Колыбель смерти

Раскаленные лучи солнца жгли землю и угрюмые лица воинов. Я был одним из них. Нас было семнадцать человек вместе с командиром. Мы отправились в военный поход два месяца назад. За все это время дождь лишь однажды смочил иссохшую землю, которая жадно поглотила спасительные, дарующие жизнь струи.

Наши съестные припасы были на исходе; из-за нескончаемой жары мы истощили запасы воды ещё раньше. Сейчас у нас был привал на берегу реки, чьи прозрачные воды были восприняты нами, как благословенный дар богов. С обеих берегов реки была глубокая лесная чаща.

Судя по карте, это был последний водоем, расположенный на нашем пути. Потом ещё нам должно было попасться по пути одно селение. Далее шли менее щедрые на природные богатства земли, потому мы решили задержаться здесь на несколько дней, чтобы как можно дольше насладиться полноценным отдыхом и дать передышку лошадям.

Я сидел у кромки воды и наслаждался закатом, описание которого достойно пера поэта и кисти художника. Взор мой был устремлён вдаль, а думы уносились все выше и выше, будто желая покинуть дольний мир.

Поток моих размышлений был прерван неожиданно, когда я увидел тонущую девушку. Ее тело беспомощнобарахталось в воде, а руки вскидывались вверх, делая бессмысленную попытку удержать тело на поверхности воды.

Ни мгновения не размышляя, я кинулся было в воду, но чья-то рука перехватила меня за плечо.

- Не стоит отнимать у духа воды его жертву – иначе жди мщения, - встревоженно сказал Гайдин – высокий, широкоплечий воин с суровыми, крепко сжатыми губами и острым взглядом, отражавшим на сей момент всю глубину суеверий, которыми полнилась его душа.

- Дух воды обойдется на этот раз, - сказал я, сбрасывая с плеча его руку, и бросился в воду.

Когда я вытащил девушку на берег, она была без сознания. Пока я приводил ее в себя, нас уже окружили плотным кольцом другие воины, за исключением командира.

- Гайдин прав: напрасно ты вытащил ее – теперь нам всем несдобровать, - задумчиво и угрюмо произнес один.

- Девчушка-то чудо как хороша, будет хоть на что поглазеть, а то мы женщины век не видали, - хохотнул другой.

Я слушал их вполуха. Наконец несчастная судорожно закашлялась, и из нее вышла вода, которой она успела наглотаться.

Только сейчас, когда опасность миновала и вздох облегчения вырвался из моей груди, я наконец увидел, что девушка действительно хороша собой: на ее маленьком белом лице испуганно светились небесно-голубым огнем глаза; алые губы были приоткрыты –спасённая ещё тяжело дышала; длинные волосы имели цвет воронова крыла; мокрое белое платье облегало тело, демонстрируя голодным взорам воинов аппетитные формы.

Все это не ускользнуло не только от моего внимания. Некоторые уже начали отпускать похабные шутки относительно мокрого одеяния девушки. Я поморщился от отвращения и, подняв красавицу на руки, направился в сторону единственного нашего шалаша.

- Куда ты ее несёшь? – донеслось мне вслед.

- Думаю, никто не поспорит с тем, что будет благородно уступить шалаш даме.

Да, шалаш у нас был один. Мы не могли позволить себе брать с собой в поход большие грузы, они задерживали бы наш ход, а задерживаться нам было нельзя. Этот длинный привал – результат маленького мятежа воинов, утомлённых нескончаемой дорогой, испепеляющей жарой и неутолимой жаждой воды. В шалаше мы спали по очереди – по два человека, остальные под открытым небом.

Я аккуратно положил девушку на землю, она села, обхватив колени руками. Рядом валялся запыленный плащ одного из воинов, я расстелил его на земле и предложил девушке лечь – она не двинулась с места.

- Почему ты спас меня?

- Потому что увидел, что ты тонешь, - ответил я, раздражаясь оттого, что слышу в ее голосе недовольство вместо благодарности. – Разве не так должен поступить любой мужчина: помочь тому, кто попал в беду?

- Я. Хотела. Умереть, - медленно, с расстановкой произнесла девушка.

- Почему?

Она лишь отвернулась в ответ.

- Как тебя зовут?

- Ренэйт. Могу я также узнать имя своего спасителя?

- Фарамонд.

Беседа оборвалась. Я видел, что Ренэйт не по себе: она была подавлена, напугана, несчастна. Я решил не донимать ее вопросами, поэтому лишь спросил:

- Ты голодна?

- Нет.

- Тогда ложись и отдохни, ведь ты едва выжила. Я буду рядом, не бойся ничего, если что-то понадобится – зови. – Я оставил ее одну.

Снаружи ещё кипела жизнь: кто доедал остатки зажаренного на костре мяса, кто тренировался с мечом, большинство сидели у воды и проводили время за болтовней, разбавленной громким хохотом.

Тут я заметил, что в меня вперил взгляд командир отряда, Астор, сидевший, прислонясь к дереву и куря свою любимую трубку. Глаза у него были такие черные, каких я ни у кого не видел, твердые, непреклонные, страшные той властью, которую имели над каждым, кто с этим взором встречался – и сейчас эти глаза смотрели на меня.

- Ты спас девчонку. Зря. – Говорил он всегда коротко, по делу, прерывисто. –Лишний рот нам не нужен. Чтобы на рассвете ее здесь не было.

- Она едва не утонула, - возразил я, хотя командир итак это знал. – Ей необходимо набраться сил.

Астор ничего не ответил, лишь полоснул ещё раз по моему лицу своим обжигающим взглядом и, поднявшись, удалился вглубь чащи.

Я опустился на землю рядом с шалашом и просидел так до самого рассвета: охранял покой Ренэйт и следил за тем, чтобы рассвет она встретила живой и невредимой.

За ночь я ни на мгновение не сомкнул глаз, но, телом чувствуя усталость, духом я был бодр. Ренэйт ни разу не окликнула меня и не выходила наружу. На рассвете я зашёл к ней узнать, как она себя чувствует. Девушка лежала, обернувшись в плащ, который я вчера оставил расстеленным на земле. Глаза ее были открыты: в них читалось напряжение, беспокойство – но уже меньше страха.

- Как ты? – спросил я.

- Лучше. Спасибо.

- Ты должна поесть. Я принесу.

- Ваш командир… Я слышала вчера… Я должна уйти.

- Он суров и холоден, но не подлец. Я объясню ему, что тебе некуда здесь деваться – вокруг лес, чтобы выйти из него, потребуется по меньшей мере неделя. Ты не выживешь одна. Мы вывезем тебя и в ближайшем селе оставим, там уж решишь, как тебе быть дальше. А до того – не тревожься, я о тебе позабочусь.

В ее глазах мелькнуло сомнение, но спустя мгновения она кивнула. Мне казалось, жажды смерти в ней уже не было, отчаяние из взгляда исчезло.

Я поделился с Ренэйт своим завтраком: по правде говоря, я отдал его целиком девушке, но она съела лишь малую часть. С командиром я поговорил. Он был недоволен, но ничего не сказал – лишь взглянул на меня, как вчера вечером, прожигающим насквозь взглядом. Однако Астор не возразил, и я с ликованием понял, что могу осмелиться оставить Ренэйт с нами.

Прошла неделя. Ренэйт была вторым всадником на моей лошади – лишних скакунов у нас не было, к тому же, девушка призналась, что не умеет ездить верхом.

Мы ни разу не говорили с ней по душам, но я ощущал, что невидимая нить горячей привязанности и трепетной нежности накрепко привязала меня к девушке. В ее глазах я читал доверие, и это был лучший из даров, который я осмелился бы просить.

На исходе того дня, когда лес почти расступился перед нами, мы столкнулись с шайкой разбойников. В отличие от нас они были плохо вооружены и не так хороши в бою, однако их количество превышало наше вдвое: из-за этогоони всё-таки сумели нанести нам некоторый урон, прежде чем мы заставили их пуститься в бега, а с остатками шайки расправились посредством меча. Урон состоял в потере двух лошадей и мелких ранах, которые получили несколько воинов.

Асторобъявил привал. Набранная в той реке вода заканчивалась, еда вышла совсем – теперь мы довольствовались дичью, которую удавалось поймать на охоте. Солнце также палило нещадно. А до намеченной цели нам ещё предстояло идти около пары недель. Эти удручающие обстоятельства накладывали на лица воинов отпечаток ярости и раздражения, в их глазах то и дело вспыхивали и угасали огни небольшого бунта.

К ночи настроение моих боевых товарищей поднялось – не обошлось тут без помощи крепкого пива, запасы которого ещё, в отличие от запасов воды, не подошли к концу. Я не стал пить с остальными. Оставляя позади себя нестройные ряды какой-то походной песни и пьяный хохот, я направился к шалашу.

Ренэйт сидела в своей излюбленной позе – обхватив колени руками.

- Они пьяны? – В ее голосе слышалась тревога.

- Не волнуйся. Они просто решили расслабиться после стычки с разбойниками.

- Я хочу рассказать тебе кое-что.

- О чем?

- Я была невольницей у одного знатного господина.

Я ничего не ответил, но крепче сжал губы: мое сердце почувствовало, что рассказ Ренэйт будет не из счастливых.

- Он содержал меня хорошо: ешь и пей, сколько хочешь, спи весь день, носи золото и драгоценности. Но мне все это было не нужно, потому что золотая клетка все же клетка. А по ночам… он приходил ко мне и… мучил меня. Вытворял много скверного со мной и меня заставлял… делать разные вещи… омерзительные. За непослушание я получала кнутом. Всегда только по спине, чтобы не портить красоту лица. – Ренэйт рассказывала это, не меняясь в лице, лишь дрогнувшие веки и увлажнившиеся глаза говорили о муках, с которыми ей давались слова.

Я крепко сжал кулаки, до белых костяшек, как делал всегда, когда злился.

- Как ты сбежала?

- Мне помог добрый человек. Я сумела кое-как добраться до той реки. Но я не знала, куда мне идти дальше, не знала, что мне делать. Платье, в котором я ушла – единственное, что имелось при мне. Я отчаялась найти выход из положения и решила, что выходом может быть лишь смерть. А затем появился ты. – Она внимательно взглянула на меня глазами, которые были полны сейчас самых разных чувств.

- Мир жесток. Мне очень жаль, Ренэйт, что тебе пришлось пережить все это. Но, поверь мне, сейчас, пока ты рядом со мной, я защищу тебя от жестокости мира – даже если придется для этого отдать свою жизнь.

Она ничего не ответила на это. Но в ее глазах я прочитал безмерную благодарность, которую никакие слова не способны выразить.

- Вскоре мы доберёмся до небольшого поселения. Ты сможешь остаться там, если захочешь. Мы найдем добрых людей, которые согласятся тебя приютить за помощь в хозяйстве.

- Нет.

- Что? Почему?

- Фарамонд, не оставляй меня.

Я взглянул на девушку с непониманием. Она вместо объяснения приблизила дрожащую от волнения ладонь к моему лицу и движением, напоминавшим ласку теплого летнего ветра, прикоснулась к моей щеке.

- Ренэйт… если в тебе есть хоть капля любви ко мне… мое сердце и жизнь принадлежат тебе.

Она не успела ответить. В шалаш вошел один из воинов, его звали Гвидо, от негоощутимо несло пивом.

- Фарамонд, надо потолковать, пойдем-ка к нашим товарищам.

Ренэйт тревожно взглянула на меня; я мягко сжал ее руку, давая понять, что причин для беспокойства нет.

Я вышел вслед за Гвидо, и мы направились туда, где они сидели полукругом. Над потухшим костром висела зажаренная туша кролика и аппетитно дразнила ноздри. Две большие бутылки с пивом были опустошены, на дне ещё одной бутылки плескались остатки пойла.

Я выжидающе смотрел на своих братьев по службе.

- Ты знаешь, что мы все товарищи, у нас один долг, одна цель… - начал Гвидо. – Мы решили из уважения к тебе, как к нашему боевому товарищу, сказать это, объяснить, прежде чем…

- Прежде чем…? – нетерпеливо спросил я.

- Говорил я, не вытаскивай эту девку на берег – беды не оберешься, - неожиданно встрял в разговор Гайдин.

- О чем вы говорите? – Я чувствовал, как бледнею: мне совершенно не понравилось, что разговор идёт в сторону Ренэйт.

- Ты знаешь меня, Фарамонд, - продолжил Гайдин, потому что остальные молчали. – Я не намерен в этом участвовать, но и мешать не буду. Не стоило тебе гневить бога реки.

- Да что происходит? – вскричал я, уже не на шутку встревоженный.

- Поход длится чертовых два месяца, и не скоро ему ещё придет конец, а терпение наше на исходе, - сказал, щурясь, как всегда по привычке, Менно – здоровенный, с огромными руками и тронутыми сединой волосами мужчина средних лет. – Твоя девчонка была рабыней – мы слышали ваш разговор. Никому она не нужна, никто об ней не спохватится.

- Что вы собираете делать? – тихо спросил я, сердцем понимая, что произойдет большая беда.

- Ты можешь зайти к ней первым, Фарамонд, ведь она же пришлась тебе по нраву, - пьяно смеясь, обратился ко мне Гвидо.

И тогда я все понял.

- Вы не посмеете ее тронуть – она под моей защитой! – Я нащупал рукоять короткого кинжала за поясом.

- А ты под моим командованием, - донёсся до меня ледяной голос командира, до сих пор хранившего молчание.

Я повернул голову: Астор сидел в стороне ото всех.

- И вы… позволите им? –не веря в этот ужас, спросил я.

- Мои люди устали, они истощены, истощенные люди становятся злыми, склонными к непослушанию – а мне этого не нужно. С твоей девкой ничего не случится, она, по крайней мере, будет жить. Меня не прельщает мысль возлежать с рабыней, но они – пускай развлекаются, если это послужит на благо нашего дальнейшего похода.

- На благо? – вскричал я. – Безумцы! Пусть она рабыня, но она человек! Я не позволю вам бесчестить ее! – Я вытащил кинжал и занял оборонительную позицию.

- Глупец! – также вскричал Гвидо. –Хочешь провести остаток дня привязанным к дереву? Ты ведь понимаешь, что один против нас всех не устоишь?

Я осознал, что он прав. Взглянул на лица тех, кого считал братьями – и осознал: они говорят правду, их решение окончательно, они твердо намерены его исполнить, и я не сумею им помешать. Они, четырнадцать жестоких мужчин, будут терзать и мучить мою милую Ренэйт, они своими грубыми руками причинят ей боль, эти четырнадцать чудовищ высосут из нее те последние крохи радости, которые ещё имеются в ее исстрадавшейся душе. Огромным усилием воли я заставил себя опустить руку и вернуть кинжал на место.

- Вы правы… - Я изо всех сил старался, чтобы голос не дрожал от ярости. –Но… вы позволите мне пойти первым: я объясню ей, успокою ее, чтобы она… не сопротивлялась.

- Иди, - милостиво разрешил командир, не увидевший в моих словах затаенной опасности.

- И развлекись, прежде чем выйти, - рассмеялся омерзительным образом Гвидо, - а то смотреть на тебя больно: сделался уж больно мягкосердечным для мужчины. Резня разбойников, крепкая выпивка и женское тело под твоим телом – вот что тебе нужно, чтобы прийти в себя, друг, - он хлопнул меня по плечу, вновь захохотав.

- Да, я развлекусь, - ответил я, через силу улыбаясь. Затем развернулся и зашагал прочь к шалашу.

Ренэйт сидела в той же позе, в какой я ее оставил. Лицо ее превратилось в напряжённую маску, глаза – в два океана боли.

Я опустился на колени и обнял ее крепко и нежно.

- Прости меня, - шепнул я, чтобы не быть услышанным снаружи. – Ты слышала?

- Частично. Но я, кажется, все поняла… Они хотят… меня?

- Я не позволю им, - упрямо и яростно мотнул я головой. – Вероятно, меня убьют, но я успею прихватить нескольких ублюдков с собой. Я зашёл, чтобы поговорить с тобой перед… концом.

- Нет, Фарамонд, - она отстранилась и взглянула на меня обречённым взглядом. –Ты не будешь из-за меня биться со своими товарищами.

- Они были мне товарищами, пока я не узнал, что они такие скоты. Гайдин все твердит, что я отнял тебя у духа воды, вот и беда пришла, - я хрипло и зло рассмеялся. – Да ведь они сами, эти люди, своими руками эту беду сюда принесли. О, воистину человек – худший из зверей!

- Фарамонд, любовь моя, ты поклялся защищать меня всегда.

- И я буду, я умру – но не буду смотреть, как они измываются над тобой!

- Нет, не о такой защите я прошу тебя сейчас. – Ренэйт приблизилась ко мне вплотную и нежно поцеловала в губы, одновременно вытаскивая из-за пояса мой кинжал и вкладывая его в мои руки. – Ты знаешь, что делать, не дай им снова бесчестить меня, Фарамонд. – По ее щекам покатились слезы. – Я уже пережила тысячи мук, находясь в плену одного тирана. Я не говорила тебе, но однажды я пыталась убить себя в своей золотой клетке. Тогда, стоя на пороге смертной долины, я услышала прекрасный колокольный звон с городской площади. Это был торжественный день, поэтому звучали колокола. Тогда я думала, что Смерть так красиво убаюкивает меня, я думала, а ведь не так уж страшно ложиться в колыбель Смерти, когда столь чудесная музыка готовит тебя к вечному сну. Я уже готова была закрыть глаза навеки, но ко мне не вовремя зашла моя служанка, и момент был упущен. Неделю назад, в реке, я вновь думала, что вот снова Смерть качает меня на своих длинных и жадных руках, а колыбельная – журчанье вод. Но в какой-то миг я устрашилась и стала барахтаться – все мы такие трусы, когда встречаемся со смертью – вначале жаждем ее, затем умоляем отпустить ещё хоть на мгновение. Но мне все же хватило отваги перестать сопротивляться, только меня спас ты. Но я счастлива этому, Фарамонд. Ведь я впервые в жизни ощутила, каково это – быть не рабыней, не бездушным предметом, но человеком, и каково замечать, что ты глядишь, как все, не на мое тело, думая, как бы завладеть им и сделать своей игрушкой, а в мою душу – я видела, каким ты трепетным и полным нежности взглядом смотришь в мои глаза. О, Фарамонд, я тебе благодарна, я так тебе благодарна за то, что ты подарил мне эти незабываемые, полные блаженства, мгновения, когда я чувствовала себя счастливой и защищённой рядом с тобой! Так защити меня в последний раз! Я тебя люблю, и принадлежать никому другому не буду. – Ренэйт говорила горячо и торопливо, будто боясь не успеть все сказать. Она крепче сомкнула мою ладонь вокруг рукояти кинжала. – Не бойся. Я уже искала смерти, была ей рада, на этот раз я не искала ее сама, ведь я была так счастлива рядом с тобой – но что поделать, как ты говорил, мир жесток.

- Нет, жесток не мир, а люди, от которых стонет весь этот мир, люди – более жестокие и бесчеловечные, чем любой из хищных зверей.

- Тогда ты знаешь, что поступишь правильно. Я тебе говорю – не бойся: я уже встречалась со смертью. Я не буду страдать, я всего лишь усну наконец вечным сном в ее милой спасительной колыбели. Только вот на этот раз не колокола и не прекрасное журчанье вод будут убаюкивать меня: в последний путь меня проводит твой любимый голос.

- Хорошо, - прошептал я, ощущая влагу на щеках.

Мы услышали ещё отдаленные, но приближающиеся шаги в нашу сторону.

- Скорее же, они идут, - шепнула Ренэйт, испуганно и торопливо сжимая мою руку с кинжалом. Затем она отстранилась немного и сказала: - Не бойся сделать больно, я знаю – это будет лёгкая и быстрая смерть.

Я судорожно прижал ее к себе, втянул в себяаромат ее волос и, не отстраняясь и не имея душевных сил смотреть в ее глаза, погрузил лезвие кинжала в ее мягкую, податливую плоть в области сердца.

Она ошибалась – боль была, и она была слишком невыносима, чтобы сдержать крик. Нельзя не кричать, когда тебе разрывают плоть. Но вскрик ее повис в воздухе лишь на мгновение, затем у нее перехватило дыхание, она испустила последний тихий вздох и уснула вечным сном.

Шаги стали приближаться быстрее, наконец в шалаш ворвался лёгкий ветер и полоска солнечного света.

- Ты что натворил?! – вскричал в бешенстве Менно. – Мелкий ублюдок, знал я, что не сдашься ты так просто, надо было тебя изрубить пополам, как только ты вытащил кинжал, угрожая нам.

- Так изруби сейчас, ведь для вас ничего не стоит играть с чужими жизнями, - тихо произнес я, закрыв глаза, продолжая судорожно сжимать в объятиях покинутое жизнью тело, тем самым пытаясь продлить последние мгновения своего предсмертного свидания с возлюбленной.

- Что тут такое? – едва связывая одно слово с другим из-за сильного опьянения спросил подошедший Гвидо. Увидев окровавленную Ренэйт у меня в руках, он так же, как и Менно, возмущённо вскричал: - Ты, недоумок, зачем ты лишил нас короткой радости почувствовать себя вновь мужчинами?

- Нет, безумцы, вы не мужчины, - процедил я сквозь стиснутые зубы. Я с превеликой осторожностью положил тело возлюбленной на землю и встал, глядя наврагов, отнявших у меня ту, которую я ценил больше жизни. – Вы – шакалы, и будь проклят тот день, когда я впервые встал бок о бок с вами и согласилсяделить с вами радости и горести военной жизни.

- Много болтаешь, пойдем-ка, подрежем твой длинный неблагодарный язык. – Менно схватил меня за плечо своей могучей рукой и повел наружу.

Я был слишком убит горем, чтобы сопротивляться. Меня привели к командиру. Он был выражением непоколебимого спокойствия.

- Он убил девчонку, - сообщил ему Гвидо, подошедший вслед за нами.

- Она оказалась для тебя важнее собственных товарищей и долга повиноваться своему командиру? –Голос Астора выражал все ту же невозмутимость, лишь в глазах появился гнев – этот человек не терпел, когда его приказы нарушались, он не привык видеть столь открытого и смеющегося над его властью неповиновения.

- Эти звери мне не товарищи более, а вы имели надо мной власть лишь до тех пор, пока я признавал ее. – Я глядел прямо ему в глаза – в его черные, покрытые льдом равнодушной жестокости, глаза.

- Тогда ты должен понимать, что ты имел право на защиту от своего командира лишь до тех пор, пока тот эту защиту предоставлять тебе считал нужным. – Он кивнул Менно, отдавая молчаливый, но всем понятныйприказ.

Меня отвели в сторону. Менно бросил к моим ногам меч. Все, за исключением Астора, стояли здесь и наблюдали, будто предстоящее зрелище было захватывающим представлением, поставленным ради их увеселения. Лишь Гайдин смотрел на меня с сожалением.

- Можешь защищаться, если желаешь умереть мужчиной.

Я поднял меч. Наш бой был коротким. Менно был во много раз сильнее меня, ибо и весил в два раза больше, однако он уступал мне в проворности. Я бился с неистовой яростью человека, знавшего, что его ждёт смерть, и желавшего перед уходом из этого мира нанести хотя бы один ощутимый удар противнику. Но мне не удалось этого сделать: Гвидо вмешался в нашу схватку, заломив мне руки за спину и открывая мою грудь для последнего, смертельного, удара.

- Говорил я тебе, Фарамонд, нельзя идти против богов… - пробормотал Гайдин.

Менно медлил с ударом, ожидая моего ответа.

- Брось, Гайдин, не боги привели к смерти невинную девушку и не боги заставляют меня пасть под ударом тех, кого я почитал за братьев и товарищей. Вы не люди, - с этими словами я уже обращался к Менно, - вы – шакалы и даже хуже, ведь последние питаются падалью, а вы готовы вгрызаться в глотки себе же подобных. Так давай же, вгрызайся, тебе вовек не смыть с себя нашей с Ренэйт крови.

Я неотрывно смотрел на зверя напротив меня. А затем он, хищно скаля зубы, вонзил свой смертельно-острый и длинный коготь в мою плоть.