нибудь подальше, где она могла бы забыть первенца, а он смог бы заработать им на жизнь своим трудом.

Однако затем, когда он задумался о том, что такой план потребует некоторой подготовки; в частности, его деньги (а в этом отношении сквайр не был скуп) были под замком в столе к Бодоуэне. Тщетно он пытался найти другой выход — в Бодоуэн всё равно придётся пойти. Оставалось только надеяться, что удастся избежать встречи с отцом.

Он встал и обходным путём отправился в Бодоуэн. Из-за проливного дождя дом выглядел мрачнее и заброшеннее, чем обычно, но Оуэн смотрел на него с некоторым сожалением — как бы печально здесь ни было, это его дом, который предстояло покинуть на годы, если не навечно. Он зашёл с чёрного хода, от которого коридор вёл прямо в его комнату, где хранились книги, ружья, рыбацкие снасти, письменные принадлежности и прочее.

Он начал быстро собирать то немногое, что решил взять с собой; он торопился не столько из страха быть застигнутым врасплох, но и из желания в ту же ночь уехать как можно дальше, если Нест будет в состоянии тронуться с места. Пока он был занят, он пытался вообразить, что почувствует его отец, обнаружив, что когда-то горячо любимый сын ушёл навсегда. Пожалеет ли о своём поступке, который и привёл к разрыву, вспомнит ли с горечью о ласковом мальчишке, который, бывало, ни на шаг от него не отступал? Или, увы! Поймёт, что единственное препятствие на пути к полному счастью с новой женой и её сыном, к которому он странно привязался, наконец устранено? Обрадует ли их его отъезд? Потом он подумал о Нест, молодой матери, лишившейся своего дитя и ещё не осознавшей глубину трагедии? Бедная Нест! Она была такая любящая, такая нежная мать для сына — как её утешить? Оуэн представил её в далёких землях, тоскующую по родным горам и безутешно оплакивающую потерянного сына.

Но даже мысль о том, что тоска по дому сделает с Нест, не поколебала его решимости; настолько сильно он хотел, чтобы его и отца разделяли многие мили, ведь, думал он, только так мог отвратить судьбу, нависшую над ним, если он останется рядом с убийцей его сына.

Он почти закончил сборы. Его мысли с нежностью обратились к жене, как вдруг отворилась дверь, и в проёме проказник Роберт показался, явно рассчитывая заполучить что-то из вещей брата. Увидев Оуэна, он поколебался, потом зашёл в комнату и, положив ему руку на плечо, спросил:

— Потаскуха Нест! Как поживает потаскуха Нест?

Он хитро посмотрел на Оуэна, чтобы оценить силу своих слов, но тут же отпрянул в ужасе, увидев выражение лица брата. Он развернулся и побежал к двери, пока Оуэн сдерживал себя, повторяя: “Он всего лишь ребёнок. Он не понимает, что говорит. Он всего лишь ребёнок”. Но Роберт, чувствуя себя в безопасности, продолжал выкрикивать оскорбления. Рука Оуэна, тщетно сдерживавшего ярость, судорожно сжала ружьё.

Но Роберт уже перешёл опасную черту, приступив к насмешкам над погибшим младенцем. Оуэн не мог этого снести. Прежде чем мальчик понял, что случилось, Оуэн крепко схватил его одной рукой, пока другой наносил ему удары.

Через минуту он опомнился. Он остановился, ослабил схватку и в ужасе увидел, как Роберт осел на землю. Видимо, раздираемый между страхом и удивлением, мальчик решил, что лучше всего будет потерять сознание.

Оуэн, несчастный Оуэн, увидев простёртое перед ним тело мальчика, горько раскаявшийся в содеянном, только хотел посадить его на резной стул и привести в чувство, как вошёл сквайр.

Скорее всего, когда весь Бодоуэн пробудился тем утром, во всём поместье уже не было человека, который бы не знал о связи наследника с НестПритчард и о их ребёнке, потому что, как ни старался Оуэн сохранить посещения Ти Глас в тайне, слишком уж они были частыми, да и поведение Нест сильно изменилось: она уже не ходила на танцы и гуляния, что только добавляло всем уверенности. Но пока миссис Гриффид, чья власть в поместье была непререкаемой, хотя и скрытой, не дала понять, что сквайру пора узнать правду, никто и словом не обмолвился.

Сквайр Гриффид без труда отследил Оуэна до Ти Глас и заявился туда с единственной целью сорвать свою злость, за чем последовала сцена, которую мы уже видели. Однако он вышел оттуда ещё более разъярённым из-за сына, а дома его ждали злобные предположения мачехи Оуэна. Проходя по коридору, он услышал звуки борьбы и голос Роберта и через мгновение застал безжизненное на вид тело своего любимца, которое тащил виновный Оуэн, чьё лицо ещё несло на себе отпечаток былой ярости. Не громкими, но горькими и прочувствованными были злобные слова, которые вылил отец на своего сына. Оуэн стоял в гордом угрюмом молчании, отказывая себе в самооправдании перед тем, кто нанёс ему страшную, смертельную рану. Вдруг вошла мать Роберта. Её естественная реакция сильнее распалила гнев сквайра, и его дикие подозрения, что Оуэн спланировал всё это, обрели форму твёрдой уверенности. Он созвал слуг, словно желая защитить себя и супругу от нападения сына, и слуги стояли в изумлении, глядя то на миссис Гриффид, которая попеременно сыпала проклятиями, то рыдала, пытаясь привести избитого мальчика в чувство, то на кипевшего от гнева сквайра, то на печального Оуэна, хранившего молчание. Оуэн едва ли замечал их удивлённые и испуганные взгляды, как и слова отца; перед его глазами был только бледный мёртвый ребёнок, и в горестных стенаниях хозяйки дома он слышал плач другой матери, убитой более непоправимым горем. К этому времени Роберт уже открыл глаза и, хотя он явно пострадал от побоев, уже полностью пришёл в сознание.

Если бы Оуэн мог действовать сообразно своей природе, сила любви к пострадавшему от его рук мальчику удвоилась бы; но несправедливость пробудила в нём упрямство. Он отказывался оправдывать себя и не сделал ни малейшей попытки сопротивляться, когда сквайр велел его запереть, пока врач не вынесет вердикт по поводу здоровья Роберта. Только когда дверь была заперта на засов и замок, мысль о несчастной Нест, которая осталась без его утешительного присутствия, сошла на него, как на разъярённого дикого зверя. Как, размышлял он, как она будет там одна, без его нежного участия, если, конечно, она пришла в себя достаточно, чтобы понять слова утешения. Что она подумает об его отсутствии? Вообразит ли, что он поверил словам отца и покинул её в минуты тяжкого горя? Эта мысль сводила его с ума, и он огляделся, прикидывая, как сбежать.

Его заперли на втором этаже в маленькой необставленной комнате, обшитой деревянными панелями и украшенной резьбой. Массивная дверь выдержала бы напор дюжины силачей, да и открой он её, вряд ли смог бы выбраться из дома незаметно. По старинному валлийскому обыкновению, окно находилось над камином, обрамлённое трубами, встроенными в стену по бокам и выпиравшими снаружи. Этот путь побега казался простым, даже если бы он был менее решительным и отчаянным. Спустившись, при должной осторожности он сможет незамеченным пробраться в Ти Глас.

Буря прекратилась, и слабые лучи золотили залив, пока Оуэн спускался окна, а затем, оглядевшись, под прикрытием длинных послеполуденных теней направился к зелёной дернистой площадке на вершине крутой скалы, откуда он часто падал. С помощью закреплённой верёвки он спустился к маленькой лодке (подарок отца в далёкие времена), пришвартованной в голубой морской воде. Он всегда оставлял лодку там, потому что это было ближе всего к дому; однако до того ему нужно было бы (если бы он пересёк залитую солнцем лужайку без единого деревца или куста, куда как раз выходили окна дома) пробраться через низкорослые заросли кустарника, которые могли бы стать живой изгородью, если бы кто-нибудь привёл их в должный вид. Ок крался шаг за шагом, прислушиваясь к голосам и иногда видя отца и мачеху совсем недалеко. Сквайр, судя по всему, пытался приласкать и успокоить жену, которая яро доказывала ему что-то. Оуэну пришлось пригнуться, чтобы его не заметил повар, возвращавшийся с огорода с пучком трав. В конце концов несчастный наследник Бодуэна покинул родной дом навсегда в надежде, что проклятие останется позади. Он добрался до площадки и вздохнул с облегчением. Он наклонился за сложенной верёвкой, надёжно спрятанной в ямке под большим плоским камнем. Глядя вниз, он не заметил отца; он не слышал его шагов из-за крови, стучавшей в ушах от усилия. Сквайр схватил его, прежде чем он мог выпрямиться, прежде чем он понял, чьи руки сжали его в тот момент, когда он уже отпраздновал освобождение. Оуэн яростно сопротивлялся и после минутной борьбы смог оттолкнуть отца, который упал прямо на тот самый камень, потеряв равновесие.

Сквайр покатился вниз, прямо в воду. Оуэн последовал за ним — полусознательно, полубессознательно, лишившись опоры и в то же время подчиняясь естественному стремлению спасти отца. Но инстинктивно он направил своё падение в более безопасное место, чем то, куда его удар отправил отца. Сквайр сильно ударился головой о борт лодки и, возможно, был уже мёртв, когда вода поглотила его. Но Оуэн только и думал, что о проклятии, которое проявило себя в полной силе. Он нырнул в поисках тела, которое уже потеряло жизненную гибкость и не стремилось на поверхность; увидев отца в глубине, он схватил его и потащил мёртвый груз наверх, в лодку. Обессилев, он едва сам не утонул, с трудом заставив себя вскарабкаться в качавшуюся лодку. Отец лежал перед ним; голова его была разбита там, где череп ударился о край лодки, лицо почернело от крови. Оуэн проверил его пульс, сердце — ничего. Он позвал его.

— Отец, отец! — кричал он. — Вернись! Вернись! Ты так и не узнал, как я любил тебя! Как я мог тебя любить, если бы… О боже!

Образ его сына всплыл в памяти.

— Да, отец, — продолжил он, — ты так и не узнал, что он упал и умер! О, если бы только у меня хватило терпения рассказать тебе! Если бы только ты меня выслушал! А теперь всё кончено! Отец, отец!

То ли услышав эти дикие вопли, то ли желая обратиться к мужу с каким-то бытовым вопросом, а, может, и обнаружив пропажу Оуэна и поспешив рассказать об этом супругу, миссис Гриффид оказалась наверху на скале, и её пасынок услышал, как она зовёт сквайра.

Он замолк и тихо направил лодку под скалу, пока её борт не оцарапал камень, а нависшие ветви не скрыли его от наблюдателя, который посмотрел бы на воду сверху. Весь мокрый, Оуэн лежал у тела отца, чтобы лучше спрятаться, и почему-то это напомнило ему дни его детства, вскоре после того, как сквайр овдовел, когда тот позволил Оуэну спать с ним в одной постели и часто будил его поутру, чтобы рассказать какую-нибудь старинную валлийскую легенду. Он уже потерял счёт времени, дрожа от холода и борясь с ужасной истиной, крутившейся в мозгу, но мысль о Нест заставила его подняться.

Вытащив большой парус, он набросил его на тело отца, покоившееся на дне лодки. Онемевшими руками он взялся за вёсла и направил лодку в открытое море в сторону Криситха, пока не нашёл тёмную расщелину в утёсе, где и поставил лодку на якорь. Затем он поднялся, шатаясь, почти желая упасть в тёмные воды и забыться навсегда, и вскарабкался наверх, на покрытую дёрном вершину утёса. Оттуда он со всех ног бросился в Пенморфу, как будто за ним гнались; он бежал изо всех сил. Вдруг он остановился, развернулся и бросился назад с не меньшей скоростью. Добежав до края, он лёг ничком и вгляделся, напрягая зрение, в лодку, проверяя, нет ли там движения, хотя бы малейшего шевеления паруса. Всё было неподвижно, но игра света заставила его поверить, что под парусом что-то слегка дёрнулось. Оуэн побежал к нижней части утёса, разделся, бросился в воду и поплыл к лодке. Оказавшись у неё, он увидел лишь неподвижность — страшную неподвижность. Минуту-другую он не отваживался приподнять парус. Однако, поразмыслив и поняв, что подобный приступ страха, что отец остался жив, но один, без помощи, может снова помешать ему, он отодвинул ткань. В ответ на него уставились мёртвые глаза! Он закрыл их и подвязал отцу челюсть, затем снова вгляделся. Только тогда он приподнялся из воды и поцеловал отца в лоб.

— Это моё проклятие, отец! Лучше бы я умер, едва родившись!

Дневной свет рассеивался. Драгоценные лучи солнца! Он поплыл назад, оделся и снова направился к Пенморфе. Когда он открыл дверь Ти Глас, Эллис Притчард укоризненно посмотрел на него изтёмного угла за печкой.

— Вернулся, наконец, — сказал он. — Никто из наших, из нашего круга, не бросил бы жену оплакивать её дитя. Никто из наших не позволил бы своему отцу погубить своего ребёнка. Я решил увезти её отсюда.

— Я не говорила ему! — воскликнула Нест, жалобно глядя на мужа. — Он заставил меня рассказать кое-что и догадался об остальном.

Она держала младенца у себя на коленях, словно тот был жив. Оуэн встал перед Эллисом Притчардом.

— Замолчите, — сказал он спокойно. — Ни слова, ни действия не помогут повернуть время вспять. Я должен был сделать то, что было предначертано сотню лет назад. Время ждало меня, он меня ждал. Я сделал то, что было предсказано поколения тому назад!

Эллис Притчард знал о пророчестве и в глубине души, не вдаваясь в размышления, верил в него, но никогда и не предполагал, что оно сбудется на его веку. Теперь, впрочем, он сразу всё понял, хотя он и неправильно судил об Оуэне, полагая, что это было сделано намеренно, чтобы отомстить за смерть мальчика. С этой точки зрения, Эллис расценил случившееся как справедливую плату за страдания и боль его единственной дочери; но он также знал, что закон увидит это в ином свете. Даже весьма ленивые валлийские силы закона и порядка не могли проигнорировать смерть сквайра Гриффида. Сообразительный Эллис сразу же задумался, как укрыть виновника.

— Пойдём! — сказал он. — Нечего тут страх разводить. Это твоё проклятие, а не твоя вина.

Он положил руку Оуэну на плечо.

— Ты промок, — неожиданно заметил он. — Где ты был? Нест, твой муж промок до нитки, хоть выжимай. Весь синий и бледный.

Нест осторожно положила младенца в колыбель. Не соображая ничего от слёз, она не поняла, что имел в виду Оуэн, говоря о сбывшемся пророчестве, если она вообще его слушала.

Её прикосновение согрело несчастное сердце Оуэна.

— Нест! — воскликнул он, сжимая её в объятиях. — Ты ведь ещё любишь меня, милая, дорогая?

— А как иначе? — спросила она со слезами на глазах. — Люблю больше, чем когда-либо, ведь ты был отцом моего бедного малыша!

— Но, Нест… Эллис, скажите ей! Скажите…

— Не нужно, не надо! — сказал Эллис. — Ей и без того хватит думок. Давай, поторопись, дочка, достань мою воскресную одежду.

— Я не понимаю, — сказал Нест, кладя ему руку на голову. — Что сказать? Почему ты такой мокрый? Господи, помоги! Я совсем обезумела, я не понимаю, что значат твои слова, твой вид! Я только знаю, что мой малыш мёртв! — И она расплакалась.

— Ступай, Нест! Ступай, принеси ему одежду, скорее!

Когда Нест покорно ушла, не в силах что-либо понять, Эллис быстрым шёпотом спросил:

— Хочешь сказать, сквайр мёртв? Говори потише, чтобы она не услышала. Что ж, нет нужды рассказывать, как он умер. Это было случайностью, ведь так? Все мы умрём; но его нужно похоронить. Хорошо, что скоро стемнеет. Не удивлюсь, если ты захочешь уехать. Нест это на пользу… Да и многие выходят из дома, но никогда не возвращаются — думаю, он сейчас не у себя дома, так? Пошумят, поищут, поудивляются, да и забудут помаленьку, когда в права тихо-мирно вступит наследник. Вот так пусть и будет, тогда и Нест перевезёшь в Бодоуэн… Нет, дочка, лучше другие чулки. Принеси те синие шерстяные, что я купил на ярмарке в Лланрусте… Главное, не падай духом. Что сделано, то сделано. Говорят, проклятие висело над вашей семьёй ещё с Тюдоров. И он заслужил. Посмотри вон на колыбель. Скажи, где он, и я сделаю благое дело и посмотрю, что можно сделать.

Но Оуэн, насквозь мокрый и выбившийся из сил, смотрел в торфяной очаг, словно пытаясь разглядеть там картины прошлого, и даже не слышал слов Эллиса. Он даже не пошевелился, когда Нест принесла ему сухую одежду.

— Давай, вставай, парень! — нетерпеливо сказал Эллис. Оуэн не ответил ни словом, ни движением.

— Что такое, отец? — изумлённо воскликнула Нест.

Эллис минуту-другую смотрел на Оуэна, пока дочь не повторила вопрос.

— Спроси сама, Нест.

— Муж мой, в чём дело? — спросила она, опускаясь на колени, чтобы оказаться лицом к лицу с Оуэном.

— Ты не знаешь? — горько спросил он. — Ты разлюбишь меня, когда узнаешь. Но это не моя вина; это моё проклятие.

— Что это значит, отец? — спросила Нест, переводя взгляд на Эллиса, но тот жестом велел ей продолжить расспросы.

— Я буду всё равно любить тебя, что бы ни случилось. Только расскажи мне.

Повисла тишина. Нест и Эллис не смели дышать.

— Мой отец мёртв, Нест.

Нест судорожно вздохнула.

— Господи, помилуй его! — сказала она, думая о ребёнке.

— Господи, помилуй меня! — отозвался Оуэн.

— Ты не… — Нест не закончила фразы.

— Это сделал я. Теперь ты знаешь. Это было моё проклятие. Что я мог поделать? Дьявол мне поспособствовал — это он поставил тот камень так, что отец упал. Я прыгнул за ним в воду, чтобы спасти. Прыгнул, Нест, клянусь! Я почти утонул. Но он был мёртв, мёртв, уже когда упал!

— Так он на дне так и лежит? — с чувством спросил Эллис.

— Нет, он у меня в лодке, — ответил Оуэн, содрогаясь скорее от воспоминаний о лице отца, чем от холода.

— Дорогой, переоденься! — попросила Нест, для которой смерть старика была лишь страшным, но посторонним для неё ужасом, тогда как состояние мужа касалось её напрямую.

Пока она помогала ему освободиться от мокрой одежды, с которой у него не было сил бороться, Эллис готовил еду и мешал какое-то питьё из настоек и горячей воды. Он заставил несчастного молодого человека поесть и попить, убедил Нест проглотить пару ложек, а сам прикидывал, как скрыть случившееся и виновника. Впрочем, нельзя сказать, что в его мыслях совсем не было грубого удовольствия от того, что Нест, растрёпанная и неопрятная из-за своего горя, уже стала хозяйкой Бодоуэна — самого роскошного дома, который только видел Эллис, хотя и не отрицал, что могут быть дома ещё роскошнее.

Путём окольных расспросов Эллис выведал, что нужно, у Оуэна, пока тот ел и пил. По правде, Оуэну стало легче, когда он рассказал обо всём. До конца обеда, если это можно так назвать, Эллис знал всё, что хотел знать.

— Так, Нест, одевайся-ка. Собери всё, что нужно. К утру вы уже должны быть на полпути к Ливерпулю. Я на лодке провезу вас мимо Рил-Сэндс, лодку Оэна привяжем к моей. Миновав самое опасное место, я вернусь с уловом и узнаю, что творится В Бодоуэне. Укрывшись в Ливерпуле, вы будете в безопасности, пока не придёт время вернуться.

— Я никогда не вернусь домой, — сказал Оуэн. — Это место проклято!

— Ещё чего! Послушай меня, парень. Это была случайность, в конце концов! Мы высадимся на острове Холи у мыса Ллин. Там живёт мой родственник, священник. Притчарды когда-то знавали лучшие времена, сквайр! Там твоего отца и похороним. Это был несчастный случай парень. Не падай духом! Вернётесь с Нест, и ещё детишек народите, и я ещё это увижу своими глазами.

— Никогда! — ответил Оуэн. — Я последний мужчина в роду, и сын убил отца, как было предсказано.

Вошла Нест, готовая ехать. Эллс поторопил их наружу, потушил огонь и запер дверь.

— Так, Нест, доченька, дай-ка этот свёрток, я помогу тебе спуститься.

Оуэн опустил голову и не промолвил и слова. Нест протянула ему свёрток с вещами, которые отец посчитал нужным взять, крепко прижимая к груди другой.

— С этим мне никто не поможет, — тихо сказал она.

Отец не понял её, но до Оуэна дошёл смысл её слов. Он крепко обнял её за талию и благословил.

— Мы пойдём вместе, Нест, — сказал он. — Но куда?

Он взглянул на грозовые тучи, гонимые ветром.

— Ну и ночка будет, — ответил Эллис, поворачиваясь, наконец, к спутникам. — Но не бойтесь, мы справимся.

Он направился к своей лодке, где остановился и задумался.

— Побудьте здесь! Глядишь, я кого-то встречу, и придётся поговорить. Подождите здесь, пока я не вернусь.

Нест и Оуэн сели рядом у поворота тропинки.

— Дай мне посмотреть на него, Нест! — попросил Оуэн.

Она достала младенца из-под платка. Они долго с нежностью смотрели на его бледное лицо; затем, поцеловав, осторожно укутали ребёнка.

— Нест, — сказал Оуэн, — мне кажется, что дух отца здесь, с нами, и он словно склонился над нашим бедным малышом. Меня пробрал какой-то холодок, когда я смотрел не него. Мне видится, как наше безвинное дитя ведёт дух отца по небу к райским вратам, спасая его от адских псов, которые готовы были броситься на него.

— Не говори так, Оуэн, — ответила Нест, в темноте рощицы прижимаясь к нему. — Кто знает, что нас может услышать?

Они молчали, поражённые необъяснимым страхом, пока не услышали шёпот Эллиса Притчарда.

— Гды вы там? Идите сюда, да поосторожней. Там люди ходят, сквайра ищут, а хозяйка вся напуганная.

Они поспешили к маленькой бухточке и сели в лодку Эллиса. Море было неспокойным даже здесь. Над головами проносились рваные облака.

Они направились к заливу в молчании, изредка прерывавшемся указаниями Эллиса, который правил в сторону каменистого берега, где Оуэн причалил свою лодку. Её там не оказалось. Верёвка оборвалась, и лодку, должно быть, унесло.

Оуэн сел и закрыл лицо руками. Это простое и естественное обстоятельство воздействовало на его измождённую душу сверхъестественным образом. Он так надеялся на примирение, если можно так сказать, когда его отец и сын окажутся в одной могиле. Но теперь он решил, что прощения не будет, словно отец был против мира даже после своей смерти. Эллис смотрел на дело с практической стороны. Если тело сквайра найдут в лодке, принадлежавшей его сыну, это вызовет подозрение. Поначалу Эллис хотел убедить Оуэна похоронить сквайра в “могиле моряка, то есть зашить его в парус и, снабдив грузом, опустить в море. Он не высказал предложение вслух, опасаясь гнева Оуэна, но, если бы он согласился, они смогли бы вернуться в Пенморфу, выждать время и спокойно дожить до вступления Оуэна в права наследства. Раз Оуэн был слишком потрясён, чтобы просто ждать здесь, Эллис решил убедить его уехать на время и вернуться, когда толки поулягутся.

Теперь всё изменилось. Им придётся на время уехать из страны. В эту штормовую ночь им придётся плыть по морю. Эллис не боялся — точнее, не боялся бы, будь Оуэн таким, каким он был неделю или даже день тому назад; но как быть с этим безумным, отчаянным, проклятым Оуэном?

Они направились в густую темноту, и больше их никто не видел.

Особняк Бодоуэнов превратился в сырые, тёмные развалины. Земли перешли к какому-то англичанину.